ЭТО СЛУЧИЛОСЬ В 1942 ГОДУ НА БРЯНЩИНЕ
День «Девятое Мая» выдался радостный солнечный ти-хий и тёплый. Над нашей грешной Землёй снисходительно раскинулось прозрачное бледно-голубое небо. На укрытых от весеннего не всегда ласкового ветра и освещаемых солнцем кустах уже появились маленькие нежно–зелёные листочки. Под ними кое-где пробились первые острые стрелки молодой травы. В воздухе пахло недавно оттаявшей ещё влажной зем-лёй, прелой прошлогодней листвой, талой водой и рождением нового благодатного времени года. На высоких липах, раскачиваясь и распуская при этом хвосты и крылья, в страстном призывном крике надрывались грачи. Казалось, сама природа улыбается Празднику Победы Советского народа в Великой Отечественной войне.
Отдыхающие от домашних хлопот и наслаждающиеся первым весенним теплом люди, в основном пожилые женщи-ны, уютно расположившись на пригретых солнцем садовых скамьях городского сквера, вели неторопливые беседы, ка-сающиеся большей частью того, теперь уже такого далёкого, 1945-го года. Разговаривали вначале небольшими группами. Но вот внимание всех, сидящих поблизости, привлекла не-большого роста, изящная голубоглазая блондинка с хорошо заметными следами былой классической русской красоты на всё ещё привлекательном лице. Одетая неярко и не по по-следней моде, но аккуратно и со вкусом, она выделялась сре-ди окружения своей хорошей русской речью и не по летам сохранившейся живостью, проявляющейся в разговоре, смехе, жестикуляции. Явно сильно волнуясь, она поставленным го-лосом учителя рассказывала что-то необычное. Чтобы лучше слышать, я подошёл и сел на ближайшую скамью. Умелая рассказчица сразу завладела и моим вниманием. Убеждён, что редкий читатель останется равнодушным к сюжету. Далеко не всем участникам и очевидцам той войны довелось пере-жить то, что пережила эта хрупкая, теперь немолодая женщи-на!
Вот её рассказ в моём изложении.
Родилась и прожила большую часть жизни я в Москве. Родители мои родом из брянщины летние свои отпуска обыч-но проводили в родном селе Добруни, что находится в два-дцати километрах от станции Сузёмка и примерно на таком же расстоянии от знаменитых бескрайних брянских лесов. Родственные связи у русских людей тогда ещё были очень прочными, не то, что в наши дни! Меня же, как тогда говори-ли, на свежий воздух и парное молоко, отвозили туда каждой весной и оставляли у бабушки с дедом до осени. Так случи-лось и перед войной. В конце мая 1941 года мама привезла меня и оставила на всё лето, на попечение бабушки. В те дни мне исполнилось семь лет.
Отсутствие городского шума и пыли, солнце, чистый деревенский воздух, напитанный запахами трав, речка под окнами дома и заливные луга за ней, здоровая деревенская пища – лучше всякого современного новомодного курорта!
Бабушка с дедом жили в большом пяти-стенном доме с садом, огородом, хозяйственными постройками и погребом посредине двора. Мой дед – активный участник Гражданской войны, орденоносец и уважаемый в селе человек работал Председателем сельского совета, бабушка – в полеводческой бригаде местного колхоза. Помню, в постоянном распоряже-нии деда была бричка – двухколёсная, лёгкая тележка, в кото-рую, собираясь в поездку, он запрягал высокого серого коня. Дед частенько брал с собой и меня. Эта бричка была моей большой гордостью! Как приятно было катить с дедом по ровной, поросшей невысокой мягкой травой полевой дороге, полной грудью вместе со встречным ветерком вдыхать аромат полевого разнотравья, слушать пение жаворонков и треск куз-нечиков, наблюдать за вылетающими из-под самых копыт ко-ня юрких ржанок и воробьёв, цветастых бабочек и прозрач-ных стрекоз! Бабушка пекла чудесные пирожки с капустой и яйцами и ватрушки с творогом. Вместе с густым коричнева-тым топлёным в печи молоком они были неповторимы! Вече-ра мы часто проводили втроём, вместе с дедом, вернувшимся с работы усталым, пахнущим свежей колодезной водой, по-лем, лесом и ещё чем-то очень для меня родным и близким, сидя рядом на скамейке в саду под яблоней. Дед прижимал меня к себе, гладил по голове и говорил необыкновенно лас-ковые слова. Жизнь текла спокойно и радостно, и ничто для меня не предвещало беды.
Но вот наступило 22 июня. На заре село наше просну-лось от неслыханного никогда ранее гула армады незнакомых серых крестоносных самолётов, волчьей стаей направляющихся куда-то вглубь нашей страны. Мирная жизнь села сразу дала трещину и разрушилась. Начался призыв молодых мужчин в армию, сопровождаемый одновременно весёлыми песнями и горькими рыданиями, музыкой, смехом и слезами. Всё перемешалось. На огородах и в садах люди спешно рыли узкие щели – укрытия от воз-можных авиа налетов. Кое-кто копал ямы-схороны для наиболее ценных вещей и запасов продуктов питания. На околице села, за церковью, колхозники сооружали большой противотанковый ров. Я бегала не раз, посмотреть на строительство этого рва, не подозревая какую роль он сыграет в моей жизни. Дети, как могли, старались помогать взрос-лым, но больше - мешались под ногами. Люди очень спешили. Ходили слухи, что немцы быстро приближаются.
Дед стал часто куда-то уезжать и больше меня с собой не брал. Теперь он пропадал из дома по несколько дней. Из раз-говоров взрослых я поняла, что он готовится к встрече с на-ступающими немцами. Партией он был назначен командиром партизанского отряда: формировал сам отряд, запасался ору-жием, боеприпасами и продовольствием; и вместе с помощ-никами ездил по окрестностям, выбирая место для дислока-ции отряда в непреодолимых и вскоре ставших грозными для врага брянских лесах. Когда немцы приблизились, он исчез совсем. Уходя, он строго наказал нам с бабушкой, ни при ка-ких обстоятельствах не сознаваться, что нам что-либо извест-но о нём самом и его отряде. Да никто, кроме очень ограни-ченного круга доверенных лиц, в селе и действительно об от-ряде и его местонахождении ничего не знал!
Некоторое время село ещё жило в своём обычном ритме: люди работали на колхозных полях и фермах, убирали урожай в своих садах и на огородах. Затем как-то утром появились немцы. Дело было в сентябре. В школе шли занятия, но любопытные мальчишки и девчонки, несмотря на протесты учителей, высыпали во двор, посмотреть на непрошеных гостей. Солдаты в мышиных мундирах с засученными рукавами, запылённые с головы до ног, въехали в деревню на грохочущих грязных мотоциклах. В коляске каждого мотоцикла за укреплённым перед ним пулемётом сидел пулемётчик. За спиной водителя висел рогатый автомат. У каждого солдата на груди болталась овальная медная бляха. Зелёные стальные шлемы с шишечками в виде телячьих рожек вызвали смех у наших ре-бят. Но сразу стало не до веселья, когда солдаты, оставив под охраной мотоциклы на площади перед школой, разбрелись по дворам и стали, не обращая никакого внимания на протесты хозяев, ловить кур, отрывать им головы и выбирать все яйца из курятников. Увидев во дворе корову, они требовали у хо-зяйки: «Мамка, млеко, млеко давай!» И перепуганная женщи-на спешила принести из погреба полную крынку молока. То-гда мы не знали, что это были только «цветочки», а «ягодки» - ещё впереди! Переловив большую часть деревенских кур, передовой отряд немцев двинулся дальше на своих дымящих и стреляющих моторами мотоциклах.
Потом потянулись большие тупорылые грузовики и подводы, запряженные огромными лохматыми тяжеловозами и сопровождаемые небольшими группами солдат охраны. Эти немцы уже не довольствовались курами и яйцами, их интере-совали коровы, лошади, свиньи и овцы. Неторопливо обсле-дуя дворы, они выводили найденную скотину на свет и тут же убивали и разделывали туши, а мясо грузили и увозили. На испуганных хозяев наводили стволы автоматов и внушительно произносили: «паф-паф-паф-паф!» давая понять, что при сопротивлении они будут убиты сами. И при этом солдаты громко хохотали, как от остроумной шутки. Поросята визжали, коровы мычали, лошади ржали, овцы блеяли, собаки лаяли. Над селом стоял сплошной невообразимый шум, среди которого выделялись выстрелы, хрипы и стоны убиваемых животных.
После первого нашествия было и второе, и третье пока живности в деревне не осталось совсем. Люди проклинали грабителей, но особого страха перед оккупантами ещё не ис-пытывали. Мирных жителей пока не трогали. Ну, ударят кого-либо, уж слишком цепляющегося за свою корову или свинью прикладом винтовки по спине; ну прогонят прочь пинком пониже спины умоляющую оставить ей её козу старуху! Убийства людей пока не было. Постоянного гарнизона в селе – тоже. Считалось, что селом управлял назначенный немцами староста.
Так довольно спокойно прошла зима и весна 1941 – 42 года. Колхоз немцы распустили. Урожай на полях сельчане собрали в свою пользу. Этим и жили.
Дед в деревне не появлялся, но партизаны в окрестно-стях большой дороги, по которой двигались колонны захват-чиков, постоянно давали о себе знать. До нас доходили слухи, что: то там, то здесь, близь знакомых деревень, они подрывали грузовики, обстреливали едущих в машинах солдат и благополучно скрывались в лесах. И вот, видимо, после нескольких особо удачных партизанских операций для борьбы с ними в наш район был выслан отряд карателей венгров – мадьяр, как мы их называли. Об этом жителей села предупредили партизаны. За несколько часов до их подхода по улицам села верхом на коне проскакал незнакомый парень. Останавливаясь посредине улицы, он размахивал красным флагом и громко кричал: «Люди, скорее собирайтесь и уходите в лес! Берите с собой только самое необходимое: еду и одежду! Не надейтесь на доброту мадьяр, они озлоблены и очень жестоки! Они полностью сжигают деревни и уничтожают всё живое! Идите в сторону села Кокушкино, ближе к большим лесам, там вы найдёте защиту! Спешите, каратели уже близко!»
В селе начался переполох, паника. Люди хватали первое, что попадало под руку, увязывали в узлы, грузились на тележки. Поверх поклажи усаживали малолетних детей и с рыданиями покидали родное подворье. Группы жителей отдельных улиц, как ручейки, на околице соединялись в единый поток и, поднимая облака дорожной пыли, толпа двинулась по большаку. Плакали дети, голосили женщины. Процессия напоминала похоронную. Вытянувшись, колонна жителей покинула село. Кое-кто, посчитав, что мадьяры тоже люди: дряхлых стариков и больных трогать не станут, остался лежать в своих домах или укрылся в подпольях и погребах. Как же они жестоко ошиблись!
Часа через два мы отошли от дома километров на пять – семь. Дорога по мелколесью постепенно поднималась вверх и перед нами открылась картина оставленного села. Оно уже горело. Среди чёрных облаков дыма вспыхивали извиваю-щиеся языки пламени – это каратели поджигали соломенную крышу очередного дома. Каждая такая яркая вспышка сопро-вождалась рёвом и причитаниями толпы. Каждому казалось, что вспыхнул именно его дом, его родимое гнездо, его един-ственное богатство и пристанище. Подгоняемая страхом пре-следования нелюдями, колонна жителей увеличила скорость и уходила всё дальше и дальше от пожарища.
Уже в темноте достигли села Кокушкино. Кто-то оста-новился у родных и близких, но основная масса людей, мино-вав взбудораженное село, втянулась в густой смешанный лес. Огромные, старые, поросшие вековым мхом, похожие в тем-ноте на сказочных чудовищ ели стиснули с обеих сторон до-рогу и наша колонна ещё более растянулась. Уставшие до полного изнеможения от дневного перехода и переживаний люди, недалеко отойдя от опушки, наконец, остановились на ночлег. Спать устроились, кто, как мог под густыми кронами в корнях елей. Было холодно, сыро и страшно. Мерещилась погоня. Я долго не могла уснуть, и всё теснее прижималась к бабушке. Помню, она долго успокаивала меня, укутывала ка-ким-то тряпьём, согревала своим телом. Потом я забылась.
Проснулась от шума, стоящего в лагере, и сразу увидела деда. Он стоял рядом в ватнике, перетянутом солдатским рем-нём, с револьвером на боку и успокаивал плачущую бабушку. Затем он поднял меня на руки, поцеловал в щёку и сказал, чтобы я ничего не боялась и чтобы верила, что всё будет хо-рошо. Тут же бродило много других незнакомых мужчин оде-тых как обычные деревенские люди, но вооружённых винтов-ками. Отойдя от нас, дед поднялся на пень посредине поляны и стал говорить. Потом говорили и другие партизаны. Одно-сельчане расположились вокруг пня тесной толпой. Многие женщины тяжело вздыхали, всхлипывали и вытирали глаза кончиками головных платков. Мужчины стояли молчаливые и поникшие. Дети испуганные и сразу повзрослевшие держа-лись своих матерей. Не было слышно ни шалостей, ни смеха. Я поняла только, что здесь оставаться опасно и надо уходить дальше в глубь леса. Это была моя первая встреча с партиза-нами.
После митинга собрались и пошли. Вначале в конце ко-лонны двигались партизаны, потом - отстали. Говорили, что они заняли оборону на случай возможного нас преследования карателями.
С короткими остановками шагали ещё целый день. Ос-тановились на берегу прозрачного лесного ручья, в редком березнячке. Здесь было тихо, ласково светило солнце, пели птицы, зрели черника и земляника. Казалось, война с её стра-хом и пожарищами отстала от нас. Построили шалаши, обжи-лись. Кормились прихваченными с собой продуктами, гриба-ми и ягодами. Объединённые общей бедой, люди с готовно-стью делились с соседями последним. Молоко от единствен-ной сохранившейся козы делили между самыми маленькими детьми. Когда продукты кончились, начали голодать. Сколько времени мы прожили так - не помню. Но однажды появился со своими партизанами дед и, собрав людей, объявил, что мадьяры ушли в Сузёмку, где у них стоял постоянный гарни-зон. В нашем селе сгорели не все дома, многие сады и огоро-ды также уцелели от огня. Вероятнее всего, уцелели и ямы-схороны отдельных сельчан с запасом продуктов. То есть, хоть какая-то пища в селе была. Надо было возвращаться. К этому времени партизаны своими непрерывными налётами нагнали страха на оккупантов и те боялись покидать гарнизо-ны и даже близко подходить к лесам. Собрали пожитки и знакомым путём вернулись к родному пепелищу.
Недавно утопающее в садах красивое село представляло собой ужасное зрелище: лес обугленных плодовых деревьев и чёрных оплавившихся печных труб. Сохранились лишь от-дельные редкие дома с железными крышами. На месте нашей пяти стенки осталась только печная труба и сильно пахнущие дымом и большой бедой головешки. Бабушка горько плакала и долго искала среди пожарища хоть что-нибудь из домашней утвари – нужно было как-то жить дальше. Весь день со всех концов села доносились вопли отчаяния и рыдания. Это сосе-ди находили обгорелые полуразложившиеся останки погиб-ших от пуль карателей или огня оставшихся в селе родствен-ников. На следующий день общими усилиями возле церкви выкопали братскую могилу и, уложив их рядами прямо на землю и кое-как укрыв, похоронили. Всего от рук карателей погибло двести восемьдесят человек!
Но жизнь продолжалась. Приближались холода, и нужно было думать о жилище. Первоначально мы с бабушкой из уцелевших в пожаре дверей погреба устроили навес и укрыли под ним свои пожитки. Там же прятались от дождя и спали. В нашем домашнем бомбоубежище сохранилось немного муки и крупы. Кое-что выросло из посаженного бабушкой до нашего бегства на огороде. Появилась своя картошка, свекла и морковь. С этими запасами продуктов нужно было прожить надвигающуюся зиму. Сразу начали копать яму для сооружения землянки. Как могла я помогала бабушке. Срубили росший невдалеке от бывшего дома обгорелый тополь. Распилив его на куски, сделали накат над ямой. На него положили ветки того же тополя и сохранившуюся старую солому. Сверху всё засыпали землёй. К входу в наше жилище вели три земляные ступеньки. Пол был тоже земляной, утоптанный и посыпанный от излишней грязи песком. Вместо двери повесили сшитое из различных найденных на пожарище кусков материи полотнище. Правда, позже добрый сосед из обгорелых досок сколотил нам дверь. Нашёлся умелец, который из брошенного старого железного бочонка сотворил чудо: печку-буржуйку. Окон в землянке не было. Помещение как в древние времена освещалось лучиной. Мебель составляли топчан на козлах и такой же стол. Из найденных обгорелых вёдер сделали две кастрюли. Деревянные ложки всем желающим вырезал один старик. В общем, постепенно мы снова обустроились! В трудах по подготовке к зиме на некоторое время даже забыли о войне. Но она о себе вскоре напомнила и, причём, очень жестоко.
Надо сказать, что партизаны долго не появлялись, но до нас доходили слухи, что они своими активными действиями постоянно тревожили немецкие и венгерские гарнизоны, стоящие в районных центрах. Оккупанты в селе бывали толь-ко изредка, наездами.
Фронт в 1942 году от наших мест далеко отодвинулся на восток, брянщину новые хозяева обобрали вчистую, и наших военнопленных в лагере на хуторе Михайловском им кормить стало нечем. Чтобы не утруждать себя этой проблемой они их просто беспечно отпустили на волю, на само обеспечение. В нашем селе стали появляться оборванные, исхудалые и обозлённые мужчины, просящие подаяние. На радость населению и к большому огорчению оккупантов они существенно увеличили в окрестностях количество и численность отрядов народных мстителей.
Однажды неожиданно на нашем подворье появился ста-роста. Чем он занимался, я не знаю. Во всяком случае, власти его в селе заметно не было. Мы с бабушкой выкапывали кар-тошку, когда он, подойдя к нам, сказал, что в село приехали мадьяры и расположились в здании школы. Они знают, что муж бабушки является партизанским командиром, и требуют нас обеих к себе. Вслед за идущим впереди старостой мы по-шли к школе. По дороге бабушка строго наказала мне на все вопросы отвечать, что я ничего не знаю о делах деда.
Пришли в школу, вошли в бывший класс и встали у по-рога. Староста ушёл. Напротив нас, за столом сидели двое в желтоватой венгерской форме с серебряными погонами – офицеры. Третий - переводчик, стоял. Через переводчика офицеры стали расспрашивать бабушку: где сейчас находится её муж, часто ли он приходит домой, где скрываются партиза-ны? Сначала говорили спокойно, тихим ласковым голосом, казалось, очень доброжелательно. Уговаривали: «Расскажи нам всё, что ты знаешь о партизанах, и мы не причиним ни тебе, ни твоей внучке никакого вреда. С твоим мужем мы хо-тим встретиться и вступить в переговоры. Пускай партизаны не трогают нас, а мы не будем трогать их!» Бабушка отвечала, что о делах мужа ничего не знает, партизан никогда не встре-чала, деда не видела с начала войны. Подобные вопросы зада-вали и мне. Я отвечала, как велела бабушка. Переводчик даже погладил меня по голове и угостил конфетой в красивой обёртке.
Ничего, не добившись лаской, офицеры стали угрожать бабушке: «Если не скажешь, старая, где находится муж, рас-стреляем и тебя и ребёнка!» Бабушка закрылась руками и за-плакала. Я прижалась к ней, спрятала лицо в так пахнущую добротой её широкую юбку и тоже заплакала. Я не видела, как офицеры, угрожая убить нас, достали свои пистолеты и стали стрелять нам под ноги. Эхо выстрелов хлестало по ба-рабанным перепонкам, щепки деревянного пола больно били по голым ногам. От страха я потеряла голос и уже не плакала, а, дрожа всем телом, глотала воздух вместе со слезами и по-роховой гарью. Тогда я, наверное, боялась не самой смерти как безвозвратного ухода из этого мира, а чего-то ещё боль-шего и ужасного. Мне трудно это объяснить даже сейчас! Жи-вотный ужас, который охватил меня тогда, по-моему, невоз-можно описать словами. Это нужно испытать! А выстрелы, многократно усиливаемые эхом, отражающимся от стен ком-наты, всё грохотали. Почему я не упала в обморок, я не знаю. Наверное, ужас сковал мои мышцы. Бабушка тоже, как и я, вся дрожала, но никаких звуков не издавала. Она тоже оцепе-нела от ужаса и утратила человеческие чувства. Сколько вре-мени продолжалось это истязание - не знаю. Очнулась только тогда, когда переводчик силой оторвал меня от бабушки и пинком швырнул к выходу. Я головой открыла дверь, выле-тела, минуя крыльцо, во двор и упала в грязь, сильно разбив лицо, локти и колени. Из носа потекла кровь. Размазывая по лицу кровь, перемешанную со слезами и грязью, я под смех толпившихся здесь солдат, поползла в угол школьного двора. Из школы слышались душераздирающие крики бабушки. Её били, били нещадно: руками, ногами, прикладом винтовки. Ничего, не добившись, изверги через некоторое время выбро-сили её с крыльца во двор вслед за мной. Во дворе школы мы пролежали до вечера, затем под конвоем, подгоняемые воо-ружённым солдатом, побрели домой. Одежда на бабушке ви-села лохмотьями, волосы на голове слиплись от крови; лицо, руки и ноги были сплошь в синяках и ссадинах. Из открытых ран сочилась сукровица. Во дворе кое-как обмылись колодез-ной водой и с трудом забрались в свою землянку. Сидели в темноте и дрожали от боли и страха. Наверху слышались мер-ные шаги часового. Нас охраняли. Ночь прошла в полудрёме. Забывшись на короткое время, мы вздрагивали от приступов ужаса. В сознании вспыхивали картины минувшего дня.
Утром явились те же офицеры с переводчиком. Они бы-ли верхом на конях. Их сопровождали два пеших солдата с винтовками. Нас выгнали из землянки на свет божий, и пере-водчик сказал, что мы будем расстреляны. Подгоняемые своими палачами мы шли по селу. Из дворов иногда выглядывали испуганные лица односельчан, но рассчитывать на их помощь было бессмысленно. Всю дорогу я крепко держалась за юбку бабушки. Говорить нам не разрешалось. Шли молча. Вчерашнего ужаса я не ощущала, наступило какое-то отупение и безразличие. Хотелось только, чтобы всё это скорее чем-то кончилось. Повторяю, что глубокого понимания смерти, как необратимого процесса, у меня тогда ещё не было. Бабушка была настолько измучена и обессилена физически и психически, что, низко опустив голову и еле передвигая ноги, двигалась к своей могиле совершенно бессознательно, как во сне.
Вышли на околицу, где нашими сельчанами в первые дни войны был вырыт глубокий противотанковый ров. Оста-новились. Переводчик, поговорив о чём-то с офицерами, при-казал нам подойти к самому краю ямы и встать лицом к ней. Шёл затяжной осенний дождь, глина, выброшенная из ямы, раскисла, и я своими босыми ногами по щиколотку сразу уто-нула в ней. Она засасывала ноги, и стоять неподвижно было очень трудно. Но двигаться не разрешали солдаты. Сквозь шум дождя было слышно, что за спиной о чём-то спорят наши мучители. Через некоторое время послышался топот конских копыт: один из верховых куда-то ускакал. Не знаю, как долго мы так стояли на краю своей могилы. Всё было туманно, соз-нание работало не чётко. Ни бабушка, ни я не кричали, ни плакали, ни молили о пощаде. Измученные, мы молча ждали своей участи. Я-то была мала и многого тогда ещё не пони-мала. Для бабушки же это была страшная пытка! Вы только представьте себе: что, значит, стоять на краю могилы и в лю-бую минуту ждать выстрела в спину?! И ведь это состояние длилось, видимо, не один час! Как она в тот день не сошла с ума, я до сих пор просто не понимаю! Я видела только её профиль, видела, как дождь размочил её подсохшие раны на голове и из них по её лицу, шее, обнажённой руке текли ро-зовые ручейки. Несколько раз она падала, но солдаты в чёр-ных мокрых плащ-накидках подходили и пинками поднимали на ноги. «Партизан! Партизан!» - повторяли они с ненавистью знакомое слово. Вероятно, изверги никак не могли решить: что же с нами делать? То ли оставить залож-никами в качестве приманки для партизан деда, устроить засаду и ждать, когда они придут нас выручать, чтобы уничтожить отряд? Но тогда будет бой и ещё неизвестно: кто его выиграет? То ли, от греха подальше, просто нас расстрелять и убраться под защиту своего гарнизона на станцию Сузёмка?
День уже клонился к вечеру, когда прискакал всадник и нас под конвоем повели обратно через всё село на наше под-ворье и затолкали в землянку. Опять мы сидели, тесно при-жавшись друг к другу, дрожа от сырости, холода, страха, нервного перенапряжения и физического переутомления, пе-риодически впадая в беспамятство. А над нашими головами были слышны шаги часового. Я пребывала в какой-то коме: сознание то покидало меня, то возвращалось вновь. Боли от своих ссадин и синяков я уже не чувствовала. Бабушка тоже часто проваливалась в небытие и тогда её тело переставало дрожать и обмякало. Мне становилось страшно, что она умер-ла, и я изо всех сил трясла её, приводя в сознание.
Неожиданно среди ночи в районе школы раздались взрывы, и послышалась стрельба. Бой был недолгим. Парти-заны, пользуясь темнотой и осенним ненастьем, близко под-крались к зданию школы, где расположились мадьяры, бес-шумно сняли часовых и забросали здание гранатами. Пленных не брали. Часовые, охранявшие нас, с началом боя убежали. Я ясно слышала топот их ног. Дверь землянки открылась, на пороге стоял мой дед. Он, не скрывая слёз, плакал. Мы с бабушкой были настолько измучены, что и плакать были не в силах. Нас погрузили в телегу, укрыли сеном и брезентом и увезли на партизанскую базу. Зиму 1942-43гг мы прожили с партизанами. В лесу было холодно и голодно. С большой земли доставляли в основном оружие и боеприпасы, а пропитание партизаны добывали чаще всего самостоятельно: отбирали у оккупантов, а нередко и у своих сельчан, которым и самим-то жилось не сладко.
В 1943 году наши войска повели активное наступление, и к осени из Москвы приехала моя мама. Как же она обрадо-валась, найдя нас живыми!
После войны дед и бабушка прожили не долго. Совсем не старыми они один за другим ушли из жизни. Сказалось во-енное лихолетье.
Анна Алексеевна замолчала. Под впечатлением услы-шанного, долго молчали и окружившие её немолодые женщи-ны – живые участницы тех далёких героических событий. На-конец, в тишине кто-то их них, тяжело вздохнув, сказал:
- Тогда, во время Великой Отечественной войны, даже силой оружия враги ни молодых, ни старых не заставили встать на колени, подчиниться, стать иудами! И мы – русские, единые духом, победили фактически всю Европу! Не пора ли нынешней молодёжи вспомнить о былой вековой гордости, мужестве и независимости своих русских предков?!
