ДВОЕ
( Счастливые люди )
Конец лета в старинной подмосковной аристократической усадьбе. Вечереет. Надо мной синее всё в разорванных, клочковатых облачках синее, ещё летнее небо. Оно напоминает весенний ледоход на большой реке. Льдины-облачка медленно плывут на восток, всё более открывая заходящее солнце. Оно подсвечивает облачка и они, по мере удаления, изменяют свой цвет от розового через серо-голубой до фиолетового. Воздух постепенно насыщается вечерней прохладой, влагой, запахами палого листа и
увядающих на недалёкой клумбе цветов. С полей на ночёвку возвращается сильно растянувшаяся стая ворон и галок. Усаживаясь и устраиваясь на ближайших деревьях, они негромко переговариваются. Ласковое тепло, почти полное безветрие, тишина и покой царят в окружающей природе. Безмятежность, тихая радость и нежность наполняют мою душу.
Я сижу на парковой, зелёной скамье на старинной каменной пристани, и меня охраняют каменные львы. Передо мной большой искусственный пруд с островом посередине, созданный давным-давно руками крепостных хозяев усадьбы на месте безымянной речушки. На пристани остатки прежней роскоши – чугунная чаша фонтана. Ножка огромной чаши представляет собой содружество трёх пухленьких, толстощёких, игривых купидонов, исполняющих какой-то древнегреческий танец. Кажется, будто их только что остановил объектив фотокамеры. Своими лукавыми глазками они подмигивают мне. Края чаши украшают литые дельфины.
К пристани позади меня спускается приятная, широкая и пологая каменная лестница. И лестница, и пристань - обнесены каменным парапетом с балясинами вместо решётки и мраморными перилами. Беспощадное время оставило свой жестокий, разрушительный след на камне пристани, ступень и перил.
Когда-то по лестнице к пристани спускались дамы: в длинных нарядных платьях, в золоте, алмазах и жемчугах; и их кавалеры: в шитых золотом и серебром мундирах, эполетах, лентах и орденах – люди, оставившие значительный след в истории России. Здесь их поджидали богато украшенные лодки, и ловкие, сильные парни-гребцы из крепостных, по случаю одетые в красивую одежду, умытые и причёсанные, катали их по тихой воде озера, а баре при этом вели светскую беседу о политике, искусстве и литературе на французском языке.
Выше лестницы, на крутом берегу высится красноватый дворец, построенный во времена Екатерины 11 в стиле Петербургского барокко, обильно украшенный белой гипсовой лепниной, колоннами, пилястрами и портиками.
За дворцом – старинный тенистый липовый парк с множеством переплетающихся дорожек. Древние высокие дуплистые липы весной создают медовый аромат, а летом – прохладу гуляющим. В парке - искусно вписанная узенькая, словно игрушечная, речка с водопадами; небольшой тоже рукотворный прудик рядом с дворцом, несколько крошечных, уютных беседок и большая мраморная ротонда со скульптурой Аполлона наверху.
Справа от пристани легко и величественно перешагнул тихую воду пруда красный каменный мост в виде огромной арки с зубчатым ограждением и миниатюрными крепостными башенками на противоположном от дворца берегу. Это въезд в усадьбу. В XYIII веке в башенках располагалась охрана.
Всё в усадьбе свидетельствует о богатстве и знатности её бывших хозяев. Издревле здесь обитали особо отмеченные царями московские дворяне. Но наибольшего расцвета усадьба достигла, когда ею владели князья Голицыны и графы Панины. В советское время здесь был устроен санаторий. Существенную роль в этом сыграл генерал Василий Иосифович Сталин. Современные здания санатория не нарушили старинного дворянского гнезда, они расположились за пределами парка.
Льдинки-облака уплыли на восток, освободившееся из их плена солнце радостно озарило всё вокруг красно-оранжевым цветом. Его блики весело пляшут на ряби воды пруда при малейшем движении воздуха. Мои мысли в согласии с окружающим миром текут медленно, тягуче – это скорее мечтание. Я думаю о памяти, которую оставили о себе в веках и аристократы-владельцы усадьбы, и их безымянные крепостные, руками которых сотворено всё это чудо. Может быть, и мои предки-крестьяне оставили здесь свой след, например, при сооружении этого озера, хотя они и жили в Ярославской, а не в Московской губернии. У российских аристократов имения были в разных концах русской земли.
В парке малолюдно, и когда в аллее показывается человек, мой взгляд невольно обращается в его сторону. Вот в тени деревьев появляется пара. Они выходят на свет, и лучи заходящего солнца ярко освещают их, контрастно подчёркивая внешность, одежду, фигуры. Это старики, им далеко за семьдесят. Одеты бедно, можно сказать, даже слишком. Он в старом холщовом, когда-то белом, а теперь желтовато-сером летнем костюме. На ногах – старомодные, сильно поношенные сандалии, на голове - мятая летняя шляпа, из под которой виднеются пряди длинных, жидких седых волос. Лицо некрасивое, бледное, испещрённое множеством крупных и мелких морщин - плохо выбрито. Черты его расплылись, и только нос выдаёт славянское происхождение его обладателя. Глаза мутные, безжизненные. По-видимому, он полу - или совсем слепой. Он тяжело опирается на палку и на руку спутницы. Движения его нетвёрды, замедленны, неуверенны. Он сильно шаркает ногами. Весь его облик какой-то громоздкий, расползшийся, неряшливый, неприятный.
Спутница – высохшая маленькая старушка таких же лет. Она в выцветшем, блеклом, непонятного цвета светлом платье, какие носили лет двадцать-тридцать назад, и в стоптанных без каблуков босоножках на ногах. Её маленькое лицо с мелкими невзрачными чертами напоминает сморщенное яблоко. Седые редкие, коротко остриженные волосы, должно быть, накрученные на бигуди ночью по случаю выхода в свет, к вечеру сохранили только жалкие остатки кудряшек и напоминают шерсть ягнёнка после дождя. Её поступь явно сильно затруднена грузом прожитых лет. Тем не менее, она шагает более уверенно. Она ещё может служить поводырём и опорой ближнему.
Они медленно приблизились и опустились на скамейку рядом со мной. Я отодвинулся. Облик этих людей мало гармонировал с торжественным, величественным закатом над старинной барской усадьбой и моим радостно-лирическим настроением. В душе я был огорчён этим соседством.
Некоторое время они молчали, наконец, он заговорил старческим, скрипучим, не слишком внятным голосом.
- А помнишь, Люба, как мы встретились?
Он повернулся к собеседнице, и солнце осветило его лицо. На обоих глазах были бельма. «Так ведь он ничего не видит»,- подумал я. И в душе моей к первому неприятному впечатлению добавилась жалость.
- Конечно, Коля! Я никогда не забывала этого. А в последние годы вспоминаю всё чаще… Какими мы были тогда молодыми, полными жизни и надежд и, несмотря ни на что, счастливыми!
Голос её звучал слишком громко. Вероятно, она была глуховата.
- Но ведь тогда шла война, лилась кровь, гибли на наших глазах товарищи?!
- Да, конечно, милый! Однако, во-первых, война подходила к победному концу, во-вторых, любовь не считается ни с какими условностями! Примеров тому великое множество и мы с тобой не исключение. Ты был таким красивым, смелым, бравым капитаном! Победителем! Как тебя украшали ордена и медали! Как уважительно к тебе относились и солдаты и командиры! Ты был любимцем полка, с тебя брали пример, у тебя учились, тебе завидовали! В тебя невозможно было не влюбиться!
- А ведь мне было тогда всего двадцать лет, - сказал он и задумался. По-видимому, воспоминания нахлынули на него гигантской волной, опрокинули, понесли в прошлое. Через некоторое время он сам нарушил затянувшееся молчание.
- Ты даже не можешь себе представить, любимая, как выглядела тогда в наших глазах, в нашем восприятии – нежный цветок на фоне серой, грязной, кровавой обыденности фронтовой жизни! Ты для всех нас ожесточённых войной, рано повзрослевших, огрубевших солдат возникла, как ангел, как лучик солнца в мрачный пасмурный день, как фея из сказки! Тебя не портило даже уродливое солдатское х/б и кирзовые сапоги. Ты, конечно, своим женским сердцем чувствовала, да и просто видела всеобщее поклонение и не поддалась соблазнам. А ведь, сознайся, их было немало?!
- Милый, неужели ты до сих пор так и не понял, что я любила только тебя! С самой нашей первой встречи. Я слышала о тебе и раньше, но, когда ты зашёл в штаб, и я увидела тебя, то сразу поняла: ты – моя судьба! И уже больше меня никто не интересовал!
- Однако ты ни одним словом не выдала себя!
- Я была уверена, что ты всё поймёшь сам!
Они опять замолчали. Теперь всё моё внимание было захвачено соседями. Я всегда был неравнодушен к военным судьбам. Кроме того, с первых же фраз я понял, что в их разрушенных временем и непростой жизнью оболочках сохранились ясный ум и прекрасная память.
Между тем солнце спряталось за верхушки деревьев, растущих на острове слева от нас, и неприглядный вид моих стариков растворился в сгущавшихся сумерках.
- А помнишь, как ты был робок, произнося свои первые слова любви? И это ты – боевой офицер, отразивший не одну танковую атаку! – вдруг встрепенулась она.
- Я ушёл на войну со школьной парты, рыцарски воспитанным, совершенно невинным мальчиком. Потом были училище, фронт, отступление, бои и смерти, марши, рытьё огневых позиций и атаки, атаки, атаки… И вокруг одни солдаты. Девушки-санинструкторы, как и все на батарее, долго не жили… Ведь ты помнишь, я командовал противотанковой батареей, и нас часто выставляли на танкоопасных направлениях впереди пехотных траншей. А сколько раз пехота бросала траншеи и уходила, оставив нас без прикрытия! Я не могу вспомнить: сколько раз за годы войны полностью сменился состав батареи! Должно быть, я действительно родился в рубашке! Остался жив и даже тяжёлого ранения не получил!
- Может быть, Бог сохранял тебя для меня?!
- Может быть, - согласился он, - кто знает?! Давай лучше вспоминать более весёлые времена, послевоенные: демобилизацию, возвращение в Ленинград, учёбу, рождение наших детей, работу, друзей…
- Давай, - согласилась она. – Помнишь нашу первую комнату, которую мы сняли на Фонтанке. Она имела площадь шесть квадратных метров. В ней едва умещалась наша первая мебель: оттоманка, кухонный стол, два стула и коляска, в которой спал наш первый сын. Окно выходило на пыльную веранду, заставленную старыми корытами, вёдрами, сломанными велосипедами, бочками для квашения капусты – всяким хламом! И даже днём в ней нельзя было находиться без электрического освещения! А ведь ты в это время учился, - напомнила она.
- А ты сразу взяла на себя всё домашнее хозяйство и ребёнка. И какой ты была матерью! И всё это на наши очень скудные доходы! Ты настоящая, самоотверженная героиня! Ты очень помогла мне и при этом пошла учиться сама!
- Но тогда у нас впереди маячила светлая, интересная, устроенная, благополучная жизнь. Ради этого можно было пойти на некоторые жертвы!
- Не слишком ли на многие жертвы мы шли в нашей жизни, - возразил он.
После минутного молчания она вдруг заговорила оживлённо и взволнованно. Голос её окреп, в нём появились, молодые, задорные нотки.
- Нет, жизнь у нас сложилась прекрасно. Мы всегда имели цель, добивались её, получали удовлетворение от очередной победы. Жизнь, посвящённая не себе лично, но обществу, стране, народу, нашему Отечеству, нашему Государству – интересная, содержательная была жизнь! И совершенно неважно, что она порой была материально слабо обеспечена. Человек – не животное, он должен более жить духовной жизнью, духовными ценностями, а это мы имели. Наши потребности почти всегда совпадали с нашими возможностями, они были реальны, выполнимы! И в этом наше счастье! Нам повезло. Наши личные интересы всегда совпадали с интересами общества, в котором мы жили. Кроме того, мы вырастили подобных себе детей. Разве это не счастье?!
Он тоже оживился и согласно кивал головой в такт её словам.
- А помнишь, как ты работал над диссертацией и использовал для этого свои отпуска, и мы не включали тогда радио и телевизор? - продолжила она.
- Конечно, помню и очень благодарен тебе за понимание и поддержку моих дел.
- А свою гордость за достигнутые победы, за повышения по службе, за твои научные успехи, за достигнутую известность? Ты всегда был, по-хорошему, честолюбивым человеком и это в тебе мне тоже нравилось!
- Да у нас были не только твои научные интересы, - опять после небольшой паузы заговорила она. – Ты был страстным человеком. Ты одинаково увлекался одновременно и литературой, и искусством, и туризмом, и охотой, и рыбалкой.
- Это всё разнообразит и обогащает человеческую жизнь. Замечательно, что ты и дети разделяли мои увлечения. Богатую мы прожили жизнь! Мы хорошо понимали друг друга в нашей семье, в этом тоже большое счастье! – уже окрепшим, будто даже помолодевшим голосом подтвердил он.
Я уже давно сидел затаившись, боясь своим неловким движением прервать их разговор. Я слушал и вместе с ними переживал их такую полную, такую интересную и насыщенную жизнь. Они теперь уже для меня не выглядели древними, невзрачными человеческими развалинами. В полумраке я уже не видел и не хотел видеть отвратительного влияния времени на их внешность. Они для меня снова были молоды, целеустремлённы, уверенны в себе, сильны духом и телом. Хотелось их чествовать и подражать им. Они были не книжными, а живыми, реальными моими любимыми героями!
Стало совсем темно и прохладно. Зажёгся фонарь справа от меня. Чтобы не портить впечатления от подслушанного невольно разговора и оставить в памяти возникшие в результате этого образы, я старался не смотреть в их сторону.
Она поёжилась от вечерней прохлады, встала со скамьи и, протянув к нему руку, сказала:
- Пойдём, милый, уже поздно!
Они медленно побрели в сторону санатория. Некоторое время я ещё слышал их удаляющиеся, шаркающие шаги и ветерок донёс до меня их последние фразы.
- Я слеп, - сказал он, - но мысленно я всегда вижу тебя красивой, молодой и цветущей, как при нашей первой встрече. И не хочу верить, что ты изменилась!
- И ты для меня навсегда останешься красивым, молодым, сильным и гордым! – ответила она.
Они теперь жили в мире воспоминаний, и это составляло смысл их нынешней жизни, их нынешнее счастье! Моя неприязнь и жалость к этим двоим сменилась восхищением и здоровой завистью. Вспомнились заключительные слова русской сказки: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день!» Награди их, Господи, и этим последним, быть может, самым ценным для них подарком!
