Автор Тема: Пленные немцы  (Прочитано 15022 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн vasily ivanov

  • Администратор форума
  • *****
  • Сообщений: 7820
Пленные немцы
« : 13/05/09 , 18:47:19 »
КОНРАД ЛОРЕНЦ ВСПОМИНАЕТ

Лауреат Нобелевской премии , известный этолог и физиолог Конрад Лоренц посетил Россию не в лучшие времена, не как турист, а как врач Вермахта. Он оставил о том времени интересные наблюдения.

”Да вот маленький эпизод: рассказ Конрада Лоренца в изложении его английского биографа А. Нисбетта о том, как он попал в плен под Витебском в июне 1944 года. Он брел ночью, стараясь выйти из окружения и ориентируясь по направлению огня советских войск. После того, что он видел в оккупированных областях Белоруссии, попадать в плен к русским ему не хотелось. Наконец впереди показалась траншея, откуда стреляли по русским. Значит, там немцы. Биограф пишет:

”... Он побежал к ней, крича: ”Nicht schissen! Deutscher Soldat!” — и люди в траншее прекратили огонь. Глубоко вздохнул и подбежал к траншее — и тут увидел, что на солдатах, которые его приветствовали, советские каски. Русские стреляли друг в друга. Опять бросился бежать, пуля ударила ему в левое плечо. В конце концов оказался на пшеничном поле и, не выдержав напряжения, заснул. Разбудили его советские солдаты, которые кричали: ”Коmm heraus, Kamerad!” (”Выходи, приятель!”) ”Со мной обошлись очень хорошо”, — вспоминает Лоренц. Один из солдат, который был в последней траншее, узнал его и объяснил, что произошло: русские сделали бросок, чтобы не дать немцам просочиться из окружения, и концы клещей сомкнулись так быстро, что люди не разобрались и начали стрелять друг в друга.



...В лагере для военнопленных советские не проявили враждебности к Конраду... По его мнению, советские никогда не были жестокими по отношению к пленным. Позже он слышал ужасающие рассказы о некоторых американских и особенно французских лагерях, в то время как в Советском Союзе не было никакого садизма. Лоренц никогда не чувствовал себя жертвой преследования и не было никаких признаков враждебности со стороны охранников”.

Вообще, записки Лоренца о плене очень поучительны — он видел то, чего не видели и не понимали сами советские. Людям свойственно судить по внешним признакам, и слишком часто они не видели того ценного, что имели. На фронте Лоренц был врачом, и когда его взяли в плен, то в прифронтовом лагере назначили помогать советскому врачу. Шли тяжелые бои, раненых было много, и Лоренц с горечью увидел, что советский врач отказывается делать ампутации немцам. Понятно, подумал Лоренц, он их обрекает на смерть — за то, что они натворили в Белоруссии. И даже признал это естественным. Через какое-то время он с удивлением увидел, что эти раненые, которым по нормам немецкого врача полагалась ампутация, выздоравливают. Он выбрал момент, объяснился с врачом и узнал, что в советской медицине такие ранения должны излечиваться без ампутации. Для него это было потрясением, побудившим к важным размышлениям о разных типах общества и отношения к человеку.

P.S.: Правда, аглицкий биограф к этому рассказу дал свой комментарий, который никак из рассказа Лоренца не следовал. Он объяснил это отличие советского подхода к ампутации тем, что русские привыкли жить в грязи, и поэтому их раны устойчивы против нагноения. Это объяснение нелогично, поскольку в лагере для пленных вылечивались без ампутации нежные цивилизованные немцы. 

   По свидетельству рядового вермахта Генриха Шипманна, угодившего в советский плен и попавшего в лагерь под Рязанью, «было слишком мало хлеба, слишком мало жира, очень мало мяса и белка, очень жидкие супы и слишком мало картофеля. А то немногое, что мы получали, отличалось непревзойденной монотонностью и однообразием. Хлеб был сильно ограничен и невкусен. После уборки капусты многие недели подряд давали только суп из воды с капустой. Если не было супа из крапивы, то подавали сваренные в воде зеленые помидоры...» И далее: «К счастью, всегда были надзиратели и надзирательницы (!), которые были невнимательными или сознательно закрывали глаза, и давали нам тем самым возможность стащить за пределами лагеря при выполнении работ немного картофеля, яблок, зерна, овощей или вишен».

Военнопленный унтер-офицер Иосиф Хендрикс свидетельствует, что он и многие его товарищи обязаны жизнью «хорошим советским людям, которые в голодное время часто давали нам в шахте кусочек хлеба, горсть семечек подсолнуха, огурец, хотя они и сами голодали. Они были дружелюбны к нам и, как правило, не проявляли ненависти, хотя все они пострадали от этой ужасной войны». Интересно, что пленным немцам достался даже кусочек советской продовольственной святыни военных лет — американской тушенки, полученной по ленд-лизу.

Для тех, кто заболевал дистрофией, вообще устраивался мини-рай на земле. Их направляли в колхозы — собирать вишню и яблоки.

Голодный для Советского Союза 1946-й ощутимо ударил по немецким продовольственным привилегиям. Впрочем, к тому времени часть военнопленных была уже отправлена на родину...

О Победе Советского Союза и подписании капитуляции пленные немцы узнали из газеты «Свободная Германия», издававшейся для военнопленных. Вот типичная картина. Вспоминает Иосиф Хендрикс: «Мы, пленные, восприняли конец войны со смешанным чувством. С одной стороны, радовались, что смогли пережить войну и остались живыми. Надежда на скорое возвращение на родину давала нам силы и уверенность, но надо было еще дождаться конца плена. С другой стороны, мы были подавлены, так как не могли даже предположить такое сокрушительное поражение Германии. Ужас охватил нас. Теперь даже искорки надежды на скорое возращение погасли.

Празднование Победы состоялось через несколько дней после исторического 9 мая. На площади по лагерным дорожкам шли демонстранты. Мы несли транспаранты: «Спасибо победоносной Советской Армии!»; «Смерть фашизму!»; «Под знаменем Ленина, под водительством Сталина — вперед, к победе коммунизма!»; «В благодарность за освобождение от фашизма дадим сегодня угля больше, чем вчера, завтра — больше, чем сегодня!» Эти плакаты мы намалевали на попавшейся под руку упаковочной бумаге и носили их повсюду. Мы пели «Брюдер цур зонне, цур фрайхайт, брюдер цум лихтэ эмпор» («Братья, к солнцу, к свободе, братья, к свету восстаньте») и «Ди блауэн драгунер зи райтен» («Скачут голубые драгуны» — одна из самых популярных строевых песен немецкой армии. — прим. переводчика). Музыканты шли впереди оборванной и безразличной толпы и наигрывали. Перед зданием клуба — центра пропаганды лагеря — выстроились лагерные офицеры. «Начищенные до блеска», они принимали парад, отдавая честь».

http://inoforum.ru/forum/index.php?showtopic=2557&st=60&gopid=212238&#entry212238

Оффлайн vasily ivanov

  • Администратор форума
  • *****
  • Сообщений: 7820
Re: Пленные немцы
« Ответ #1 : 18/05/09 , 23:47:15 »
Герман Геринг о русских

Как-то в беседе с тюремным врачом в ходе Нюрнбергского процесса Герман Геринг выдал любопытную оценку:
- Один немец - это прекрасный человек; два немца - это союз или партия; три немца - война. Один англичанин - это чудак, два - клуб, три - империя. Один итальянец - это тенор, два - дуэт, три - много крика. Что же касается японцев, то один японец - это тайна, два японца - тоже тайна, три японца... - тут Геринг сделал паузу и вздохнул: - Три японца - это тоже тайна...
- А что вы скажете о ваших основных противниках в войне, о русских? - поинтересовался врач.
Геринг помялся и сказал:
- Русские - это адский коктейль из двух немцев, трёх англичан и японца...

http://kuribajasi.livejournal.com/

floors

  • Гость
Пленные немцы
« Ответ #2 : 02/08/09 , 21:29:32 »
Тема очень интересна. Я считаю, что в статье речь в основном идет не столько о немцах в фильмах, сколько о стереотипах. А стереотипы вещь- очень изменчивая. Ведь не были же немцы поголовно голубогазыми блондинами...стоит только на баварцев посмотреть: смуглые брюнеты как были,так и остались=
Но всё же немцы всегда более трепетно относились к себе,окружающему миру и ... униформе

Оффлайн MALIK54

  • Активист Движения "17 марта"
  • **
  • Сообщений: 15139
Re: Пленные немцы
« Ответ #3 : 08/02/13 , 19:55:17 »

Онлайн малик3000

  • Активист Движения "17 марта"
  • **
  • Сообщений: 10083
Re: Пленные немцы
« Ответ #4 : 15/12/17 , 12:42:52 »
Я только военнопленный, с которым обращаются неожиданно хорошоОсновнойcolonelcassad15 декабря, 10:28


По наводке читателей. Глава из воспоминаний командира саперного батальона вермахта Гельмута Вельца, который попал в плен под Сталинградом и вступил в комитет "Свободная Германия".
В ней как раз демонстрируется проблема немецких пленных после Сталинградской битвы через призму восприятия автора, которому Сталинрад прочистил мозги.

Глава под названием «Сталинград» закончена.

Позади — разрушенный, разбомбленный, сожженный город. Позади — могилы, сотня разбитых германских полков, двадцать две дивизии. Позади — смерть в снегу. Только мы уцелели, хотя в Берлине нас считают мертвецами, хотя там желают, чтобы вся 6-я армия лежала в одной могиле на всех: генералы, офицеры, унтер-офицеры, рядовые — все до единого человека. Но мы живем. И все высокопарные слова о «фронтовом товариществе», траурный креп и приспущенные флаги ничего не меняют.
Позади остаются километр за километром. Шаг за шагом мы движемся вперед. Через каждые несколько метров останавливаемся передохнуть. Сил больше нет, а воля потеряна в Сталинграде. Она погребена залпами ракетных минометов под развалинами огромного города на Волге, под окрашенной кровью ледяной, крышкой снежного гроба, разорвана в клочья вместе с погибшими от снарядов. Проходят часы. Но усталая череда уцелевших солдат все тянется своей дорогой, то в гору, то под гору, останавливаясь и снова двигаясь в путь.
Солнце клонится к западу. Уже скрылось за горизонтом огромное поле битвы. А мы все еще вновь встречаем на своем пути множество русских орудий, миномет за минометом, танк за танком. Видим резервные полки и дивизии. Они стоят и стояли здесь уже недели, чтобы закрыть любой прорыв. Нас опоясывало кольцо толщиной 30—40 километров. Только одной нашей боевой группе противостояло 120 реактивных минометов. А у нас уже не было ни единого орудия. Зато у нас были лазареты, перевязочные пункты, кладбища и могильщики. Темнеет в глазах, когда думаю, что противник был в состоянии нанести и еще более мощный удар. Теперь мы видим это сами. И мы понимаем: война проиграна.

Там, где Волга делает свой последний изгиб на восток, лежит город Красноармейск. На его холмистой западной окраине казармы, окруженные плотными рядами колючей проволоки. Шесть сторожевых вышек с пулеметами и мощными прожекторами, подходить близко к забору не разрешается.
В первые дни февраля 1943 года казармы переполнены. Уцелевшие солдаты и офицеры 6-й армии набиты здесь как сельди в бочке. Но они равнодушны к тесноте. Последние месяцы сделали их ко всему безразличными. Только вот волну холодов переносить тяжело. При сорока пяти градусах ниже нуля пленные думают: утонуть лучше, чем замерзнуть. И еще на пару сантиметров придвигаются поплотней друг к другу. Ошметки рядом с ошметками, рвань — с рванью, тысячи вшей переползают от одного к другому, от койки к койке, заражая сыпняком истощенные тела. Их температура тоже сорок градусов, только не мороза, а жара. Но никто из пленных не замечает этого.

Рядом со мной на нарах лежит полковник-пехотинец.
— Что с полковником Прештиеном?
— Застрелился.
— А его адъютант Келлер?
— Застрелился.
— А Айзбер?
— Убит.
— Что-нибудь знаете о генерале, командире 371-й?
— Да. Застрелился.
— Почему?
— В самом деле, почему?

* * *

Через неделю становится немного просторнее. Многие из тех, кто лежал рядом с нами, уже покоятся на улице. Причина — сыпняк, дизентерия, потеря сопротивляемости организма. Ведь около семидесяти дней мы почти не получали пищи. А теперь люди умирают от голода с куском хлеба и колбасы в руке. Организм ничего не принимает. Врачи качают головами и вскрывают следующего. Вскрытие показывает: сужение и антиперистальтика кишечника и желудка, они не могут выполнять свои функции.
Девяносто процентов всех пленных шло в лагерь с высокой температурой. Несмотря на самый тщательный уход, многих из них уже не спасти. Русские врачи борются за жизнь каждого. Медицинские сестры сидят у постелей день и ночь. Они делают все, что могут, не щадят сил и даже своей жизни: ведь многие из них заражаются и через несколько дней повторяют путь своих пациентов.
Один из пленных, открывая консервную банку, порезал левую руку. Из раны вытекло три капли крови. Этого достаточно. Поранившийся ложится на койку, через пять минут он умирает.
Голодный психоз удерживается, несмотря на регулярное питание. Мы потеряли меру всех вещей. Боимся умереть от истощения, если не поесть чего-нибудь через каждые полчаса. Это рождает ощущение неутолимого голода.


* * *

Прошло недели две — точно мы не знаем, это нас не интересует. Распорядок дня прост. Спим, дремлем, едим. И ходим посидеть на корточках на двор, под открытым небом, туда, где от мороза гудят телефонные провода и часовые бьют ногой об ногу. У всех у нас понос. Двух пленных часовые уже отгоняли выстрелами от забора, к которому они слишком приблизились, чтобы уединиться от других. В голову мы пули получали достаточно часто, но вот в зад... Это совсем ни к чему.
Однажды у входа в казармы останавливается элегантный лимузин. Из него выходят полковник в полушубке и пожилая женщина, они направляются к коменданту лагеря. Барометр спертой атмосферы наших нар сразу поднимается. Через несколько минут начинают курсировать самые невероятные слухи. Проходят минуты напряженного ожидания. И вот уже полковник с одетой в черное женщиной стоит у наших нар. Он обращается к нам со словами дружественного приветствия:
— Добрый день, господа! — А потом садится на шаткий табурет. Пока он закуривает сигарету, все жадно смотрят на нее, тогда он раздает наполненную на три четверти пачку. Тут уж не до вежливости, не до соблюдения рангов и чинов. Все хищно бросаются на сигареты, картина малопривлекательная. Полковник улыбается. Начинает беседовать. Пожилая женщина переводит.
— Господа, я приехал сказать вам, что вы сегодня поедете в Москву.
— Нам это ни к чему, господин полковник! — Это мой сосед полковник Вебер высказался за всех остальных. — При сорока пяти градусах мороза мы так и так замерзнем в вагонах для скота. Пусть уж лучше нас сразу поставят к стенке!
— Но, господа, вы же в Советском Союзе, а не в Германии! У нас с пленными обращаются по-человечески. Разве кто-нибудь говорил о вагонах для скота? Вы, разумеется, поедете в пассажирских вагонах.
— Особенно хорошего обращения мы пока не заметили.
— Может быть, и так. После такой битвы, какую мы пережили, жизнь нормализуется медленно. А чего вы, собственно, ожидали? Что мы отправим вас в дом отдыха? Будем кормить ветчиной и поить вином? Нет, господа, вы у нас не в гостях, мы вас к себе не звали, на Волгу не приглашали! И тем не менее все-таки будем обращаться с вами прилично, а после войны вернетесь на родину.
— Ну, это мы еще увидим. Но для начала нам нужны не пассажирские вагоны, а лучшая еда и санитарные условия.
— Ничего другого предложить вам не можем. Здесь все разрушено и опустошено вами же самими. Для регулярного обеспечения продовольствием девяноста тысяч пленных не хватает транспорта. Кроме того, мы опасаемся возникновения эпидемий, как только потеплеет. Поэтому наше правительство хочет, чтобы вы как можно скорее покинули этот район. Начнем с генералов и старших офицеров. Пройдете вошебойку, а потом отправитесь на вокзал.


* * *

Первый раз нам показали в зеркале наше недавнее прошлое, наши собственные дела и их последствия. И поэтому адресованные нам слова постепенно возымели свое действие. Но в данный момент мы не способны пережить ничего, кроме ужаса.
Через полчаса все мы сидим на своих нарах в чем мать родила. Наше барахло связали в узлы и унесли в дезинсекционную камеру. Оттуда наша одежда должна вернуться без насекомых. Насчет действительной цели нашей поездки высказываются самые разнообразные предположения. В пассажирские вагоны не верит никто.

Уже раздается команда «Выходи!», а мы еще только получаем жалкие отрепья. Поспешно натягиваем их на свои отощавшие тела. Но некоторых предметов одежды не хватает. Очевидно, военнопленные, обслуживающие баню и вошебойку, кое-что оставили себе «на память». Так и получается, что полковник выходит в одних носках, а майор — в исподнем. A, все равно, до вокзала только два километра.
Двигаемся в темпе похоронной процессии. Ноги не слушаются. Теперь мы и сами замечаем, что только-только спрыгнули с лопаты могильщика. Поэтому нам понадобился битый час, пока мы добрались до путей, где стоит наш состав. Нас ведут мимо товарных вагонов, мимо общих вагонов. Стой! Да, действительно, перед нами купированные вагоны, настоящие купированные вагоны! Глазам своим не верим. Советский полковник сдержал свое слово!
Распределение по вагонам происходит быстро. Через пять минут мы уже сидим в своем купе, полки заправлены белоснежным бельем. Смотрим друг на друга, никто не решается лечь на него в своих грязных брюках. Но растерянность быстро проходит. Подтягиваюсь на руках на верхнюю полку и уже хочу устроиться поудобнее, как слышу молодой женский голос:
— Добрый вечер, господа, вы уже получали сегодня сигареты?

От неожиданности резко поворачиваюсь и чуть не падаю вниз. Внизу стоит, улыбаясь, сияющая чистотой девушка в белом переднике и с подносом в руке. На подносе — пачки сигарет. Когда пленных спрашивают, получили ли они что-нибудь, они, конечно, отвечают: нет. Но на этот раз оно действительно так. Сигарет нам в Красноармейске не давали. А теперь каждый получает по целой пачке! И даже спички.

Шинели и шапки висят на крючке. Лежу на верхней полке и затягиваюсь пряной сигаретой. После многих недель без курева перед глазами у меня плывут круги; лампа, полки, окно приобретают расплывчатые очертания, и я уже плохо соображаю, кто я и где я, правда это или сон. А может быть, все это уже на том свете и я давно истлел в массовой могиле? Или в последний момент ум мой помутился? Неужели после этой мясорубки я в пассажирском вагоне еду через Сталинград в купе с белоснежным бельем, с сигаретой в руке, небрежно расстегнув старый мундир, и со мной дружелюбно разговаривает русская девушка? Нет, это непостижимо, это невероятно, это не может быть правдой! Прикусываю себе язык, чтобы почувствовать боль и ощутить, что все это происходит наяву, так, как я вижу и слышу. Нет, я не мертв и не сошел с ума, но я и не мирный турист, который едет в Москву по путевке бюро путешествий. Я только военнопленный, с которым обращаются неожиданно хорошо.

В этот вечер я и мои соседи по купе не перестаем удивляться. Нас обеспечивают хлебом и салом, мясом, колбасой, рыбой, сахаром, дают ложки и вилки. И каждому даже выдают по куску туалетного мыла. Просто не знаем, куда положить эти богатства.
Нельзя отрицать, настроение наше поднялось. Еще несколько часов назад мы сидели на своих деревянных нарах, размышляли и фантазировали, что с нами будет, и ждали очередного ломтя хлеба. Не удивительно, что барометр наш тогда не указывал на «переменно». Никто не мог сказать, что принесет нам будущее. Правда, и теперь еще никто не может сказать нам этого, но исчезло чувство скованности, чувство, что  на тебя в любой ситуации смотрят только как на врага, как на подстреленного хищника, с которого и в клетке нельзя спускать глаз. Исчезло чувство страха, что нам придется отвечать за все злодеяния нацистов, за вещи, о которых мы знали только по слухам, чувство вины за то, что мы никогда ничего не делали против этого. Сейчас все это как-то отошло на второй план. Человек снова дышит. И тесное купе наполняется оптимизмом.


В рубашке и кальсонах лежим мы на своих полках, под белыми пододеяльниками и курим. Иногда посматриваем в окно, когда проезжаем станцию или пропускаем военный эшелон с танками и иной техникой, который с грохотом проносится мимо нас к фронту. Наш разговор — и это вполне понятно — вертится вокруг одной и той же темы: неопределенность нашего будущего. После наглядного урока, который преподали нам Советы, нас в первую очередь волнует уже не исход войны. Поражение Германии почти все мы считаем неизбежным фактом. Теперь нас волнует наша собственная судьба. Тут полное раздолье для фантазии. Самое лучшее было бы — обмен пленными офицерами через Швецию или даже через Японию. Спорим до хрипоты, пока первый храп не напоминает нам о необходимости поспать.
Утром умываемся, бреемся, завтракаем. Потом приходит врач. Выслушивает жалобы каждого из нас: ведь все мы получили на память о Сталинграде что-нибудь — прострелы и поверхностные раны, лихорадку и переломы костей. Нас с большим терпением начинают лечить порошками, мазями, таблетками, а на прощание — добрым словом.

Майору Пулю еще перевязывают рану на ноге, когда в купе входит невысокий русский подполковник. Он присаживается на нижнюю полку. В руках у него большая карта и много газет. Он информирует нас о положении на фронтах. Звучат названия городов и населенных пунктов, где мы провели прошлую зиму и которые три месяца назад считались глубоким тылом. Как-то хватает за сердце, когда мы думаем о тех многих и многих километрах, которые нам пришлось пройти, чтобы дойти сюда, когда вспоминаем о бесчисленных немецких солдатских кладбищах, оставленных на пути, слева и справа от дороги, по которой мы шли вперед. Теперь война катится назад, к Германии. А сами мы катимся к Москве. Беседа не клеится. Она оживляется только тогда, когда разговор заходит об оружии, с которым теперь наступают русские. Как люди тактически и технически образованные, мы едины в высокой оценке русских минометов и многоствольных реактивных установок.

Шульц, низенький майор-пехотинец с верхней полки, сидящий сейчас внизу рядом со мной, горячится насчет упущений нашего командования:
— Почему, собственно, мы не скопировали у русских многоствольные реактивные установки? Мы ведь на себе испытали, какие потери они наносят. Разве не следует в ходе войны учиться у противника? Думаю, это привело бы нас гораздо дальше.
Куда именно привело бы это нас, он умалчивает. Может быть, он думает об Урале или даже о Москве и Баку? Но нас это не интересует, для нас все это уже окончательно позади. Только Пуль, полный майор с простреленной ногой, все еще не может расстаться с этой мыслью:
— Правильно, Шульц, если бы те, наверху, реагировали побыстрее, нас бы, вероятно, не прихлопнули так на Волге. Я имею в виду не столько шестиствольные минометы — ну и их. конечно, тоже, — а танки: это поважнее. Т-34 — вот что мы должны были бы иметь! Он проходит повсюду, мы должны были его скопировать, только его одного — и этого было бы достаточно. У кого есть Т-34, тот и выиграет войну.
Советский подполковник, улыбнувшись, соглашается с Пулем:
— Да, конечно, вы правы, наши танки хороши. Но не это главное. Куда и каким темпом им двигаться, определяют люди, сидящие в них. А наши люди знают, чего они хотят. В этом все вы смогли убедиться. Или, может, все еще нет? Но то, что произошло с вами, — это только начало. А где все это кончится, сами можете рассчитать!

Регулярное питание, врачебный уход и информация русского подполковника о положении на фронтах, которую мы каждый раз ждем с нетерпением, а также не в последнюю очередь обильный сон становятся нормальным распорядком дня, к которому мы быстро привыкаем. По мне, хорошо бы, чтобы поезд так и ездил между Сталинградом и Владивостоком, пока не зазвонит первый колокол, возвещающий о мире.
Но тут у меня возникают разногласия с другими спутниками. Достаточное питание превращает усталых от войны и жизни офицеров в группу людей, которые хотя и рады, что выбрались из массовой могилы на Волге и могут облегченно вздохнуть, но у каждого из которых снова начинают проявляться собственное понимание вещей, характер, воспитание и темперамент. Причем настолько резко, что уже становятся видны первые трещины в монолите нашей общей судьбы. Одни каждый увиденный грузовик считают американским, предоставленным по ленд-лизу, и восхваляют как техническое чудо, а другие преклоняются перед красной звездой. Если майор Пуль не находит слов для выражения своей благодарности за лечение его огнестрельной раны, то визави считает каждый визит поездного врача ловким пропагандистским трюком. Для большинства пассажиров нашего поезда теперь уже ясно, что в минувшем году вермахт «перехватил», что поставленные цели в сравнении с нашими силами были, скажем мы, чрезмерны. Но находятся и такие, кто все еще считает Урал достижимой целью. В то время как я шутя высказываю желание пробыть в нашем поезде подольше, двое офицеров уже разрабатывают первый план побега. Во всяком случае мы, несколько майоров в одном купе, уже через четыре дня так далеко разошлись друг с другом, что трезво констатируем: наши взгляды привести к общему знаменателю невозможно. Впрочем, нам еще не раз придется поговорить на эту тему. Времени у нас хватит.

* * *

Длинная лента железнодорожных путей удерживает нас еще много дней. Под монотонный перестук колес лучше всего лежать вытянувшись на полке и следить за клубами сизого дыма сигареты. Передо мной проходит пережитое. Быстро и расплывчато — былые годы; медленно и с резкими контурами — последние месяцы, окружение, сопротивление, «последний патрон» и последний удар, от которого я уже не смог защититься. Да, почти чудо, что мне удалось выбраться живым из котла смерти.
Но удивительно и то, что все мы так долго и едино сопротивлялись. Вдвойне удивительно, когда смотрю на своих товарищей по купе. Нет, я ничего не имею против них лично, против их мыслей, против известных вариантов в восприятии и понимании вещей — на то у каждого собственная голова на плечах. Но у нас так мало общего в цели и желаниях, что невольно начинаешь сомневаться, а существует ли вообще это столь хваленое «фронтовое товарищество».

* * *

А оставшиеся в Красногорске продолжают день за днем анализировать положение. В результате авиационных бомбежек Германия уже стала полем битвы. Крестьяне, ремесленники и рабочие остаются без крова и средств к существованию. Виноваты во всем нацисты. Они поставили Германию в положение изоляции, они породили ту ненависть, которая нас окружает повсюду. Они ввергли в бедствие весь немецкий народ. Ведь войну не выиграть — в этом нет никакого сомнения. Ее продолжение угрожает самому существованию нации. Значит, вопрос стоит только так:  быть или не быть нашему отечеству. Поэтому войну надо кончить как можно скорее. Но с Гитлером вести переговоры никто не станет, поэтому только его устранение и свержение его режима откроет путь к миру. Надо сказать это немецкому народу! Надо даже из плена воздействовать на командование армейских групп и армий, дать ясно понять, что война окончательно проиграна. Затем надо ликвидировать террор и создать твердый порядок. Первая задача нового правительства — отвести все немецкие войска на границы Германии и начать переговоры о мире. Это единственный путь, который может вернуть гашу родину в семью всех народов.

На основе этой концепции летом 1943 года образовался Национальный комитет «Свободная Германия». Но не только офицеры и солдаты сделали этот мужественный шаг. Вместе с ними в одном строю писатели и врачи, депутаты и профсоюзные лидеры, на их стороне общественные деятели, которых Гитлер лишил гражданства, объявил вне закона, подверг преследованиям и гонениям; они уже многие годы живут в Советском Союзе, но продолжают любить свой народ, и в сердце их одно желание — вернуться в Германию Свободы. И вот, отбросив все прочие противоречия, протянули друг другу руку и те, кто в жертв> верности своим убеждениям принес десять лет собственной жизни, и те, кто только теперь, после горечи поражения, прозрел, обрел сознание, способность различать добро и зло. У всех у них одна общая благородная цель.

Инициаторы создания Национального комитета «Свободная Германия» стали продолжателями традиций германо-русских отношений. Символом и примером для них стала совместная национально-освободительная  борьба, которую в 1812-1813 годах при поддержке русского народа вели с русской земли немецкие патриоты против наполеоновского господства. Эти подлинные патриоты Германии тоже через головы своих официальных правителей взывали к совести немецкого народа.
Напоминая славные имена барона фон Штейна, Арндта, Клаузевица и Йорка, Манифест Национального комитета «Свободная Германия» провозглашал: «Подобно им мы не пожалеем всех своих сил и жизни своей, дабы предпринять все для того, чтобы развернуть освободительную борьбу нашего народа и ускорить свержение Гитлера».

На берегу реки Камы расположен лагерь для военнопленных № 97. В нем находится основная масса офицеров, взятых в плен в Сталинграде. Их десять тысяч, и их идейное развитие проходит весьма различно.
Часть из них стала тупой, озлобленной, отмалчивающейся и ничем не интересующейся. Эти с утра до вечера жалеют сами себя; самое большее, на что их хватает, — рассказывать старые пошлые анекдоты, обмениваться поваренными рецептами да поведывать друг другу автобиографию, из которой должно явствовать, что за герой сидит тут в лагере для пленных! Некоторые из этих офицеров боятся, как бы не уменьшили паек, а потому изо дня в день откладывают кусок хлеба, дабы заблаговременно подготовиться такому удару судьбы. Но их «плановое хозяйство» оказывается ни к чему, а собранные сокровища плесневеют в консервных банках. Чтобы сохранить свои силы, они лежат на койках, в результате слабеют и попадают в госпиталь.

Но в госпитальных палатах оказываются не только те пленные, которые сами подорвали свое здоровье, но и симулянты: ведь здесь питание получше, и его получает каждый, у кого повышена температура. Разыгрываются недостойные сцены: от набивания и подогревания спичками термометра до преднамеренного заражения. Рекорд пребывания на больничной койке принадлежит одному старшему офицеру, который три месяца обманывал врачей, пока его не изобличили. Нам за него стыдно.
Наряду с этими потерявшими всякое достоинство офицерами есть в лагере и группа «твердокаменных» нацистов. Они стараются держаться подчеркнуто браво и громко здороваются друг с другом словами: «Хайль Гитлер!» Но мне помнится, что в котле именно они первыми поносили своего «фюрера» и не скупились по его адресу на такие выражения, как «предатель» и «свинья». Здесь же они становятся в геройскую позу и играют в «упорство», якобы являющееся истинно германской добродетелью. Колючая проволока и необходимость подчиняться охране, узость лагерной жизни и отсутствие комфорта подогревают их коричневые страсти. Они утяжеляют себе и другим лагерную жизнь, противоречат лагерной охране в чем только могут и радуются, как подростки, если им удается совершить какую-нибудь выходку. Кроме того, шантажируя других пленных, они записывают все «антигосударственные высказывания», грозят расправиться после возвращения в Германию и тем самым изолируют себя от всех остальных. Таких нацистов не очень много. Однако они дают о себе знать, особенно в дни нацистских праздников. Тогда они нацепляют все свои ордена и напевают националистические марши, что только лишний раз подчеркивает агонию гитлеровской Германии.

* * *

Но, несмотря на все пережитое, несмотря на весь приобретенный опыт, несмотря на все, что было осознано мною за прошедшее время, решение это далось мне нелегко. Да, я пережил гибель целой армии, душевный паралич, приказ погибнуть. Я видел раздавленных и расплющенных солдат, отмороженные ноги, пустые гильзы, поднятые вверх руки. У меня до сих пор звучат в ушах безумные вопли и предсмертные крики, я до сих пор чувствую горький запах пожарищ. Все это, даже вшивые отрепья и сыпняк, имело бы смысл только в том случае, если бы могло уберечь немецкие города от судьбы Сталинграда, спасло бы немецкий народ от гибели. Но битва на Волге не достигла этой цели и не образумила властителей Германии. В берлинском «Спортпаласте» они подняли знамя тотальной войны, знамя безумия, которое обрекает женщин на кошмар ночных бомбежек и гонит на фронт детей. Закон, который приказывал нам умереть, стал смертным приговором для всего нашего народа. Не дать свершиться этому приговору, оказать сопротивление палачам, готовым привести его в исполнение, сказать громкое «нет!» императиву самоубийства и сознательно отказаться от присяги, принесенной на верность лично персоне Адольфа Гитлера, — таково веление чести и нравственный долг каждого честного немца!

Да, теперь для меня все это так ясно, так очевидно, что больше раздумывать нечего. И все-таки я в тысячный раз обдумываю свой шаг. Ведь, как и у многих других, многое связано у меня с германскими вооруженными силами, которыми я всегда до сих пор гордился и хотел гордиться. Здесь был мой дом, здесь нашли себе приют мои склонности, моя вера, мой идеализм и счастье жизни. Ради германской армии проливал я свой пот и кровь. И в ней я потерял своих лучших друзей и камрадов — во Франции, на Дону и в цехах Сталинграда. Я не хочу испытывать чувство стыда ни перед Вольфгангом Килем, ни перед обер-фельдфебелем Лимбахом, ни перед многими другими. Они погибли в бою, веря в то, что действуют правильно, и сознавая, что я вместе с ними. И вот теперь я должен сказать им, что эти бои принесли беду вместо счастья, что мужество наше служило ложным целям, что жизнь наша была бесцельна. Ведь именно это и означает тот шаг, который я хочу сделать. Но ничего не поделаешь; я должен вступить на этот путь, я не смею, не имею права упорствовать во лжи, если разглядел ее. Этого требуют от меня живые, но и мертвые не могли бы желать, чтобы миллионы других людей так и остались опутанными паутиной лжи и гибли в ней. Германия должна жить даже и после того, как пошла по ложному пути, с которого ей необходимо сойти.

И вот я совершаю самое трудное, что вообще может совершить человек: жирным крестом перечеркиваю многие годы своей жизни, объявляю их лишенными смысла, бросаю в мусорную корзину истории. Родина поймет меня, я еще понадоблюсь ей в будущем, как и другие, кто нашел в себе мужество осознать ошибки и начать новую жизнь. Все мои силы, весь опыт, все, что у меня есть, я хочу отдать для того, чтобы исправить ошибки прошлого и вложить свой посильный вклад в строительство нового здания немецкой нации.
На третий день по предложению делегации Национального комитета «Свободная Германия» в лагере созывается собрание. Пришли почти все офицеры. Латтман говорит о мотивах, побудивших его вступить в Национальный комитет, слова его убедительны. Аплодисменты сильнее, чем я ожидал. Старые нацисты попытались вчера запугать военнопленных своими угрозами. Латтман, мол, государственный изменник и предатель, а кто ему содействует, пусть пеняет на себя! Сидя здесь, в зале, наблюдают за происходящим, как авгуры, регистрируют малейшее движение. Но массу уже не запугать. Офицеры, еще полгода назад трезво смотревшие в глаза смерти и прошедшие через ураганный огонь Сталинграда, теперь вновь обрели свою выдержку. Теперь они хотят ясности, они приветствуют любую возможность узнать новое, сравнить его с прошлым и сделать выводы. Только незначительная часть пленных поддается запугиванию нацистов. Это слабые, трусливые.

Прошу слова и, обращаясь к собравшимся офицерам, говорю:

— Как и все вы, я принес присягу повиноваться фюреру германского рейха и народа. Но сегодня эта присяга больше не может связывать меня. Тог, кто сам действует вероломно, кто лжет и предает, кто ведет к гибели весь немецкий народ, как привел к ней 6-ю армию, тот не имеет права требовать верности. Наша присяга в конечном счете дана немецкому народу. Именно ему мы должны остаться верны, ему мы должны помочь чем только можем. Пришло время схватить за руку губителя нашего народа, начать бороться против него, даже находясь в плену. Вот. почему я присоединяюсь сегодня к движению «Свободная Германия». Наша цель — отечество без Гитлера, новая, свободная, лучшая Германия!

http://militera.lib.ru/memo/german/weltz/14.html - читать книгу Вельца

Оффлайн Ashar1

  • Политсовет
  • *****
  • Сообщений: 8098
Re: Пленные немцы
« Ответ #5 : 15/12/17 , 19:14:57 »
Первые пленные немцы в блокадном Ленинграде



<a href="https://www.youtube.com/v/sp-r70mzWzk" target="_blank" class="new_win">https://www.youtube.com/v/sp-r70mzWzk</a>

Онлайн малик3000

  • Активист Движения "17 марта"
  • **
  • Сообщений: 10083
Re: Пленные немцы
« Ответ #6 : 02/01/21 , 18:08:52 »

Оффлайн Ashar1

  • Политсовет
  • *****
  • Сообщений: 8098
Re: Пленные немцы
« Ответ #7 : 09/05/21 , 22:00:27 »

Онлайн малик3000

  • Активист Движения "17 марта"
  • **
  • Сообщений: 10083
Re: Пленные немцы
« Ответ #8 : 13/05/21 , 10:25:36 »

МУЖЧИНЫ КАК ВОЕННАЯ ДОБЫЧА
  •  
    Присказка[/l]
    В праздник Победы (хотя это праздник не наш – мы всего лишь тупые и трусливые потомки победителей) уместно вспомнить о том, кому СССР обязан этой Победой, – о Сталине.
    Но как это часто бывает, я сначала отвлекусь и, понятное дело, отвлекусь на разговор о каком-то беспросветном оглуплении тех, кого зовут интеллигенцией. И всё бы ничего, но именно они не слазят с экранов, посему вслед за этими дебилами идёт оглупление всего народа.
    Впору впасть в уныние, если бы ни сознание, что уныние – тяжкий грех.

    Поразительно то, что эти дебилы ни на миг не сомневаются в своём уме и без колебаний берутся судить и рассуждать о вещах, в которых ни на копейку не разбираются. Куда уж им объяснить что-то про тот же коронавирус, если даже такое (как мне казалось) не сложное для мужчин дело, как война, для пишущих о войне и снимающих о ней фильмы – тайна за семью печатями. И если бы дело было только в идиотском описании боёв и или оружия, но ведь и в чисто обыденных, понятных каждому деталях, эти комнатные идиоты не способны создать ничего, что подчинялось бы элементарной логике.
    Вот пример, сначала альтернативный. Я был достаточно близко знаком с ныне уже умершим Ю.А. Нефёдовым, преподавателем кафедры электрометаллургии ДМетИ, учившим и меня. Но во время войны Юра Нефёдов пережил оккупацию Днепропетровска, видел зверства немцев и полицаев, был свидетелем уничтожения не успевших эвакуироваться евреев. И в 1943 году после освобождения 15-летний парень прибавил себе три года и записался добровольцем в армию. Командир батальона, в котором воевал Нефёдов, не сильно поверил в его возраст и держал его возле себя, а после одного из боёв, когда они взяли пленного, комбат приказал Юре за этим пленным присматривать. Но вот они вышли на железную дорогу, которую им приказали перерезать и: «Комбат подошел ко мне и нарочито сердитым голосом приказал вырыть Г-образный окоп ему и радисту. Мне показалось, он проверяет меня, мой характер, реакцию», – рассказывает Ю.А. Нефёдов в своих воспоминаниях «Поздняя повесть о ранней юности». И 15-летний парень делает то, что требует элементарная логика: «Я взял у кого-то лопату, дал ее пленному, расчертил контуры окопа и показал из кармана шинели рукоятку вальтера. Немец взялся за работу, грунт был песчаный и через полчаса он углубился в него по пояс, а я малой лопаткой укладывал бруствер. Поднял глаза и в нескольких десятках метрах увидел комбата. Он стоял с замполитом и весело хохотал, глядя на неистовые старания пленного». Нет, ну, а как? Ты будешь в мыле, а пленный будет отдыхать?
    Два года назад я уже писал о фильме режиссера Лунгина «Братство» об Афганской войне. В этом кино, что ни персонаж, то и идиот, причём, без каких-либо политических оснований, просто потому, что сам Лунгин идиот.
    Даже душманы, за которых Лунгин болеет всей душой, в фильме, соответственно, умные… как Лунгин. Вот им нужно угнать к себе взятого в плен нашего сбитого лётчика. В чём проблема? Свяжи ему руки и толкай стволом автомата в спину. Но нет! Душман бьёт лётчика по голове, глушит, взваливает себе на плечи его бесчувственное тело и по горам несёт летчика в свой аул. А отвести его своим ходом в аул и там оглушить, не мог? Не, не мог! Кино не 15-летний парень снимал, а интеллектуал Лунгин.
    Так это же фильм, для которого в стране есть десятки тысяч потенциальных консультантов – ветеранов Афганской войны. А что говорить о снимаемых ныне фильмах об Отечественной войне?
    К примеру, вот ещё один «выдающийся режиссёр» А. Мурадов, снял 12-ти серийный фильм про лётчиков Великой Отечественной войны. Я не смотрел – хватило десятиминутного ролика, в котором, помимо прочего, показано, как костюмеры одевали артистам парашюты – ножные лямки не охватывали бёдра, а обе шли от поясного ремня через промежность, то есть выпрыгнув с парашютом, лётчик сначала своими яйцами гасил бы скорость падения, а потом бы сидел на них, свесив ноги. Ну, хотя бы попытались представить, как это – выпрыгнуть с парашютом.
    Из всех эпизодов следовало, что это фильм об истребителях, но и трейлер сериала вышел, и сам Мурадов сообщил, и новостные программы передали, что он снял фильм о лётчиках-штурмовиках. И снимали они кино о штурмовиках, и фильм назывался «Штурмовики». И только случайно перед выходом на экраны авторам фильма кто-то сообщил, что «Яки» – это самолёты-истребители, и что всё в фильме об истребителях, посему сериал экстренно переименовали в «Истребители». То есть ни Мурадов, ни три как бы мужика-сценариста, ни артисты, перед которыми в каждом эпизоде маячила хлопушка с надписью «Штурмовики», не соображали, о чём они снимают фильм.
    Так вот этот Мурадов, не способный понять, что именно он снимает о событиях, суть которых понятна сотням тысяч лётчиков и служащих авиации, чрез пару лет без колебаний снимает фильм о Сталине, смысла деятельности которого не то, что Мурадов, а вообще практически никто не понимает.
    Ну, чего вас тянет снимать кино о том, о чём ничего не понимаете? Снимали бы фильмы о себе – как кушаете, как какаете, как трахаетесь – о том, в чём единственно вы разбираетесь, и ваши зрители-интеллигенты тоже разбираются.
    Но вернусь собственно к Сталину.
    Мои читатели знают, что когда-то мне поручили написать сценарий художественного фильма о Сталине, я написал, но не такой, какой хотел заказчик, посему я переделал сценарий в книгу и она вышла под названием «210 мгновений эпохи Сталина». Вот из неё к Дню Победы и хочу дать пару эпизодов, вымышленных по деталям, но точным по основным фактам. Что это значит?
    Ну, к примеру, известно, что после войны СССР вывозил из Германии заводы и промышленное оборудование, скажем, комплекс химических заводов в польском Освенциме, на котором польские евреи производили для победы Германии из угля бензин и взрывчатку, был перевезен в Сибирь на Ангару. Да что Сибирь, в 1966 году я в Днепропетровске работал на заводе и у нас в слесарке стоял сверлильный станок, полученный по репарациям. То есть вывоз оборудования из Германии – это факт, а вот детали того, как принималось решение об этом, – мой вымысел, основанный на моём знании подобных вещей и опыте.
    Или помню, когда мне было лет 10-12, живший на противоположной стороне улицы Юра Подольный просил нас помочь ему. Он выращивал породистых собак на продажу, а нас просил в дырки его забора бить воспитуемых им собак по морде куском шланга – собаки рвались порвать нас на куски, но забор не давал. Так воспитывалась необходимая для настоящей собаки злобность. Породы были разные, мне Подольный когда-то подарил щенка бульдога, но тот у нас не прижился. Разумеется, мы и без Подольного знали, что есть порода собак «немецкая овчарка», но когда он одну такую обучал и мы её так назвали, то он нас поправил, рассказав, что после войны Сталин приказал переименовать немецкие овчарки в «восточно-европейские», правда, Подольный считал, что переименование произошло из-за ненависти к немцам. Я это переименование считаю фактом, поскольку лично с этим столкнулся. А ситуация к этому факту – мой вымысел.
    Кроме того, фактом является то, что после войны немецкие пленные были расконвоированы и фактически жили, как обычные советские граждане. По их же рассказам, те, кто работал шофером, без какого-либо конвоя ездили чуть ли не по всему СССР, у тех, кто работал на заводах, фотографии висели на досках почёта вместе с советскими передовиками. Единственно, им не разрешали жениться, вернее, нашим женщинам не давали выходить за немцев замуж. Это тоже факты. А вот что этим фактам предшествовало – это мой вымысел.
    Итак, выделяя для удобства пояснение курсивом и делая небольшие правки и уточнения:
    Три мгновения из жизни отца народа
    28 июня 1945 года,
    кабинет Сталина,
    вторая половина дня.

    Лысенко вышел и в дверь заглянул секретарь Сталина Поскребышев.
    – В приемной нарком иностранных дел Украины Корнейчук. Вы назначили ему.
    – Приглашайте! – Сталин поздоровался с Корнейчуком у входа в кабинет и пригласил сесть у начала длинного стола для заседаний, сам сел напротив.
    – Что у вас случилось, товарищ Корнейчук?
    Постоянная нужда в трудолюбивых и преданных строительству коммунизма кадрах заставляла Сталина пробовать на государственной работе всех, в ком он видел «искру божью», вот и в данном случае он уговорил талантливого и популярного драматурга Советского Союза Александра Корнейчука попробовать себя на дипломатическом поприще. Корнейчук явно не хотел менять вольные хлеба драматурга на тяготы государственной службы, но и отказать Сталину не мог. Сталин это понимал, и вот теперь боялся, что Корнейчук выдумал себе причину уйти с дипломатической работы.Однако речь пошла о другом.

    – Товарищ Сталин, из меня, драматурга, очень негодный дипломат. Вы мне поручили согласовать договорами границы Советской Украины. Я не могу это сделать – у меня не хватает умения настоять на нашем предложении границ перед президентом Чехословакии Бенешом. Он отказывается от судетских областей Чехословакии, но требует себе у нас Закарпатскую Украину. Он называет ее Подкарпатской Русью.
    Сталин понял, в чём дело, и хмыкнул.
    – Когда в 1938 году немцы потребовали у Чехословакии Судеты под угрозой войны, мы Бенешу, а также Англии и Франции нескольку раз подтвердили, что будем воевать за независимость Чехословакии, будем воевать, даже если союзник Чехословакии Франция, откажется от своего союзнического долга. Мы уже бомбардировщики начали перегонять на аэродромы Чехословакии. Мы хотели сохранить Бенешу Чехословакию не только вместе с этой Подкарпатской Русью, но и с Судетами. Но Бенеш тогда перепугался блефующих немцев и сдался. Сдал немцам и эту Подкарпатскую Русь, и мощнейшую военную индустрию Чехословакии, и помог немцам пролить море русской крови с помощью чешского оружия.
    Почему он сегодня отказывается от Судетских областей? Потому, что это бывшие немецкие области, а Бенеш даже потерпевших поражение немцев до сих пор боится. А почему он требует у нас Подкарпатскую Русь? А он русских не боится.
    Эти малые народы, товарищ Корнейчук, понимают только силу. В немцах они видят хозяев, а в нас видят брата, который обязан терпеть, когда эти братья гадят ему, русскому брату, на голову!
    Так, что, товарищ Корнейчук, дело не в том, что вы драматург, а в том, что вы не ведете себя так, как должен вести себя настоящий старший брат.
    Предайте господину Бенешу мои слова: если он немедленно не подпишет наш вариант границ, он из Москвы никогда и никуда не уедет!
    Дипломатично передайте, – закончил Сталин жёстким голосом.
    2 июля 1945 года,
    заседание ГКО,
    вторая половина дня

    В кабинете Сталина собрались Берия, Молотов, Маленков, Микоян и Вознесенский.
    – Нам предстоит очередная встреча с союзниками, – начал Сталин, когда все расселись. – В числе прочих вопросов надо будет рассмотреть вопрос о репарациях с Германии. Надо подумать, как заставить немцев хотя бы немного компенсировать нам потери в войне?
    Здесь два принципиальных момента.
    Можно наложить на немцев большую контрибуцию. Вряд ли англичане и американцы дадут нам это сделать, но пробовать можно. Сразу немцы большую контрибуцию не выплатят, следовательно, придется получать ее в течение 10, а может и 20 лет. Для этого надо оставить немцам все их заводы, они будут на них работать и выплачивать нам долг.
    А можно вывезти у них по репарациям оборудование всех их военных заводов и включить стоимость этого оборудования в сумму военных компенсаций.
    Товарищи Вознесенский и Микоян предлагают идти по первому пути, я правильно вас понял, товарищ Вознесенский?
     
    – Да, конечно, – начал пояснять Вознесенский. – Оборудование нынешних заводов Германии уже и физически изношено, и морально, устарело. А за немецкие деньги мы можем купить в США или у тех в мире, у кого оно есть, самое современное и эффективное оборудование.
    На протяжении всей истории, СССР испытывал кадровый голод, вот и Вознесенский, конечно, был человеком не на своем месте уже хотя бы из-за своих непомерных амбиций и гипертрофированного самолюбия. Освоив плановую работу, по сути, работу бухгалтера, но в масштабе государства, он был Председателем Госплана и в этой должности заместителем Сталина в правительстве – в Совете народных комиссаров. Работы советской экономики не знал и не собирался в подробности народного хозяйства вникать. Работал механически, полагаясь на числа в отчетах и советы своего аппарата. Понимал он это сам или нет, но из-за своего незнания, в трудных вопросах он боялся принимать ответственные решения, стремясь, чтобы эти решения принял лично Сталин. Этим Вознесенский очень усложнял работу остальных хозяйственных руководителей страны, в том числе, и Берии, хотя Берия был заместителем Сталина не только в правительстве, но и в высшем властном органе страны – в Государственном комитете обороны.
    Не понимая, что он является самым слабым руководителем, Вознесенский очень обиделся, когда ему не присвоили звание Героя Социалистического Труда в 1943 году. До этого, еще в 1942 году, Звание Героя было присвоено целому ряду хозяйственных руководителей звена директор завода – нарком (министр), а потом Сталин счел, что это ненормально, что среди высших руководителей страны он единственный Герой (правда, ещё довоенный), и представил к присвоению звания Героя своих заместителей – Молотова, Берию, Микояна и даже Маленкова.
    Возможно, что из жалости, и чтобы не обижать Вознесенского, из которого амбиции просто выпирали, Сталин представил бы к званию Героя и Вознесенского, но тот своей глупостью испортил все дело. Он в 1942 году поручил своему аппарату состряпать себе докторскую диссертацию по экономике, а в 1943 ее защитил ее, и тут же угодливая Академия Наук приняла его своим членом. Таким образом, Вознесенский получил нужным образом оформленные справки о том, что он лучший хозяйственник СССР. Академик! У него не хватало ума понять, что мнение о нем его товарищей-министров и его подчиненных, о котором он не заботился никак, в тысячу раз более почетно и ценно, нежели мнение безответственных и продажных болтунов из Академии Наук, которым, кстати, Вознесенского тоже уважать было не за что. Но главным было время, которое он выбрал для защиты диссертации и баллотировки в Академию – 1942-1943 годы, – страшнейшие годы войны, когда его товарищи по правительству и подчиненные света белого не видели из-за работы по приближению Победы. Вознесенский не понимал, что теперь присвоение ему звания Героя Социалистического Труда было бы оскорблением этому званию.
    И Сталин, и Берия, изучив Вознесенского, разумеется, сомневались, что тот мог додуматься до мысли о контрибуции с Германии, и не сомневались, что идею явить Сталину свой академический гений ненавязчиво подсказал Вознесенскому хитрый Микоян, который вместе с должностью члена Политбюро имел должность наркома внешней торговли СССР. В войне Советский Союз поистратил свой золотовалютный запас, и после войны Микоян рисковал остаться без работы, а валюта, поступающая из Германии, давала его наркомату надежду на постоянную работу и «хороший кусок хлеба с маслом».
    – Что вы по этому вопросу думаете, товарищ Берия? – этим вопросом Сталин пояснил, зачем он пригласил на совещание Берию, который, казалось бы, не имел прямого отношения к этому вопросу. Но Берия ещё раньше попросил Сталина выслушать его по этому поводу и поэтому был приглашён на это совещание.
    – Да, логика есть, – ответил Берия. – Но проработали ли товарищи Вознесенский и Микоян вот такие, сходу пришедшие мне в голову вопросы.
    Большая часть Германии будет оккупирована союзниками. Это сейчас мы им очень нужны в связи с тем, что они без нас войну с Японией не закончат. Поэтому не исключено, что мы в документах по итогам войны сможем убедить их на выплату Германией достойной контрибуции. Но ведь как только мы перестанем быть им нужны, они тут же сделают так, что с той части Германии, которую оккупируют они, мы никаких денег не получим. А будем собирать ее только со своей части Германии, озлобим против себя тех немцев, которых нам, собственно, злить ни к чему. Большая контрибуция – это журавль в небе.
    А вот оборудование тех заводов, которые наши войска захватят – оно наше, оно уже у нас. И лучше синица в руке, чем журавль в небе. Кроме того, на этих заводах работали в основном иностранцы, которые сейчас вернулись на родину, так что они и немцам не сильно нужны, с учётом того, что мы миллионы их работников уже захоронили в СССР, да и в лагерях у нас сидит 2,5 миллиона только немцев.
    Но не это главное. Мы демобилизуем Красную армию в разрушенный Советский Союз. Где, на каких заводах будут работать наши демобилизованные солдаты? Даже если бы сейчас у нас было много денег, и мы сегодня заказали бы заводы в США, то пока там их спроектируют, пока поставят нам новое, еще не опробованное в работе оборудование, пока на нем будет отработана технология, пройдут годы.
    А если мы перевезем к себе немецкое оборудование, то, во-первых, оно уже готово, во-вторых, технологические процессы на нем уже отработаны, в-третьих, мы среди пленных найдем специалистов для быстрого обучения наших специалистов работе на этом оборудовании. У нас не возникнет обычной для послевоенного времени безработицы.
    Гитлер основные заводы построил перед войной, и даже в ходе войны, поэтому я бы не стал пугаться того, что они так уж сильно морально устарели. Немцы настолько впереди всего мира в научно-техническом отношении, что вряд ли даже американцы сумеют достичь их научно-технического уровня в скором времени.
    Потом, что такое морально устаревшее оборудование? Положим, это старый токарный станок. Да, на нем не выточишь гидрогайку, но простую гайку и болт выточишь без труда. Но у нас сейчас не хватает многого – и болтов, и гаек, и каких-либо станков, чтобы их точить, – не хватает ни старых, ни новых. А рассрочка в выплате контрибуции приведет к тому, что мы новое оборудование за рубежом будем покупать и вводить в строй очень долго, и очень долго еще и потому, что ни у кого не будет опыта эксплуатации такого оборудования. При таком подходе, процесс восстановления нашего хозяйства будет идти очень медленно.
    А для перевозки немецких заводов из Германии в СССР, и для постройки у нас зданий этих заводов и фундаментов для этого оборудования, потребуется хотя и много труда, но это будет, в основном, не очень квалифицированный труд. И вот тут, на мой взгляд, есть очень важный вопрос, который напрямую с экономикой, как будто, и не связан.
    У нас сейчас около трех миллионов пленных всех национальностей – три миллиона трудового ресурса низкой квалификации. К станкам пленных не поставишь – к станкам нужно ставить свободных людей, чтобы они имели стимул повышать квалификацию. А пленных придется использовать в строительстве, но в строительстве каких предприятий, если для этих предприятий нет оборудования?
    И не только о пленных речь. Масса наших мерзавцев служила у немцев. Простить их нельзя! Представляете, товарищ Сталин, вернется такой мерзавец, служивший у немцев пусть даже и в обозе, в свое село, а вокруг вдовы, мужья которых убиты с помощью этого мерзавца. Каково будет этим вдовам? Поэтому таким мерзавцам хоть пять лет, а дать надо. И, думаю, таких негодяев будет несколько сот тысяч.
    В итоге я за то, чтобы сразу же выгрести из Германии все, что нам может пригодится. Этим мы выиграем два-три года в собственном развитии, – закончил свои доводы Берия.
    – Что касается рассрочки выплаты контрибуции, – возразил Микоян. – Мы могли бы взять кредиты и погашать их этой самой, получаемой в рассрочку контрибуцией. Но мы купили бы новые и современные оборудование и заводы, а не старые и изношенные.
    – Ты, товарищ Микоян, не беспокойся – затянувшись дымом из трубки, ухмыльнулся в усы Сталин, – мы закупки за рубежом прекращать не собираемся – золотой запас у нас не исчерпан, а платины столько, что и упоминать нельзя, чтобы цены не упали, и работы тебе, наркому внешней торговли, хватит.
    Тут вопрос в другом. Наша цель – как можно быстрее построить такой Советский Союз, который бы не нуждался в закупках оборудования за рубежом, который бы любую сложную технику мог делать сам. А для этого СССР нужны опытные ученые, инженеры и рабочие. И опыт эти люди получают в собственной работе, а не в созерцании чужих достижений.
    Образно этот случай можно описать так. У нас есть возможность или немедленно получить грузовик с мотором мощностью 30 лошадиных сил и грузоподъемностью 1 тонну, или через три года получить 3-тонный грузовик в 70 лошадиных сил. Что лучше? Я думаю, что лучше немедленно начать возить грузы на 1-тонном грузовике и работой на нем воспитать кадры конструкторов, механиков и шоферов, которые через пять лет безо всяких закупок из-за рубежа сами построят, и сами будут успешно эксплуатировать 10-тонный грузовик. Мы не потеряем время не только для восстановления народного хозяйства, но и для обучения и воспитания кадров.
    15 июля 1945 года,
    поезд,
    утро

    По Белоруссии шёл поезд с советской делегацией, едущей на конференцию победителей в поверженную Германию, в Потсдам. Сталин смотрел в окно и уже перестал замечать, что вдоль пути, на железнодорожной насыпи метров через 100 стоят солдаты с винтовками, но спиной к поезду, – охрана поезда. Когда он их заметил, то сначала возникло возмущение – кому нужна эта показуха? Однако потом вспомнил, что армию в один день не демобилизуешь, да и война с японцами на носу, а для солдат нет ничего хуже безделья. И уж лучше пусть в карауле постоят, чем напьются и что-нибудь натворят.
    Мимо проплывали разрушенные деревни и села Смоленской области, теперь шли землянки, разрушенные и полуразрушенные поселки и станции Белоруссии. Уже началась уборка ржи, но на полях практически не было мужчин. Вот проплывает поле пожелтевшей ржи: первым идёт с косой старик, за ним идут с косами молодые женщины и девушки. Старухи и подростки вяжут снопы. Увидев поезд, который так сильно охраняют, люди бросили работу, всматриваются в окна, машут руками. Вот показался переезд, проезд поезда ожидает телега, в нее впряжена не лошадь, а корова. У Сталина подступает ком к горлу, он отходит от окна и садится в кресло у стола салона, но тяжелые раздумья от вида всего этого разорения его не покидают. Напротив, за столом сидел начальник Генерального штаба Красной Армии генерал Антонов, перед ним на столе карта с видимыми очертаниями Японии и Дальнего Востока, поверх карты лежали карандаши, линейка, циркуль. Антонов не перебивал раздумий вождя, и Сталин отрешился от раздумий сам.
    – Так говорите, радиуса действия штурмовой авиации будет не хватать?
    – Да, надо строить полевые аэродромы, потребуется еще 4-5 инженерно-строительных батальона…, – продолжил тему Антонов.Поезд подошёл к вокзалу Минска, собственно перрон был пуст, ближе к вокзалу стоял ряд солдат с винтовками у ноги. По обеим сторонам здания вокзала милиционеры, все очень пожилые, сдерживали народ за невысоким, свежесколоченным заборчиком, не пуская на перрон большую толпу собравшихся на площади людей. Наконец паровоз, весь подозрительно окутанный паром, начал подтягивать к перрону поезд правительственной делегации. Из здания вокзала быстро вышел партийный и государственный глава Белоруссии Пономаренко, с ним еще несколько человек, Пономаренко на ходу достал из папки несколько листиков бумаги и положил их сверху на папку – подготовил к вручению Сталину. Из дверей ещё не полностью остановившегося вагона выскочили два подполковника охраны, встали на перроне у ступенек, ведущих из вагона, проводник вытер поручни.Подвинув его, соскочил начальник правительственной охраны генерал Власик, поздоровался со всеми встречающими, подошёл к военному – начальнику НКВД Белоруссии, – и начал с ним негромко переговариваться. Энергично соскочил и Берия в белой маршальской форме, со всеми быстро поздоровался за руку и тут же предъявил претензии Пономаренко.

    – Товарищ Пономаренко, почему у вас в республике такой большой простой крытых вагонов?
    – Нет у нас простоя, мы вкладываемся в нормы! – возмутился Пономаренко.
    – Это нормы мирного времени, и они сейчас не годятся! Нам нужно вывести из Германии демобилизованных, нам нужно перебросить войска на Дальний Восток, нам как воздух нужны крытые, а вы разгружаете вагоны, как сонные!
    В это время на перрон спустился Молотов в чёрном костюме и поздоровался за руку со всеми, за ним в дверях появился Сталин в мундире защитного цвета. Народ по бокам здания и в окнах вокзала радостно зашумел, приветствуя вождя, инвалид без ног на тележке, которому из-за заборчика было не видно, закричал: «Ну, поднимите же меня ну, поднимите кто-нибудь!». Два милиционера перегнулись через заборчик, подняли его и посадили на заборчик. Сталин помахал людям и спустился к встречающим, поздоровался со всеми за руку, увидел бумаги в руке у Пономаренко и тяжело вздохнул.
    – И знаю, и сам видел! Товарищи, Москва все делает, чтобы помочь Белоруссии, но у нас полстраны в развалинах. Сталинград стерт с лица земли, Смоленск вы, наверное, сами видели. На Украине только полностью разрушено и сожжено 714 городов и сел. Десять миллионов людей лишены крова. Разрушено и разграблено 16 тысяч заводов и фабрик, тысячи колхозов, школ, техникумов. Такая же картина в 19 областях России. Да и в Прибалтике, и Молдавии не на много лучше…
    Пономаренко грустно вложил бумаги обратно в папку. Но Берия, стоящий за спиной Сталина, вытянул шею и что-то вполголоса Сталину проговорил. Сталин, немного подумав, продолжил.
     
    – Тут товарищ Берия напомнил. Мы будем с союзниками говорить и о репарациях с Германии. Мы о вас, конечно, помним – лошади, скот, сельхозинвентарь. Но, может быть, у вас есть какие-то мысли о том, что можно с немцев взять, и что вам быстро надо. Дайте нам телеграмму.
    Берия еще раз наклонился и что-то быстро сказал. Сталин посмотрел на Пономаренко и поднял бровь.
    – А пленных вы возьмете, товарищ Пономаренко?
    – Дак ведь это рабочие руки, конечно возьмем, – воодушевился глава Белоруссии.Сталин изучающе на него посмотрел.
    – Я засиделся в вагоне, хочу немного пройтись, товарищ Пономаренко, проводите меня, – Сталин и Пономаренко, к удивлению остальных товарищей, медленно пошли по перрону к голове состава.
    – Товарищ Пономаренко, а почему бы вам не расконвоировать пленных? Куда им бежать? Пусть свободно живут.
    Пономаренко понимающе пожал плечами.
    – Сэкономим на их конвоировании?
    – Да, – Сталин как будто замялся, – но не только в этом дело, – вздохнул. – У нас на фронтах столько погибло молодых мужчин, столько женщин осталось без пары и без детей!
    Пономаренко понял, почему Сталин хочет расконвоировать пленных и даже остановился пораженный и возмущённый.
    – Потакать связи пленных с нашими женщинами?! Да мы своих потаскух за связь с немцами немецкими овчарками называем, а вы такое предлагаете?!
    – Кто сказал потакать? Не надо потакать, – быстро оправдался Сталин. – Просто не замечать. Если мы только это не заметим, народ нас простит. И потом, то были оккупанты, а это пленные.
    – Ну и что?
    – Да то, что женщина, без ребенка – это несостоявшаяся женщина, это несчастная женщина, – пояснил Сталин, уже несколько раздражаясь.
    – Но ведь это же н-е-м-ц-ы! – не соглашался Пономаренко.
    – Черт возьми! В старину женщины были главной добычей в войнах. У нас царица Екатерина Первая, немка, жена Петра I, была военной добычей! Солдат её добычей взял и под телегой держал, а у солдата Екатерину за рубль купил фельдмаршал Шереметьев, а у того отобрал Меньшиков, а уж у Александра Даниловича будущую царицу отобрал Пётр.
    Вот и считайте, что вы для женщин своей республики на войне добыли мужчин!
    – Товарищ Сталин, да я же всю войну призывал немцев беспощадно убивать, я всю войну организовывал их беспощадное уничтожение!
    – Всё! Война с немцами закончилась! Мы, товарищ Пономаренко, живем ради будущего, а оно без детей невозможно! Нам дети нужны, понимаете, дети!
    Пономаренко вдруг улыбнулся и понимающе посмотрел на Сталина.
    – Как в народе говорят, чей бы бык не бегал, а телочка будет наша?
    – -Вот именно! – усмехнулся и Сталин. – Правильно в народе говорят.
    Они подошли к голове состава и упёрлись в паровозную бригаду: на перроне стояли пожилой машинист, на пиджаке его был привинчен орден Трудового Красного Знамени довоенного образца, и молодой кочегар с огромным шрамом на лице и вытекшим глазом, с орденом Славы и медалью на гимнастерке без погон. У их ног стояли жестяные чемоданчики железнодорожников, ящик с инструментом, лежали кувалда и две лопаты. Сталин и Пономаренко поздоровались с ними за руку.
    - Товарищи, а где же паровоз? – удивлённо спросил Сталин.
    - Сломался, товарищ Сталин, – пояснил машинист. – Паровоз был американский, полученный по ленд-лизу, перед Минском паровая трубка лопнула. Нарком товарищ Ковалев с моим помощником, поехали за нашим паровозом серии «фэдэ», – поясняет, – «Феликс Дзержинский». Сейчас подадут.
    Пономаренко усмехнулся:
    – Не хочет, товарищ Сталин, американский паровоз везти вас на встречу с американским президентом.
    – А «Федор» паровоз надежный, – вступил в разговор кочегар. – Мы вас на нем хоть в Берлин, хоть в Америку дотянем.
    – Ну, что же, на своем даже лучше, – согласился Сталин, и они с Пономаренко развернулись и пошли обратно. – Так говорите, женщин за связь с немцами называют немецкими овчарками?
    – Да, товарищ Сталин.
    – Ладно, давайте вашу бумагу. Ничего не обещаю, но посмотрим, может, что-то и добавим.
    Пономаренко быстро вытащил из папки заготовленные просьбы и довольный подал их Сталину.

    Поезд поехал дальше, Сталин по-прежнему стоял у открытого окна, но теперь на месте Антонова за столом сидел Берия и изучал просьбы Пономаренко.

    – Нет, цементом никак нельзя помочь! – сопровождал Берия чтение просьбы Пономаренко. – Никак! А вот известью… – раскрыл свою записную книжку. – Есть у меня надежда на сверхплановый уголь, подброшу на известковые печи… Пожалуй извести тысяч десять белорусам можно добавить…
    Сталин обернулся к Берии.
    – Послушай, Лаврентий, у нас ведь есть такая порода собак «немецкая овчарка»?
    – Есть, отличная собачка! Очень умная. И сильная. Идеальная порода для службы.
    – Надо эту породу переименовать.

    Берия поразился.

    – Зачем??
    – Чтобы все побыстрее забыли, кто такие были «немецкие овчарки».
    Ю.И. МУХИН
    P.S. Для справки: вскоре после войны имевшиеся на территории СССР немецкие овчарки были переименованы в «восточно-европейских» овчарок, но чтобы не входить в споры с собаководами мира, одновременно началось ускоренное выведение собственно этой породы, отличавшейся от немецкой овчарки увеличенными размерами собаки (что для немецкой овчарки было браком). В конце концов, через 20 лет восточно-европейская овчарка как отдельная порода была выведена и признана в 1964 году. После распада СССР произошло обратное переименование, и «восточно-европейцы» были признаны нелегальной породой, а немецким овчаркам вернули их, отобранное Сталиным имя.
    Но это уже не имело значения.

Онлайн малик3000

  • Активист Движения "17 марта"
  • **
  • Сообщений: 10083
Re: Пленные немцы
« Ответ #9 : 27/07/21 , 11:43:08 »
«Большой вальс» Сталина
25 июля, 10:01
А вы знали, зачем на самом деле Сталин организовал марш пленных немцев?

17 июля 1944 года. В тот день по Москве прошло 56 тыс. немецких солдат и офицеров, которых советские войска захватили в плен в Белорусии в результате операции «Багратион». Зачем Сталин всё это устроил? Давайте разберемся, а так же узнаем подробней как всё начиналось и проходило.

«Багратион»

Успех, которого добились три Белорусских фронта был просто неимоверным. Историки пишут о 500 тыс. уничтоженных и пропавших без вести немцах. Группа армий «Центр» была полностью разгромлена. В плен взяли 21 немецкого генерала. Сталинград – безусловно, та страница истории, тот этап войны, который был переломным. Но именно после операции «Багратион» стало понятно, что режим Гитлера долго не просуществует. После неё в плен попало далеко не 56 тыс. немцев. Для участия в параде отбирали крепких – тех, кто мог выдержать «прогулку» — многочасовую, по улицам Москвы.



«Большой вальс»

Можно говорить, что организацией парада занимались войска столичного военного округа. Но это будет немного неправильным. Конечно же, всё было под контролем НКВД и Лаврентия Павловича Берии. У тех, кто придумал название операции, было неплохое чувство юмора. «Большой вальс» — музыкальная кинокомедия. Немцам было не смешно.



Во-первых, они не знали, что с ними хотят сделать, как, кстати, и советские граждане не представляли, что готовится такой вот парад.
Во-вторых, когда немцы узнали, что будет происходить, то точно не обрадовались.
Пленных сначала разместили на московском ипподроме и на стадионе «Динамо». Им подвозили воду, но в таком количестве, что можно было утолить жажду. Возможности умыться не было. Так солдаты Гитлера и прошли по столице СССР: грязные, оборванные, некоторые – в нижнем белье и босиком. Награды оставили только генералам. Думается, что не из-за уважения к противнику, а чтобы подчеркнуть, что Красная Армия смогла победить этих мудрых и опытных вояк, имеющих много орденов и медалей.



Перед тем, как отправить немцев на парад, их неплохо покормили, дали каши, хлеба с салом. В этом я вижу тоже чисто прагматичный подход. Люди должны были в состоянии выдержать долгий путь. А он был, действительно, долгим.
Во-первых, маршрут. Первая группа из 42000 человек, в составе которой было более 1000 офицеров, шла по такой дороге:
· Ленинградское шоссе;
· ул. Горького (Тверская);
· площадь Маяковского;
· Садово- Каретная, Самотечная, Черногрязная;
· ул. Чкалова;
· до Курского вокзала.
· далее – до 1-й Мещанской.

Вторая группа начинала так же, но уходила немного в другом направлении. Не буду утомлять вас перечислением улиц, площадей и прочего.
Во-вторых, время. Первая группа шла 2,5 часа. Вторая – все 4.
За немцами прошли поливалки – смыли всю нацистскую грязь.



Французы

Авторы Лавриненко и Беловол в «Шпаге чести» указывают, что среди немцев было какое-то количество французов, которые, завидев в кузове грузовика с откинутыми бортами генерала-соотечественника, начали кричать: «Да здравствует Франция! Мы не были добровольцами!». Но генерал, а это был Эрнест Пети, сплюнул и сказал: «Те, кто хотел быть с нами – сейчас с нами».


Реакция советских граждан

Берия, как и многие другие, предполагал, что советские люди будут очень агрессивны к пленным немцам. Лаврентий Павлович ошибался. То есть, если говорить точнее, то боялись эксцессов. Ничего такого не произошло. Люди выкрикивали лозунги против Гитлера и фашизма, но на немцев не нападали, встретив их молчанием и враждебными взглядами. Гитлеровцы, вероятно, чувствовали себя ничтожными.



Зачем все это было нужно Сталину

Казалось бы, понятно. Нужно было показать стране, насколько она сильная. Но все же это было «кино» не для граждан СССР, а для Запада.
Про успех операции «Багратион» американцы, англичане, французы, естественно, слышали. Но они не могли поверить, что Красная Армия добилась таких успехов. На Западе больше восхищались докладом Монтгомери о Нормандской операции. Сталин показал всему миру, какой вклад в Победу внес Советский Союз.

И правильно сделал Иосиф Виссарионович. Парад пленных немцев – это было выдающееся кино для всего мира. На Западе его бы почаще пересматривали – было бы замечательно.
Я считаю, что СССР – главный виновник поражения Гитлера. С 1945 года прошло уже 76 лет, но не нужно забывать, про те времена. Уже далекие времена. Нужно помнить про подвиг наших предков. Были люди в их время…



Источник: https://back-in-ussr.com/2021/07/a-vy-znali-zachem-na-samom-dele-stalin-organizoval-marsh-plennyh-nemcev.html