ИУДА
Когда мы вошли в палату, он лежал на правом боку, от-вернувшись к стене, и спал, или притворялся спящим. Во вся-ком случае, он никак не отреагировал на приход и разговоры посторонних людей. Других больных в помещении не было.
Сопровождавшая меня сестра показала моё место, сказа-ла несколько слов о госпитальном распорядке дня и вышла.
Прежде всего я переоделся в турецкий спортивный кос-тюм (однообразная больничная форма из-за бедности постсо-ветской России давно забыта), достал из сумки и разложил по ящичкам тумбочки зубную щётку, пасту, мыло, бритву, книги и кое-что из одежды – всё то, что необходимо для довольно длительного здесь проживания. Потом подошёл к окну.
Из окна открывался типично городской вид: старинные петербургские доходные дома по обеим сторонам тихой, как озеро, реки, одетой в гранит и медленно несущей свои воды вместе с городским мусором в море. По набережной шли лю-ди. Одни явно спешили по своим неотложным делам, другие напротив – гуляли, любуясь городом и наслаждаясь покоем. Особо выделялись студенты с тубусами в руках: невдалеке располагался технический университет. Автомобили, как ог-ромное стадо мощных буйволов, то неслись готовые снести всё на своём пути, то вдруг, успокаиваясь, замирали перед перекрёстком.
Жизнь за окном текла своим чередом. Люди, обременён-ные насущными заботами, вовсе не задумывались о скоротеч-ности и конечности жизни, о бренности всего земного; в по-вседневной суете - забывали четвёртую христианскую Запо-ведь: «День седьмой посвяти Господу Богу твоему» – остано-вись, человек, и подумай о душе своей, о своей жизни?! Ко-гда-нибудь обстоятельства и их заставят серьёзно задуматься, вот как меня сейчас! После того, как я услышал от авторитет-ных врачей свой диагноз, у меня резко обострилась склон-ность к философии. Все последние дни я размышлял: прини-мать предложение об операции или нет? Вероятность леталь-ного исхода, как говорили медики, была весьма значительной! Вместо избавления от недуга я мог лишиться и того, что имел. Например, вот так, просто смотреть в окно и видеть эту ничем не замечательную картину из обыкновенной жизни. Было о чём задуматься!
Внезапно мои мысли прервал его голос:
- Кажется, у меня появился сосед?
Я обернулся. Свесив ноги, на постели сидел человек со-всем не заспанный, среднего возраста, коренастый, упитан-ный, с явно выдающимся брюшком, типично крестьянскими большими руками и лицом. Редкие белесые, как бы приклеен-ные к голове волосы, маленькие светлые глазки, нос «буль-бочкой» – выдавали в нём славянина средней полосы России. Обращали на себя внимание его глаза: какие-то колючие, не-добрые. В них отражались высокомерие и скрытность их об-ладателя. Да и в вопросе, как мне показалось, прозвучало ка-кое-то его сквозящее превосходство.
Я представился:
- Полковник в отставке, кандидат технических наук, до-цент, писатель. – И назвал свою фамилию имя и отчество.
- Генерал-майор Седёлкин Иван Митрофанович. – В свою очередь отрекомендовался он, и без всякой паузы раздражённо продолжил. – Вот уже неделю лежу здесь совершенно один. Мне назначена операция по поводу (и он назвал тот же диагноз, который поставлен и мне).
- У меня тоже самое! – вставил я. - Но он не обратил на мою реплику никакого внимания.
- Что-то у врачей не складывается, вышла из строя какая-то аппаратура, и я вынужден мучиться в ожидании пока её наладят! Мне хорошо известна степень риска, но я принял решение и теперь чем скорее это произойдёт, тем лучше! Моё положение схоже с положением обитателя камеры смертни-ков, ожидающего либо удовлетворения прошения о помило-вании, либо исполнения приговора. Не даром говорится, что самое неприятное ждать и догонять. Как хорошо я сейчас это понимаю! Я просто истерзан ожиданием решения своей судь-бы! К тому же мне так необходимо жить, и жить активно! Ведь время - то какое: сами понимаете! Общество на наших глазах заново делится на классы: класс новой элиты и класс новых пролетариев! Если сейчас не успеешь занять место в верхах, то и сам, да и все твои потомки с большой вероятно-стью выпадут в осадок! Да Вы и сами это знаете не хуже ме-ня!
Я понял, что его «понесло», что из-за длительного оди-ночества, за неимением никого другого, истерзанный сомне-ниями, поддавшись чувствам, он решил исповедоваться пере-до мной – случайным встречным. Его откровенность, скорее всего, была вызвана пониманием, что, возможно, мы в этом мире больше никогда не встретимся. И, кроме того, большой вероятностью, что через незначительное время в нём останет-ся только один из нас, правда, неизвестно который! Меня же всегда интересовала человеческая психика, состояние души человека - особенно в чрезвычайных ситуациях - и я слушал его не перебивая, лишь, когда он замолкал, незначительными репликами подталкивая его на дальнейшую откровенность.
- Если я не смогу или не успею занять свою достойную нишу, как теперь говорят, то и сам и мои потомки опять вер-нутся в «курную избу», из которой я с таким трудом сумел вы-браться. Тогда к чему были мои многолетние труды на пути к моему высокому положению в советском обществе, мои ком-сомольские и партийные достижения, вся эта учёба, весь этот опыт «расталкивания локтями и перешагивания через трупы», вся эта цепь неприглядных с точки зрения морали поступков?! Этот опыт не должен остаться невостребованным, пропасть впустую! Я просто обязан жить!
- А ведь как всё хорошо шло! – после некоторой паузы продолжил он. – Своевременно понял, что самый верный путь наверх лежит через комсомол и партию. Уже в ранней юности стал комсомольским вожаком в колхозе. Когда сверстники гнули спину на полях и фермах, я «организовывал и вдохновлял»! Затем были райком, военно-политическое училище, непродолжительная служба в войсках, лесть и угодничество начальству, которое в душе презирал, зажигательные речи на собраниях в поддержку идей, в которые не верил, отход от сверстников, чтобы никто не догадался о моих истинных мыслях и намерениях. Поверьте, с годами я стал хорошим актёром! «Принципиальностью и преданностью идеям коммунизма» я скоро добился возможности учиться в Военно-политической академии им. Ленина. Там, уже имея за плечами значительный опыт лицемерия и угодничества, я снова был быстро замечен: такие люди процветали! Стал парторгом кур-са, членом партбюро факультета. Учился я не блестяще. Весь мой талант, если он и существовал, был направлен на другое: быструю карьеру, а вместе с ней и обретение жизненного бла-гополучия. Я хотел жить так, как жила верхушка советского общества! Ради этого я даже отказался от родителей. Мне было стыдно перед офицерами моего ранга и начальством за этих недалёких, почти неграмотных, невоспитанных людей! Их невежество бросало тень и на меня. Постепенно я не стал отвечать на письма из дома, в свою деревню никогда не ездил с момента поступления в училище. Потом и родные перестали докучать меня, забыли обо мне. Я для них умер. При распределении по воинским частям, после окончания академии, меня не забыли и оставили служить в Главном политуправлении в Москве. Далее с моим опытом, находясь непрерывно на глазах у большого начальства, уже нетрудно было добиться и генеральского звания. И я его получил, когда мне немного перевалило за сорок лет. Всё складывалось просто отлично. Я достиг почти всего, чего хотел, а впереди меня ожидала хорошая перспектива.
И вот наступили восьмидесятые годы, приход к власти Горбачёва, новые веяния. Тут, надо признаться, я немного оп-лошал: не сразу сориентировался. Следовало бы присоединить-ся к диссидентствующим: Волкогонову, Сахарову, Афанасьеву, Попову … , но поначалу я не слишком верил в их успех и упус-тил время! Какая, в принципе, разница: каким идеям служить! Важно насколько ты близок к власти и всему, что связано с ней, прежде всего к земным благам! Честно говоря, я готов служить и под звёздно-полосатым флагом Клинтона, за хорошее вознаграждение, конечно. Ну, например, за пять тысяч зелёных ежемесячно!
- Типичный Иуда нашего времени, каких, к сожалению, оказалось не мало! – с омерзением думал я. Возмущение уже давно кипело в моей душе, толкало на достойную отпо-ведь этому беспринципному лицемеру, приспособленцу, пре-дателю. А он, войдя в раж, и ничего не замечая, продолжал:
- Ко всему ещё эта болезнь неожиданно проявилась, да в самое неподходящее время. Вы, как человек кабинетный, даже представить себе не можете: насколько она мне мешает, как срывает мои планы! Я уже завёл знакомство с некоторыми очень значительными лицами, мне так необходимы работоспо-собность, здоровье!
Он на некоторое время умолк, на одном дыхании изложив своё жизненное кредо. Видимо, он сейчас представлял себя в новом окружении и намечал самые неотложные шаги, которые нужно сделать на пути к новому светлому буржуазному возвышению. По его лицу блуждала счастливая улыбка.
Вместе с тем незаметно стемнело. Мы лежали в полу-мраке на своих больничных койках, и каждый размышлял о своём.
Я думал о том, что именно из-за таких, ни в Бога, ни в чёрта не верящих, бессовестных и корыстолюбивых предате-лей, оказавшихся у власти в советском государстве, и стали возможны: развал СССР и Варшавского Договора, откат мо-ей страны в разряд второстепенных и единовластие США в мире, разграбление государственного имущества и потеря нашим народом всех социальных гарантий – крах великого социального эксперимента!
Наконец, в темноте снова послышался его голос:
- На завтра мне назначена операция. Естественно, я рас-считываю на её положительный исход. Но ведь всё может быть! В другой ситуации я бы никогда не позволил себе такой откровенности! Всю жизнь я держал эти мысли в тайне от всех!
Я молчал, а он, по-видимому, принимал моё молчание за согласие с ним. Разум подсказывал мне, что к данному слу-чаю вполне применима русская пословица: «Горбатого только могила исправит!» К чему ломать копья?! Но душа моя него-довала, и я уже проглотил не одну таблетку транквилизатора: волноваться мне было категорически запрещено. Малейшее нервное напряжение вызывало острый приступ болезни. В другом состоянии я бы непременно схватился с ним не на жизнь, а на смерть! Высказал бы ему всё, что я думаю о нём и о ему подобных! Увы, ему повезло!
Затуманенный успокоительными средствами мозг мой скоро отключился, и я уснул.
Проснулся, когда соседа уже укладывали на каталку, что-бы везти в операционную. Я лежал с закрытыми глазами: не хотелось ни видеть его, ни высказывать добрые пожелания, как это делается обычно в подобных случаях. Да простит меня Господь, я не желал ему добра!
Операция длилась несколько часов и его лживое, подлое сердце не выдержало - остановилось. Грязная душа покинула тело и отправилась на Божий суд. Узнав об этом, я подумал: «Всё же существует на Земле справедливость, всё же порок рано или поздно получает заслуженное наказание! Предатель-ство – неоправдание доверия, надежд - всегда считалось тяж-ким грехом! Библейский Иуда Искариот вот уже два тысяче-летия для миллионов нормальных людей служит символом этого порока! И как же хорошо, что каждого Иуду обязатель-но где-то ждёт его смоковница!»
