СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ
Был погожий летний день. Вечерело. В воздухе стоял густой запах свежей, умытой недавним, коротким дождиком, тополиной листвы. Дневная духота сменилась влажной про-хладой, и было приятно, не спеша, прогуливаться по неболь-шим, уютным улочкам нашего чудесного, ни с каким другим не сравнимого городка.
Мы брели со старинным, ещё школьным приятелем и вспоминали давно минувшие детство и юность, прошедшие в этих местах. Неожиданно Вячеслав предложил:
- Давай зайдём к моей маме - это совсем рядом - на-вестим её, а заодно попросим рассказать что-нибудь, наиболее ярко запомнившееся ей о Великой Отечественной войне. Ведь завтра двадцать второе июня! Она прекрасно помнит тебя и будет очень рада встрече! – Я не мог не согласиться.
Старушка жила в маленькой, обставленной в стиле пяти-десятых годов комнате, двухкомнатной коммунальной кварти-ры, практически одна: соседи появлялись редко. Открыв дверь, она искренне обрадовалась гостям, сразу засуетилась, вслух со-крушаясь о том, что в наше смутное время угощать нас ей не-чем. Несмотря на наши протесты, она, как человек старой за-калки, проявила настоящее русское гостеприимство. Вскоре на столе появились её скромные запасы печенья и варенья; вски-пел чайник, и вот мы уже сидим за столом, пьём свежезаварен-ный, душистый, пахнущий смородинным листом чай с домаш-ним вареньем и вспоминаем далёкое прошлое.
Солидный возраст старушки, кажется, никак не повлиял на её память. Её глаза чисты и проницательны и, как зеркало души, отражают активную работу мысли. Она не утратила интереса к жизни, её волнуют сегодняшние события в стране, суждения о них вполне адекватны.
- Мама, расскажи нам лучше что-либо о Великой Оте-чественной войне. Завтра же очередная годовщина её начала! Вспомни, пожалуйста, что-нибудь такое, ну, особенно яркое что - ли! Что-то особенно поразившее тебя!
Людмила Алексеевна опустила голову и задумалась.
- Слишком много всего было, сынок, трудно выбрать: и первые дни войны, и первые встречи с фашистами, и эвакуа-ция в Псковскую область, и тамошние лагеря, и лагеря в Гер-мании, и наше освобождение, и возвращение в разбитый Пушкин, и радость нашей победы…
« Сколько же пришлось пережить тогда русскому чело-веку! И несмотря ни на что, он выстоял и победил!» – думаю я, и с нескрываемым восторгом смотрю на хозяйку. – «Может быть, ещё не окончательно ушла в прошлое эта духовная сила русского народа!»
Некоторое время Людмила Алексеевна молчит, нако-нец, мысли её, блуждающие по страницам памяти, видимо, останавливаются на чем-то конкретном. Она поднимает глаза.
- Хорошо, я расскажу вам одну историю, свидетелем ко-торой я была на Псковщине летом 1942-го года. История жуткая, нечеловеческая! Она и сейчас стоит перед моими гла-зами, как будто всё это было только вчера!
Вы, наверное, помните, что город Пушкин был оставлен нашими войсками шестнадцатого сентября 1941-го года. Нем-цы были остановлены на подготовленном заранее рубеже, про-ходившем в районе нынешней остановки электрички «Двадцать первый километр». Несколько дней в городе существовало безвластие, затем на улицах появились новые хозяева. Прежде всего, они выгнали из своих домов жителей прифронтовой полосы: им было приказано переселиться за Пушкинскую улицу (тогда она называлась Колпинской). Через неделю последовал другой приказ: «Всем жителям переселиться за парк: в Софию или в Павловск!» Примерно через месяц, осознав, что осада Ленинграда будет длительной, немцы всех пушкинцев пешком погнали в Гатчину, откуда вначале на поезде, а затем на крестьянских подводах развезли по псковским деревням. Мы – группа из пятнадцати человек – женщины и дети оказались в деревне Ерёхнево, в тридцати километрах от Пскова. Ни электричества, ни радио в то время в деревне не было. О ходе войны мы узнавали только понаслышке. Немцы, назначив старосту и оставив двух вооружённых полицаев, ушли и появлялись только от случая к случаю.
Староста выделил для нас пустующею избу с исправной русской печкой, распорядился построить нары. В ней мы все и расположились. Спали вповалку, согревая друг друга. Крыша над головой есть, в избе довольно тепло - дрова заготовляли сами в лесу – вообщем, жить было можно! А по сравнению с предшествующими нашими мытарствами – даже и не плохо! Хуже обстояло дело с питанием. Никто, конечно, о нас не забо-тился: мы оказались на самообеспечении! Вначале меняли прихваченные с собой из дома вещи на муку и картошку в сво-ей и в соседних деревнях; потом, когда менять стало нечего, добывали продукты кто как умел - многие просто побирались. Местные сами жили бедно, подавали скудно. Немцы регулярно устраивали поборы. Я немного умела шить и этим ремеслом некоторое время кормила себя и тебя, Славик. Приходилось, конечно, и с сумой по дворам ходить - просить «Христа ради!», и на подённую работу наниматься. Всё было! Главное выжили!
Однажды предложила мне местная крестьянка сходить в Псков и продать там её сметану. Мне тогда не было ещё и три-дцати лет, на подъём я была лёгкая, и потому сразу согласи-лась. «Услуга за услугу. Может быть, в трудную минуту она вспомнит и поделится чем-либо съестным?! » - думала я.
Дело было, кажется, в июле. Встала затемно, немного пе-рекусила и в путь. Часов за пять прошагала более тридцати ки-лометров. В городе нашла рынок, прошлась по торговым рядам, приценилась к сметане. Встала со своим бидоном в сторонке, цену назначила чуть пониже, чем местные торговки, и расторговалась довольно быстро. Покупателями были одни немцы. Ночевать мне в городе негде, да и маленький сын в деревне оставлен один, нужно было сегодня же возвращаться домой. В обратный путь пустилась почти бегом. Спешила до темноты вернуться. Но судьба распорядилась иначе.
У моста через небольшую речку меня вдруг кто-то не-громко окликнул. Я даже вздрогнула от неожиданности: лихих людей было тогда предостаточно, а у меня в кармане - чужие деньги! Только тут я увидела невдалеке на противоположной стороне две грузовые машины и большую группу людей. Из кустов показалась незнакомая женщина и поманила меня ру-кой. Я подошла и присела с ней рядом.
- Дальше лучше пока не ходить! - сказала она. – Посмот-ри, что там происходит! Да не высовывайся! – Голос её дро-жал, она была сильно взволнована. Раздвинув ветки куста, я стала наблюдать.
В окружении немецких солдат какие-то люди копали яму. Солдаты торопили их громкими окриками, особенно медли-тельных – пинками и зуботычинами. Примерно половина работающих была в изодранной советской военной форме, на некоторых одежда буквально висела клочьями. Остальные были в штатском. На спине и на груди у них были пришиты белые шестиконечные звёзды. Я знала, что так немцы метили евреев. Копавшие яму были мужчины разного возраста, женщин среди них не было. В стороне стояли два немецких офицера, они курили и мирно беседовали.
- Сейчас будут расстреливать наших, - полумёртвая от страха прошептала незнакомка. - Она была бледна, как полот-но, и тряслась как в лихорадке. Себя я со стороны не видела, но, должно быть, выглядела не лучше.
Забравшись поглубже в кусты, опасаясь, что нас заметят, мы наблюдали за происходящим. Мне очень хотелось поднять-ся и убежать, но ноги не повиновались. Я находилась как бы во сне.
Когда яма оказалась настолько глубокой, что человек в ней скрывался почти полностью, один офицер что-то сказал другому, должно быть, переводчику и тот крикнул по-русски:
- Хватит копать! Жиды, в яму, быстро!
Люди в штатском сопротивлялись, падали на землю, цеп-лялись за неё руками, кричали и плакали, молили о пощаде, но бесстрастные немецкие солдаты, угрожая оружием, применив силу, выполнили команду. Все евреи через незначительное время оказались в вырытой ими же могиле.
- Русские, взять лопаты и закопать их! – приказал перево-дчик.
Наши военнопленные стояли тесной кучкой, о чём-то пе-реговаривались, но команду не исполняли. Переводчик повто-рил команду несколько раз – военнопленные не реагировали. Старший офицер сказал что-то по-немецки, и солдаты начали жестоко избивать их. Сбитые с ног, окровавленные русские с трудом поднимались, но лопаты не брали. Избиение длилось довольно долго. Видно было, как покраснел от бессильной яро-сти немецкий офицер: русский дух побоями ему не удавалось сломить! Некоторое время он говорил с переводчиком, затем что-то приказал своим солдатам. Переводчик перевёл:
- Поменяетесь местами! Теперь в могилу отправятся русские, а евреи их закопают!
Люди в штатском быстро, помогая друг другу, выбрались из ямы и разобрали лопаты. Солдаты силой сбросили туда из-битых и обессиленных русских. Рыданий и просьб о пощаде при этом слышалось много меньше, чем в предыдущем случае. По команде: «Засыпай!» евреи быстро заработали лопатами. Они спешили выполнить команду, пока немцы не передумали. Однако они ошиблись.
Когда крики и стоны из ямы нам стали почти не слышны, переводчик подал новую команду:
- Стой! Откапать и вытащить русских наверх!
Штатские, подгоняемые солдатами, поочерёдно вытащили полузадохшихся военнопленных из могилы и уложили рядом на земле. Некоторое время они не могли придти в себя и лежали неподвижно, потом зашевелились и стали приподниматься. Один парень, видимо, наиболее сильно избитый и задохнувшийся, не проявлял признаков жизни дольше всех. Офицер подошёл и вылил на него ведро воды, принесённой солдатом из речки.
Мы чуть живые от страха всё сильнее прижимались к земле. Волосы на моей голове встали дыбом. Сердце стучало так, что я боялась быть услышанной немцами. Мне казалось, что я кричу, но язык мой онемел.
Солдаты вновь загнали в могилу штатских. Наконец, по-следний из военнопленных пришёл в себя, зашевелился и сел. Подождав немного, переводчик подошёл к нему и прокричал в самое ухо:
- Возьми автомат и расстреляй жидов!
Парень медленно, с большим трудом поднялся на ноги. Один из солдат передал ему свой автомат, два другие - встали рядом и направили на него оружие. В его ещё затуманенном недостатком кислорода мозгу, по-видимому, никаких мыслей кроме ненависти к своим могильщикам и желания им отом-стить не было. Из ямы слышались душераздирающие крики. Автомат затрясся в руках военнопленного, и через минуту всё стихло. Немецкий солдат вырвал оружие из рук стрелявшего. Последовал приказ переводчика: «Засыпай!» На этот раз рабо-тали и немцы. Они спешили, наверное, их ждала другая подоб-ная работа. Прихватив военнопленных, они уехали. Мы ещё долго не могли придти в себя от увиденного и пережитого. До-мой я вернулась только утром.
На память о том событии у меня осталась первая седая прядь в тогда ещё пышных волосах. Из-за этого сходства после войны сослуживцы долго величали меня Индирой Ганди.
Рассказчица умолкла, наступила длительная пауза. По ли-цу её было видно, что она сегодня ещё раз пережила те чувства, которые ощущала полсотни лет назад. Скорее всего, ей пред-стояла бессонная ночь. Чувство вины за разбуженную память этой старой, столько пережившей женщины охватило меня. Вместе с тем я ощутил гордость за свою принадлежность к ве-ликому русскому народу, который пройдя через все ужасы той войны выстоял сам и освободил от недочеловеков народы Ев-ропы, практически не получив за это никакой благодарности.
Я с ужасом старался представить себя на месте людей, судьба которых решалась тогда около открытой могилы. Мне захотелось хоть немного походить на тех безымянных русских военнопленных, проявивших истинные мужество, стойкость и гуманизм. Настоящих героев!
- А ведь в этом есть что-то общее с нынешней ситуа-цией в России! – нарушил затянувшееся молчание Вячеслав. – Ему никто не ответил.
Впечатление от услышанного было слишком сильным, чтобы немедленно обсуждать его или продолжать мирную бе-седу за чайным столом. Мы распрощались с хозяйкой дома, вышли на улицу и, пообещав друг другу встретится позже, разошлись. Нужно было всё тщательно осмыслить.
По дороге домой я думал: «Что же хотел сказать Вячеслав своей многозначительной фразой?!»
