ОДИНОЧЕСТВО
Она сидит у окна своей такой привычной и такой знакомой за прожитые здесь десятилетия комнаты, и смотрит на густо заросший кустами сирени, акации и шиповника двор внизу; на дорожку, порой совершенно теряющуюся среди зелени; на воробьёв, дерущихся из-за найденной хлебной корки; на спешащих по своим делам редких прохожих; на бабушек с детскими колясками мирно дремлющих в тени. Привычная, давно знакомая картина, навевающая тоску. Хорошо, что сегодня ясный летний день. Ещё более грустно на её душе в плохую погоду: в дождь, в зимние метели, когда даже сегодняшний пейзаж был бы в радость, хоть как-то скрашивал бы однообразие её теперешней жизни.
Ей далеко за восемьдесят, изработанное уставшее тело громко взывает о помощи, о пощаде: болят и плохо слушаются ноги, плохо видят глаза, сильно упал слух, ощущаются перебои в сердце. Даже выбраться на скамейку под окном с некоторых пор для неё стало проблемой. Однако мозг её работает вполне исправно, и память прекрасно воскрешает эпизоды прошлого. Сегодня же её сознание как-то особенно ясно и чётко.
Большинство родственников, друзей и знакомых уже покинуло этот свет, дети и внуки далеко и заняты своими неотложными делами; остаётся только одиночество и тоска. Она смотрит в окно, и привычная картина рождает такие же привычные тоскливые, тягучие, монотонные, бесконечные мысли.
«Если вот так: тихо, не шевелясь сидеть в удобном кресле, то боли стихают и можно вновь ощутить себя молодой, сильной и жизнерадостной, - неожиданно думает Любовь Ивановна; на память ей приходят слова отца, сказанные им незадолго до смерти: «Как отступит боль, закрою глаза – чувствую себя молодцом! Душа-то у меня, что в семнадцать, что сейчас!" Сегодня у меня именно такое состояние!» И уже в который раз она начинает перелистывать страницы своей долгой жизни.
Первые воспоминания касаются 1915-го года, когда отца призвали в армию на первую мировую войну. Мама много плакала и мы, дети, тоже. Мы жили тогда на Гороховой улице, Тоне было три года, а мне пять, и мама водила нас гулять на Семёновский плац, что возле Витебского вокзала. Какие замечательные мы лепили там куличи из песка!
Потом почему-то вспоминается 1917-й год. По Загородному проспекту на телегах ломовые извозчики везут неприбранных покойников, покрытых рогожей, из-под которой видны руки и ноги, а рядом кто-то говорит: «Это полицейские, они защищали царя, поделом им!» Мама крестится и тоже велит делать мне: «Прости их Господи, ибо не ведают, что творят!» Я не понимаю: кого следует простить и за что, но послушно повторяю обращение к Богу.
Затем возвращается из армии отец, и мы собираемся уезжать в Ярославскую губернию, в деревню к родственникам. Голодно и страшно стало жить в Петрограде. Ночами неизвестные люди стреляют и грабят. Отец не может найти работу.
Деревенские воспоминания уже более детальны. Вначале вся семья училась крестьянствовать: обращаться со скотиной, огородничать, пахать, сеять, жать и косить. Постепенно жизнь налаживалась: купили лошадь, корову, развели пасеку, вырастили овец и поросят. Через несколько лет после приезда на столе появилось мясо. Землю дала Советская власть, обрабатывать научились сами. Когда, наконец, зажили безбедно, началась коллективизация. Местные власти отобрали новый сруб, пасеку из семнадцати ульев и лошадь. Отец ездил жаловаться в Ярославль. Пчёл вернули, но не семнадцать домиков, а только три; сказали, что остальные украдены. Зимой ходила за семь километров в соседнюю деревню в школу. Учиться мне было интересно, хотелось больше знать, но читать было нечего: книги были большой редкостью.
В 1927-м году возвращаемся в теперь уже Ленинград. Два года учёбы в ФЗО дали мне специальность.
Работа, замужество, рождение сына, скитание по квартирам, война, эвакуация, голод и холод, рождение второго сына, переживания за здоровье детей, возвращение в Ленинград, унизительное чувство бездомности и постоянной преследуемости властями, радость при получении своей комнаты и, следовательно, обретение законности проживания в Ленинграде. И снова: работа, женитьба сыновей, выхаживание болезненного внука, страх за его жизнь, бессонные ночи у его постели, гордость за успехи детей. А вот уже и пенсия. Несколько лет довольно спокойной старости, затем смерть мужа и, наконец, нынешнее бесконечное одиночество.
Как много всего пережито, прочувствовано и передумано! Наверное, для описания потребовались бы десятки томов! Теперь, при желании, можно выбрать любой из периодов жизни и вспоминать подробности. Каждого хватит не на один день! Чему же посвятить сегодняшний!? А, может быть, сегодня мне всё же повезёт и удастся с кем-либо поговорить!? Как хочется спокойно, не спеша беседовать с человеком, глядя ему в глаза, видя его реакцию на свои слова! В последние годы мне больше приходится общаться с людьми по телефону.
Разумом она понимает, что одиночество физическое или духовное неизбежны в конце жизни, как и сама смерть, но душа противится этому.
Звонок прерывает её размышления. «Господь услышал меня!» – проносится в голове. С большим трудом, тяжело дыша, опираясь на палку, она подходит и открывает входную дверь. На пороге - почтальон, она принесла пенсию. Это молодая, по-современному в брюках, не умеренно накрашенная девушка.
- Проходи, проходи, милая! - приглашает Любовь Ивановна и закрывает за ней дверь. Девушка проходит на кухню, не раздеваясь, достаёт деньги, ведомость и ручку.
- Распишитесь вот здесь! И вручает деньги.
- Может быть, разденешься, посидишь со мной, попьём чаю!? У меня есть чудесное вишнёвое варенье!
Но девушка явно спешит. Она вежливо, но твёрдо отказывается, и идёт к выходу.
- Прощай, милая, спасибо за заботу, да прости за назойливость! – с грустью провожает её Любовь Ивановна.
Щёлкает замок закрывающейся двери и опять одиночество и длинные, длинные тоскливые мысли…
А как бы хотелось рассказать этой незнакомой девушке о своей молодости, о любви, о радости рождения ребёнка, о материнском счастье! Может быть, моя история и помогла бы ей в жизни. Ведь недаром же Заповедь Христова гласит: «Чти отца твоего и матерь твою да благо ти будет и долголетен будеши на земле!» Что-то незаметно, что нынешние молодые знают о существовании этой Заповеди! В моё время было иначе: мы с удовольствием и большим уважением слушали стариков, впитывали их мудрость!
- Жаль, что соседка Надежда Петровна умерла, мы бы могли поговорить с ней о современной молодёжи! – вслух произносит Любовь Ивановна и ужасается. - Начинаю всё чаще говорить сама с собой! Уж не помешательство ли это? И ей становится страшно. Более всего, более самой смерти, она боится, что её жизнь станет в тягость кому-то! В ней сохранилась извечная её гордость, независимость и нежелание быть обязанной.
Возвращаясь в свою комнату, Любовь Ивановна проходит мимо большого зеркала в дверце платяного шкафа, и видит в нём своё отражение. Обычно она давно уже старается не смотреть на себя: зеркальное отражение усиливает постоянно преследующую её тоску. Маленькое сморщенное лицо, усеянное жёлтыми пятнами; непомерно большие уши; редкие, какие-то серые волосы; дряблая, висящая кожа и мышцы… И вдруг неожиданно в зеркале появляется другое видение: молодая, красивая, кареглазая с толстой тёмно-русой косой, уложенной короной на голове, улыбающаяся, по всему, счастливая женщина в тёмном закрытом платье с белым кружевным воротником, рядом с пухлощёким, смеющимся, в матроске со звёздочкой, очень похожим на неё мальчиком.
- Да это же я с маленьким сыном перед Великой отечественной войной! – говорит Любовь Ивановна и печально добавляет: Ну, вот уже и галлюцинации начались! Зажилась, пора, видимо, и честь знать!
- Вроде опять звонок, или мне послышалось?
Не доверяя своим ушам, она снова медленно тащится к входной двери, но за ней всё тихо. Как же ей сегодня хочется, чтобы скорее пришла работница собеса. Она уже не молодая женщина. Может быть, с ней удастся поговорить? Удастся рассказать, например, о предвоенной, вполне счастливой и благополучной жизни: своя комната в коммунальной квартире, как родные соседи, маленький сын, любящий муж, вполне достаточная зарплата! Много ли нужно нормальному человеку для счастья!? Она непременно посоветует гостье: научится разумно ограничивать свои потребности и, таким образом, проще добиваться их удовлетворения, то есть ощущения счастья. Ведь самой ей пришлось прожить столько лет и столько передумать, чтобы понять это! Пусть же другие воспользуются её опытом и не тратят своего времени на его приобретение! Как же важно и приятно дарить людям свои достижения! Жаль, что у меня не сложились близкие отношения с невестками, не оказалось духовного родства с внуками, да и далеко они! А ведь и жила-то я, по сути, большую часть жизни ради них. Растила сыновей, потом внуков, потом, чем могла, помогала и переживала за тех и других! Я бы могла так много им рассказать и уберечь от ошибок! И ей вспомнилась виденная когда-то в Русском музее картина «Плоды хорошего воспитания»: Старик на смертном одре и множество потомков вокруг, старающихся чем-либо услужить патриарху.
Видимо, сама виновата: не сумела правильно воспитать детей. Да ведь, честно сказать, ни времени, ни специальных знаний для этого и не было! Не знала я ещё тогда важной истины: «Поступай с людьми так, как хотела бы, чтобы поступали с тобой». В этом вся суть Христовой морали! Была война, послевоенная разруха и работа, работа, работа! А потом стало уже поздно - дети выросли и разъехались. Сейчас только один первенец живёт в городе. Помогает, конечно, навещает исправно, но мне этого общения мало. Жить с ним я сама не хочу: зачем мешать молодым! Теперь вот и он уехал, дождусь ли возвращения!? Ведь каждый мой день может стать последним!
Она сидит на диване и ждёт помощницу. Сегодня она обязательно поделится с ней своими мыслями о человеческом счастье, простейшем способе его достижения и о сути Христовых Заповедей! И всё же длинный нетерпеливый звонок застаёт её врасплох. Любовь Ивановна суетится, долго не находит своей палки, кряхтя поднимается и спешит к двери.
В дверях долгожданная Вера Николаевна с заказанными при последнем посещении продуктами. Она раздевается, проходит на кухню и выкладывает их на стол. Затем, открыв тетрадь со своими записями, вычисляет общую стоимость принесённого. Хозяйка, стараясь не мешать, сидит рядом. И вдруг, совершенно неожиданно, внезапно, как гром среди ясного неба, что-то туманит её такое чистое сегодня сознание. Мысли путаются, она силится что-то сказать, попросить о помощи, но в глазах темнеет, и она проваливается в чёрную пропасть.
Очнулась Любовь Ивановна, уже полулёжа, на диване в своей комнате. Под головой - две подушки с кровати, рядом Вера Николаевна и какие-то люди в белых халатах. В руках у одного из мужчин шприц. Поняла: «У меня был обморок, и Вера Николаевна вызвала скорую помощь». Она пытается приподняться с подушек, но врач жестом останавливает её. «Только бы дождаться сына!» – вдруг внятно и чётко произносит Любовь Ивановна. Это были её последние слова. Успевает подумать: «Вот и конец моему затянувшемуся одиночеству!» Теперь сознание уже навсегда покидает её. Она закрывает глаза и больше их не открывает. Врач констатирует смерть. Душа её прощается с телом. «Господи, прими чистую душу новопреставленной рабы твоей Любови! – тихо и печально, со слезами в голосе говорит сидящая рядом Вера Николаевна, отворачивается и достаёт носовой платок.
Смирнов Игорь Павлович,
Член Союза писателей России,
КТН, доцент, полк. в отст.
