ИЗИК
Встретился я с ним в середине шестидесятых годов теперь уже прошлого ХХ века. В те годы я, молодой капитан, недавно окончивший военную академию, проходил службу в научно-исследовательской организации, в маленьком городке, скрытом от любопытных глаз в безжизненных степях Казахстана. Наш городок был оазисом в пустыне. Здесь решались важные государственные задачи и его обитателям были созданы вполне приемлемые жизненные условия. Военные учебные заведения тогда своих математиков, алгоритмистов и программистов для ЭВМ готовили мало, поэтому их частенько заменяли выпускниками гражданских ВУЗов таких как: МГУ, ЛГУ, НГУ, Физико-технический институт и т. п. Профессиональные математики - они обычно довольно быстро вникали в специфику военных задач и успешно их решали во благо Родины.
Израиль Моисеевич Гольдман прибыл к нам из Новосибирского университета в составе группы из десяти человек. Все ребята, которым по выпуску было присвоено лейтенантское звание, были хорошо подготовлены теоретически, но совершенно недостаточно для службы в армии. Должно быть, военная кафедра к своим обязанностям подходила формально. Увидев это, наше командование решило организовать для прибывших месячный Курс молодого бойца. И эта работа была поручена мне. Оно очень надеялось, что молодые люди, специалисты по прикладной математике, быстро освоят алгоритмизацию и программирование наших специфических задач, окажут нам помощь в подготовке к государственным испытаниям новейшего образца вооружения, свыкнутся с военной средой, полюбят её и останутся служить в кадрах Вооружённых сил. Действительно, выпускники НГУ были до предела насыщены математическими теориями, но пока не имели представления об областях их практического приложения. В нашей системе они могли получить хорошую практику и найти своё место в жизни. Итак, я стал на целый месяц их «нянькой», ибо в новой и непонятной среде они чувствовали себя несмышленышами.
Моими стараниями поселили их всех в одной большой комнате офицерского общежития, и жизнь первоначально была организована по типу казарменной. Давно известно: чтобы стать хорошим командиром или начальником, нужно побывать самому на положении солдата! Офицеру необходимо знать, например, что кровати в казарме существуют для сна, а в остальное время они должны быть аккуратно и однообразно заправлены. Личные вещи и предметы туалета – находиться только на специально для этого отведенных местах. Военнослужащий должен всегда выглядеть опрятным и подтянутым, а его действия строго регламентируются распорядком дня. Чистоту и порядок в казарме поддерживают сами военнослужащие и т. п. Эти, элементарные для каждого солдата вещи, пока не были известны моим подопечным лейтенантам. С приучения их к воинскому порядку я и начал.
В соответствии с составленным мной распорядком дня и расписанием занятий после подъёма, физической зарядки, туалета и завтрака шли занятия по уставам Советской Армии, строевой и физической подготовке, стрельбе из личного оружия. Много времени уделялось разнообразным общим беседам о жизни армии. Особых трудностей в работе я не испытывал, поскольку уставные положения тогда действительно были законом для всех военнослужащих. Свои обязанности как командира: «Не оставлять без воздействия ни одного проступка подчинённого, строго взыскивать с нерадивых и поощрять достойных» - я хорошо помнил и выполнял. На этом, собственно, и держалась дисциплина во всей Советской Армии! Шли дни, и ребята привыкали к воинской жизни. Всем им было тогда по 22 – 23 года, мне же - перевалило за тридцать. К тому времени я прослужил около пятнадцати лет, и они почитали меня, если не за отца, то уж во всяком случае, за старшего многоопытного брата. В целом, мне было интересно и приятно с ними работать. Исключение составлял один человек, звали его по документам инженер-лейтенант Гольдман Израиль Моисеевич, однокашники же и сослуживцы - просто Изик.
Маленького роста, пухленький, сутулый, с чёрными вьющимися редкими волосами и уже просвечивающейся плешью; горбоносый, картавящий (как и все евреи в ещё сравнительно недавнем прошлом); с маленькими, всегда опущенными, испуганными, немного косящими глазами; в висящей на нём мешком, постоянно усыпанной перхотью, неряшливой военной форме и плохо чищеных сапогах – он сразу производил неприятное впечатление. Вместе с тем, он казался каким-то незаслуженно униженным, оскорблённым и вид его вызывал жалость, сочувствие и желание чем-то помочь. Беда была в том, что он и не старался выглядеть лучше. Все мои наставления по поводу необходимости следить за собой: тщательно бриться, чаще гладить военную форму и чистить сапоги, следить за осанкой, бороться с перхотью – успеха не имели. Изик в лучшую сторону не менялся. Не возымели действия и мои выговоры за неряшливый внешний вид. Мне даже показалось, что он просто бравирует своим отличным от окружающих обликом: «Вот, мол, я какой – индивидуальность, не стандартный, не такой, как все вы! Таким и останусь! И плевал я на ваши поучения!» Сознаюсь: это выводило меня из равновесия, злило, хотя внешнего проявления своих чувств я не допускал.
Кроме того, этот человек был просто беспомощен в быту. Убирать без понуканий за собой постель по утрам, не бросать где попало личные вещи, книги и газеты - было ему совершенно не свойственно. По-видимому, дома за него всё это делал кто-то, оставляя ему только одно: учиться. Я не раз внутренне неудержимо смеялся, наблюдая, как Изик обращается со шваброй и тряпкой при уборке в свою очередь спального помещения. Половую тряпку он держал двумя пальцами, презрительно, как нечто отвратительно-гадкое и недостойное его прикосновения. При этом лицо его выражало крайнюю брезгливость и возмущение. Было видно, что он считает себя не созданным для чёрной работы, что за него её должны выполнять другие.
Как-то я спросил его:
- Товарищ лейтенант, Вам дома приходилось помогать матери по хозяйству?
- Мы всегда держим домработницу! – гордо ответил Гольдман.
- А в детстве разве Вас не учили убирать за собой свои игрушки, книжки, постель, мыть посуду?
- Меня учили играть на скрипке! – с вызовом, раздражённо ответил он. – Я и после службы не буду делать ничего подобного. У меня есть высшее образование и уборщиком мусора я быть не намерен! Для этого есть другие люди!
- Но ведь в нашей стране лакеев нет и каждый человек, независимо от образования и должности, кое-что, в смысле обслуживания себя, должен делать сам!
- Вы ошибаетесь! Это вовсе не обязательно! Всегда были и будут избранные и плебс!
Тут, видимо, поняв, что сказал лишнее, он замолчал. Мои попытки продолжить интересную для меня беседу успеха не имели. И куда только делись его кажущаяся застенчивость, и даже трусоватость. В его словах прозвучал открытый вызов, его обычно скрываемое высокое самомнение, чувство превосходства над окружающими, уверенность в своей избранности и исключительности! «Вот оно – истинное лицо человека, избавленное от маски униженной скромности, бедного родственника!» - подумал я.
Надо сказать, что остальные мои подопечные не чурались работы по самообслуживанию. Точно также относились к ней я сам, мои друзья и знакомые. Поэтому тот разговор с Гольдманом запомнился мне надолго.
Выделялся из своей среды он и необыкновенной рассеянностью и забывчивостью. Вечно он что-то терял, куда-то опаздывал, где-то что-то забывал. Эти его черты стали анекдотом.
Валяется, например, на стрельбище старый солдатский сапог. Кто-нибудь говорит: «Изик, это, случаем, не твой!?» Изик наклоняется и внимательно смотрит на свои ноги. Все смеются.
Выходим из общежития, все одеваются по форме. На улице старший строит команду. Какой-то шутник говорит: «Изик, ты забыл надеть брюки!» Тот выскакивает из строя, бежит обратно в общежитие, но его останавливают. Он смущённо ощупывает себя. Ребята рыдают от смеха. Таков был Изик!
Строевик из него тоже, прямо скажем, оказался некудышний. Изрядно помучавшись, я оставил надежду увидеть в нём какое-то подобие офицера. У него была тенденция по строевому плацу двигаться иноходью. За два года военной службы он так и не научился приличному отданию воинской чести. Не говоря уже о статности фигуры, движения рук и ног его были плохо согласованы, а суставы более походили на шарниры робота.
Но особенно отличался Изик от других ребят на занятиях по физической подготовке. Совершенно нетренированное его тело с тонкими ручками и ножками и уже выдающимся животом, не выносило минимальной физической нагрузки. В наше время подобных «воинов-спортсменов» образно именовали «трупами».
- Как же Вы сдавали зачёты в университете? – спросил я. – Ведь Вы не можете выполнить ни одной нормы!
- А я их и не сдавал! Об этом заботился руководитель оркестра, в котором я играл на скрипке.
- Но ведь все мальчишки обычно хотят быть сильными, ловкими и смелыми. Походить на богатырей - героев народных сказок или рыцарских романов!
- Вы ошибаетесь, товарищ капитан, не все. Есть и другие. Ещё посмотрим, кто достигнет большего благополучия в жизни: чемпионы университета или я! Физическое развитие не самое главное!
- А что же самое главное?
- Умение приспособится к ситуации! - с чувством превосходства глядя на меня, сказал Изик.
«Вот это философия! – подумал я. – А ведь такой человек без принципов, без чести и совести, без достоинства, действительно, может многого достигнуть, обойдя не только спортсменов, но и людей более его одарённых, если, конечно, научится скрывать своё настоящее лицо! И ведь научится! Для этого у него есть все данные! Это только пока, по молодости, он так неосторожен!»
Исповедуя свою философию, Изик был не прочь, как ему казалось с пользой для себя, донести на провинившегося в чём-либо товарища начальству.
Как-то утром, выбрав удобный момент, когда рядом никого не было, он подошёл ко мне и тихо сказал:
- Товарищ капитан, а Николаев сегодня не ночевал в общежитии. У него есть женщина, причём замужняя!
Он прекрасно знал, что такая безнравственность в те времена строго каралась, особенно в армии, и ожидал моей реакции. Я сделал вид, что принял информацию к сведению, а про себя подумал: «С этим надо быть осторожным в высказываниях. Он и на меня может донести, и не только начальству, но и в особый отдел!» При первом удобном случае я, как бы мимоходом, предупредил об этом Николаева. Не хотелось, чтобы из-за Иуды пострадал кто-либо из хороших ребят. И они стали более внимательны к себе и своим словам в его присутствии. Внешне же всё выглядело вполне благопристойно: Изика не бойкотировали, разве что относились к нему с лёгкой иронией и нередко не зло подшучивали над его неприспособленностью в быту, рассеянностью и физической немощью.
Ежемесячно, тринадцатого числа, мы – все офицеры и прапорщики воинской части – получали денежное содержание. И вот наступил этот день – первый для моих молодых лейтенантов. Я назначил Корнева «начфином» и объяснил ему его не хитрые обязанности. Он должен был получить в финчасти деньги на десять человек, раздать их в соответствии с раздаточной ведомостью и вернуть в финчасть ведомость и талоны из расчётных книжек. Не привыкшие к таким, по тем времена вполне приличным деньгам, ребята получили сразу оклады и подъёмные. Для них это было событие! Изик выделился и здесь. Надо было видеть, как трепетно относился он к деньгам. При получении банкнот глаза его алчно горели, руки нежно гладили бумажки с ликом Ленина, весь он светился радостью. Чувствовалось, что он их боготворил.
Большинству ребят их широкая русская натура не позволила долго хранить это «богатство». Начались ежедневные вечерние посещения ресторана или кафе, нужные и не нужные покупки, подарки девушкам, пошли посылки оставшимся далеко матерям и, естественно, деньги быстро растаяли. Не таков был Изик. Он сразу завёл сберкнижку и, оставив на руках какой-то минимум, положил большую часть под проценты. Через пару недель поистратившиеся лейтенанты стали обращаться к Изику за помощью. Я был невольным свидетелем того, как он долго объяснял заёмщику, что деньги это некая особая ценность, что к ним следует относиться бережно, храня и накапливая, что они лучше всякого друга помогут в трудной ситуации, что это высшая власть над человеком. Только после этой лекции он снял с книжки требуемую сумму и, предупредив, что вернуть следует столько, чтобы он не потерпел убытка, вручил товарищу.
Первым не выдержал испытания нервов, всегда весёлый и разбитной, лейтенант Орлов:
- Изик, давай обойдёмся без нотаций, и я верну тебе на пять процентов больше долга?
Изик, не моргнув глазом, согласился. С тех пор все занимавшие возвращали свой долг с процентами, большими, чем давала сберегательная касса. Никто не роптал, ростовщик был счастлив! Ребята только посмеивались над его причудой. Русские люди широки душой, великодушны, щедры и добры от природы и склонны к всепрощению! Я же, узнав об этом, подумал: «Должно быть, генетики правы, и я являюсь свидетелем того, как предки Изика – торговцы, менялы и ростовщики – передали ему эту страсть к деньгам, почитание их за божество по наследству! И, несмотря на то, что общество с октября 1917 года существенно изменилось, изменилась система ценностей, в нём осталось достаточно много людей, готовых вернуться в мир, где поклоняются золотому тельцу!» Признаюсь, первая встреча с таким человеком была мне крайне неприятна! Я и сегодня не изменил к ним своего отношения! Как раз в тот год я впервые прочитал рассказ И.С. Тургенева «Жид», и он натолкнул меня на мысль, что Изик и ему подобные, как и герой рассказа Тургенева, за деньги могут продать и свою дочь, и мать, и государственные тайны, и Родину.
Время шло. Ровно через месяц я доложил своему начальнику, что Курс молодого бойца вверенная мне молодёжь освоила и оценки выставлены. Тот выборочно проверил мою объективность, после чего все вновь прибывшие были распределены по научным лабораториям. Я, как крёстный отец, продолжал с интересом следить за военной судьбой своих крестников. В целом, мои прогнозы оправдались. Те, на кого я возлагал надежды, вписались в новые для них коллективы, быстро освоились и стали хорошими научными работниками. В дальнейшем, после прохождения обязательной двухгодичной службы, часть из них остались в кадрах Вооружённых сил, сделала хорошую военную и научную карьеру.
Изик в научной работе в лучшую сторону тоже не выделялся. Кроме быстрого устного счёта (он отлично производил в уме арифметические действия над трёх - и четырёхзначными числами), других выдающихся способностей не проявил. Зато проявил способность при всяком удобном случае увильнуть от работы, свалить её на кого-либо другого. Получая дополнительное задание, он обязательно негодовал:
- Но почему это должен делать именно я!? Ведь за это мне никто не заплатит!
Естественно, коммерческий подход к делу не способствовал улучшению к нему отношения со стороны сослуживцев и начальников. Мы жили в те годы духовными ценностями и понятием «надо»!
В отделе, куда был направлен Изик, работала лаборантка Ниночка: недалёкая, пустая и избалованная родителями девчонка, недавно окончившая школу и не выдержавшая экзамены в ВУЗ. Не красавица, она привлекала внимание своей весенней свежестью первоцвета и врождённым женским кокетством: выбившимся «случайно» из-под шапочки светлым локоном, губками «бантиком», «невзначай» расстёгнутой верхней пуговкой блузки на высокой груди, ножками, с упругими икрами и круглыми коленками, умело демонстрируемыми окружающим молодым мужчинам. Она откровенно говорила, что хочет поскорее выйти замуж и уехать отсюда «в цивилизацию» - в Москву, Ленинград, в крайнем случае, в Новосибирск. Ухажёров вокруг неё крутилось достаточно, но никто не спешил быть осчастливленным ею. Ходили слухи, что отношения с ними не ограничивались только невинными поцелуями. Не отказывая в любви, она надеялась таким способом привязать к себе очередную жертву. На появившегося в её поле зрения Изика, она посмотрела с презрением: «Экое чучело огородное!» У неё были в это время куда более интересные поклонники! Собственно, Изик, понимая, что никаких шансов добиться благосклонности Ниночки на общем фоне у него нет, и не пытался ухаживать. Он скромно сидел за своим столом напротив неё и с завистью поглядывал на более удачливых сослуживцев. Других знакомых девушек в городе у него не было. Приглашённый однажды ребятами на танцплощадку, он увидел здесь, в военном городке, полную свою бесперспективность и более туда не ходил. Однако природа требовала своего, и в скором времени он влюбился в Ниночку. Этого не могло не случиться, ведь она ежедневно была перед его глазами, беззастенчиво возбуждая в нём страсть своими женскими прелестями. Своих чувств скрыть от окружающих он не смог и над ними стали подшучивать:
- Изик, давай, мы тебя женим на Ниночке! Прекрасная будет пара! А какие детки пойдут!? Ты только посмотри на красавицу-невесту!
Гольдман краснел, потел и смущался, как девственница. Ниночка фыркала и убегала. Проходили дни, недели и месяцы, он страдал, она умышленно способствовала этому, кокетничая с другими в его присутствии.
Однако случилось так, что Ниночка забеременела. Об этом узнали все за исключением Изика. С абортом затянула, понадеявшись, что у виновника этого события вдруг родятся отцовские чувства. Потом стало поздно. Вот тогда ребята, продолжая затянувшуюся шутку, и сосватали их. Ниночка согласилась на брак по необходимости, Изик – по зову молодой крови. Через неделю состоялась комсомольско-молодёжная свадьба. Было мало спиртного и много музыки, песен и танцев. Всё происходило, как тогда было принято, под бдительным оком политорганов и начальства. Так, что всякого рода эксцессы были исключены.
Мы с Николаевым стояли у раскрытого окна, курили и смотрели на танцующих, когда он, наклонившись ко мне, сказал:
- А невеста-то с орловской икрой!
Я посмотрел на Орлова. Он был шатеном с карими глазами, русским лицом, возможно, с незначительной примесью татарской крови, и подумал: «Гольдман может так ни о чём и не догадаться, если, конечно, не найдутся доброжелатели. Вряд ли сама Ниночка станет рассказывать ему о тайне происхождения ребёнка! Будет очень жаль только, если из русского, добротного семени Орлова вырастет человек, подобный Изику!»
Вскоре после этой свадьбы истекали два года обязательной военной службы моих крестников. Пятеро из них решили делать гражданскую научную карьеру. Они уезжали в Новосибирск. Прощание было тёплым товарищеским с добрыми взаимными пожеланиями и напутствиями. Военную форму ребята оставили кадровым офицерам, жившим в одном с ними общежитии. Не таков был Изик. С помощью Ниночки он упаковал свои вещи и отправил посылкой. «Продам на рынке, деньги лишними не бывают!» - сказал он товарищам. И в этом был весь Гольдман!
Прошли четыре десятилетия. Многое изменилось с тех пор на моей Родине. Может быть, Изик стал важным и властным банкиром или бизнесменом, ворочающим миллиардами долларов, глубоко почитаемым такими же, как он, поклонниками золотого тельца и их лакеями; хозяином современной России! Возможно, он теперь живёт во дворце, ездит с охраной в чёрном мерседесе и даёт указания правительству! Уж он-то, наверняка, не упустил «своего» при разворовывания наследства СССР! Весьма вероятно, что его туповатая и бесстыжая (как сегодня говорят раскрепощённая), деловая Ниночка, теперь в свите первой кремлёвской леди! Как ни печально, но всё это очень может быть! Страной ныне правят изики!
30 августа 2004г.
