Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура
Автор книги - А. Кошелев
(https://d.radikal.ru/d38/2005/18/75d5750c8562.jpg) (https://radikal.ru)
«Тихо вокруг, сопки покрыты мглой.
Вот из-за туч блеснула луна,
Могилы хранят покой…
Тихо вокруг, ветер туман унёс.
На сопках Маньчжурии воины спят,
И русских не слышат слёз.»
Этот трагический вальс родился сто лет назад, во время первой русско-японской войны, после нашего поражения под Мукденом:
«Плачет родная мать, плачет молодая жена,
Плачут все, как один человек,
Злой рок и судьбу кляня!..
Пусть гаолян вам навевает сны,
Спите, герои русской земли,
Отчизны родной сыны.»
Кто мог тогда представить, что вся первая половина XX века пронесётся, словно кружась в этом траурном вальсе, что впереди ещё японская интервенция на русском Дальнем Востоке (1918–1922), множество «пограничных инцидентов» 30-х годов, кровопролитные бои на озере Хасан (1938), «необъявленная война» на Халхин-Голе (1939), участие советских добровольцев в боевых действиях в Китае (1937–1940) и только потом — победный август 1945 года.
Вальс «На сопках Маньчжурии» завершался таким куплетом:
«Спите, сыны, вы погибли за Русь, за Отчизну,
Но верьте, ещё мы за вас отомстим
И справим кровавую тризну.»
Наши деды сдержали слово. В сентябре 1945 года разгромленная Япония капитулировала.
В этой книге, посвященной 60-летию Победы над Японией, собраны воспоминания тех, кто бил «самураев» на Халхин-Голе, в Китае и в Маньчжурии, кто в августе 45-го с боями прошел «через Гоби и Хинган» и вновь поднял русское знамя над Южным Сахалином, Курилами и Порт-Артуром:
«Дойдя до Порт-Артура, мы поклонились праху погибших там в начале века русских солдат и сказали: мы вернулись, мы рассчитались за вас.»
«В Сталинском приказе день Победы над Японией был объявлен праздничным. Сейчас эту дату пытаются вычеркнуть из народной памяти. Но нашу Победу, нашу гордость и славу, наше великое прошлое у нас не отнять.»
«Что касается так называемых «спорных территорий» — эта земля полита нашей кровью, это русская земля: была, есть и будет.»
Сегодня, когда поколение Победителей уходит, когда пересматриваются итоги Второй Мировой, а Япония все более настойчиво требует «возвращения северных территорий» — чем мы можем ответить? Что осталось у нас, «проср…ших» (выражаясь по-сталински) свою страну и своё будущее, кроме памяти о великом прошлом и дедовской славы? Посмеем ли напомнить наглеющим соседям, что в первом варианте «Варяга» был и такой куплет, ныне вычеркнутый и забытый:
«Из гавани гордо мы в битву идём,
Навстречу грозящей нам смерти.
За Веру, Царя и Отчизну умрём —
Держись, желторожие черти!»
Большинство воспоминаний, вошедших в эту книгу, прежде никогда не публиковались. А те, что были напечатаны в малотиражных изданиях, давно стали библиографической редкостью (например, сборник «Была такая война», посвященный событиям на Халхин-Голе, вышел тиражом всего 999 экземпляров).
Хочу поблагодарить за помощь Артема Драбкина, предоставившего для книги ряд материалов своего сайта «Я помню» (www.iremember.ru), и Александра Широкорада, написавшего комментарии и послесловие.
Александр Кошелев
ХАЛХИН-ГОЛ
(май — сентябрь 1939 г.)
Август 1938 года. Дальний Восток, пограничный район между рекой Тумень-Ула и озером Хасан. Советские войска раз за разом штурмуют захваченные японцами сопки Безымянная, Заозёрная, Чёрная, Пулемётная горка. После тяжелейших трёхдневных боев неприятель вытеснен с нашей территории, высоты очищены от «самураев», а над Заозёрной вновь поднят красный флаг.
Однако победа получилась неубедительной — бои непредвиденно затянулись, наши потери в два с лишним раза превысили японские.
И уже не остаётся сомнений, что хасанские события — лишь первый раунд схватки, что продолжение следует. В конце 30-х вся страна знает, что на Востоке «тучи ходят хмуро», а самураи готовы вновь «перейти границу у реки».
И действительно, после хасанских боев не прошло и года, как грянул новый пограничный конфликт — теперь уже в Монголии, на реке Халхин-Гол.
(https://d.radikal.ru/d42/2005/dd/29dd4d920104.jpg) (https://radikal.ru)
Предыстория конфликта
[/b]
С начала 1930-х годов японское правительство вынашивало агрессивные планы в отношении Монгольской Народной Республики. Ещё в 1933 г. военный министр Японии генерал Араки потребовал оккупации Внешней Монголии, которая «обязательно должна быть Монголией Востока». Начиная с 1935 г. на японских официальных картах линия государственной границы в районе реки Халхин-Гол стала переноситься вглубь МНР на расстояние до 20 км.
В конце января японо-маньчжурские войска напали на погранзаставы Халхин-Сумэ и «Монголрыба», оставленные монгольскими пограничниками без боя. Для предотвращения конфликта в июне 1935 г. начались переговоры о демаркации государственной границы между Монголией и Маньчжоу-Го. Но позиции сторон сразу же разошлись. Представитель Японии от имени правительства Маньчжоу-Го потребовал допустить «в соответствующие пункты на территории МНР (в том числе и в Улан-Батор) для постоянного проживания своих уполномоченных, которые будут пользоваться правом свободного передвижения». Монголия отвергла эти требования «как прямое покушение на суверенитет и независимость МНР». В итоге переговоры были прерваны. При этом представитель Маньчжоу-Го заявил: «В дальнейшем все вопросы мы собираемся решать по своему усмотрению».
В марте 1936 г. на монголо-маньчжурской границе произошло несколько мелких стычек. В ответ на это 12 марта между СССР и МНР был подписан протокол о взаимной помощи, а Сталин в интервью американскому журналисту предупредил: «В случае если Япония решится напасть на Монгольскую Народную Республику покушаясь на её независимость, нам придётся помочь Монгольской Народной Республике». 31 мая, выступая на сессии Верховного Совета, председатель Совнаркома СССР и нарком иностранных дел Молотов подтвердил, «что границу МНР мы будем защищать так же решительно, как и свою собственную границу».
В соответствии с договором о взаимопомощи в сентябре 1937 г. в Монголию был введён «ограниченный контингент» советских войск в составе 30 тысяч человек, 265 танков, 280 бронемашин, 5000 автомобилей и 107 самолётов. Штаб корпуса советских войск, получивший наименование 57-го особого, обосновался в Улан-Баторе. Командовал корпусом Н. В. Фекленко.
Тем не менее, японцы продолжали готовиться к нападению на МНР. Японское командование не случайно выбрало для вторжения район у реки Халхин-Гол — со стороны Маньчжурии сюда вели две железные дороги, ближайшая станция находилась всего в 60 км от намеченного района боевых действий. А вот от советской железнодорожной станции Борзя до Халхин-Гола было более 750 км, и растянутость коммуникаций сильно затрудняла сосредоточение советско-монгольских войск, их снабжение боеприпасами и продовольствием.
Приходится признать, что накануне конфликта и командование монгольского погранкорпуса, и комкор Фекленко проявили непростительную безпечность. Государственная граница за рекой Халхин-Гол фактически не охранялась, да и на западном берегу не было стационарных постов наблюдения — лишь иногда здесь проезжали монгольские конные дозоры. Комсостав 57-го особого корпуса угрожаемого района не изучал. Рекогносцировок на местности не было. Бойцы отвлекались на дровозаготовки на длительные сроки.
(https://d.radikal.ru/d23/2005/d7/ecdfaea575f6.jpg) (https://radikal.ru)
(https://a.radikal.ru/a29/2005/b0/4594b7fcf923.jpg) (https://radikal.ru)
Иначе действовали японцы. Задолго до нападения они произвели рекогносцировку будущего района боевых действий, издали отличные карты, совершили много разведывательных полётов не только в приграничной полосе, но и над монгольской территорией. С комсоставом предназначенных для операции частей и соединений были проведены полевые выезды. Войска обучались с учётом условий данной местности.
С января 1939 г. японцы возобновляют провокации в районе Халхин-Гола — совершают набеги на монгольскую территорию, обстреливают пограничников, нападают на сторожевые посты. А в середине мая приступают к развёртыванию полномасштабных боевых действий.
Начало боёв
11 мая около двухсот японо-маньчжур в сопровождении грузового автомобиля и «Пикапа», вооружённые ручными пулемётами и 50-мм миномётами, нарушив границу, совершили нападение на монгольскую заставу численностью в двадцать человек и преследовали их до реки Халхин-Гол. Здесь к пограничникам подошло подкрепление; завязался бой, длившийся около 12 часов. Нарушители были отброшены.
14 мая триста японо-маньчжурских всадников вновь вторглись на территорию МНР, заняли Дунгур-Обо и вышли к реке Халхин-Гол.
15 мая пограничники наблюдали в районе Дунгур-Обо до семисот вражеских всадников, семь бронемашин, один танк и автомашины с пехотой.
Японская авиация неоднократно нарушает границу, обстреливает и бомбит монгольские погранзаставы. Так, 15 мая пять японских бомбардировщиков совершили налёт на расположение 7-й заставы (западнее Дунгур-Обо) и сбросили 52 бомбы. В результате было убито 2 и ранено 19 цириков.
Все эти события ясно указывали, что японцы развёртывают серьёзную операцию, но командование 57-го особого корпуса продолжало расценивать их как «мелкие пограничные пустяки». Хотя на Халхин-Голе уже пятый день шли бои с регулярными японо-маньчжурскими войсками, поддержанными авиацией, 15 мая командование особого корпуса выехало на лесоразработки за 130 км от Улан-Батора. И только приказ наркома обороны Ворошилова от 16-го числа заставил Фекленко наконец принять меры по приведению войск в боевую готовность.
К реке Халхин-Гол была направлена 6-я кавалерийская дивизия МНР, а также оперативная группа 11-й танковой бригады — в составе стрелково-пулемётного батальона, роты бронемашин и 76-мм батареи — под командованием старшего лейтенанта Быкова. 20 мая он выслал на восточный берег Халхин-Гола разведку, которая была встречена сильным ружейно-пулемётным огнём и после 4-часового боя отошла обратно. Однако на следующий день авангарду отряда Быкова совместно с монгольской кавалерией удалось вытеснить неприятеля на территорию Маньчжурии, выйти к границе и занять оборону.
Тем временем японский посол в Москве был вызван на Кузнецкий Мост в Народный комиссариат иностранных дел, где Молотов от имени советского правительства сделал ему официальное заявление: «Мы получили сведения о нарушении границы Монгольской Народной Республики японо-маньчжурскими войсками, которые напали на монгольские части в районе Номон-Кан-Бурд-Обо, а также в районе Донгур-Обо. В воинских частях МНР имеются раненые и убитые. В этом вторжении в МНР участвовали также японо-маньчжурские самолёты. Я должен предупредить, что всякому терпению есть предел, и прошу посла передать японскому правительству, чтобы больше этого не было. Так будет лучше в интересах самого же японского правительства». Японский посол немедленно передал в Токио текст этого заявления. Однако ответа не последовало.
(https://d.radikal.ru/d29/2005/1a/c9f651c3161c.jpg) (https://radikal.ru)
С 25 мая японцы приступили к сосредоточению в районе Номонхан-Бурд-Обо больших сил из состава 23-й пехотной дивизии и маньчжурской конницы. На рассвете 28 мая японо-маньчжуры начали внезапное наступление и, оттеснив монгольский кавалерийский полк и левофланговую роту отряда Быкова, глубоко охватили наш левый фланг, угрожая переправе. Сам Быков, пытавшийся организовать контратаку, попал под плотный пулемётный огонь и едва избежал плена, бросив застрявший в грязи броневик. Монголо-советские части в безпорядке отошли на Песчаные бугры в 2–3 км от переправы, где и задержали противника.
В это время 149-й стрелковый полк майора Ремизова, подошедший на автомобилях из Тамцак-Булака, не дождавшись сосредоточения всех сил, с хода вступил в бой. Подразделения полка действовали не согласованно, без взаимодействия с артиллерией. Управление боем было организовано плохо, а с наступлением темноты и вовсе утеряно.
Перестрелка продолжалась всю ночь. На следующее утро бой возобновился и шёл с переменным успехом. На правом фланге роты Быкова не смогли удержаться на занятых высотах и отошли, по ошибке обстрелянные собственной артиллерией. Зато на левом фланге наши огнемётные танки при поддержке пехоты разгромили японский разведывательный отряд подполковника Азума, который был убит.
(https://c.radikal.ru/c28/2005/13/866c46a44c08.jpg) (https://radikal.ru)
К вечеру бой наконец затих. Складывается впечатление, что обе стороны сочли себя проигравшими — истощённые непрерывными двухдневными боями, понеся ощутимые потери, японцы поспешно отвели войска за линию границы, но и советские части отступили на западный берег Халхин-Гола (командир 57-го особого корпуса Фекленко сообщил в Москву, что отойти пришлось «под натиском противника», и объяснял поражение полным господством в воздухе вражеской авиации). Мало того — сам факт отступления японцев наша разведка обнаружила лишь 4 дня спустя.
По итогам майских боёв, которые трудно назвать успешными, Фекленко был снят с должности; на смену ему назначен Г. К. Жуков.
(https://c.radikal.ru/c20/2005/47/4bb997ed1ec6.jpg) (https://radikal.ru)
Борьба за господство в воздухе
Война на Халхин-Голе началась неудачно и для советских лётчиков. Майские бои выявили подавляющее превосходство вражеской авиации. 21 мая японцы безнаказанно сбили связной самолёт Р-5. Первый воздушный бой, состоявшийся на следующий день, также завершился в пользу японских асов — в 12 ч 20 мин звено И-16 и пара И-15, барражировавшие над Халхин-Голом, столкнулась с пятёркой японских истребителей. Заметив их, пилот Лысенков в одиночку бросился на врага и был сбит, остальные советские самолёты в бой не вступили.
Располагая сведениями об усилении вражеской авиации в зоне конфликта и повышении её активности, советское командование также наращивало свои воздушные силы: в конце мая на помощь 100-й смешанной авиабригаде, дислоцировавшейся на территории МНР, из Забайкалья прибыли 22-й истребительный авиаполк и 38-й бомбардировочный, — однако сразу переломить ситуацию не удалось.
(https://a.radikal.ru/a08/2005/5b/0cf11448c6d3.jpg) (https://radikal.ru)
27 мая эскадрилья И-16 в составе восьми самолётов находилась в засаде на передовом аэродроме в районе горы Хамар-Даба с задачей при появлении воздушного противника взлететь и уничтожить его. Всего за этот день эскадрилья произвела четыре вылета по тревоге. В первых трёх встреч с противником не было, но зато два летчика сожгли моторы своих машин. Во время четвёртого вылета у командира эскадрильи не запустился мотор. Он приказал лётчикам, которые запустили моторы, взлететь раньше него. Лётчики взлетели и взяли курс к линии фронта. Командир эскадрильи, запустив мотор, взлетел последним. Шесть истребителей И-16 следовали к границе по одному, на маршруте набирая высоту. Над Халхин-Голом эти самолёты-одиночки, находясь на высоте 2000–2200 м, встретились с двумя звеньями истребителей противника, которые шли в строю. Силы были слишком неравны, наши лётчики оказались в заведомо проигрышной позиции, поэтому после первой же атаки, развернувшись, стали уходить на свою территорию, а противник, находясь выше, преследовал их до аэродрома и даже расстреливал после посадки. В итоге два лётчика из шести погибли (в том числе и командир эскадрильи), один был ранен, ещё двое сожгли моторы.
В тот же вечер у командования 57-го особого корпуса состоялся неприятный разговор по прямому проводу с наркомом обороны Ворошиловым, который высказал недовольство Москвы потерями советской авиации.
(https://d.radikal.ru/d35/2005/d1/6d4ea292bd8a.jpg) (https://radikal.ru)
(https://c.radikal.ru/c14/2005/c9/69d727c67d7a.jpg) (https://radikal.ru)
Но поистине «чёрным» для наших летчиков стал следующий день, 28 мая. С утра был получен приказ на вылет «в район действия наземных войск» двадцати истребителей И-15бис, однако в воздух успело подняться лишь первое звено, когда последовало распоряжение «вылет прекратить». Поскольку радиосвязи с уже взлетевшей тройкой не было, лётчики не получили предупреждения, что остались одни, продолжили выполнять задание и над Халхин-Голом были атакованы превосходящими силами противника — никто из них из этого неравного боя не вернулся.
Три часа спустя ещё одна эскадрилья И-15 была застигнута врасплох атакой
из-за облаков и потеряла в скоротечном бою семь истребителей из десяти, сбив лишь один самолёт противника.
Таким образом, счёт майских боёв был 17:1 в пользу японской авиации. После такого разгрома советские истребители не появлялись над Халхин-Голом больше двух недель, а «японские бомбардировщики безнаказанно бомбили наши войска».
Москва отреагировала незамедлительно, приняв чрезвычайные меры по усилению нашей авиации в зоне конфликта. Уже 29 мая в Монголию вылетела группа лучших советских асов во главе с заместителем начальника ВВС РККА Смушкевичем. Всего за три недели они успели сделать невероятно много — была налажена боевая учёба летного состава, радикально улучшено снабжение, создана целая сеть новых взлётно-посадочных площадок, численность авиагруппировки доведена до 300 машин (против 239 японских). И когда начался следующий раунд воздушных боёв над Халхин-Голом, японцы встретили уже совсем другого противника.
(https://c.radikal.ru/c10/2005/09/5c694142a74a.jpg) (https://radikal.ru)
Наши лётчики взяли реванш за майские поражения уже 22 июня: после ожесточённого двухчасового боя японцы вынуждены были спасаться бегством, недосчитавшись 30 самолётов (сами они, впрочем, признали потерю лишь семи машин, однако специалисты, работавшие с документами, утверждают, что, как правило, японская сторона в официальных сводках занижала цифры собственных потерь где-то наполовину). И хотя наши потери в тот день также были велики — 17 самолётов, — это была несомненная победа, первая с начала войны в воздухе.
24 июня произошло ещё три столкновения с противником, причём дважды японцы не принимали боя, рассеиваясь и уходя на свою территорию после первой же атаки. Их попытка перехватить группу советских бомбардировщиков, возвращавшихся с задания, также закончилась безрезультатно — бортовые стрелки смогли отбиться от истребителей. В тот же день впервые был взят в плен японский пилот, выпрыгнувший с парашютом из подбитого самолёта над нашей территорией. Другой «самурай» в схожей ситуации предпочел выстрелить себе в висок.
А вот майору Забалуеву, командиру 70-го истребительного авиаполка, повезло больше. 26 июня, во время очередного воздушного боя, ему пришлось совершить вынужденную посадку в японском тылу. К подбитому самолёту уже спешили баргутские всадники, когда капитан Сергей Грицевец посадил свой И-16 рядом с машиной командира, буквально втащил его к себе в кабину, втиснув в узкое пространство между бронеспинкой и бортом, и взлетел на глазах у растерянных врагов. [1]
1 - Справедливости ради, надо сказать, что и японские пилоты несколько раз с риском для жизни садились в глубине монгольской территории, чтобы подобрать своих сбитых летчиков.
(https://d.radikal.ru/d41/2005/af/a406e2247423.jpg) (https://radikal.ru)
Убедившись, что справиться с русской авиацией в воздушных боях не удастся, японцы решили уничтожить её на земле, нанеся внезапный удар по нашим аэродромам. Рано утром 27 июня 30 японских бомбардировщиков под прикрытием 74 истребителей атаковали аэродромы в Тамцак-Булаке и Баин-Бурду-Нур. В первом случае приближение вражеских бомбардировщиков было вовремя обнаружено, и на перехват успели подняться истребители 22-го авиаполка — после боя японцы недосчитались пяти самолётов, сбив лишь три наших. А вот при налёте на аэродром 70-го истребительного полка им удалось достичь тактической внезапности, так как телефонная линия, связывавшая лётное поле с постами воздушного наблюдения, была перерезана японскими диверсантами. В результате на земле и на взлёте было уничтожено 16 советских самолётов, а японцы потерь не имели. В тот же день они совершили налет ещё и на тыловой аэродром в Баин-Тумене, сбив на взлёте один истребитель.
(https://d.radikal.ru/d13/2005/6b/e61020b65511.jpg) (https://radikal.ru)
Японское командование попыталось раздуть свой тактический успех и выдать его за полный разгром советской авиации, объявив об уничтожении полутора сот самолётов, — но, похоже, даже сами японцы не очень верили этим победным реляциям. Несмотря на отдельные успехи, прежнее господство в воздухе было ими утрачено — прекратились «безнаказанные бомбардировки» наземных войск, воздушные бои отныне и до конца июля шли с переменным успехом, причём чаша весов постепенно склонялась на нашу сторону.
К концу июня японцы сосредоточили в районе боевых действий всю 23-ю пехотную дивизию и половину 7-й, два танковых полка, артиллерийский, инженерный и три маньчжурских кавалерийских.
(https://c.radikal.ru/c04/2005/e9/9e5ba0b4b640.jpg) (https://radikal.ru)
По замыслу японского командования, во «второй период номонханского инцидента» предполагалось нанести удар по западному берегу Халхин-Гола, в тыл советско-монгольским войскам.
Ударная группа под командованием генерал-майора Кобаяси в составе 71-го и 72-го пехотных полков, усиленных артиллерией, имела задачу переправиться через реку в районе горы Баин-Цаган и продвигаться на юг, отрезая нашим частям пути отхода с восточного берега. 26-й пехотный полк, посаженный на автомобили, должен был действовать на заходящем фланге ударной группы и не допускать подхода советских резервов, а в случае отступления наших частей преследовать их. Переправу и продвижение ударной группы обезпечивал 23-й инженерный полк.
Сковывающая группа под командованием генерал-лейтенанта Ясуока, в которую, кроме пехоты и кавалерии, были включены оба танковых полка, должна была действовать против советских частей на восточном берегу Халхин-Гола, дабы воспрепятствовать их прорыву из «котла», а затем и полностью уничтожить.
Японцы начали наступление в ночь со 2 на 3 июля. В 9 часов вечера советские части, находившиеся в боевом охранении, были атакованы танками и пехотой. В упорном бою батарея лейтенанта Алёшкина подбила до десяти японских танков, но остальные прорвались на огневую позицию и принялись давить орудия и утюжить щели с укрывшимися в них бойцами. Однако лёгкие японские танки не смогли нанести существенного вреда. Поломав у орудий правила и перепахав окопы, они стали уходить. Тогда артиллеристы выскочили из укрытий и открыли огонь по отходящим танкам, подбив ещё несколько машин. Развернувшись, танки снова атаковали батарею. Так повторялось трижды. Наконец, атака была отбита.
(https://a.radikal.ru/a43/2005/f6/3fc44846522c.jpg) (https://radikal.ru)
На следующий день состоялся первый поединок между советскими и японскими танкистами. Несмотря на численное превосходство, японцы так и не смогли продвинуться ни на шаг, потеряв семь танков против трёх советских.
Ещё более тяжёлые потери неприятель понёс при столкновении с разведбатом 9-й мотоброневой бригады — наши пушечные броневики БА-10 действовали образцово, расстреляв из укрытия наступающие порядки противника, уничтожив 9 танков и не потеряв ни одной бронемашины.
Иначе как разгромом эти события не назовёшь — только 3 июля в ходе неудачных атак японцы потеряли на восточном берегу Халхин-Гола больше половины бронетехники (44 танка из 73). Вскоре оба их танковых полка были выведены в тыл.
(https://a.radikal.ru/a24/2005/51/a979538aa0ca.jpg) (https://radikal.ru)
Гораздо успешнее поначалу развивалось наступление ударной группы Кобаяси. Переправившись через реку на рассвете 3 июля и сломив слабое сопротивление 15-го монгольского кавалерийского полка, японцы быстро двинулись на юг, заходя в тыл основным советско-монгольским силам, которые вели оборонительные бои на восточном берегу Халхин-Гола. Положение становилось угрожающим. Разрозненные контратаки броневиков и танкистов, ценой больших потерь, позволили приостановить продвижение противника к переправам и выиграть время до подхода основных резервов.
(https://d.radikal.ru/d25/2005/b9/83a49a8579be.jpg) (https://radikal.ru)
Около 11.30 перешла в контрнаступление 11-я танковая бригада — с ходу, без предварительной разведки, не имея сведений о противнике, без пехотной поддержки. Понеся страшные потери — больше половины танков и личного состава, — бригада взломала оборону японцев, лишь немного не дойдя до их переправы. Вместе с танкистами должны были наступать 24-й мотострелковый полк и отряд монгольской конницы, но мотострелки во время марша сбились с пути и атаковали с полуторачасовым опозданием, а кавалерия была рассеяна артиллерией и авиацией противника. В 15.00 подошёл бронебатальон 7-й мотоброневой бригады и был с марша брошен в бой, однако, встреченный сосредоточенным огнём противотанковых орудий, расстреливавших броневики в упор, вынужден был отступить, потеряв 33 бронемашины из 50. Вечером была организована ещё одна, теперь уже общая, атака, но японцы, охваченные с трёх сторон, прижатые к реке, смогли укрепиться на горе Баин-Цаган, создали эшелонированную оборону и оказали упорное сопротивление, отразив все приступы. Приходится признать, что управление боем в тот день оставляло желать лучшего — прибывающие советские резервы бросались в наступление поодиночке, взаимодействие между ними было организовано лишь под вечер, когда все части уже понесли тяжёлые потери и были обезкровлены в результате несогласованных атак.
Перестрелка продолжалась до утра. На следующий день японцы начали отводить свои войска обратно на правый берег Халхин-Гола. Возле единственного моста, забитого пехотой и техникой, скопились огромные толпы, по которым работали наши авиация и артиллерия. Как утверждают советские источники «единственный понтонный мост, наведённый японцами для переправы, оказался ими же преждевременно взорванным. Охваченные паникой, японские солдаты и офицеры бросались в воду и тонули на глазах наших танкистов. В районе горы Баин-Цаган противник потерял тысячи солдат и офицеров, а также огромное количество вооружений и боевой техники, брошенной здесь». Однако сами японцы признают потерю лишь 800 человек (10 % ударной группировки), утверждая, что якобы успели эвакуировать всю тяжёлую технику и взорвали мост лишь полностью завершив переправу.
(https://b.radikal.ru/b38/2005/73/9c3fe77ed04a.jpg) (https://radikal.ru)
После поражения при Баин-Цагане японское командование попыталось взять реванш на восточном берегу Халхин-Гола. В ночь с 7 на 8 июля неприятелю удалось потеснить наши правофланговые батальоны, которые смогли вновь закрепиться лишь в 3–4 км от реки. [2]11 июля японцы захватили высоту Ремизова, но дальнейшее их продвижение было остановлено огнём артиллерии и контратаками танков. В ночь на 12 июля, воспользовавшись ошибкой командования, японский отряд сумел глубоко вклиниться в нашу оборону, взяв под пулемётный обстрел переправу, но к утру был окружён в одном из котлованов и после ожесточённого боя уничтожен. Этот котлован потом прозвали «самурайской могилой».
2 - Во время этих боев погиб командир 149-го мотострелкового полка майор Ремизов. Его именем была названа высота, за которую в августе шли самые жестокие бои и где был подавлен последний очаг сопротивления японцев.
Во второй половине июля — начале августа затишье ещё трижды прерывалось кратковременными боями, в которых противники понесли ощутимые потери, но не добились сколько-нибудь значимых результатов. Тем временем обе стороны продолжали наращивать силы, перебрасывая в район боевых действий свежие подкрепления.
Продолжалась борьба за господство в воздухе, в ходе которой инициатива окончательно перешла к советской авиации. В июле наши лётчики несколько раз атаковала аэродромы противника на территории Маньчжоу-Го. Так, 27 июля две эскадрильи И-16 произвели штурмовку аэродрома Ухтын-Обо, застав неприятеля врасплох и безнаказанно расстреляв на земле 4 японских истребителя и 2 бензозаправщика. 29 июля состоялось боевой крещение пушечных И-16, которые участвовали в налёте на вражеский аэродром в районе озера Узур-Нур. И вновь неприятеля удалось застать врасплох. Штурмовики уничтожили на стоянках 2 вражеских самолёта и повредили ещё девять. В тот же день был нанесён повторный удар — с ещё более впечатляющими результатами: на этот раз повезло «подловить» японцев при заходе на посадку, когда они были совершенно безпомощны, и сбить сразу три истребителя, ещё один был сожжён на земле. И опять наши лётчики вернулись из боевого вылета без потерь. 2 августа, во время очередной атаки на японский аэродром в районе Джинджин-Сумэ, на взлёте был расстрелян самолёт полковника Кацуми Абэ, а на земле уничтожены сразу шесть машин, не считая повреждённых.
(https://c.radikal.ru/c41/2005/8e/81f87495595f.jpg) (https://radikal.ru)
В воздушных боях начала августа наши лётчики также действовали всё более уверенно, нанося противнику невосполнимые потери — в эти дни погибли ещё несколько японских асов. А учитывая двукратное численное превосходство над противником, достигнутое к этому времени, вполне можно говорить о завоевании советской авиацией господства в воздухе, что будет подтверждено её действиями во время генерального наступления.
[/font][/size]
Генеральное наступление
В середине августа был утверждён план операции по разгрому японских войск, согласно которому следовало, сковав противника в центре, двумя фланговыми ударами прорвать его оборону, окружить японскую группировку между рекой Халхин-Гол и государственной границей и полностью уничтожить. Для этой цели создавались три группы — Южная, Центральная и Северная, — которым были поставлены следующие задачи:
(https://a.radikal.ru/a05/2005/4b/a545b1fe14c2.jpg) (https://radikal.ru)
1) Южной группе под командованием полковника Потапова (57-я стрелковая дивизия, Q-я мотоброневая бригада, 6-я танковая бригада (без 1-го батальона), 8 кавалерийская дивизия, 185-й артполк, дивизион СУ-12, два танковых батальона и стрелково-пулемётный батальон 11-й танковой бригады, 37-й дивизион противотанковых орудий, рота танков XT-26): наступать в направлении Номон-Кан-Бурд-Обо и во взаимодействии с Центральной и Северной группами окружить и полностью уничтожить японскую группировку южнее и севернее реки Хайластын-Гэл; ближайшая задача — уничтожить противника на южном берегу реки Хайластын-Гол, в дальнейшем — на северном берегу реки Хайластын-Гэл; при появлении резервов уничтожить их в первую очередь; 8-ой монгольской кавалерийской дивизии обезпечивать правый фланг.
2) Центральной группе (82-я и 36-я мотострелковые дивизии): атаковать с фронта, сковав противника огнём на всю глубину и лишив его возможности манёвра к флангам.
3) Северной группе под командованием полковника Олексеенко (7-я мотоброневая бригада, 601-й стрелковый полк, 82-й гаубичный полк, два батальона 11-й танковой бригады, 87-й противотанковый дивизион, 6-я монгольская кавалерийская дивизия): наступать в направлении озер 6 км северо-западнее Номон-Кан-Бурд-Обо и во взаимодействии с 36-й мотострелковой дивизией и Южной группой окружить и уничтожить противника севернее реки Хайластын-Гол; 6-й кавалерийской дивизии монгольской армии обезпечивать левый фланг.
4) Резерву (212-я авиадесантная бригада, 9 мотоброневая бригада, 1-й батальон 6-й танковой бригады): к утру 20 августа сосредоточиться в районе 6 км юго-западнее Сумбур-Обо и быть в готовности развить успех Южной или Северной группы.
5) Военно-воздушным силам: нанести удар до артподготовки по ближайшим резервам и по главной полосе обороны противника.
Истребители должны прикрывать действия бомбардировщиков СБ и наземных войск, а в случае подхода резервов противника обрушиться на них всеми силами. Продолжительность артподготовки — 2 часа 45 минут.
(https://d.radikal.ru/d23/2005/e4/fa851bea29c0.jpg) (https://radikal.ru)
Особое внимание уделялось дезинформации противника с целью создать у него впечатление о переходе наших частей к обороне. Для этого войскам рассылалась «Памятка бойцу в обороне». Передавались ложные сводки о построенных оборонительных сооружениях и запросы на инженерное имущество. Прибывшая на фронт мощная звуковещательная станция производила имитацию забивки кольев, создавая полное впечатление больших оборонительных работ. Все передвижения войск совершались только ночью. Чтобы приучить японцев к шуму танков, за 10–12 дней до наступления вдоль фронта постоянно курсировало несколько машин со снятыми глушителями. Все эти мероприятия оказались весьма ффективными, позволив ввести противника в заблуждение и застать врасплох.
Накануне наступления были проведены тщательные рекогносцировки переднего края японской обороны, во время которых командный состав в целях маскировки одевался в красноармейскую форму, а танкисты — в общевойсковую. Данные о боевых порядках и оборонительных сооружениях противника уточнялись воздушной разведкой с фотографированием местности и ночными поисками, сопровождавшимися захватом «языков».
Хотя советская пропаганда настолько раздувала значение партийно-политической работы на фронте, что со временем это словосочетание стало вызывать лишь усмешку, — тем не менее идеологический фактор не следует недооценивать: партийно-политическая работа, несомненно, укрепила наступательный порыв советских войск. В идеологической кампании участвовали многие известные писатели, побывавшие на Халхин-Голе, в том числе и Константин Симонов, не стеснявшийся в выражениях:
«Мы всякую жалость забудем в бою,
Мы змей этих в норах отыщем,
Заплатят они за могилу твою
Безкрайним японским кладбищем!»
«Нате, вам, получайте!
Раз война, так война:
Ни одного японца
Не оставим на семена!»
(https://b.radikal.ru/b23/2005/71/7cd388df859d.jpg) (https://radikal.ru)
На рассвете 20 августа 150 бомбардировщиков СБ под прикрытием 144 истребителей нанесли сокрушительный удар по переднему краю, скоплениям войск и артиллерийским позициям японцев. Бомбометание производилось с высоты 2000 м на максимальных скоростях с уходом от цели левым разворотом. Успешные действия советских бомбардировщиков вынудили противника открыть зенитный огонь, что позволило обнаружить расположение его огневых точек и нанести по ним массированный штурмовой удар. В результате японская зенитная артиллерия была временно подавлена, и второй эшелон бомбардировщиков без помех атаковал вражеские позиции со средних высот, не встретив серьёзного противодействия: японские истребители над полем боя не появлялись.
(https://c.radikal.ru/c13/2005/ef/117e046f0db0.jpg) (https://radikal.ru)
В 6.15 открыла огонь советская артиллерия. Артподготовка продолжалась 2 часа 45 минут. За 15 мин до её окончания был проведен повторный авианалёт. На этот раз японские перехватчики подоспели вовремя и, прорвавшись сквозь истребительное прикрытие, атаковали наши бомбардировщики над целью, повредили три машины (все они благополучно вернулись на аэродром), но воспрепятствовать прицельному бомбометанию так и не смогли.
(https://a.radikal.ru/a41/2005/ab/749f589718ea.jpg) (https://radikal.ru)
В 9 часов утра советские войска перешли в наступление по всему фронту. Наибольших успехов в этот день добилась Южная группа, овладевшая Большими песками несмотря на то, что действовала без поддержки танков: 6-я танковая бригада, задержавшись на переправе из-за плохо подготовленных съездов и въездов, опоздала на 4 часа и в наступлении не участвовала. Центральная группа также в основном выполнила задачу дня, не только связав неприятеля боем, но и продвинувшись вперёд на 0,5–1 км. С самыми серьёзными трудностями столкнулась Северная группа, которая так и не смогла прорвать японскую оборону, недооценив силы противника. Командование предполагало, что на высоте «Палец» обороняется не больше двух японских рот и рассчитывало взять её с ходу — но неожиданно наткнулось на отчаянное сопротивление: лишь в ходе боёв выяснилось, что японцы создали здесь мощный опорный пункт, который продержался четверо суток.
(https://a.radikal.ru/a25/2005/fe/2075c16f0a7a.jpg) (https://radikal.ru)
Весь день 20 августа советская бомбардировочная авиация работала по переднему краю и артиллерийским позициям противника, обезпечивая продвижение наземных войск. А наши истребители не только успешно прикрывали бомбардировщики над полем боя, но и неоднократно штурмовали японские аэродромы, что заставило неприятеля эвакуировать свою авиацию дальше от линии фронта. Можно сказать, что в этот день наши лётчики впервые полностью господствовали в воздухе.
На следующее утро японцы попытались переломить ситуацию, нанеся массированные удары по советским аэродромам, но повторить июньский успех им не удалось — вражеские бомбардировщики были своевременно обнаружены постами ВНОС [3] и встречены советскими истребителями. Лишь первая из трёх волн смогла прорваться к цели, однако отбомбилась поспешно и неэффективно; две остальные были рассеяны истребителями ещё на подходе.
3 - ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение и связь
Не преуспев в подавлении нашей авиации, японское командование попыталось перенацелить свои бомбардировщики для ударов по наступающим наземным войскам, но обе ударные группы были перехвачены истребителями над линией фронта и, сбросив бомбы куда попало, поспешно вышли из боя.
Эти дни стали переломными не только в воздухе, но и на земле. Ещё 21 августа войска Южной группы, усиленные 6-й танковой бригадой, наконец-то вступившей в бой, полностью овладели Большими и Малыми песками и отрезали японо-манчжурским частям, действовавшим южнее реки Хайластын-Гол, выход на восток. На северном направлении 9-я мотоброневая бригада, обойдя блокированную нашими войсками высоту «Палец», вышла к отрогам горы Номонхан-Бурд-Обо, угрожая замкнуть кольцо окружения.
(https://a.radikal.ru/a37/2005/7f/8a31c1b54c62.jpg) (https://radikal.ru)
22 августа части Южной группы разгромили в районе Малых песков японские резервы и приступили к ликвидации отдельных узлов сопротивления. Приходилось штурмовать каждую траншею, каждую огневую точку: орудия били в упор, огнемётные танки выжигали блиндажи и окопы, а затем вперёд шла пехота.
К вечеру 23 августа наконец пала высота «Палец». Этот опорный пункт представлял собой хорошо укреплённый район диаметром до полутора километров с круговой обороной, усиленной противотанковой артиллерией, проволочными заграждениями и блиндажами с бетонированными перекрытиями. «Самураев» пришлось выбивать штыками и гранатами, в плен никто не сдавался. По окончании боёв из окопов и блиндажей извлекли более шестисот вражеских трупов. Окружение японской группировки было завершено.
На следующий день японцы попытались прорвать кольцо извне, крупными силами атаковав позиции 80-го стрелкового полка в районе Больших песков, но были отброшены. Атака повторилась 25 августа — с тем же результатом. Окружённые части также предпринимали попытки вырваться из «котла». На рассвете 27 августа большой японский отряд (до батальона) попробовал отойти на восток по долине реки Хайластын-Гол, но был встречен огнём артиллерии, частью уничтожен, а частью отступил обратно. В тот же день ещё одна группа пыталась выйти из окружения тем же путем, но история повторилась: попав под ураганный огонь, японцы бежали на северный берег Хайластын-Гола, где были добиты 9-й мотоброневой бригадой.
Японские лётчики безуспешно пыталась помочь своим обречённым войскам. Августовские потери авиации были столь велики, что неприятелю пришлось вводить в бой все имеющиеся резервы — на Халхин-Гол перебросили даже подразделения, летавшие на безнадёжно устаревших бипланах. Но война в воздухе была уже безнадежно проиграна — как, впрочем, и на земле.
К утру 28 августа все очаги сопротивления к югу от Хайластын-Гола были ликвидированы. На северном берегу у японцев оставался последний, наиболее укреплённый узел обороны — сопка Ремизова. Блокированная со всех сторон, после мощной артиллерийской подготовки высота была взята советскими войсками. Однако бои здесь затянулись ещё на день — засев в «лисьих норах» и блиндажах, японцы дрались до последнего человека. 30 августа продолжалась ликвидация одиночек и мелких групп, пытавшихся вырваться из окружения или просочиться через порядки советских войск. И лишь к утру 31 августа операция была завершена и территория Монголии полностью очищена от японо-маньчжурских захватчиков.
Сентябрь — последние стычки
Согласно официальной советской версии, бои на реке Халхин-Гол завершились к 1 сентября 1939 г. Но в действительности столкновения на границе продолжались ещё полмесяца. Помимо ежедневных перестрелок, японцы трижды атаковали наши позиции — 4, 8 и 13 сентября. Самым напряжённым был бой 8-го числа, когда в районе высоты Эрис-Улин-Обо двум японским батальонам удалось окружить нашу роту. Однако помощь подоспела вовремя, и неприятель был сначала отброшен советскими танками и пехотой, а затем окружён и уничтожен (только убитыми японцы потеряли в тот день 450 человек).
(https://d.radikal.ru/d22/2005/da/5958ff117375.jpg) (https://radikal.ru)
Ещё более интенсивные бои шли в воздухе. Советские истребители, патрулировавшие границу, неоднократно вступали в схватки с противником.
(https://a.radikal.ru/a08/2005/99/6a4292cd1f36.jpg) (https://radikal.ru)
Только в первых числах сентября состоялось пять воздушных сражений, в которых японцы вновь понесли серьёзные потери. Потом на неделю зарядили дожди, однако 14 сентября, едва погода улучшилась, неприятель попытался нанести бомбовый удар по передовым советским аэродромам, но успеха не имел. На следующий день японцы повторили налёт более крупными силами. Несмотря на то что им удалось застать наших лётчиков врасплох — посты ВНОС предупредили о приближении врага с опозданием, так что истребителям пришлось взлетать под огнём, сразу же потеряв четверых, — операция вновь закончилась для японцев провалом: их бомбардировщики отбомбились неточно, не поразив на земле ни одного самолёта, а тем временем с соседних аэродромов уже спешили подкрепления, атакуя замешкавшегося противника со всех сторон и не позволив безнаказанно выйти из боя. В итоге, даже по собственным данным (обычно заниженным), японцы потеряли десять самолётов, а наши лётчики — только шесть.
Этот воздушный бой стал последним. В тот же день — 15 августа — было подписано соглашение о прекращении огня.
Согласно достигнутой договорённости, 23 сентября советские войска открыли доступ японским похоронным командам на поле боя. По условиям соглашения японские офицеры были при саблях, а солдаты — при штыках, но без огнестрельного оружия. Эксгумация и вывоз трупов продолжались целую неделю. Над японскими позициями по ту сторону границы с утра до поздней ночи стлался чёрный дым — «самураи» сжигали останки своих воинов.
Потери сторон
По окончании боёв советская сторона объявила, что противник потерял на Халхин-Голе 52–55 тысяч человек, из них убитыми не менее 22 тысяч. Японские цифры гораздо скромнее — 8632 убитыми и 9087 ранеными (однако само это соотношение санитарных и безвозвратных потерь вызывает серьёзные подозрения в фальсификации).
По данным статистических исследований, советские войска понесли на реке Халхин-Гол следующие потери в личном составе:
(https://c.radikal.ru/c21/2005/14/49e1ccbc1216.jpg) (https://radikal.ru)
Из поступивших в госпитали военнослужащих, по неполным данным, возвращено в строй 3964 человека, уволено из РККА 355 человек и 720 умерло.
Пленных с обеих сторон было сравнительно немного. По окончании боевых действий СССР вернул Японии 88 человек, а японцы освободили 116 советских граждан.
(https://d.radikal.ru/d15/2005/66/01ce3a536a0e.jpg) (https://radikal.ru)
(https://a.radikal.ru/a03/2005/6b/eda3fc07dc62.jpg) (https://radikal.ru)
Очень высоки оказались наши потери в бронетехнике — 253 танка и 133 бронеавтомобиля, не считая восстановленных в ходе боев. Что неудивительно — ведь именно танковые части вынесли главную тяжесть боёв (не случайно среди Героев Советского Союза, удостоенных этого звания по результатам боёв на Халхин-Голе, больше всего было танкистов). В данной категории сравнение с японскими потерями представляется некорректным, поскольку, в отличие от РККА, противник применял свои танки очень ограниченно, а после катастрофических потерь, понесённых в начале июля, и вовсе вывел оба танковых полка в тыл.
(https://b.radikal.ru/b15/2005/b3/b8b72aae0dfa.jpg) (https://radikal.ru)
Что касается авиации, советские источники приводили такие цифры.
Советские цифры потерь вражеской авиации явно завышены, что, впрочем, совершенно естественно — во все времена и во всех войнах вражеские потери считаются по принципу: «чего его, супостата, жалеть». В этом смысле советские лётчики ещё удивляют своей скромностью — немцы или те же американцы врут куда более беззастенчиво, а уж японские приписки даже фантастическими не назовешь — они просто анекдотичны. Так, «самураи» утверждают, что, потеряв на Халхин-Голе 162 самолёта, сами сбили 1340 советских и ещё 30 уничтожили на земле (то есть раза в два больше, чем у нас там вообще было). Словом, всё как в том старом анекдоте: «Из сорока прорвавшихся на наш берег танков уничтожено восемьдесят».
(https://c.radikal.ru/c16/2005/4d/b6540ec952a9.jpg) (https://radikal.ru) [/size]
Георгий Приймук
лётчик-истребитель
Признаться, война на Халхин-Голе началась для нас неудачно. Мы, по существу, были к ней не готовы. Первый бой, состоявшийся 28 мая, наша эскадрилья проиграла вчистую — мы ещё не умели вести атаку, да и материальная часть оказалась неисправной.
Только взлетели, у моего двигателя отказала тяга — винт вращается вхолостую, самолёт, сломав строй, начинает отставать от эскадрильи; я попытался увеличить обороты, но мотор остановился намертво. Пришлось идти на вынужденную посадку. Выпрыгиваю из кабины, осматриваю свой И-16 — никаких повреждений незаметно, только капот двигателя и нижняя поверхность центроплана забрызганы маслом. Хорошо хоть, аэродром рядом — пригнали оттуда машину-пускач, взяли мой самолёт на буксир и притащили обратно. Вскоре вернулись и остальные истребители эскадрильи — так что, можно сказать, наш первый вылет закончился, едва начавшись. Я пошёл докладывать о неисправности командиру — тот меня облаял, хотя моей вины в остановке мотора не было. Ладно.
Как «безлошадного», меня оставили дежурным по посадочной площадке, поэтому в первом бою мне лично участвовать не довелось, но результаты его я видел собственными глазами. Когда со стороны озера Буир-Нур показались три японских самолёта, наша эскадрилья вновь получила приказ на взлёт. Исправные истребители — а их осталось всего семь — поднимались в воздух один за другим, по мере готовности, и ушли на боевое задание поодиночке, сильно растянувшись, на большой дистанции друг от друга. Эта ошибка стоила нам очень дорого.
Проводив ребят, я подготовил всё к их возвращению — горючее для дозаправки, «полуторку» с пусковым устройством, боеприпасы — и пошёл встречать на посадочную полосу. Долго ждать не пришлось — уже минут через 20 на аэродром вернулся первый из наших истребителей. Смотрю, и у него капот мотора забрызган маслом. Из кабины вылезает Саша Мурмылов и матерится вовсю — на его самолёте обнаружилась та же неисправность, что и на моём: мотор не тянет, винт вращается вхолостую. Спрашиваю: самураев встретили? Тут уж он совсем осатанел — оказывается, когда он нагнал японцев, тех уже было не трое, а больше дюжины, а наших вокруг никого; японцы навалились на него всей группой, сверху, прижали к земле, так что он чудом вывернулся и еле-еле оторвался от преследования; тут ещё и мотор забарахлил — случись это минутой раньше, когда он ещё не вышел из боя, ему бы точно крышка, а так он умудрился дотянуть до аэродрома.
Дальше — больше. Только мы откатили Сашин самолёт с лётного поля в заросли камыша возле озера, где уже стоял мой истребитель, — смотрим, ещё один наш И-16 планирует на посадку с остановленным винтом и приземляется поперёк посадочной полосы. На крыло выбирается Толя Орлов — весь мокрый от пота и тоже злой как чёрт. Срывает шлем — и с размаху о землю. Спрашиваю: что, и у тебя двигатель отказал? Он орёт: «Да разве так воюют?! Мало того, что винт не тянет — так мы ещё и сами подставляемся: японцев много, а мы подходим к ним поодиночке, как безпомощные цыплята, вот они и клюют нас по одному!»
Делать нечего — подгоняем пускач и буксируем уже третий по счёту неисправный истребитель в камыши. Тем временем со стороны озера появляется очередной И-16 — у этого мотор вроде работает исправно — и аккуратно приземляется возле посадочного знака. По номеру вижу, что это машина капитана Савченко. Но не успели мы подбежать к нему, как слышим за спиной пулемётные очереди. Оборачиваемся — с востока на бреющем, всего метрах в десяти от земли, несётся наш И-16, а на хвосте у него висит японский истребитель. Капитан отреагировал первым — прибавил оборотов и сразу пошёл на взлёт, вдогонку за японцем. Но тот не принял боя — заметив спешащего на выручку Савченко, прекратил преследование, резко отвернул влево и скрылся из виду.
(https://c.radikal.ru/c17/2005/b6/b31b78d9cf95.jpg) (https://radikal.ru)
Только мы перевели дух — с другой стороны, и тоже на бреющем, появляется ещё один наш истребитель; с ходу, не набирая высоты, идёт на посадку. Глядим, и у него на хвосте японец! Но вместо того чтобы расстрелять безпомощный на земле И-16, самурай открыл огонь по нашей группе и стоявшему рядом пускачу. Не попал — только поджёг двумя короткими очередями сухую прошлогоднюю траву — и, не повторяя захода, ушёл на восток: должно быть, разглядел приближающийся самолёт Савченко и решил не связываться.
Отогнав японцев, капитан зашёл на посадку — но подожжённая трава уже пылала вовсю, пожар быстро разрастался, охватывая лётное поле, так что Савченко пришлось сделать ещё один круг, выбирая место в стороне от огня, — и тут то ли дым попал ему в глаза, то ли в последний момент всё-таки отказал мотор, но на высоте каких-то пяти метров его самолёт вдруг потерял скорость, резко клюнул носом и врезался в землю, опрокинувшись вверх колёсами.
(https://a.radikal.ru/a37/2005/ad/cfdd81be720b.jpg) (https://radikal.ru)
Мы ещё не добежали до разбившегося истребителя, когда дальше к востоку, километрах в двух от аэродрома, раздался мощный взрыв — там упал другой И-16. Горизонт быстро заволакивало дымом, но мы ещё успели разглядеть, как пара японских истребителей кружится и раз за разом пикирует, видимо, к какой-то цели.
Когда мы наконец добрались до самолёта Савченко, то уже ничем не могли помочь — удар о землю был так силен, что его выбросило из кабины замертво.
Вскоре выяснилось, что в тот несчастный день мы потеряли ещё и командира эскадрильи Николая Черенкова — это его самолёт упал и взорвался, не дотянув до аэродрома. А вот Саше Пьянкову повезло — когда после отказа двигателя ему пришлось совершить вынужденную посадку, преследовавшие его два японских истребителя долго охотились за ним на земле — это их мы видели пикирующими у горизонта, — подожгли неисправный И-16, но в самого Сашу, который зигзагами метался по степи, так и не попали.
В общем, после первого же боя у нас в эскадрилье не осталось ни одного исправного самолёта. На следующий день, когда из расположения полка прислали грузовые трёхтонки, мы погрузили на них вышедшие из строя истребители и отбыли на базу, в Тамцак-Булак. По пути наблюдали уже знакомую картину: над степью, на малой высоте, едва тянет биплан И-15бис, двигатель работает с перебоями, чихая как простуженный больной и оставляя за собой полосу дыма. Кто-то из авиатехников говорит: «Да, на таком моторе далеко не улетишь». Мы переглянулись: похоже, не только в нашей эскадрилье проблемы с матчастью. Тем временем лётчик, заметив нас, делает круг со снижением, высматривая место для посадки. Приземлился он удачно, но на пробеге произошел сильный выхлоп несгоревшей бензиновой смеси из глушителя — язык пламени лизнул нижнее крыло, которое сразу же занялось. Хорошо, что мы подоспели вовремя — сбили пламя, спасли машину.
Не успели перекурить — видим, навстречу бегут какие-то люди в форме и с оружием. Красноармейцы, пехота. «Стойте!» — кричу им. Остановились. «Кто старший?» Молчат. «Я спрашиваю, где командир?!» Неохотно показывают назад — там, у горизонта, едва видна легковая «эмка». Подъезжаем — рядом с машиной топчется группа военных. Все молчат, опустив головы. Старший среди них капитан, рядом ещё и политрук. «В чём дело? — спрашиваю. — Почему бегут ваши бойцы?» Тут их прорвало: «Бегут от японской авиации. Самураи хозяйничают в воздухе, безнаказанно бомбят наши войска на передовой, даже здесь, в тылу, охотятся за каждой машиной. А вот вас, «соколов», что-то не видать». Я говорю: «От самолёта всё равно не убежишь». «Вот и растолкуйте бойцам, что делать при налёте вражеской авиации», — говорит политрук. «Пойдёмте вместе», — предлагаю я. «Нет, нет, — отказывается капитан, — идите сами, поговорите с ними, а мы потом подойдём». Ладно. Возвращаюсь к бойцам, начинаю объяснять, как вести себя при команде «воздух!»; говорю, что главное — не паниковать и, упаси бог, не бежать; рассказываю, как Саша Пьянков уцелел под огнём сразу двух японских истребителей. Вижу, красноармейцы повеселели, вот уже и вопросы стали задавать. Минут через двадцать подъезжают политрук с капитаном. Ну, поблагодарили они меня за «разъяснительную беседу», построили роту и повели на передовую…
А мы двинулись в обратную сторону — в расположение своего полка. Пока там меняли неисправные двигатели на истребителях, прошло несколько дней. В начале июня на нашем аэродроме приземлились два самолёта — «Дуглас» и СБ. Из «Дугласа» выгрузилась большая группа лётчиков — это были лучшие советские асы, командированные в Монголию, как только Сталин узнал о неудачном начале боевых действий. А из кабины СБ неловко вылез высокий широкоплечий человек, встал на крыле. Лётчики сняли его оттуда, бережно опустили на землю — по его неестественной, валкой походке ясно было, что ноги у него серьёзно повреждены. Это был заместитель командующего ВВС Яков Смушкевич.
(https://b.radikal.ru/b16/2005/18/a1463890c90c.jpg) (https://radikal.ru)
(https://a.radikal.ru/a36/2005/ee/4da5e828784c.jpg) (https://radikal.ru)
Сразу же по прибытии опытных лётчиков начались интенсивные тренировки в воздухе и учебные бои. И хотя продолжалась учеба недолго — всего два-три дня, — но её психологический эффект был велик. Прошёл первый мандраж, с такой подмогой мы почувствовали себя гораздо увереннее и с каждым днём воевали всё лучше и лучше. Больше не было ни массовых отказов техники, ни крупных потерь. Правда, моему звену ещё один раз пришлось совершить вынужденную посадку — но лишь потому, что, обходя стороной грозовой фронт, израсходовали всё горючее. Помогли нам монгольские цирики — срочно послали конного гонца в штаб, и вскоре оттуда прислали машину с бензином.
Постепенно господство в воздухе переходило к советской авиации. Мы летали на задания ежедневно, с рассвета до вечерних сумерек, — и на разведку, и на прикрытие своих бомбардировщиков, и на перехват японских, и на штурмовку позиций противника: мощное вооружение наших И-16 позволяло наносить наземным войскам серьёзные потери; не избегали мы и огненных дуэлей с японскими зенитчиками.
Так мы учились воевать.
Георгий Панкратьев
связист
Мне довелось участвовать в «необъявленной войне» на Халхин-Голе с самых первых дней. Так уж вышло, что о нападении японцев и начале боевых действий я тоже узнал одним из первых.
В феврале 1939 года, по окончании Ленинградского военного училища связи им. Ленсовета, меня, 20-летнего лейтенанта, направили в спецкомандировку в Монголию, под Улан-Батор, на должность начальника радиостанции. Наш батальон обезпечивал связью войска 57-го особого корпуса, находящиеся на территории МНР в соответствии с советско-монгольским договором. Надо сказать, что в этом отношении театр военных действий оказался совершенно не подготовлен. Штаб корпуса, расположенный в Улан-Баторе, имел очень ненадёжную телеграфную связь лишь с Тамцак-Булаком, от которого до Халхин-Гола было ещё около ста километров. А пользоваться радиосвязью нашим войскам на территории Монголии запрещалось из соображений секретности.
Но 9 мая 1939 года режим радиомолчания пришлось нарушить. Рано утром меня вызвали в штаб батальона, где командир радиороты ознакомил меня с обстановкой: ситуация на границе резко обострилась, 24-й монгольский погранотряд был атакован японцами, нарушившими границу восточнее Халхин-Гола, связь с пограничниками потеряна, Генштаб Монгольской армии обратился к нашему командованию с просьбой помочь её восстановить. Моему экипажу, как лучшему в батальоне, было приказано убыть в распоряжение союзников.
Примерно через полчаса я со своими радистами и электромеханиками был на месте. Но тут выяснилось, что радиостанция в здании монгольского Генштаба неисправна, и быстро наладить её невозможно. Я возвращаюсь в батальон, докладываю об этом командованию и предлагаю снять с консервации нашу радиостанцию, которая, между прочим, занимала две спецмашины. Получив «добро», мы с экипажем вновь выехали в Генштаб Монгольской армии и прямо во дворе развернули 20-метровую мачтовую антенну, удлинив ее ещё дополнительным коленом. Но приём всё равно был очень ненадёжным из-за индустриальных помех в черте города, да и расстояние до границы было больше 1000 км, что превышало технические возможности радиостанции. К тому же мы ещё не имели опыта работы с монгольскими радистами и не знали, каким радиокодом они пользуются — международным или нашим военным, в то время состоявшим из начальных букв фраз: например, «кс» — как слышите? «сх» — слышу хорошо и т. д. (впоследствии военные связисты перешли на международный код, чтобы не демаскировать принадлежность радиостанции вооружённых силам).
Несмотря на все трудности, связь с погранотрядом установить всё-таки удалось. Точное содержание радиограмм мне неизвестно — они были зашифрованы, — но по реакции командования можно было понять: дело серьёзно, на этот раз пахнет не мелким пограничным инцидентом, а полномасштабной войной. И действительно, через несколько дней нас подняли по тревоге — и на Халхин-Гол, на помощь цирикам и дарга (так звали монгольских солдат и командиров).
Конечно, во время боевых действий связисты в атаки не ходили — зато мы обезпечивали управление войсками, ведь, по словам Жукова, «связь в бою и операциях играет решающее значение». И поверьте, это было непросто. Прокладывать и поддерживать линии связи зачастую приходилось в тяжелейших условиях — не только в зной и безводье, но и под обстрелами и бомбёжками противника.
Василий Руднев
командир танка
[/b][/size]
В ходе боёв на Халхин-Голе наша 11-я танковая бригада понесла очень тяжёлые потери, так что пришлось несколько раз её пополнять. Я прибыл в Монголию с одним из таких пополнений, в середине июля 1939 года, то есть уже по окончании «баин-цаганского побоища», во время которого, штурмуя японские позиции, бригада потеряла половину личного состава и техники.
Но, поскольку поле боя осталось за нами, многие подбитые танки потом удалось эвакуировать и восстановить.
Вот и мне достался танк из ремонта. Первый экипаж погиб — весь, целиком, никто не спасся. Мы унаследовали танк после них. Машину отремонтировали, но всё равно на броне видны были заваренные пробоины, вмятины от снарядов, следы пуль. Конечно, поначалу было жутковато — всё равно что залезать в чужой склеп, — а потом ничего, привыкли.
(https://d.radikal.ru/d05/2005/8c/8ba658c7ffc6.jpg) (https://radikal.ru)
(https://a.radikal.ru/a08/2005/1c/eaca7c04feee.jpg) (https://radikal.ru)
Для своего времени танк БТ-5, на котором нам тогда довелось воевать, был хорош — скоростной, мощный, надёжный, — хотя имелись у него и серьёзные недостатки: прежде всего пожароопасность, поскольку двигатель был бензиновый, а не дизель, как на «тридцатьчетверке», да и бензобаки располагались неудачно, с большой боковой площадью, уязвимые для бронебойно-зажигательных снарядов. Бронирование также оказалось явно недостаточным — слабое, по сути противопульное, — так что даже плохонькая японская 37-мм противотанковая пушка, даже со средних дистанций, брала БТ в лоб.
Хотя — всё ведь относительно. Да, с легендарным Т-34 наши «бэтэшки» сравнения, конечно, не выдерживали, зато паршивую японскую бронетехнику превосходили по всем статьям. У самураев имелись только лёгкие танки «Хаго» — осматривали мы их: броня ещё тоньше нашей, слабая пушка, плохой обзор, отсутствие смотровых приборов, вместо которых широкие щели, неудачное расположение вооружения с большими «мёртвыми зонами» — словом, настоящие гробы. Наша башенная «сорокапятка» легко прошибала их насквозь.
Так что японских танков мы всерьёз не опасались. Как, впрочем, и авиации — ни штурмовиков, ни пикировщиков, вроде проклятой немецкой «штуки», [5] у самураев не имелось, а горизонтальные бомбардировщики работают не прицельно, больше по площадям, — на моей памяти был лишь один случай прямого попадания в танк японской бомбы. В общем, можно сказать, что серьёзных потерь от действия вражеской авиации танкисты на Халхин-Голе не несли — это вам не Отечественная.
5 - Фронтовое прозвище немецкого пикирующего бомбардировщика Ю-87.
(https://a.radikal.ru/a13/2005/21/19990be19083.jpg) (https://radikal.ru)
Куда опаснее была японская противотанковая артиллерия — их «37- миллиметровки» пробивали броню наших лёгких танков даже с километровой дистанции, — правда, эффективность бронебойного снаряда была крайне низкой: случалось, наши БТ и Т-26 возвращались из боя с несколькими пробоинами, но своим ходом и без потерь в экипаже.
По-настоящему тяжёлые потери мы несли лишь от бутылок с зажигательной смесью, и то поначалу. Японцы рыли узкие щели, ложились в них, пропускали танк над собой — и бросали в корму бутылку. Многих наших так пожгли. Тогда мы стали мастерить самодельные огнемёты — железная труба, струя бензина под напором. Впереди у нас всегда шёл Т-26 с таким огнемётом и выжигал самураев из щелей, как клопов.
Ещё японские смертники использовали мины на длинных бамбуковых шестах. Их потом много осталось на поле боя. С такими шестами они бросались на танки и подрывали их вместе с собой. Но после того, как у нас ввели шахматный боевой порядок танкового взвода во время атаки и наладили взаимодействие с пехотой, потери от минеров и «бутылочников» заметно пошли на убыль.
И всё же за время боев на Халхин-Голе только наша 11-я бригада потеряла больше сотни танков — так что победа обошлась очень дорого…
(https://a.radikal.ru/a09/2005/42/b813ddf17d4d.jpg) (https://radikal.ru)
Помню рассвет 20 августа 1939 года, когда началось генеральное наступление. Утро было ясное, солнце яркое. Но едва мы вышли на исходные позиции — всё вокруг вдруг потемнело, будто в пасмурный день. Смотрим вверх — а небо сплошь в самолётах. Наши бомбардировщики шли волна за волной. Потом ударила артиллерия — казалось, артподготовка длится безконечно, японские позиции буквально кипели от разрывов. Не верилось, что кто-то может уцелеть в этом аду. Однако, когда мы наконец двинулись вперёд, то встретили отчаянное сопротивление. Бой был страшный. Самураи дрались зло, цепляясь за каждую сопку. Пришлось буквально прогрызать их оборону. И всё-таки мы одолели — окружив вражескую группировку, создали внешний фронт, как под Сталинградом. И точно так же японские резервы пытались прорвать это кольцо извне — безрезультатно.
Признаться, подробности я сейчас уже не очень помню — всё сливается в какую-то сплошную мясорубку. После тяжёлых боёв вообще мало что остаётся в памяти — так, обрывки впечатлений, отдельные картинки. И дело даже не в страхе смерти, к которому привыкнуть нельзя, но можно притерпеться, — просто во время танковой атаки, при закрытых люках, сквозь смотровые приборы почти ничего не видишь вокруг — только перед собой. Лишь это и запоминается — смазанный, затянутый дымом, прыгающий клочок реальности величиной с ладонь.
Пожалуй, лучше и точнее всех эти ощущения передал Константин Симонов в своей знаменитой поэме «Далеко на Востоке» — там танкист, герой Халхин-Гола, уже в Москве, празднуя с друзьями победу, может вспомнить лишь как «за треснувшим триплексом метались баргутские лошади, и прямо под танк бросался смертник с бамбуковым шестом».
Вообще, к Симонову у нас, халхингольцев, отношение особое. Лучше него об этой «необъявленной войне» не написал никто. К тому же именно он первым предложил увекоречить память о боях за Халхин-Гол, подняв на постамент советский танк — помните его знаменитое стихотворение?
«Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной тёсаной стене
Поставил танк с глазницами пустыми;
Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных, —
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.
На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко,
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.»
(https://d.radikal.ru/d09/2005/2b/9352381c761f.jpg) (https://radikal.ru)
Так и сделали — в память о той «необъявленной войне» на горе Баин-Цаган установлен танк БТ-5, правда, не подбитый, а целый. Точно на таком мне довелось воевать летом 1939 года. Так что для меня он — главный символ нашей победы.
Василий Давиденко
командир пулемётной роты
[/b][/size]
В 1938 году, когда уже мало кто сомневался, что мы на пороге новой большой войны, в качестве одной из мер по подготовке страны к отражению агрессии был досрочно произведён выпуск командных кадров из военно-учебных заведений, в том числе и из нашей Одесской пехотной школы им. Якира.
Хотя мне как выпускнику-отличнику предлагали должность командира взвода в родном училище, я попросил направить меня для прохождения службы в Забайкальский военный округ, поскольку считал Дальний Восток наиболее вероятным театром будущих военных действий — только что закончились бои на озере Хасан, и мы были уверены, что это не последнее столкновения с японцами, что скорой войны на востоке не избежать.
(https://c.radikal.ru/c38/2005/d2/699e3b23d006.jpg) (https://radikal.ru)
Так я попал в 57-ю Уральскую стрелковую дивизию, которая дислоцировалась неподалеку от Читы, на должность командира пулемётного взвода.
Что бы ни врали теперь лже-историки, специализирующиеся на оплёвывании нашего прошлого и нашего народа, Красная Армия готовилась к будущей войне на совесть — в нашей дивизии занятия на стрельбищах шли день и ночь, даже по воскресеньям проводились стрелковые соревнования между подразделениями.
Правда, не всё, чему нас тогда учили, пригодилось в боевых условиях. Так, большое внимание в конце 30-х годов уделялось обучению стрельбе из станковых пулемётов «Максим» с закрытых огневых позиций — боевой устав того времени предписывал действовать таким образом в оборонительном бою против больших скоплений пехоты противника на дальних дистанциях: от полутора до двух километров. Считалось, что плотность огня взводных и ротных пулемётных батарей достаточна для уверенного поражения неприятеля даже за пределами прямой видимости. Но всё-таки пулемёт — это не артиллерия, и опыт реальных боев на Халхин-Голе и в начальный период Великой Отечественной войны, показал, что использование «Максимов» с закрытых позиций — то есть фактически вслепую, когда сами пулемётчики не видят цели, а стреляют по командам корректировщика — неэффективно, так что от этого положения устава в конце концов пришлось отказаться.
Зато очень пригодилась нам другие навыки, полученные во время боевой подготовки. Хорошо помню, как поразили меня первые батальонные учения с боевой стрельбой, на которых мне довелось присутствовать. Всё было как в настоящем сражении. Особенно впечатляли действия стрелковых рот, наступавших в 300–350 метрах за разрывами своих снарядов, поддержанных огнем пулемётных взводов и метавших боевые гранаты при атаке переднего края «противника». Представляете, как чётко должно быть организовано взаимодействие между артиллерией и пехотой, а также между подразделениями, чтобы не перестрелять друг друга!
Командовал этими учениями — и командовал блестяще — лично командир дивизии Вячеслав Дмитриевич Цветаев, он же проводил их разбор. И никто из нас тогда не догадывался, что мы видим своего комдива в последний раз, никто не обратил внимания на чёрный «пикап», подъехавший к штабу под конец занятий. Но, едва Цветаев закончил разбор, из кабины вышли два человека в форме НКВД и пригласили комдива в машину, которая тут же умчалась в неизвестном направлении.
На следующее утро перед строем выступил комиссар дивизии, объявивший, что нами командовал заклятый враг народа и изменник Родины. Гневно осуждали комдива и другие ораторы — промолчал только командир нашего полка Никита Михайлович Захаров. А через два дня мы узнали ещё более ошеломляющую новость — оказывается, хорошо замаскированным врагом был и сам дивизионный комиссар, наконец-то разоблачённый и взятый под стражу. И это было только начало — в течение следующей недели посадили фактически всё командование дивизии. Мало того, в нашем полку уполномоченный особого отдела капитан П. Еврелькин арестовал беременную жену начальника связи первого батальона Малькевича, которая со дня на день ожидала рождения ребенка. Это безумие затронуло даже нас, молодых лейтенантов, — признаться, мы были настолько деморализованы, что начали с подозрением посматривать друг на друга, даже в дружеских разговорах боялись сказать лишнее слово и избегали встреч с Малькевичем, чтобы не попасть на заметку к Еврелькину, который один ходил гоголем, окончательно обнаглев и всячески выказывая своё превосходство над строевыми командирами.
Никогда не забуду дикую сцену, которую наблюдал на гарнизонной гауптвахте, где содержались арестованные по линии особого отдела. Будучи начальником караулов и обходя камеры, я услышал детский плач и душераздирающие женские крики. Плакал новорождённый ребенок Малькевичей, а кричала его мать, умоляющая дежурного лейтенанта особого отдела позволить ей покормить сына. Я не выдержал и попросил особиста разрешить несчастной взять ребёнка — он в ответ нагрубил, посоветовав не лезть не в своё дело. Этого урока я не забуду — тогда я окончательно осознал, что такое особый отдел, выполнявший в армии функции НКВД. До сих пор слышу тот страшный материнский крик, до сих пор не могу понять, как мог мой сверстник-особист озвереть до такой степени.
К счастью, не прошло и двух лет, как подавляющее большинство арестованных, в том числе и наш комдив, и жена Малькевича, были реабилитированы. Во время Отечественной войны В. Д. Цветаев командовал армиями, стал Героем Советского Союза и генерал-полковником, а впоследствии, до самой своей смерти, возглавлял военную академию им. Фрунзе.
Но всё это потом — а летом 1939 года нам пришлось идти в бой без него.
В мае из Монголии пришли тревожные известия о пограничном конфликте на реке Халхин-Гол, который быстро перерос в настоящую войну. По правде говоря, начались боевые действия для нас неудачно — японцам удалось потеснить наши войска, вражеская авиация господствовала в воздухе. В этих условиях, поскольку имевшихся в зоне конфликта сил было явно недостаточно, ближайшие резервы на советской территории получили приказ спешно готовиться к отправке в Монголию.
Среди подразделений, которые планировалось перебросить на Халхин-Гол, была и наша 57-я стрелковая дивизия, срочно переформированная в моторизованную. Полки доукомплектовали личным составом, вооружением и боевой техникой до штатов военного времени; дивизия получила автотранспорт с водителями, одновременно сдав конский состав и гужевой транспорт. С учётом уже имевшегося опыта боевых действий против японцев, особое внимание в нашей подготовке теперь уделялось ночному бою, в котором самураи были традиционно сильны, — прежде они не раз достигали тактических успехов, атакуя наши подразделения в тёмное время суток.
Наконец, в середине июля, после полуторамесячной усиленной подготовки, мы получили приказ на выдвижение в район боевых действий. До пограничного с Монголией поселка Соловьёвск нас везли по железной дороге. Дальше дивизия должна была двигаться своим ходом — предстоял 800-километровый марш по бездорожью через пустыню Гоби. 24 июля перешли государственную границу. Расстояние до Халхин-Гола наши автоколонны преодолели за четыре перехода. Мне казалось, что за год службы в Забайкалье я уже успел притерпеться к местному резко-континентальному климату, но теперь мы пересекали одну из самых страшных пустынь в самое жаркое время года — зной был чудовищный, убийственный, сводящий с ума; постоянно мучила жажда; вода ценилась на вес золота — не только питьевая, но и для технических нужд.
Хотя господство в воздухе теперь было полностью на стороне советской авиации, наше командование приняло усиленные меры против возможных авианалётов противника — от организации службы наблюдения и оповещения до зенитного прикрытия колонн на марше всеми имеющимися средствами противовоздушной обороны. Но вражеские самолёты мы видели лишь однажды — во время последнего перехода, когда вдали уже слышна была канонада, раздалась команда «воздух!», и на горизонте показалась большая группа японских бомбардировщиков — штук двадцать. Но только они развернулись в нашу сторону, сверху на них обрушилась целая стая советских «Чаек», и через несколько минут шесть пылающих бомбовозов рухнули на землю, а остальные, сбросив бомбы в чистом поле, вдали от наших колонн, повернули назад.
(https://c.radikal.ru/c37/2005/4f/cdac59572589.jpg) (https://radikal.ru)
К вечеру 27 июля наш полк вышел к горе Хамар-Даба и сосредоточился километрах в двенадцати северо-западнее командного пункта Жукова. Местность равнинная, открытая: вокруг от горизонта до горизонта ни деревьев, ни хотя бы кустарника — ни единого естественного укрытия. Трое суток, день и ночь, мы окапывались и маскировались, чтобы избежать потерь при бомбардировках, которых ожидали ежечасно. Однако все попытки японской авиации прорваться в зону сосредоточения и нанести бомбовые удары по нашим позициям и по прибывающим следом танковым бригадам, закончились полным провалом. Вот что значит господство в воздухе. Так что наши войска разворачивались и готовились к генеральному наступлению в спокойной обстановке. Но все понимали, что затишье временное, и бои нам предстоят тяжелейшие.
В эти последние дни перед наступлением я подал заявление в партию.
Под вечер 18 августа дивизия получила приказ выдвигаться на восточный берег Халхин-Гола. В первую ночь японцы прозевали наше перемещение, но на следующий день, ещё до выхода на рубеж атаки, мой батальон был обнаружен и атакован вражеской авиацией, понеся первые потери. На сей раз самураи действовали безнаказанно — из-за возникшей неразберихи с переподчинением батальона командиру соседнего полка мы на время остались без воздушного прикрытия, и неприятель немедленно воспользовался этой ошибкой. Заметив приближающиеся бомбардировщики — мы насчитали 18 штук, — я подал команду залечь в майхане (большой песчаной яме), наивно полагая её надёжным укрытием. Но японский ас снайперски точно накрыл майхан очередью мелких бомб. Потом я насчитал вокруг, совсем рядом, восемь воронок. Как мы тогда остались живы — сам не пойму. Каким-то чудом. Лишь один красноармеец был легко ранен в ногу.
Несмотря на бомбёжку и обстрел, рота ещё до наступления сумерек вышла на намеченный рубеж, заняв огневые позиции метрах в четырёхстах от переднего края японцев. Комбат довёл до ротных боевую задачу на завтра: нам предстояло наступать в направлении сопки Двурогой, находившейся в глубине вражеской обороны — до неё было по прямой около пяти километров.
Утром 20 августа, после усиленной огневой подготовки, наши войска пошли на штурм японских позиций. Первой траншеей овладели сравнительно легко, но дальше самураи, словно спохватившись, начали оказывать ожесточённое сопротивление, цепляясь буквально за каждый куст, за каждую кочку. Продвинувшись до полудня всего на пару вёрст, нам пришлось залечь. После мощного артналёта батальоны вновь пошли вперёд — но, несмотря на призывы и угрозы командира полка, овладеть высотой так и не смогли. Таким образом, задачу первого дня полностью выполнить не удалось: слишком силён был противник, слишком отчаянно защищался.
Вообще, надо честно признать: фанатизм и самоотверженность японского солдата поражали. В моей роте был такой случай. Красноармеец Татарников, обнаружив в окопе раненого японца, решил взять его в плен. Приставил штык к груди и приказал сдаваться. Но самурай, ухватившись за штык обеими руками, вогнал его себе в живот. Татарников потом оправдывался: мол, «кто ж знал, что этот ненормальный так поступит».
Правда, не все японцы жаждали умереть за своего микадо. До сих пор до нас доходили только слухи, но теперь бойцы собственными глазами видели двух погибших японских солдат, прикованных цепями к пулемётам…
Ночь прошла без сна — мы готовились к отражению возможных контратак противника, эвакуировали с поля боя многочисленных раненых и убитых, пополняли боезапас. Комбат требовал на разсвете, первым же броском, захватить сопку Двурогую. Утром мы вновь поднялись в атаку, и после двухчасового кровавого штурма выполнили приказ. Однако японцы не смирились с потерей командных высот, оседлав которые мы наглухо перекрывали им пути отхода через глубокую лощину речки Хайластын-Гол, — трижды самураи бросались в контратаку, дело не раз доходило до рукопашной, ожесточённые схватки на склонах Двурогой затянулись дотемна, но сопку мы всё-таки удержали.
Для меня этот бой оказался последним. Около полудня, как только высота была очищена от неприятеля, я решил перенести свой наблюдательный пункт на вершину. Но, пересекая короткими перебежками простреливаемое японцами открытое пространство, угодил под разрыв тяжёлого снаряда. Больше почти ничего не помню — только огромная вспышка, и всё. Очнулся лишь на четвёртые сутки — уже в санитарном поезде, по пути в окружной госпиталь в Улан-Удэ — от нестерпимой боли в пояснице и левом ухе. Глухота осталась «на память» о тяжёлой контузии на всю жизнь.
(https://c.radikal.ru/c08/2005/94/a36f7d389a88.jpg) (https://radikal.ru)
Но я ещё сравнительно легко отделался. Наш батальон понёс на Халхин-Голе огромные потери. Продвинувшись за 11 суток боёв всего на 8–9 километров (то есть в среднем по 800 метров в сутки), мы потеряли свыше 40 % личного состава. Был тяжело ранен комбат, погибли командир и политрук 6-й роты и командир 4-й. Поднимая бойцов в атаку, пал смертью храбрых комиссар полка Куропаткин, посмертно награждённый орденом Ленина. В моей пулемётной роте из 98 человек 42 были убиты или ранены; из 12 пулемётов уцелело 5.
Такова была цена нашей победы.
КИТАЙ
(1937–1940)
Как известно, первые советские военные специалисты прибыли в Поднебесную ещё за год до смерти Ленина. А всего в 20-е годы через Китай прошли сотни военспецов, в том числе такие прославленные «герои Гражданской войны» как Блюхер, Примаков, Путна и др. Однако в 1927 году, после «победы контрреволюции», когда правое крыло национальной партии гоминьдан во главе с Чан Кайши совершило переворот, порвав с левой частью национально-освободительного движения (к которой примкнули китайские коммунисты), а затем и с СССР — официальное военное сотрудничество было свёрнуто. Что, впрочем, не означало полного прекращения советской военной помощи — просто отныне она шла по другим каналам.
В советской прессе помощь Китаю оружием и советниками рассматривалась исключительно как выполнение «интернационального долга». Это дало повод многим недоучкам-интеллигентам говорить о стремлении Москвы устроить пролетарскую революцию и т. д. Это не более чем бред. Никаких предпосылок к пролетарской революции в Китае не было, и наше руководство это прекрасно понимало. В ходе вялотекущей гражданской войны в Китае правительство СССР поддерживало наиболее лояльные к нему силы — от коммунистов до феодальных князьков типа Шэн Шицая. Москве не улыбалась победа какого-нибудь прояпонского или пробританского режима в Центральном Китае, равно как и приход к власти в Синьцзяне фанатиков-мусульман.
В 1933 г. на северо-западе Китая, в приграничной провинции Синьцзян, захватил власть и стал дубанем (правителем) Шэн Шицай. Он формально признавал гоминьдановское Центральное правительство, а на деле пользовался неограниченной властью, ввёл свои порядки, создал местную денежную систему и т. п. (Правда, так же поступали и многие китайские губернаторы-феодалы). Одновременно дубань проявлял дружеские чувства к СССР. По просьбе туземного правительства в Синьцзян была направлена группа советских инструкторов — лётчиков, штурманов, авиатехников.
До Семипалатинска они ехали поездом, а оттуда в декабре 1933 г. на самолётах Р-5 перелетели в город Шихо. Там они попали под начальство… эмигранта Иванова — бывшего полковника царской армии. Он предложил советским лётчикам нанести удар по мятежникам-мусульманам, осадившим столицу Синьцзяна город Урумчи.
(https://a.radikal.ru/a41/2005/f4/1df85432e259.jpg) (https://radikal.ru)
Пара Р-5 вылетела на задание. Как вспоминал участник этих событий Ф. П. Полынин:
«Подлетая к городу, мы увидели у крепостной стены огромную массу людей. Мятежники штурмовали крепость. Тускло мелькали частые вспышки выстрелов. Позади штурмующей пехоты гарцевали конники. И мне, и Шишкову доводилось бомбить цели только на полигонах. Нетрудно понять, какое волнение охватило нас. Снижаемся и начинаем поочередно бросать в гущу мятежных войск 25-килограммовые осколочные бомбы. Внизу взметнулось несколько взрывов. Видим, толпа мятежников отхлынула от стены и бросилась бежать. Обогнав её, помчалась в горы конница. На подступах к крепости отчётливо выделялись на снегу трупы. Почти у самой земли мы сбросили последние бомбы. Мятежники точно обезумели от внезапного воздушного налёта. Позже выяснилось, что суеверные вояки генерала Ма Чжуина восприняли падающие с неба бомбы как божью кару. Никто из них ни разу в жизни не видел самолёта. Разогнав мятежников, мы возвратились в Шихо…»
(https://a.radikal.ru/a22/2005/23/ca5c6a7bf287.jpg) (https://radikal.ru)
В 1937 г. положение в Китае кардинально изменилось. 8 июля произошёл «инцидент у моста Лугоуцяо» (попросту говоря, перестрелка между китайскими и японскими патрулями), спровоцированный японцами и использованный ими как повод для начала полномасштабного вторжения. Оккупировав приморские провинции Китая, японцы быстро продвигаются вглубь страны. Китайская армия отступает, в небе безраздельно господствует японская авиация. Запад фактически отказывает Китаю в помощи. В этой отчаянной ситуации гоминьдан и коммунисты объявляют о прекращении гражданской войны и создании единого фронта для борьбы с захватчиками. Чан Кайши вновь обращается за помощью к Советскому Союзу. Сталин немедленно открывает Китаю кредит (в общей сложности на четверть миллиарда долларов) и даёт «добро» на поставки вооружения.
Всего за два года СССР поставил в Китай 985 самолётов, 82 танка, более 1300 артиллерийских орудий, свыше 14 тыс. пулемётов, а также боеприпасы, оборудование и снаряжение, нефтепродукты и медикаменты. Большая часть вооружения шла по трассе Алма-Ата — Ланьчжоу через Синьцзян. Синьцзянский тракт стал «дорогой жизни» для Китая, его обслуживало до 5200 советских грузовиков ЗИС-2. Для перевозки людей и особо важных грузов была создана авиалиния.
В ноябре 1937 года в Китай прибывают первые советские лётчики-добровольцы — и с ходу вступают в бой с японской авиацией.
21 ноября наши истребители без потерь сбили над Нанкином три вражеских самолёта.
(https://a.radikal.ru/a07/2005/ca/c58dccfed27b.jpg) (https://radikal.ru)
Столь же успешно действовали и советские бомбардировщики.
2 декабря девятка СБ под командованием М. Г. Мачина, вылетев с аэродрома под Нанкином, бомбила японские авиабазы около Шанхая, уничтожив на земле до 30 японских самолётов. В нашей группе потерь не было. Один повреждённый СБ дотянул до Ханьчжоу и там приземлился.
Вскоре эта же группа нанесла удар по японским кораблям на реке Янцзы. Советские источники упоминают о потопленном крейсере (а в мемуарах говорится даже об авианосце), но документально эти сведения не подтверждаются. Вероятно, лётчики добросовестно заблуждались. (Не первый и не последний в военной истории случай — к примеру, в 1942 г. американские «летающие крепости» атаковали две японские подводные лодки, те погрузились, а янки доложили о потоплении двух тяжёлых крейсеров.) Японские источники категорически отрицают любые безвозвратные потери своих боевых кораблей в Китае. Так что советские бомбардировщики, скорее всего, потопили на Янцзы транспортное судно.
После того как китайские войска оставили Нанкин, наши СБ стали регулярно бомбить «родной» аэродром под Нанкином, где теперь базировалась вражеская авиация.
Но наиболее сенсационным успехом советских бомбардировщиков стал налёт на остров Тайвань 23 февраля 1938 г. 28 самолетов СБ под командованием капитана Полынина сбросили на расположенную здесь японскую авиабазу 280 бомб, уничтожив на лётном поле до 40 самолётов. Японцы чувствовали себя на острове в полной безопасности, и бомбёжка вызвала шок. Ни один истребитель не поднялся в воздух. Все СБ вернулись из боевого вылета невредимыми[/size].
(https://c.radikal.ru/c29/2005/38/85c5b7e3fa6b.jpg) (https://radikal.ru)
Целями для советских бомбардировщиков в Китае были не только аэродромы, но и мосты, железнодорожные станции, позиции японских войск. В феврале 1938 г. группа из 3 °CБ атаковала одну из крупных станций Пукоуской железной дороги — Тяньцзинь. Лётчики разбомбили 3 эшелона. На следующей день 2 звена СБ нанесли удар по японцам, переправлявшимся через реку Хуанхэ. На плоты и лодки сбросили бомбы, а пехоту разогнали пулемётным огнём. Переправа была сорвана.
В конце марта 1938 г. капитану Полынину была поставлена задача разбомбить железнодорожный мост через Хуанхэ. До него надо было лететь более тысячи километров. Полынин принял решение на обратном пути сделать дозаправку в Сучжоу. Три восьмерки СБ благополучно добрались до цели, разбомбили железнодорожный мост, а заодно и соседний — понтонный.
Самый крупный воздушный бой за всё время войны в Китае произошел над Уханем 29 апреля 1938 г., когда японцы в день рождения своего императора решили отомстить нашим лётчикам за удары по Нанкину и Тайваню. С японской стороны в налёте на Ухань участвовало 45 самолётов. В небе над городом их встретили 64 советских истребителя И-15 и И-16. По заранее разработанному плану И-15 связали боем японские истребители, а И-16 атаковали оставшиеся без прикрытия бомбардировщики. В получасовом воздушном бою были сбиты 11 вражеских истребителей и 10 бомбардировщиков, 50 членов японских экипажей погибли, двое, спустившись на парашютах, попали в плен. Защитники Уханя потеряли 12 самолётов и 5 лётчиков. По рассказам очевидцев, после этого боя японцы в течение месяца не появлялись над Уханем.[/size]
(https://c.radikal.ru/c41/2005/5c/204017e53dae.jpg) (https://radikal.ru)
В том же апреле 1938 г. японское правительство по дипломатическим каналам потребовало от СССР отозвать из Китая советских лётчиков, тем самым косвенно признав высокую эффективность их действий. Требование это было категорически отвергнуто советским правительством. Нарком иностранных дел Литвинов официально заявил, что СССР вправе оказывать помощь любому иностранному государству и что «претензии японского правительства тем более непонятны, что, по уверению японских властей, в Китае нет сейчас войны, и Япония вовсе не воюет с Китаем, а то, что в Китае происходит, квалифицируется Японией лишь как «инцидент» более или менее случайный, не имеющий ничего общего с состоянием войны между двумя независимыми государствами».
В следующем году боевое крещение в китайском небе приняли новейшие советские дальние бомбардировщики ДБ-3. В начале октября девятка ДБ совершила нал1т на японскую авиабазу под Ханькоу. Хотя бомбометание велось с больших высот (8700 м), бомбы легли исключительно точно, уничтожив и повредив более полусотни самолётов, убив 130 человек, в том числе 7 старших офицеров от капитана 1-го ранга и выше, и ранив около 300, включая контр-адмирала Цукахара. Бензохранилище авиабазы горело после налета более трёх часов. Потери были столь велики, что японцы объявили траур, а коменданта аэродрома расстреляли.
14 октября бомбардировщики повторили налёт. Но на этот раз японцы были начеку — их истребители успели подняться в воздух и атаковали ДБ, как только те отбомбились. Три бомбардировщика получили повреждения.
Применялись в Китае (правда, весьма ограниченно) и тяжелые бомбардировщики ТБ-3. Так, группа ТБ, ведомая смешанным советско-китайским экипажем, совершила дневной пролёт над Японскими островами. По политическим мотивам самолёты не бомбили, а сбрасывали листовки с предупреждением японцам: «Если ты и дальше будешь творить безобразия, то миллионы листовок превратятся в тысячи бомб». Текст оказался пророческим…
Следует упомянуть, что в конце 30-х годов наши военные служили не только в китайской авиации, но и в армейских частях — к осени 1939 года в армии Китая числилось 80 советских военных специалистов, которые также внесли большой вклад в дело борьбы с японскими захватчиками, хотя у них, конечно, не могло быть столь сенсационных дел, как налёт на Тайвань.
В 1940 году советское правительство начало свертывать военную помощь гоминьдановскому Китаю. Официальным поводом для этого послужило прекращение гоминьдановцами снабжения 8-й и Новой 4-й армий, возглавляемых коммунистами. В том же году советские советники и лётчики прекратили непосредственное участие в боях. В дальнейшем, после заверений Чан Кайши о поддержке единого фронта и лояльном отношении к Компартии Китая, поставки были возобновлены. В начале 1941 г. из СССР в Китай прибыли ещё 200 бомбардировщиков и истребителей. Однако через несколько недель, после ареста гоминьдановцами командующего «мятежной» Новой 4-й армией и приказа о её расформировании, Москва заявила о полном прекращении поставок оружия и об отзыве из Китая советских военных специалистов.
Всего в 30-е годы через Китай прошли более трёх с половиной тысяч советских добровольцев. По официальным данным, 211 из них не вернулись с той войны. В Ухани, где шли самые ожесточённые воздушные бои, им был поставлен памятник с такой надписью: «Вечная слава советским лётчикам-добровольцам, погибшим в войне китайского народа против японских захватчиков».[/b][/u]
(https://b.radikal.ru/b41/2005/7b/cbe52a47ab86.jpg) (https://radikal.ru)
Андрей Ровнин
лётчик-истребитель
С начала 1930-х годов я служил в НИИ Военно-Воздушных Сил старшим лётчиком-испытателем, участвовал во всех парадах и показательных полётах, ежегодно получал благодарности от Калинина и Ворошилова.
В конце 1937 года нас, большую группу лётчиков, подняли по тревоге и повезли в Генштаб, где отобрали документы и в каком-то подвале переодели в штатское. Мы решили было, что нас собираются отправить в Испанию. Но на инструктаже в Кремле, который проводил лично Михаил Иванович Калинин, нам объявили, что международная ситуация осложнилась, возник новый очаг напряжённости, поэтому нам предстоит лететь не на запад, а на восток — в Китай, помогать братскому китайскому народу в его борьбе против японских оккупантов. Помню, Калинин предупредил: если кого-то из вас собьют, то в плену, как бы вас ни пытали, ни в коем случае не признавайтесь, что служили в Красной Армии и состояли в партии; врите, что работали в гражданской авиации, что вас уволили и вы поехали в Китай на заработки, что вы вообще не согласны с советской властью — а уж Родина вас не забудет, непременно вытащит из плена и вернёт домой.
(https://a.radikal.ru/a22/2005/ca/a9408cde8b2a.jpg) (https://radikal.ru)
Когда Калинин предложил задавать вопросы, первым поднялся мой сослуживец Виктор Рахов и смущённо попросил оставить его в Москве, поскольку он всего три дня как женился. Калинин, улыбнувшись, согласился. Нет никаких оснований подозревать Виктора в малодушии — впоследствии он стал Героем Советского Союза и погиб на Халхин-Голе. После Рахова самоотвод по разным причинам взяли ещё несколько человек. В результате из нашего НИИ в Китай отправились лишь мы с моим близким другом Григорием Кравченко (впоследствии дважды Героем), остальных лётчиков набрали в строевых частях.
Нас сразу предупредили, что воевать придётся под чужими фамилиями. Я взял девичью фамилию матери, а остальные назвались кто Ленским, кто Онегиным, кто Пушкиным, кто Гоголем — каких классиков читали, те фамилии себе и брали.
(https://c.radikal.ru/c17/2005/d0/7d8076207111.jpg) (https://radikal.ru)
До Алма-Аты мы ехали в мягком вагоне, выдавая себя за стахановцев, — так что пришлось припомнить свои прежние гражданские профессии. В Алма-Ате нас уже поджидали истребители И-15 и И-16 с китайскими опознавательными знаками, на которых мы в самом конце 1937 года перелетели в Китай, где боевые действия были в самом разгаре. Воевать нам пришлось в штатском, без документов — лишь с охранной грамотой, выданной китайским правительством.
Кстати, для нашего проживания китайские власти арендовали клуб русских белоэмигрантов. Признаться, чувствовали мы себя там довольно неуютно — во-первых, были непривычны к заискиванию прислуги, а во-вторых, то и дело замечали за собой слежку.
До прилёта нашей группы японцы имели полное господство в воздухе. Они почти безпрепятственно наступали вдоль Янцзы вглубь китайской территории. Однако после нашего прибытия ситуация изменилась. Советская авиатехника заметно превосходила японскую. Истребитель И-16, на котором я провоевал в Китае весь 38-й год, был лучшим самолётом того времени, что мы и доказали в боях.
Между собой мы сразу договорились, что, поскольку воюем на чужой территории и речь не идет о защите Родины, мы не обязаны побеждать любой ценой, что главное для нас — не терять своих, а уж потом, если получится, сбивать японцев. Но всё равно наши потери в Китае оказались очень велики — настолько силён был противник и тяжелы воздушные бои.
Особенно памятно мне грандиозное сражение 29 апреля 1938 года — я участвовал в трёх войнах, но такого количества самолётов зараз в воздухе больше никогда не видел. Японцы поклялись сделать своему императору ко дню рождения подарок — стереть с лица земли временную столицу Китая город Ханькоу. В налёте участвовали сотни вражеских самолётов. Мы поднялись им навстречу. Бой был страшный. Всё небо — от горизонта до горизонта — было исхлёстано пулемётными трассами. Японские лётчики демонстрировали чудеса храбрости — даже будучи подбиты, пылая вовсю, сгорая заживо, их бомбардировщики не покидали строя. Но смогли прорваться лишь к концессионным заводам — сам город почти не пострадал. При этом японцы потеряли более полусотни самолётов; значительные потери понесли и наёмники, воевавшие на стороне Китая, — американцы, французы, англичане, — почти половина их не вернулась из этого боевого вылета. Советская группа потеряла лишь двух лётчиков. А ведь поначалу западные наёмники смотрели на нас свысока — почти все они были опытными пилотами, матёрые, седые, многие нам в отцы годились, а как дошло до дела — опозорились, струсили и решили возвращаться домой. Китайцы смогли их удержать, лишь пообещав платить прежнее огромное жалованье, не требуя участвовать в боевых вылетах (это было необходимо из политических соображений — ради демонстрации солидарности Лиги Наций с борющимся Китаем и, чтобы Советский Союз не обвинили, что мы помогаем китайцам в одиночку). А так вся нагрузка по воздушной обороне свободных районов Китая легла на местных лётчиков и на нас.
Японцы, кстати, всё-таки предъявили СССР претензии: мол, на каком основании советские граждане участвуют в боевых действиях без объявления войны. В ответ нарком иностранных дел Литвинов заявил, что наших военнослужащих в Китае нет, а если кто и воюет, то это эмигранты, недобитые белогвардейцы, ответственности за которых советское правительство не несёт. Это заявление Литвинова, напечатанное во всех центральных газетах и фактически ставившее нас вне закона, мы восприняли очень болезненно. Да, китайское правительство платило нам большие деньги — по 500 долларов в месяц (это при том, что новенький «Форд» стоил около четырёх сотен, отличный костюм — три доллара, а пообедать в китайском ресторане можно было за 10 центов), но сами себя наёмниками мы, конечно, не считали — не за длинным долларом мы ехали в Китай, не ради денег сражались и умирали, так что нашему возмущению заявлением Литвинова не было предела.
Должно быть, информация об этом дошла куда следует, потому что вскоре нас вызывают в советское посольство и сообщают, что слова Литвинова — это дипломатия, маскировка, что все обязательства остаются в силе, Советская Родина от нас не отказывается и в беде нас не бросит. Ну, мы поверили и успокоились.
Тем временем подошёл срок окончания нашей командировки. Мы уже совсем было собрались домой, уже сложили чемоданы — как вдруг тревога и приказ на взлёт: получены сведения, что к нашему аэродрому приближается большая группа японских бомбардировщиков. Потрепали мы их тогда здорово — Гриша Кравченко раз за разом расстраивал их боевые порядки, а мы расстреливали отбившиеся от строя самолёты по одному. Только подожгли пятый бомбардировщик — смотрю, у меня стрелки в красном секторе: перегрев мотора, придётся спешно, в одиночку, возвращаться на аэродром. И надо же такому случиться — на обратном пути, ещё над оккупированной японцами территорией, сталкиваюсь с пятнадцатью вражескими истребителями И-96. Делать нечего — надо принимать бой. Мотор пока тянет — значит, у меня преимущество в скороподъёмности и вооружении: я-то летал на пушечной модификации «ишака», а у японских истребителей лишь пулемёты винтовочного калибра. Навязываю им бой на вертикалях, использую огневое превосходство — при этом, конечно, понимаю, что шансов отбиться у меня мало. Правда, поначалу мне здорово везло: подбил четверых — то есть, может, и не сбил, но зацепил точно. Но тут и меня достали — длинная очередь прошла через весь фюзеляж, раздробив мне руку и ногу. От верной смерти спасла бронеспинка — мы их, кстати, устанавливали сами, — принявшая добрую дюжину пуль. Высота — больше четырёх километров, атмосферное давление низкое, а кровяное — как на земле, так что кровь из ран хлещет фонтанами. Боль дикая, в глазах темно. Выхожу из боя крутым пикированием, ныряю в какое-то ущелье, несусь над извилистой горной речкой мимо отвесных склонов. От кровопотери окончательно отказывает зрение — всё внизу сливается в сплошное зелёное пятно. Ну вот, думаю, и отлетался. И тут, не поверите, явственно слышу голос Гриши Кравченко — это при том, что радио на наших истребителях тогда не было. «Влево», — командует он, и я слепо доворачиваю влево. Потом: «Вправо», — и я ухожу вправо, буквально в метре разминувшись со скалой. Потом опять: «Влево», — и я уворачиваюсь от следующей. Так этот спасительный призрачный голос и провёл меня сквозь всё ущелье. Потом говорит: «Сейчас будем садиться». «Разобьёмся!» — хриплю я. «Сядем, там есть место». И по его подсказке, за последним поворотом, я сажаю самолёт «на брюхо». Удар и скольжение, песок в лицо. Кажется, ненадолго теряю сознание. Придя в себя, обнаруживаю, что умудрился приземлиться на крошечную — всего метров двадцать-тридцать в длину — песчаную отмель в излучине реки. Вот и не верь после этого в чудеса.
С трудом выбравшись из кабины, перетягиваю жгутом левую руку — нога кровоточит меньше. Шатаюсь, как пьяный, уши заложены — то ли от рёва мотора, то ли от потери крови, то ли от перепада высот. Потом гляжу — рядом, словно срезанные невидимой косой, беззвучно валятся ветки с кустов. Ничего не понимая, поднимаю голову — оказывается, это японские истребители пытаются с пикирования расстрелять меня из пулемётов. Прижимаюсь к скале и, кажется, вновь отключаюсь.
(https://d.radikal.ru/d30/2005/4a/8487bd8d3e31.jpg) (https://radikal.ru)
Когда очнулся, японцев уже не было — улетели. Зато, словно из-под земли, появились местные жители — наверное, наблюдали за воздушным боем и сбежались к месту моей вынужденной посадки. Я, признаться, плохо тогда соображал — в голове только крутилось, что я на оккупированной территории и что в плен нипочём не сдамся. Достаю из кобуры пистолет — благо правая рука цела и слушается. Людей вокруг всё больше. Я прикладывая дуло к виску — врёшь, думаю, не возьмёшь. И тут сквозь толпу проталкивается человек в военной форме и в фуражке с восьмиконечной китайской звездой. Только тогда я поверил, что это свои, что спасён.
Дальше помню плохо. Китайские товарищи вытащили меня из глубокого японского тыла на бамбуковых носилках, какими-то тайными горными тропами, в обход японских постов.
Когда наконец добрались до неоккупированной территории, лечиться пришлось в частном американском госпитале — других в Ханькоу просто не было. Поскольку после ранения прошло уже несколько дней, рана на руке загноилась, началась гангрена, все врачи в один голос настаивали на ампутации, но я отказался наотрез и руку всё-таки сберёг. Хотя запястье навсегда осталось нерабочим — впоследствии приходилось летать, привязывая ладонь к сектору газа. Однако медицинскую комиссию удалось-таки обмануть, так что после Китая я воевал ещё и на Халхин-Голе, и в Великую Отечественную.
А день своего ранения запомнил на всю жизнь и потом всегда отмечал — но по другой, куда более приятной причине. Дело в том, что в тот самый день жена родила мне сына — я узнал об этом от советского военного атташе, когда лежал в госпитале.
Знаете, я вообще везучий. Не всем так посчастливилось, как мне, — вернуться из Китая раненым, но живым. Всего, по официальным данным, в конце 30-х годов в Китае погибли 211 советских лётчиков, но я этим цифрам не верю — например, в моей группе из семидесяти пилотов вернулись на родину лишь четверо. А в других группах потери были ещё выше. Все наши павшие похоронены там, в Китае.
Михаил Мачин
лётчик-бомбардировщик
Наша группа вылетела в Китай в октябре 1937 г. Трасса перелёта (через Хами и Ланьчжоу) пролегала через пустынные и гористые районы Северо-Западного Китая. Надо сказать, мы были в числе «первопроходцев», осваивавших эту тяжёлую трассу. Трудностей возникало много. Уже сам по себе такой дальний перелёт, часто сопряжённый с риском для жизни, явился серьёзным испытанием воли и мужества наших лётчиков. Какая-либо связь с аэродромами полностью отсутствовала. Поскольку никаких данных о метеоусловиях мы не получали, приходилось часто вылетать наугад. Знали только местонахождение аэродрома, а что там нас ожидает, каков режим приземления и т. п. — всё это постигалось на практике.
Наши самолёты были перегружены боеприпасами и людьми. До этого у нас не было принято, чтобы самолёт садился на аэродром с полной нагрузкой авиационных бомб. А мы шли с ними весь маршрут. Малейшая ошибка могла привести к тяжёлым последствиям…
В Нанкин прилетели к вечеру. Не успели сесть и рассредоточить самолёты по аэродрому, как завыли сирены, оповещая о налёте японцев. Мы приземлились на прифронтовом аэродроме. Что делать? Как вывести из-под огня машины?
В воздух взмыло несколько истребителей И-16. Через несколько минут мы оказались свидетелями ожесточённого воздушного боя. Здесь мы впервые увидели японские истребители И-95. Наши ласточки» [7] смело вступили в схватку с большой группой самолётов противника.
7 - «Ласточки» — прозвище истребителей И-16.
Воздушный бой шёл на высоте 2500–3000 м.
(https://d.radikal.ru/d01/2005/0f/a64a9e28d789.jpg) (https://radikal.ru)
Было трудно разобраться, где свои, а где чужие. Слышался только треск пулемётных очередей.
Повисли два раскрытых парашюта, появились падающие самолёты. Но чьи они, пока не знаем. В воздух поднялось ещё одно звено. Воздушный бой продолжался над сопкой недалеко от аэродрома. Он проходил и в вертикальной, и в горизонтальной, плоскостях. Видим: загорелся самолёт и стал камнем падать на землю. На фоне ясного неба чётко просматривались красные круги на его крыльях. Японский истребитель! В воздушном пространстве около аэродрома показались ещё три парашюта. Стрельба постепенно стала стихать — противник выходил из боя. Видимо, для него он оказался неожиданным и тяжёлым. Японцы потеряли пять самолётов. В воздухе остались только наши истребители.
Подошла автомашина, меня вызывали к комендантскому зданию. У стены стояли три офицера небольшого роста в лётных куртках и с шарфами на шее. Это были японские лётчики, которых только что сбили наши истребители. Допрос вели генерал Мао [8] и китайские офицеры. Японские лётчики на допросе показали, что им было неизвестно о наличии на аэродроме Нанкина китайских истребителей. На допросе японцы вели себя вызывающе. Их шелковые шарфы украшали иероглифы с призывами к мужеству и храбрости. Далее они рассказали, что японские истребители базируются к юго-западу от Шанхая на полевом аэродроме. На центральном аэродроме находятся в основном бомбардировщики. Я понял, что Шанхай в руках противника. Привели ещё одного сбитого лётчика. Он нагло улыбался. Заявил, что раз японский император приказал им покорить Китай, так и будет. Один из китайских офицеров закатил ему пощёчину, после чего всех военнопленных увели. Здесь же нам сообщили, что во время боя один наш лётчик-истребитель погиб, а второй спасся…
8 - Заместитель командующего китайской авиацией.
После ужина раздалась команда срочно собраться всему лётному составу. Нашей группе предстоял вылет на первое боевое задание — на рассвете нанести двумя подгруппами бомбардировочные удары по следующим целям: первая — военные корабли, стоящие при входе в реку Янцзы у Шанхая (группу вёл Кидалинский); вторая — центральный аэродром Шанхая, где базировались японские бомбардировщики и истребители (группу приказано вести мне).
Мы сразу же приступили к штурманским расчётам, разложили карты и стали изучать, какой маршрут лучше выбрать для скрытного подхода к цели. Решили: от Нанкина летим по правому берегу Янзцы с отклонением на северо-восток, далее выходим в море 30–40 км, разворачиваемся вправо на 70–90° и выскакиваем прямо на цель. Высота бомбометания — 3700 м по ведущему, строй — девятки в правом пеленге.
После всех необходимых распоряжений мы отправились в общежитие. Многие долго не могли заснуть в ту ночь. Да это и понятно. Всем нам впервые в жизни предстояло идти в бой. О войне мы имели очень смутное представление, в основном по книгам. Военный опыт нам пришлось приобретать в ходе тяжёлых боевых будней.
Начальник штаба Петухов поднял нас рано. Наскоро позавтракав, мы сели в машины и выехали на аэродром. Заря едва занималась. Я дал сигнал на запуск моторов. Потом запустил свою «катюшу», [9] прогрел моторы и включил аэронавигационные огни. Мои ведомые повторили всё в точности и подрулили к месту старта. Наше звено стояло как вкопанное на полосе — её размеры позволяли взлететь строем. Подал лётчикам сигнал рукой. Они поняли и пошли на взлёт.
9 - «Катюша» — прозвище бомбардировщика СБ.
На земле было ещё темновато, но на высоте 600–800 м даль уже хорошо просматривалась. На развороте я увидел, что ведомые звенья в сборе. Саша — мой стрелок-радист — следит за построением и докладывает мне. Ложимся на курс. На высоте 2 тыс. м видимость отличная, на фоне восходящего солнца отчётливо выделяется вся группа. У стрелков-радистов турельные пулемёты направлены стволами вверх, стрелки зорко наблюдают за воздухом. Мой штурман К. Олехнович возится с прицелом — видимо, измеряет скорость ветра и снос. Спрашиваю, как дела. Отвечает: идём хорошо и будем над целью в намеченное время. Слева серебрится Янцзы, справа — всхолмленная однообразная равнина. Летим на заданной высоте. Появляются мелкие озёра, видна кромка берега моря. Справа впереди — очертания большого города. Олехнович по переговорному устройству передаёт, что через семь минут разворот на Шанхай.
Море! Ложимся на боевой курс. На горизонте хорошо виден Шанхай, на рейде множество разных кораблей и военных судов. Я окинул взглядом боевой строй самолётов. Все стрелки-радисты замерли у своих турельных установок, готовые мгновенно открыть огонь по истребителям противника. Скопление кораблей всё ближе. Чёрные «шапки» появляются на нашем пути. Это морские корабли противника ударили огнём из зениток. Но сделать противозенитный манёвр мы не можем, у нас открыты бомболюки. А цели ни я, ни штурман не видим. Над городом утренняя дымка. Что делать? Тогда я открыл фонарь лётчика и посмотрел вниз на землю. И вдруг в какой-то момент буквально под собой увидел замаскированные самолёты противника. Что есть силы закричал штурману: «Костя! Смотри, под нами цель». Он тоже увидел, но бомбы сбросить не успел. Решили с левым разворотом отклониться в море, чтобы быстро выйти из зоны зенитного огня и сделать повторный заход на цель.
Один СБ из левой девятки задымил и пошёл вниз, под строй разворачивающихся самолётов. В этот момент шестерка японских истребителей попыталась атаковать нас. Но наши стрелки оказались в выгодном положении для отражения атаки — море огня трассирующих очередей обрушилось на противника. У нас быстрее угловое перемещение, и это мешает японцам сблизиться с нами. Они стали уходить влево, открыв для пулемётного огня «брюхо» и плоскости крыльев. В тот же момент загорелись два истребителя. Японцы побоялись преследовать нас в море.
Группа по-прежнему сохраняла плотный строй, несмотря на опасность зенитного огня. Мы снова легли на боевой курс. Я отлично понимал, как тяжело лётчикам идти на повторный заход.
Корабли противника опять открыли огонь по нашим самолётам. Справа появилось звено японских истребителей. Стрелки обрушили на них шквал огня. Один, объятый пламенем, пошел вниз. Штурманы самолётов сосредоточились на расчётах. Особенно велика ответственность штурмана ведущего самолёта. От его точности зависит поражение цели. Слышу спокойный голос Кости Олехновича: «Вправо 5° и так держать». Сейчас главное — точно следовать курсу и сохранять скорость всей группы.
Запахло гарью — это сработали пиропатроны на замках. Самолёт немного приподнялся — тяжёлый груз сброшен. После бомбометания мы на большой скорости со снижением стараемся скорее уйти из зоны обстрела зениток и оторваться от истребителей. Стрелки-радисты и штурманы, которые наблюдали за бомбёжкой, доложили, что цель поражена точно. Они видели, как на аэродроме взрывались самолёты и вспыхивали пожары.
Отойдя от цели, постепенно снижаем скорость. Стрелок-радист Саша Краснов сообщил, что самолёты держатся в строю отлично, истребителей противника не видно. В небе ни облачка. На душе радостно — наш первый боевой вылет прошёл успешно.
Когда мы подошли к аэродрому, самолёты первой группы уже приземлились. Остальные тоже сели благополучно. Нас безпокоила судьба наших товарищей, самолёт которых был подбит. Вскоре поступили данные, что они на подбитом самолёте дотянули до аэродрома Хань-чжоу и благополучно приземлились…
Фронт приближался к Нанкину. Японская авиация всё чаще бомбила наш аэродром. Снова раздался сигнал боевой тревоги. Взлетело несколько наших истребителей И-16, и через несколько минут над аэродромом появилась большая группа японских самолётов. Их смело атаковали наши «ласточки» (И-16). Завязался напряжённый воздушный бой. Часть японских истребителей стала штурмовать и обстреливать аэродром. Видим, как звено японских самолётов пикирует на нашу «катюшу». Быстро забежали за противоположную стену капонира. Пулемётная очередь прошила левую плоскость крыла. Но бензобаки не повреждены. Мы оказались блокированными на аэродроме. Положение незавидное. К счастью, при повторной атаке очереди легли далеко от самолётов. Пожаров пока нет. В воздух взлетели ещё две пары наших истребителей — и сразу в бой. Вот они ударили по звену, которое штурмовало наших красавиц «катюш». Два японских самолёта так и не вышли из пикирования и врезались в землю на окраине аэродрома.
Японцы прекратили штурмовать аэродром, но продолжали воздушный бой. На небольшой высоте (800–1000 м) И-16 в одиночку вёл бой со звеном противника. Он удачно зашёл в хвост японскому истребителю и сбил его, но сзади у него повисли два И-95. «Ласточка» загорелась и на наших глазах стала падать. Возмездие последовало тотчас же. Японцы не заметили подходящих к ним двух И-16. С первой же очереди самолёт противника был объят пламенем.
Во время этого налёта ни один из бомбардировщиков нашей группы не был уничтожен. Несколько человек получили легкие ранения. Истребители противника ушли, и на аэродроме воцарилась необыкновенная тишина. Но менее чем через полчаса снова раздался сигнал воздушной тревоги. Поступил приказ выводить самолёты из-под удара. Командиры быстро запускают моторы и взлетают.
Воздушная обстановка в районе аэродрома очень сложная. Надо сказать, заблаговременное оповещение о налётах у китайского командования не было налажено. Сведения о появлении авиации противника в районе города и аэродрома поступали очень поздно. Да и фронт совсем рядом.
Я немного выждал, выдвинул звено вперёд для лучшего обзора, выбрал момент и взлетел. Во время барражирования около города я видел, как одна «катюша» на высоте 100 м была сбита при взлёте и взорвалась при падении.
Часть наших самолётов в воздухе атакована противником. Положение усложнялось ещё и тем, что СБ не успели дозаправиться горючим. Примерно через 30–40 минут пришлось идти на посадку и наполнять баки. Погода, как назло, стояла отличная. Тепло и солнечно.
И снова сирена оповещает об опасности налёта противника. Решено перебазироваться в Наньчан.
К аэродрому уже приближались японские самолёты. В воздух (в который раз!) взмыли наши истребители. Когда я возвратился к своему самолёту, там уже все сидели на своих местах. Мы взлетели почти со стоянки, и за нами последовали все остальные. Собрать группу было невозможно — все выходили из-под удара. Между Нанкином и Уху к нам пристроилось ещё примерно 10–20 самолётов, и мы взяли курс на Наньчан…
Во второй половине декабря 1937 г., вскоре после падения Нанкина, П. Ф. Жигарев [10] передал мне по телефону приказ прибыть в штаб китайской авиации. В кабинете Жигарева сидели генерал Мао и переводчик. Поздоровались как старые знакомые.
10 - Павел Федорович Жигарев — старший советник по авиации в Китае.
— А мы вас ждём, — сказал Мао. — Я сейчас доложу генералиссимусу о вашем прибытии.
Он удалился.
— Что за встреча и зачем мы понадобились господину Чан Кайши? — спросил я у Жигарева.
Он ответил, что предполагается бомбардировочный удар по аэродрому Нанкина, где теперь базируется японская авиация. Генерал Мао сказал, что нас уже ждут машины. Поехали в направлении города. Остановились у красивого парадного подъезда. Генерал Мао что-то сказал охране. Нас провели в большой зал. Несколько китайских офицеров приветствовал нас.
Генерал Мао попросил следовать за ним. Зашли в кабинет. Чан Кайши, выйдя из-за стола, подал нам всем руку, предложил сесть.
Перед генералиссимусом была разложена большая карта театра боевых действий. Он сказал:
— Мистер Жигарев и мистер Мачин! Доверенные люди сообщили нам, что японцы на аэродроме Нанкина сосредоточили большое количество бомбардировщиков и истребителей. Очевидно, в ближайшие дни они намерены нанести удары по нашим объектам. Мы хотели бы, чтобы наша авиация нанесла упреждающий удар по нанкинскому аэродрому, и как можно быстрее.
Тогда я, обращаясь к Чан Кайши, сказал, что советские лётчики-добровольцы завтра же готовы нанести удар по аэродрому Нанкина тремя девятками СБ.
Чан Кайши, поинтересовавшись размещением и ремонтом самолётов, предложил по всем вопросам обращаться к генералу Мао. На этом аудиенция закончилась…
Наш безпокойный начальник штаба С. П. Петухов, как всегда, поднял нас рано утром. Быстро позавтракали и выехали на аэродром. Посоветовавшись с комиссаром, решили включить в полёт несколько экипажей с китайскими лётчиками.
Стало светать, начался взлёт. В воздухе быстро собрались на высоте 3500–4000 м, направились к долине Янцзы. У реки висела плотная 10-балльная облачность, её нижняя кромка была значительно ниже высоты нашего бомбометания.
Решили бомбить аэродром из-под облаков. При подходе к Нанкину увидели знакомый изгиб Янцзы, электростанцию и сопку около аэродрома. Стоящие на реке суда открыли огонь. На аэродроме виднелось большое количество бомбардировщиков и истребителей противника. Все капониры были заняты и возле них стояли ещё самолёты. Враг не ожидал такого раннего налёта. Плотность боевых порядков и серийное бомбометание позволили нам накрыть бомбами всю площадь аэродрома.
Мы отбомбились и развернулись на обратный курс. С аэродрома поднимались огромные языки пламени и клубы тёмного дыма, раздавались взрывы. Огненный шлейф метался по лётному полю. Весь район вокруг аэродрома тоже был в дыму и пламени — это горели и взрывались японские бомбардировщики, заправленные бензином, склады горючего и боеприпасов.
Только группа пересекла Янцзы (восточнее Уху), как на перехват вышли 10–12 японских истребителей. Кто-то из стрелков-радистов выпустил красную ракету, показывая направление их движения. Атаки японцев были неудачные, вначале они потеряли два самолёта, во втором заходе — ещё два. Правда, один наш самолёт тоже был сбит, экипаж, в состав которого входил китайский лётчик, погиб. Все остальные самолёты благополучно вернулись на свой аэродром.
Впоследствии от командования китайской авиацией мы узнали, что в результате нашего налёта противник понёс большие потери. Таких ударов по объектам противника наша авиагруппа за время своего пребывания в Китае нанесла не один десяток. Своими боевыми действиями мы помогали китайскому народу в его справедливой войне с японскими захватчиками. Советские добровольцы с честью выполнили свой интернациональный долг.
Александр Желваков
офицер политотдела 6-й Гв. ТА
В июле 1945 года нашу 6-ю Гвардейскую танковую армию перебросили из Чехословакии в Монголию, на границу с марионеточным государством Маньчжоу-Го, которое создали и контролировали японцы.
(https://c.radikal.ru/c23/2006/97/9c0faf399d48.jpg) (https://radikal.ru)
В ночь на 9 августа, в пять минут первого, мы перешли границу и двинулись в глубь Маньчжурии.
Трудности наступления были невероятные. Когда пересекали пустыню, жара днём доходила до сорока градусов, а иногда и больше. Безводье. Пыль. Песчаные бури. Дальше — горный хребет Большой Хинган. Крутой подъём и ещё более крутой, сложный и опасный спуск. Только вышли на Центрально-Маньчжурскую равнину — обрушились проливные многодневные дожди. Повсюду непролазная грязь, потом ещё и реки вышли из берегов, затопив всё окрест. Нашим танкистам пришлось наступать от Тунляо на Мукден по железнодорожному полотну, проложенному по высокой насыпи, — иначе было даже танкам не пройти: только вплавь.
А ведь кроме природных и климатических препятствий, надо было преодолевать ещё и сопротивление японцев, которые далеко не сразу сложили оружие.
В этих условиях выдающуюся роль сыграли воздушные десанты, высаженные в глубоком японском тылу — в Мукдене, Чаньчуне, Порт-Артуре, Дальнем, Харбине и Гирине — и ускорившие капитуляцию Квантунской армии.
19 августа 1945 года на аэродроме Мукдена, крупнейшего города Маньчжурии, наш десант взял в плен маньчжурского императора Пу И, который намеревался бежать в Японию — на лётном поле его уже поджидал в полной готовности самолёт, и десантники успели перехватить Пу И буквально в последнюю минуту. Вместе с ним были арестованы ещё восемь человек: его брат Пу Цзе, три племянника, мужья двух сестер, слуга и врач. В тот же день пленного императора со свитой срочно перевезли самолётом в Тунляо. А на следующее утро под охраной отправили в Советский Союз. Командовал охраной я.
Дело было так. 19 августа вызывает меня начальник политотдела армии генерал Филяшкин и говорит: «Товарищ младший лейтенант, будете охранять императора Маньчжоу-Го. Отвечаете за него головой. Хоть он большой подлец и негодяй, но нужен нам живым. Обращайтесь с ним вежливо и тактично».
Причем, насколько я понял, нашей задачей было не столько сторожить Пу И — бежать ему, собственно говоря, было уже некуда и сторонников, готовых рискнуть головой ради его освобождения, не имелось, — сколько обезпечивать безопасность бывшего императора, защищать от возможной расправы, чтобы он живым-здоровым доехал до СССР. Ведь, попади он в руки китайцев, они бы его просто растерзали. Не зря же генерал армии Штеменко потом написал в своих воспоминаниях, что «никто не мог ручаться за безопасность Пу И и его свиты».
Генерал Филяшкин подыскал на окраине Тунляо дом, огороженный глухим забором, обезпечил внешнюю охрану. А мне было приказано не отходить от Пу И ни на шаг — ни днём, ни ночью.
Так что всю ночь с 19 на 20 августа я не сомкнул глаз. Император тоже не спал, даже не раздевался, только снял галстук. Худощавый, средних лет (ему тогда ещё не исполнилось и сорока), довольно высокого роста — выше меня, — в роговых очках, тёмном костюме и белой рубашке с отложным воротником, внешне он был ничем особо не примечателен. Разве что очень бледен, подавлен, растерян и заметно нервничал. Честно говоря, выглядели они с братом — а брат тоже не отходил от него ни на шаг — довольно жалко, недостойно императорского звания. Никакого величия. Помню, Пу И всё время переспрашивал: «Меня убьют? расстреляют?» — и вообще произвёл впечатление человека робкого, даже трусоватого. Но когда ему объявили, что его жизни ничто не угрожает, — понемногу успокоился, воспрял духом, даже заулыбался.
Утром 20 августа к нам приехал генерал Филяшкин. Я доложил, что всё в порядке. Генерал разрешил покинуть помещение и посидеть во дворе — кстати, утро было тёплое и солнечное. Вскоре прибыл переводчик майор Кострюков — он-то и растолковал Пу И, что казнить его никто не собирается. Потом они ещё долго беседовали с императором — помню, тот благодарил за доброе к себе отношение и называл меня «Александэр».
(https://c.radikal.ru/c13/2006/90/acf35fe65f6a.jpg) (https://radikal.ru)
Сразу после полудня я получил приказ сопроводить Пу И, его свиту и багаж в Читу. Вещей при них было очень много, в том числе большой кожаный коричневый чемодан и чёрный кожаный саквояж, судя по всему, очень тяжёлые — потом мне сказали, что там хранились золото и драгоценности. Когда мы садились в самолёт, этот багаж тащила вся императорская свита, включая его брата, но сам Пу И ни к чему не притронулся. Переводчик с нами не полетел, так что несколько часов пришлось общаться со своими подопечными при помощи маленького фронтового разговорника.
Кстати, самолёт нам выделили далеко не новый, видавший виды, — из тех, что доставляли горючее для нашей наступающей армии. Во время полёта Пу И держался спокойно, подолгу смотрел в иллюминатор, о чём-то беседовал с братом. Вопреки ожиданиям, приземлились мы не в Чите, а в Тамцак-Булаке, где нас ждал другой самолёт — должно быть, командование решило перестраховаться, втайне изменив маршрут. Второй этап перелёта оказался сложным, мы несколько раз попадали в воздушные ямы. Наконец, под вечер приземлились в Чите. На аэродроме нас встретила целая вереница чёрных «эмок». Я наконец вздохнул свободно.
Императора посадили в первую машину, меня — в последнюю, и повезли в Молоковку (это 18 км от Читы), на спецобъект № 30 Управления НКВД по Читинской области. Здесь вместе поужинали в столовой, после чего распрощались, причем Пу И ещё раз поблагодарил за «чуткое и внимательное» к себе отношение.
Действительно, никакой ненависти к нему у меня не было. Он не похож был на злодея. Правда, не все мои подчиненные так думали. Помню, рядовой Колобов, также назначенный в охрану бывшего императора, с глазу на глаз сказал мне: «Товарищ лейтенант, прикокнуть бы его надо». Каюсь, я тогда наорал на солдата: «С ума сошел?! Пу И нам нужен живым!»
Действительно, впоследствии он очень пригодился во время суда над японскими военными преступниками, став одним из главных свидетелей обвинения и дав исчерпывающие показания против своих бывших хозяев.
Я потом по возможности следил за судьбой «последнего императора». Знаю, что он провёл у нас в плену 5 лет. В 1950 году его передали китайцам, и ещё около десяти лет он отсидел в лагере — правда, в привилегированных условиях. А в 59-м был не только освобожден, но даже стал депутатом и советником китайского правительства, писал мемуары, умер в 67-м, в почёте. Кстати, брат его стал в социалистическом Китае даже ещё более влиятельной фигурой — членом Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. Мы с ним переписывались, он хотел встретиться, но помешала болезнь.
Но всё это было потом — а в августе 1945-го, сдав Пу И на руки чекистам, вернувшись в Мукден и доложив о выполнении задания, я получил новое назначение — парторгом того самого батальона, что участвовал в Мукденском десанте.
Даже после капитуляции японских войск здесь было неспокойно — в окрестностях Мукдена и даже в самом городе безчинствовали банды хунхузов, только в нашем батальоне от рук этих бандитов погибли лейтенант и двое рядовых. Пришлось принять для наведения порядка жёсткие меры.
Запомнился ещё такой случай. Когда мы несли службу в Мукдене, командиром отделения автоматчиков в нашем батальоне был младший сержант Иван Загорулько. Он рассказывал, что его дед сорок лет назад, во время первой русско-японской войны, был смертельно ранен в ходе печально известного Мукденского сражения, проигранного нашей армией. И вот, посетив местное кладбище, мы обнаружили здесь братскую могилу воинов 1-го Туркестанского полка, в котором и служил дед Ивана. Так сорок лет спустя внук смог поклониться праху деда, вернувшись на его могилу победителем.
Григорий Калачев
разведчик
Хорошо помню ночь с 8 на 9 августа 1945 года. Нам, разведчикам, было дано задание первыми пересечь границу, установить огневые точки японцев и, по возможности, взять «языка». Накануне мы подолгу скрытно следили за противником — японские дозоры регулярно ходили вдоль границы, были у них там и заставы, и наблюдательные посты. Но ночью 9 августа, когда наконец началось наступление, мы не встретили фактически никакого сопротивления — первые неприятельские дозоры подвернулись под руку лишь через несколько часов после того, как мы перешли границу, уже под утро. А первый мало-мальски серьёзный бой пришлось выдержать лишь пройдя 120 километров вглубь вражеской территории — когда японцы, немного опомнившись, бросили против нас школу младших командиров: похоже, это был их последний резерв. Всё говорило за то, что нас здесь просто не ждали, что мы застали неприятеля врасплох. Во всяком случае, на нашем направлении сопротивление было гораздо слабее, чем, скажем, в полосе наступления соседней 36-й армии, штурмовавшей Халун-Аршанский укрепрайон, или 1-го Дальневосточного фронта, где самураи до последнего защищали город Муданьцзян. А нашим главным противником были не столько японские войска, сколько сама природа — считая горы Большого Хингана непроходимыми для тяжёлой техники, фактически неприступными, самураи не держали здесь крупных сил.
Действительно, и местность, и климат были против нас — нам предстоял 500-километровый рывок сначала через безводную полупустыню, а затем через обширный горный хребет, где вообще не было дорог, даже просёлочных. И хотите верьте, хотите нет, во время этого тяжелейшего похода советская техника продемонстрировала своё превосходство над западной. О танках я уж не говорю — причём с самой лучшей стороны проявили себя не только несравненные «тридцатьчетверки», но и считавшиеся давно устаревшими БТ: хотя на германском фронте «бэтэшки» давно не применялись, их ещё довольно много осталось в дальневосточных военных округах, и они оказались отличными машинами — скоростные, неприхотливые, надёжные. Но ладно танки — в танкостроении наше мировое лидерство было очевидным, — так даже советская автотехника в условиях пустыни и предгорий кое в чём превзошла хваленую западную. Все эти лендлизовские «Студебеккеры» и «Доджи три четверти», которых много было в наших войсках, — ничего не скажешь, машины великолепные, но был у них один крупный недостаток — они же широкие, широкая ось, и по узким извилистым горным тропам они проходить не могли, просто не вписывались. Кроме того, ведь высота гор Большого Хингана до 2000 метров над уровнем моря, а у американских машин воздушное охлаждение, и они нередко глохли в этих горах. А наши — ничего, тянули. Хотя, конечно, пехоте и мотострелкам часто приходилось подставлять собственные плечи и выталкивать, вытягивать машины буквально на себе.
Особенно худо пришлось, когда зарядили дожди — в Маньчжурии ведь август самый дождливый сезон, — у себя в России мы ничего подобного никогда не видели: дождь лил сутки напролёт, неделями, и даже когда ненадолго переставал, влажность воздуха была такая, что, казалось, вот-вот просто захлебнешься. Все дороги развезло, жидкой грязи по колено, скользко, склизко — с Хингана спускались, словно с ледяных гор. А тут ещё и самураи стали нападать на нас из засад. Трудно было, очень трудно. Зато, когда мы наконец перевалили через хребет и вырвались на Маньчжурскую равнину, на оперативный простор, — это была победа: мы оказались в тылу японских войск, которые нас здесь не ждали — во всяком случае, так скоро — и уже ничего не могли поделать: нас было не остановить. И что бы японцы теперь ни говорили — их капитуляция была вовсе не добровольной, а вынужденной: даже если бы микадо не признал поражения, даже если бы приказал подданным драться до конца, их сопротивление уже мало что могло изменить: Квантунская армия была обречена.
(https://c.radikal.ru/c31/2006/75/0db338c44343.jpg) (https://radikal.ru)
Закончили мы войну в Порт-Артуре. Как же мы рвались туда, как мечтали рассчитаться с самураями за поражение в первой русско-японской войне! Помню, ещё когда ехали на Дальний Восток, все зачитывались романом «Порт-Артур», много публикаций об этом было в армейской печати. Да и потом, уже во время наступления, политруки всё время твердили: наше дело правое, это возмездие за все прежние японские преступления, восстановление исторической справедливости. Так и Сталин сказал в своём победном обращении: разгромив Японию, мы смыли «чёрное пятно» из народной памяти.
А у меня вообще был свой личный счёт к самураям — вернее, семейный. 40 лет назад мой дед воевал в Порт-Артуре, и когда я был маленьким, он мне об этом рассказывал — как русские солдаты били здесь японцев, какие подвиги совершали, как предали их царские генералы, сдавшие крепость врагу. И когда мы в конце августа 1945 года вернулись в Порт-Артур, где сражались и умирали наши деды, то первым делом поклонились солдатским могилам на русском кладбище, ходили и на места давних боев, где ещё можно было найти позеленевшие гильзы и обрывки шинелей с пятнами крови.
А наше командование во главе с маршалом Василевским сразу после победы возложило на эти могилы венки.
Анатолий Шилов
пулемётчик, комсорг полка
Весть о передислокации на Дальний Восток застала нас весной 1945 года в Восточной Пруссии. 28 мая на железнодорожной станции Вальдхаузен, под Инстербургом, погрузился и отправился на восток первый эшелон нашей дивизии с личным составом, техникой и вооружением. К концу июня мы высадились на монгольской станции Баин-Тумен. Впереди — безкрайние степи, а за ними — Большой Хинганский хребет.
Первым моим заданием на новом месте было принять 130 человек водителей из молодого пополнения, прибыть с ними на 74-й разъезд (там располагался один из складов Забайкальского фронта), где получить 260 американских автомобилей разных марок — «Студебеккеров», «Шевроле», «Доджей три четверти», — переданных СССР по ленд-лизу, и перегнать их в район расположения дивизии. Сроку на это отводилось две недели.
Но когда мы прибыли на разъезд, выяснилось, что автомобили находятся в ящиках, несобранные. То есть, моим 130 новобранцам предстояло собрать 260 машин, а затем перегнать их за сотню километров. В срок явно не уложиться; склад тоже помочь ничем не может. Пришлось ехать в Читу, в штаб Забайкальского фронта, оттуда — на станцию Борзя, где располагался один из автобатов. Здесь, наконец, удалось договориться о выделении мне в помощь пяти опытных слесарей-механиков. В общем, через неделю автомобили были собраны. Теперь следующий вопрос: как перегнать 260 машин 130 водителями? Но и здесь выход нашёлся: передние колеса одного автомобиля загружали в кузов второго; и таким образом, с минимальными потерями (одна машина оказалась с заводским браком, ещё две отстали из-за неисправностей), задание было выполнено.
Оказалось, автомобили нужны, чтобы преодолеть Большой Хинганский хребет. А перед Хинганом на сотни километров расстилалась монгольская степь. Нам, жителям средней полосы, она больше напоминала пустыню, вернее, полупустыню — не песчаную или каменистую, а покрытую скудной растительностью, но совершенно безводную в это время года. Здесь-то и пригодились мои автомобили — «Доджи» тащили орудия, на «Студеры» посадили пехоту. Дорог не было — хотя зачем они на такой ровной местности с твердым грунтом. Гораздо хуже, что не было и ориентиров. Рельеф напоминал море — двигайся в любую сторону и везде увидишь одно и то же. А поскольку перемещаться было приказано скрытно, ехали в основном ночью, с выключенными фарами, друг за другом. И если передняя машина отклонялась хотя бы на несколько градусов, то вся колонна сбивалась с направления. Ёще труднее приходилось тем, кому автомобилей не досталось. С пехотой часто случалось то же, что и с автоколоннами, — роты сбивались с пути и потом плутали. Мы несли большие потери даже не встречаясь с противником. И когда на горизонте наконец показались горы, все вздохнули с облегчением. Хинган — не очень высокий хребет, на склонах — лес. Издалека всё это казалось нам раем. Но когда приблизились, выяснилось, что деревья растут на достаточно крутых откосах (склоны — до 45 градусов). Вот здесь-то пехоте, да и всем остальным, пришлось очень тяжело. Как известно, автомобилю трудно преодолеть подъём больше тридцати градусов (американские брали до 40), поэтому чтобы переправить машины через Хинган, их буквально облепляли со всех сторон бойцами, которые «пердячим паром» (так говорили солдаты, а официально это именовалось: «Раз-два, взяли») тащили грузовики вверх.
Наше счастье, что серьёзных боев в этот период уже не было. Вообще, японцы оказали упорное сопротивление только на границе — там у них имелась сильная оборона (укрепрайоны, опорные пункты, огневые точки), которую пришлось прорывать; ходили даже слухи, что в соседней дивизии самураи вырезали ночью целый батальон. Но чем дальше мы углублялись на вражескую территорию, тем слабее было сопротивление. Да и не могли они остановить эту лавину — когда мы поднялись на Хинган, сверху было хорошо видно, какая силища прёт: вся степь до самого горизонта покрылась войсками и техникой. Плюс полное господство в воздухе — за всё время этой войны я не видел в небе ни одного японского самолёта, только наши.
Впереди главных сил наступали подвижные отряды, основной задачей которых было захватить перевалы до подхода японских резервов и расчистить путь на Центральную Маньчжурскую равнину. Я шёл с таким передовым отрядом нашей дивизии — было нас человек 700: батальон мотострелков на «Студерах» и «Шевроле», артдивизион, дивизион самоходок СУ-76, сапёрный взвод, связисты. Кстати, на особо крутые склоны автомобили зачастую поднимались задним ходом — опытные водители знали, что задняя передача, особенно у американских машин, сильнее передней. Самоходки — те тягали друг друга. Преодолев Большой Хинган, мы взяли город Ванемяо и, не встречая сопротивления, двинулись дальше по маршруту Чанчунь — Мукден — Харбин — Гирин — Инкоу (это неподалеку от легендарного Порт-Артура). По пути разоружили 4 японских дивизии — в общей сложности до 60 тысяч солдат и офицеров. Самураи просили, даже умоляли, об одном: обязательно оставлять во главе охраны советского представителя — иначе китайцы могли их просто перебить в отместку за то, что они натворили здесь за годы оккупации. То есть японские военнопленные нуждались не столько в охране, сколько в защите от местного населения. Поначалу мы оставляли офицеров, потом — сержантов, а под конец уже просто солдат — так много было пленных.
Не знаю, как у других, а у меня никакого сочувствия к японцам тогда не было — ничего, кроме ненависти. А что вы хотите? Мы враждовали с ними с начала века, у меня брат воевал на Халхин-Голе, командиром танкового батальона, за что нам было их жалеть? Потом ненависть, конечно, ушла…
Что ещё запомнилось в Китае? Крайняя нищета. Хотя сам я родился на Нижегородчине в первой половине 20-х и что такое бедность знал не понаслышке — но настолько безпросветной нищеты, как в послевоенном Китае, видеть больше не доводилось. Стоило нашему военнослужащему вывесить проветриться любую тряпку, как она немедленно исчезала: должно быть, с мануфактурой в китайской глубинке было из рук вон плохо. Любой промасленный конец ветоши, казалось бы, ни на что уже не годный, тут же шёл у китайцев в дело: заплатка на заплатку, так что внешний вид у них был весьма… «живописным», скажем так.
После войны я долго не мог демобилизоваться — все мечтали о возвращении домой, но из Ванемяо нашу дивизию передислоцировали в Читу и передали из Министерства-обороны в НКВД. Так мы стали конвойной дивизией и потом ещё долго охраняли лагеря японских военнопленных.
С. Дашдооров.
В тот год
Хоть речка Халхин-Гол неширока.
Хоть речка Халхин-Гол неглубока,
Но только не сумели самураи,
Но только не сумели вражьи стаи
Ту водную границу пересечь, —
Их прочь отбросил наших армий меч.
[/size][/b]
В далекий тот
Тридцать девятый год На бой с врагом поднялся весь народ.
И помогли, как надо, Халхин-Голу
Орхон, Селенга и крутая Тола!
Сердца людей слились в один поток, И враг его перешагнуть не смог.
В тревожный тот
Тридцать девятый год
Шагнули горы — на врага, вперёд!
Хоть перевал Хамар-Даба и мал,
Но чужеземный враг его не взял!
Ведь с перевалом рядом стал Алтай,
Хребет Хэнтийский и хребет Хангай, И преградили самураям путь...
Ничто те горы не могло свернуть!
Да!
Битва землю с небом потрясла,
Броня сгорала в пламени дотла, Но наши парни, защищая дом,
Всегда стояли насмерть под огнём!
Орхон, Селенга, Тола, три Тамира, Как цирики, всегда на страже мира!
Алтай, Хангай и три Сайхана
Сражались с нами рядом неустанно.
Хоть речка Халхин-Гол неширока
Хоть речка Халхин-Гол неглубока, Но только не сумели вражьи стаи,
Но только не сумели самураи Ту водную границу пересечь.
Отбросил прочь их наших армий меч.
Хоть перевал Хамар-Даба и мал,
Но чужеземный враг его не взял!
Пороха дым...
Меч занесённый.
Пулей пронзённый,
Пал молодым Друг мой тогда...
Знает страна: Это — война, Это — беда. Да!
Пронзали пули Толу и Орхоя.
Текла Селенга, заглушая стон, Их воды разбивались о порог, И кровь как воду впитывал песок.
На верность присягнувшие Отчизне, Мы жертвовали жизнью ради жизни.
И мы сумели пересилить беды,
Мы подняли над миром флаг Победы!
Спокойны Халхин-Гола берега...
Друзья нам помогли отбить врага!
Дым затмевал и солнце и луну,
Хранит народ наш в памяти войну,
Далёкий год —
Тридцать девятый год,
Когда с друзьями вместе шли вперёд.
Та дружба полноводна, как река, Той дружбе сохраниться на века,
Она главой ушла за облака, Как небо, широка и глубока!
Доныне реет той победы стяг,
Доныне помнит наши танки враг!
Хоть речка Халхин-Гол неширока,
Хоть речка Халхин-Гол неглубока, Но только не сумели самураи, Но только не сумели вражьи стаи Ту водную границу пересечь. И не сумеют!
Хоть перевал Хамар-Даба и мал, Но чужеземный враг его не взял И не возьмёт!