ГЛАВА IV.
Открытие и занятие «Орловки». Борьба с хищниками и бодайбинскими коммерсантами.
Сильное влияние на дальнейший ход золотопромышленного дела на среднем Витиме оказало открытие в 1898 году верхового золота на речке, впадающей в Витим у северной границы Баргузинского округа, на картах именуемой Куроло-Каролон, а среди золотопромышленников известной под названием Орловки. Открытие этой россыпи произошло при следующих обстоятельствах.
С появлением на среднем Витиме поисковых партий, привлеченных открытием россыпей на Тулдуни, опорным пунктом их операций сделался образовавшийся при впадении р. Муи в Витим Муйский поселок, представляющий собой весьма удобное место для поисковых резиденций. До 1898 года поиски производились в местности, лежащей между р. Бамбуйко и речкой Каменной (Тагарак), впадающей в Витим с левой стороны. Местность, лежащая ниже Каменной, тогда ещё никем не была занята и, как прилегающая к богатой золотом витимо-олёкминской тайге привлекла к себе внимание издателя настоящего очерка, который и направил туда организованную им зимой 1897 – 98гг. поисковую партию. Руководство этой партией принял на себя поселившийся на Муе Бамбуйко. Партия была снабжена всем необходимым и в случае надобности могла пополнить свои запасы в муйском посёлке, по заранее условленным ценам. В течение зимы была осмотрена местность предполагавшихся приисков, и даже было занято несколько лежавших на пути ключей; самую же операцию решено было начать по вскрытии реки, весной 1898г. План операции заключался в том, чтобы нагрузив приготовленные плоты и лодки припасами, идти вниз несколькими эшелонами, имея на плотах и лодках только необходимое для управления ими число рабочих; остальная часть рабочих и служащие должны были идти пешком по обоим берегам Витима и тщательно осматривать все косы. (береговые полосы), увалы и вымоины и заходить во все ключи, делая там пробы, намечая места для зимней разведки и заготовляя по берегам сено. Во время поднятия воды партия должна была останавливаться и выжидать для продолжения своего движения спада воды. Снаряжение партии в небольшом Муйском посёлке не могло пройти не замеченным, и между рабочими и лицами, принимавшими то или иное участие в её снаряжении, возникла мысль составить отдельную артель и, предупредить отправку партии идти вниз по Витиму на розыски золота за свой счёт и риск, с тем чтобы в случае удачи продать своё открытие. Последнее было тем более осуществимо, что хозяином партии было сделано распоряжение обращать внимание даже на россыпи с небольшим содержанием в виду возможности разрабатывать их драгами. Составившаяся артель запаслась припасами и, из Муйского поселка еще в марте, направилась по льду вниз, по течению Витима. Тем временем снаряжение партии шло своим чередом, и когда наступило время её отправления, то сам предприниматель, желая лично ознакомиться с местностью, подлежавшею обследованию, и убедиться в правильном выполнении составленного им плана, совершенно нового способа поисковой операции, решился присоединиться к партии и 13 июня 1988 года отправился в лодке с Многообещающего прииска к месту операций. В семи верстах от названного прииска, на Таксимской шивёре лодку перевернуло. Все шесть находившихся в ней путников попали в воду, но удержавшись за борта, приплыли к берегу; зато все, находившееся в лодке, в том числе и два пуда золота, взятого с тулдунских приисков для препровождения в иркутскую золотосплавочную лабораторию, утонуло. Чтобы достать упавшее в воду золото, вызваны были люди с Многообещающего прииска, и на случай, если бы это оказалось неисполнимо, им приказано было охранять до зимы место, где оно упало. Двинувшись далее, хозяин партии, прибыв на Мую, получил от своего доверенного письмо, в котором Бамбуйкко извещал, что он отправился осмотреть указанную ему россыпь. Но в каком расстоянии находится эта россыпь,ему неизвестно. 22 июля Бамбуйкко возвратился на Мую и сообщил своему доверителю, что между Муей и Парамой он встретил вышедшую в марте месяце с Многообещающего прииска артель, которая сообщила ему, что до вскрытия реки ничего нельзя было делать, а затем за недостатком провианта оказалось невозможным ожидать спада высокой воды, и потому артель, ничего не сделав, решилась вернуться назад. Вид участников артели был, по словам Бамбуйкко, жалкий, оборванный, изнуренный. Они почти все просили принять их в партию. Возвративщись на Мую, артель заявила Бамбуйкко, что она в одном ключе открыла довольно богатую россыпь, но недостаток провианта не дал возможности сделать надлежащие пробы. Артель предложила отправиться с нею на этот ключ, разведать россыпь и, если она окажется с хоро-шим содержанием золота, то уплатить артели единовременно 6.000 рублей за открытие. Где именно находился этот ключ, артель не открыла, и Бамбуйкко отправился туда на лодке с частью артели. Плывя вниз по Витиму, они на третий день странствования добрались до устья речки, которая на картах зовется Куроло-Королон, а в общежитьи Средней Орловкой. Золото оказалось там залегающим на самой поверх-ности земли, и притом в очень значительном количестве. Бамбуйкко отправился вверх по речке и занял на её берегах несколько площадей. Возвращаясь оттуда, он в устье встретил человек десять хищников, направлявшихся вверх по реке. На предупреждение, что река занята, они ответили насмешками и предупредили, что вслед за ними сюда же идут сотни приискателей. Оказалось, что как только Бамбуйкко с частью артели отправился для осмотра и занятия этого места, оставшиеся на Муе не утерпели и разболтали о своей находке, и все, кто только мог, немедленно двинулись вслед за Бамбуйкко. Всё это совпало с прибытием на Мую первых плотов, с запасами для поисковой партии, и к хозяину её, постоянно являлись с ключа хищники с настойчивыми просьбами продать им хлеба и другие припасы, и хотя им в этом было отказано, но они всё-таки добыли хлеба, причём цена на него с 4 – 5 р. поднялась до 10 – 15 р. за пуд.
Нашествие хищников на Королон грозило выработкой россыпи до отвода её заявителю, вследствие чего последним, немедленно были посланы с нарочным в баргузинское полицейское управление заявки об открытых золотоносных площадях и сделано распоряжение, чтобы по получении копий с заявок они немедленно были представлены живущему в Верхнеудинске окружному горному инженеру с просьбой о командировании находившегося в то время на Муе горного отводчика для отмежевания заявленных площадей. Одновременно с отправкой заявок были посланы заявления о хищничестве на Каролоне находившемуся в то время на Многообещающем прииске мировому судьи 20 участка читинского окружного суда и заведующему полицейскою частью на приисках уряднику Дубинину. За приезд последнего с несколькими казаками на приготовленных для сплава и снабженных провизией лодках было обещано вознаграждение по 300 рублей каждому. Не довольствуясь этим, издатель очерка, пользуясь сравнительной близостью Королона к бодайбинской резиденции олёкминско-витимских приисков, решил отправиться туда, с целью воспользоваться имеющимся телеграфом для более быстрого сношения с лицами, от которых зависело принятие тех или других мер к выдворению прибывавших на Королон все в большем и большем числе хищников. На устье Парамы ему пришлось встретить не менее 200 человек, направлявшихся на Королон для хищничества, и тут же нанятый ими проводник якут взялся служить и этой толпе. Вопрос об этом, казалось бы, несовместимом, служении якут разрешил очень просто; он предложил хищникам плыть за плотом хозяина привлекавших их площадей. «Многие, – говорит последний в своем дневнике, – воспользовались совместным плаванием. Чтобы уже совершенно бесцеремонно поместиться на моём плоту. Такое путешествие мне совсем не улыбалось, и я хотел было возвратиться обратно, но якут и мои случайные спутники на это не согласились, и я поневоле должен был им подчиниться. Во время дальнейшего плавания большинство занималось приготовлением лотков для промывки золота».
« 24 июня, – говорится в том же дневнике, – мы заметили на берегу много плотов и лодок и причалили к ним. Но еще ранее, вёрст за десять до этого места, показался на берегу дым. Двое из плывших на моем плоту сели в лодку и подплыли к этому месту. По возвращении оттуда они сообщили, что на берегу сидят два человека, возвращающиеся с Орловки, где они в два дня намыли по восьми фунтов золота. И вот, как только мы подошли к устью Орловки и причалили к берегу, все забрали свои котомки и спешно, перегоняя друг друга, направились к манившему их месту. Ушли и мои проводники, и я остался на берегу с одним только якутом. Разбив палатку и напившись чаю, отправились и мы с ним по следам ушедших. Прежде всего, пришлось перейти речку вброд по колено, а затем вскарабкаться на довольно высокую гору. Несколько спустившись с горы, я увидел шалаши, а сойдя ещё ниже работавших у возвышающегося в этом месте утёса людей. Мое появление их видимо смутило; вероятно, они думали, что я явился не один, а с казаками. Бросив работу, все подошли ко мне с вопросом: «Скоро ли придут казаки нас выгонять?». На это я откровенно ответил, что послал с Муи заявление мировому судьи и уряднику и еду на Бодайбо, чтобы просить прислать казаков и оттуда, а потому советую им уходить, пока их не забрали. Далее, вверх по ключу, почти у самой вершины горы, шла узкая, трудно проходимая тропка. Идя по ней, я беспрерывно наталкивался на шалаши, а внизу, под горой, копошились люди. Сойдя к ним. Я нашёл между ними и тех, которые за несколько часов перед тем вместе со мной приплыли сюда. Речка течёт по очень узкому ущелью, между крутыми, почти отвесными утесами, которые только местами сменяются небольшими увалами. Золото добывали и на берегу, и в русле, и в утесе. Работавшие в русле бродили по колено и выше и, доставая горстями песок со дна, клали его в лоток и тут же промывали. Золото шло крупное. Идя вверх по речке, я добрался до площади, названной «Большой деревней», где застал около ста человек. Большинство работало, остальные сидели в шалашах, пили и играли в карты. Были здесь и семейные. Женщины приготовляли блины, которые тут же и продавались. На обратном пути к своей стоянке я подходил к некоторым из прибывших со мной и видел, что в какие-нибудь три – четыре часа они успели добыть изрядное количество золота. В тот же день, вечером, довольно много людей вышло из мест работы с намерением идти на Мую. Человек десять коноводов обратились ко мне с разными предложениями. Домогательство их заключалось главным образом в том, чтобы я разрешил им продолжать добычу золота, не вызывал бы казаков и начальство для выдворения их, а они будут ежедневно отдавать мне по несколько золотников золота за каждого работающего человека. На это я, конечно, согласиться не мог и, снова объяснив им, что начальство и казаки скоро сюда придут, советовал скорее уходить. Проведя ночь среди враждебно настроенной толпы, я стал обдумывать, как бы мне самому скорее отсюда выбраться. Проводники мои, сперва было наотрез отказались плыть со мной, но потом соглашались с тем, чтобы я разрешил им вернуться сюда и поработать. Наконец, соглашение между нами состоялось на том, что по отводу мне прииска они будут приняты на разведку. Не успели мы ещё отплыть, как на берегу причалило несколько плотов, и прибывшая на них новая толпа хищников высадилась и направилась на место работ. С большим трудом удалось мне уговорить проводника прибывших плотов, орочона, доставить за сто рублей письмо от меня в Мую, отстоящую от Каралона не более как в ста верстах. Ещё труднее было написать и передать письмо так, чтобы окружающие меня люди не видели этого, так как они, конечно, не допустили бы отправки письма. Но всё это мне удалось преодолеть, и письмо, в котором я сообщал своему доверенному о том, что делалось на Каралоне, было благополучно вручено орочону».
В то время, к которому относится приведенная часть дневника (конец июня 1898 г.) на Орловке работало от 300 до 400 хищников. Припасы и всё необходимое страшно вздорожали. Пуд крупчатки продавался по 15 и даже 20 р., фунт сахару или масла стоил от рубля до двух, фунт стеариновых свечей (для ночной игры в карты) – три рубля, пуд конского мяса 20 – 25 р., кайла и лопаты – 3 рубля штука. Обуви в запасе ни у кого не было, и ношенные сапоги продавались по 20 – 30 рублей пара.
С большим трудом выбравшись с Орловки 27 июня, нынешний владелец Каралонских приисков в двое суток добрался до Бодайбо. Живущий там витимский горный исправник отказал ему в командировке на его счёт казаков для выдворения с Орловки хищников, мотивируя этот отказ тем, что Орловка находится в чужом округе, а также малочисленностью находящихся в его распоряжении казаков. Пришлось нанять вольных казаков, но и тех на Бодайбо набралось только четыре человека. «Наняв их, – говорится в в том же дневнике, – я отправился обратно на пароходе до устья р. Нерпи. Оттуда до Орловки 80верст, но так как казаки дороги не знали, то им необходим был проводник из якутов. На Нерпи я застал их несколько, но ни один не согласился провести казаков но Орловку». Автор дневника объясняет это тем, что якуты занимались доставкой припасов орловским хищникам и брали за доставку на оленях на восьмидесятиверстном расстоянии до 10 рублей с пуда. Ясно, что местным якутам было очень выгодны нахождение хищников и успех их работы на Орловке, заставлявшие торговцев с Бодайбо пользоваться якутами и их оленями для перевозки подвозимых до Нерпи пароходами товаров и припасов, которыми эти коммерсанты, под предлогом снаряжения своих разведочных партий, снабжали хищников по невероятно высоким ценам.
Бамбуйкко, получив посланное ему с орочоном письмо, предъявил его находившемуся на Муе мировому судьи, подав ему вместе с тем вторично официальное заявление с ходатайством о принятии мер к выдворению хищников. Взяв с собой шесть казаков и человек десять понятых, судья поплыл с Бамбуйкко к Орловке на приготовленных для этой экспедиции плотах и лодках. Во время пути судья останавливал и обыскивал возвращавшихся с Орловки на Мую и отбирал находившееся у них золото. У двоих, выдававших себя за служащих у золотопромышленника З – го, было отобрано около пяти фунтов золота. Пятого или шестого июля мировой судья со своим отрядом прибыл на Орловку, где к тому времени скопилось до шестисот хищников. Подойдя к первой встретившейся ему толпе человек в восемьдесят или сто, мировой судья предложил им в двухдневный срок оставить Орловку и отправиться восвояси и затем, в ожидании исполнения этого распоряжения, расположился на устье реки. Туда к нему явились депутаты с просьбой указать им статьи закона, на основании которых он их выдворяет, и объяснить, какому наказанию они могут подвергнуться за хищничество. Всё это мировой судья изложил им на бумаге, которую они отнесли своим сотоварищам.
По истечении двух дней судья отправился на место работ и всех, кого там застал, арестовал и отправил к своей ставке. На попавшейся ему на пути обтёсанной лесине он прочёл такую надпись: «Ваше высокоблагородие ! Ночью успели убраться 180 человек, а остальные боятся выходить, чтобы не попасться вам». Вечером к судье снова явились депутаты с просьбой разрешить работать, а занятые площади перезаявить на Кабинет Его Величества. Судья разъяснил несообразность этого домогательства, но при этом сказал, что если они найдут другую незанятую россыпь, то пусть обратятся к нему, и он укажет, как им тогда поступить. При этих объяснениях хищники заявили судье, что припасы для своего продовольствия они покупают у золотопромышленников, расплачиваясь золотом, и когда судья спросил, кто же эти принимающие от них золото лица, то были названы за малым исключением, все золотопромышленники и торговцы муйского и витимского районов. Придав этой довольно остроумной выходке хищников большое значение, чем следовало, мировой судья не замедлил возбудить судебное преследование против всех оговоренных ими лиц. Как по объёму следственного производства, так и по многочисленности привлечённых лиц процесс этот обещает быть продолжительным, но едва ли особенно громким.
В устье Орловки мировой судья пробыл около двух недель. Непрерывно производя следствие, он ежедневно посылал казаков осматривать нет ли в долине реки хищников и, тем не менее хищничество не прекращалось. При появлении обхода хищники разбегались, а не успевших скрыться забирали и вели к судье для допросов.
В день отъезда судьи с Орловки туда, наконец, прибыл горный отводчик. По отбытии судьи он немедленно отправился на место хищничества и застал там работы в полном разгаре. На предложение разойтись ему ответили насмешками и грубостями. «Сам судья, – говорили ему, – с казаками не мог нас выдворить, а твое дело ставить вехи, ну и ставь их!» К тому же, и приехавшие с ним понятые занялись обделыванием своих делишек: кто занимал свободные ключики, а кто, войдя в небескорыстные, конечно, сношения с хищниками, оповестил их, что судья уже уехал, а отводчик прибыл не для отвода, а только для проверки, да и он скоро уедет.
По отъезде должностных лиц (судьи и отводчика) Орловка еще больше наполнилась нахлынувшими со всех сторон хищниками. Для продовольствования их торговцы с лодками, нагруженными припасами, спустились с устья Муи и стояли в 10 верстах от Орловки, а с Бодайбо подходили вьючные транспорты. На самой Орловке, в двух верстах от устья, образовалось торжище, место которого с тех пор зовется «Базаром», или «Орлово поле».
Во время пребывания на Орловке мирового судьи работы хищников не шли далее площади, носящей название «Новой деревни» и отстоящей от устья в двух верстах, но уже в сентябре того же года, когда горный инженер Левицкий и исправник Хамский осматривали место хищнических работ, то протяжение выработки оказалось в семь верст. Трудно, даже приблизительно определить число хищников, работавших на Орловке после отъезда судьи; что же касается количества добытого хищниками золота, то его определяют в сто пудов, и такое определение не только не преувеличено, даже значительно менее действительного, так как из акта, составленного инженером Левицким 16 сентября 1898 года., видно, что семиверстная выработка идёт по обоим берегам Орловки, а в некоторых местах – и по руслу реки, причём борта прорезаны от одной до двух сажень. Если определить среднюю ширину выработки в четыре сажени при глубине хотя бы только одного аршина, то объём составит 3.500 куб. сажень. При разведке и разработке отведенного на Орловке прииска сложное содержание золота за время с 1 января по 18 апреля 1899 года, т. е. почти непосредственно следовавшее за захватом прииска хищниками, определилось в 21 ? золотника, что с 3.500 куб. саж. Хищнической выработки должно было дать 235 пудов золота. При цене золота в 18 тыс. руб. пуд такое количество его представляет собою ценность в 4.230.000 р., а так как в Баргузинском округе Кабинет Его Величества взимает до 15% с добываемого золота, то убыток, в данном случае причиненный Кабинету хищниками, составляет сумму приблизительно в 740 тыс. руб.
По отъезде судьи и отводчика на Орловке осталось несколько человек служащих заявителя приисков, на помощь которым им были присланы нанятые на Бодайбо четыре казака. Последние тотчас по прибытии сошлись с хищниками, брали с них по сто и более рублей в день и к поимке хищников не оказывали никакого содействия. Служащие в виду такого положения покинули прииск и возвратились на Мую. Именно в этот период, начавшийся с отъезда судьи и продолжавшийся до вторичного приезда последнего, и была намыта большая часть похищенного золота. Лето было сухое, воды в речке было мало, и стоило только загородить часть русла перемычками, чтобы получить вполне свободный доступ к россыпи, пласт которой находится на поверхности дна. Для упорядочения своих отношений хищники избрали из своей среды старост, на обязанности которых лежал разбор споров. Для решения более важных и общих вопросов все собирались в известное место, где и происходило нечто, вроде общего собрания. На расходы по лечению больных, взятки казакам и т. п. был установлен сбор в размере 10 долей золота с человека в день. На этот же сбор содержались пикеты для наблюдения, не направляется ли к Орловке какое – либо начальство, и немедленного сообщения о чём – либо подобном. В то время хищники находились в напряжённом ожидании появления солдат, которые, конечно, не стали бы, подобно казакам, якшаться с ними и им потворствовать.
Среди хищников было довольно много таких, которые побывали до того времени и на Желтуге, и на Миллионном ключе, и на Боме и видали в этих классических местах золотопромышленного хищничества всякие виды. Было в числе хищников и, немало старых приисковых служащих из олёкминско-витимской тайги. Был даже один интеллигент, занимавший перед тем хорошую должность в одной крупной витимской компании и объяснивший своё появление на Орловке, когда его оттуда вместе с другими хищниками выдворяли, тем, что он, будучи корреспондентом какой-то газеты, явился на Орловку для описания быта золотопромышленников, но почему-то это литературное произведение до сих пор ещё нигде не появилось….
В начале августа того же 1898 г. на Мую проехал г. Р – баум, человек, близко стоящий к делам издателя настоящего очерка, который и поручил ему принять отвод занятых на Орловке площадей, а также принять меры к выдворению оттуда хищников. Для выполнения этого Р – баум сформировал отряд из нанятых им лиц и приглашённых им урядника и нескольких казаков. Только с такой охраной горный отводчик согласился вторично отправиться на Орловку. Слух о предстоящем прибытии этой экспедиции на Орловку быстро донёсся туда и, как только выставленные хищниками пикеты, известили о приближении отряда, то все они немедленно разбежались. Большинство отправились вниз по Витиму, на Орон и Бодайбо, другие, оставшись в этой же местности, перешли с Орловки на другие, не занятые ещё, речки и ключи. Но там они золото не нашли.
Прибыв на Орловку 12 августа, Р–баум и отводчик приступили к межеванию заявленных площадей, на что потребовалось около двух недель. Оставшиеся в этой тайге хищники быстро убедились в сравнительной с ними малочисленности приведённой охраны и, как только отводчик, покончив свое дело, выехал с отведённых приисков, покинули неудачные для них места и снова появились на Орловке, где к тому времени условия пребывания и продолжения хищничества улучшились: с Бодайбо припасов навезли много, и цены на них значительно понизились. Доставлялись припасы на лодках, которые тянули вверх по Витиму на бечеве, для чего на каждую лодку требовалось от 20 до 30 человек. Хозяева лодок или сами имели свидетельства на право заниматься золотопромышленностью, или запасались доверенностями от лиц, которые пользовались этим правом, а таких охотно делившихся своим правом, среди бодайбинских золотопромышленников и коммерсантов всегда было много. Охотно они давали доверенности, рассчитывая, конечно, на то, что приобретенное при их содействии руками хищников золото к ним же и поступит. Нанятые для доставки грузов рабочие по прибытии на Орловку немедленно рассчитывались, после чего им не оставалось другого исхода, как тут же заняться хищничеством.
Упрочению и развитию такого порядка дел на Орловке особенно содействовало домогательство бодайбинского пароходчика и золотопромышленника, Л. Г. Патушинского, об отводе ему заявленных Фризером площадей. Вскоре по открытие богатого верхового золота на Орловке г. Патушинским была снаряжена партия из нескольких служащих и рабочих и на принадлежащем ему пароходе доставлена до устья Нерпи, а оттуда направлена к Орловке. На этом же пароходе и с тем же рейсом направилась туда же и первая партия хищников, а также солидный запас провианта и всяких припасов. Прибыв к месту назначения, партия Патушинскаго направилась немедленно к вершине Орловки и спускаясь оттуда к устью, принялась ставить заявочные столбы. Возвратись к устью, партия натолкнулась на прибывшего в то время на Орловку мирового судью, который принял состоявших в партии людей за хищников, задержал их и снял с них допросы. Когда руководившему партией доверенному Патушинскаго, г. Д- кому, говорили, что он напрасно ставит столбы на занятых уже местах, он ограничивался ответом, что он штейгер и знает, что делает. Между тем, когда Фризер, находившийся в то время на Бодайбо, узнал, что Патушинский отправил партию, то, предполагая, что его, Фризера, заявочные столбы могли оказаться уничтоженными хищниками, написал Патушинскому письмо, в котором, объяснив положение дела, предложил отправить в Баргузин с заявками такое лицо, которое могло бы документально ознакомиться там, на какие именно места уже ранее были сделаны заявки. Тем не менее, по приезде своём в Иркутск он получил с Бодайбо телеграмму от 19 июля, в которой его уведомляли, что Патушинский отстаивает занятые его партией площади, из коих четыре первоначально заявлены им, Фризером. Последовавшая затем переписка с Патушинским и переговоры с его агентами к желательному разрешению дела не привела, а между тем, вследствие воникшего спора, отвод заявленных Фризером площадей мог быть, на основании горного устава, задержан до разрешения этого спора во всех судебных инстанциях, до сената включительно, а к тому времени золото было бы окончательно выработано хищниками. Ввиду такого положения дела Фризер решился ехать из Иркутска, где он тогда находился, в Баргузин, а оттуда на Бодайбо с целью путем личных переговоров войти с Патушинским в какое либо соглашение. Но в Баргузине в заявках, присланных Патушинским, он усмотрел, что доверенный Патушинского, делая заявки от своего доверителя и его жены, занял две смежные площади на одно и тоже имя, что противоречит коренному требованию горного устава, чтобы смежные площади одним и тем же лицом не были занимаемы. Кроме того, в заявках Патушинскаго было показано, что его партия прошла по речке 25 вёрст в один день, тогда как в актах, составленных мировым судьёй, горным исправником, окружным инженером и отводчиком, неизменно говорится, что пройти по этой речке можно не более трёх – четырех верст в день. Да и доверенный Патушинского в одном из его заявлений объясняет, что для прохождения от устья до вершины Орловки в виду трудности пути требуется более двух дней. Ко всему этому в тех же заявках этого лица дневная выработка земли пятью рабочими показана в размере 7 кубических сажени, что совершенно невозможно.
В заявках, поданных в баргузинское полицейское управление 17 августа 1898 г. за №№ 57 – 61, доверенный Патушинскаго только вскользь упомянул о найденных столбах Фризера и неверно цитирует имевшиеся на этих столбах надписи. Так, в заявке № 60 он объяснял, что в одном месте стоит явочный столб из стоялого кедрового дерева, и на нем, по-видимому, знаки заявки на имя Фризера. Поместив в своих, представленных в полицейское управление, заявках такие неопределенные показания он одновременно с тем обратился в горное управление и к окружному горному инженеру с телеграммами, в которых ходатайствовал о приостановке отводов по заявкам Фризера, а на случай, если бы отводы были бы уже сделаны, просил не утверждать их. В этих телеграммах не были указаны ни имена заявителей, ни номера, ни время заявок. В поданных затем поверенным Патушинскаго в судебную палату и читинский окружной суд заявлениях о неправильности заявок Фризера путаница имён доведена до того, что даже иск предъявлен не к тем лицам, на имена которых сделаны оспариваемые Патушинским заявки.
Затормозив этим спором утверждение занятых Фризером площадей, Патушинский тем самым содействовал укреплению в хищниках уверенности в том, что спорные места отойдут в казну и тогда никто не будет хлопотать о выдворении хищников с Орловки. Такой взгляд на дело мог только повлиять на усиление хищничества. И действительно, немедленно после отъезда с Орловки вторично приезжавшего туда отводчика хищники снова, и ещё в большем числе, стали прибывать на Орловку, и в несколько дней их скопилось там до 500 человек. В первые дни хищники при появлении казаков и приисковых служащих разбегались, но затем, осмотревшись и убедившись в сравнительной с ними малочисленности охраны, перестали обращать на неё внимание. Случалось, что казаки, застав хищников, принимались вязать их – и пока вязали одних, другие работали, а затем последние, промыв лоток, подходили к казакам с требованием освободить связанного, а так как вся охрана в то время состояла только из пяти человек, а хищников было несколько сот, то понятно, что противиться их требованию охрана не могла. При таком положении дела к устью Орловки поднялся на лодках с Бодайбо мелкий пароходчик Тимофеев с большим запасом товаров, припасов и спирта и, расположившись табором, открыл торговлю, а прибывших с ним людей отправил добывать золото, которое они, равно как и остальные хищники, сбывали ему же или в обмен на припасы, или по выгодной для него цене на наличные деньги. Этот коммерсант особенно старался уверить хищников, что прииски на Орловке или будут утверждены за Патушинским, или отойдут в казну, но Фризеру не достанутся, и хищники таким образом избавятся от своего врага. Но предсказанья эти не осуществились. 14 сентября на Орловку вместе с Фризером приплыли баргузинский горный исправник, Хамский, и окружной горный инженер, Левицкий. С десятью хорошо вооружёнными казаками. Подплыв к табору Тимофеева, где в то время находилось 30 – 40 человек хищников, прибывшие окружили их. Некоторые пытались бежать, другие были не прочь оказать сопротивление, но вид казаков, вооружённых берданками, сдержал эти порывы. В таборе оказался очень значительный запас товаров и провизии. Тут же, под открытым небом, была устроена печь для печенья хлеба, причём за неимением деревянной посуды тесто разводилось во флягах из-под спирта. В одном из балаганов при обыске нашли и отобрали семь фунтов золота. Провиант также был конфискован. Вечером исправник отправил эти запасы и арестованных в свой стан на устье Орловки, но в туже ночь арестованные разбежались.
Дальнейшие события издатель настоящего очерка в дневнике своём описывает так: «15 сентября». Сегодня к нам явились из ключа человек триста хищников, вооружённых палками, а многие из них и ружьями. Неожиданное появление горного исправника, по-видимому, было принято за предзнаменование скорого появления солдат; стали говорить, что придут два отряда – один с Муи, другой с Бодайбо. Опасаясь попадаться в одиночку, порешили выйти к начальству всем вместе и не давать себя арестовывать. Коноводы вступили в разговоры с исправником и просили разрешить поработать ещё неделю, затем сбавили до одного дня и, наконец, просили только позволения промыть пожоги. Во время этих переговоров один из коноводов с ружьём в руках выдвинулся вперёд; исправник потребовал, чтобы тот отдал ружьё, но толпа зашумела: «ребята, ружья не отдавайте!», и стала надвигаться на нас, но затем все успокоились, и разговоры приняли более мирное направление. Но тут торговцы подговорили народ требовать освобождения конфискованного товара под предлогом голода; требования стали предъявлять настойчиво и в довольно резкой форме; на это я предложил освободить всё съестное с тем, чтобы оно немедленно было поделено по равной части на каждого; предложение это было быстро и с радостью исполнено. Торговцы, конечно, радость эту не разделяли.
16 сентября. Осматривали места хищнической выработки. Начиная с самого устья Орловки и вверх на 7 – 8 версте оказались сплошные выработки по обоим берегам и руслу.
18 сентября. Инженер Левицкий отправился обратно вверх по Витиму, а я поплыл на лодке вниз на Бодайбо. Вёрст сорок пять ниже Каралона стал показываться народ; некоторые делали плоты, другие устраивали балаганы и пробовали лотком косы. Вечером, доплыв до Оронского озера, я застал там множество народу и несколько лодок, наполненных провиантом. Хотя и не особенно удобным казалось ночевать среди озлобленных против меня людей, но выхода из этого положения не было, так как плыть дальше было поздно. К тому же в подобных случаях безопаснее находиться среди толпы, на глазах у всех, чем в пустынном месте быть подкарауленным одним или несколькими отделившимися субъектами.
19 сентября. На Делюн-Уранском пороге лодка при спуске её на бечеве сорвалась и уплыла. По забывчивости или неопытности из лодки перед спуском не вынули ни топоров, ни мяса. Для замены уплывшей лодки необходимо было сделать плот, но без топора это было немыслимо. Уплывшее с лодкой мясо было нашей единственной провизией, так как при отъезде с Орловки там не было других съестных припасов. К тому же, рассчитывая доплыть до Бодайбо в двое суток, мы не особенно об этом заботились, но когда в глухой тайге пришлось остаться без возможности плыть дальше и без провианта, то представлявшаяся перспектива голодной смерти была не из приятных. Весь день шёл снег, и обход порога по утёсу был очень труден, а затем до жилого места предстояло пройти пешком или обратно до Орона – 50 вёрст, или вниз по Витиму до Нерпи 100 верст. Дороги ни я, ни мои спутники не знали, да там и не было дороги, так как летом, подымаясь на лодках, обходят врезающиеся в реку утёсы, переезжая в таких местах на другую сторону. В то время как мы сидели и думали, что предпринять в нашем горьком положении, к нам стали подходить выдворенные с Орловки хищники. На мои просьбы продать мне за какую бы то ни было цену топор они только злорадно издевались и шли дальше. В верстах пяти ниже Уранского порога находится довольно серьёзная шивера Эмалитская. Те, у кого нет лодки, обойдя её пешком, делают новые плоты, так как, не имея лодки, пущенный через шиверу плот по выходе из неё уже нельзя поймать. Пришлось взвалить на себя вещи и идти вслед за хищниками. Когда ниже Эмалита мы нагнали их, то один поселенец согласился продать мне свой топор за пять рублей с уговором, что с Нерпи он вернётся на Орловку и там беспрепятственно будет хищничать. Узнав о таких условиях, вся партия стала предлагать мне свои топоры и бралась сделать мне плот. Но на это я не согласился. Проработав в течение суток одним только приобретённым за такую дорогую цену топором, моя команда сделала из десяти брёвен небольшой плотик, и мы поплыли дальше».
По прибытии на Бодайбо в тот же дневник занесено следующее:
«Когда 20 сентября, в 12 час. дня мы, в числе шести человек отплыли от Эмалита, то оказалось, что все наши съестные запасы заключаются в четырёх фунтах хлеба. В моей записной книжке была сделана ещё в июньское плавание в этих местах запись, из которой было видно, что до Нерпи нам предстояло плыть 20 час. Я разделил хлеб на 12 равных кусков и строго наблюдал за его расходованием. На беду оказалось, что при осенней воде течение Витима гораздо медленнее, и мы вместо 20 час плыли и голодали 45 час. Терпели мы не только голод, но и холод. На мне-то было довольно тёплое пальто, но одежда моих спутников заключалась в дырявых азямах, и тяжело было смотреть на этих бедняков, кое-как отогревавшихся у разведённого на плоту огня. Сделанный на Эмалите плот не отличался прочностью, а потому, когда мы настигли большой плот с выдворенными хищниками, то связали оба плота и плыли затем в числе тридцати человек. Перед вечером заметили мы двух сидевших на берегу рабочих, которые, в свою очередь увидя нас, стали кричать и молить, чтобы мы взяли их с собой. Не без труда удалось мне урезонить моих спутников, отговаривавшихся, и не без основания, тем, что плот и без того глубоко сидит в воде, а два лишних человека ещё более его отяготят. Поспорив, решили подойти к берегу и взять с собой этих путников. Оказалось, что они хищничали на Орловке, и во время выдворения сели ещё с третьим товарищем в небольшую лодку и поплыли вниз по Витиму. Добытое на Орловке золото было спрятано на дне лодки. На Орловку они пришли пешком, горами, и по Витиму плыли в первый раз. Ночью, когда двое спали на берегу, третий желая воспользоваться общим золотом, забрал всю провизию, бывший с ними чайник и топор, сел в лодку и уплыл, бросив своих товарищей на произвол судьбы. Проснувшись и поняв своё ужасное положение, они решились идти по берегу; мимо них проплыло несколько плотов, но, несмотря на отчаянные крики и мольбу о помощи, их на плоты не брали. Когда от Нерпи до Бодайбо мы все ехали, то обогнали их вероломного товарища. На Бодайбо один из обобранных подкараулил его и потребовал возвращения похищенного, но тот сделал несколько выстрелов из револьвера и скрылся. Нанесённые выстрелами раны оказались не смертельными, и пострадавшего поместили на излечение в бодайбинскую больницу».
Горный исправник пробыл на Орловке до 2 октября. Дня через два после его отъезда снова набралось несколько скрывавшихся невдалеке хищников. Вдогонку за исправником был послан нарочный, достигший его на Муе. Исправнику пришлось возвращаться на Орловку пешком по берегу, так как за поздним осенним временем в лодке уже нельзя было плыть, а лед ещё не стал. Хищники, узнав о возвращении исправника, скрылись, но только на время его пребывания на Орловке, и, как только он уехал, они появились вновь и разбились на две партии, из коих, одна направилась в вершину Орловки, а другая намеревалась зайти с устья, но в то время, когда пробиралась туда с Витима, была замечена находившимися на прииске казаками, которые вооружившись ружьями и выйдя вместе со служащими в том числе 20 человек, потребовали, чтобы хищники не ходили на прииск. Ночью, желая показать, что их очень много, хищники разбились на несколько кучек, разойдясь по разным местам, разложили огни. Коноводы вступили с казаками в переговоры и, указывая на свою многочисленность, советовали не препятствовать им идти на прииск, а то, мол, «шапками закидаем». Но их противники, раздражённые постоянными тревогами, выстроились в боевой порядок и при попытке хищников перейти реку вступили с ними в перестрелку. Дело, вероятно, кончилось бы очень плачевно, не выручи простая случайность. Во время перестрелки один из приисковых служащих по неосторожности прострелил себе руку и немедленно был отправлен на Мую, где имеется фельдшер. Хищники знали, что один из их противников ранен, и приписывая это поранение себе, перепугались, что явятся власти и начнётся следствие, и порешили, уйти с прииска, с тем конечно, чтобы вскоре опять возвратиться на облюбованное место.
Война с хищниками продолжается и до сего времени, несмотря на то, что теперь на прииске имеется довольно многочисленный штат служащих и несколько сот приисковых рабочих. Обыкновенно по требованию служащих хищники расходятся, но был случай (28 апреля 1899г.), когда они разойтись не пожелали и приисковому управлению для выдворения их пришлось снарядить вооружённый берданами отряд из казаков, служащих и рабочих, при приближение которого большинство хищников разбежалось; остальные, не успевшие скрыться, были в числе 17 человек задержаны. Это были инвалиды тайги: изнурённые, искалеченные, большею частью исключённые из числа приисковых рабочих за непригодностью для правильных приисковых работ. Горькая доля этих несчастных лучше всяких других доводов убеждает в необходимости скорейшего установления государственного страхования горных рабочих.
Теперь война с хищниками на Каралонских приисках приняла партизанский характер. Хищники не работают, как прежде, толпами, а преимущественно в одиночку и изредка по два, по три человека. Прогонят их с одного места, они переходят на другое, или взберутся на скалу и там выждут, пока пройдёт обход. Казаки, охраняющие прииски, относятся к своим обязанностям крайне небрежно, и управление Каралонских приисков вынуждено было сформировать для охраны приисков особый отряд из кавказских горцев, с которыми хищникам ладить труднее, чем с казаками. Что же касается продовольствия, без снабжения которым хищничество в отдаленной тайге немыслимо, то на Орловке хищников снабжают всем необходимым добрые соседи, не брезгающие обменивать припасённые ими продукты – в том числе, конечно, и спирт – на добываемое хищниками золото.
Что касается затеянного г. Патушинским спора о Каралонских приисках, то спор этот горным управлением решен в пользу Фризера. Дважды ездивший на Орловку горный отводчик вернулся в Верхнеудинск (местопребывание управления западно-забайкальского горного округа) в декабре месяце и, составив там межевые документы на прииски, препроводил их в иркутское горное управление), куда эти акты вследствие прекращения переправы через Байкал шли более месяца. Рассмотрев присланные отводчиком документы, горное управление утвердило прииски за Фризером, который в качестве признанного владельца и дал им название Каралонских приисков.
С самого открытия этих приисков главнейшая забота их нынешнего владельца заключалась в выборе более удобного и выгодного пути для снабжения приисков жизненными припасами. При тщательном исследовании оказалось, что доставлять грузы на Каралонские прииски всего удобнее со стороны Бодайбо, вверх по Витиму, на пароходе до устья Нерпи, а оттуда зимой, по льду, на лошадях. Но затем в отношении первой операции возникал вопрос, не слишком ли рискованно затрачивать капитал более чем в сто тысяч рублей на заготовку припасов и проч. В то время, когда прииски ещё не отведены, заявки оспариваются Патушинским, а золото благодаря своему положению на поверхности земли, может оказаться выработанным толпами хищников раньше, чем все вопросы по отводу будут разрешены. А между тем, если своевременно не заготовить необходимое для разработки приисков, то цена провоза зимой на Бодайбо, как всегда, повысилась бы, да и провоз до Нерпи по льду обошёлся бы вдвое, а то и втрое дороже, чем летом пароходом.
«На Бодайбо, – пишет в своём дневнике-записках издатель настоящего очерка, – я попал во время хлебной ярмарки. Муку и овёс главные бусовщики предварительно, как это всегда водилось, приисковым управлениям не запродали и, решив дешевле определённых с общего согласия цен не продавать, устроили то, что они тогда между собою называли громким именем синдиката. Крупные же золотопромышленные компании, со своей стороны, уговорились назначенных синдикатом цен не давать, а так как у этих компаний хлебные запасы ещё имелись, члены же синдиката, нуждаясь в деньгах для ликвидации их расчетов на местах покупки, долго выдержать не могли бы, то положение последних было бы печально, не выручи их создавшее новый для них рынок открытие Орловки. Хотя я сделал небольшую покупку, но и этого в связи с распространившимися слухами о необыкновенном богатстве новых россыпей было достаточно, чтобы цены на бодайбинской пристани стали крепнуть и затем в месяц или два повышение их дошло до рубля за пуд. Товары я купил в Иркутске и успел отправить их по Лене до Витима, откуда ленское пароходство должно было доставить их до устья Нерпи, но ввиду позднего времени управление ленского пароходства побоялось посылать свои пароходы до Нерпи, и мне пришлось сдать доставку другому пароходчику по тройной цене. Для зимней перевозки от Нерпи до Королона я на часть груза подрядил якутов, а другую часть решил перевести на лошадях. Лошадей я купил в Иркутске, впряг их в телеги с наложенным в них грузом и, переправил этот обоз через Байкал, направил его в Баргузин. Там для дальнейшего следования баргузинской тайгой пришлось груз переложить в сани. Только в январе транспорт дошёл до Каралона. Сложив привезённый из Иркутска груз, обоз отправился на Бодайбо за оставшеюся там кладью. Зима оказалась снежною, и между Каралоном и Нерпью пришлось прокладывать путь. Сперва направились через речку Синигу, но этот путь оказался дальним и настолько тяжёлым, что на нем погибло несколько лошадей; затем провели дорогу через Р Большую Орловку, и по этому пути обоз всю зиму возил грузы с устья Нерпи. В ту же зиму, как только горное управление утвердило за мною Королонские прииски, там начали возводить постройки и производить детальную разведку россыпи. Сам я приехал на Королон 23 марта. На следующий день в числе многих других явился ко мне проситься на работу поселенец Амбаров. Зная его за человека нетрезвого и ненадёжного, я не согласился принять его в число рабочих, но предложил ему на дорогу хлеба и соглашался дать ему пять рублей, которые он у меня просил. На это он заблагорассудил пустить мне тут же в конторе две пули в голову, почти в упор. По какой-то случайности пули миновали меня. Это было последним инцидентом, относящимся к занятию мною приисков на Орловке и первоначальной организации там приискового дела. С тех пор дело шло без особых приключений».
Разведка Каралонских приисков дала очень благоприятные показания: из проб было намыто около двух пудов золота. В июле 1899 г., т. е. всего год после открытия Орловки, Каралонские прииски, несмотря на все изложенные перипетии, были уже обстроены, снабжены полным запасом всего необходимого для дела, и на работах стояло более 200 годовых рабочих. Результаты двух истекших операций не только подтвердили, но и значительно превзошли по количеству добытого золота на основании разведки операционные сметы.
Открытие богатых россыпей верхового золота привлекло на средний Витим не одних только хищников: появились вслед за ними, как уже было сказано, и многочисленные представители крупных золотопромышленных фирм. В числе их явился на средний Витим с большой поисковой партией, пароходом и крупными денежными средствами доверенный Российского золотопромышленного общества, г. Буйвид. Построив, неизвестно для чего, две резиденции на устьях Ингуры и Бамбуйко, прожив в этих резиденциях два года и затратив на свое пребывание в этой местности и неудачные поиски золота тысяч двести, г. Буйвид распустил партию, продал за безценок пароход, покинул на произвол судьбы опустевшие резиденции, простился со средним Витимом и написал помещённую в № 4 «Вестника Золотопромышленности» статью, озаглавленную «Кое-что о среднем Витиме». Это кое-что заключает в себе богатый запас неверных сведений и неосновательных предложений и утверждений, что и заставило издателя настоящего очерка обратиться к редактору «Вестника Золотопромышленности» с прсьбой о помещении возражения на эту, скромную по заглавию, статью г. Буйвида. Первая часть возражения посвящена исправлению заключающихся в этой статье неверных сообщений относительно путей, ведущих на средний Витим, и оспариванию целесообразности предполагаемого г Буйвидом проведения колёсного пути по Верхней Ангаре и Мамакану (Муякану). Во второй части того же возражения говорится о взаимных отношениях средне-витимских золотопромышленников к хищникам и рабочим, при чем высказаны следующие, имеющие отношение к предмету настоящего очерка, соображения.
«Г. Буйвид, неизвестно на основании каких данных, поддерживает столь же распространённое, сколь и неверное представление о том, что мы, золотопромышленники, идём по пятам так называемых хищников и, уследив площади, на которых они открыли золото, делаем заявки, получаем отводы и даром, без затраты денег и труда, пользуемся чужими открытиями. В нашей баргузинской тайге таких случаев не было.
За указание золота на той косе, на которой нам отведён Многообещающий прииск, – говорится в цитируемом возражении, – мы уплатили более пяти тысяч рублей единовременно и затем платили и теперь платим открывателям по 600 р. в год и по 200 р. с пуда добытого золота. За открытие тулдунских приисков орочонам уплачено несколько тысяч рублей, и, кроме того, служащему, содействовавшему занятию приисков уплачивается 300 руб. с пуда и представлено участие в деле в размере десяти процентов.
Наделавшую столько шуму Орловку открыла правильно организованная партия из 12 человек, и эта партия продала свое открытие через моего доверенного Бамбуйко за единовременную уплату 5.500 рублей. Доверенный мой по предложению партии отправился с ней на место открытия, убедился в нахождении там золота и, заплатив условленную сумму, занял прииск. Возвращаясь с занятой площади, Бамбуйко встретил толпу действительных хищников, которые, несмотря на его и шедших с ним открывателей предупреждения и увещевания, всё-таки, приступили к хищнической добыче золота, основываясь единственно на своём численном превосходстве. Предположим, что артель, нашедшая золото, не продала бы нам свою находку, а приступила бы к разработке золота, то как г. Буйвит назвал бы вторую, более многочисленную компанию, явившуюся на занятое место и вопреки желанию открывателей принявшуюся за добычу золота. Неужели г. Буйвит находит, что этих тружеников следовало бы назвать «золотопромышленниками-кустарями», наименование, которым, как он надеется, Бог даст, в будущем заменится слово «хищник».
Г. Буйвид полагает, что золотой век золотого промысла настанет, когда всем без исключения будет предоставлено право заниматься золотопромышленностью. Но это право и теперь ни у кого не отнято, а только урегулировано известными, правда довольно сложными и неудобными, формальностями. Упростить эти формальности и сократить процедуру по заявкам и отводу площадей действительно необходимо в интересах более широкого и правильного развития золотого промысла. Наполнение же тайги охочими людьми с предоставлением им права рыться, где и как им вздумается, силою выхватывая и отбивая друг у друга привлекающие их места, едва ли способно улучшить положение не только дела, но и самих будущих «золотопромышленников-кустарей, ибо по меньшей мере сомнительно, чтобы кто-нибудь, открыв золотую россыпь и заняв её, допустил рыться в ней всякого, кто пожелает воспользоваться чужой находкой. Доводы и рассуждения г. Буйвида могут только упрочить составившееся у людей, мало или вовсе не знакомых с золотопромышленным делом, предположение, что стоит открыть золото и затем остаётся только копать и обращать его в деньги. В действительности это далеко не так, и для разработки даже очень богатых приисков требуется, кроме рук, капитал и знание дела, именно то, чем, по нашему, хищники; а согласно г. Буйвиду, «представители кустарной золотопромышленности», не обладают. Г. Буйвид пишет, что с открытием в 1895 году на среднем Витиме золота туда налетела туча поисковых партий и начался захват площадей; но современные россыпи той местности не представляют интереса для крупных предприятий, ибо эксплуатация их выгодна только при старательских работах, когда золотопромышленник всецело обращается в торгаша и целовальника, взваливая весь труд и риск дела на плечи рабочих, а потому партии крупных компаний стали мало-помалу со среднего Витима исчезать, а открытыми приисками завладели почти исключительно баргузинские евреи, широко поведя в тайге свои торговые операции. Всё это совершенная неправда. Двухлетнее пребывание г. Буйвида на среднем Витиме в качестве заведовавшего поисковыми партиями Российского акционерного золотопромышленного общества действительно не принесло этому обществу ничего кроме убытков. Но это ещё не даёт достаточных оснований утверждать. Что «современные» средне-витимские россыпи не представляют особого интереса и что все работающие там золотопромышленники всецело превратились в торгашей и целовальников. Разрабатывая правильными хозяйскими работами Многообещающий прииск на устье Тулдуни, мы в три операции (1896–1898 гг.) добыли на нём более тридцати пудов золота. Работы были очень трудные: каждое лето раз 15 – 20 сносило бутары и затопляло разрезы; но с этим мы настойчиво боролись и на результаты этой борьбы жаловаться не можем. Взваливать, как говорит г. Буйвид, весь труд и риск на плечи рабочих, или попросту говоря, разрабатывать прииски старательскими работами, мы находим для себя крайне невыгодным, и наоборот: рабочие только об этом и мечтают. И это весьма понятно: при хозяйских работах от рабочего требуется, устанавливаются известный порядок и дисциплина, золото красть трудно. И заработок рабочего не превышает двух – трёх рублей в день. Совсем иное при старательских работах, при которых главный заработок не в работе, а в краже золота. Единственно опасение остаться без рабочих, которые, как только услышат об открытии где-нибудь новой россыпи, бросают жён, детей и, оставив паспорта, но забрав инструменты, бегут с хозяйских работ, побуждает в крайности подчиниться настояниям рабочих об отдаче им прииска на старание. Тем не менее, как в предшествующие годы на Многообещающем прииске, так теперь на Каралоне нами ведутся правильные хозяйские работы. Рабочим мы платим от 1р. 20к. до 3 рублей в день и, кроме того, с целью заинтересовать их в более производительной работе выдаём добавочно по 2 рубля на золотник с 1/8 части добытого в день золота. При такой плате рабочий зарабатывает от 65 до 80 рублей в месяц и всё-таки, несмотря на усиленный надзор (в разрезах на каждый забой ставится один или два служащих), идёт сильное воровство золота; сбывается оно на водку, которой торгуют все семейные рабочие, против чего надзор, протоколы и увольнения бессильны.
Г. Буйвид пишет, что средневитимские золотопромышленники сами обратились в целовальников и торгашей. В настоящее время в этой местности нам принадлежит самое крупное золотопромышленное предприятие, и именно, для достижения этого нам пришлось забросить своё старое, выгодное и отнюдь не торгашеское, а крупное и разнообразное торговое дело и пуститься на поиски золота в труднодоступной местности и не на пароходе, а верхом на лошадях и оленях, а нередко и пешком, ютиться зимою в курных разведочных избушках, а летом – в палатках. Обошлись и обходимся мы без дорого стоящих и бесполезных резиденций, и в результате имеем теперь выгодное и прочно поставленное дело. Что же касается ремесла целовальника, то оно применимо не в тайге, а в населённых местах и для практикования его необходимо пользоваться правами, которые баргузинским евреям, как вообще всем их единоверцам, в Российской империи не представлены. По одной ли только этой или ещё по каким-либо другим причинам, но во всяком случае питейной торговлей мы нигде и никогда не занимались. Из всего этого видно, насколько основательны сведения, которыми г. Буйвид поделился с читателями «Вестника Золотопромышленности». В этом отношении среднему Витиму везёт. Сравнительно так недавно распространившаяся молва о его необыкновенной золотоносности обратила на него внимание не одних только искателей золота, но и людей, охотно сообщающих и разглашающих дошедшие до них каким – либо путём и ими не проверенные слухи и сведения, благодаря чему в печати в эти последние три года появилось не мало сообщений о ходе и характере дел на среднем Витиме, большая часть которых представляет собою «кое-что» такое, что с действительностью и правдой не имеет ничего общего. В данном случае «кое-что», внесённое в эту сокровищницу г. Буйвидом, дошло до него не по слуху, он сам пробыл в средне-витимской тайге два года, в течение которых не мог не видеть и не узнать не «кое-что», а многое такое, что совершенно противоречит главной сути его сообщений». «Отмечая это, – заключает своё возражение оппонент г. Буйвида, воздерживаюсь от угадывания и оценки мотивов такого отношения к делу. Есть, впрочем, в статье г. Буйвида и «кое-что» вполне верное, а потому и находящееся в явном противоречии с нарисованной им картиной нынешнего положения золотопромышленного дела на среднем Витиме. Это то место, где он говорит, что на громадном пространстве, занимаемом средне-витимской тайгой, надолго хватит работы многим поисковым партиям и что, несмотря на то, что район этот в смысле доступности принадлежит к числу наиболее трудных, «капитал, труд, энергия и настойчивость своё возьмут, преодолеют все препятствия, и дикая, но глухая и величественная средне – витимская тайга заживёт промышленной жизнью. То, что существует уже теперь, позволяет надеяться, что край начал и будет жить не один десяток лет. Это совершенная правда, и под нею можно охотно подписаться, если только под существующим уже теперь на среднем Витиме в Буйвид разумеет не выстроения без надобности и заброшенные резиденции, а предприятия, действующие и уже теперь приносящие пользу и способные к дальнейшему развитию.