-
Л.В. ГЛАДКАЯ
НЕПОКОРЁННЫЕ
Для того чтоб проснулся народ,
Кто-то должен в ночи закричать,
Кто-то должен рвануться вперёд,
Кто-то должен хотя бы начать.
Н.Бондаренко
Одесса - 2005I. ПОПРАННАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ
1. Пыточное «Одесское дело» № 144.
Перед вами книга, в которой изложены основные материалы по «Одесскому делу» № 144.
Об этом деле обязательно надо написать правду, которую власти старались замаскировать и свести всё дело к заурядной мелкой уголовщине.
Но эта затея не удалась – в ходе процесса всё более отчётливо выяснялась политическая основа всех действий узников. Это был первый в «незалежной» Украине политический процесс и именно это власти изо всех сил стремились замаскировать.
Поначалу пытались суд вообще сделать закрытым, хотя перед всеми здравомыслящими людьми сразу обнажилась подоплёка этой затеи.
Ведь это полнейшая нелепость – в наше время, когда ежедневно по телевидению во всех деталях демонстрируются действительно чудовищные преступления, а тут ? «мелкие уголовники» ? и закрытый суд. Почему? Зачем? Когда это и где «мелких уголовников» пытались судить закрытым судом?
Что же власти намеревались скрыть?
Когда эта попытка усилиями узников, их адвокатов, представителей общественности была сорвана, всё более очевидной становилась именно политическая суть процесса. Само обвинение построено на перечне «преступлений, которые представляют высокую общественную опасность», а именно – изменение конституционного строя, посягательство на территориальную целостность Украины (было желание у подсудимых создать Причерноморскую украинскую социалистическую республику), захват власти.
Можно разбирать и анализировать утопичность и несостоятельность таких намерений, к слову ? не подкреплённых никакими конкретными действиями. Но именно они, а не мелкие, к тому же полностью не доказанные уголовные деяния явились основой для прокурорских обвинений. Эти надежды узников стали основой для долгих сроков заключения, закреплённых Верховным Судом Украины.
Наша книга состоит из нескольких частей – в первой части описан ход процесса и доказательства его заказного, угодного властям характера.
Во второй части – воспоминания одного из узников, Евгения Семёнова, осуждённого условно. В них он даёт яркую и правдивую картину всей тюремной эпопеи, рассказывает о порядках, царящих в местах заключения, о методах, которыми добываются сведения, нужные следствию. Описывает он и своих товарищей, проходивших вместе с ним по «Одесскому делу».
В третьей части содержатся некоторые документы – обращения различных общественных организаций к властям, протестные резолюции митингов и пикетов, а также описания некоторых судебных заседаний, в том числе и Верховного Суда Украины, которые нам удалось застенографировать.
В приложениях имеется обстоятельный анализ процесса, произведенный независимыми юристами, ярко доказывающий неправедность процесса, полное игнорирование судом юридических норм и правил.
Яркое описание издевательств над человеческим достоинством содержится в записке одного из обвиняемых, Андрея Яковенко. Заглавие его записки мы использовали в качестве названия третьего раздела книги.
И четвёртая часть – некоторые стихотворения, написанные единомышленниками узников. Возможно, с точки зрения строгих литературных критиков они не столь совершенны, но написаны искренне, с яростным осуждением палачей и призывом к дальнейшей борьбе.
Летом 2005 г. завершилось в Одесском апелляционном суде так называемое «Одесское дело» № 144.
Перед судом предстали 11 коммунистов, комсомольцев и беспартийных молодых людей, граждан России, Украины и Молдовы.
Из них сроки заключения получили 8 человек, двое освобождены условно. А один, Сергей Бердюгин, освободился, не дождавшись приговора – юноша умер после пыток, которым он подвергся во время предварительного заключения.
Обвиняли их во всех страшных злодеяниях, их изображали преступной бандой, которая грабила и убивала людей, занималась наркотиками и контрабандой, стреляла в работников СБУ и МВД, устраивала взрывы и поджоги и, более того, намеревалась сокрушить современный украинский конституционный строй, расчленить Украину и, совершив государственный переворот, захватить власть.
В общем – почище Аль Каиды.
Кто же эти люди? Чем они руководствовались, против чего боролись?
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6442/54835962.85/0_1171cc_9653af24_L.jpeg)
Узники в зале суда
Обвиняемые по этому делу ? благородные и чистые душой, бескорыстные и смелые ребята, наследники непокорившихся советских людей.
Они не могли мириться с мерзостью современных украинских будней. Они понимали, что час массовых протестных действий возмущённого народа ещё не настал и что революционной ситуации в стране нет. Пока лишь вспыхивают отдельные очаги протеста, как зарницы грядущей революционной бури.
Но они понимали и то, что безропотно сидеть сложа руки, потихоньку ворчать и вздыхать по углам, нельзя. Надо постоянно нести правду людям, одурманенным телевизионным наркотиком, лицемерными и фальшивыми рассуждениями о создании на Украине правового, социально ориентированного государства, над чем, якобы, не щадя себя, трудится современная украинская власть.
Они выступили как подлинные буревестники, пожертвовали своей молодостью, здоровьем, жизнью, отказавшись от унизительного «тихого» существования, от всех блестящих шоу-приманок, от людоедской давки в борьбе за крохи с барского стола. Они не желали прозябать, не желали быть рабами.
Ведь ещё с давних времён известно, что раб не виноват в том, что он родился рабом. Но если он мирится со своим рабским существованием, то он холуй и хам.
Они категорически отвергали такую судьбу. Для себя лично они хотели только одного – социалистическую Родину.
Протест ребят, к сожалению, не всем обществом был услышан – власть прикрыла его плотной информационной блокадой. Поэтому большинство о нём вообще ничего не знает, а те, кто что-то где-то слыхал, верят искажённой слухами и домыслами куцой информации, отмахиваясь от всяких попыток осмыслить ситуацию, считают их кучкой жуликов и бандитов.
Но современная власть этот протест услышала, безошибочно разглядела для себя грядущую опасность и обрушила на ребят всю мощь современных карательных органов, всю иезуитскую лукавость неправедного суда и вынесла свирепый приговор, покрыв тем самым украинскую юстицию несмываемым позором.
Однако это не смутило ни работников МВД, ни СБУ, ни судей, ни прокуроров. Приговор оглашён и утверждён Верховным Судом Украины.
К слову, русская Фемида недалеко ушла от украинской. Московский суд запретил партию национал-большевиков, энергично выступающих против путинского режима.
Но у Верховного Суда России всё же хватило здравого смысла этот вердикт отменить.
Правда взъярилась прокуратура и опротестовала решение Верховного Суда – либо «добычу» очень не хочется упускать, либо разыгрывается очередная пиаровская демонстрация «беспристрастности» русской юстиции.
В течение двух с половиной лет, когда велось следствие и шёл суд, ни одна «либеральная» газета, ни официальная, ни коммерческая, ни одним словом не обмолвилась о процессе. Глухо молчали Верховная Рада, радио и телевидение.
О «мощном» протесте Верховной Рады мы скажем ниже.
Правда, было несколько коротких телевизионных сообщений. В одном из них полковник Герасименко из следственной группы СБУ поделился «сведениями» о ходе процесса, заявив, что на совести подсудимых 12 убийств. Мог бы сказать 50 и 100 – чего стесняться!
Откликнулась на процесс и давала информацию о нём коммунистическая и близкая ей левая пресса.
В течение некоторого времени систематически печатала «Хронику политического процесса» газета одесских коммунистов «Правда Причерноморья», появлялись статьи в московских изданиях – в газетах «Дуэль», «Завтра», «Мысль», «Союз офицеров», «Союз рабочих депутатов», «Гласность», «Трудовая Россия», в газетах Приднестровья «Правда Приднестровья», «Человек и его права».
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6427/54835962.85/0_1171cd_c36fce9_L.jpeg)
Откликнулась и общественность – проходили пикеты у здания суда в
Одессе, митинги с многочисленными подписями их участников, телеграммы с обращениями к властям. Подобные митинги и протесты проходили в Днепропетровске, в Москве и даже, как теперь говорят, «в дальнем зарубежье» ? в Афинах, в Нью-Йорке, в Лос Анжелесе у зданий украинских дипломатических представительств, много материалов о процессе распространялось в англоязычном Интернете. Откликнулись со словами поддержки и представители левых движений из далёкой Аргентины.
Принимались многочисленные обращения к украинским властям различными общественными организациями – социальным форумом Черноземья (Воронеж), Московским форумом социальных инициатив, Всеукраинским союзом рабочих и т. д.
Дело дошло до того, что бывший генеральный прокурор США Рамсей Кларк в своём обращении к властям Украины намекнул (правда, чрезвычайно осторожно) о возможности применения санкций к Украине, если не будут освобождены политзаключённые, обвинённые на основании показаний, полученных под пытками.
Однако власти не испугались – они хорошо знали цену подобных намёков. Процесс шёл своим чередом.
Президент тоже не обеспокоился. Но когда украинская пресса посмела задеть его девятнадцатилетнего сына, он взъярился и презрел все не только дипломатические, но и просто вежливые слова, обрушив отцовский гнев на «крамольного» журналиста.
Тем не менее, до сего времени никто внятно не может объяснить, откуда у девятнадцатилетнего студента есть деньги, чтобы в дорогих кабаках пить любимое шампанское «Кристалл» по 6 тыс. гривен за бутылку, швырять по 300 долларов чаевых, ездить на BMW шестой модели за 133 тысячи долларов (машина единственная на Украине), общаться по телефону Vertu с платиновым корпусом за 43,5 тысячи «зелёных», не говоря уже о дорогостоящей многометровой элитной квартире и других подобных «мелких расходах».
За все свои великосветские развлечения сынок был оштрафован за нарушение правил дорожного движения аж на 18 гривен. Оставил на проезжей части машину – этакий рассеянный шалун!
Папа-президент утверждал, выступая по телевидению, что его девятнадцатилетний отпрыск сам зарабатывает на жизнь и свои причуды в консалтинговой фирме. Вот такой финансовый гений! Возможно, что его квалифицированные рекомендации бизнесу стоят очень дорого, ибо он, имея доступ к самым высоким сферам, достаточно информирован. Но сколь бы ни были высоки его гонорары, столь вызывающие траты ими не окупаются.
Папа утверждал, что его сын «мальчик, хорошо воспитанный, моральный, духовный, глубоко верующий». Если он действительно таков, то что же он говорит священнику, когда исповедуется? Или у него тоже «персональный священник» и свои личные заповеди Священного писания?
В общем, вопросов больше, чем ответов. Впрочем, один основной ответ ясен – в нашей «незалежной» процветает двойная мораль – одна для богатых, другая для бедных. Одному студенту ? 12 лет за «преступление», которого он не совершал, а другому – дружеское порицание и восемнадцатигривенный штраф, торжественно показанный по телевидению.
Конечно, говоря о наших арестованных товарищах, можно их упрекать в том, что они были порой безрассудны, шли на отчаянные поступки, нарушая современное буржуазное законодательство. Ими владело революционное нетерпение, они не могли смириться с пассивностью людей и робким протестом значительной части левых сил, они искали более активные методы борьбы, не задумываясь о последствиях.
Современная буржуазная власть панически боится любых революционных действий, пытается загнать возникающие очаги протеста в разрешённые, находящиеся под жёстким контролем, по сути безопасные для правящих кругов, рамки.
Протестовать можно, но… только с разрешения властей, в определённом месте, в определённые часы.
Запад, куда рвутся правители современной Украины, давно овладел методом манипулирования глухим недовольством народа, вовремя «выпускает пар» этого опасного недовольства, демонстрируя мнимый плюрализм, свободу левых партий, умело балансируя на грани социального взрыва и демонстрируя миру улыбки демократии и беспристрастности.
Буржуазия начала учиться этому искусству сразу, едва придя к власти. Борясь с феодальным строем и сокрушив его, опираясь на широкие народные массы, страдавшие от произвола феодалов в большей степени, чем нарождавшаяся буржуазия, она не скупилась на широковещательные, весьма прогрессивные заявления.
В США после победы над Великобританией была принята «Декларация независимости США», Франция на знамёнах своей революции начертала великие слова – Свобода, Равенство, Братство и приняла «Декларацию прав человека и гражданина».
В Декларации США даже утверждалось, что если народ считает, что форма правления губительна для людей, люди имеют право «изменить или упразднить её». В Конституции Французской республики, принятой в 1793 году, записано ? «когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть его естественнейшее право и неотложная обязанность».
Однако очень скоро эти высокие принципы были утоплены в поправках, дополнениях, изменениях и отправлены в архив.
Ныне наследники этих великих реформаторов в современных буржуазных конституциях сохранили все торжественные слова о верховенстве народа и его правах, но законодательно не обеспечили реальные возможности для реализации этих прав, не говоря уже о праве народа на восстание.
Не является исключением и наша украинская конституция, попираемая властью самым беспардонным образом, о чём мы скажем ниже.
В числе обвинений, выдвинутых против комсомольцев, немаловажное место занимает обвинение в терроризме. Оно в наши дни звучит особенно зловеще, когда весь мир потрясён жестокостью исламских террористов, взрывами, грандиозными террористическими актами, уносящими жизни сотен невинных людей.
Естественно растёт эмоциональный протест, ненависть и ожесточение против носителей этого зла.
Но откуда же в наши дни появилось это явление, получившее название международного терроризма?
Почему ранее ни о чём подобном никто слыхом не слыхал, хотя веками существовали и ислам, и христианство, и разные государства, в которых господствовала одна или другая религия. Существовали различия не только в постулатах веры, но и в обычаях, нравах, образе жизни, во внешней и внутренней политике этих стран. Но до международных масштабов эти различия не разрастались.
Ведь Коран – очень человечная и гуманная книга, ни в одной его суре нет ни намёка на насилия и зверства. Так же гуманны и первые христианские заповеди.
Но любая религия – форма определённого мировоззрения, носителями которого являются люди, существующие в конкретных исторических обстоятельствах.
В данной книге, посвящённой конкретной ситуации, нет никакой возможности развить и проанализировать это сложное многофакторное явление, пронизывающее историю человечества с давних времён.
Пока же укажем на то, что терроризм – явление, возникшее в недрах эксплуататорского строя. Ныне, на современном этапе развития капитализма, оно приобрело международный размах, выросло как чудовищная раковая опухоль на теле современной цивилизации.
И никакие соглашения, совещания, конференции, договоры, «круглые» и всякие другие «столы», телепередачи и даже спецоперации с этим злом не справятся, пока существует капитализм.
Для капитализма, особенно в его современной стадии, нет ни отечества, ни патриотизма, ни демократии, ни прав человека, хотя эти понятия существуют, постоянно находятся на слуху, убаюкивают миллионы, сохраняющие ещё веру в хороший, мирный, доброжелательный капитализм.
Но реалии сегодняшних дней неуклонно подтачивают эти иллюзии.
Совершенно наглая агрессия в Ираке, жестокая бомбёжка американцами мирного Белграда, многочисленные локальные конфликты и войны порождают противодействие столь же яростное и жестокое, как и действия агрессоров.
Так называемый международный терроризм покрыт густым слоем религиозных, национальных, племенных, клановых, нравственных, культурных и других отношений людей. Тысячи его рядовых бойцов, отдавая свои жизни за веру, не осознают, что они, по сути, беспомощные игрушки в руках закулисных кукловодов, для которых бог вовсе не Аллах, не Христос, не Саваоф и не Ягве, а деньги, собственность, дающая беспредельную власть над всем человечеством.
Конечно, эти рассуждения поверхностны, но, говоря о мировом зле, потрясающем ежедневно весь мир, мы хотели подчеркнуть, что действия наших политзаключённых с ним не имеют ничего общего. Отождествлять их общим штампом ? «терроризм» ? есть не что иное, как стремление изо всех сил замаскировать природу яростного протеста пробуждающейся молодёжи против мерзостей капиталистического «рая».
Продолжение следует...
-
2. Итак, следствие. Нужно доказать вину обвиняемых? Докажем!
Затевая процесс, украинские власти рассчитывали продемонстрировать обществу широкомасштабную подрывную деятельность разветвлённой жестокой террористической комсомольской организации. В ряде городов проводились допросы партийных активистов, комсомольцев, обыски, не давшие никаких нужных властям результатов.
К делу было привлечено до полусотни следователей из разных областей республики – оно задумывалось с широким размахом.
Подобных бесед и посещений не избежала и я (один из авторов предлагаемой книги). Из всех бесед с работниками МВД, СБУ была одна, наиболее яркая.
Явился ко мне весьма корректный капитан милиции Роман Профатилов (по-моему, так), с которым мы беседовали более двух часов. Он, прежде всего, дал мне прочитать грозное обвинительное заключение, изложенное на нескольких страницах. В нём комсомольцы обвинялись во многих злодеяниях.
По этому поводу я сказала, что этому я не верю, я этих ребят знаю, они, во-первых, на подобные поступки неспособны, а, во-вторых, всё это надо доказать.
Докажем! ? уверенно ответил он. Затем пошли вопросы ? а как я отношусь к Сталину? Положительно. А к марксизму? Тоже положительно. А к Кучме? Отрицательно.
Ну и что из этого? Это криминал? У нас уже судят за убеждения? Нет, нет, что вы!
Затем, видимо не удовлетворившись вопросами ? ответами, он спрашивает: а теорию гриба вы знаете? Впервые слышу. Так вот, когда Ленин был в ссылке в Сибири, он любил ходить по лесу и собирать грибы. Среди них были такие, которые обладали длительным наркотическим воздействием, вызывали галлюцинации. И под влиянием этих галлюцинаций он и совершил революцию. Я, не удержавшись, смеялась от души: «И вы в это верите?» «Конечно!» «Роман, вы же, судя по всему, неглупый человек, окончили, как вы мне сообщили, Высшую школу милиции. Не можете же вы верить в подобную чушь! Во всяком случае, я вам настоятельно советую эту теорию в проведении следствия не применять». Он, по-моему, обидевшись, ушёл.
И это не какой-нибудь костолом, а весьма респектабельный человек. Увы! В чьих же руках находится следствие?!
Очередной визитёр был из СБУ. Фамилию его я, к сожалению, забыла. Как выяснилось в длительной беседе, он окончил университет, получил специальность социолога. Теперь трудится в СБУ, «курирует» довольно плотно Одесскую коммунистическую организацию, знает всех членов бюро обкома и находится в курсе всех их дел. Долго мы с ним говорили об «одесском деле» и в конце концов он всё же нехотя признал, что мотивы действий обвиняемых объясняются социальной несправедливостью существующего строя, а не стремлением к личному обогащению, и что отождествлять их с обыкновенными грабителями нельзя.
Визитёрам я сказала, что если они пытаются сотворить у меня в квартире штаб по подготовке террористов – ничего не выйдет, ибо ни у меня, ни где-либо в другом месте подобного «штаба» не было и нет.
В итоге, несмотря на все потуги многочисленных следователей, никакой мощной всеукраинской комсомольской террористической организации обнаружено не было. От этой сенсационной идеи пришлось отказаться, и весь гнев был обрушен на «Одесскую группу».
3. «Процесс пошёл»…
Судебное заседание в Одессе началось в сентябре 2003 после завершения «следствия». Основная его задача – выбить из обвиняемых нужные суду доказательства. «Выбить» ? написано нами в буквальном смысле. Ребят избивали, подвергали изощрённым пыткам. Некоторые, не выдерживая, пытались покончить с собой: Анатолий Плево вскрыл себе вены, Олег Алексеев ручкой выбил себе глаз – он в какой-то книжке прочёл, что таким способом можно покончить с собой.
Несмотря на все жестокости Игорь Данилов, Богдан Зинченко, Андрей Яковенко, Евгений Семёнов, Александр Смирнов, Илья Романов вины своей не признавали и никого из товарищей не оговорили.
Сергей Бердюгин ничего не успел сказать – пытки свели его в могилу в самом начале процесса.
И всё же часть ребят, не выдержав пыток, давали на следствии нужные обвинению «признательные показания». Они рассчитывали, что обо всех издевательствах расскажут на суде, отказавшись от своих «выбитых» показаний, это станет достоянием гласности и суд примет сообщённые ими сведения во внимание.
Но судья, Валентин Константинович Тополев, все их ссылки на пытки отвергал и не желал слушать, объявляя их «не по существу дела». А когда результаты пыток стали слишком очевидными, пытался их отнести к действиям спецназа при задержании, т.е. до начала следствия и посему «пытки не дело суда». Ребята это отрицали, доказывая, что спецназ никаких пыток не предпринимал, а все они – результат действий «дознавательных» органов уже после задержания.
Активно поддерживали действия судьи и прокуроры. Всех этих слуг Фемиды не остановила даже Конституция Украины, где в 62-й статье прямо сказано, что обвинение не может быть основано на доказательствах, полученных незаконным путём, либо на предположениях.
Видимо суд посчитал, что пытки и избиения подследственных вполне законный метод добычи нужных ему доказательств и слушать о них ничего не пожелал.
Но если допустить, что ребята говорят неправду с целью опорочить доблестных работников милиции, замарать их «честь и достоинство», то суд обвиняемым должен был вменить это в вину. А если такие действия не в компетенции данного суда, то «опороченные» блюстители порядка могли выступить в свою защиту. Но они и пальцем не пошевелили.
Ведь ребята говорили не «вообще» о пытках, они называли фамилии следователей, исполнителей пыток, называли даты и место, где эти издевательства осуществлялись.
Богдан Зинченко на допросе заявил, что показания Польской, Алексеева, Герасимова таковы, потому что их «прессовали». Тут же судья встрепенулся – кто вам сказал? Зинченко отвечал – это видно из материалов дела и, кроме того, не зря Алексеев пытался покончить с собой. Следователь Герасимову обещал, что не дадут ему пожизненное заключение, а дадут лет 14, если он «утопит» Яковенко и других.
Судья снова оживился: кто предлагал, как? Предлагал следователь СБУ. А почему начал признаваться Герасимов?
Сейчас он не наговаривает, ? отвечал Богдан, а на следствии его прессовали и сейчас он от своих показаний отказывается.
Снова вопрос: а почему СБУ Николаева нужны были одесские эпизоды?
Богдан: наверное они планировали масштабную операцию против КПУ и комсомола.
Судья, понимая, что допрос принимает нежелательное для суда направление, прерывает: «Говорите по существу!». И так в течение всего процесса: «Это к делу не относится!», «Говорите по существу!», «Перестаньте, Яковенко!», «Замолчите, Данилов!», «Сядьте, Романов!» и тому подобные беспрерывные окрики при любых «опасных» высказываниях узников.
Преодолеть такой мощный нажим судьи и прокуроров удавалось с большим трудом.
Итак, о «методах» дознания. Власти Украины не устают хвастаться своими «великими» достижениями в области экономики, культуры, демократии, «прав человека» и т.п. Но они забывают упомянуть ещё об одном достижении – украинском ноу-хау. В ряде райотделов милиции Николаева, Херсона, да и в других городах созданы «пресс-хаты» ? специальные казематы, предназначенные для пыток. Их и использовали вовсю в нашем «одесском деле».
Судьи и прокуроры, которые вели процесс, плохо знают историю российского судопроизводства. (Впрочем, «вольное» обращение с нашей историей – особенность не только данных юристов). Если бы они её знали, они бы вспомнили, что даже царское правосудие было вынуждено иногда отступать перед явным нарушением прав политических заключённых. В семидесятых годах XIX века петербургский градоначальник Трепов издал приказ пороть плетьми политических заключённых. За это революционеры приговорили его к наказанию, и в 1878 году революционерка Вера Засулич стреляла в Трепова, проникнув в его кабинет. Дело получило широкую общественную огласку. Защищал Засулич в суде блестящий юрист тех лет Анатолий Фёдорович Кони – профессор, преподаватель уголовного права в Петербургском университете, почётный академик Петербургской Академии наук. Суд в результате безукоризненно аргументированной защиты был вынужден вынести оправдательный приговор. Засулич уехала в эмиграцию, а Кони в отместку удалили от участия в работе уголовного суда.
После Октября Кони не уехал в эмиграцию, продолжал преподавательскую деятельность в Советской России и скончался в возрасте 77 лет в 1927 году.
Современные «знатоки» русской истории типа Радзинского и К0, любящие со слезой повествовать о «мучениках» большевизма и о России, «которую мы потеряли», о нём ничего не знают, а если и знают, то помалкивают.
Вот такие были случаи. А у наших ребят поначалу вообще не было адвокатов. Позже, когда их удалось найти, вести защиту им было трудновато. Дело доходило до оскорблений, адвоката Николая Кузьмича Демиденко вообще судьи довели до сердечного приступа.
Но вернёмся к процессу. Признательные показания «добывались» в районных отделениях милиции Николаева, Каховки, Херсона в течение нескольких месяцев – с момента задержания до сентября 2003 г., когда дело было передано в Одесский апелляционный суд. Палачи посчитали следствие законченным, готовым для суда. Судить в Николаеве, по-видимому, было опасно, слишком близко находились «пресс-хаты» а в Одессе суду легче их игнорировать.
В Одессе поначалу собирались провести закрытый суд. К тому времени (лето 2003) всем обвиняемым, в том числе Сергею Бердюгину, уже смертельно больному, было предъявлено чудовищное обвинительное заключение (то, о котором мой посетитель Роман лихо заявлял ? докажем!). В случае подтверждения обвинений всем грозило пожизненное заключение. Политзаключённые узнали о грозящей катастрофе и решили бороться. По «тюремному телеграфу» договорились о протестной «голодовке до смерти». Голодали почти все узники кроме Польской, Плево, Алексеева. Сразу же началась клевета – мол, голодовка липовая, они, мол, «под одеялом жрут бутерброды». Чтобы отмести любые подозрения, ребята полагающуюся им баланду выставляли наружу. Голодовка продолжалась две недели, о ней стало известно на воле, истощённые узники еле держались на ногах. Люди, сидевшие в зале кричали им: «Ребята, прекратите! Не мечите бисер перед свиньями!».
Ребята голодовку прекратили. Второй раз голодовку объявили Романов и Смирнов в знак протеста против судебного произвола, приведшего к смерти Серёжи Бердюгина. Они явились в суд в повязках на голове с надписью «Голодовка». Одну повязку конвойные сорвали, но её удалось спрятать и повязать снова. На виду у присутствующих срывать её не решились и повязки остались.
Голодовка дала свои результаты, затея правосудия была сорвана, пожизненное заключение присудить не решились, суд объявили открытым, всем обвиняемым разрешили переписку с родственниками. Но что это за «открытость»? Суд проходил в здании по ул. Гайдара 24а на шестом этаже. Лифт шёл на седьмой этаж, на шестом не останавливался, да и часто он не работал, приходилось идти по лестнице, что для тех пожилых людей, которым удавалось проникнуть в зал, было тяжело. Да и проникнуть было сложно – зал маленький, не более 100 кв. м и сидячих мест около 50. В первый день суда у его входа на улице собралось более 100 человек и в зал их не пустили. Начались энергичные протесты, и был объявлен перерыв на месяц. Потом, после перерыва, начали пускать родственников, затем некоторых журналистов и лишь потом публику.
Суд шёл летом, теснота и духота, показания обвиняемых о перенесённых ими пытках некоторых доводили до обморока. Но всё же, благодаря этой уступке суда, нам удалось получать информацию о ходе процесса, застенографировать ход некоторых заседаний.
Но когда на заседании суда 10 ноября 2003 г. один из допущенных журналистов стал фотографировать осуждённых, охрана немедленно начала его выталкивать. В его защиту выступили сидящие в зале женщины, участники Великой Отечественной войны. Охранники заявили им: «зря вас немцы во время войны не расстреляли!». Судья промолчал. Но позже, пытаясь сохранить респектабельность, вдруг вспомнив о правах заключённых, заявил, что фотографировать узников в зале суда нельзя без их согласия, и был проведен торжественный опрос подсудимых – согласны ли они на фотографии? Они, конечно, согласились. Благодаря этому мы получили фотографии, которые приведены в этой книге.
Теперь расскажем о некоторых допросах обвиняемых в суде. 14 января 2002 г. состоялся допрос Анатолия Плево.
Он, якобы по просьбе СБУ для проверки документов, был арестован в Одессе. Он рассказал: «У меня отобрали паспорт, требовали признания в разбойных нападениях. Когда начал отказываться, меня избили, и я на следующий день пытался перерезать себе вены. Потом меня посадили в спецприёмник, а затем, скрутив ремнями, повезли вместе со Смирновым в Каховку. Там полковник милиции Алеев (так назвал его Плево) вынуждал меня давать показания о том, что я приобрёл пистолет ИЖ, нелегально его провёз на Украину, провозил контрабандой золотые изделия. Угрожал мне – «если не скажешь, кинем тебя в «пресс-хату» и будешь дерьмо из параши жрать». После подобной «беседы» повезли в подвал приёмника-распределителя в Новой Каховке. Там двое людей в штатском и заместитель Алеева Нимерец требовали у меня признаться в нападении на обменный пункт, говорили, что Польская и другие дали показания против меня, привязали к стулу и били по голове пластиковой бутылкой, наполненной водой.
На следующий день вывели из подвала и привезли в Херсонский ИВС, где со мной беседовал некий Артур Альбертович. Он продолжал пугать – если не признаешься, поместим в пресс-хату, там признаешься во всём. Перевели меня в другую комнату, где на моих глазах изнасиловали парня, по-моему, некоего Антона. Заявили, что если не признаюсь, следующая очередь моя. И я согласился писать под диктовку Артура Альбертовича. Он описал мне помещение, где было совершено ограбление, и всё, что там было. Сам я не мог этого написать, потому что там не был. На допросе в декабре 2003 г. я заявил, что все мои показания получены под пыткой. В ответ снова начали избивать, и я решил давать показания только на суде».
Но, к сожалению, Анатолий испытаний не выдержал. Он начал оговаривать Яковенко (в чём очень нуждалось обвинение), а затем Романова, Данилова и Смирнова. Зал был в шоке ? столь разительно было превращение комсомольца, которого заключённые называли «коммунистическим фанатиком», в совершенно другого человека. После пыток он был сломлен, объявил себя порядочным христианином, стал рассуждать о боге, начал отращивать бороду, в зале суда постоянно крестился и читал Библию. Это странное превращение красного поэта-трибуна в благообразного батюшку можно было ещё как-то понять – вызвано оно нечеловеческими условиями, в которых он оказался. Но дальше произошло совершенно неожиданное «превращение».
Он в зале суда поднялся и начал давать показания против Яковенко, в чём так остро нуждалось обвинение, а также против Романова, Данилова и Смирнова. На обратном пути в СИЗО в «воронке» возмущённый Романов набросился на Плево и их сами заключённые разборонили. Со следующего дня Плево при перевозке в суд и обратно стали помещать отдельно. Яковенко, Романов, Смирнов и их адвокаты пытались опровергнуть показания Плево, ссылались на факты, требовали вызова в суд свидетелей, но их постоянно перебивали, все их ходатайства отклонялись. Перелом, нужный суду, в ходе процесса произошёл, суд получил то, чего он постоянно добивался.
В своём выступлении Плево каялся, как на исповеди, отрекался от своих прежних убеждений. Конечно, обращение к богу вовсе не криминал – это его личное дело. Но далее повёл себя совсем не по христиански, а как Иуда – активно «топил» Яковенко, Данилова, Романова – так что тяжелейшие сроки, присуждённые им, основаны на показаниях Плево.
Особенно жестоко в ходе следствия пытали Игоря Данилова – загоняли иголки под ногти, подвешивали на дыбу за руки, скованные наручниками, били головой о стенку, сломали рёбра, повредили лёгкие. Он несколько недель с трудом дышал, харкал кровью. Его поведение вызвало уважение даже у николаевских уголовников. Они одобряли, что ребята оказали сопротивление, а особенно то, что Данилов даже под пытками никого не оговорил.
Результаты пыток оказались столь очевидны, что власти вынуждены были поместить Данилова в тюремную больницу и провести медосмотр.
Итоги медицинских обследований:
1. Протокол освидетельствования Данилова И.В. от 26.12.02. Следователь Гайдук Е.Г., адвокат Чебанов В.П. с участием специалиста Финзор Я.Д.
В ходе освидетельствования установлено:
У Данилова наблюдается ушиб грудной клетки, коленных суставов. Синдром сдавливания кистей рук (от наручников). В области лучезапястных суставов определяются раны от наручников. Болезненность при пальпации 3?5 рёбер. Отёчность кистей рук.
Рекомендовано: освободить от наручников.
2. Акт судебно-медицинского освидетельствования от 3 января 2003 г.
№ 99. Судмедэксперт Бакланов И.Г. Стаж работы до одного года.
Обстоятельства дела. Со слов: был неоднократно избит в течение 13-14
декабря в помещении Ленинского РО МГУ, сколько человек наносило
удары, не знаю, били кулаками, дубинками по голове, ногам, грудной
клетке, пояснице, животу, одевали наручники.
Жалобы на боли в груди, затруднённое дыхание при ходьбе.
У освидетельствованного обнаружены повреждения в виде
ссадин, ран в области конечностей, которые образовались от действия
твёрдых тупых предметов, со сроком давности около 3?4 недель до
времени освидетельствования. Определить точно в настоящее время срок
образования повреждений уже не представляется возможным из-за
присоединения к раневому процессу гнойной инфекции.
3. Акт судебно-медицинского освидетельствования Данилова И.В. от
13.02.03 г. № Д-182. Начато 14.02.03 г. Судмедэксперт Тищенко Г.Г.
Заключение: у освидетельствованного обнаружены повреждения в виде
раны, ссадин, кровоподтёков в области головы, лица, верхних
конечностей, нижних конечностей, спины, грудной клетки, которые
могли образоваться от действия тупых предметов, возможно в срок и при
обстоятельствах, указанных освидетельствуемым.
Лёгкие телесные повреждения.
4. Заключение комиссионной судебно-медицинской экспертизы
№ 101/1452 по Данилову И.В. от 24.04.04.
Выводы:
1. В настоящее время у Данилова И.В. следующая патология:
консолидированные (сросшиеся) переломы 3-го – 9-го рёбер;
плевродиафрагмальные срастания в левой плевральной полости
(остаточные явления перенесённой в январе 2003 г. левосторонней
пневмонии).
2. В настоящее время состояние здоровья Данилова стабильное, по
поводу перечисленной в п.1 настоящих выводов патологии, Данилов в
оказании медицинской помощи не нуждается.
Общий итог всех исследований – состояние здоровья Данилова
удовлетворительное.
Но лица, присутствовавшие на процессе, свидетельствуют, что состояние Данилова было далеко не удовлетворительное. Говорить ему было трудно, он начал слегка заикаться, но усилием воли заставлял себя говорить чётко, негромко, с хорошей дикцией, без личной ненависти к своим мучителям. В его тоне даже проскальзывала какая-то снисходительность по отношению к судьям и прокурорам, временами он был похож на учителя, разъясняющего материал самым тупым ученикам.
Каждый из обвиняемых подвергался физическому и психологическому давлению Богдан Зинченко, студент Одесского строительного института, категорически отказывался о чём-либо разговаривать со следователем из СБУ. В декабре 2002 г. его повезли в Николаев, где он до этого ни разу не был, чтобы доказать, что он активно участвовал в перестрелке с милицией. Везли его в мороз в лёгкой спортивной одежде, затем избили и бросили на голый каменный пол, где он пролежал 14 часов, будучи уже больным с высокой температурой.
Богдан во время всего процесса действовал решительно, не страшась избиений, продолжал активную политическую деятельность. Он сразу начал разговор со своими сокамерниками, молодыми людьми, обвиняемыми в мелких уголовных преступлениях. Беседы шли о жизни, о политике, о том, кто же виноват в тяжёлом положении трудящегося люда, и почему главные преступники не сидят в тюрьме, а находятся у власти. Богдан Зинченко рассказывал, что он и его товарищи сидят за то, что они борются против этого несправедливого строя. Вскоре он в своей камере создал комсомольскую группу, в которую вступили 14 из сидевших с ним 15-ти человек. Она начала действовать – обсуждались доходившие с воли новости, выпустили стенгазету, написали письмо с протестом против агрессии США в Ираке и через администрацию СИЗО потребовали отправить его посольству США. Администрация письмо не отправила, а Богдана в очередной раз бросили в карцер.
На стенах камеры появились надписи: «Буш – бандит!», «Мы за СССР!» и т.п. Ребята были избиты, а особенно Богдан. Но он успел сказать – «А значит, на стене писать *** можно, а СССР нельзя?», за что последовали новые избиения. Но протестовать Богдан не прекратил и его в карцер бросали по всяким поводам, а фактически ? за непреклонность и верность своим идеалам.
Твёрдость, проявленная им в борьбе за свои коммунистические убеждения, смелость, несломленная воля подлинного революционера вызывала уважение у уголовников, сидевших с нашими политзаключёнными в тюрьме, и даже следователи между собой говорили – «Если бы все коммунисты были такими, как Богдан, то они до сих пор находились бы у власти». Эти признания слышал один из товарищей Богдана, Женя Семёнов.
Украинские власти не могли простить Богдану его непреклонность, твёрдость в отстаивании своих коммунистических убеждений, честность и категорический отказ идти на какие-либо сделки со своей совестью и, поддавшись на уговоры следователей, оговаривать своих товарищей. В результате 22-х летнему студенту Богдану Леонидовичу Зинченко был вынесен чудовищный несправедливый приговор – 12 лет заключения за недоказанные «преступления».
В своём заключительном слове он сказал: «За что вы меня осудили на 12 лет? За активное участие в жизни комсомола, за мои политические взгляды – социальная справедливость, социализм, восстановление СССР мирным путём, за отказ оговорить своих товарищей по требованию следователя СБУ, за отказ признать себя виновным в предъявленных мне преступлениях, которых я не совершал.
Я не признаю их, хотя меня пытали холодом, в декабре 2002 г., в мороз, повезли в Николаев, где раньше я никогда не был, без тёплой одежды, в лёгкой спортивной форме. А охранники были одеты в полушубки. В результате я заболел воспалением лёгких. У меня была температура за сорок и меня, за отсутствием мест в больнице изолятора, положили на бетонный пол.
Осудили меня за то, что я, находясь в тюрьме, продолжил активную политическую деятельность – собрал подписи сокамерников и направил письмо посольству США на Украине против агрессии США в Ираке. Письмо изъяли, а меня жестоко наказали.
Руководитель следственной группы СБУ полковник Герасименко ещё до начала следствия мне заявил – если ты согласишься «сотрудничать» с нами в деле «разоблачения» своих товарищей, то выйдешь на свободу, нет – получишь 12 лет. Я отказался предать своих товарищей.
Апелляционный суд под председательством судьи Тополева приговорил меня к 12 годам, хотя признал, что я не имел никогда и не применял оружие и ничего не украл».
Вот такие у нас судьи в «новой» стране, с «новым небом и новыми людьми», как восторженно заявил президент Ющенко накануне дня «независимости» Украины.
Но это не все злодеяния правосудия. По делу проходил двадцатилетний студент Сергей Бердюгин. Приговор ему вынести не успели – он в ходе суда умер. Его смерть – тяжкое обвинение властям. По отношению к нему была проявлена особенно изощрённая тупая жестокость.
В результате избиений у него серьёзно была повреждена печень и нанесены другие опасные для жизни травмы – он умирал …
Уже в октябре 2003 г. он фактически не мог участвовать в судебном процессе, хотя его всё же на очередное судебное заседание доставили, буквально принесли на руках. Пришлось заседание отменить – показывать присутствующим Сергея в таком виде было опасно для суда, тем более, что информация о пытках уже проникла сквозь тюремные стены и работников СБУ, милиции, судей откровенно называли палачами.
Родители и адвокат добивались, чтобы Серёжу перевели в городскую больницу, ибо в следственном изоляторе нужной медицинской помощи он получить не мог. Наконец его перевели, но и тут издевательства продолжались. Умирающего юношу приковали наручниками к кровати и установили вооружённую охрану. Мать к нему не пустили, и она сидела в коридоре, куда ей передали записку ? «Мама, у меня всё в порядке». Он не хотел её волновать, хотя знал, что умирает.
Наконец в Верховную Раду поступил запрос депутата Г.К. Крючкова об условиях содержания подследственного Бердюгина в Одесской городской больнице. Депутату сообщили, что Бердюгин – опасный преступник, обвиняемый аж по десяти статьям уголовного кодекса Украины. Каким же? Насильственное изменение или свержение конституционного строя, захват государственной власти, посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность государства, бандитизм, разбой, умышленное убийство, террористический акт, контрабанда, незаконное обращение с оружием, боевыми припасами или взрывчатыми веществами, вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность, незаконное производство, приобретение, сохранение, перевозка или пересылка психотропных веществ или их аналогов без цели сбыта.
В общем, жуткий преступник!
И подобную бумагу недрогнувшей рукой подписал заместитель генерального прокурора Украины С.В. Малицкий. Возможно, что сейчас там другой прокурор после оранжевой чистки, но суть не меняется независимо от окраски.
В этом же ответе депутату сообщили, что в СИЗО № 1, где содержался Бердюгин, администрацией ему были обеспечены надлежащие коммунально-бытовые условия. (Правда, в результате этих «надлежащих условий» подследственный умер – ну, что ж бывает, досадное недоразумение).
Далее депутату сообщили, что наручниками приковали к кровати Серёжу «на законном основании», учитывая «тяжесть преступления и наличие информации о возможности нападения на конвой в целях освобождения Бердюгина из под стражи в период пребывания больного в медицинском учреждении».
Когда стало ясно, что «нападение с целью освобождения» ? результат воспалённого судейского воображения, ибо «опасный преступник» умер, власти стали лихорадочно стряпать версию о «скоротечном раке».
Но судмедэксперт О.О. Бачитская на основании вскрытия, произведенного после смерти, в протоколе зафиксировала то, что она увидела как причину смерти. Официальное заключение о смерти Серёжи следующее:
«Одесское областное бюро судебно-медицинской экспертизы.
Врачебное свидетельство о смерти № 2697. Окончательное. Дата выдачи
? 3 ноября 2003 г.
Имя, фамилия, отчество – Бердюгин Сергей Сергеевич
Дата рождения – 25 апреля 1983 г. Дата смерти – 1 ноября 2003 г.
Место смерти: государство Украина, город Одесса.
Причина смерти установлена судебно-медицинским экспертом
Бачитской О.О. на основании вскрытия.
Непосредственная причина смерти, заболевания, которые вызвали и
обусловили причину смерти:
а. Малокровие органов.
б. Забрюшная гематома и разрыв печени.
в. Закрытая травма живота.
Место и обстоятельства, при которых случилась травма – неизвестны».
Как видите, ни о каком раке – ни слова. Судмедэксперт не мог знать, где Сергею нанесли смертельные травмы. Но ясно, что он попал в тюрьму здоровым, а в тюрьме умер. Предполагать, что разрыв печени был у него до ареста и он с такой травмой ходил, ездил в Николаев (как пытались доказать следователи), распространял листовки и совершал другие действия – просто нелепо. Не зря тюремщики всячески сопротивлялись переводу Серёжи из СИЗО в городскую больницу – им надо было скрыть правду.
Адвокат продолжал добиваться освобождения Бердюгина под подписку о невыезде и наконец прокурор соответствующее постановление подписал.
Подписывая его, он ничем не рисковал – постановление пришло через два дня после смерти Серёжи.
На деле – в чём же «жуткие преступления» Сергея? Распространение газеты «Совет рабочих депутатов»? К слову, официально разрешённой и имеющей лицензию.
Тем не менее, депутат удовлетворился ответом и не пытался выяснить – как же такой «злодей» затесался в ряды добропорядочного одесского комсомола? И далее никаких попыток заняться этим делом не предпринимал.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4123/54835962.85/0_1171f8_57551928_L.jpeg)
5 ноября Сергея Бердюгина хоронили. К гробу пришли сотни людей. У многих на глазах слёзы. Ведь это ужасно! Преступная власть ещё до судебного приговора казнила комсомольца.
На кладбище, у гроба Серёжи, были безутешные родственники, выступили с прощальным словом одесские руководители Ленинского комсомола и Компартии Украины.
Над могилой склонилось Красное Знамя Комсомола.
А Верховная Рада проявила «мужество и благородство» ? почтила вставанием память умершего комсомольца Сергея Бердюгина (а на деле не просто умершего, а замученного в тюремных застенках).
Постояли, сели, забыли, зачем вставали и принялись творить очередные антинародные законы.
Власти всё же решили проявить обеспокоенность по поводу смерти обвиняемого.
По факту смерти Сергея Бердюгина (именно по факту, т.е. конкретных обвиняемых нет) 21 ноября 2004 г. возбуждено уголовное дело, опять же не по статье, которая предусматривает наказание за применение пыток, а по статье 140 Уголовного Кодекса Украины, т.е. «за ненадлежащее исполнение своих обязанностей» медиками СИЗО № 21.
Медики были привлечены к административной ответственности (с неизвестными для общественности последствиями), а само уголовное дело проследовало в прокуратуру, где потихоньку сгниёт «за отсутствием состава преступления».
А Серёжи нет. Он пал жертвой изощрённого правительственного терроризма, направленного против трудового народа Украины. Терроризма, украшенного гирляндами высокопарных слов о борьбе за славу и процветание Украины, которую якобы ведут современные власти. Эта борьба достаточно открыто демонстрируется по телевидению ? ожесточённая схватка хищников за ещё не до конца уничтоженное народное достояние.
Именно против этого боролся Серёжа. Он не многое успел сделать, но отдал делу, в которое верил, самое драгоценное – свою жизнь.
Суд между тем продолжался. Пришло время для заключительных слов узников.
О речи Богдана Зинченко мы уже говорили. Данилов начал свою речь с цитирования статьи Уголовного Кодекса Украины о геноциде. Судья тут же прервал: «Вам это не вменяется!». Данилов продолжает и начинает приводить цифры и факты и судья вновь его прерывает. Данилов в ответ заявляет, что никакой суд заключительного слова не прерывает. В зале возмущённые возгласы – даже фашистский суд Димитрова не прерывал! Обозлённый судья грозит вывести всех из зала. Данилов всё же заканчивает свою речь: «Вы можете нас уничтожить, но это ничего не изменит. Ваша сила только в вашем количестве. Но это – пока. Вы нас судите сегодня, а мы вас – завтра. У меня всё».
Ещё до заключительного слова, когда судья в очередной раз прервал Данилова и потребовал говорить «по существу» тот начал подробно рассказывать о задержании в николаевской квартире, о перестрелке с милиционерами на улице, попутно разоблачая все фальсификации в материалах следствия. Судья хмурился, но прервать его не мог, ведь он сам потребовал говорить «по существу».
5 апреля 2004 г. в суд была вызвана мать Данилова – Татьяна Станиславовна. Она рассказала, как рос и воспитывался сын. «У него не было слова «дай», у него было только слово «на». Он никогда ничего не требовал для себя, постоянно вступался за слабых, хотя сам физически сильным не был».
Вопросы суда – уезжал ли ваш сын куда-нибудь воевать? Да, в
1992 г. в Приднестровье. А зачем? Его что, призвали? Нет, никто его не призывал и он ни с кем не заключал контрактов.
Но тогда зачем? Зачем? Восстанавливать справедливость – как всегда. Потом поехал в Абхазию. Воевать? Воевать. Бесплатно? Бесплатно. А он денег за это и не взял бы.
Судьи переглянулись, перешёптывались, ухмылялись – им было непонятно, как может человек рисковать жизнью ради Приднестровья и какой-то Абхазии, да к тому же бесплатно!
Яковенко начали допрашивать 11 февраля 2004 г. Его пытались изобразить руководителем террористической разветвлённой организации. Судья его постоянно прерывал – «Прекратите, Яковенко!», «Довольно, Яковенко!», «Говорите по существу» и т.п. Но Андрей упорно продолжал, заявив: «Всё, что я хочу сказать, именно «самое главное» и «по существу». Я, сказал он, в 1993 г. закончил Херсонское мореходное училище по специальности радиста. Как один из лучших курсантов по распределению был направлен в ЧМП. В компартию вступил раньше, в 19 лет, во время службы в армии. На протяжении последних «перестроечных» лет наблюдал, как разрушаются структуры, где я работал. Пароходство разворовывалось на глазах у правоохранительных органов, власти, народа. Я видел, как наши корабли приходили в Индию и выбрасывались на мель. Затем они продавались на металлолом. На этом наживалась новая буржуазия. А мы голодали, хотя всегда было принято считать, что моряки дальнего плавания хорошо живут. Было и такое, когда мы сидели под охраной автоматчиков – судно арестовывалось за долги. А кончилось тем, что мне уже не на чем стало выйти в море – ЧМП уничтожено. И никто не пытался остановить это преступление.
После окончания слушаний суд вынес ребятам жестокий приговор. Что же им ставили в вину? Терроризм, коим посчитали взорванную мусорную урну в Киеве у здания СБУ в октябре 2002 г. и поджог автомобиля в Одессе. Урну свою СБУшники оценили высоко – аж в 2842 гривны! Дорогая урна – наверное, вместе с мусором. Причём суд так достоверно и не выяснил – кто же поджигал и взрывал. Кроме того, если статья предусматривала наказание от 5 до 15 лет – суд выбирал максимум.
«Эксы», которые были в деле тоже оценены дорого – в 8?10 лет заключения. Нападение на ломбард, обменный пункт принесли «доход» ? 80 гривен и часы. Самое тяжёлое обвинение – ограбление ювелирного магазина «Филин» и ранение продавщицы Мицай. Но вина их в этом преступлении выглядит весьма сомнительно и, видимо, поэтому судья Тополев категорически отвергал все просьбы подсудимых и их адвокатов привлечь к делу дополнительные материалы по этому ограблению. А суть этого происшествия в следующем: нападение на магазин «Филин» было совершено 30 ноября 2001 года. В результате было похищено имущество на сумму 260 гривен и тяжело ранена гражданка Мицай, которая позже скончалась.
По этому делу были задержаны Жевицкий и Белик и прокуратура Ильичёвского района г. Одессы возбудила уголовное дело. Оно находилось в её производстве до 18 февраля 2003 г. Дело числилось под № 5520010051, велось следствие, проводились экспертизы, составлялись соответствующие юридические документы, после чего оно было направлено в суд. Однако суд вернул дело на доследование и тут как раз появились новые обвиняемые, дело Жевицкого и Белика было отозвано (но никаких официальных следов этого «отзыва» нет) и присоединено к делу № 144.
Тем не менее, материалы следствия по магазину «Филин» имеют чрезвычайно важное значение. Если велось в течение нескольких месяцев следствие, то должны быть соответствующие документы – протоколы допросов обвиняемых, свидетелей, экспертиза, документ об отправке дела на доследование, приобщении его к «одесскому делу» и т.п. и т.д. Никаких материалов ни узникам, ни их адвокатам не дали, судья отвечал категорическим отказом. Прежние обвиняемые по этому делу Жевицкий и Белик из поля зрения суда исчезли, из комсомольцев стали выбивать показания, приобщили к делу Герасимова и Зинченко, в документах утверждали, что нападение было совершено 30 ноября 2002 г., а ранее в уголовном деле, которое вела прокуратура Ильичёвского района, дата была другая – 30 ноября 2001 г. Эти и другие несообразности давали основания обвиняемым и их адвокатам требовать приобщения к делу № 144 материалов прежнего расследования. Но судья был непреклонен.
В итоге остались в приговоре несколько мелких так называемых разбойных и террористических актов, которые не были достаточно доказанными.
Одним из существенных обвинений была перестрелка Данилова и Алексеева с работниками СБУ и милиции города Николаева, хотя в итоге это событие тоже в значительной степени в изложении судейского протокола наполнено фальшивыми свидетельствами и подтасовкой фактов.
Упор в приговоре сделан на листовки, на статьи в газете «Совет рабочих депутатов», как на чрезвычайно опасные материалы.
Но ведь ни в листовках, ни в газетных статьях нет ни слова неправды – в них речь шла о бедах современной Украины – безработице, нарушениях прав трудящихся, о нищей армии, резко осуждался антинародный коррумпированный режим Кучмы.
Однако весь парадокс заключается в том, что ныне в грязном скандале, разразившемся в руководящих украинских верхах, на весь мир демонстрируется продажность и преступная нечистоплотность ворюг, дорвавшихся до власти. Выливается компромат в присутствии журналистов, перед многочисленными теле- и фотокорреспондентами и тиражируется на весь мир. Не столь давно на пресловутом Майдане экс-премьер Юлия Тимошенко очень доказательно и эмоционально не только обличала режим Кучмы, но и вела возбуждённую толпу на его свержение. Поэтому в ходе процесса Яковенко потребовал пригласить Тимошенко в качестве свидетеля, чтобы доказать совпадение листовок, за которые суд грозится немалыми сроками, и её пламенных речей.
Суд, естественно, промолчал.
Так позвольте спросить, за что же так жестоко покарали комсомольцев? Не им надо сидеть на скамье подсудимых, а затем в колонии, а тем, кто сидит в кабинетах и грызётся, вырывая друг у друга награбленное народное добро.
Совершенно очевидно, что основная задача процесса – не установление истины, а быстрое устранение политически активных молодых людей из жизни общества. Налицо явное стремление отвести общественное мнение от подлинных врагов Украины. Но чем шире развивается политический скандал, чем всё глубже обнажаются грязные махинации, моральная нечистоплотность верхов, тем отчётливее становится очевидной честность, нравственная чистота и подлинный патриотизм молодых людей, осуждённых той же воровской и продажной властью.
4. Финал, который властью был запланирован.
В июне 2005 г. государственный обвинитель объявил сроки приговора, затребованные прокуратурой. Судьи не скупились – в общей сложности ребятам насчитали 104 года заключения в колониях строгого режима – это без погибшего Сергея Бердюгина. Хотя он умер, но не оправдан. Дело против мёртвого комсомольца прекратили «в связи со смертью».
Жестокость приговора ещё раз неоспоримо подтвердила заказной характер процесса.
Власть создала и озвучила нужный ей прецендент. Сделав упор на пропагандистскую деятельность комсомольцев, на намерение свергнуть государственную власть и учредить Причерноморскую Советскую социалистическую республику, за что определили длительные сроки, украинская юстиция фактически начала формировать законодательную базу, удобную для неё. Она позволяет жестоко карать любого левого активиста, наказывать любое левое издание, которое можно произвольно толковать как призыв к насильственному свержению существующего строя. Люди подзабыли, что с этого начинается фашизм.
В ходе процесса убедительно продемонстрировано высокомерное презрение судей и прокуроров к конституции Украины. О статье, которая отвергает возможность использовать в суде признания, полученные под пыткой, мы уже говорили. Но это не единственное нарушение. Статья 40-я провозглашает право каждого направлять индивидуальные или коллективные письменные обращения в различные органы власти, которые обязаны рассмотреть их и дать обоснованный ответ в срок, установленный законом. Но многочисленные обращения различных организаций, направленные в различные инстанции в связи с процессом, остались без ответа – ни в срок, установленный законом, ни после него.
Статья 62-я гласит о том, что лицо не может быть признано виновным до приговора суда. Но прокурор позволял себе в ходе процесса называть ребят бандитами, а, выступая по телевидению, приписать им десяток убийств.
Статья 34-я заявляет о праве каждого собирать, сохранять, использовать и распространять информацию письменно или в других формах – по своему выбору. Богдан Зинченко воспользовался своим конституционным правом и получил 12 лет.
Можно ещё назвать ряд попранных статей конституции, Очевидно зря Ющенко клялся после выборов свято соблюдать её и с тех пор всё время появляется на людях, положив ту же руку, которая лежала во время инаугурации на конституции, на сердце – очень трогательно! Зрелище для сентиментальных дам.
26 июля 2005 года в Киеве состоялось заседание Верховного Суда, рассмотревшего апелляции узников – Романова, Зинченко, Герасимова, Смирнова, Яковенко, Данилова. Остальные от апелляции отказались.
На этот раз суд проходил весьма респектабельно, в присутствии некоторых адвокатов, трёх матерей узников, представителя комитета защиты политзаключённых, депутата Верховной Рады А. Полиита, членов НБП
г. Киева, телевидения – в общем, политес был соблюдён.
Богдан Зинченко и тут остался верен себе – будучи освобождённым от наручников, он тут же демонстративно переоделся в красную майку с серпом и молотом и надписью – СССР. Романов майки не имел, но натянул красную рубашку.
В ходе суда обвиняемые и их адвокаты убедительно аргументировали недоказанность ряда обвинений и предвзятость одесского суда. Но почти всё было проигнорировано и чудовищные сроки остались.
Доказательства пыток в ходе следствия суд также пропустил мимо ушей. В противном случае, если их принять – всё обвинение рассыплется. В России иногда в этом направлении совершаются «благородные» жесты. Не так давно привлекли к уголовной ответственности охранника, избившего заключённого в «Матросской тишине».
Но у нас на Украине месяцами избивали узников и власти сделали вид, что этого не было – как же, у нас свой менталитет.
Ребята на суде держались спокойно, уверенные в своей правоте, даже улыбались.
Верховный Суд практически оставил те же жестокие сроки, назначенные одесским судом. Яковенко – 14 лет, Алексеев – 13 лет, Зинченко – 12 лет, Герасимов – 11 лет, Данилов – 10 лет, Романов – 10 лет, Смирнов – 8 лет, Плево – 6 лет. Все – с конфискацией имущества.
Польская получила 4 года, Семёнов – 3 года, условно, без конфискации имущества.
Пункт о конфискации имущества узников не обеспокоил, ибо такового у них фактически нет.
А вот приговор ошеломил присутствующих. В зале начался гул возмущения и публике весьма
решительно предложили очистить помещение.
Кто-то из политических узников громко произносит в адрес судей – «Ничего! Вы ещё будете в аду гореть! А мы будем дрова подкладывать».
На этом заседание заканчивается.
Итак, первая часть нашей книги завершена. Но дело, за которое боролись ребята, закончиться не должно, оно обязательно даст свои плоды – не может же народ безропотно, бесконечно подставлять свою шею под нож и так же безропотно исчезнуть с исторической арены.
Конечно, это произойдёт не сразу. Многие до сих пор не уяснили всю трагичность сложившейся на всём постсоветском пространстве ситуации, многие ещё находятся под наркотическим телевизионным воздействием и свято верят во все ужасы, внедрённые в умы о «страшном» советском времени.
Они продолжают верить в способность современной власти всё наладить и обеспечить народу (всему народу, а не избранным) спокойную обеспеченную жизнь. Многие ощущают тяжесть современного существования, но либо всё же пытаются как-то пристроиться и выжить в одиночку, либо просто не находят в себе достаточной решительности и сил для открытой борьбы, хотя в душе, потихоньку возмущаются и негодуют.
Меньшинство уже уютно устроилось в объятиях современной власти и не только протестовать не собирается, но и готово яростно отстаивать своё приобретённое благополучие.
«Одесское дело» - первая ласточка. И, хотя говорят, что она весны не делает, но и без неё весна не наступит. Не все поступки ребят безупречны, но они все – беззаветные герои, прокладывающие путь в будущее. А на долю таких всегда приходится вся тяжесть идущих впереди.
Продолжение следует...
-
II. Е.Семёнов. Записки политузника. О себе и своих товарищах.
1. ЗАДЕРЖАНИЕ
Они меня взяли рано утром 16 декабря 2002 года. Накануне я был на смене – сутки дежурил в типографии. Уже вечером 15 декабря я почувствовал, что с моими товарищами случилось что-то очень нехорошее. Во-первых, из города куда-то пропали Артём, Олег, Сергей и Нина. Серёжу и Нину безуспешно разыскивали родители. А, кроме того, тем хмурым зимним вечером я никак не мог дозвониться до Андрея Яковенко – ни на домашний телефон, ни на мобильник. Я не знал, что Андрей уже был схвачен сотрудниками СБУ… Мне нужно было узнать у него, чем закончилась последняя акция протеста студентов Одесской сельскохозяйственной академии (бывшего сельхозинститута). Мы хотели этим студентам помочь.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5627/54835962.86/0_1171f9_3fd15832_M.jpeg)
Тогда я позвонил Григоричу – руководителю Киевского районного отделения Одесской городской организации Всеукраинского союза рабочих (ВСР). В первый раз трубку взяла его дочь и попросила перезвонить попозже. Помимо её голоса, в квартире слышна была какая-то непонятная возня. Во второй раз, уже поздно ночью, трубку снял сам Григорич и сообщил мне крайне неприятную новость: у него только что был обыск. Он ещё удивлялся, почему его не арестовали.
После всех этих новостей я решил поменять квартиру, а то и вовсе покинуть на время Украину, так как не исключал возможность, что могут нагрянуть и ко мне. Но всё же не думал, что меня схватят так быстро.
Той ночью почти не спал. До утра переводил с украинского на русский газетную статью о новом художественном фильме «Как закалялась сталь», снятом китайскими кинематографистами. В фильме играли украинские актёры, но, конечно, на украинских экранах фильм этот не появлялся.… И ещё долго, наверное, наши зрители его не увидят!
После работы зашёл к Лидии Всеволодовне Гладкой – ветерану комсомольского движения Одессы. Забрал у неё свои вещи, которые там хранились, а также пальто, которое она мне подарила, видя, что мне не в чем ходить. Потом я часто вспоминал эту замечательную женщину.… А впоследствии узнал, что и её, несмотря на преклонный возраст, не обошла своим вниманием служба безопасности Украины.
На квартиру к себе я возвращался в довольно скверном настроении. Утро было таким же хмурым и холодным, как предыдущий вечер. Возле дома рабочие ремонтировали электропроводку. А до этого дом неделю стоял без света: в наше время социальные службы города не спешат выполнять свои обязанности по отношению к жильцам… Кроме тех рабочих, ничего особенного во дворе я не заметил.
Поднявшись с тяжёлым баулом к себе на третий этаж, встретил на лестничной площадке соседку – старую бабу Аню. Она была очень рада, что дали, наконец, свет, и много говорила на эту тему. Слушая её, я привычным движением достал из кармана ключ и открыл входную дверь… И сразу с испугом отпрянул в сторону: прямо в освещённой ярким светом прихожей стояли мальчики с автоматами в полной боевой экипировке. И смотрели на меня. Бежать было поздно.
Правда, они со мной довольно вежливо поздоровались и предложили войти в квартиру. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. Увидев у меня баул, один из автоматчиков спросил: «Оружие есть?». Я ответил, что у меня вообще никогда не было оружия и сейчас нет. Меня сразу стали обыскивать. Баул тоже «раздербанили».
Тем временем я смог осмотреться. В квартире всё было перевёрнуто вверх дном, в том числе и в комнате, служившей кладовкой. Судя по всему, меня здесь ждали давно и уже успели всё обыскать. В углу сидел расстроенный хозяин квартиры – дядя Слава. Я сразу почувствовал себя перед ним виноватым за то, что из-за меня у него возникло столько проблем. Он сидел всё время молча, со мной разговаривал только один в штатском, который назвался следователем СБУ, чуть старше меня по возрасту, и один из спецназовцев.
Конечно, я тогда ещё плохо ориентировался в происходящем. «Следак» задавал мне какие-то вопросы, я на них отвечал. Насколько помню – довольно дерзко. Вопросы касались, в основном, моей политической позиции. Он пытался мне «довести», то есть доказать, что я не прав, что взгляды, конечно, я могу иметь свои, но «политическую борьбу надо ведь вести по закону!». Я отвечал, что не знаю, что он имеет в виду, и в чём меня вообще хотят обвинить. (Тем более что я действительно ещё не знал о последних событиях). Следователь показал мне ордер (постановление) на обыск, подписанный николаевским судьёй. Тогда я понял, что случилось что-то страшное, и что им уже очень многое известно. Иначе не вломились бы ко мне на квартиру так уверенно.
Потом один из спецназовцев, довольно молодой, со злыми глазами навыкате, отвёл меня в соседнюю комнату и спросил: «Где ствол?». Я ответил, что не понимаю, о чём он… «Не строй из себя идиота! – заорал этот придурок, ? Мы своих коллег никому не прощаем! Твои дружки стреляли по нашим!». Он имел в виду вооружённое сопротивление, которое оказали мои товарищи – Артём и Олег – на квартире в Николаеве. Но тогда мне не были известны эти подробности. Решил просто отмалчиваться.
При личном обыске у меня изъяли мобильный телефон «Нокия», который два дня назад мне дал Андрей Яковенко. Недолго мне пришлось им пользоваться!... Жаль, что не догадался отдать «мобилку» дяде Славе. Правда, это сейчас настолько устаревшая модель, что и жалеть о ней не стоит. Но тогда это было неприятно. Забрали они у дяди Славы и его стартовый пистолет – не знаю, для чего он им понадобился… Хотя уже становилось ясно, что против меня хотят состряпать солидное, крупное дело. Что касается доказательств – «прикопаться можно и к столбу», как говорят в Одессе. Забрали даже мою старую камуфлированную форму, которую я получил пять лет тому назад, когда работал в охране. Каждой «находке» все СБУшники радовались и вообще вели себя так, словно поймали редкую дичь, за которой давно и безуспешно охотились. Забрали все мои личные документы, которые потом так и не вернули. (Паспорт вернул судья через полтора года, а всё остальное – начиная со свидетельства о рождении, кончая партбилетом – сгинуло в недрах СБУ). Пытались забрать даже кассеты с музыкальными записями, но дядя Слава не отдал, заявив, что все кассеты принадлежат только ему. Но самое главное, что работники СБУ обнаружили и изъяли пачку газет «Совет рабочих депутатов», которую я так и не успел передать Саше Герасимову после моего возвращения из Николаева.
? А то они так любят эти газеты распространять! ? весьма резонно заметил следователь.
Потом мне велено было собираться.
Тогда я ещё не знал, как правильно вести себя в подобных неприятных ситуациях. Зато сейчас знаю. И всем могу сказать, кому, возможно, предстоит попасть в такую же переделку: ничего с собой не берите, товарищи! Наоборот, лучше сразу снять с себя поясной ремень, часы и даже шнурки от ботинок, и всё это оставить дома. Иначе всё это хозяйство у вас заберут и не вернут обратно. Вещи с собой тоже не берите. Пусть лучше вам их потом передадут в ИВС (изолятор временного содержания) вместе с продуктовой передачей. Ехать надо налегке. Но вот в зимнее время следует одеваться потеплее, ибо в камере, скорее всего, будет холодно. Хорошо, что я догадался это сделать. Наличные деньги я отдал дяде Славе, сказав, что они мне в ближайшее время не понадобятся. Хорошо, что денег было не так уж много – иначе у меня бы их просто конфисковали без оформления, как это было сделано при задержании моих товарищей.
Сначала меня хотели вести к машине без наручников, потом передумали и наручники надели. Кто-то из них сказал: «А вдруг ему нечего терять и он побежит, даже если мы его застрелим?... А он нам нужен живой!». Машина-иномарка уже ждала во дворе – её вызвал по мобильному телефону тот сотрудник, который называл себя следователем. В машине, по пути на улицу Бебеля (ныне переименованную в Еврейскую), где стоит их Управление, один молодой спецназовец читал мне мораль: мол, зачем это, Женя, тебе было надо?... Ведь за политику тоже бывает тюрьма!... А там – грязь, туберкулёз… В общем, если сейчас твои товарищи о тебе не позаботятся – останешься там надолго. Если вообще сможешь оттуда выйти живым!
Я продолжал молчать. До меня уже дошло, что влип не по-детски.
По приезде в СБУ меня завели в пустой кабинет и оставили одного. Наручники не снимали. Я имел возможность их рассмотреть. На наручниках была надпись на английском языке: «Made in Ucraine». Следовательно, Украина уже освоила выпуск спецсредств для своих нехороших граждан.
Потом в кабинет зашли несколько эсбэушников. Один из них представился как следователь киевского СБУ Коваленко. Коваленко сказал, что им всё известно и мне бессмысленно отпираться – лишь правдивыми показаниями я смогу облегчить свою участь. Я продолжал молчать. Тогда Коваленко приказал своим принести факс и тут же протянул мне полученную из Николаева бумагу с текстом показаний Олега Алексеева. В бумаге упоминался случай трехнедельной давности, когда в моём присутствии Олег с Артёмом отстрелялись от двух николаевских милиционеров. Я в данном эпизоде фигурировал под псевдонимом «Молдаван». Итак, пацаны были задержаны за три дня до моей доставки в СБУ на всё той же николаевской квартире, куда я им настоятельно не рекомендовал возвращаться! Тем не менее, это страшное несчастье с ними произошло. Коваленко откровенно похвастался, что «Олег уже без глаза, а Артём – при смерти!».
Далее он начал мне рассказывать, что Яковенко, Артем и Алексеев составляют некую «террористическую организацию», и что за одно моё соучастие в этой организации мне сразу же дадут 8 лет концлагерей! Тут уже я не выдержал, и решил всё же дать кое-какие показания.
Я не отрицал своего участия в легальном оппозиционном нынешней украинской власти движении, не стал скрывать факт моих поездок в Киев на акцию «Повстань, Украина!», тем более, что они и так об этом знали из оперативной информации… Не стал отрицать и осведомлённость о стрельбе в Николаеве. Отпираться, в самом деле, было уже бессмысленно. Эти молодые люди из Ленинского РОВД г. Николаева остались живы и вполне могли меня опознать на очной ставке. О товарищах я сказал, что всех знаю, как обыкновенных комсомольцев, а инцидент в Николаеве был для меня полной неожиданностью.
«Вас спасёт сотрудничество со следствием!». Это главный козырь всех следователей при допросе подозреваемого. Товарищи, не ведитесь! В идеале – лучше, конечно, вообще «упасть на мороз» и молчать, как партизан. Но тут есть очень неприятная деталь: враги вас будут пытать! Наш случай – не первый и не последний. Поэтому не исключено, что кто-то не выдержит пыток и вынужден будет дать показания. И вовсе не потому, что это предатель. Поверьте, выдержать пытки, да и просто сильные побои, сможет далеко не каждый человек, даже хорошо подготовленный… Но в любом случае, допустимо говорить только то, что им уже известно. Кто хочет – может вообще всё взять на себя. Но это – смотря по ситуации.
Главное – ни под каким предлогом не выдавать тех, кто ещё остался на свободе. Здесь пример советских партизан и подпольщиков времён Отечественной войны никто не должен забывать! И я не забыл… Если я что-то сделал не так – у всех ещё будет возможность меня осудить. А пока моё дело предостеречь от ошибок, от которых не застрахован ни один неопытный «первоход» ? человек, впервые попавший в места лишения свободы. Я сам был первоходом.
… А ещё этот Коваленко требовал от меня показаний по «преступной деятельности главаря террористической организации Яковенко Андрея Олеговича» и по взрыву у здания СБУ в Киеве. Я «упал на мороз».
А его интересовала именно эта информация! Вначале он обещал меня даже отпустить и позволить уехать из Украины. Подержим, мол, немного в СИЗО СБУ на хорошем питании – и отпустим. Потом угрожал мне выдачей в Николаевский райотдел на растерзание тамошним ментам.
Я понял, что самое страшное начнётся уже очень скоро. Попросил разрешения позвонить. Мне разрешили. Видимо, тут они не желали ничего нарушать. Я дозвонился до комсомолки Леры. Сообщил ей, что меня взяли, и надолго. В свою очередь, Лерка мне сказала, что Андрей Яковенко тоже арестован. Это я знал и без неё.
После этого я уже очень долго не имел возможности пообщаться с товарищами с воли. Сведения оттуда я получал отрывочные, и много важного мне рассказали только после освобождения.
Вечером за мной из Николаева приехали «беркутята» ? жлобы из спецподразделения МВД Украины «Беркут». Эти уже не были со мною так вежливы, как сотрудники СБУ, которые отдали меня им на растерзание, а сами «умыли руки».
Мне больно зажали руки «браслетами» и бросили меня на заднее сидение «Жигулей». Два часа на большой скорости везли в Николаев, до которого от Одессы 130 км. По пути меня постоянно нагибали вниз, чтобы не было видно, кого везут. Постоянно говорили всякие гадости. Угрожали, что по дороге меня пристрелят, а потом скажут, будто я попросился в туалет и пытался бежать. Я им только сказал, что буду очень благодарен за это: пусть лучше сразу пристрелят, чем долго мучиться. Тогда они сразу прекратили этот разговор. А ещё они на полном серьёзе боялись, что меня товарищи отобьют по дороге. Было уже темно, а какая-то машина, ехавшая сзади, сильно светила фарами… «Беркутята» суетились, кричали своему водителю: «Гони быстрее, это едут за ним!».
Да, они нас тогда переоценили!...
И вот Николаев. Меня вытаскивают из машины. Я не могу встать. Ноги отекли. Я даже не мог говорить – челюсти онемели. В райотделе меня сразу начали бить. В кабинете их было около двадцати. Все были как-то нездорово возбуждены – не исключено, что такое состояние было вызвано алкоголем или наркотиками. Они мне кричали: «Ты – коммунист!». Я отвечал: «Да!». После чего снова били.
Потом они устроили что-то вроде допроса (то есть без соблюдения всяких там процессуальных формальностей). Некий Полещенко Сергей, дознаватель этого райотдела, спрашивал меня об эпизоде 22 ноября, когда Артём и Олег подстрелили их сотрудников. При этом мне все в один голос кричали, что всё равно притянут меня к делу как соучастника покушения на жизнь милиционеров, раз я там тоже был. Я пытался доказать обратное – они не слушали. Полещенко делал какие-то записи или делал вид, что записывает. Остальные орали, словно черти в аду.
Меня это, в конце концов, разозлило. Я им сказал, что они – не народная милиция, что их люди боятся, как бандитов, что я их всех ненавижу, а потом просто начал обзывать их нецензурными словами. В этот момент мои руки были свободны от наручников. Когда они меня снова пытались бить, я успел хлопнуть одного из них по ушам. Второго я ногой изо всей силы ударил ниже колена, отчего тот дико взвыл. Потом беркутята начали играть в футбол, а я был в роли мячика. Так продолжалось довольно долго. Били изо всех сил, я мог только закрывать от ударов голову и пах. Остальные части тела были защищены зимней одеждой, но всё равно было больно. Хорошо ещё, что эти гады поленились меня раздеть. Я им кричал: «Стрелять вас надо, гадов!! Но я этого не делал!». И только тогда они прекратили меня бить. Полещенко сказал: «Твоё счастье, что ты не стрелял».
До утра меня больше не трогали. Приковали «браслетами» к стулу, сидели «над душой» и продолжали говорить мне всякие гадости. Спать не давали. Как они сами мне признались, лишение подозреваемого сна – тоже один из методов физического воздействия. У меня уже не было сил с ними ругаться. Главное, им не удалось заставить меня признаться в том, что я не совершал…
Во время драки я сломал у Полещенко его часы. Тогда я ещё сказал: «А теперь можете вменять мне сопротивление!». На что Полещенко ехидно ответил: «Нет, мы сделаем по-другому!». Значение его слов я узнал потом, на очной ставке…
Кроме Полещенко мне больше никто не представлялся. Но некоторые рожи я на всю жизнь запомнил, и когда наше время придёт – я их опознаю! Был там некий Серёга из николаевских оперов, довольно молодой. Представился мне как украинский националист, который ненавидит всех русских. Сам он был в доску пьяный. Другой «беркут» сидел до утра напротив меня и нудным голосом жаловался, как раскулачили когда-то его предков «мои большевики». Какой-то пьяный опер достал из моей сумки книгу Гладкой Л.В. по истории одесского комсомола и пытался её читать. Но он, скорее всего, и читать-то не умеет! Он ещё спрашивал у меня: «А эта книга – легальная?». Тупее вопрос трудно придумать! В общем, все названные лица приложили ко мне свои грязные руки и ноги. Да и не только ко мне.
Кстати, есть версия, что приказ о применении пыток к захваченным комсомольцам дал лично полковник киевского СБУ Герасименко. Скорее всего – это правда. Надеюсь, что Народный трибунал когда-нибудь с ним разберётся. Но Полещенко ещё ссылался на областного прокурора, который, будто бы, сказал: «Можете делать с ними что хотите!». Кто был в то время прокурором Николаевской области, я думаю, легко вычислить. Он развязал руки палачам из Ленинского РОВД. Потом мы с товарищами переименовали этот РОВД в Гитлеровский. Так более соответствует действительности.
Утром, 17 декабря, пришла другая смена – и всё началось сначала. Сопротивляться я уже не мог, и меня били куда попало. Некий опер Рома (его рожу я тоже хорошо запомнил) долго бил меня кулаком по голове и палкой по ногам. Я ещё потом удивлялся, как у меня после общения с этим Ромой не было сотрясения мозга, осталась только внушительная гематома на голове. Этот подонок кричал, что Артёма «опустили» уголовники за то, что имели из-за его стрельбы неприятности, а с Олегом и со мной будет то же самое… Многих задержанных действительно избивали по подозрению в стрельбе, но всё остальное было со стороны опера просто клеветой на моего товарища.
А тогда стало страшно: я не знал, правда ли то, что он говорит, или нет? Я вообще не знал тюрьму, как таковую, а это очень плохо. Убеждён, что в наше смутное время буквально ВСЕ должны знать тюрьму хотя бы понаслышке. Никто от этого не застрахован, но если более-менее знаешь тюремную систему, то уже не будет так жутко, как вначале было мне и другим товарищам в первые дни…
Потом пришёл опер Руслан. Надо отдать ему должное – после его прихода меня уже не трогали. Он даже принёс мне из буфета поесть. Я совсем ничего не хотел, но он меня заставил съесть суп с хлебом. В то же время вечером этот Руслан надиктовал следователю прокуратуры Бондарю именно те «показания», которые ему были нужны. В них я «признавался» в своём соучастии в организованной преступной группе. Весь этот бред мне пришлось подписать, чтобы потом уехать в ИВС (изолятор временного содержания). В противном случае меня бы мучили дальше, а я уже устал.
Они мне сами сказали, что мои товарищи пострадали значительно больше, чем я, но и мне мало не показалось. Этот Бондарь пообещал, что в ИВС меня бить не будут. ИВС – первая ступень тюрьмы. Следующей идёт СИЗО (следственный изолятор), потом – зона (лагерь для осуждённых). До зоны я так и не доехал.
Когда меня вели к машине, один из конвойных вдруг мне шепнул: «Женя, я твоего года рождения и прекрасно помню, что при Союзе было лучше. Жаль только, что ничем тебе помочь не могу, и вынужден тебя конвоировать». По крайней мере, хоть это приятно вспомнить!... В машине этот конвоир включил музыку и сказал, что это для меня.
Однако везли меня на полу, как мешок. Руки были закованы сзади. Вещи остались в райотделе, мне их так и не вернули. Меня также сопровождал Руслан.
Николаевский ИВС расположен в районе «Лески», и везли меня туда достаточно долго. Когда меня вытащили из машины, Руслан сказал сотрудникам изолятора, чтобы меня поместили в нормальную камеру. Затем уехал.
Было уже поздно. Меня привезли после отбоя, который в таких заведениях всегда в 22.00. Работники ИВС учинили мне очень тщательный обыск и забрали ремень и часы. Больше я их никогда не видел. Когда я переступил порог камеры, в ней уже все спали. Там было трое заключённых. Свободных мест тоже было три. Один из зэков поднял голову и сказал: «Ложись, брат, на верхнюю нару». Я это сделал с удовольствием, хотя и с трудом. Ноги были разбиты, и я скорее заполз туда, чем поднялся. Нара была холодная и железная. Вообще, в камере было сыро и холодно. Сверху светила лампочка – круглосуточно, как во всех местах предварительного заключения. Но мне было уже всё равно. Я двое суток не спал, и мне камера ИВС в первую ночь после райотдела показалась просто раем. Я сразу уснул.
2. ИВС
По поводу моего задержания остаётся добавить, что «заехал» я на ИВС по ст. 263 Уголовного Кодекса Украины, которая звучит примерно так: «хранение и незаконное обращение с оружием и взрывчатыми веществами». До 27 декабря 2002 года я сидел там, как подозреваемый по этой статье. Покушение на ментов они мне не вменили даже в тех показаниях, которые написал якобы от моего имени, следователь Бондарь перед отправкой на ИВС – слишком уж убедительными им показались приведенные мною доводы! До конца судебного заседания мне так и не вменили «недонесение». Наверное, потому, что это – слишком лёгкая статья, по которой много не дают.
В 6 часов утра меня разбудил звук открывшейся дверной форточки – «кормушки». Дальше я её так и буду называть. Когда пишешь о тюрьме, то очень трудно игнорировать местную терминологию, да и не нужно. Ведь, раз уж в наше время это с каждым может случиться – пусть люди знают.
Всем принесли по пайке хлеба и по кружке слабого чая без сахара. Кружки были алюминиевые. Пацаны хотели меня разбудить, чтобы я позавтракал, но я уже не спал, и с трудом сполз с нары. В тюрьме без особой надобности никто никого не будит. Сон – это, по понятиям зэков, «святое». А вдруг человеку снятся мать, жена, свобода?.. В общем, вы меня поняли.
Я начал есть. Хлеб был довольно вкусным, прямо из пекарни. За столом я познакомился с моими сокамерниками. Это были молодые люди, только недавно потерявшие свободу и ещё не получившие типичные для тюремной жизни «погоняла», т.е. прозвища. Самого старшего звали Шуриком. Он был со мною почти одного года рождения и попал сюда за кражу автомагнитол. Второй был мой тёзка – Женя-мотогонщик, парень любил угонять мотоциклы. А вот Сергею не позавидуешь – этот несчастный «залетел» за соучастие в убийстве.
Из нас четверых «первоходами» были только мы с Женей. Шурик и Сергей уже побывали «на лагере», т.е. отбывали срок наказания, назначенный судом, в колониях для осуждённых. Конечно, они меня спросили, за что я сюда попал? Я сказал: «За политику». Шурик сразу не понял: «Это ты что, за вільну Україну?». «Нет, я – красный!». Так и сказал. А потом всё рассказал им по существу. Сказал о своих убеждениях, за что боролся и как сюда попал. Очень мне в тот момент хотелось высказаться.… Ещё я почувствовал, что рядом со мною сидят неплохие ребята, хоть и уголовники.
Именно с такими людьми мне пришлось сидеть вплоть до освобождения. Политических не только вместе не сажают, но и не дают общаться, во всяком случае, стараются не давать. Но это у наших врагов не всегда получалось. Мы всё равно общались: в «воронке» при выездах на следственные действия и суд, в пересыльных «боксиках», в зале суда и по «тюремному телеграфу» ? переписке. Но когда мне приходилось сидеть с плохими людьми, тогда я очень сожалел, что живу не в те времена, в какие жили герои очень старого советского фильма «Юность Максима». Сто лет тому назад революционеров сажали вместе. Они имели возможность материально поддержать друг друга, а также все хором исполняли в камере революционные песни. Да и закон был в старой России, согласно которому политических заключённых содержали отдельно от уголовников. А вот в этой стране – Украине – такого закона нет. Статус политзаключённого здесь отсутствует, хотя реально они давно существуют, и не обязательно это коммунисты. Это, прежде всего, люди, вступившие в конфликт с законом по политическим мотивам.
В первый день моего заточения мне особенно понравились понимание и сочувствие моих новых товарищей по несчастью. Пацанам давно надоела эта беспросветная жизнь при капитализме, поэтому они даже обрадовались, когда узнали, что в стране уже есть революционеры. Они мне так и сказали: «Да, жаль, что мы вас не знали по свободе!».
Женя-мотогонщик и Серёга говорили, что если бы не нужда и безработица, то они никогда бы не ступили на преступный путь и не сидели бы по тюрьмам. Что касается Шурика, то он уже сложился, как профессиональный вор. Это была его «вторая ходка». Но даже он мне пообещал, что когда освободится, то будет воровать только в пользу нашей партии. Я, конечно, поблагодарил Шурика за поддержку, хотя бы и такую, но предупредил, что когда мы победим, то ему придётся отказаться от своего криминального ремесла и переквалифицироваться так, чтобы потом не сидеть при народной власти. На что Шурик только сказал: «А вы победите сначала».
Так мы и познакомились. После первого разговора пацаны стали называть меня «Лениным» и «Владимиром Ильичом». Я, конечно, понимал, что до настоящего Владимира Ильича мне очень и очень далеко, но поделать уже ничего не мог – новое прозвище сразу ко мне «приклеилось». (И, как нарочно, в заключении я начал быстро лысеть!..). «История повторяется!» ? говорили мои сокамерники. Именно здесь, на ИВС, от своих первых сокамерников, я узнал о двух николаевских комсомольцах времён Великой Отечественной войны: Шуре Хоменко и Вите Кобере. Они были связными между городскими подпольщиками и партизанами катакомб. Впоследствии эти юные герои были схвачены гитлеровцами и казнены. После окончания войны им в Николаеве поставили памятник. Приятно было сознавать, что даже зэки-уголовники ещё не забыли нашу славную историю!
В первой половине дня к кормушке подошёл сотрудник изолятора и записал мои данные и статью, по которой меня «закрыли». Его ещё удивило моё высшее образование. Потом Женя-мотогонщик познакомил меня с зэчкой из соседней камеры, которую звали Люська-наркоманка. Женя переговаривался с ней через умывальник и сказал ей, что к нему в камеру «заехал» новый человек, политический. Люську это заинтересовало, и она попросила «подтянуть», т.е. позвать меня к умывальнику. Мы с Люськой сразу подружились.
Люська хвалила меня и моих подельников Артёма и Олега за то, что мы «постреляли двух подонков из Гитлеровского РОВД». Особенно сильно Люська ругала одного из них – Шевченко. Тот, по её словам, был вообще палач. Пытал и мучил николаевских наркоманов, но не посадил ни одного торговца наркотиками. Ему было выгодно «доить» этих негодяев, а не сажать их! А наркоманы – больные люди, «ломать» их гораздо легче, чем здоровых. Ещё Люська сообщила мне хорошую новость: после того случая Шевченко ушёл из милиции. Спустя год я узнал, что Шевченко перешёл в экономический отдел, и теперь «доит» бизнесменов…
Сказала она мне и об Артёме. Оказалось, что он находится в камере по соседству с ней. Его приковали наручниками к наре, и каждый день избивают. Я и сам часто слышал его крики и звуки наносимых ударов…
Мы с Люськой после этого разговора общались постоянно. Пацаны прозвали её Крупской. Когда я приезжал от следователя, пацаны всегда мне говорили: «Ленин, подойди к умывальнику. Крупская звонила». У Люськи был очень приятный голос. Она с сокамерницами часто пела хорошие лирические песни и говорила, что посвящает их мне. Однажды даже в любви мне объяснилась …
По её словам, выглядела она так: невысокого роста, худенькая, со светлыми, длинными волосами. Была она примерно одного со мной возраста. Сидела Люська уже 2,5 года, но почему-то её из ИВС не забирали. Наркотики она давно не употребляла. Я провёл с «Крупской» воспитательную работу: прежде всего, потребовал, чтобы она никогда больше не употребляла эту гадость! Люська мне буквально поклялась, что больше не будет.
В свою очередь, Люська просила меня описать мою внешность, что я и сделал. Но ей этого было мало! Она сказала, что очень хочет меня увидеть. Я и сам был совсем не против, но, к сожалению, наша встреча не состоялась. Перед самым Новым годом её всё-таки этапировали в СИЗО. Перед тем, как уехать, Люська посоветовала мне написать жалобу прокурору по надзору в случае, если меня опять начнут бить. Спасибо тебе, Люська, что не оставляла меня своей заботой! Ты – классная женщина!
После отъезда Люськи мне больше не с кем было общаться из той женской камеры. Хотелось бы верить, что Люська-«Крупская» уже на свободе и не губит свою жизнь и здоровье наркотиками.
Кстати, Шурик мне ещё прикалывал (т.е. в шутку говорил), что в Николаеве есть «единственный до конца революционный класс – наркоманы! Поставь им ведро «ширки» ? и они за тебя пойдут на баррикады!». Но когда я, год спустя, рассказал об этом разговоре моему товарищу-подельнику Доктору, он мне ответил: «За ведро «ширки» они не только поёдут за тебя на баррикады, но и продадут тебя разом со всей революцией. Я их знаю!». Впрочем, к тому времени я и сам уже понял, что наркоманы – весьма гнилой «контингент». По свободе я не был с ними знаком, а вот в этих местах узнал их хорошо. В лучшем случае это просто больные люди, деградированные личности.
В тот день, помню, пацаны в камере делали что-то запретное. По-моему, достали острую заточку и что-то резали. Я, ни слова не говоря, подошёл к двери и заслонил спиной смотровые щели – «шары». «О, а ты говоришь, что не сидел!», ? заметил Женя-мотогонщик. Я ответил, что и в самом деле никогда не сидел, но знаю, как закрывать шары по фильмам и книгам о заключённых-революционерах. Да, советскую кинотрилогию 30-х годов XX века я тогда часто вспоминал!.. Последний раз я её смотрел у Лидии Всеволодовны Гладкой, по видеомагнитофону, незадолго до моего «закрытия», кажется – на 7 ноября, в годовщину Октябрьской Революции. Потом я заходил к Лидии Всеволодовне ещё раз, буквально дней за десять до задержания.… А в следующий раз мы с друзьями-комсомольцами должны были собраться у неё 20 декабря. Но, по известным причинам, ребята пошли туда уже без меня.
Обед в ИВС нам приносили довольно поздно, где-то к 15 часам, а то и ближе к вечеру. Должность баландера (разносчика еды) здесь исполняла одна смешная заключённая-наркоманка. Выглядела она старше своих лет, у неё была очень пышная шевелюра и такая чёлка, что вообще не было видно глаз и половины лица. Изо рта вечно торчала сигарета, даже не всегда зажжённая. Узнав, кто я такой и за что сюда попал, она почти всегда «насыпала» мне полную миску супа или каши и говорила, что мне надо хорошо питаться. От неё я впервые услышал слово «смыття» и узнал, в каких случаях оно употребляется. Вечером она пришла забрать через кормушку мусор из камеры, который пацаны собирали в пакеты от передач, и сказала: «Давайте сюда смыття». Я сначала думал, что она плохо говорит по-русски, но оказалось, что это не совсем так. Несколько позже, уже в СИЗО, один пацан-первоход так и назвал мусор мусором, но ему люди сразу объяснили популярно: «Мусор ходит по продолу (т.е. тюремному коридору) и бьёт киянкой (т.е. дубинкой) по дверям и тебе по заднице, а в хате (т.е. камере) – смыття». Так что в украинских местах лишения свободы мусор, находящийся в камере, не принято называть по-русски.
На обед нам принесли гороховый суп, совсем без калорий, и, чуть позже, почти сухую кашу. К супу снова выдали по маленькой пайке хлеба. Нам несколько больше нравилось первое, пацаны говорили, что это «суп-мармелад». Уже тогда я интуитивно почувствовал, что пайка в тюрьме – это свято, так же, как сон. Каждый ел только своё. Но если кто получал с воли передачу, то делился со всеми, если людей в камере было мало.
В первый день моего пребывания в ИВС передачу в нашей камере никто не получал. Я даже думал, что мне никто ничего и носить не будет… Хорошо, что ошибся!
Ужин тоже долго не давали, перед самым отбоем принесли эрзац-чай с хлебом. Мы все успели порядком проголодаться. Один только Шурик лежал на наре и утверждал, что он отрегулировал свой организм и не хочет есть. А тех зэков, которые любят покушать, в тюрьме называют «кишкоблудами». Лучше кишкоблудом не быть – уважать не станут. Уважение окружающих и на свободе много значит, а в тюрьме без него вообще не проживёшь.
Особо следует сказать о прогулке. Проверка в ИВС обычно была в 10 часов утра. До проверки надо было прибрать камеру. Как говорил Шурик, «в тюрьме пофигизм не проходит». Он сразу стал у нас неформальным авторитетом, как человек, хорошо знающий тюремную жизнь. Мне понравилось, что Шурик не «наворачивал», то есть вёл себя вполне прилично. Убирали мы камеру при помощи тряпки. Сначала дежурный по камере (дежурили мы по очереди, все без исключения) подметал пол… тряпкой. Веник и совок не полагались. Потом тряпку мочили под краном и мыли пол. С наступлением проверки в камеру заходили «мусора» и начинали «шмон», то есть обыск. (В украинских тюрьмах мусорами зовут как работников милиции, так и сотрудников ИВС, СИЗО и колоний для осуждённых. А в России тюремных работников называют «вертухаями», как я потом узнал со слов Артёма). Так вот, пока эти мусора делали шмон, нас выводили на продол и вели во внутренний дворик. Руки при следовании по продолу до самого дворика следовало держать за спиной, иначе можно было получить дубиналом пониже спины. Если что – там бьют сразу, не церемонясь. Дворик на ИВС был маленький, стены и пол – бетонные. Сверху – решётка. Мы там обычно больше 10 минут не задерживались. При следовании по коридору туда и обратно нас заставляли бежать бегом и не смотреть по сторонам. Получить дубинкой можно было даже за излишнее любопытство. С людьми из соседних камер мы при этом никогда не встречались. Шмон проводился строго по очереди. Перед возвращением в камеру нас ставили лицом к стене и обыскивали.
Где-то на второй или на третий день моего пребывания в изоляторе при обыске один мусор с грубым ругательством оторвал у моей новой кожаной куртки ременную пряжку. Куртка была изуродована. Но я носил её до конца первой тюремной зимы, так как другой не было. Весной 2003 года куртка выглядела уже такой изношенной, что её пришлось порезать на хознужды. Главное – зимой в ней было тепло. В камере мы верхней одежды не снимали – там было не намного теплее, чем на улице.
Стол и две скамейки, приваренные к полу, составляли мебель. Из окна можно было рассмотреть лишь стену соседнего здания, где, как мне кажется, находился так называемый пищеблок. Мои сокамерники сами были местные, николаевские, а дом одного из них, по-моему, Жени-мотогонщика, находился недалеко от ИВС. Но передач Женя не получал. Передачи получал Сергей – от бабушки. У Шурика когда-то были жена и ребёнок, но он давно развёлся. В принципе, первые тюремные дни воспринимались ещё как экскурсия, как пусть неприятный, но неожиданный и интересный экстрим. А потом это всё начинает страшно надоедать…
Так закончился первый день.
Из сотрудников ИВС мне лучше всех запомнился прапорщик, которого арестанты назвали «Конь-голова». Он был высокого, под два метра, роста. На своей смене постоянно на всех орал. Конь вообще так разговаривал. Но если даже наказывал кого, то строго по правилам тюремного распорядка. За это его, хоть и не любили, но уважали. Говорили, что бьёт он больно и не по-детски, но нас он ни разу не побил, вплоть до моего отъезда на СИЗО. Запретных вещей в нашей камере вроде не было (во всяком случае, при шмоне не находили), и мы ничего не нарушали, за что даже получили репутацию «образцовой хаты». Вышеупомянутый Конь-голова нас ставил в пример другим. Правда, после визита Коня и ему подобных с обыском, нам приходилось заново проводить уборку хаты, причём ещё более основательную, чем утром. После шмона обычно всё было перевёрнуто вверх дном.
А вообще арестантов постоянно били на проверке за малейшее нарушение. Каждый день из коридора доносились звуки ударов дубинкой и крики избиваемых людей.
Действие дубинки-«демократизатора» я познал на себе в Гитлеровском райотделе и Николаевском СИЗО. До задержания и ареста я знал об этом «рычаге перестройки» ? резиновой дубинке – лишь понаслышке. В Одесской следственной тюрьме, куда я попал потом, для избиений мусора ещё используют деревянную киянку, с помощью которой также будят зэков по утрам, стуча киянкой по металлической двери.
Ещё моё внимание привлёк там один «прикольный» выводной. Однажды во дворе выпал свежий снег. Когда нас вывели на прогулку, этот выводной строго объявил: «В снежки не играть, бабу снежную не насиловать!». Так он мне и запомнился.
Во вторую ночь в камере у меня уже был свой матрац. До этого Шурик спал сразу на двух. Если я хотел поспать днём, то Шурик давал мне своё одеяло. Одеяло было казённым и имелось только у него одного. С постелью во всех украинских тюрьмах напряжёнка. Лишний аргумент за то, чтобы постараться туда не угодить.
Время от времени меня вывозили на следственные действия в Николаевское СБУ, но об этом я хочу написать отдельно. А чаще всего мы целыми днями сидели в камере и искали, чем бы заняться. В первой половине дня, пока было ещё светло, мы с Шуриком играли в «морской бой», разгадывали кроссворды в журнале. Бумага и ручки у него были. Женя-мотогонщик любил «тусоваться по хате», то есть просто ходил взад-вперёд по камере. Надо сказать, что наша камера была ещё довольно просторной. Сергей лежал целыми днями на наре и вообще выглядел больным и ослабленным. Соучастие в убийстве у него было самое пассивное, где-то на уровне недонесения, но сидеть ему предстояло долго.… У него в другой камере сидел подельник. Сергей говорил, что подельник пытается убийство свалить на него, а он не собирается это брать на себя. Месяц спустя я случайно познакомился с его подельником, уже в Николаевском СИЗО, когда меня выводили в адвокату. Этот рыжий тип производил неприятное впечатление, а Серегу называл «лохом», т.е. дурачком. Скорее всего, рыжий и завалил того несчастного потерпевшего.… После перевода из ИВС ни Сергея, ни других названных пацанов я больше никогда не встречал и мне ничего не известно об их дальнейшей судьбе.
До моего появления в камере Сергей включал пацанам «вечерний кинозал» ? рассказывал им фильмы. А потом стал каждый вечер просить меня «рассказать про историю». Вот где понадобились мои университетские познания! Рассказал им всё, что знал о Чингисхане и Батые, Стеньке Разине и народовольцах. При этом Серёга просил меня переводить на бытовой язык мою «коммунистическую феню», так как я время от времени забывал, где я нахожусь, и употреблял понятия типа «диалектический материализм» или «экспроприация».
Шурику нравились рассказы о Стеньке Разине, а всем вместе – истории о татаро-монгольском нашествии и о деятельности революционеров-боевиков конца ХIХ – начала ХХ вв. Заодно я их научил петь революционные песни. Впоследствии мне это больше нигде не удавалось сделать. Даже в «воронке», когда, год спустя, нас вывозили на суд вместе с товарищами-подельниками, идея исполнять в дороге революционные песни не получила поддержки. Олег Алексеев даже назвал меня «застойным» человеком. Хотя, убежден, что, если бы мы запели, то нас бы даже конвойные поняли.… А тогда, в камере ИВС, мы с пацанами дружно исполняли «Варшавянку», «Интернационал», «Вставай, страна огромная». Девочкам из соседней камеры это тоже нравилось, они стучали в стену и просили повторить на «бис». Потом сами пели нам песни о любви. Серега говорил, что наши песни дух поднимают, и это правда. Даже баландерша с сигаретой стояла под дверью и слушала, а потом, в виде благодарности, добавляла мне каши.
Сергей, как уже было сказано, отбывал ранее срок в лагере. Я просил его рассказать о лагерях, полагая, что и мне туда прямая дорога. Но он ответил коротко: «Туго!». Потом добавил, что работы там сейчас нет, кормят очень плохо, и, если ты не «греешься», то можно вообще не выжить. Я спросил: «А что значит «греться»?». Оказалось, это означает - получать передачи с воли. Да, в этих местах «не столь отдаленных» получение продуктовых и вещевых передач со свободы жизненно необходимо.
Первую передачу я получил примерно на третий день пребывания в изоляторе. Там были продукты и теплые вещи. Спасибо товарищам-коммунистам! Своих не забывают. Пацаны тоже были довольны. В тот вечер, лежа на наре, я думал о том, что сейчас делают в Одессе мои друзья. Представил себе спортивный зал, куда ходят заниматься наши комсомольцы… Тренер, наверное, уже построил своих бойцов и объявил: «Наши товарищи Женя Семенов, Андрей Яковенко, Саша Герасимов арестованы. Им грозит долгий срок лишения свободы. Мы не простим этого нашим врагам. И мы не бросим товарищей в беде. Надо сделать все для скорейшего освобождения молодых коммунистов…».
…Спустя более чем полтора года, когда мне, единственному из всей нашей группы, удалось выйти на волю, я узнал, что ситуация в Одессе тогда была гораздо мрачнее. Товарищи рассказали мне, как, сразу после нашего задержания, в спортзал прямо во время занятий влетели «маски-шоу», переписывали все фамилии ребят, которых застали на тренировке… Занятия в секции были на месяц прекращены. А когда собрались снова, то многих недосчитались: разбежались кто куда. Остались самые идейные.
Не зная этого в своем заточении, я больше думал о том, как товарищи на воле переживают за нас – политзаключенных, в каком шоке находится, наверное, Лидия Всеволодовна, когда в назначенный для занятий день к ней пришли только девушки Лера и Таня и сообщили: «Женю забрали в СБУ»!.. В наших условиях это все равно, что сказать про человека: «Его забрали в гестапо».
Хотелось с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Сказал пацанам в камере, что вот сижу здесь, а уже суббота, 21 декабря, и в этот день мы договаривались пойти с моим университетским другом Богданом в пулевой тир пострелять… «Богдан пойдет один», - заметил в ответ Женя-мотогонщик. Но, как выяснилось, Богдан тогда без меня никуда вообще не пошел. Просто не захотел.
Товарищи, цените все хорошее, что у вас есть на воле! Свободу очень легко потерять и архитрудно потом вернуть. В первые дни я еще не до конца осознавал весь ужас своего положения. Как-то даже вслух сказал: "Не жалею, что попал в тюрьму! На свободе жизнь так невыносима!..". И в самом деле, в годы и месяцы, предшествовавшие аресту, я был очень недоволен жизнью – не только общественной, но и личной. Считал себя законченным неудачником. Но Женя-мотогонщик мне возразил: «Как бы там ни было, а на свободе однозначно лучше! У тебя еще будет очень много времени, чтобы пожалеть, и не раз пожалеть, что ты попал сюда!». Тезка мой оказался прав. О том, как у меня в тюрьме изменились некоторые взгляды на жизнь, менялось мое поведение и характер, я еще буду писать. Недаром заключенные говорят: «Кто здесь не был, тот не знает, что такое свобода!». А я знаю. Но такого знания не пожелаю никому, за исключением уж совсем законченных негодяев.
Время от времени я выезжал на СБУ. Вернее, меня туда вывозили под усиленным конвоем, в наручниках, с руками, скованными за спиной. Но здесь не принято было на это жаловаться. Считалось, что человек должен быть достойным арестантом, а не «арестованным». Хотя человеческое достоинство в местах заключения топчут на каждом шагу.
В первой передаче мне «не зашли» сигареты – товарищи их не прислали, зная, что я некурящий. Сокамерники были огорчены и попросили меня взять сигарет у следователя. Надо отдать должное моему следователю Грицаю – о нем еще будет разговор! – но сигареты он мне для пацанов давал всегда. Покупал самые дешевые, зато сразу по 2-3 пачки. В тюрьме и это – большое утешение, конечно, для тех, кто курит. Конвойные мне время от времени давали хлеб на дорогу, хотя и делали это с видом одолжения.
Когда я привез сигареты на ИВС, пацаны были по-настоящему рады. Часть сигарет я передал через продольного мусора девчатам в соседнюю камеру. Люська незамедлительно лично поблагодарила меня через умывальник. И так было не раз.… Но однажды, перед Новым годом, после того, как я отправил сигареты соседкам, в стену просто отбарабанили в знак благодарности: Люськи уже не было на ИВС, ее увезли в СИЗО.
Несмотря на то, что для Революции я, по сути дела, ничего еще не успел совершить, отношение ко мне со стороны спецслужб и работников изолятора было, как к опасному государственному преступнику.
Помню, мы еще много спали, особенно после обеда, когда в камере наступал полумрак. На тюремном языке это называется «бандерложить». Зек, который любит поспать и «не создает движения», то есть не общается с другими заключенными, именуется «бандерлогом». Такую репутацию в тюрьме лучше не иметь. Но на ИВС это было еще простительно. Правда, незадолго до отъезда на СИЗО, Шурику так надоел этот бандерложий образ жизни, что он часто повторял: «Ну, когда же меня заберут из этого кракушатника?!».
А потом пацанов, к которым я уже успел привыкнуть, вывезли сразу всех.… Это случилось примерно 24 декабря. Незадолго до этапа им принесли бритвенные принадлежности, но зеркало, конечно, не дали. Они брились с помощью одноразовых бритвенных станков и потом осматривали друг друга – чисто ли выбрито. У меня, за три недели пребывания на ИВС, выросла настоящая борода, из-за нее я выглядел старше своих лет. Борода эта мне не нравилась, только доставляла лишние неприятности, с непривычки постоянно чесалась.
Но на ИВС не было возможности ни нормально побриться, ни переодеться. В баню нас не водили. Стирать свои вещи можно было только под краном, а сушить – вообще негде. В общем, людей там доводят до положения «чертов». Определение «черт» я услышал позже в Николаевском следственном изоляторе; оказалось, это вовсе не то, что понимается под словом «черт» на свободе. Но я еще вернусь к этой теме.
Условия содержания заключенных в украинских ИВС нельзя назвать человеческими. Так, здесь нельзя было даже заварить чай – в камере не было розетки. Хотя чайная заварка и сахар у нас имелись. Женя-мотогонщик, так тот чай просто жевал всухую. И он был в этом не одинок. Мой подельник Доктор тоже умел жевать сухой чайный лист, а я этому так и не научился. Сахар мы добавляли в эрзац-чай, который нам приносили по утрам и вечерам. Здесь такой чай называют попросту кипятком.
Зная, что мне, в любом случае, придется ехать в СИЗО, «на тюрьму», я интересовался у Шурика: как там жизнь? «Люди там сидят! - отвечал Шурик. – Такие же, как и на свободе – хорошие и плохие. А все остальное сам узнаешь, когда туда приедешь. Тебе объяснят, как жить в тюрьме. В принципе, там лучше, чем в ИВС». Сам Шурик с нетерпением ждал отъезда на тюрьму. Он знал, что сидеть ему еще долго, поэтому хотел побыстрее попасть в СИЗО, где лучше условия содержания. Незадолго до расставания, Шурик показал мне татуировку на руке в виде повязки с нацистской свастикой. Данная татуировка или «наколка» означала, что на лагере Шурик был «отрицаловом», т.е. не подчинялся лагерному начальству и «ломал режим». «Отрицалов» на зоне зеки уважают, но им больше всех достается от мусоров.
Интересовался я у Шурика и жизнью на зоне. Но он мне не стал ничего рассказывать, только заметил: «Пока ты под следствием и судом – ты еще человек. Твоя вина еще считается недоказанной. Но после приговора ты уже не человек, а просто зек! И с тобой на лагере мусора делают, что хотят». Послушав Шурика, я стал думать, что попасть на зону - еще страшнее, чем в изолятор временного содержания.… Хотя, если посмотреть объективно, то, уже переступив порог ИВС, перестаешь быть человеком для всех представителей власти.
Я думал об этих словах Шурика постоянно, но знал, что от следственной тюрьмы мне уже не «отпетлять» (то есть не миновать, не избежать)… Иногда даже думал: «Нет, до зоны не доеду!». К тому же по поводу моей политической позиции Шурик предупредил, что если здесь и он, и другие пацаны, относились ко мне, как к коммунисту, вполне лояльно, то дальше у меня могут быть проблемы с другими зеками. Для старых уголовников «красный» - это по-прежнему синоним «мусора». Хотя на самом-то деле украинские мусора давно не красные, а, простите за выражение, желто-голубые. Но не все это понимают. Поэтому Шурик советовал мне быть осторожным при пропаганде коммунистических взглядов среди других зеков. Вообще, пацаны сильно сомневались, что я выйду на свободу в ближайшие несколько лет, и искренне мне сочувствовали. Женя мне так и говорил: «Не спрыгнешь!». Особенно когда я получил в Николаевском суде официальную санкцию на арест и вернулся в камеру совершенно расстроенным. Меня сразу обрекали на два месяца закрытия. Это было 20 декабря.
– Тебе потом продлят, - "утешили" пацаны.
В день отъезда на СИЗО - 24 декабря 2002 года - мои сокамерники все пребывали в хорошем настроении и дружно готовились на этап. «Если ты не имеешь клаустрофобии - боязни замкнутого пространства, - то ты спокойно посидишь и один, пока сюда кого-то забросят», - инструктировал меня Женька-мотогонщик. Сам он раньше бывал в одиночной камере на КПЗ, еще "по малолетке", и, по его словам, чувствовал себя там неплохо. В тот раз его надолго сажать не стали.
Когда объявили фамилии этих людей, к которым я уже успел привыкнуть, и из-за двери прозвучал голос: "такие-то - с вещами на выход!", Шурик сказал мне на прощание: "Удачи тебе, Ильич!".
До вечера я оставался в камере один. Ничего особенного не произошло, просто она казалась непривычно пустой.… Было скучно.
Вечером в хату закинули нового арестанта. Им оказался отставной военный средних лет, который назвался Эдиком. Он заехал, как подозреваемый в краже госимущества. Чуть позже привели еще одного - Валеру Блакитного. (Бедняга! Ведь в переводе с украинского "блакитный" - значит "голубой"!..). Он попался на вооруженном ограблении валютного пункта магазина. По этой статье - 187 УК Украины - проходили потом и некоторые мои подельники. Валера тоже был мужик средних лет, а свое уголовное деяние мотивировал тем, что не хочет работать на заводе "на дядю" за какие-то 200 гривен в месяц, а ему надо кормить семью. С этими сокамерниками у меня тоже не возникало никаких конфликтов, но мне было уже не так интересно общаться с ними - сказывалась разница в возрасте.
Эдик оказался по национальности армянином. Он никак не мог справиться со своим южным темпераментом, все гнал про какого-то Чижика, который «три дня не продержался» и «сдал его с потрохами». Как потом выяснилось, Эдик забрал с базы "никому не нужные запчасти из платины", а его друг Чижик занимался куда более крупными хищениями. Но когда упомянутого Чижика взяли, он заодно выдал и Эдика. Эдик сильно переживал за свою дальнейшую судьбу.… Но ничего плохого я о нем сказать не могу. Когда ему заходила передача (а передачи он получал ежедневно от жены), мы вместе садились за стол. Надо сказать, что и Валера тоже "грелся со свободы". К моему политическому кредо они отнеслись лояльно, оба считали, что "при Союзе было лучше".
Однако Валера сразу не внушил мне особого доверия.… И, как оказалось, не зря! Он меня все время расспрашивал о чем-то, особенно после моих выездов на СБУ. Я старался отвечать как можно короче.
Месяца полтора спустя, я вновь встретил Эдика в пересыльном боксике Николаевского СИЗО, и он мне по секрету сообщил, что Валера Блакитный - "курица". Это все равно, что "стукач". Так называют зеков, которые доносят на своих товарищей по несчастью администрации пенитенциарных учреждений.
Эту "курицу" забрали от нас на СИЗО после Нового года.
Теперь вспоминаю, что при поступлении в камеру он нам говорил, будто "закрыт" всего два дня тому назад, но голова у него была выбрита…. Как я потом узнал от того же Эдика, на самом деле Блакитный на тюрьме находился уже месяцев пять, а на ИВС его привезли специально. А еще Эдик рассказал, что после моего отъезда на СИЗО, он сидел в одной камере с моим товарищем Артемом – Даниловым Игорем. И кормил Игоря с ложечки, потому что у Игоря руки были разбиты и буквально порублены наручниками… Я очень благодарен Эдику за это.
Еще к нам на пару дней забросили малолетку Руслана. Ему исполнилось всего пятнадцать, но он был метра два ростом. Пацан, на мой взгляд, тоже был безвредный, а обвиняли его в краже со взломом. Он говорил, что "пошел на дело" по причине бедственного материального положения своей семьи.
Уже приближался Новый 2003 год. Мы были, конечно, огорчены тем, что Новый год придется встретить за решеткой, можно сказать - вообще не встретить. Мне запомнилось, как Руслан тогда сказал: "Ничего, Женя! Когда освободишься - это и будет твой Новый год!". Или день моего второго рождения.… Это уже я сам так думал, пока находился там.
Руслана потом выпустили под подписку и приговорили к условной мере наказания. Об этом я тоже узнал при повторной встрече с Эдиком на СИЗО. Я был рад за Руслана. К сожалению, за Эдика радоваться не приходилось: кто ворует по-крупному - те сегодня "наверху", многие даже и у власти, а такие, как этот несчастный добрый Эдик, который просто от нужды взял, что плохо лежало, – сидят в тюрьме.
А перед самым Новым годом заехал один очень неприятный тип. Я запомнил только его фамилию - "Безполетов". Он и в самом деле был какой-то "безполетный", то есть ограниченный человек. Зайдя в камеру, он сразу сказал, что посадили его надолго. Он уже получил реальный срок – 2,5 года лишения свободы, и из ИВС его должны были скоро отправить на СИЗО, на "осужденку", т.е. в камеру для осужденных. Привезли его к нам прямо из зала суда. До приговора он находился дома под подпиской о невыезде. А осудили его за уклонение от уплаты алиментов.
Потом Безполетов сел за стол, начал нервно курить и рассказывать, какая его бывшая жена стерва и как она ему изменяла до развода. Вначале мне было его жалко. Кстати, от него я узнал еще об одном факте преступления украинских правоохранительных органов. Однажды Безполетов поймал жену на измене и избил ее. Жена заявила в милицию. Милиция почему-то передала виновника семейной драмы в ОБОП – Отдел по борьбе с организованной преступностью. Так этот ОБОП пытался выбить из Безполетова признание в соучастии в вооруженном ограблении квартиры и присвоении ценного меха голубого песца! К Безполетову применялись самые изощренные и зверские пытки. Как я понял, никакого голубого песца Безполетов в глаза не видел.… Но лучше бы он, действительно, силой отобрал у какого-нибудь буржуя пресловутый "голубой песец", продал его и купил бы собственному ребенку конфет, чем быть таким барыгой по жизни!..
Занимался гражданин Безполетов банальной спекуляцией. Покупал в деревне картошку и перепродавал ее в городе втридорога. Когда ОБОПовцы его отпустили, он вернулся к этому малопочтенному занятию. В общем, личность он был довольно темная, во всех смыслах этого слова. Именно на таких люмпенах, как он, и держится современный, наш отечественный капитализм. Человеком он оказался злым, противным и ехидным. Не говоря уж о том, что он сразу возненавидел лично меня за мои коммунистические взгляды. Один раз мы с ним чуть было не подрались, но нас разнял Валера. Он, как более опытный, пояснил, что в таких случаях за драку "мусора убивают всю хату", то есть врываются и бьют сразу всех. Я оценил благоразумие Валеры и предложил Безполетову спокойно досидеть до этапа и не подставлять сокамерников. Вроде бы он понял…
Не удивительно, что жена бросила такого морального урода.
Поясню, что барыгами в тюрьме называют спекулянтов и фальшивомонетчиков. Как правило, даже на зоне барыги продолжают заниматься привычным бизнесом: достают другим зекам за определенную плату нужные вещи, чай, сигареты. Можно даже сказать, что современная зона нуждается в этих людях.… Но, в то же время, их никто не любит, не уважает. Даже любители часто менять свои вещи рискуют заработать тут репутацию "барыги".
Это был первый пример такого барыги, встреченный мною в местах лишения свободы.
31 декабря на смену заступил Конь-голова. Утром на шмоне он громким голосом пообещал, что никому не даст встречать Новый год. А мы и сами не собирались его встречать. Ну, какой Новый год в неволе? Легли все спать по отбою в 10 вечера. После полуночи был слышен салют, который гремел там, на свободе.… А также раздавался какой-то визг в соседней женской камере. Все это я слышал сквозь сон и больше ничего не запомнил. И вспоминать нечего. Утром 1 января нас никто не шмонал, но и не выводили на прогулку. 2 января нам с Безполетовым велели готовиться на этап в СИЗО. Этап намечался на 3 января…
Но это уже тема следующего рассказа.
-
3. НИКОЛАЕВСКИЙ СИЗО (3.01-22.02.2003 г.)
Утром 3 января дверь моей камеры ИВС открылась, прозвучала команда: «Семенов, Безполетов – с вещами на выход!». Мы с Безполетовым вышли в коридор, и нас сразу поставили лицом к стене. Краешком глаза успел заметить, что весь коридор полон такими же, уезжающими на СИЗО, этапщиками. Из соседней с нами женской камеры никого не вывели. Только в дальнем конце коридора виднелись какие-то девочки-цыганки.
Стояли мы так сравнительно недолго. Вскоре последовала команда всем арестантам выдвигаться к автозакам. При выезде особо не обыскивали. Меня сразу поместили в отдельный боксик автозака, вместе с Даниловым и Алексеевым, и повезли.
Данилова и Алексеева тюрьма в тот день принять оказалась. Тюремное начальство испугалось, что они умрут – настолько эти товарищи были искалечены на допросах. Никто не желал нести ответственность за гибель пленных боевиков-революционеров. А я был в удовлетворительном состоянии, поэтому прошел все стадии приемки.
Вначале была своего рода «торжественная часть». Обстановка напоминала кадры из какого-нибудь старого фильма про революционеров прошлого века. Меня и других зеков-первоходов поставили снова лицом к стене в длинном тюремном коридоре, который рядом с «привраткой» - въездом в СИЗО. Один из сотрудников следственного изолятора толкнул нам речь примерно такого содержания:
«Ходить по коридорам только по команде и руки держать за спиной! Запрещено разговаривать друг с другом! Выполнять все, что вам говорят охранники! Не пререкаться! В случае малейшего нарушения к вам будут применены спецсредства (то есть попросту будут бить дубинками). Не расслабляйтесь! Вы в тюрьме!».
После такого, более чем конкретного инструктажа, нас повели на медкомиссию. Меня провели по нескольким кабинетам. Врачей я не запомнил, для меня они все были на одно лицо. Не различал я их и по специализации. Помню только, что меня везде признали здоровым. Запомнился лишь психиатр. Этот чудаковатый дядя в очках долго говорил мне о том, что мы все «классные ребята» и он нас поддерживает. Не знаю, насколько он был искренен, но доброе слово и кошке приятно! Тем более, в подобной обстановке. Когда меня завели, после окончания медкомиссии, в пересыльный боксик, где арестанты ждали дальнейших распоряжений, один длинный зека меня спросил: «Чего этот псих тебя так долго держал?». Я сказал в ответ: «Спроси у него».
…Этот человек на свободе был простым работягой, вкалывал на одном из предприятий города Николаева. Закрыли его по «фанерной», то есть легкой статье 263 ч. 2 УК Украины – «хранение холодного оружия». Он ходил туда-сюда по боксику и сокрушался, что вот имел неосторожность пройтись вечером по городу с длинным ножом.… К тому же был выпивши. Так его и задержали мусора. Потом я, в свою очередь, рассказал ему свою историю. Но длинный, несмотря на свое пролетарское происхождение, оказался мелкобуржуазным типом. Выслушав меня, он только спросил: «А оно тебе было надо?». Тут меня как раз вызвали в обысковую комнату.
В обысковой меня сразу узнали: «А, это один из тех, кто стрелял в милиционеров!». Резко и грубо бросили лицом к стене и нанесли несколько сильных ударов по ногам резиновыми дубинками. Я продолжал стоять. Их это еще больше разозлило. Бил меня какой-то молодой мусор, лет на 10 меня младше.
Когда боль стала невыносимой, я закричал и попытался им объяснить, что я ни в кого не стрелял, а взяли меня за недонесение. Тогда другой мусор, пожилой, прочитал мне длинную нотацию. Мол, я должен был сдаться и заложить моих товарищей. Меня бы тогда не посадили. Наоборот, я бы гремел на всю «незалежну Украину», как человек, сдавший террористическую организацию. По его словам, УВД Николаева назначила потенциальному предателю награду в сумме аж 30 тысяч гривен! Очень уж ассоциируется с известными тридцатью сребрениками.… Впрочем, об этих 30 тысячах я узнал еще на свободе, незадолго до ареста. Но в тот момент не стал нарываться и промолчал. Потом этот дядька еще сказал, что мы все «попали в большое дерьмо», что будем теперь сидеть с убийцами, ворами и наркоманами, и что они ментов нам не простят, потому что «раньше мы брали преступников красиво, а теперь будем ломать все, что можно, а на вас они потом отыграются!». Скорее всего, этот тип сам раньше работал в райотделе, а теперь дослуживал на тюрьме. После всего сказанного, он вернул мне вещи и велел идти обратно в боксик. В боксике пацаны уже знали, что меня били при приеме. Один малолетка, восхищенно на меня глядя, произнес: «Вот теперь тебя все зеки будут уважать». Он имел в виду именно причину моего избиения. С ним даже Безполетов согласился, сидевший тут же: «Уважать-то будут, вот только плохо, что он сюда попал!».
В этот раз держали нас долго. В боксике было холодно. Я, как и другие арестанты, время от времени вставал со скамейки и тусовался взад-вперед. Часа через два начали выводить, но не всех сразу. Хорошо, что в николаевских боксиках есть параша.… Но курить в тот день никому не пришлось – сигарет не было.
Нас с Безполетовым, Длинным и Малолеткой вывели последними. Снова поставили лицом к стене. Рядом сел отдохнуть какой-то зек-«козел» из хозобслуги в форменной черной куртке. Увидев нас, он ободряюще сказал: «Пацаны, все будет нормально! На тюрьме лучше, чем на ИВС. Вас скоро поведут в баню».
Правда, в тот вечер в баню нас никто не повел.
Наши пути с Безполетовым, Длинным и Малолеткой разошлись. Длинного вскоре куда-то увели, Малолетку забрали в соответствующую камеру, а Безполетова – в «осужденку». Слава богу, я от него избавился!
Меня вывели на улицу в последнюю очередь… Точнее, не на улицу, а на тюремный большой двор. Конвоировал меня только один охранник. Из вооружения у него была на поясе всего-навсего дубинка. Я спокойно шел рядом с ним и нес свой пакет с личными вещами. Убежать я в любом случае никуда не мог. Вертухай-охранник молча привел меня в Новый корпус и позвонил в звонок, установленный снаружи. Во дворе было уже темно, до отбоя оставалось совсем немного времени. Как только открылась дверь, меня сразу повели на второй этаж. На лестничной площадке мыл пол какой-то совсем молодой «козел» из хозобслуги. Имел он такой жалкий вид, что мне показалось – этого несчастного мальчика здесь все мучают, бьют и издеваются. От этих мыслей стало как-то не по себе.… Да, было очень страшно. Я находился под этими мрачными сводами в первый (и, надеюсь, в последний) раз в жизни, и совершенно не имел представления, что меня ожидает. Как меня примет камера?
Но это выяснилось очень быстро. Перед дверью камеры № 609, где мне предстояло провести полтора месяца, до этапа на Одессу, «козел» из баландеров, лет 35 на вид, по имени Петя, выдал мне «скатку». «Скаткой» в тюрьме называют матрац. Охранник открыл передо мною дверь. Я вошел. Дверь сзади захлопнулась.
Что я сразу увидел?
Метрах в двух от меня стоял приваренный к полу большой длинный стол и скамейки с обеих сторон. Посреди стола, «спиной» ко мне, стоял телевизор. Было слышно, что телевизор работает: из него раздавалась музыка.
По другую сторону стола, рядом с телевизором, несколько молодых пацанов готовились ужинать. Они разливали горячий борщ из большой пластмассовой кастрюли по жестяным мискам. Первые несколько секунд все молча смотрели на меня. Потом один из них, как я сразу почувствовал, некий «авторитет», спросил: «За что тебя закрыли?». Я решил не «морозиться», то есть не запираться, и сразу сказал, что я из тех троих, которых взяли за стрельбу по ментам в конце прошлого года.
Ответная реакция была что надо! «Красавцы! – воскликнул «авторитет». – Ментов постреляли! Проходи, пацан! Это – нормальная хата!». Затем подошли два зека, чуть постарше меня. Один из них, по имени Вован, сказал: «Раздевайся», и тут же пояснил: «Надо проверить, нет ли в твоей одежде вшей. Ты их мог подцепить на ИВС. Мы всех проверяем, кто заезжает». Второго из подошедших звали Шлема. Вован и Шлема стали «пробивать мои кишки», то есть осматривать всю мою одежду – как ту, которую я снял, так и вещи из пакета. Трусы или «рипела» я «пробил» сам. Убедившись, что у меня все чисто, пацаны приступили к настоящему знакомству. Мне было предложено сесть на нижнюю нару, недалеко от телевизора. Таким образом, я мог видеть все, происходящее на экране. По телеку шел новогодний концерт «Песня-2002». Некая певица Варвара, конечно, молодая и красивая, пела о том, что она «одна». Пацаны кричали «классная телка!» и при этом продолжали есть свой борщ.
…Сразу поясняю, что «пацанами» на тюрьме называют всех нормальных зеков, независимо от возраста.
Вован меня спросил: «Хочешь кушать?». Я вообще с утра ничего не ел, и только в этот момент почувствовал, как проголодался. Конечно, ответил утвердительно. Пацаны запарили мне вермишель-мивину. Я обратил внимание, что вся пища и чай здесь приготовляются только при помощи кипятильников. Иных нагревательных приборов не было. На полу лежал удлинитель с рядом розеток. В качестве чайника здесь использовался алюминиевый «тромбон» - такая большая кружка.
Пока я ел, со мною никто не разговаривал. Все смотрели телевизор. После ужина Вован направил меня к Шлеме, который числился в хате кем-то вроде завхоза. Шлема в течение десяти минут объяснял мне основы тюремной жизни. Прежде всего, он показал мне нару, на которой я буду спать. Хата была рассчитана на 12 человек, три нары оставались свободными. Четыре человека здесь «делали погоду»: это смотрящий за хатой по прозвищу Царь, затем – его правая рука и личный друг Бабай, армянин (в процессе своего рассказа Шлема показывал мне их), а также офицер Советской Армии в отставке Витек и автоугонщик Лящ. Они держались постоянно вместе, играли в домино, смотрели телевизор и занимали несколько привилегированное положение среди остальных. Кушали тоже вместе. Остальные ежедневно дежурили по хате, производили уборку. Кроме Царя и К. здесь сидели, насколько помню, художник Пикассо, одессит Саня и еще один бывший наркоман, которого все звали Электроник. Вована и Шлему я уже упоминал. Итого получается, со мною вместе, девять человек. Все заключенные были молодого возраста, от 24 до 35 лет, только Шлеме было за сорок.
Пока Шлема мне объяснял здешние порядки, Вован и другие зеки ходили по камере с шестами наподобие швабры, с тряпками на конце, и… вытирали потолок. Потолки в николаевской тюрьме высокие и с них постоянно капало. В камере было сыро и холодно. Шлема рассказал мне правила своеобразного тюремного этикета, которые лучше не нарушать во избежание крупных неприятностей («чтобы не влететь в забор», как он выразился). В тюрьме существует свой язык – не русский и не украинский, на котором я волей-неволей должен был общаться с другими заключенными. И в повести о тюремной жизни мне не обойтись без отдельных слов и выражений этого языка. В тюрьме новичку надо постоянно «интересоваться», то есть спрашивать пацанов обо всем, что непонятно. И при этом стараться не говорить «я спрашиваю», а говорить «я интересуюсь». «Спрашивают» в тюрьме за что-то только с провинившегося зека.
Без разрешения ничего нельзя брать! Впрочем, воспитанному человеку это и так понятно. Для тюремной баланды Шлема дал мне посуду: миску, ложку (иначе говоря, «весло») и кружку. В случае получения передачи, я мог ни с кем не делиться, но часть сигарет и чая сдавать на «общак», т.е. отдавать в общее пользование пацанов хаты. Первые два дня я могу вообще не дежурить, пока не освоюсь. Да, при походе на парашу, надо всех предупреждать громко: «Пацаны, не ешьте!». А во время общего завтрака, обеда или ужина, лучше вообще потерпеть. Если идешь по-большому, закрываешься «парусом» - этот «парус» вырезают из простыни или покрывала и вешают рядом с парашей. Николаевская тюрьма сравнительно новая, и параша здесь модернизированная – работает автоматический слив воды. С одной стороны – кафельная огородка. Дырка канализации – «дючка» - закрывается «якорем». Когда надо – якорь, соответственно, поднимают. А изготавливается он из старых тряпок, обернутых целлофановым мешком и привязанных веревкой. Веревка, вообще-то, здесь «запрет», как и многое другое, но существует технология изготовления именно тюремной веревки или «коня».
Парашу в Николаеве использовали и в качестве «ведра» для мытья полов, в этом случае дючку закрывали якорем и набирали воду. Через парашу переговаривались также с соседней камерой – в этом случае якорь поднимали. Чтобы вызвать соседа, следовало постучать по трубе, то есть «отмаячить».
Рядом с парашей располагался умывальник. Вот только «мыльно-рыльные» принадлежности лучше держать на бауле и доставать лишь тогда, когда умываешься. А то некоторые «продуманные», иначе говоря – хитрые – зеки будут пользоваться твоей зубной щеткой, мылом и пастой.
На этом первый инструктаж Шлемы был окончен. Пробили отбой. Свет в камере сразу потускнел, розетку вообще отключили. Все легли спать, и я, утомленный этапом, сразу уснул. Спал не раздеваясь. Кроме казенного одеяла, сверху укрылся своей, порванной еще на ИВС, курткой. Иначе я бы просто окоченел.
Проснулся рано утром от холода. Подъема еще не было, и все остальные крепко спали. Единственное окно камеры было открыто – всю ночь! Правда, на улице была оттепель, но все-таки.… Первым моим желанием было встать и закрыть окно, но что-то меня удержало. Потом я узнал, что так зеки борются с постоянной угрозой туберкулеза или «тубика», возникающего из-за непроходящей сырости. Но тогда я только поглубже натянул на голову шапку и снова постарался заснуть.
Второй раз проснулся по подъему. Мне пацаны объяснили, что я должен сложить одеяло, а затем могу снова лечь, укрывшись сверху курткой, и продолжать спать. Я так и сделал. Утром стало уже не так холодно.
Проверки в то утро не было – сказывались праздничные дни.
Потом пацаны включили «Русское радио». Оттуда зазвучал новогодний шлягер в исполнении группы «Стрелки», а пацаны принялись танцевать посредине хаты – устроили своеобразную дискотеку.
Затем принесли тюремный завтрак. Электроник и Шлема нарезали хлеб. Делалось это следующим образом: Шлема держал буханку тюремного серого хлеба в вытянутых руках, а Электроник резал хлеб тонкой веревкой. Каждому была выдана хлебная пайка на целый день. Получалось немного больше половины буханки. Можно было съесть ее по частям или сразу – дело хозяйское, но потом уже не проси у других! Принесли каждому и по пайке сахара. Чай не давали, зато у пацанов имелся свой чай, полученный с воли. У Шлемы в загашнике или в «тупике» хранилась заточка. Я ее попросил у него, чтобы отрезать себе кусочек от хлебной пайки, а Царь объяснил, что заточка – это запрет, и ее лучше лишний раз «не светить», чтобы «не спалиться перед мусорами». В переводе на обычный язык это означало, что заточенный предмет лучше даром не доставать из тайника, чтобы не иметь неприятностей с администрацией СИЗО. Тогда я стал нарезать себе хлебную пайку веревкой.
В течение для я посыпал время от времени кусочки хлеба сахаром, и мне они казались очень вкусными, как пирожные на свободе. Хлеб в Николаевском СИЗО выдавали довольно сносный.
Еще на завтрак там давали кашу – обычно, пшенку или «пшеничку». Потом можно было заварить себе чай. Но тогда своего чая у меня не было, и Вован с Электроником угостили меня чаем из «вторяков», то есть уже использованной заварки. Что ж, на безрыбье и рак – рыба!
После завтрака в хату заехали еще два новых зека: длинный тощий наркоман лет 25 и совсем маленький цыганенок 19 лет, похожий на малолетку. Пацаны сразу начали их расспрашивать. В ходе беседы выяснилось, что длинный, как и следовало ожидать, попал за хранение наркотиков – по ст. 309 УК Украины, а малый попал… за убийство женщины. При этом правая рука молоденького цыгана совсем не работала – отсутствовала кисть, с самого рождения. Как он «завалил» человека, так и осталось для меня непонятным.
Пока пацаны расспрашивали новичков, те стояли с баулами посредине хаты. Потом Длинному и Цыгану (я так их и буду называть) показали, где они будут спать. У меня оказалась самая короткая нара, мне предложили уступить свое место Цыгану, как самому низкорослому, а самому занять нару под Пикассо. Я заметил, что все привилегированные пацаны в нашей хате спят на нижних нарах. Пикассо тоже имел некоторое отношение к их компании, потому что очень красиво рисовал на заказ так называемые «марочки» - рисунки на кусках материи. Потом эти «марочки» зеки «отгоняли» (передавали) на свободу своим родным и близким, как подарок. Мне особенно запомнилась одна, нарисованная Пикассо для Царя, - рука в наручнике, держащая красивый букет роз, и внизу надпись: «Дарю цветы любимой маме!». Эту марочку Царь отослал матери в день рождения.
Нара Царя была самая удобная и «почетная». Находилась она возле батареи и рядом с телевизором. Телевизор тоже принадлежал Царю. По-соседству, справа от Царя, была нара Бабая, слева – Витька. Дальше Витька спал Лящ, потом – Шлема. Лящ мне сразу показался довольно грамотным зеком, возможно – бывшим студентом, потому что в первые дни моего заключения я видел его постоянно лежащим с какой-то книгой. Но первое впечатление оказалось обманчиво. Как выяснилось, Лящ читал, в основном, низкопробную детективную и приключенческую литературу, отслужил в украинской армии (и то, в основном, в дисбате), сам был тупым, ограниченным и инфантильным парнем. Катался в суд за угон автомашины. Я не успел узнать, сколько ему дали…
А на верхних нарах спали я, Саня-Одессит, Длинный, Вован, Электроник и Цыган.
Без разрешения хозяина никто не имел права садиться или ложиться на чужую нару.
Тем нашим революционерам, которые сегодня рискуют своей свободой, не вредно все это знать.
После «собеседования» все разошлись по своим местам. Пацаны с нижних нар выключили телевизор и радиоприемник, вставленный прямо в телевизор, и сели играть в домино. Играли до самого обеда.
Меня, уже в первый день пребывания в Николаевском СИЗО, администрация не оставляла своим вниманием, несмотря на то, что был выходной. Цыган умел брить голову, пацаны сказали ему побрить меня на параше. Он одной рукой довольно ловко обрил мне волосы. Но тут сломался станок, и побрить свою физиономию я не успел. В таком виде меня вызвали из камеры, отконвоировали вниз и представили молодому СБУшнику в черном пальто. Тот меня сфотографировал. Потом я вернулся обратно в камеру. Узнав, что меня фотографировали с бритой головой и щетиной на лице, пацаны долго и гомерически хохотали. Шлема даже назвал меня «украинским Бен-Ладеном».
…Да, когда меня вели фотографироваться, я вновь встретил вчерашнего Малолетку. Он выглядел довольно грустным. Увидев меня, он сразу спросил, в какую хату я попал. Я ответил, и сказал, что у меня пока все нормально. Малолетка с огорчением мне сообщил, что его хата плохая, телевизора там вообще нет. Больше я его никогда потом не встречал.
Со всеми пацанами я неплохо пообщался вечером, после ужина. Днем я сидел на наре и читал. В камере было довольно много книг, они лежали на телевизоре. Все книги были из тюремной библиотеки. Я взял одну из них.… Насколько помню, это оказалась повесть «Падение Берлина», написанная по воспоминаниям участников Берлинской операции 1945 года. Каждый зек в камере занимался, чем хотел. И только вечером все неожиданно обратили на меня внимание, собрались около моей нары и стали задавать мне вопросы относительно моего уголовного дела. Говорили со мной, в основном, Бабай, Витек, Пикассо и Саня-Одессит. Выяснилось, что далеко не все мои взгляды они разделяют, но, в основном, отнеслись ко мне лояльно. Так, Саня сказал, что, раз все мы оказались в одном несчастье, то должны помогать друг другу. Еще он меня предупредил, что после праздников на работу явится старший охраны Нового корпуса Леня.
Леня очень строгий, с ним надо вести себя осторожно, а сам Саня уже получал от него дубинкой по заднице. Хотя на свободе Саня мог бы дать отпор любому. Это был молодой здоровый парень моих лет, спортсмен, метатель дисков, и имел хороший рост – под два метра. У него на воле осталась жена и двое маленьких детей, по которым Саня сильно тосковал. «Катался» он полгода за соучастие в убийстве. Его нара оказалась по соседству с моей. Днем я мог садиться к нему и смотреть телевизор. Его личным приятелем был «местечковый еврей» Шлема. Саня-одессит постоянно подкалывал Шлему, говоря, что тот «ненастоящий еврей», потому что попал в тюрьму. Шлема, впрочем, на это не обижался. А сидел он по обвинению в краже коровы.
Следующий день почти ничем не отличался от предыдущего. Я обратил внимание, что Витек и Саня по утрам делают зарядку – в основном, отживаются от скамейки. Витек еще каждое утро и каждый вечер обливался холодной водой из крана – сказывалась привычка к военной дисциплине. Витек в свое время окончил Львовское высшее военно-политическое училище. При Союзе оно было самым престижным. Имел и гражданскую специальность - преподаватель истории. Следовательно, мы с ним были коллеги.
Витек долго служил в Германии, за это время избаловался, привык широко удовлетворять свои материальные потребности, и поэтому в капитализме видел только хорошее. Сидел по «интеллигентной» статье – за мошенничество. Подписал какие-то важные бумаги, о содержании коих, по его собственным словам, ничего не знал. Витьку обещали хорошо заплатить, но вместо этого он попал в тюрьму. На свободе у него осталась семья. Он находился под следствием уже давно, с весны 2002 года, и успел очень соскучиться по свободе. Он часто смотрел в окно.… Сбоку, напротив, находился женский корпус, а дальше, за тюремным забором, хорошо виден был Южный Буг. За Бугом просматривался Парк Победы с «чертовым колесом» и кусочек автотрассы с рекламным щитом… «Офигенная воля!», - говорил Витек. Он этому парку Победы и нашей тюремной жизни посвятил свои стихи, которые давал почитать и мне. Для непрофессионала они звучали довольно неплохо. На свободе он стихов вообще не писал, а тут – довели человека!
Потом, уже находясь в Одессе, я узнал, что Витек освободился.
Утром 6 января случилась неприятность. Я с нары уронил свою куртку. При падении куртка опрокинула стеклянный стакан с подсолнечным маслом. Масло разлилось по полу. Стакан был разбит. Кроме всего, оборвалась и упала каким-то дурацким образом и куртка Пикассо, и тоже испачкалась в масле. Я был в шоке и не знал, что теперь последует. Не знал, к кому обратиться за советом, так как все еще спали. Только Цыганенок не спал. К нему я и подошел. Цыган посоветовал мне сказать пацанам: «Я сделал бок». Потом добавил: «Пацаны с тобой будут базарить. Я с тобой не буду базарить», и отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.
Я, конечно, прибрал за собой. Все обошлось благополучно. Когда все проснулись, я сразу признался, что «запорол бок», то есть сделал что-то плохое, что уже не исправишь. Царь только рассмеялся, а Бабай сказал, что сегодня «святой вечер», а поэтому нельзя ссориться и ругаться. В общем, мне повезло. Но Пикассо был на меня злой. Правда, он не причинил мне никакого вреда, но с тех пор относился ко мне несколько враждебно. Я предпочел при первой же возможности отсоседиться от него. Вечером Царь «подтянул» Цыгана на свою нару смотреть телевизор, а потом предложил ему занять верхнюю нару над собой. Я сразу вернулся на то место, где спал в первую ночь.
Вечером следующего дня Саня-одессит вручил мне свою швабру для потолка и сказал, чтобы я вытирал потолок. Сам он сидел уже полгода и считал, что ему, как старослужащему солдату, пора уже быть свободным от работы по хате. Во мне он нашел себе замену. Меня это не смутило, тем более, что занятий в камере было не так уж много. С тех пор каждое утро, а также после завтрака, обеда и ужина, мы с Вованом, Длинным и Электроником прибирались в хате, мыли пол и посуду, а также протирали швабрами потолок, чтобы с него не капало.
Незадолго до этапирования в Одессу, меня, в свою очередь, освободили от этих хозработ, возложив их на новичков-первоходов.
Могу даже похвастать, что, пока мы с Вованом, Длинным и Электроником занимались уборкой, то справлялись со своими обязанностями успешно, так что никто к нам не придирался в камере.
Я заметил, что окурки от сигарет сразу не выкидывают, а остатки табака стряхивают в отдельную пластмассовую баночку. Когда заканчиваются сигареты, берут газетную бумагу и делают «скрутки», которые курят. Это называется безотходным производством. Даже пепел идет для мытья посуды!
Еще на второй, или даже на первый день своего пребывания в этой хате, я захотел помыться. Мне сразу нагрели воды в объемистом пластмассовом баке с помощью большого кипятильника. Это тоже у всех вызвало уважение. Нормальный зек должен быть чистым и аккуратным, постоянно следить за собой. Соблюдение личной гигиены здесь особенно важно.
А вот Цыган не следовал этому правилу. Ему лень было пойти на парашу, закрыться парусом, и там обмыться. В результате он заработал репутацию «черта» и его перестали уважать. «Чертом» здесь жить нельзя.
…Однажды вечером, кажется – это было в день Рождества, мне впервые стало по-настоящему плохо. Я вдруг реально ощутил, что нахожусь в тюрьме, что это надолго, что неизвестно, когда снова выйду на свободу.… И вообще, застану ли в живых своих больных стариков… Мне стало очень больно и страшно за себя и за них. Я не удержался и поделился своими грустными мыслями с пацанами, игравшими тут же в домино. Однако не встретил никакого сочувствия! И даже напротив. Пикассо стал кричать, что «у всех жены и дети», Саня мне заявил, чтобы я в тюрьме не смел никому жаловаться на личные проблемы, а Царь сказал: «Как ты, Женя, до сих пор не понял, что народ – это баран! Ты ведь грамотный парень! Людей устраивает такая жизнь. Им плохо, а они живут, и никто из них не поднимается на борьбу. А ты сидишь за них!». После этого случая я ещё не раз и не два впадал в депрессию, но за моральной поддержкой уже ни к кому не обращался. Разве что к товарищам-подельникам во время редких наших встреч. Но об этом - не здесь…
Днем я иногда играл с пацанами в шахматы. Чаще всего – с Пикассо и с Саней. Саня сделал шахматы из хлеба, да так удачно, что они выглядели, как настоящие. Говорил, что это была очень трудная работа. Пикассо нарисовал доску на платке. Но они оба отказались со мной играть, потому что я у них постоянно выигрывал. Витек тоже сыграл со мной партию в шахматы, но не слишком удачно, после чего отдавал предпочтение игре в домино.
Когда я еще только заехал на тюрьму, пацаны спрашивали, было ли у меня на ИВС «погоняло» (прозвище, кличка). Я сказал, хоть и выглядело это нескромно, что меня там прозвали «Ленин». Но Царь резонно заметил, что В.И. Ленин был врагом монархии и не может быть в одной камере с царем. Поэтому все меня стали называть «Женя-террорист». Так я и именовался вплоть до этапа в ОСИ-21.
После рождественских праздников началось мое знакомство с тюремной администрацией. Самого начальника Николаевского СИЗО я так никогда и не видел, о чем ни капельки не жалею. А вот все остальные память о себе оставили. И не всегда хорошую. Но ведь это – тюрьма!
Леня вошел в камеру во время утренней проверки. Кто-то из пацанов сделал ему доклад: «Гражданин старшина, камера 609 на утреннюю проверку построена. Дежурный по камере такой-то». «А кто назначает дежурного?» – в свою очередь спросил старшина. «Вы», - сказали ему.
И так надо было делать каждое утро, кроме праздников и выходных. Мы выстроились перед Леней, как солдаты на плацу. Леня оказался высокий и упитанный хохол с усиками на добродушном, пышущем здоровьем лице. Лет ему было не более сорока. Добродушие странным образом сочеталось в нем с вредными качествами типичного тюремщика.
Леня начал знакомиться с новенькими, поступившими в последние дни. Прежде всего, он обратил внимание на меня и на Цыгана. Меня он сразу спросил: «Так это ты из тех, кто стрелял в милиционеров?». Я сказал, что да, из тех. Только я не стрелял. «Тебе повезло!», - отвечал он. Потом обратился к Цыгану: «А ты за что здесь?». Цыган объяснил, что за убийство. «Что, ваши женщины мало вам зарабатывают?» - сказал Леня. Больше он в тот раз ничего не говорил и вышел из камеры.
В тот день меня постоянно «выдергивали из хаты». Днем вызвали к молодому человеку в камуфлированной форме, как я потом узнал – оперативному сотруднику 2-го этажа Нового корпуса, иначе говоря – КУМУ. Кум захотел со мной познакомиться. Записал мои данные, поинтересовался, не обижают ли меня в камере. Я ответил, что нет. Кум перечислил вещи, запрещенные к хранению в камере, и настоятельно просил учесть; это, прежде всего, острые, колющие и режущие, стеклянные предметы, нитки, веревки... Совсем экстремальные условия! Карты тоже, безусловно, запрещены, так как с их помощью можно обманывать людей. Другие настольные игры допустимы: домино, нарды, шашки, шахматы. В заключение кум пошутил, что лучше бы мы взорвали Николаевский Горисполком, чем урну возле Киевского СБУ. В каждой шутке есть доля правды. Не исключено, что у кума были свои счеты с Николаевским Горисполкомом.
Когда я вернулся в камеру, пацаны стали расспрашивать о визите к куму. В таких случаях надо рассказывать все и не морозиться, чтобы не поставить под сомнение свою арестантскую репутацию. С кумовьями обычно дружат только «курицы», иначе говоря – стукачи. Я все подробно рассказал пацанам. После этого до этапа кум меня больше не вызывал.
Вечером меня дернули еще на дактилоскопирование. Особенно нагло в тот раз вел себя один длинный выводной с вытаращенными глазами. «Террорист?» – сразу спросил он. «Меня в этом обвиняют», - ответил я. Тогда он начал орать, какие мы все сволочи, людей убиваем, в ментов стреляем и т.д., угрожал меня избить.… Так он довел меня до первого этажа. Там стояли Леня и другой выводной. Леня меня спросил: «Ты чем раньше занимался? Учился где-то?». Я сказал, что у меня высшее образование, когда-то я работал учителем. «Чего же тебе в жизни не хватало?» – вновь спросил Леня. Я сказал, что всю жизнь я был неудачником. Выводной с дикими глазами заметил, что во времена Ленина мне бы поставили памятник, а сейчас это никому не надо. «Пятнадцать лет получит, дурачок!» - сочувственно промолвил Леня.
Потом второй выводной вывел меня во двор. Он был настроен более доброжелательно. «За что же так тебя?» - спросил он. «За недонесение», – ответил я. «Да, сейчас здесь многие ни за что сидят», – грустно констатировал этот молодой вертухай.
Он привел меня в Старый корпус. В коридоре я увидел Сашу Герасимова, стоящего на «растяжке» лицом к стене. «Растяжка» - это когда мусора заставляют ставить ноги шире плеч. Мне тоже приходилось так стоять, к счастью, недолго. Это пытка своего рода. Попытаешься изменить положение на более удобное – могут побить.
Я заметил, что руки у Саши на стене ладонями наружу, и ладони чем-то испачканы. Его волосы, обычно - довольно длинные, теперь были коротко подстрижены. Я не успел с ним даже поздороваться – меня сразу завели в маленькую комнату, где сняли отпечатки пальцев, сфотографировали еще раз в фас и в профиль. Накануне пацаны мне выдали, наконец, бритвенный станок, и я смог побриться, так что выглядел более-менее прилично.
Пока со мной производили все эти процедуры, мой конвоир спорил с другими мусорами о политике. Он пытался даже немного за нас заступиться, мотивируя это тем, что мы – коммунисты, а значит – сидим за трудовой народ. Зато все остальные орали, что коммунисты выполняли только продовольственную программу, и то паршиво. Настрой в тюрьме среди персонала был явно не в нашу пользу. После дактилоскопирования и фотографирования конвоир постарался поскорей меня увести.
Вечером пацаны в хате «создавали движуху», то есть активно участвовали в жизни тюрьмы. Бабай через окно переговаривался со своей подружкой, сидевшей в корпусе напротив. Царь через парашу говорил со своим приятелем из соседней хаты. Неожиданно «раскоцалась» дверь и вошел сам Леня. «Кто кричал туда?» - указал он на парашу. Все молчали. «Сейчас все будут получать дубиналом», – пообещал Леня и стал отстегивать дубинку. «Я кричал», - вышел вперед Царь. «Ты?» - не поверил Леня. «Да, я сознаюсь», – подтвердил Царь. «Тогда пошли со мной», – сказал Леня, и забрал Царя из хаты. Полчаса его не было. Потом Царь вернулся, довольный, как слон после бани. «Что там было?» - сразу стали все интересоваться. «Да ничего! Дал мне по заднице дубиналом пару раз, а потом кофе с ним пили!» – весело сказал Царь. Такой был Леня. Ему было скучно, и он вызвал Царя пообщаться.
В следующие несколько дней я познакомился с тюремной баней и с прогулочным двориком. Об этом тоже стоит рассказать.
В баню нас водили всей хатой. Вован заранее сказал, чтобы я одевался легко, несмотря на холод. Потом стало ясно, почему. В бане было очень тесно, на все - про все нам давали десять минут, надо было успеть раздеться, помыться и одеться. Сразу после нас заходила другая хата.… И так далее – по конвейеру.
А прогулочные дворики в Николаевском СИЗО находятся на… третьем этаже. Маленькие, сплошь из бетона. Сверху – решетка, еще чуть выше – сторожевая веранда, по которой расхаживают вертухаи и наблюдают за зеками. Правда, я лично во время прогулки их никогда не видел. Только слышал лай собак, которых на тюрьме вообще было много. Пацаны отказывались от прогулки: как раз начались крещенские морозы, никому не хотелось мерзнуть. Когда «простукивали» с коридора прогулку, пацаны отвечали: «гуляли!». Гулять выводили тоже всей хатой. Леня время от времени буквально выгонял нас на кислород. Тогда мы одевались потеплее и шли наверх – замерзать. Так и я, вместе со всеми, принудительно «погулял» раза три или четыре.
Целыми днями пацаны играли в домино, почти все. Я не играл, потому что не умею. Да и вообще к играм равнодушен. Если не было дел по камере, я читал книги, смотрел телевизор или общался с Вованом. В основном – с ним.
Вован – маленький несчастный зек. Ему было лет под сорок. Родом из России. Отец пятерых детей.… Но, по его словам, у жены с ним – не первый брак, так что половина отпрысков – не его. Раньше уже сидел. После освобождения так и не смог найти работу – и снова попал в тюрьму. На сей раз «заехал» сюда по статье 187 УК, по которой впоследствии обвинялись и некоторые мои товарищи: вооруженное ограбление магазина. Его подельник пошел «за паровоза», то есть за главного. Поймали их сразу, взяли с поличным.
Вован рассказывал о зоне много плохого и говорил, что мне туда лучше «не доезжать». Когда я ему рассказал обстоятельства моей «делюги» (уголовного дела), Вован выразил надежду, что я «вывалю» раньше всех (т.е. освобожусь). Еще он часто повторял, что на зоне «цепляются за каждую мелочь», постоянно рискуешь «влететь в забор», и что тюрьма – вообще не для меня. Он уже успел более-менее меня узнать и понять.… Потом мне не раз еще об этом говорили и другие зеки. Я с ними был, конечно, согласен.
По телевизору Царь со своими приближенными смотрел в основном «Окна» - скандальное шоу с Дмитрием Нагиевым, где вся человеческая грязь выворачивается наружу, и телесериалы. Мне понравилась только серия «Затерянный мир» в дневном сеансе – по мотивам произведений Артура Конан Дойля, но все остальное представляло собой голимую буржуазную пропаганду «нового образа жизни постсоветских людей». Мне это и на свободе уже надоело.
Зато книги в хате оказались хорошие. За время своего пребывания здесь я прочитал пару серьезных вещей о Великой Отечественной войне, в том числе «Балтийское небо» Чаковского – о ленинградских летчиках периода блокады, затем прочел «Хождение по мукам» Алексея Толстого. Этот последний роман дал мне Витек. Плохо только, что старушка-библиотекарша так и не принесла нам ничего нового, хотя сама время от времени появлялась возле кормушки и общалась с Царем. Иногда она запускала в нашу хату своего кота, и он сразу становился центром внимания – в тюрьме каждое живое существо очень много значит.
Один раз Леня устроил нам «развлечение». Пацаны что-то «напуршили», то есть сделали не так, Леня зашел в хату злой, ударом ноги опрокинул банный бак и сказал: «Это чтобы вам скучно не было!». Потом сразу вышел. Мы все бросились спасать свои вещи, стоявшие под нижними нарами. Воды вылилось очень много, и она растеклась по всей хате. Затем мы полчаса, не меньше, вытирали пол. Саня сказал, что это далеко не первый и не последний сюрприз Лени.
Где-то в середине января 2003 года я получил в Николаевском СИЗО первую передачу от партийного товарища Вити. «Зашли» продукты, полотенце, мыльно-рыльные принадлежности. Я в этот момент находился в камере вдвоем с Цыганом, остальные пацаны ушли в баню. Я остался по причине нездоровья, т.к. немного простыл и чувствовал себя неважно, а Цыган, как истинный «черт», просто не хотел мыться. По возвращении из бани, Бабай начал «качать березу», т.е. выяснять, кто без спросу взял сигарету из его пачки. Подозрение пало сразу на нас с Цыганом. Я, как мог, постарался убедить Бабая, что мы этого не делали. Бабай поверил мне, но не Цыгану. Тем не менее, «спросить» за сигарету с Цыгана Бабай не мог, поскольку не было доказательств. Выручила моя передача. В ней оказались чай, сахар, мандарины, апельсины и сигареты – это сразу разрядило обстановку. Если до этого у меня с «ведущими» хаты были несколько натянутые отношения, по после получения передачи меня сразу все «зауважали». Бабай пригласил меня к себе на нару и поговорил со мной по душам о тюремной жизни. Объяснил мне, как вести себя в дальнейшем, и в таких случаях тоже. Прежде всего, я не должен никому ничего обещать. А уж если пообещал, то: «пацан сказал – пацан сделал!». Здесь выполнение своего обещания намного больше значит, чем на свободе. Иначе заработаешь репутацию «фуфлыжника» или «балабола», что в принципе одно и то же. Этому совету я стараюсь следовать до сих пор. Если на свободе вы встретите человека необязательного – значит, он явно не сидел!
С другой стороны, - поведал мне все тот же Бабай, - людям на тюрьме нельзя доверять. Друзей здесь, скорее всего, вообще не бывает. Сегодня к тебе обращается зек за помощью, а завтра ты ему не нужен, и он может тебя спокойно «обосрать», т.е. оскорбить при случае, и даже «послать», сказав: «Иди броди!». На три известные буквы здесь не посылают – чтобы самим не нарваться.
Именно к такой категории людей относился Цыган, которого Бабай считал «гнилым человеком». Сам Бабай раньше был курсантом Харьковской высшей школы милиции, обвинялся в убийстве по неосторожности. В результате был вынужден расстаться со своей будущей карьерой. Зато уголовный мир он знал хорошо. Да и вообще он был резким, но справедливым человеком, в чем я потом не раз убедился.
С Пикассо я в тот день тоже помирился. Потом я отдал «на общак» сигареты, половину чая, головку лука и чеснока. Был еще и «вольнячий» хлеб, то есть купленный на свободе. Мы с Вованом и Электроником накрыли «поляну», то есть хороший стол, и нормально поели. Рядом крутился Цыган и постоянно ныл, чтобы и ему перепало. Пришлось сунуть ему бутерброд, чтобы отстал. Еще я подарил ему одно из своих полотенец, но думаю, что оно ему не понадобилось, - он и умываться-то не умел. Ну и черт с ним!
Потом заглянул в «кормушку» «козел» Петя и подал мне бумагу – заявление на передачу от Вити. На обратной стороне было написано: «Женя, что надо?». Я написал и поблагодарил за заботу. Для меня это было не только материальной помощью, но и большой радостью. Тем временем на другом конце стола пацаны уже заварили чифир и подтянули меня. И вот я узнал, что это такое.… На ИВС я попробовал его один раз, когда нам выдали кипяток, но тогда чифир у нас получился слабым. В тюрьме этот напиток почти необходим: разгоняет кровь, придает ясность мысли. Хотя лучше, конечно, им не злоупотреблять – разъедает все внутри со временем.
Впоследствии я еще раз, на этом СИЗО, пил чифир из зеленого чая… Мне он вообще показался «термоядерным». А так я всегда предпочитал обычный чай с сахаром, что никогда не вредно, тем более – в местах, где так мало других радостей и развлечений. Петьке-«козлу» тоже пришлось дать бутерброд за услугу.
И в дальнейшем любая передача играла важную роль в «создании движения» и в решении многих вопросов.
После Старого Нового года в камере началась «текучка». Некоторых наших зеков перебрасывали в другие хаты, к нам «заезжали» новые люди.… Так, от нас перевели Саню и Цыгана, а Пикассо забрали на этап. Потом, как стало известно, его осудили в Кировограде, откуда он сам был родом. А держали его у нас, потому что своего СИЗО там не было. Что у него была за «делюга» - я так и не узнал. Саню вскоре тоже отправили по этапу – в Одессу, несколько раньше, чем меня. К нам «заехали» пара человек, обвиняемых в бытовом убийстве: некий Серега из Очакова и Вася из села. Вполне приличные люди.… С Серегой я даже подружился, мы постоянно общались. Он случайно завалил кулаком одного рецидивиста, за что следак ему даже спасибо говорил. Но сидеть все равно придется – закон есть закон! Этот парень был круглый сирота, родители его погибли в автокатастрофе, после их смерти он жил в частном доме один и работал шофером на гормолзаводе. У него еще был старший женатый брат. Сереге исполнился 21 год. А завалил он того бандюгана на какой-то пирушке, где тот первый «наехал» на Серегу. Серега его ударил – и убил. Сам он был по характеру вполне добродушным парнем, но в нем чувствовалась недюжинная физическая сила. Надеюсь, что долго он в тюрьме не задержится – таким людям надо жить и работать, а не сидеть без толку за решеткой.
Васю из селя «забросили» поздно ночью. Он вошел в хату и сразу положил пачку сигарет на телевизор: «Курите, пацаны!». Пацанам это понравилось. Васе указали на нару, где ему предстояло спать до утра, и сказали, что потом с ним поговорят; в тот момент не спали только я, Бабай и Витек, вот Бабай и Витек его и встретили, а я наблюдал с нары. Утром Васю обрили и поставили «смотрящим» за мытьем посуды.
В середине января прокурор города или области, точно не знаю, производил обход тюрьмы. Рожа у него была довольно наглая. Когда он со своей свитой вошел в камеру, то первым делом заглянул под нары. Увидев на царевом телевизоре наклеенную вырезку из журнала с девушками в купальниках, подошел и сорвал ее со словами: «В тюрми сидитэ – нэма чого на дивчат дывытысь!». Потом поинтересовался, нет ли среди нас иностранцев, и вышел. Вот из-за таких, как этот тип, я мог бы остаться за решеткой надолго…
После первой передачи мне почти каждый день стали приносить белый хлеб и всегда горячий, - Витя оставил деньги и на моем счету. Стало повеселее. Через неделю «зашла» вторая передача. Потом третья - в феврале. Итого «грели» меня здесь три раза.
В конце января меня снова неожиданно вызвали. На следственные действия я еще не выезжал, и не знал, зачем я им нужен. Меня опять ждал тот придурок-конвоир с дикими глазами – хоть из хаты не выходи! Но кто меня спрашивать будет, хочу я выходить или нет… Ладно, хоть в этот раз конвоир вел себя тихо, - и я потом понял, почему. Меня отвели на Старый корпус и завели в камеру, где находились только стол и две скамейки. Встретил там меня мужчина средних лет, протянул руку для знакомства и представился моим адвокатом, с которым мой друг Витя заключил договор о моей защите. Звали адвоката Хомченко Владимир Георгиевич, 1956 г.р. В тот день я написал заявление, мы договорились о том, что будем действовать согласованно. Первая встреча с адвокатом была непродолжительной. После его визита я начал выезжать на следственные действия, о которых пишу в отдельной главе. Здесь остановлюсь только на наиболее запомнившихся моментах выезда именно из тюрьмы.
В отличие от ИВС, выезд из тюрьмы – это целая процедура. Обычно вызывали меня из камеры поздним утром, после проверки. Заводили в пересыльный боксик, где я ждал машину из СБУ в течение одного часа или двух. За это время я мог пообщаться с людьми, тоже сидевшими в этом боксике. Конечно, разные были люди.… Но, в основном, сидели нормальные. Были такие, с которыми я за эти часы мог завязать доверительную беседу, узнать об их проблемах, рассказать, как сам я сюда попал. Многие меня понимали и принимали мои политические взгляды. «История повторяется!», –часто слышал я от николаевских зеков. Один молодой пацан подошел ко мне и специально взял меня за рукав куртки, чтобы убедиться, что в стране уже есть революционеры, а я – один из них, рядом стою, реальный, живой! Тут же стоял еще бывший учитель физкультуры, при выходе из боксика он мне сказал: «Любыми путями отмежевывайся в суде от оружия! Сознайся в газетах, листовках, агитации – только не в использовании и хранении оружия! Если хочешь пораньше выйти на свободу». Этот совет я запомнил и принял к сведению.
Один раз сидел в боксике с наркоманами. Они целый час обсуждали легенду, согласно которой «два брата-близнеца 22-х лет, коммунисты, ездили по всей Украине и мочили мусоров в Киеве, Николаеве, Одессе, и даже замочили двоих из спецподразделения «Сокол». Было очень смешно слушать эти байки о своих товарищах-подельниках, но я сдержался и не сказал им, что дело было не совсем так и что я сам некоторым образом имею отношение к этому делу.
Был еще случай, когда меня на обратном пути закрыли одного в «стакане». Я просидел там без малого пять часов. Наступил вечер, потом стало совсем темно… Нестерпимо хотелось в туалет, но именно здесь параши не было. Кроме всего прочего, было холодно. Я вспомнил и «спел» про себя все революционные и военные песни, какие слышал за свои 29 лет, – а за мной все не являлись. Наконец, к решетке моего «стакана» подошел какой-то вертухай и спросил, что я здесь делаю, когда на тюрьме скоро отбой? Я сказал, что «домой» хочу – в хату, а меня никто отсюда не забирает. «Чего же ты не кричал?» – спросил он и отвел меня в мою камеру. Я не стал ему объяснять, что после «вежливого» приема меня в эту тюрьму и не менее «вежливого» отношения ко мне с их стороны, мне не хотелось лишний раз кричать.… В Одесском централе я уже стал несколько наглее.
Попав, наконец, в «родную хату», я первым делом «дико извинился» перед пацанами и сказал, что я только что из боксика и мне надо срочно в туалет. Пацаны еще не закончили ужинать, но, услышав о моих приключениях, посмеялись и пропустили по моему делу на дючку. А вообще, мое одесское выражение «дико извиняюсь», понравилось Царю и он его потом часто повторял.
Случалось отдавать всю свою одежду на «прожарку» и ходить по камере почти голым. Это было, когда я в СБУшном воронке при выезде нахватался «гусей» – вшей. Я сразу сказал об этом пацанам, чтобы и они тоже от меня не подхватили. Царь тут же подтянул «козла» – и все мои шмотки пошли на обработку очень горячим паром, проще говоря – на прожарку. За день проблема дезинфекции была решена.
Как-то раз в хату заехал новый зек. Это оказался подельник Вована. Они поздоровались, и мы втроем сели пить «купец» – крепко заваренный чай с сахаром. (Не путать с чифиром – купец слабее). Подельник Вована рассказал, что раньше он сидел в Кишиневском СИЗО и голосовал за молдавских коммунистов. Но при этом добавил, что Воронин обманул надежды своих избирателей и не возродил в Республике Молдова социализм, как он обещал ранее. На Украине он в 1998 году тоже голосовал за Симоненко – кандидата в президенты от Компартии Украины. Но этим и исчерпывалось все хорошее, что можно сказать о вновь прибывшем. Я понял, что такие люди, как подельник Вована, живут от «делюги» до «делюги», а работать попросту не хотят. А коммунистов он любит только за то, что при Союзе зеков на зонах лучше кормили.
Вован приучил меня к коллективизму. В тюрьме не принято питаться или пить чай одному, если рядом есть люди, с которыми ты делишь общий стол. С тех пор, как я начал получать передачи, я подтянул к себе Вована, которого мне просто было жалко, и у которого я обнаружил хорошие человеческие качества, Электроника, с которым мы вместе по хате работали, и Серегу, моего приятеля, который тоже «грелся» и все вносил в наш «общак». А когда я, по привычке одинокого холостяка, однажды захотел сам выпить чаю, то получил от Вована заслуженный нагоняй. Он, без лишних грубых слов и оскорблений, но вполне убедительно меня отругал. С тех пор я стал вести себя в таких случаях правильно. Человек живет в обществе – и в тюрьме, и на свободе, - и об этом надо помнить всегда.
…Но вот в хату влетел разъяренный Леня, дал дубиналом по задницам Вовану и его подельнику и забрал подельника с собой. Оказалось, Вован и его подельник должны были сказать мусорам, чтобы их вместе не сажали – это запрещено украинским Законом о предварительном заключении! (Лично я полагаю, что дубиной надо было огреть тех мусоров, которые должны смотреть, кого с кем сажают, - но не станешь же доказывать это Лене!..).
Стоит особо рассказать и о николаевском наркомане Длинном, заслужившем в хате репутацию «кишкоблуда» и «бандарлога». Грела его со свободы старшая сестра, которая была баптисткой и не загоняла ему сигарет. Грех, видишь ли! Хотя знала, что Длинный курит. Приходилось бедняге сидеть на скрутках. А, кроме всего прочего, он любил покушать, и передач ему не хватало. Баланды – тоже. На обед Длинный мог съесть пять паек каши. Но потом Царь сократил ему рацион, так как по ночам Длинный имел обыкновение устраивать громкую «артиллерийскую стрельбу». Желудок или кишечник был у него разбит, и Длинный совсем не чувствовал во сне, как он другим спать не дает. В таких случаях Царь поднимался с нары, будил Длинного кулаками и гнал его на парашу. Да, в условиях хаты лучше самому следить за своим кишечником, иначе будут проблемы, как у этого несчастного Длинного.
Однажды Длинный взял у Шлемы иголку, которая в тюрьме под запретом, и хранилась у нас в камере тайно, в единственном экземпляре. При периодических шмонах (обысках), иголку и другие «заперты» Шлема умел хорошо «тупиковать», то есть прятать. Так вот, этот Длинный, зашивая себе что-то из одежды, умудрился сломать единственную иголку, т.е. «запорол бок», сделал нечто непоправимое. Витек обозвал его «бокопором» и добавил, что в другой хате, где могут сидеть «злые зеки», он бы получил тромбоном по голове. Ладно, хоть Длинный догадался извиниться перед пацанами.
Но, несмотря на эти недоразумения, пацаны Длинного жалели и подкладывали ему в миску каши, как самому прожорливому.
Кажется, я уже писал, что в тюрьме не любят «крыс», - тех, кто ворует у сокамерников. На свободе делай что хочешь. В тюрьме – «разведи», попроси, выиграй, наконец, но не крысятничай! С «крыс» тут спрос самый строгий. «Крысоловством» в хате занимался Бабай. Он больше всех не любил именно «крыс».
Часто он выключал телевизор и «качал березу», т.е. обращался ко всем обитателям хаты: кто без спросу опять взял сигарету из его пачки? Пачку сигарет он почему-то всегда держал на виду – быть может, и для приманки. Обычно сигареты пропадали у него по ночам. Раз он всю ночь не спал - ловил «крысу». Увидев, как я иду на парашу, он недовольно пробурчал: «Чего ты не спишь, Террорист? Я не тебя пасу!». Меня он ни в чем не подозревал.
Но однажды Бабай все-таки поймал похитителя сигарет – Длинного. В результате несчастный наркоман имел крупные неприятности: он не только получил пару раз кулаком в грудь и выслушал все, что Бабай думает про таких «гнилых пацанов», но и заработал репутацию «крысы», которая может омрачить все его тюремное будущее.
Сразу предупреждаю, что при таких личных разборках между двумя зеками – со стороны лучше не вмешиваться, если нет крайней необходимости. Можно, конечно, было «потянуть мазу» за этого Длинного.… Но, во-первых, это дополнительная ответственность, которую еще и не каждый «вывезет» (выдержит), а во-вторых – Длинный, действительно, был неправ.
Не знаю, как бы дальше жил Длинный в этой хате, но в феврале 2003 года все мы, сидящие здесь, подверглись групповому наказанию. Пацаны спалились за игрой в карты. Играли, конечно, не все, но здесь еще есть такое понятие, как круговая порука. Неожиданно в хату ворвались мусора и объявили «административный шмон». Те, кто играл, свои карты успели спрятать, но это нас не спасло, все равно при шмоне нашли какие-то две колоды: одну – заводского производства, другую – самодельный «пулемет». Пока их искали, нас всех выгнали в коридор и заставили сесть на корточки лицом к стене. Вертухаев прибыло очень много, и презлых, – приходилось делать все, что они велят.
Раньше ничего подобного не случалось. На предыдущих шмонах Бабай успевал и сам принять меры предосторожности, и «маякнуть» в соседнюю хату: «Не расслабляйтесь! Вы – в тюрьме». И там быстро все понимали. Но сейчас и Бабай, и Царь, и другие наши «авторитеты» сидели рядом с нами, держа, как и мы, руки за головой, и молчали. Чувствовалось, что мусора нынче шутить не намерены.
А потом всех заставили встать и начали лупить дубинками по задницам, по ногам, по почкам. Кто-то пытался протестовать, но Леня сказал: «В таком случае поедешь на карцер – там получишь больше!». Но меня Леня не дал мусорам бить. Он подошел ко мне и, со словами «никогда еще не бил учителей», треснул меня пару раз дубинкой по заднице, а затем велел идти в хату. Правда, мне и эти «пару раз» мало не показались…
После этого, что называется, «раскидали хату». Остались Царь, Бабай, Витек, Шлема, Лящ и я. Остальным, в том числе Вовану, Васе, Сереге, Длинному, Электронику приказали собираться. Мне накануне как раз зашел в передаче хороший зековский бушлат, и я отдал его Вовану. Сидеть этому бедолаге предстояло еще долго. У него как раз подходил к концу суд, и Вован не питал иллюзий насчет того, сколько ему «светит» в итоге. Сам я уже готовился к этапу, о чем меня предупредил адвокат на одной из наших с ним встреч в СИЗО, - лишние вещи были мне не нужны.
Почти сразу, как забрали перечисленных пацанов, к нам в хату забросили совсем молодых ребят-наркоманов. Раньше они сидели с Сергеем Бердюгиным. Я услышал от них жуткие подробности о том, как давила Серегу машина буржуазного «правосудия», но об этом хочу написать в особой главе.… С этими парнями я сидел до этапа.
Незадолго до этапа адвокат Хомченко предупредил, что положение наше очень серьезное. На свободе осталась лишь Нина Польская. У меня ситуация была еще относительно благоприятной – если сравнивать с положением Данилова или Алексеева, - но, учитывая все обстоятельства уголовного дела, адвокат ничего хорошего обещать не мог. Я понял, что должен быть готов к длительному заключению, по крайней мере – предварительному…
Вскоре слова адвоката подтвердились. Как раз на День Влюбленных - 14 февраля - следователь СБУ из Полтавы Пилипенко А.П. сделал мне подарок прямо в СИЗО. Нас с Яковенко вдвоем вызвали к нему.
Андрей Яковенко сидел на первом этаже. Внизу мы и встретились. За то, что поздоровались, мы с ним на пару получили по головам от вертухаев. В кабинете следователя Андрей успел мне шепнуть: «Не говори ничего лишнего!». Пилипенко объявил нам о продлении санкции на арест еще на два месяца и велел готовиться на этап. Поговорить нормально нам с Яковенко в тот раз не удалось.
За несколько дней до моей отправки на Одессу, в хату заехал новенький – Вова Заяц из Винницы. Пацанам сказал, что «катается по Украине уже год за ограбление, которого не совершал». Потом пожаловался уже лично мне, что тюрьма его «достала». Мы играли с ним в шахматы, вместе ели, а на этап Заяц выделил мне вермишель-мивину в пачках. Цыган выехал еще до случая с картами. Леня огрел его один раз дубинкой, когда Цыган спал днем, Цыган на него обиделся, потом его забрали в другую хату. Ненадолго он возвращался – ждал в течение часа у нас отправки на этап. Никто с ним не хотел общаться, он весь этот час просидел в углу один.
Меня проводили хорошо. На дорогу чифирнули. Это было вечером 22 февраля. Леня забрал у меня постель. Петя-козел сказал мне на прощание, что он сохранил свой партбилет советского образца и, когда мы победим, чтобы и его имели в виду… Бабай посоветовал мне дать старшему пачку сигарет, если я вернусь из Одессы. Тогда старший приведет меня обратно в эту же хату. Хату 609.… Это и номер комнаты в общежитии моего университетского товарища в Одессе, – поэтому я запомнил.
Но в Николаевский СИЗО мне уже не пришлось вернуться. Шлема сказал на прощание: «Не заедешь обратно – проезжай дальше!». Прозвучала из-за двери команда: «С вещами на этап!». Я шагнул за порог. Начинался новый этап в моей тюремной жизни…
-
4. ОСОБЕННОСТИ УКРАИНСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ
Еще пребывая на ИВС, я узнал от первых моих сокамерников, как сразу после николаевского инцидента 22 ноября 2002 года мусора искали меня и моих товарищей. Прежде всего, они отловили огромное количество наркоманов и просто случайных молодых людей по всему городу. Любой, кто вызывал хоть малейшее подозрение, сразу задерживался и доставлялся в Гитлеровский райотдел. Пацаны рассказывали, как коридоры всех трех этажей райотдела были забиты стоящими лицом к стене задержанными парнями, а мусора ходили вдоль стен и всех лупили дубинками. Многие из задержанных не выдерживали и писали "явки с повинной": "Я стрелял", "Я стрелял"… И таких "явок" мусора собрали несколько сотен! Не исключено, что, если бы они нас все-таки не отловили, то обязательно кто-то другой бы за это сел. Гестапо - и только!..
Сергей – сокамерник мой по ИВС – тоже рассказал мне один случай. Незадолго до своего ареста он ехал по городу в маршрутке. Как раз дело было в конце ноября – начале декабря 2002 года. Вся милиция Николаева буквально стояла на ушах. В маршрутке с Сергеем ехал какой-то ОМОНовец. Неожиданно он остановил машину, подошел к Сергею и велел тому выходить. Водителю приказал, чтобы вернул Сергею деньги. На остановке ОМОНовца поджидал его коллега. Подведя к нему Сергея, ОМОНовец спросил: "Этот?". Второй ОМОНовец взглянул на фоторобот и ответил: "Нет, не похож". Тогда первый мент извинился перед Сергеем и отпустил его.
Но далеко не всем николаевским пацанам повезло так, как Сергею. У многих тогда здоровье отняли…
Перед Новым годом меня возили на допрос в Николаевское управление СБУ к следователю Грицаю. Меня привезли к нему в наручниках, и один из конвоиров спросил: "Если я сниму с тебя наручники, ты хорошо будешь себя вести?". Я ответил утвердительно. Тогда он задал еще вопрос: "А зачем ты в райотделе на "беркутят" кидался?". Я не стал ему подробно рассказывать, как меня там избивали, а просто пообещал, что здесь ни на кого кидаться не буду. После этого он наручники с меня снял, но пожаловался: "А вот твой подельник Артем казанок со взрывчаткой пытался на квартире взорвать. И меня бы мог там укокошить… Убежденный коммунист!!".
К тому времени СБУ уже очень многое было известно. Следователь Грицай лишь поговорил со мной о моем участии в распространении нелегальных листовок, чего я и не отрицал, и сообщил мне о моих товарищах, которые на тот момент были уже схвачены.… В конце своего повествования я прилагаю отдельные рассказы о каждом из них, – о ком успел написать. На допросе я признал факт соучастия в распространении листовок у воинских казарм (при этом я объяснил и мотивы своих действий), а также недонесение по известному мне николаевскому эпизоду 22 ноября. К моим показаниям следователь Грицай от себя приписал слова, которых я не произносил, и которые унижали меня, как личность. В тот момент я был в шоке от всего, что со мной произошло.… Это сейчас я знаю, что следовало воспользоваться своим правом отказа от подписи. Следователи СБУ – Грицай и другие – всякими способами пытались приписать мне показания против Доктора, от которых я в суде категорически отказался.
Еще в райотделе я узнал, что при обыске 13 декабря 2002 года в николаевской квартире "нашли"… наркотики. Насколько мне известно, никто из наших эту гадость не употреблял и употреблять не мог. Наркотики могли туда только подбросить. Но следователи СБУ на полном серьезе ухватились за эту версию, и даже состряпали Доктору обвинение в хранении наркотиков без цели сбыта, по ст. 309 УК Украины! Любой ценой они стремились нас не только "упаковать", но и выставить перед общественностью в самом порочном виде. Хотя я не думаю, что им это удалось. К этому я еще вернусь.
После первого допроса (конечно, без адвоката) следователь Грицай приказал конвою доставить меня в суд для получения санкции на арест. Повезли меня в обычных "Жигулях" на заднем сидении. Разумеется, в "браслетах", то есть в наручниках. И так возили все время. Мой арест был официально оформлен 20 декабря, через три дня после задержания. По сравнению с тем, как обошлись с некоторыми из моих подельников, это еще нормально.
В тот день все мусора праздновали День украинских правоохранительных органов. Когда меня доставили в суд, то там уже шла "галимая" пьянка. Судьи "гужбанили" (веселились) в смежной с залом суда комнате. Одна из секретарш, увидев, как меня заводят в зал под усиленным конвоем и в "браслетах", закричала: "Санкция на арест!" и выгнала всех посторонних. Мои два конвоира, даже если со стороны поглядеть, действительно были страшными: оба здоровенные, в бронежилетах и с автоматами! Меня завели за деревянную перегородку. Наручники не снимали. Судьи долго не было. Я сидел между двумя конвоирами, а напротив – следователь Грицай и прокурор в форме. Они о чем-то тихо переговаривались.
Наконец в зал буквально забежал молоденький мальчик и сообщил нам, что он - судья. Сев в свое кресло, он быстро зачитал обвинительное заключение в отношении меня. Затем этот ребенок поднял голову и спросил: "Подозреваемый Семенов, вам понятно, в чем вас обвиняют?". Я ответил, что ничего не понял из того, что он только что протараторил. Тогда этот судья начал поспешно мне разъяснять, что в обвинительном заключении речь идет о целом арсенале оружия, найденного при обыске 13 декабря на квартире в Николаеве, и что часть этого оружия принадлежит, оказывается, мне… Я просто опешил.
Потом судья помянул еще какую-то гранату Ф-1, и при этом даже схватился за голову. Я пытался объяснить, что никакого оружия там не видел, кроме двух пистолетов, а сам вообще никаких дел с оружием не имел.… Тем не менее, этот мальчик решил дать мне два месяца ареста. Было видно, что он спешит как можно скорее закончить неприятную для нас обоих процедуру и убежать пьянствовать дальше. Но ведь надо же соблюсти хоть некоторые формальности! Он обратился к следователю Грицаю и к прокурору – те, естественно, не возражали. Меня судья тоже спросил о моем отношении к предстоящему аресту. Тогда я сказал, что ни с задержанием, ни с арестом не согласен, и все содеянное со мной рассматриваю, как политическое преследование со стороны украинских властей. После этого судья на минуту выскочил из зала - скорее всего, в туалет, – а потом быстренько зачитал свое решение и сразу убежал - в ту комнату, где "гужбанили". Вот так я и стал арестантом. Грустно и смешно вспоминать всю эту комедию!
Ровно через неделю после ареста, 27 декабря, меня снова привезли к моему «другу» – следователю Грицаю. Следователь предъявил мне обвинение в «соучастии в террористической группе под руководством Яковенко», по статье 258 ч. 4 УК Украины. Я это обвинение не признал и написал: «Обвинение не признаю. Действовал согласно своим взглядам и убеждениям». Признал я только распространение листовок у воинских казарм в Одессе и распространение газет, а также факт недонесения о стрельбе по работникам милиции в Николаеве (но именно эту статью 396 УК Украины мне почему-то не вменили). Защитника у меня не было. Грицай наспех нашел где-то адвоката Наталью Бросалину (которая тогда уже защищала Олега Алексеева), и попросил ее поприсутствовать на предъявлении обвинения, чтобы «делу дать законный вид и толк». Бросалина посидела немного рядом со мной и расписалась в постановлении и в протоколе.
После предъявления обвинения я стал требовать у следователя Грицая предоставить мне постоянного адвоката на все время следствия и суда. Вначале следователь пытался меня отговорить, даже грозил мне, что «будет еще хуже», но я стоял на своем. Сами понимаете, почему. Наконец, Грицай поднял телефонную трубку и позвонил в Одессу Шушаре Ирине Ивановне. (Ее тоже работники СБУ хотели привлечь к уголовной ответственности, как «пособницу террористов», но ее спас преклонный возраст). Ирина Ивановна была дома. Грицай сообщил ей, что Евгений Семенов в данный момент находится в его кабинете и что Семенову нужен адвокат. Ирина Ивановна обещала, что «сделает». При этом Грицай еще пытался убедить Ирину Ивановну, будто нас тут никто не избивает, и в отношении нас старательно соблюдаются все процессуальные нормы.
К тому времени на воле уже было известно о пытках и избиениях, применяемых к политзаключенным в первые дни задержания и ареста. Несовершеннолетняя Нина Польская, после долгих дней издевательств, была все-таки освобождена под подписку о невыезде, и успела нашим товарищам все рассказать. Поэтому следователь и чувствовал потребность «отмазаться».
Затем Грицаю захотелось еще раз меня допросить, но я наотрез отказался отвечать на вопросы, пока не будет моего адвоката. На этом мы с ним расстались.
В тот вечер на ИВС я вернулся поздно, уже после отбоя. Больше Грицая я никогда не видел. А со своим адвокатом познакомился только через месяц, уже в стенах николаевского СИЗО. Об этом адвокате, действительно «личности сложной и противоречивой», я еще напишу.
Только после всех новогодних праздников и после вступления в дело адвоката, меня стали вывозить на следственные действия. Был уже конец января 2003 года. Я сидел не в ИВС, а в следственном изоляторе г. Николаева. Туда приехал за мной СБУшный «воронок», меня посадили в тесный отсек – так называемый «стакан» – где я нахватался «гусей», то есть обыкновенных вшей, и повезли… «Стакан» – это очень маленькая, узенькая камера в самом «воронке». Там можно только сидеть, и то неудобно. Предназначен этот отсек, насколько я понял, для самых ужасных и опасных преступников, к коим правоохранители причислили и меня.
В Николаевском УСБУ началось мое первое знакомство со «сборной Украины» – следственной бригадой СБУ, набранной, действительно, по всей Украине. Одесситов туда и близко не подпустили. Из николаевцев остался один следователь Коваленко. Грицая отправили «на кислород». Возглавлял бригаду полковник из Киева Герасименко. С ним я познакомился в самую последнюю очередь – только летом 2003 года.
Первым ко мне подошел следователь Полтавского УСБУ Пилипенко Александр Петрович: довольно доброжелательный на вид молодой человек примерно моих лет. Он сообщил, что будет непосредственно заниматься моим делом. Похоже, он мне, действительно, немножко сочувствовал. Спросил, знают ли мои родители, что я на Украине «подзалетел»? Я ответил, что никакой информации со свободы за месяц своего заключения не получал, и поэтому ничего не знаю. Затем Пилипенко выполнил некоторые формальности: представил мне список следователей, которые будут нами заниматься, и спросил, не будет ли у меня к кому-то из них отвода. Я ответил, что никого не знаю, поэтому отводов у меня нет. На этом наша первая беседа закончилась.
Потом в кабинет зашел следователь из Сумской области Порыбкин, похожий на грузина, и в грубой форме потребовал, чтобы я снял сапоги – на экспертизу. Забрав мои сапоги, он вышел из кабинета, а я остался сидеть на стуле босым. Одна рука у меня была прикована браслетом к батарее, и мне стало жарко. Куртку я снять не мог.
Затем вошел следователь из Запорожской области, как я потом узнал – по фамилии Винник. Он был абсолютно лысым и довольно улыбался лисьей ухмылочкой. Винник подогнал мне относительно еще приличные туфли – на то время, пока сапоги будут держать на экспертизе. Он еще спросил меня ехидным голосом: «Ну, как тебе наша украинская национальная тюрьма?». Я вызывающим тоном ответил, что хорошо, и что мне там даже нравится. Он одобрил: «Вот это по-мужски! А то тут твои подельники плачут и жалуются, как плохо им в следственном изоляторе!». Кто из моих товарищей «плакал», он уточнять не стал – скорее всего, то была его собственная выдумка.
Винник тогда быстро ушел, но о нем еще речь будет впереди, и о Порыбкине тоже. А пока я продолжал сидеть один в кабинете, прикованный к батарее, и ждать, что же будет дальше. На столе стоял компьютер, включенный в сеть.… Вдруг на дисплее компьютера высветилась надпись: «Порыба, где ты лазиешь? Давай работай, сволочь!». Я подумал: ну и шутки у них тут!..
В следующий раз меня привезли в УСБУ дней через 10, в начале февраля. Была очная ставка с потерпевшими Шевченко и Крыгиным. Проводил ставку уже известный мне следователь Порыбкин. Присутствовал, наконец-то, мой адвокат Хомченко, официально закрепленный за мной и за моим товарищем-подельником Сашей Герасимовым с конца января 2003 г.
Естественно, потерпевшие сразу же меня опознали. Начался перекрестный допрос. Первым зашел Крыгин и сел напротив меня. Вначале потерпевшему Крыгину предложено было рассказать, как все происходило 22 ноября 2002 года. Крыгин рассказал, как он со своим коллегой Шевченко шел по городу, как увидели трех подозрительных молодых людей (т.е. нас с Артемом и Олегом), и подошли проверить документы. В ответ на законное требование работников милиции предъявить удостоверения личности, все трое достали вместо удостоверений пистолеты и начали стрелять без предупреждения.… Тут Порыбкин остановил Крыгина и переспросил: «Так пистолеты были у двух, или у всех троих обвиняемых?». На что Крыгин уверенно заявил: «У троих!». Обо мне он сказал, будто у меня «был пистолет неизвестной конструкции». Я был в шоке. Порыбкин, злорадно ухмыляясь, быстро записывал. Но адвокат, одобряюще толкнув меня в плечо, тихонько сказал: «Ничего, все будет хорошо!».
Потом было предложено и мне рассказать о случившемся. Я ответил, что показания Крыгина подтверждаю лишь частично, так как никакого оружия у меня никогда не было, в армии я не служил и вообще стрелять не умею. Адвокат задал несколько вопросов потерпевшему, на которые Крыгин толком не смог ответить. Порыбкину не понравилось, как адвокат профессионально меня выгораживает, и он попытался сделать Хомченко замечание. Но адвокат возразил резонно, что, если Крыгин был ранен в задницу, то он вообще не мог видеть, кто стрелял. Порыбкин тут же заорал, что Крыгин – пострадавший, а Хомченко защищает кого не надо. Но был вынужден записать все вопросы адвоката, которые разваливали самое страшное из обвинений, заготовленных следователем.
Потом зашел потерпевший Шевченко. Глядя на него, я никак не мог взять в толк: неужели такой интеллигентного вида молодой человек в очках мог, по отзывам Люськи-наркоманки, пытать и мучить людей?.. Шевченко сразу пожаловался на боль в животе и сообщил, что совсем недавно выписался из госпиталя. Вначале мне стало его даже жалко. Но потом он в точности повторил все, что рассказал Крыгин. Я опять не подтвердил показания потерпевшего. Адвокат заметил, что современные оперативные сотрудники правоохранительных органов вечно выдумывают легенды, из-за чего потом сидят невинные люди.
После Шевченко в кабинет завели единственного на тот момент свидетеля происшествия – некоего алкаша Кольченко. Он опознал меня и сказал, что никакого оружия у меня не заметил.… Но впоследствии я узнал из материалов дела, что этот петух на следующий же день поменял свои показания и заявил, будто все-таки видел у меня пистолет! Это было сделано с подачи следователей из Сум – Порыбкина и Маслова. Еще при мне Маслов злорадно утверждал, что они все равно найдут «нужного» свидетеля и «вооружат» меня револьвером. Как задумано – так и сделано.
Когда закончилась вся эта канитель с очными ставками, адвокат мне сказал: «Это они со страху увидели у тебя то, чего не было». Но я думаю, что потерпевших могли еще и «накрутить» их коллеги. Это мне еще Полещенко пообещал в райотделе, когда я ему часы сломал.
На другой день меня снова привезли в СБУ. Готовилось этапирование всей нашей группы в Одессу, поэтому следователи спешили все побыстрее закончить. Меня вывезли на воспроизведение обстановки (по эпизоду от 22 ноября 2002 года). Я снова побывал на том месте, куда надеялся никогда больше не возвращаться. Однако пришлось!.. Потом меня привезли обратно в Управление и Порыбкин с Масловым снова хотели допросить меня по тем же вопросам. Тут я наотрез отказался отвечать и заявил, что из изолятора меня вывозят рано, привозят поздно, поесть по расписанию не успеваю и в результате уже два дня сижу голодный. Тогда Порыбкин решил «проявить гуманизм», как он сам сказал, и принес мне довольно приличный обед из СБУшного кафе. Конечно, это было лучше тюремной баланды. Поев, я рассказал им, как все было на самом деле, тем более, что мне нечего было скрывать по данному эпизоду.
…Впоследствии, когда я, уже после освобождения, встретил моего университетского друга Богдана, он сказал, что стрельба в Николаеве происходила недалеко от его дома.
После этого допроса Порыбкина я больше не видел, если не считать мимолетных встреч в коридорах одесского УСБУ. Последние сведения о следователе Порыбкине я получил от матери моего покойного товарища Сергея Бердюгина – Ларисы, также уже после освобождения. Лариса кляла Порыбкина, как очень скверного человека, и считала, что он также виноват в смерти ее сына. Зная этого Порыбкина лично, я не мог с ней не согласиться.
Когда меня везли с последнего допроса обратно в Николаевскую следственную тюрьму, я имел возможность видеть в окно микроавтобуса все, что происходило в городе. В тот день наступила первая весенняя оттепель. На улице было тепло и солнечно. По городу ходили красивые девушки в коротких шубках и пальто, а я, глядя на них, с тоскою думал о том, что сидеть мне еще долго… Неизвестно, сколько!..
Этап на Одессу – еще одна отдельная тема. А пока я хочу продолжить свой рассказ об особенностях украинского национального следствия, - теперь уже в г. Одессе.
Из Одесского следственного изолятора – ОСИ-21 на следственные действия меня долго не вывозили. Почти месяц. Наконец, в переполненном «воронке», повезли на СБУ. Это было уже в конце марта 2003 года. По пути один из зеков меня на полном серьезе спросил: «Ты какого вероисповедания?». Зная, что нас обвиняют в терроризме, он решил, что я мусульманин. Я ему ответил, что мои предки были православными, а я никакой не террорист. Больше ко мне никто не приставал.
По прибытию, во дворе СБУ один очень молодой мальчик-конвоир вновь потребовал от меня «вести себя хорошо». Потом повел к следователю.
Следователь Пилипенко стал допрашивать меня по поводу найденного на николаевской квартире оружия. При этом приписал к арсеналу оружия какие-то консервные банки, о назначении которых мне и поныне ничего не известно. Адвокат Хомченко тоже присутствовал при допросе. Он продолжал со мной работать и после перевода в Одессу, когда у остальных обвиняемых из нашей группы, кроме Герасимова и Алексеева, адвокаты поменялись. Хомченко пытался дозвониться до моего одесского партийного товарища Вити, чтобы тот привез мне поесть. Но так и не дозвонился.
В тот день мне очень не понравилось поведение сумского следователя Маслова… Лицо у него было такое самодовольное, как у кота, сожравшего килограмм мяса. Он ехидно утверждал, что мне предстоит отсидеть «энное количество лет», а потом «казахи введут визу» и я никогда не смогу поехать к маме. Я ответил, что выйду на свободу гораздо скорее, чем он думает. «А кто тебя отпустит?» – спросил Маслов. «Суд», – ответил я.
Хотя сам тогда вовсе не был в этом уверен. Просто мне действовала на нервы ехидная Масловская рожа.
Так получилось, что об этом разговоре со следователем я потом рассказал даже судье Тополеву…
Следователи заходили и выходили. В этот же день следователь с русской фамилией Дворников из Тернопольской области (с Западной Украины) допросил меня по эпизоду распространения листовок у воинских казарм. Здесь мы с товарищами были в полной «сознанке», так что ничего нового я добавлять не стал, а скрывать было уже нечего.
Потом снова не вывозили никуда целый месяц. Все это время, находясь в Одесском следственном изоляторе, я ни разу не имел случая пообщаться со своими товарищами-подельниками и ничего о них не знал.
22 апреля 2003 года, в день рождения В.И. Ленина, меня повезли на психиатрическую судебно-медицинскую экспертизу. Я побывал на знаменитой одесской Слободке. Однако вся процедура «экспертизы» заняла не больше пяти минут. Ее здесь так и называют – «пятиминутка». Обследовал меня очень неприятный и наглый тип лет 50, в очках. Ничего особо интересного мы с ним не обсуждали, он просто формально исполнил свои обязанности и записал все в протокол. Затем меня увезли обратно с тюрьму. Как позже стало известно, и меня, и всю нашу группу одесские судебные медики-психиатры признали абсолютно здоровыми. И это – несмотря на то, что двое моих подельников состояли ранее на учете у психиатра. Не буду уточнять, кто. Да и не это важно. Важно другое. Получается, что в славные «застойные» годы выступать против власти считалось ненормальным, и за это врачи лепили сразу диагноз (случалось, и понапрасну)… Но зато выступления против нынешнего буржуазного, антинародного режима считаются абсолютной нормой! Даже больных делают здоровыми.
На следующий день состоялась другая «пятиминутка» – уже у нормальных врачей. Проверяли общее состояние здоровья. Я ни на что не жаловался, потому что следы побоев после первых допросов уже прошли и, слава богу, без последствий. Но и других моих товарищей врачи тоже ухитрились признать абсолютно здоровыми! Хотя на теле Артема еще были видны следы страшных декабрьских пыток, а Олегу Алексееву сразу можно было выписывать инвалидность.
После этой медкомиссии нас не повезли в тюрьму сразу, а доставили сначала в Управление СБУ. Поскольку в тот день никому из следаков я был не нужен, меня решили на пару часов поместить в пересыльную камеру следственного изолятора СБУ. Благодаря этому я узнал, что никакого ремонта там не проводится, как убеждали СБУшники. Изолятор этого учреждения работал в обычном своем режиме, но нас, политических, продолжали уже много месяцев держать в милицейском изоляторе с обычными уголовниками, как будто мы – такие же, как они. Конечно, и среди уголовников попадались люди, гораздо более симпатичные, чем работники МВД или СБУ.… Но не буду скрывать, что после этапа мне приходилось в Одесском изоляторе делить камеру и с весьма отвратительными типами. О них тоже расскажу в свой черед.
Основная причина игнорирования наших прав политических заключенных заключалась в том, что СБУшники не желали брать на себя ответственность за нашу жизнь и здоровье. С их подачи, если не по прямому их указанию на допросах в милиции к нам применялись пытки (от чего впоследствии и скончался Сергей Бердюгин), но отвечать за это работники СБУ не хотели, они пытались остаться чистенькими! Вторая причина – отсутствие в «этой стране» Украине такого понятия, как официальный статус политзаключенного.
Итак, два часа я просидел в одиночной камере изолятора СБУ. Там был деревянный топчан, на топчане лежала газета Верховной Рады «Голос Украины» на русском языке. Из этой газеты я узнал подробности американской агрессии в Ираке, которая на тот момент шла уже полным ходом. В ОСИ-21 я тогда еще газет не получал и чувствовал информационный голод. На свободе я не очень-то интересовался буржуазными изданиями, но тут прочел «Голос Украины» от корки до корки. Приносили и обед – почти домашний суп с белым хлебом.
Но вскоре лафа закончилась – прибыл «воронок» и нас повезли опять в душные камеры Одесского централа. В той камере, где сидел в то время я, собралось поистине «хорошее» общество – убийца, наркоман, вор и гоп-стопник по «мобилкам».
На следующий день меня снова вывезли. Теперь – на воспроизведение обстановки у воинских казарм. Адвокат Хомченко приехал из Николаева на своих «Жигулях», чтобы тоже присутствовать. Листовки мы, как я уже говорил, распространяли поздно вечером, а теперь я имел возможность осмотреть место наших «боевых действий» при дневном свете. Убедился, что довольно много объектов мы с ребятами успели подвергнуть идеологической атаке той летней ночью 2 июля 2002 года. После воспроизведения меня привезли в СБУ, где я сидел в одиночестве в кабинете в ожидании отправки на тюрьму. Передо мной на столе лежали фотографии Алексеева, Бердюгина и Польской, не вошедшие, очевидно, в материалы нашего уголовного дела № 144. На одной фотографии трое друзей отдыхали на маевке у моря в компании других одесских комсомольцев. На другой фотографии Олег, Сергей и Нина были сняты в одесских катакомбах с лопатами в руках. На третьей – Олег и Сергей шли с красными флагами в колонне первомайской демонстрации. Глядя на всю эту идиллию, я с грустью думал о том, что, не будь этого проклятого капитализма, молодежь не сидела бы в тюрьме, не каталась бы в «воронке» в кабинет следователя и обратно… Молодые люди могли бы учиться, работать, культурно отдыхать, ходить в походы по местам боевой славы наших дедов и прадедов. Этот момент мне хорошо запомнился.
Но эти лирические размышления были прерваны вошедшим конвоем. Руки мне вновь сковали браслетами за спиной и повезли обратно в мрачное здание ОСИ-21 на Люстдорфской дороге. Наступали первомайские праздники.
Следователи спешили поскорее закончить дело и спихнуть в суд. Вначале они, действительно, думали, что разоблачили крупную и опасную террористическую организацию, и рассчитывали получить за нас кучу новеньких звездочек. Но мы, по выражению Артема, оказались в роли «неудобного чемодана без ручки», который жалко бросить и тяжело нести. По всей стране к тому времени развернулось движение в нашу поддержку. Кое-что удалось узнать, даже сидя за решеткой. Так, в Москве, на весенней акции протеста, молодые нацболы приковали себя наручниками к железной ограде украинского посольства в знак солидарности с нами, и их никак не могли от ограды оторвать. Эту новость я узнал от российских товарищей.
К первомайским праздникам следственные действия по нашему делу были, в основном, завершены. Меня снова не вывозили никуда в течение целого месяца. На «закрытие дела» и ознакомление с материалами следствия я поехал уже в 20-х числах мая 2003 года.
…Еще когда меня в конце апреля возили на воспроизведение, я в последний раз мог нормально посмотреть на свободу. Ведь везли на поселок Таирова через город в обычных «Жигулях». Я спокойно сидел на заднем сидении - в наручниках, естественно, видел все улицы весеннего города, по которым мы проезжали, даже дом моей одесской «тетушки»... Еще подумал: «Интересно, получила ли она мое письмо из тюрьмы, которое я «выгнал» ей еще в марте?». «Выгнать» - значит нелегально, с оказией, переправить послание на свободу. При воспроизведении в Николаеве и в Одессе приходилось появляться на улице в «браслетах» и в сопровождении конвоя; я был рад, что гражданских лиц в это время поблизости не оказалось и меня никто из прохожих не видел.… Впоследствии узнал, что письма моего «тетушка» так и не получила.
А на ознакомление с делом возили в закрытом «воронке». Из «воронка» тоже можно изредка взглянуть на свободу, но видно плохо. Выхватываешь глазом только отдельные детали городской жизни. Помню, на обратном пути мы проезжали по Молдаванке и Артем, ехавший со мною, сказал, что это плохой район, так как в случае совершения «экса» сложно уходить от преследования; лучше действовать в спальных районах.
А теперь перейду к материалам нашего уголовного дела, которые мне были предъявлены.
Уголовное дело № 144 состояло из 46 томов. Два последних тома были посвящены российским эпизодам, первые 44 тома – украинским: по Киеву, Одессе, Николаеву, Каховке, Днепропетровску. Складывалось впечатление, будто читаешь какой-то запутанный и абсурдный политический детектив. Эпиграфом к этому детективу служила запись на первой странице дела: «Следствие СБУ по уголовному делу № 144 не преследует никаких политических целей». Это все равно, что написать: «Создатели данного фильма не несут ответственности за достоверность показанных здесь событий».
Конечно, меня особо заинтересовали те тома дела, где говорилось о моем участии в «террористической группе». У меня хватило ума, чтобы «упасть на мороз», то есть везде говорить и писать, что мне ничего не было известно о деятельности моих товарищей-подельников. В то же время из других томов дела я узнал много подробностей об их нелегальной работе, которые мне, действительно, были ранее не известны. Многие эпизоды их борьбы против капитализма, которые правящий режим расценивает, как страшное преступление, нашли, к сожалению, подтверждение в суде, за что обвиняемые получили длительные сроки лишения свободы.
На меня полтавский следователь Пилипенко собрал характеристики со всех мест работы в Одессе. Характеристики были положительными. Хвала моему бывшему начальству за то, что не побоялись написать правду! Зато университетские «отморозились» – заявили, что не знают никакого бывшего студента Семенова. Мыши перепуганные!!
При моем ознакомлении с делом присутствовал адвокат Хомченко. Он специально прибыл из Николаева и на протяжении полутора месяцев практически безвыездно жил в Одессе. Он, как я заметил, не особо внимательно вникал в материалы следствия, но готовился к тому, как построить защиту в суде. Я еще не знал, в каком виде мне предъявят окончательное обвинение. По моим расчетам, меня должны были обвинить в соучастии в распространении листовок у казарм (чего я не отрицал), и недонесении по николаевскому эпизоду.
В то время меня до такой степени «достали» мои придурковатые сокамерники, что я попросил адвоката посодействовать об изменении меры пресечения. Очень хотелось на свободу, хотя бы относительную.… Но Хомченко сразу ответил, что это нереально. Николаевские мусора на нас злые, а поскольку в момент стрельбы по милиционерам я находился С НИМИ – то есть, с Даниловым и Алексеевым, прокуратура не пойдет ни на какие уступки. Но дело оказалось еще хуже.
В конце мая мне было предъявлено окончательное обвинение. На этом стоит остановиться подробнее. Зеки называют подобное сочинение не вполне приличным словом «обьебон», поскольку там бывает многое преувеличено. Моя обвиниловка не явилась исключением. Мне было предъявлено пять статей Уголовного Кодекса Украины: первые две – по распространению листовок и газеты «Совет рабочих депутатов», изъятой у меня в довольно большом количестве при обыске по месту жительства. Правда, до нашего ареста эта газета считалась вполне легальной и официально зарегистрированной.… Да и до нынешнего дня никто – ни власти Украины, ни России – не предъявили нормативного акта, которым «СРД» была бы запрещена. Но, что касается фактической стороны дела, то ни ст. 109 ч.3 (за газету), ни ст. 110 ч. 2 (за листовки) не вызывали возражений. Излагалось данное обвинение, как «распространение печатных материалов с призывами к насильственному свержению конституционного строя Украины» и «призывы к расчленению Украины с выделением самостоятельного гособразования под названием «Причерноморская Советская Социалистическая Республика» путем вооруженного восстания».
Но затем начинались «новости». Так, мне вменялась ст. 263 ч.1 УК Украины – «хранение и незаконное обращение с оружием и взрывчатыми веществами». Я не отрицал, что бывал на квартире, где хранилось оружие.… Но в обвинении было написано, будто я возил кучу оружия из Одессы в Николаев и обратно в течение всего лета 2002 года! Хотя никаких доказательств этого голословного обвинения у них даже близко не было.
Далее – еще интереснее. Следующая статья 257 – «соучастие в банде». Я узнал, что, оказывается, в ноябре 2002 года Андрей Яковенко собрал меня и других подследственных у себя на квартире и объявил, что сейчас раздаст всем оружие. «Потому что мы – банда!», – как поет дискотека «Авария». И что, якобы, я сам признал этот бред в своих показаниях! Потом, спасаясь от преследования и по приказу Яковенко, мы с Даниловым и Алексеевым приехали в Николаев, где спрятались на конспиративной квартире. Там же хранился запас оружия. При выходе на улицу, мы с Даниловым и Алексеевым встретили сотрудников Ленинского РОО милиции и, в ответ на законное требование предъявить документы, совершили "законченное покушение на их жизнь".
Лично меня, на страницах обвинительного заключения, СБУшники "вооружили" каким-то самодельным однозарядным револьвером (вопрос к оружейникам - возможен ли в принципе однозарядный револьвер? - Ред.). И я из него даже выстрелил, но ни в кого не попал...
Им не удалось заставить меня оговорить себя. Но просто бездоказательно написать в обвиниловке, будто бы я стрелял по работникам милиции, не составило никакого труда. Сделано это было с подачи сумских следаков Порыбкина и Маслова.
Итак, помимо всего, мне вменялось чудовищное по своей абсурдности обвинение – по ст. 348 УК Украины, за что предусматривается пожизненное заключение. Ну, в лучшем случае, срок лишение свободы до 10 лет! Всю эту сказку о "бандитах-революционерах" сочинил полковник Киевского УСБУ Герасименко.
…С этим Герасименко я однажды имел беседу с глазу на глаз. В один из дней, когда мы знакомились с материалами дела, в Одесское УСБУ приехали телевизионщики из киевского "Нового канала", чтобы у всех нас взять интервью. Полковник Герасименко вызывал нас по одному на беседу, и каждого инструктировал, как мы должны отвечать на вопросы тележурналистов. В частности, мне Герасименко настоятельно советовал выступить по телевидению в духе "лучше сюда не попадать". Он очень хотел, чтобы наш провал оттолкнул от революционного движения новое поколение мыслящих молодых людей. Потом он с притворным участием спросил меня о моих дальнейших планах, если я все-таки выйду на свободу. Я ответил, что поеду к моим старикам – к бабушке с дедушкой – которые живут в Казахстане. "Тебе надо ехать в Россию, - наставительно заметил Герасименко. - Русскому человеку надо поднимать свою страну, а не чужую!". Ему, заурядному украинскому госчиновнику, не дано было понять, что для меня этническое происхождение не имеет никакого значения, что я считаю себя представителем великой советской нации, и моя Родина - весь Советский Союз, даже разрушенный врагами трудового народа. И еще Герасименко меня "успокоил", сказав, что два-три года мне в любом случае придется просидеть.
С виду этот человек выглядел вполне интеллигентным. Старше 50 лет, одет очень опрятно… Но я заглянул ему в глаза. Глаза его были холодными, равнодушными.
Этот функционер, винтик буржуазной карательной машины, до конца выполнил свою миссию. Именно на его совести приказ о применении пыток к схваченным комсомольцам. Это он сочинил для нас обвинение, основанное на показаниях, выбитых из ребят дубинками. Надеюсь, что в будущем ему предстоит в числе первых предстать перед Народным Трибуналом.
Вот список моих товарищей, пострадавших от пыток, применявшихся по приказу Герасименко:
– Смирнов Саша – жестоко избит, в результате страдает от постоянных головных болей;
– Данилов Игорь – сломаны ребра, перебиты руки;
– Алексеев Олег – инвалид, остался без глаза;
– Бердюгин Сергей – умер от причиненных ему телесных
повреждений…
Остальных тоже сильно избивали, Андрея Яковенко подвергали моральным издевательствам и унижениям, играя на том, что у него жена и ребенок, с которыми тоже "может что-то случиться"…
И подумать только: все это делается ради процветания ничтожной кучки "новых украинцев", обогатившихся за счет ограбления трудящихся!.. Впрочем, к ним можно добавить еще прослойку продажных госчиновников, обслуживающих эту власть и спокойно наблюдающих гибель собственного народа.… Вот, пожалуй, и все. Защищая интересы этой горстки людей, "правоохранители" убивали и калечили молодых революционеров. И сейчас продолжают убивать и калечить. Причем, не только на Украине.
Я не выполнил того, что мне велел полковник Герасименко. Сидя перед телекамерой, я сказал, что считаю себя советским человеком, а навязанное нам буржуазное общество, в котором мне пришлось жить последние десять с лишним лет, не имеет права на существование. Герасименко это слышал. Остальные мои товарищи высказались в таком же духе. Примеры отступничества от своих взглядов у некоторых членов нашей группы появились позже…
После ознакомления полтавский следак Пилипенко, у которого я числился подопечным, формально задал вопрос, согласен ли я с предъявленным текстом окончательного обвинения. Я ответил, что далеко не со всеми пунктами обвинения могу согласиться. Он предоставил мне возможность сделать об этом собственноручную запись. Я написал, что признаю факты распространения листовок и хранения литературы по месту своего временного проживания в г. Одессе, а также факт недонесения по николаевскому инциденту, когда обстреляли милиционеров, остальных обвинений не признаю. И хорошо, что я смог тогда все это написать! Впоследствии очень пригодилось.
Вообще, предъявление нам всем окончательного обвинения и ознакомление с материалами дела было одним из самых драматических моментов предварительного следствия.
А теперь остановлюсь на более приятных моментах. Да, они тоже были, как это ни покажется странным! Особенно в последний месяц выездов на СБУ. Благодаря этим поездкам я, наконец, получил возможность полноценного общения почти со всеми товарищами, проходящими по делу № 144.
Сложнее обстояло дело с Андреем Яковенко… Его СБУ решило пустить по нашему делу «паровозом», то есть главарем и организатором всех «преступных антиконституционных деяний». Поэтому его возили всегда отдельно от остальных, в специальном отсеке – «стакане», о коем я уже тут упоминал. Однажды мне удалось быстро переговорить с Андреем на «привратке», т.е. у ворот тюрьмы, перед самым выездом. Он спросил: «Женя, ты не против меня?». Я ответил, что ничего против него не имею и иметь не могу. В тот период Андрея «защищала», если только это можно назвать защитой, скандально известная в Одессе адвокатесса Корыстовская. При составлении ходатайства об изменении своему подзащитному меры пресечения, она мотивировала это тем, что Андрей, мол, «чистый политик», зато все мы, остальные – обыкновенные бандиты-уголовники, не имеющие никакого отношения к политическим партиям и движениям Украины, и только прикрываемся коммунистическими идеалами. Разумеется, под этим ходатайством не стояла, рядом с подписью адвоката, подпись обвиняемого. Этот фортель был выкинут адвокатессой вообще без согласования с Яковенко и его близкими. Но, само собою, разумеется также и то, что СБУшники не замедлили воспользоваться моментом: всем нам они показали это ходатайство Корыстовской, сопроводив собственными комментариями. Должен признать, что у некоторых ребят это вызвало неоднозначную реакцию.… И Яковенко об этом знал (надо полагать, те же следователи и постарались, чтобы ему стало известно). Понятно, что Андрей очень переживал. Но большая часть группы, в том числе мы с Герасимовым, восприняли это все, как провокацию («галимую СБУшную синягу»).
А на обратном пути Андрея неожиданно посадили вместе со всеми, и мы, наконец, смогли нормально переговорить. Андрей предлагал мне и Сереже Бердюгину «пойти в отказ» по листовкам, в надежде, что это облегчит нашу участь. Говорил, что они с Герасимовым вдвоем за это ответят. Но мы с Сергеем решили не отрицать эпизод с листовками, а использовать его для того, чтобы высказаться в суде, разъяснив свои взгляды и мотивы, коими мы руководствовались в своих действиях. Андрей был настроен тогда довольно оптимистично, говорил, что у нас есть шансы развалить обвинение в суде и выйти на свободу, чтобы продолжить борьбу. Хотелось верить, что это реально…
К лету 2003 года я уже успел соскучиться по женскому обществу, а тут, на выезде, имел возможность хотя бы посмотреть на девчонок и пообщаться через решетку. (Девчонки, естественно, тоже были арестантки). Моей хорошей знакомой стала сама «смотрящая» за женским 5-м корпусом ОСИ-21, которую звали Диана. «Смотрящий за корпусом» – главный авторитет в тюремном самоуправлении зеков, допускаемом администрацией тюрьмы. Диана была красивая молодая женщина примерно моих лет. Обвинялась она в краже. С нею в Жовтневый районный суд г. Одессы катался и ее подельник, судя по наколкам – вор-рецидивист. А до ареста Диана была стриптизершей в одном из одесских баров. Нашей группе она искренне сочувствовала, давала нашим ребятам сигареты.
Как я потом узнал, освободилась Диана раньше меня, где-то в начале 2004 года. Ее подельник все взял на себя, как он пообещал ей в «воронке», а Диана вернулась к своему малолетнему сыну. Вязли ли ее на прежнюю работу – не знаю. Узнав о том, что я дружески общался с красавицей Дианой, Андрей Яковенко пошутил: «Ну, ты орел! Личную жизнь устраиваешь прямо в тюрьме!».
Еще с нами каталась на СБУ китаянка Лиля. Сначала мы даже думали, что она «наша», кореянка или бурятка, настолько хорошо она говорила по-русски. На самом деле она уже давно проживала на Украине, и даже свое имя переиначила немножко на русский лад. По словам Лили, ее обвиняли в незаконном пересечении границы. Она сразу стала объектом шуток со стороны зеков, но шуток незлых. Однажды ей предложили назвать, какие новые русские слова она узнала в тюрьме. Лиля назвала слова «решка» и «дючка», все долго смеялись – настолько забавно у нее это прозвучало. «Решка» – это решетка в камере, а «дючкой» сейчас называется параша, туалет.
Еще запомнился случай, когда у меня уже забрали тома уголовного дела, с которыми я знакомился, но отправлять обратно на СИЗО не спешили. Со мной в кабинете находился молодой конвоир по имени Илья. Илья сказал, что помнит меня еще по тому первому зимнему дню, когда я был еще не арестован, а только задержан, и он передавал меня в лапы николаевского «Беркута». Претензий лично к нему у меня, конечно, не было, он тогда просто исполнил свою работу.… Теперь Илья спрашивал у меня: «А что будет, если вы, комсомольцы, придете к власти? Как вы поступите с нами, жандармами?». Я ему ответил, что нормальным людям, таким, как он, ничего не будет… Только ему придется конвоировать уже не нас, а наших классовых врагов, в том числе тех, кто нас закрывал и судил при буржуазном режиме. Илья попросил рассказать историю образования Приднестровской Молдавской Республики. Я ему рассказывал два часа. Он оказался очень внимательным и благодарным слушателем.
К сожалению, не все конвоиры были такими, как Илья. И это понятно. Режиму не нужны думающие сотрудники правоохранительных органов, им нужны роботы-исполнители. Но, поскольку делать железных роботов слишком дорого, штампуют их из живых людей. Настоящий робот хотя бы не хамит.… А из этих – многие частенько хамили, а также говорили, что, если бы не приказ взять нас живыми, им было бы проще всех нас перестрелять на месте.
Адвокат Хомченко тогда впервые раскрыл свою антисоветскую и антикоммунистическую сущность. На перекурах он нам с Сашей Герасимовым (поскольку, мы оба являлись его подзащитными) пытался доказать несостоятельность наших убеждений. Призывал нас покаяться, уверял, что тогда нам меньше дадут. Но в то время еще жив был Сергей Бердюгин, а поэтому об освобождении кого-либо из нашей группы не могло быть речи… (Это потом, после скандала, связанного с его смертью, власти решили изобразить «гуманность» и выпустить хоть кого-нибудь). Мы с Хомченко спорили и даже ругались.
Завершающим аккордом послужило сообщение в начале июля 2003 года по национальному радио Украины об окончании следствия по делу «банды комсомольцев». Самое главное – в радиопередаче упор все-таки делался на политическую сторону обвинения: Революция, возрождение Советского Союза, возврат к социализму и т.п. Страна, наконец, узнала о нас! Пусть даже из уст буржуазных СМИ.
-
5. ЭТАП НА ОДЕССУ. «СТОЛЫПИН».
Перед тем, как отправить на этап, меня поместили в пересыльный боксик, где я пробыл около часа. Там уже находились двое: старый зек на одной ноге, с костылем, и совсем молодой, в черной зековской робе. Старого звали Валентин, а молодого – даже не помню, как.
Помню, что молодой оказался родом из Львовской области и сидел уже семь лет за разбой. До конца срока ему оставалось три года. С ними я общался до самого отправления; рассказал им немного о себе и о том, как сюда попал. Молодой сначала, по моей манере разговора, решил, что я верю в бога. Я пояснил, что, прежде чем сесть, довольно долго учился… Зеки заметили, что, действительно, в последнее время в местах лишения свободы грамотных становится все больше и больше. Это, с другой стороны, даже хорошо, потому что грамотные помогают другим зекам писать жалобы, ходатайства, заявления – в общем, оказывают интеллектуальную помощь своим товарищам по несчастью.
Также я узнал, что молодой живет на зоне «козлом». Стал расспрашивать о жизни на зоне. Оба успокаивали, что, мол, бояться зоны не надо. «Там тоже есть своя жизнь», – заявили они даже в один голос. В то же время, ничего хорошего о местах лишения свободы я от них не услышал. «Козел» несколько раз сидел там в ШИЗО (штрафном изоляторе), где мусора его время от времени «прессовали». От него же я впервые услышал о так называемых «масках», которые заезжают на зону раза два в год и избивают зеков, причем – очень сильно и всех подряд.
Кроме всего, «козел» нажил там туберкулез. Лечение проходил в больнице Николаевского СИЗО, и теперь вез с собой кучу таблеток. Меня он специально предупредил, чтобы я на этапе с ним не общался, т.к. у него серьезные проблемы с другими зеками. На зоне, куда он возвращался, у него произошел конфликт со смотрящим, который объявил этого несчастного «козла» – «петухом». И все поверили.
Тут в разговор вступил Валентин и сказал, что в больнице они лежали вместе, «козел» ему все рассказал, и Валентин точно знает, что «козел» – не «петух». Такое на зоне часто случается, когда человека «объявляют не по масти», и он потом страдает до конца срока. Я вскоре убедился, что это правда.
Я спросил молодого, где он так хорошо научился говорить по-русски. Он объяснил, что хотя и с Западной Украины и украинский язык знает хорошо, но русский для него родной, потому что сам он – поляк по отцу, а мать у него – русская.
Старый Валентин сидел за кражу три года, скоро уже должен был освобождаться. Я еще удивился, как это он мог с одной ногой залезать в квартиры через окно? За такую ловкость стоило бы наградить, а не сажать в тюрьму! Но, оказалось, Валентин потерял ногу уже на зоне. Тоже информация к размышлению…
Валентина я больше не видел никогда, а вот того молодого заключенного-туберкулезника мне еще предстояло встретить.… Причем – при более трагических обстоятельствах.
Наконец дверь боксика открылась, и меня вывели в обысковую комнату. Валентин и «козел» остались.
Обыскивали меня с особым пристрастием. Притом, не только тюремные мусора. Им помогали мои «старые знакомые» – конвоиры из СБУ. Они порвали мою тетрадку, где Вова Заяц записал мне на память слова песни Михаила Круга "Владимирский централ". А конвойный Даня, который раньше уже наезжал на меня в СБУ по поводу того, что я при задержании дрался с "беркутами", на этот раз официально предупредил, сказав, что мы все "отмороженные", но солдаты на этапе – еще более "отмороженные", и чтобы я не вздумал там "наворачивать", то есть конфликтовать с конвоем, иначе меня привезут в Одессу покалеченным. А я и сам в этом не сомневался! Та я этому Дане и сказал.
Затем меня снова завели в боксик, но в другой – размером побольше. Вначале народу там было мало. Ко мне подошел один маленький старичок и попросил у меня хлеба. Его "закрыли" на два года за мелкую кражу. Я, когда давал хлеб, еще сказал, что ему надо дома внуков нянчить, а не в тюрьме сидеть.
Но постепенно этот боксик тоже стал наполняться зеками. Вскоре стало нечем дышать, т.к. многие курили. В прошлый раз мне уже пришлось сидеть с наркоманами, которые тоже курят, как паровозы… Конченые люди!
Увидев деда, с которым я только что разговаривал, кто-то закричал: "Так ведь он "обиженный"!". Дед испуганно забился в угол и начал как-то оправдываться. "Замолчи, сука!" – заорал на него какой-то злой зек. Я сначала не понял – откуда у окружающих такая неприязнь к этому несчастному маленькому старичку?.. Решил поинтересоваться у людей. Один рыжий арестант рассказал мне его историю.
По его словам, когда дед еще только "заехал на осужденку", то сразу стал искать покурить. Сокамерник дал ему сигарету и свой мундштук. Мундштуки для сигарет без фильтра зеки делают сами – из авторучек. Но, едва дед успел закурить, как вся камера набросилась на него с криком: "У кого ты взял?! Это же "петух"!". Потом деда избили ногами и загнали под нару. Так он стал "обиженным" – за контакт с "петухом". У "петуха" ничего нельзя брать! Можно лишь давать – если не жалко, но обратно не забирать. Вот только почему эта дурная хата не предупредила деда – непонятно. Заступаться за "обиженных" никто не имеет права, чтобы самому не оказаться в их числе. В условиях заключения я мог только посочувствовать несчастному деду…
Но вот всех начали выводить к "воронку". Когда зеки при выходе называли свою фамилию и год рождения, я узнал, что наш "дед" всего только 1953 года рождения! А выглядел много старше…
Во дворе СИЗО уже стоял наготове взвод солдат ВВ с автоматами. Наступил поздний вечер, но "привратка" (въезд в тюрьму) была ярко освещена. "Воронок", в котором мне предстояло ехать до ж/д вокзала, состоял из двух отделений. В самое дальнее поместили того "обиженного". Меня с другими зеками посадили в то, что поближе к выходу. В проходе разместился конвой. Но мне запретили разговаривать с попутчиками и посадили на некотором расстоянии от них, рядом с зарешеченной дверью, приковав к решетке "браслетом". Потом ненадолго оставили одних.
– Ты чего, обиженный что ли? – спросили зеки.
Это были, в основном, пожилые, на вид – вполне нормальные люди. Я ответил им, что я никакой не "обиженный", и что с прошлым у меня все в порядке, просто я – политический заключенный, и мусора не хотят, чтобы я общался с другими. Сразу все вопросы отпали.
Но тут запрыгнул в машину конвой – и мы поехали.
Ехали довольно долго. Зеки о чем-то тихо переговаривались. В машине царил полумрак. Старик жаловался конвойным на судьбу из своей "конуры", а те смеялись над ним…
Наконец, вокзал. Мои конвоиры спрашивают кого-то на улице: "Кого первым выгружать?", – и я слышу, как ему отвечают: "Выгружай партизана!". Так я узнал, как они нас называют между собою.
До арестантского вагона, который назывался "столыпин", пришлось бежать 20 м по перрону сквозь строй автоматчиков, под лай разъяренных сторожевых псов, рискуя в любую минуту быть укушенным. Но кое-как удалось этого избежать – и вот я в вагоне. Впереди – обычный узкий коридор, справа – клетки-купе. Возле одной из них – молодой солдат-конвоир с ключами. "Иди сюда!" – кричит он мне. Я добираюсь до своего "купе". Хорошо еще, что вещей при мне было мало… Зеку вообще не надо "лишака"… Да и не только зеку!
Внизу находились две деревянные скамьи, как в обычном вагоне. Сверху – тоже деревянные полки, но соединенные еще и специальной платформой, так что оставался только маленький лаз, по которому можно забраться на второй ярус. Можно, но не нужно. Наверху, как я понял, ездит "блатота" – привилегированные зеки. По крайней мере, как обстояло дело в нашем вагоне.
Следующим за мной бежал все тот же самый дед. Подбежав к солдату, он снова начал плакать, что он "обиженный"… "Я сейчас тебя так обижу!.." – заорал на него солдат и убедительно потряс связкой ключей. Дед быстро нырнул в соседнее купе.
Тут и мое купе начало быстро заполняться этапщиками. Я услышал, что мы будем ехать в составе поезда "Москва-Одесса", проходящем через г. Николаев. "Столыпин" был прицепным вагоном.
Неожиданно конвойным стукнуло в голову опять перевести к нам "обиженного". Дед не вошел, а влетел в купе головой вперед от пинка того самого злого зека, который орал на него еще в боксе. Потом зашел и тот молодой человек, с которым я общался перед обыском. Все сразу закричали: "А вот еще один "петух"!". Он молча сел на корточки. Кто-то, наступив ему на плечо, полез наверх, – он ничего не сказал. Старый "обиженный", прижавшись в углу, без остановки продолжал жаловаться на судьбу.… На него начали орать матом. Я закричал конвойным: "Да выведите его куда-нибудь!". Кто-то меня поддержал и тоже стал звать конвоиров. Наконец, этих двух несчастных от нас забрали.
Потом всех по очереди сводили в туалет. При этом я видел, как по вагону провели моего подельника Зинченко Богдана.
Окна в вагоне были наглухо задраены, совершенно невозможно было ничего разглядеть, что делается на воле. Когда поезд тронулся, нас предупредили, что теперь в туалет до Одессы уже никого не пустят, а если кому-то приспичит "сходить по-малому", так на то есть пластмассовые бутылки… Бутылки у меня были: одна – пустая, другая – с водой. Их должен иметь каждый зек-этапщик.
По соседству с нами ехали женщины-заключенные, или "телки". С ними всю дорогу общались блатные с верхней полки. Меня конвойные сначала заставили сесть около решетки, очевидно, чтобы был на глазах, но потом постепенно забыли о моем существовании. Со мной всю дорогу общался один пожилой зек - давал мне некоторые советы на будущее.… Уж не помню, какие.
Ночью на "факелах" мужики внизу заваривали чифир и подтягивали меня. "Факел" можно сделать из старого полотенца и пакета, и, пока он медленно горит, вскипятить на нем небольшую алюминиевую кружку чаю.
Ехали мы до Одессы в общей сложности семь часов. Остановок было мало. Где-то на середине пути, на станции "Новая Одесса", вывели много зеков, - в том числе и из моего купе, с нижнего яруса. После этого я смог даже лечь поспать.
Ночью несчастный "обиженный" дед, которому дали погоняло "Бабушка", прошел по коридору и собрал бутылки с мочой. При этом его материли все, кому не лень. В местах лишения свободы зеки дают "петухам" и "обиженным" женские клички.
…Проснулся, когда было уже светло. Пожилого мужика, дававшего мне советы, уже не было - "сошел" раньше. Поезд шел по Одессе. Я это понял, когда сквозь оконную щель разглядел строения станции "Одесса-Поездная". Грустно было сознавать, что на сей раз я приехал не в город Одессу, по которому за два месяца заключения успел соскучиться, а в Одесский централ. А это "две большие разницы", как говорят одесситы.
Но вот поезд остановился. Наш вагон отцепили и отогнали на запасной путь. Потом долго ничего не происходило. Я уже успел всухомятку съесть свою вермишель-мивину. Неожиданно я услышал, как кто-то громко застонал… Недалеко от нас находилось отдельное купе для "обиженных", стон донесся именно с той стороны. Солдаты-конвоиры бросились туда, началась какая-то суета…
Как я понял - наглотался таблеток тот парень-туберкулезник, с которые я только вчера общался перед выездом на этап. Теперь ему было очень плохо. Парня занесли в женское купе, где ему "телки" пытались оказать помощь. Было слышно, как "телки" старались всунуть ему в рот ложку и кричали: «Да открой рот, петух!».
Потом я видел, как его выносили. Лицо молодого человека посинело, он не подавал никаких признаков жизни.… Таким я его и запомнил. Он решил лучше умереть, чем терпеть незаслуженный позор.
Сначала из вагона вывели "телок". Одна девчонка, самая молодая, подошла к нашему купе и сказала: "Мальчишки, пока!". Мы пытались ненадолго задержать ее около решетки, чтобы "побазарить", но не получилось - конвоиры не дали нам такой радости. "Воронок" ждал у самых дверей вагона. Я сразу попал в толпу зеков, этапируемых в Одесский СИЗО – ОСИ-21. А некоторых этапщиков посадили в другие машины и увезли сразу на городские зоны - № 51 и № 14.
Рядом со мной оказался мой подельник Богдан, и мы с ним общались всю дорогу. Но ехать с вокзала до СИЗО пришлось недолго. Я даже не заметил, как мы въехали в ворота тюрьмы. Понял, что прибыли, только услышав звук открываемой решетки и приказ: "Выходить по одному!". Так, в День Советской Армии – 23 февраля 2003 года, я познакомился с Одесской следственной тюрьмой, где мне предстояло провести почти полтора года…
-
6. ОДЕССКИЙ ЦЕНТРАЛ
(23.02.2003 - 19.07.2004)
При входе на привратку какие-то спецназовцы, пробегая мимо, сорвали с меня шапку. Видите ли, надо ее снимать в помещении!.. Как и в Николаеве, вновь прибывших поставили лицом к стене. Рядом со мной стоял Богдан Зинченко. Я пытался продолжить с ним беседу, начатую в машине, но один из вертухаев заорал и сразу же отвел меня в местный боксик. Боксик был маленький, наподобие стакана, а дверь – железная, так что я ничего не видел, что делается в коридоре. У стены оказалась скамейка, на которую я и сел. Я был один.
Сидеть пришлось долго. Захотелось нестерпимо в туалет. Я принялся барабанить в дверь и требовать, чтобы вывели по нужде (параш в одесских боксиках вообще нет). Мне из-за двери отвечали "сейчас!", но никто не открывал. Не знаю, что бы я стал делать, если бы не последняя бутылка с водой. Воду я допил, а бутылку – использовал. Что ж, каждый уважающий себя зек должен уметь выкручиваться из любого положения!
Ждать потом пришлось еще около часа. Наконец, вывели в обысковую. Обыск вещей и личный досмотр проводили сотрудники изолятора и какие-то люди в масках, похожие на тех молодцов, которые сорвали с меня шапку при входе в изолятор. Это и оказались те, кого называют «маски-шоу». Откормленные, наглые и дикие украинские дармоеды раздевали зеков догола, заставляли голыми делать приседания, заглядывали в рот, как неграм из «Хижины дяди Тома». И это были еще цветочки! Я потом узнал, что они и на большее способны.
Рядом со мной раздевали Зинченко. Он еще спрашивал вертухаев, почему нас привезли в обычный изолятор, а не на СБУ? Богдан находился там в первые дни своего задержания и успел оценить СБУшный изолятор по достоинству. "А ты что, особенным себя считаешь?" – ехидно спросил охранник. Чисто по-одесски – вопросом на вопрос.
Потом нас с Зинченко надолго развели в разные стороны. Всех пацанов повели в галерею – так здесь называется подземный переход на корпуса, а меня один из сотрудников изолятора без всяких мер предосторожности повел на корпус через тюремный двор. Я успел заметить, что день выдался морозный и солнечный. Тюрьма состояла из нескольких корпусов и была размерами больше Николаевской. Во дворе никого не было. Конвоир традиционно спросил, за что меня взяли. Был он лет на 10 старше меня. Но когда я попытался кое-что ему объяснить, он оказался таким же темным, как и большинство молодых парней его профессии. Просто не захотел ни во что вникать. Привел он меня на 4-й корпус и передал наверх. Другой вертухай отвел меня на 4-й этаж. Там меня ждала камера № 362 или «три-шесть-два» – так здесь у зеков принято говорить. Так и вызывать проще.
Дверь передо мной открыли, я вошел в хату, и дверь позади захлопнулась. В камере на меня смотрели трое перепуганных пацанов. Было воскресенье.… Как я потом узнал, обычно в выходные дни новенькие не заезжают. Но испугались они не только по этой причине. Я вскоре все выяснил.
После «немой сцены» мы познакомились. В камере 362 сидели двое совсем молодых ребят: один – за наркотики, другой – за угон машины, и средних лет армянин с большой бородой, которого все так и звали – «Ара». В первый день я с ними много не разговаривал.… С дороги я очень устал, и у меня, по всем воровским «понятиям», было законное право лечь и поспать. В камере я увидел четыре нары, одна была свободна – я на нее и лег. Постель у меня была своя – передали еще в Николаеве. И только к вечеру я проснулся и осмотрелся.
Хата своим видом напоминала все тот же столыпинский вагон. Потолок был округлым. Кроме нар здесь находился «общак» – стол из железа, приваренный прямо около параши. Общак выполнял и роль тумбочки для продуктов. Параша не имела такого цивилизованного вида, как в Николаеве. На ней также стояла с одной стороны железная перегородка, но слива как такового не было. В любом случае, прежде чем туда идти, надо было набирать из крана воды в раковину. Дырку в раковине затыкали специально приготовленной затычкой (ее можно сделать из пробки от пластиковой бутылки, обмотанной тряпкой). Обрезанная бутылка для слива стояла тут же. Так было и на ИВС в Николаеве. Но в Николаеве хоть хаты большие! Здесь же была своя одесская специфика сидения в тесной, как шкаф, камере, и часто с очень неприятными людьми. И так – много дней и месяцев… Неохота об этом даже вспоминать, – но надо. А вообще, вспоминать – это, все-таки лучше, чем претерпевать все это в действительности.
При походе на парашу по-большому, следовало еще открывать окно, даже если зима, и запаливать «факел» из свернутой в трубку туалетной бумаги, чтобы перебить неприятный запах. При том не забыть прикрываться «парусом». Но в хате «три-шесть-два» парус сорвали «маски-шоу» за день до моего прибытия. Поэтому здешние зеки и были такие перепуганные. «Маски» сорвали также все вырезки из журналов со стен, перевернули всю хату, а новых сокамерников моих слегка «прессанули». Пришлось мне свою простынь отдать на «парус», тем более что я тут получил казенную. Выдали и посуду.
Кроме чая и сигарет у моих сокамерников ничего не было. Принесли баланду. В Николаеве гороховый суп и борщ были лучше. Хлеб здесь тоже был ниже среднего, но тогда его еще можно было есть…
…Следует заметить (не к столу будь сказано), что "парус" на тюрьме - обязательная часть параши. Долго сидящие зеки используют его еще и для занятия онанизмом. Да простит меня читатель за такие подробности! И это здесь делается вполне легально. Не надо только этим заниматься на наре – пожалуйста, есть параша! А "парус" все прикрывает. Парашу моют все – это не в западло.
Ночью я спал, укрывшись курткой, и с шапкой на голове (хорошо, что ее совсем не отобрали). Такой сырости, как в Николаеве, здесь не было, но холод – тот же. Из отопительных приборов наличествовала одна вертикальная труба. По ней, как по телефону, можно было общаться с соседями третьего и второго этажа, но тепла от нее было очень мало. Окно состояло из тоненькой одинарной рамы с частично выбитым стеклом, недостаток стекла восполнялся полиэтиленом. Иногда в окно задувал ветер – тогда становилось еще холоднее. Зато на подоконнике было достаточно места, чтобы размещать там скоропортящиеся продукты, как в холодильнике. Там же лежали и мыльно-рыльные принадлежности. А кое-что можно было положить и за раму. За рамой находилась толстая решетка, которую пацаны называли «катькой» – по легенде, решетка была поставлена еще при Екатерине II. Тюрьма и в самом деле была старая.… Не исключено, что в этих стенах томились еще народовольцы и революционеры-большевики. Теперь наступила наша очередь!
За «катькой» виднелась еще одна внешняя решетка. В общем, в ХХ-ХХI вв. уже все предусмотрели! И приняли меры, чтобы никак нельзя было отсюда убежать.
Все это хозяйство в совокупности именовалось «решкой». За «решкой» просматривался тюремный двор, первый корпус – для осужденных, девятиэтажное огромное здание – «пароход», трамвайная остановка на
ул. Бреуса.… А за ней – даже тот двухэтажный старый дом, где комсомолки Лера и Таня снимали квартиру у одной капризной старухи! На этот дом я часто потом смотрел из тюремного окна.
После освобождения мне рассказали, как там иногда ночами готовили передачи для нас, политзаключенных. Делалось это, обычно, поздно вечером или ночью, чтобы не успела испортиться полбаса и завянуть свежая капуста с морковкой; кроме того, днем девушкам было просто некогда. По правилам, вывешенным в передаточной комнате СИЗО, следовало заранее снять бумажку с каждого бульонного кубика и фантик с каждой конфеты. Лера и Таня «ошкуривали» эти кубики и приговаривали: «Посильная помощь партизанам – долг каждой советской женщины…». А в 5-6 часов утра они уже шли с огромными сумками к дверям нашего печального заведения – занимать очередь.
Еще тяжелее пришлось тем, кто жил далеко от изолятора, например – близким Андрея Яковенко…
Девятиэтажку зеки назвали «пароходом», поскольку «пристанью» являлась сама тюрьма. А «морем» была свобода! На «пароходе» время от времени появлялись какие-то «телки» и «валали» (сильно кричали) на тюрьму. Так они передавали приветы и утешали своих возлюбленных, сидевших здесь. Пока им это не надоедало…
У Ары на свободе тоже была сожительница. Сам он был типичнейший одесский барыга, торговал чем-то на одном из городских рынков. Ведь Одесса – город-базар. «Закрыли» его за изготовление фальшивых гривен. Он был первым, которого при мне бросила женщина. Как он переживал!.. Но, признаюсь, мне его не было жалко. Именно потому, что он барыга по жизни. Потом я еще много раз сталкивался с подобными случаями. Зеков на свободе их «телки» долго не ждут. «Сел в тюрьму – меняй жену!» – так зеки и говорят. И это правда. Редко какая женщина на свободе дожидается своего мужа или возлюбленного (уж не говоря о сохранении ему абсолютной верности). С откатом нашего общества назад, к капитализму, пошатнулись и нравственные устои… Прав был николаевский опер, который сказал, что в тюрьме я лучше узнаю современную жизнь, чем за 30 лет работы и учебы на воле! Еще я часто вспоминал надпись на стене пересыльного боксика: «Любви достойна только мать – она одна умеет ждать!». Комментарии излишни.
Тем временем у меня закончилась зубная паста. Я попросил утром у барыги Ары разрешения попользоваться его тюбиком до передачи, на что этот чмырь заявил: «На тюрьме 70% людей живут без зубной пасты». Я подумал: ну и черт же с тобой!
Поначалу тут все решили, будто я – «сирота», которого никто не «греет». «Сиротой» мне пришлось ходить примерно месяц. Но это еще не самое страшное в жизни.
Надо признаться, что первые несколько месяцев в Одесском централе мне дались тяжело. Наступила какая-то апатия.… А это в тюремных условиях недопустимо. На свободе человек может выбрать свой круг общения, уйти от людей, которые ему неприятны. В тюрьме сокамерников не выбираешь. Сюда следует «заезжать» не только морально, но и информационно подготовленным революционером. Попавший в неволю наш человек должен знать, что его ожидает. И знать, как себя правильно вести. На свободе можно «отморозиться» и ничего о себе не рассказывать, вообще не разговаривать с соседями или с попутчиками. В тюрьме это не проходит. Здесь не надо никого переубеждать, но отстаивать свою точку зрения следует до конца, и, если надо, даже подраться. Да, только так здесь и можно жить! Как сказал один мой знакомый: на митинге можно перестать с кем-то спорить и отойти к своей группе, а здесь из камеры никуда не уйдешь. А отношения с сокамерниками в первое время у меня здесь не складывались, поэтому первые несколько месяцев я провел в постоянном напряжении. Правда, чифирили мы независимо от этого – вместе. Когда я заехал, то по традиции вечером пацаны сварили чифир и мы чифирнули за мой приезд. Как и всех, меня перед этим спросили: «С прошлым все нормально?». Я сказал: «Да». Под «нормальным прошлым» подразумевается традиционная сексуальная ориентация, отсутствие склонности к извращениям и отсутствие заразных болезней. Если у тебя ориентация традиционная, ты не «петух», не «обиженный» и ничем таким не страдаешь, – значит, «с прошлым» у тебя порядок.
В этой хате тоже имели иголку, и тоже прятали. Нитки выдергивали из носков. Ногти стригли «моечками» – лезвиями от бритвенных одноразовых станков. «Моечки» использовались и для других целей в быту.
В 2003 году, зимой и весной, здесь были «маски», которые постоянно жили на тюрьме, до следующей командировки. Целыми днями они бродили по тюремному двору, бухали по углам, обыскивали этапщиков на привратке и иногда проводили шмоны по тюрьме. Особенно доставалось от них осужденным. Еще я слышал, что на украинских зонах «маскам», при избиении зеков, допускается 1% смертности.… Вполне на законном основании!
Сами эти «маски» были из Днепропетровска. А одесские в это время могли «наворачивать» в другом городе Украины. Так им даже удобнее – еще меньше ответственности.
Все время, пока я сидел в этой хате – до мая 2003 года – контингент в ней постоянно менялся. Время от времени к нам заезжал «пятый». Обычно это был зек-этапщик, которого вскоре забирали. Ненадолго могли забросить также наказанного, который чем-то не угодил тюремной администрации. Люди были самые разные, от того и обстановка в хате часто была нервозной. «Пятый» обычно спал на полу на скатке или тусовался всю ночь по хате, пока ему кто-то утром не уступал место на наре. Ни радио, ни телевизора, ни даже книг до апреля месяца у нас не было. Лишь в середине апреля пожилая библиотекарша занесла в камеру довольно приличные книги, а также у нас через «козлов» появился «балабол» – радиоточка, где «крутились» музыкальные передачи.
Гулять я выходил каждый день на один час в прогулочный дворик, который размерами был не больше камеры – не хватало лишь нар и общака.
В начале марта молодой выводной повел меня на дактилоскопирование. Я обратил внимание, что нас здесь сильно боятся.… Сначала открыли кормушку, я вытянул туда руки, так, чтобы они были за спиной, и лишь после того, как мне их заковали браслетами, дверь «раскоцали». По пути «на круг» (место, где сходятся все корпуса и где находятся библиотека и админкабинеты) выводной спросил: «Вы – гражданин России?». Я ответил: «Нет, я – гражданин Приднестровской Молдавской Республики. Но мы с вами родились в одной стране – в Советском Союзе!». «Еще неизвестно, в какой стране мы умрем!», - заметил охранник. Мне, разумеется, хотелось бы верить, что умирать я буду уже на территории моей возрожденной Родины. Сейчас, после освобождения, мне это кажется вполне реальным…
Свое тридцатилетие я встретил за решеткой. Так была названа и статья в оппозиционной приднестровской газете «Глас народа», опубликованная в марте 2003 г. и посвященная моей персоне. Я прочел ее полтора года спустя. Статья мне понравилась, только жаль, что товарищи никак не могли мне передать ту газету в изолятор… Она была бы для меня большой моральной поддержкой!..
Мой юбилей в местах лишения свободы прошел более чем скромно. Надо отдать должное этим уголовникам, с которыми я поневоле делил тюремную камеру: несмотря на все свои «заморочки» они все-таки уделили мне внимание в этот день. Утром 6 марта Ара разбудил меня со словами: «Вставай, именинник, чифирить будем!». Мы с Арой и уголовником Рыжим выпили чифиру, пацаны пожелали мне здоровья и скорейшего освобождения – обычные пожелания в этих местах. Вот и весь юбилей.
Передача ко мне зашла только две недели спустя, но это было уже неактуально.
Проверки здесь проводились в 9 утра и в 9 вечера. Подъем объявлялся в 6 утра, но чисто формально. Главное было – забрать хлеб на кормушке и съесть завтрак, если проголодался, а потом можно спать дальше. Но перед проверкой требовалось, чтобы нары были заправлены, имели аккуратный вид, а зеки стояли по стойке «смирно». Перед проверкой спящего сокамерника надо разбудить обязательно, прежде чем вертухаи подойдут к хате. Устного доклада от нас в Одесском централе никто не требовал.
Еще я узнал, что здесь, в ОСИ-21, есть смена охранников, прозванная «комсомольской». Почему зеки ее так назвали? Я этим вопросом сразу заинтересовался. Оказалось – так назвали их за строгое соблюдение устава внутренней службы. Многие из «комсомольской смены» прошли Афган. У них ничего нельзя было нарушать. На их смене сразу прекращалась всякая «движуха», никто не обращался в другие хаты с какими-то просьбами, не общался с соседями. Если кто просыпал проверку, обычные вертухаи выбрасывали их скатки на продол (в коридор) до вечера, а эти – могли забрать на карцер, в лучшем случае – наградить дубиналом.
В марте я познакомился со старшим их смены, которого так и звали – «Комсомолец». Перовое знакомство получилось не слишком приятным. Старший был очень молод, амбициозен, высокомерен, судя по всему – карьерист. Войдя в хату средь беда дня вместе с другими вертухаями, он сразу стал меня спрашивать, кто я, откуда, за что сижу. Я ответил, что я – политзаключенный, участник коммунистического движения Одессы.
– Ты не одессит, я знаю! – злорадно воскликнул «комсюк», и вынул из общака заточку из супинатора, которую пацаны плохо затупиковали.
…Вообще-то супинаторы, как металлические предметы, из которых можно делать заточки, сразу изымаются из арестантских сапог. Мои сапоги порвали в поисках супинаторов еще на Николаевском ИВС. А тут кому-то удалось протащить супинатор в камеру – и отобрали! Обидно… Правда, в тот раз охранники никого не наказали.
Год спустя, когда уже вся Одесская тюрьма знала, что мы – настоящие комсомольцы, этой смене было такое сходство прозвища «по приколу» и они относились к нашей группе довольно-таки лояльно.
Весной 2003 года я окончательно перестал воспринимать свое заключение, как экскурсию. Все тюремное успело уже дико надоесть. Мучительно хотелось на волю. Время текло невероятно медленно, в два раза медленнее, чем на свободе! Полтора года заключения мне показались тремя годами. И, хотя Ара был неприятным типом, мне все-таки запомнились его слова: «Сюда очень легко попасть, а отсюда потом очень трудно выбраться». Сам он уже сидел раньше на зоне, переболел там туберкулезом и дышал со свистом в легких. Мне иногда казалось, что я вообще никогда не выйду. И это страшно…
«Маски» уехали в начале мая. Перед отъездом они прошлись по корпусам во время вечерней проверки и немного попугали бедных зеков своим свирепым видом. После их отъезда в должность заступил новый «хозяин» – начальник тюрьмы.
Кто демонстративно не хотел знать весь этот мусорской «движ», так это мой подельник Артем! Он просто говорил: «А я не разбираюсь в этих сменах, мне все равно».
В конце мая 2003 года меня перекинули на второй этаж, в хату
№ 138. Именно там и случился у меня тяжелый конфликт с одним подонком с редкой украинской фамилией – Доля. Непримиримые идеологические расхождения и просто личная неприязнь довели до драки.
Остальные, кто сидел в этой хате, были относительно нормальными пацанами, но все боялись Доли. Не хочу вешать себе незаслуженную медаль – я и сам его вначале боялся. Кто-то вложил в руки этому гаду страшное оружие: в свое время он занимал 2-е место в соревнованиях по каратэ на первенство Украины. Ныне – судился за разбой, где с удовольствием применял свои спортивные познания. Этот подонок ходил по камере и хвастался, как они, вместе с другими такими же сволочами, в тюремной камере год назад заставили вскрыть вены одного несчастного пацана-первохода… Месяц я с ним только ругался, но «дипломатические» средства исчерпывались и все подходило к логическому концу. Мне еще очень не нравилось, когда Доля хвастался, как он со своими отморозками избивал в общежитии студентов, в том числе девушек.
В середине июля Долю, наконец, осудили, но продолжали упорно держать его в нашей хате, не забирали на осужденку. В конечном итоге меня это все достало. Когда Доля покатил бочку еще и на Владимира Ильича Ленина, пытаясь «довести» всей хате, будто Владимир Ильич был «обиженным» в тюрьме, я в буквальном смысле вступил с ним в бой – просто кинулся на него, не думая о последствиях. Моя физическая подготовка была, конечно, гораздо хуже, да и за время заключения мышцы ослабли.… В результате мне досталось куда больше, чем этому уголовнику. В итоге нашим «делом» занимался сам «смотрящий» 4-го корпуса, уголовный авторитет Миша Леший. Он вызывал к себе на беседу по очереди меня, Долю, других пацанов с хаты, – и пришел к выводу, что я прав. Доля «поехал» в карцер на 10 суток, а потом – отбывать свои 8 лет на осужденку.
Спустя несколько месяцев я увидел на стене пересыльного боксика «объяву»: «Доля Коля – сука!». Это – не простое ругательство: «сука» – человек, работающий на мусоров. Зеки зря такое не пишут.
В заключение хочу сказать, что таких, как Доля, не исправит никакая тюрьма и никакие сроки.
Поскольку подонок Доля оказался не единственным, кто пытался опорочить память Владимира Ильича, я лично решил заняться изучением истории именно тюремного периода жизни вождя мирового пролетариата. Нужно было дать не только физический, но и моральный отпор клеветникам. Вскоре удалось получить кое-какие материалы в тюремной библиотеке. Царские мусора закрывали Владимира Ильича два раза: в 1985 году – по делу «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» и в начале Первой мировой войны – на территории Австро-Венгрии, в Поронино. В общей сложности он отсидел полтора года (не считая пребывания в ссылке). Содержался в одиночной камере, в обоих случаях – как политзаключенный. В тюрьме Ленин мог получать литературу для чтения, пользоваться бумагой и письменными принадлежностями. С уголовниками он просто физически не мог общаться нигде, тем более – с беспредельщиками. Притом еще неизвестно, как бы общение Ульянова-Ленина со спецконтингентом отразилось на судьбе будущей русской революции. Может быть, в результате его разъяснительной работы среди этого контингента, партия большевиков получила бы новых боевиков-экспроприаторов буржуйского добра. Зеки ведь разные бывают…
Что касается книг, то здесь, в Одесском централе, сохранилась с советских времен неплохая библиотека. Особенно мне запомнился роман советской писательницы двадцатых годов прошлого века Ольги Форш – «Одетые камнем», о революционере Михаиле Бейдемане, пожизненно заключенном и погибшем в тюрьме только по подозрению в покушении на императора Александра II.
А если кому-то суждено просидеть здесь под следствием два-три года, то можно перечитать всю русскую классику.
Я успел перечитать и прочесть впервые многие произведения А.И. Герцена, И.С. Тургенева, М. Лескова, Мамина-Сибиряка, А.С. Пушкина, Алексея Толстого, Достоевского…
Несколько слов о национальном составе Одесского централа. «Население» ОСИ-21 на треть состоит из зеков-молдаван различных районов; бывшие рабочие закрытых и разоренных предприятий Молдовы и Приднестровья приезжают в «богатый город Одессу» в надежде заработать. Но где-то оступаются и попадают в тюрьму. В Одессе принято смеяться над молдаванами, сочинять о них анекдоты, но как раз именно эти зеки показались мне наиболее приличными людьми. Много также сидит и пацанов из России, в том числе «лиц кавказской национальности». Есть и мои земляки из Казахстана, и тоже составляют значительный процент – как казахи, так и русские. Среди земляков у меня даже завелись приятели: Самат, Ташкент, Женя Карагандинский. Не видел я только жителей Средней Азии, Белоруссии и Прибалтики, хотя говорят, что и они здесь встречаются. В общем – «семья народов» за решеткой.
Контингент хаты № 138 тоже менялся часто. Но постоянными моими сокамерниками, с которыми успел подружиться, были Юра Львовский и Дед – пожилой зек, ровесник моего отца, с которым я был на «ты». Зеки все так обращаются друг к другу, независимо от возраста. Юра Львовский был, соответственно своему прозвищу, родом из Львова, но отнюдь не украинский националист. По национальности он был поляк. После драки с Долей он стал мне помогать в решении некоторых вопросов, связанных с «бакланками»… Осенью тоже был случай: один обнаглевший этапщик начал наезжать на меня и моих подельников, и Юрец уже был на моей стороне, когда я начал чесать руки и ноги об этого придурка.
С Дедом и Львовским я просидел еще несколько месяцев. Их статьи были «легкими» и зимой 2004 года, после Новогодних праздников, они оба освободились.
Осенью 2003 года я начал выезжать в суд. Вначале заседания суда по различным причинам часто прерывались. После трагической гибели самого молодого нашего товарища Сергея Бердюгина в ноябре 2003 г. обстановка в Одесском централе заметно изменилась, причем – в лучшую для нас сторону. Мы, политические заключенные, еще на первом судебном заседании почувствовали мощную поддержку товарищей с воли. Усилилась и поддержка материальная. А гибель Сергея, получившая широкую огласку, заставила администрацию ОСИ-21 почувствовать, наконец, ответственность за жизнь и здоровье заключенных. Тем более, что для успокоения общества общественного мнения, по факту смерти Бердюгина было возбуждено даже уголовное дело… по признакам то ли халатности медработников изолятора, то ли ненадлежащего оказания медицинской помощи. (Те, кто пытал Бердюгина в Николаеве и причинил ему смертельные повреждения, остались безнаказанными. Пока.).
В тюрьму для нас стали чаще заходить передачи, наконец, разрешили и переписку. На наш счет поступали деньги, благодаря чему мы могли отовариваться в тюремном ларьке. В моей камере появился даже цветной телевизор. Все – и зеки, и тюремщики, – почувствовали нашу значительность.… В общем, стало хорошо – «как в тюрьме»!
Но я всегда помнил о том, что мы еще не доехали до зоны, где могут возникнуть новые проблемы, и придется вновь доказывать, что ты – Человек.
В ноябре я целые сутки провел в камере для осужденных. Произошло это так. В конце октября из нашей хаты забрали «пятого», и после этого, вплоть до моего освобождения, у нас в камере содержалось четыре человека (как и положено, согласно количеству спальных мест). Но однажды вечером, в начале ноября, из-за двери раздалась команда: «Семенов, с вещами на выход!». Пацаны не хотели, чтобы я от них куда-то переселялся: у нас с Дедом, Юрой и еще одним товарищем из Болгарии к тому времени уже сложилась своя компания. Но пришлось подчиниться.
Перевели меня недалеко – в камеру, находящуюся возле «старшинской» (помещение для охраны). Там сидел только один зек средних лет, которого звали Зюня. Когда мы с ним чифирнули за знакомство, он меня спросил: «Сколько тебе дали?». Оказалось, что я попал на осужденку для «большесрочников». В таких камерах содержались люди, получившие срок от 10 до 15 лет. Зюня тоже уже получил свои 12 лет – за убийство пятнадцатилетней давности. Ему не повезло в том, что течение срока давности у него однажды прерывалось каким-то менее тяжким правонарушением.
Но для меня все закончилось благополучно. Утром на проверке я подал куму заявление с просьбой о встрече. Встреча состоялась только вечером. Молодой опер по имени Игорь назвал мой перевод в камеру для осужденных своей «грандиозной ошибкой» и отправил меня назад, в хату 138, где меня с нетерпением ждала «братва». Но я иногда думаю про себя, что то была вовсе не ошибка… Мне таким образом давали понять: «Вот что тебя ждет в недалеком будущем. Готовься!».
В декабре 2003 г. украинские власти начали, наконец, как-то реагировать на наши жалобы, поданные еще летом. Я посвящаю отдельную главу тому, как мы, политзаключенные, боролись в тюрьме за свои права. Здесь только расскажу, как лично меня вызывали на беседу с представителями прокуратуры, которые накануне Нового года приезжали из Киева и посещали следственный изолятор. Несмотря на слова сочувствия, высказанные в мой адрес, эти столичные юристы предсказали мне не менее пяти лет лишения свободы – «за соучастие в банде».
Я утешал себя тем, что это еще ничего.… Вот на первом корпусе сидят осужденные на срок до 10 лет! А у нас на четвертом еще находится так называемый «бункер», куда сразу после суда «спускали» осужденных на ПЖ – пожизненное заключение. Я видел этих людей. Одевали их в ярко-оранжевые робы, на спине – надпись на украинском языке: «довiчне ув`язнення», то есть «пожизненное заключение». Выводили их на прогулку под усиленным конвоем, по одному, руки в браслетах. Сопровождали конвоиры с собаками. И выводили всегда по утрам, сразу после подъема, чтобы они не общались с другими зеками.
Одного из этих «пожизненников» я все-таки видел близко, когда выезжал в суд. Другие зеки обычно сочувствуют этим мученикам закона, невзирая на тяжкие преступления, совершенные ими на свободе. И тогда, при выезде, пацаны поздоровались с осужденным на ПЖ. Это был мужчина лет 45.… Но обычно осужденные из бункера - молодые люди, часто – киллеры.
Из моих бывших сокамерников летом 2004 года осудили на ПЖ Пашу, хотя степень его соучастия в преступлении никак не соответствовала такому страшному наказанию. Оттуда, из бункера, еще можно писать жалобы в кассационный суд – если есть, что обжаловать.… Один известный бандит по кличке Болгар так и «поднялся» из бункера на осужденку для тяжелостатейников: ему заменили ПЖ на 15 лет. Я надеюсь, что и Паша Молдаван все-таки не будет нести наказание, которого не заслужил. Вообще, в случае победы коммунистов, многие уголовные дела следует пересмотреть, в том числе и дело Парапир Павла Васильевича 1968 г.р., уроженца г. Калараш Республики Молдова.
Еще хочу остановиться подробнее на местной системе наказаний и на некоторых эпизодах тюремной жизни. В тюрьме есть неофициальные и официальные меры морального и физического воздействия на заключенных. Неофициально могу поставить на упоминавшуюся мною ранее «растяжку» и надавать дубиналом по различным частям тела. Такие неприятности можно заработать очень легко: за создание шума, за попытку передачи соседям «ксивы» - записки, за пререкание с сотрудниками СИЗО… В общем, за всякие мелкие нарушения. Хотя, за те же мелкие нарушения можно угодить и на карцер! Но обычно на карцер зеки «едут» за драку между собой и с мусорами. Паша Молдаван попал туда именно за оказание физического сопротивления сотрудникам изолятора во время шмона в начале июля 2004 года. Он получил 10 суток. Хотя 10 суток следовало дать тому вертухаю-беспредельщику, который повыбрасывал на продол всю нашу пластмассовую посуду. Я сам перед последним судебным заседанием чуть было не поехал с Пашей на карцер, но меня быстро пацаны и другие мусора затолкали в хату, когда Паша устроил драку. Мужик он здоровый, деревенский, справиться с ним было не так-то просто.… Из-за него на нашем корпусе прекратился шмон, всех зеков позакрывали в хатах и не выводили в тот день даже на прогулку.
На карцер можно попасть и за «пулемет» – самодельные карты, вырезанные моечкой из сигаретных пачек. Но политическим, я думаю, карты не так уж и интересны. Тем более что за карты может иметь неприятности вся хата, как у нас однажды случилось в Николаевском СИЗО.
«Козлов» могли за незначительные провинности заставить ходить по продолу «гусиным шагом». Козлы в течение дня свободно передвигались по всему корпусу, у многих была «зеленая» и по всей тюрьме. Но если они «палились», то есть если мусора замечали, что козлы «создают движение» – помогают пацанам, сидящим в хатах, общаться с соседями, – тогда начиналась всеобщая «развлекуха». Пацаны собирались у «шаров» и кормушек и «прикалывались» с козлов, ходящих гуськом по кругу.
Масть козла незавидная. С одной стороны козел – это зек, ставший «на путь исправления»; на него тюремное начальство составляет положительные характеристики в суд, если он подсудимый, он может первым рассчитывать на амнистию.… Но если уж влетает козлу, то со всех сторон – и от мусоров, и от зеков! Зек может ударить козла через кормушку, обозвать его последними словами за то, что тот «не создает движения» и «кроит пайку», то есть недодает положенную норму питания. В то же время козлов мы, например, поощряли чаем, сигаретами и «хмырь-делами» – едой из передач, если они старались «для общего дела».
Вообще, многим тяжело переносить тюремное заключение.… Незадолго до моего прибытия по этапу из Николаева, в хате № 362 произошел трагический случай: перед Новым годом повесился на параше старик, которому Киевский районный суд г. Одессы дал 10 лет. Старик оставил записку, что с приговором он не согласен. В пересыльном боксике я общался с одним молодым вором, который заехал на тюрьму раньше меня и лично помогал выносить труп самоубийцы из хаты. Потом целый месяц хата «три-шесть-два» пустовала. Заселили ее незадолго до моего приезда.
В боксике я однажды встретил и молоденького студента… с моего факультета! Его закрыли и вовсе ни за что: на улице мусора подкинули ему «травку» – наркотик. Студент претендовал на красный диплом отличника, писал курсовые у моего бывшего научного руководителя Гребцовой И.С. А ему так испортили биографию!.. Надеюсь, он сейчас уже на свободе, т.к. хранение наркотиков без цели сбыта – легкая статья.
Зеки любят животных. Люди вообще должны любить животных.… Но в местах лишения свободы к ним питают особую слабость. Особенно к кошкам и… к крысам. Мой подельник Богдан Зинченко держал у себя в хате красивого черного кота с пушистым хвостом. Я видел того кота на решке, когда гулял в прогулочном дворике летом 2004 года. Кот был и у моего приятеля Самата.… Но его убил дубинкой режимник корпуса.
К нам в камерную отдушину стала приходить крыса, которую мы назвали Маркизой. Паша давал ей крошки хлеба. Крысами здесь не брезгуют. Однажды Паша забыл оставить Маркизе «законный» ужин, и крыса начала «создавать движение» – громко пищать.… Потом она ушла к соседям и там принесла крысят. Соседи нам рассказали об этом на прогулке. В принципе, все мы ее видели только через решетку отдушины, поэтому она никому не мешала.
На прогулке мы занимались спортом: отжимались, играли в волейбол мячиком, собранным из старых носков, и т.д. Иногда к нам приходил кот, который гулял по тюрьме сам по себе и мог пролезть в любую дырку. Мы ему всегда были рады.
Настольные игры, не запрещенные тюремным уставом, так же позволяли нам как-то скрасить тюремные дни. Мы с Пашей часто играли в шахматы, а Дед был чемпионом хаты по шашкам.
Все зеки, как подследственные, так и подсудимые, были уже официально ограничены в гражданских правах Законом Украины о предварительном заключении. Мне довелось этот Закон читать.
Иногда нас выводили на флюорографию и на обследование в больничный корпус. Это давало еще одну возможность пообщаться с подельниками и узнать свежие новости от других зеков. Помню, когда меня зимой 2004 года вывели «на больничку», у меня закружилась голова – таким огромным мне показался тюремный двор после года, проведенного в хате-шкафу!..
Как мне рассказывали, на осужденке зеки делят одну нару на троих и спят по очереди. А по ночам их еще мучают клопы.… Но до осужденки я тоже не доехал, если не считать «грандиозной ошибки» кума Игоря.
В следственных изоляторах существуют и так называемые «петушатни», где сидят «петухи» и «обиженные». Туда можно заехать по «нехорошей статье» – за изнасилование, а также вследствие своей нетрадиционной сексуальной ориентации. Тяжела участь «обиженных»! Я уже рассказывал об одном из них. Среди них могут оказаться и вполне нормальные люди, которых «опустили» до уровня «петухов». Таких «петушатен» на четвертом корпусе было две – хата № 40 и хата № 41.
Болеть здесь не надо. Если на свободе это «удовольствие» сейчас обходится дорого, то в местах лишения свободы – вообще не лечат. Раз в неделю «лепила» (тюремный врач) делает обход по корпусу и интересуется формально самочувствием зеков. Многие начинают ему жаловаться на здоровье. Тогда «лепила» достает и сует всем по одной и той же таблетке – от всех болезней. Хорошо тем, кто получает медикаменты с воли!..
На больнице я не был, и о ней знаю больше понаслышке. Правда, один раз водили на обследование, но лежать там мне не пришлось. Артем говорил, что там немного лучше кормят, дают маргарин и молоко, и не надо вставать на проверку – достаточно просто поднять голову с койки, когда проверяющий открывает дверь. На суд оттуда выводят сразу к воронку. По больничному корпусу не надо ходить с руками за спиной, как во всех остальных корпусах СИЗО, и еще – находясь на приеме у врача, можно сесть на стул.… При переходе из одного врачебного кабинета в другой, никто тебя не конвоирует. Больница – это маленький кусочек свободы…
Новый 2004 год и свой второй день рождения на тюрьме я встретил в теплой приятельской компании зеков-сокамерников. Мой земляк из Казахстана Самат подарил мне джинсовую куртку, в которой я потом ходил и на свободе. А после Новогодних праздников начались постоянные выезды в суд, которые продолжались до самого конца весны 2004 г. Один из сокамерников высказался по этому поводу: «Ты, Женя, не в тюрьме сидишь, а на работу ходишь!». Так оно и получалось.
О самом суде здесь распространяться не буду – это достаточно открытая информация, доступная всей общественности, и навряд ли я смогу добавить к ней что-то новое. Скажу только, что все свои показания в суде я согласовывал с товарищами-подельниками, и, насколько мне известно, у них нет ко мне никаких претензий по поводу моего поведения в процессе, а также по поводу моего освобождения из зала суда. Хотя знаю – у некоторых, кто не побывал в нашей шкуре, а наблюдал все происходящее со стороны, есть и иное мнение… Что тут скажешь? Иметь свое мнение не запрещено никому.
19 июля 2004 года нас, обвиняемых по «Делу одесских комсомольцев», в последний раз вывезли на суд. Но назад, в ОСИ-21, я уже не вернулся – приговором суда был условно освобожден. Так закончилась моя тюремная жизнь. Но я постоянно думаю о товарищах, оставшихся за решеткой…
-
7. АРТЕМ
Приехав в Одессу в мае 2002 года, я сразу нашел своих старых друзей-комсомольцев, которые занимались распространением коммунистических газет и вообще легальной партийной работой. Но уже чувствовалось, что не всех это удовлетворяет.… После нескольких избирательных кампаний в Украине, когда буржуазия с помощью своих денег делала что хотела, а кандидатам от левых сил искусственно создавались препятствия на каждом шагу, в обществе наступило разочарование в парламентских методах борьбы.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4131/54835962.87/0_119583_4ae97ec4_L.jpeg)
Мы стали посещать спортзал, учиться рукопашному бою… Оружия у нас никакого не было. Однажды на тренировке Саша Герасимов показал мне российскую газету «Лимонка» и сказал: «Смотри, уже появились партизаны». В газете говорилось о том, как группа нацболов нелегально переходила границу России с Латвией и отстреливалась от латвийских полицаев. Один из нацболов был убит, но и полицейские понесли потери.
После этого мне предложили принять участие в революционной агитации. Мы видели своей задачей работать не только перед выборами, уговаривая избирателей поставить крестик против фамилии нашего кандидата, а постоянно. И призывать к активным политическим действиям: забастовкам, митингам протеста, даже перекрытию дорог, как это уже делается в России.… Также мы хотели помочь рабочим в создании настоящих, независимых профсоюзов, потому что нынешние профсоюзные деятели больше озабочены сохранением своих должностей, чем судьбой трудящихся, избравших их на эти должности.
С Артемом я познакомился буквально на следующий день после разговора с Сашей. Настоящую фамилию и имя его я тогда не знал, и не спрашивал. Мне его представили, как активиста, приехавшего из России, который, кстати, в 1992 году воевал за Приднестровье и уже имеет опыт боевых действий. Мы сразу нашли общий язык. Говорили на разные темы, в частности – Артем рассказал, что воевал на Кошницком плацдарме, был ранен, лечился в военном госпитале города Григориополя. Диапазон его интересов был очень широк. Артем прекрасно знал историю, в особенности – историю России, русских революционных движений. Иногда рассказывал даже исторические анекдоты. Так, например, он рассказал, что в царской России полицейскому или жандарму, зашедшему в кабак без служебной надобности, просто отдохнуть, граждане могли набить морду, и им за это ничего не было. По-видимому, тогдашнее полицейское начальство считало – нечего шляться по кабакам!
Артем был очень добрым человеком, он всех жалел – людей и животных.… Но он мог быть и очень жестким. Когда зашла речь о том, что в процессе агитации среди рабочих нас могут схватить охранники завода и сдать в милицию, он сказал: «Будем отбиваться! Ни в коем случае нельзя попадаться, надо продолжать нашу деятельность!».
Когда в одесском трамвайном депо назревала забастовка, мы там бывали неоднократно, носили туда листовки, газеты. Рабочие-ремонтники нас встречали неплохо, во многом соглашались с нами, находились и добровольные помощники в распространении газет. Рабочие депо были недовольны условиями труда и низкой заработной платой. Оборудование не обновлялось с момента развала СССР, постоянно выходило из строя, а на приобретение нового оборудования нет средств – украинское буржуазное государство, фактически, бросило их на произвол судьбы, хотя городской транспорт нужен всем… кроме тех, кто ездит по городу в лимузинах. Приняли решение начать забастовку. Артем сказал, что будет для бастующих материальная помощь, что он знает, где можно взять деньги.
Один из молодых рабочих спросил нас: «Вы коммунисты?». Артем ответил: «Да, мы коммунисты. Но не из тех, кто только вздыхает, как хорошо было при советской власти. А из тех, которые действуют».
Сам Артем жил очень бедно, одевался просто, питался кое-как.… Хотя, деньги у него были, но предназначались они только на партийные нужды. Помню, он оплачивал наши поездки по предприятиям. А на себя он не тратил ничего. Глядя на него, я думал: таким и должен быть настоящий революционер.
Забастовка в депо не состоялась, потому что руководство этого предприятия пронюхало о наших визитах и, во избежание неприятностей, быстро выдало рабочим зарплату. Даже, говорят, повышенную. Значит, все-таки, мы, пусть в количестве пяти человек, показались им настолько опасными, что они предпочли пойти на уступки. Заслуга тут, конечно, не наша личная: мы несли в массы соответствующие идеи – идеи социальной справедливости; вот этого и испугались новые господа.
Затем я Артема долго не видел – все лето и осень. Как я потом узнал, он ездил домой в Россию и делал там себе заграничный паспорт для удобства передвижения по Союзу. (К сожалению, по республикам своей собственной страны нам теперь приходится ездить с заграничными паспортами).
В конце ноября 2002 г. Артем зашел ко мне на квартиру, где я временно проживал в Одессе. И сразу пошел мыть руки. Он объяснил: «Встретил бездомную собаку. Она какая-то облезлая, я намазал ей спину мазью». Бродячие животные часто страдают лишаем и другими кожными заболеваниями, за что многие «добропорядочные» люди их гонят. Артем всегда носил с собой мазь для больных животных, он не испытывал к ним чувства брезгливости. Вид чужих страданий вызывал у него не лицемерное «ах!», а горячее желание помочь.
Артем предложил мне участвовать в доставке довольно большого количества революционных газет «Совет рабочих депутатов» из Николаева в Одессу. Я согласился. На следующий день мы с ним и с одесским комсомольцем Олегом Алексеевым выехали в Николаев. В пути Артем рассказывал, что накануне в России осудили нашего товарища, одного из руководителей российского революционного коммунистического движения – Игоря Губкина. Губкину дали 14 лет. Возможно, Артем пытался подготовить нас к тому, что любому, вставшему на путь революционной борьбы, предстоят тяжкие испытания…
По прибытии в Николаев, мы собирались на другой день пройти по предприятиям с целью проведения революционной пропаганды среди рабочих, и при этом использовать газеты. Но помешали непредвиденные обстоятельства.
Утром следующего дня мы с Артемом и Олегом пошли в магазин, чтобы купить к завтраку продукты. На улице к нам неожиданно подошли двое в штатском, представились сотрудниками Ленинского райотдела милиции и потребовали предъявить документы. Документы у нас были, но мы не хотели их предъявлять, чтобы не «засветиться». Я уже собрался вступить с этими сотрудниками в дискуссию о том, должен ли гражданин таскать с собой паспорт, когда идет в магазин за хлебом, но в этот момент один из них в грубой форме потребовал: «Вынуть руки из карманов!». По-видимому, у него появилось желание нас обыскать. Мы поняли, что дело серьезное…
Когда Артем вынул руки из карманов, в руках у него оказался пистолет «ПМ». У Алексеева – тоже. Оба моих товарища молча навели пистолеты на сотрудников милиции. Сотрудник, который был ростом пониже (Крыгин), от испуга выругался нецензурно, а потом они бросились от нас бежать. Артем, полагая, что они сейчас где-нибудь залягут и откроют по нам огонь, выстрелил несколько раз им вслед. Стрелял и Олег, но, как потом выяснилось, не попал. Я впервые в жизни услышал вблизи, как звучат пистолетные выстрелы. Для меня все это, действительно, было полной неожиданностью.
Сотрудники милиции упали на землю. Крыгин очень громко кричал от боли или от страха, второй – Шевченко, упал молча, но видно было, что он жив, только ранен. Артем прекратил огонь, я крикнул: «Быстро уходим», и мы тоже побежали – естественно, в другую сторону. Долго петляли между домами «спального» района.… Затем вдруг Артем остановился, указал рукой на одно здание и сказал: «Пацаны, мы же прибежали прямо в Ленинский РОВД!». И тут мы, действительно, заметили на том здании вывеску РОВД… Артем во всех обстоятельствах сохранял присутствие духа, наблюдательность и даже чувство юмора. Кроме того, он, кажется, знал город лучше нас. Мы решили разделиться и дальше шли медленно, делая вид, будто не знакомы друг с другом. Потом сели в маршрутку.
На квартире Артем объяснил, почему он открыл огонь. Он считал, что «на войне, как на войне», а гражданская война уже началась, – и в этом спорить с ним было трудно. То, что происходит в Украине и других союзных республиках, ставших на путь «рыночного» развития, он называл геноцидом властей в отношении собственного народа: ежедневно у нас, на территории так называемого СНГ, гибнет от голода и болезней, от межнациональных конфликтов, а то и напрямую от рук прислужников буржуазной власти больше людей, чем гибло в Великую Отечественную. А нынешние работники милиции не столько борются с уголовной преступностью, сколько защищают преступный режим. Они, фактически, солдаты противника. Артем нисколько не раскаивался, что ранил их – «вывел из строя живую силу противника», но добивать раненых он не хотел, несмотря на риск, что они когда-нибудь опознают его. (Так впоследствии и случилось).
Несколько дней после этого инцидента мы никуда не выходили, а в магазин за продуктами и на разведку в город ходили другие товарищи. Они рассказывали, что в городе – усиленные патрули, с привлечением внутренних войск, всюду развешены наши фотороботы (правда, на нас не очень похожие), и в город нам лучше не соваться. Мы и сами видели в окно патрульные милицейские автомашины, которые постоянно, в большом количестве курсировали по городу. Артем, глядя на это, говорил: «Ну, теперь они будут носом землю рыть!.. Ведь это – удар по их престижу». Быть может, до нас, действительно, не было таких революционных групп, которые бы не только занимались агитацией, но и отстреливались при задержании. Однако, рано или поздно, должны были появиться… Я говорю это вовсе не потому, что мне нравится, когда стреляют в людей, а потому, что таков уж ход истории, и ее не остановишь. Случилось то, что должно было случиться.
Мы допускали мысль, что в результате оперативных мероприятий милиция, в конце концов, выйдет на нашу квартиру, и решили не сдаваться живыми. Артем рассказывал, что в Приднестровье и в Абхазии, где он воевал, враги «из пленных нарезали ленточки», и здесь поступят с нами не лучше, потому что – это война. Несколько раз в дверь звонили, но мы не открывали, Артем и Олег сразу доставали оружие и наводили в сторону двери, на случай, если ее попытаются взломать. Но в тот раз все обошлось.
Потом я уехал в Одессу и Артема больше не видел на свободе.
Нас схватили в декабре 2002 года. Меня лично забрали с моей одесской квартиры, даже дали возможность собрать вещи. Поэтому я сначала не думал, что нас будут бить, пытать, как в гестапо, а ожидал нормального отношения – предъявления обвинения в соответствии со статьей закона, карающей за антигосударственную пропаганду. И я готов был защищаться – ведь те газеты «СРД», которые мы использовали для агитации, были легально изданы в России, никто не запрещал их и на территории Украины.… Но оказалось, что законность никого не волнует, когда речь идет о покушении на устои капитализма.
Первый день я просидел в одесском СБУ. Там мне следователи с удовольствием сообщили, что Артем после примененных к нему пыток и избиений уже при смерти, а Олег Алексеев остался без глаза, и со мной будет то же самое, если не дам нужных им показаний. От меня требовали, чтобы я дал показания по поводу взрыва у здания СБУ в Киеве, о котором я ничего не знал, и указал бы на секретаря Одесской комсомольской организации Андрея Яковенко, как на руководителя «террористической организации». Тогда они обещали меня сразу отпустить и дать мне возможность покинуть Украину. Я, во-первых, отказался оговаривать Яковенко, а во-вторых – усомнился, что они так прямо меня отпустят и дадут спокойно уехать. Полагаю, что если бы я тогда проявил слабость и подписал показания против Яковенко, они бы меня не отпустили ни в коем случае, а наоборот – стали бы и дальше использовать в том же духе. Один из тех, кто со мной «работал», представился – следователь Коваленко из Киева. Он, в частности, угрожал передать меня работникам николаевского «Беркута», если буду упорствовать. Что он и сделал вечером того же дня.
Мне скрутили руки назад, затянули изо всех сил наручники (после чего руки долго болели), кинули на заднее сидение и так везли все 130 километров. Обращались грубо, но я понимал, что самое страшное еще впереди.… Кстати – они боялись! Было уже темно, они кричали водителю: «гони быстрее!» и переговаривались между собой о том, что сзади идет какая-то машина – быть может, это за мной, сейчас предпримут попытку меня отбить!.. Я знал, что у нас нет пока таких сил, чтобы освобождать схваченных товарищей, но думал – когда-нибудь это, действительно, станет реальностью! Они грозили, что в случае нападения – меня пристрелят. На это я отвечал, что только скажу спасибо: лучше умереть сразу, легкой смертью, чем подвергаться пыткам.
Привезли в Николаев, в Ленинский РОВД, где сразу несколько человек в камуфляжной форме начали меня бить и требовать, чтобы я признался в стрельбе по николаевским милиционерам. Я понял, что терять мне нечего, и решил оказать сопротивление: одного из них успел ударить по ушам, другого пнуть по ноге так, что он громко взвыл.… Но тут они все кинулись на меня, сбили с ног и принялись пинать и кидать, как мяч, по кабинету. При этом они старались подвергнуть меня не только физическим, но и моральным страданиям, клевеща на моих товарищей, в частности – на Артема. Утверждали, что Артем «уже раскололся», говорили, будто бы его поместили в камеру, где его «опустили», и т.п… Я им кричал, что они – не правоохранительные органы, а прислужники воровского режима, что я их ненавижу, но, к сожалению, оружия у меня нет и никогда не было и я не стрелял ни в кого.… В конце концов они мне, кажется, поверили. (Потом один «беркут» мне потихоньку даже сказал, что он со мной – одного года рождения, помнит еще советскую власть и согласен, что тогда было лучше, чем сейчас, но помочь мне ничем не может и, к сожалению, вынужден меня конвоировать).
Никакой попытки провести официальный допрос меня в качестве подозреваемого с составлением протокола, разъяснением моих прав и т.п. даже не было сделано. Один из правоохранителей что-то записывал себе на бумажку, а что – не знаю.… Под конец приехал какой-то молодой человек в штатском, представился, как следователь прокуратуры Бондарь. Люди, которые меня избивали, продиктовали ему якобы мои показания, он записал, а потом сунул мне на подпись. Жаловаться ему на то, что меня избили, было бесполезно, хотя бы потому, что он и сам это прекрасно видел, и, кажется, его это даже устраивало. Мне говорили: «Подпишешь – поедешь на ИВС, не подпишешь – останешься здесь, и все начнется с начала!». Я открыто спросил следователя: «На ИВС, по крайней мере, меня бить не будут?». Он пообещал, что не будут. Тогда я подписал, хотя там, помимо слов о том, что я не стрелял в милиционеров, было много лишнего – будто бы я знал о «преступных планах» Артема и Олега.… Думал, что истина будет установлена на суде, где я смогу заявить о применении ко мне недозволенных методов допроса и отказаться от показаний, которых на самом деле не давал. Суд оставался еще моей последней иллюзией.
Все, что говорили правоохранители про Артема, оказалось неправдой. Артем молчал и не выдал никого, хотя его не просто били, как меня, - к нему применялись самые настоящие гестаповские пытки. Когда мы узнали, что с ним сделали палачи, то переименовали Ленинский РОВД в Гитлеровский. Так будет ближе к истине.
Более правдивые сведения о судьбе Артема я получил в ИВС в «Лесках» (это один из районов Николаева). Кое-что знали мои сокамерники, которые отнеслись ко мне вполне по-человечески – в отличие от сотрудников милиции. Некоторые подробности мне рассказала соседка из женской камеры по прозвищу «Люська-наркоманка» – так она сама представилась. Разговаривать можно было через умывальник, там было хорошо слышно, только что не видно собеседника. Эта девушка нас, политических, очень одобряла, сказала, что мы правильно сделали, подстрелив Шевченко, который пытал людей, употреблявших наркотики, – а вот тех, кто распространяет наркотики, никогда не задерживал! Я много говорил с этой несчастной девушкой, убеждал ее не употреблять наркотики, и она мне даже пообещала «завязать». Не знаю, но хотелось бы верить, что она сдержит свое обещание.… По ее словам, Артем находился в соседней камере (то есть – через одну камеру от моей), где его приковали наручниками к наре и каждый день избивают. А потом я и сам это слышал – крики, звуки ударов… Заключенные знали уже и о штурме квартиры в Николаеве, и о том, что Артем отстреливался. Только тут я узнал, что настоящее имя моего товарища Артема – Игорь Данилов.
Перед Новым годом меня возили на допрос в Николаевское Управление СБУ к следователю Грицаю. Меня привели к нему в кабинет в наручниках, и один из конвоиров спросил: «Если я сниму с тебя наручники, ты хорошо будешь себя вести?». Я ответил утвердительно. Тогда он задал еще вопрос: «А зачем ты в райотделе на «беркутят» кидался?». Я не стал ему подробно рассказывать, как меня там избивали, а просто пообещал, что здесь ни на кого кидаться не буду. После этого он наручники с меня снял, но пожаловался: «А вот твой подельник Артем казанок со взрывчаткой пытался на квартире взорвать. И меня бы мог там укокошить… Убежденный коммунист!!».
Следователь Грицай предъявил мне обвинение в «соучастии в террористической группе под руководством Яковенко», по статье 258 ч. 4 УК Украины. Я это обвинение не признал и написал: «Обвинение не признаю. Действовал согласно своим взглядам и убеждениям». Я признал только распространение листовок у воинских казарм в составе организованной группы и распространение газет, а также факт недонесения о стрельбе по работникам милиции в Николаеве (но именно эту статью мне почему-то не вменили). Защитника у меня не было, Грицай наспех нашел где-то адвоката Бросалину Наталью (которая уже тогда защищала Олега Алексеева) и попросил ее поприсутствовать на предъявлении обвинения, чтобы «делу дать законный вид и толк». Бросалина посидела немного рядом со мной и расписалась в постановлении и в протоколе.
После Нового года нас с Артемом и Олегом повезли в николаевский СИЗО. Оба моих товарища выглядели ужасно, Артем вообще не мог идти, охранники его волокли. Конвойные нас обзывали «стрелками» и еще почему-то «пешками в чужих руках». Мы им не стали ничего объяснять, потому что это не привело бы ни к чему, только к новым избиениям и издевательствам. Про «пешки», я думаю, они просто слышали от кого-то из своих начальников и повторяли эту фразу, не вдумываясь в ее содержание. К сожалению, и более умные люди иногда рассуждают так же… Им трудно себе представить, как это несколько человек решили восстать против буржуазного строя – и сделали это. Сами. Не по приказу, не заручившись поддержкой каких-то могущественных сил - просто по зову совести. Исполняя свой долг перед Родиной. Но я отвлекся от своего повествования…
(Примечание редактора: Интересные люди эти демократы. Сколько обвинений было ими высказано и выкрикнуто в наш адрес еще при социализме - именно на эту тему! При коммунистах, мол, была уравниловка, подавлялась личность, не создавались условия для развития личности и т.п. И вот сегодня они явно недопонимают значения личности в истории!).
Артем был в сознании, точнее – в полубессознательном состоянии. По-моему, он не вполне отдавал себе отчет в том, что происходит, куда его везут. К тому же у него была сильно повреждена грудная клетка, так что разговаривать он не мог. Я только слышал, как он дышит тяжело, с хрипом… Лица его я не видел, потому что ему и Алексееву натянули черные вязаные шапочки на лицо. Я ничем не мог им помочь. Мне одному почему-то не надели этот черный намордник, так что я мог видеть все.
Но в СИЗО в тот день приняли меня одного, Артема с Олегом не взяли. Администрация СИЗО побоялась, что они умрут – и придется отвечать. Их отвезли опять в ИВС. Лишь несколько дней спустя их оттуда забрали в тюремную больницу, находящуюся в старом корпусе СИЗО, и там они находились, пока нас не этапировали в Одессу.
В николаевском СИЗО у меня не было возможности общаться с товарищами. Но я слышал – многие николаевские заключенные очень хорошо о них отзывались, одобряли то, что ребята оказали сопротивление, а особенно – то, что Артем даже под пытками никого не сдал.
23 февраля 2003 года (да, в День Советской Армии) меня в столыпинском вагоне повезли в одесский следственный изолятор – ОСИ-21. Некоторых товарищей, насколько мне известно, вывезли из Николаева позже, в том числе и Артема. В ОСИ-21 он прибыл в тяжелом состоянии и, кажется, сразу попал в больницу. Не повезло одному из самых молодых комсомольцев – Богдану Зинченко, которого тоже привезли серьезно больным, с воспалением легких, но поместили сначала в так называемый карантин, не имеющий ничего общего с медицинским карантином. Это шестой корпус ОСИ, куда кидают в основном «первоходов», и позволяют матерым уголовникам там издеваться над этими ребятами. У Зинченко была температура под сорок, а у его родителей не приняли сначала лекарства и даже сказали им, будто никакого Зинченко нет… Они долго просили, настаивали, пока им сказали правду, - и только после этого Богдану начали оказывать медицинскую помощь.
Примерно в апреле 2003 г., при выезде на следственные действия в СБУ, я вновь увидел Артема – после долгого перерыва. Выглядел он, к моему удивлению, сравнительно неплохо. Конвойные СБУ относились к нему довольно доброжелательно, один даже спросил: «Как здоровье, Игорек?». На что он ответил, что, мол, хорошо. Хорошего, разумеется, было мало, просто Артем никогда никому не жаловался, и тем более не собирался жаловаться на здоровье конвойным. В «воронке» у нас была возможность пообщаться немного, тут я увидел у него на руках страшные рубцы от наручников...
(Впоследствии я узнал, что первое время, пока Артем еще не оправился после пыток, руки у него не действовали вообще. Сам Артем мне об этом не говорил. Но арестантов часто перемещают из одной камеры в другую, и однажды ко мне в камеру попал один армянин по имени Эдик, который до этого сидел с Артемом. Эдик рассказал, как он кормил Артема с ложечки, словно ребенка… Уголовники иной раз проявляют более милосердия, чем те, кто себя называет «правоохранителями». Спасибо тебе, Эдик!).
Вместе с нами везли Олега Алексеева. На первый взгляд могло показаться, что правый глаз у него уцелел, но на самом деле он этим глазом уже ничего не видел. Алексеев мне рассказал страшные подробности пыток, которым они с Артемом подверглись в Николаеве. Рассказывал, как их подвешивали за наручники к потолку, били головами об стену, загоняли иглы под ногти, как каждая смена с утра пораньше залетала к ним в пыточную камеру, избивали кулаками, ногами и дубинками. Вместе с Олегом в Николаеве была схвачена его девушка – Нина Польская. В момент задержания ей даже не было еще восемнадцати лет, она никогда не имела оружия и не оказала сопротивления при аресте. Олег говорил, что на допросах ее очень сильно били и угрожали групповым изнасилованием. (Впоследствии от мамы Олега стало известно, что ее изнасиловали, но Олег, видимо, постеснялся мне об этом сказать).
Артем предложил мне: «На тебе ничего серьезного нет, у тебя есть шанс освободиться. Давай мы с Олегом будем говорить, что мы тебя заставили под угрозой смерти поехать с нами в Николаев?». Но я отказался. Я не мог позволить себе усугубить положение товарищей, которым и так «светило» пожизненное заключение.
В СБУ нас разъединили. Со мной «работал» следователь СБУ Винник (сам он из Запорожской области). Этот следователь на полном серьезе жаловался мне и моему адвокату Хомченко, что Артем угрожает его убить. Но вообще-то, со слов того же Винника получалось, что следователь сам напросился. Он спросил у Артема: «Что ты сделаешь, если я тебе отдам пистолет?», на что Артем ответил: «Я тебя убью, потому что ты враг трудового народа Украины». И Винник обиделся.
Со мной Винник пытался дискутировать на политические темы, пытался мне доказать, что социализм – это плохо, а коммунизм – еще хуже. В частности, говорил: «А вы спросили нас, хотим ли мы в ваш коммунистический рай?!». По возрасту Винник был меня постарше – лет примерно сорока пяти. Он еще вспоминал, что в советское время работал на заводе и мало там получал. При этом он забывал упомянуть о том, что сейчас, когда в Украине наступил «капиталистический рай», заводы вообще стоят и рабочие ничего не получают, а образование и медицинская помощь – все стало платное, и за квартиру платить приходится намного больше, чем при Союзе.
Впоследствии я об этой беседе рассказал Артему. Артем ответил, что Винник – просто дурак, а вот следователь из Николаева Коваленко намного умнее и опаснее Винника. (По нашему дело работали два следователя с фамилией Коваленко, один – киевский, другой – николаевский). Следователь Коваленко (николаевский) производил впечатление воспитанного человека, но Артем знал, что говорил. Ведь это еще хуже, когда умный, воспитанный человек работает против собственного народа, поддерживает антинародную власть, отправляет за решетку людей, которые решили противостоять такой власти…
Кстати, если не считать эпизодического участия Бросалиной, то адвокат у меня появился ровно через месяц после задержания – он сам пришел ко мне в николаевский СИЗО и объяснил, что он – «адвокат по назначению», будет осуществлять мою защиту... А у некоторых моих товарищей адвокаты появились и того позже.
Находясь в ОСИ-21, я имел возможность иногда общаться с товарищами, в том числе и с Артемом. Его камера находилась на третьем этаже четырехэтажного 3-го корпуса, и когда меня выводили на прогулку, я мог ему что-то крикнуть в окно, а он мог мне ответить. Мы друг друга всегда поздравляли с советскими праздниками – с 1 мая, с 7 ноября.… Но много разговаривать таким образом было невозможно – если бы это заметили охранники, то у нас бы возникли неприятности, вплоть до водворения в карцер. Записки друг другу передавать мы не могли, поскольку сидели на разных корпусах.
Когда началось ознакомление с материалами дела, мы опять попали с Артемом в один «воронок» и имели возможность побеседовать. Артем не оставлял мысли о городской партизанской войне, морально поддерживал меня и других товарищей, говорил, что на свободе осталась легальная часть движения, что Комитет защиты политзаключенных помнит о нас и сделает все возможное, чтобы облегчить нашу участь, а у меня есть шансы и вовсе выйти на свободу. Он подчеркнул, что в этом случае я должен буду все рассказать и написать о случившемся – и о целях, которые мы преследовали, и о том, как поступили с нами прислужники буржуазной власти, чтобы люди знали правду, и чтобы молодые революционеры, вступающие на путь борьбы, были готовы к самым тяжелым испытаниям. О себе Артем говорил, что весь срок сидеть не намерен.
Однажды мы ехали в воронке втроем – я, Артем и Андрей Яковенко (хотя обычно Яковенко возили отдельно). Артем признался, что совсем недавно он «был близок к окончательному решению», то есть к самоубийству. Андрей потребовал, чтобы Артем прекратил подобные мысли и разговоры, потому что у нас суд впереди, и мы должны действовать сообща, разваливая обвинение. Андрей тоже ожидал от суда хотя бы некоторой объективности.
Я спрашивал Артема об отношениях с сокамерниками, поскольку было известно, что некоторые наши ребята угодили в «пресс-хаты», а лично у меня был конфликт по прибытию в ОСИ-21, когда один из моих сокамерников оскорбил Владимира Ильича Ленина, и пришлось подраться. Но Артем ответил, что у него с сокамерниками отношения нормальные, только эти уголовники все какие-то деполитизированные… Он их жалел, как тех бездомных животных.
Поведение Артема на суде оставалось таким же героическим, как и во время следствия. Он старался все взять на себя, чтобы облегчить участь товарищей. Поскольку существовали доказательства, что в двух эпизодах вооруженного сопротивления работникам милиции участвовали он и Алексеев, Артем постоянно подчеркивал то, что Алексеев ни в кого не попал. О себе он говорил, что участвовал в боевых действиях и стреляет хорошо; работников милиции Крыгина и Шевченко он не убил потому, что не хотел убивать, а хотел только вывести из строя. Правда, добавил, что если бы он знал, как Шевченко пытал людей, то, наверное, пристрелил бы.
Изготовление взрывного устройства в Николаеве (которое не сработало) он тоже взял полностью на себя.
По поводу смерти Сережи Бердюгина Артем заявил: «Бердюгин умер от пыток. Но я еще жив и сумею отомстить за него». Он также сделал на суде заявление об избиении Саши Смирнова в июле 2003 года в стенах одесского СБУ сотрудниками российского УБОПа, чему Артем был свидетелем. Требовал от суда расследования этого инцидента. Смирнов подтвердил заявление Артема. Однако суд отклонил это ходатайство, а судья, даже не пытаясь отрицать, что факт имел место, во всеуслышание произнес: «Я не отвечаю за действия российских правоохранительных органов!».
Меня Артем тоже защищал, доказывая суду, что у меня не было оружия. Он совершенно не думал о себе, а видел своей целью – добиться оправдания тех товарищей, чья вина не доказана, и смягчить наказание остальным.
На вопрос, признает ли он себя виновным в предъявленных обвинениях, Артем ответил, что «виновный» – это от слова «вина», а он считает себя полностью правым в том, что боролся с оружием в руках против антинародного режима. Когда он начинал со скамьи подсудимых говорить о политике геноцида, проводимой властями по отношению к народу Украины, судья всякий раз его прерывал. Однажды он прервал Артема такими словами: «Геноцид? Вам это не вменяется!», на что Артем ответил: «Это вменяю я!». Эти его слова, наверное, войдут в историю. Потому что лучше не скажешь.
Когда после этого судебного заседания нас везли обратно в СИЗО, Артем произнес еще одну фразу, которая мне запомнилась на всю жизнь: «Товарищи, мы себе не принадлежим. Мы принадлежим Истории!».
Это признали даже наши враги. Полковник Герасименко, возглавлявший следственную группу, работавшую по нашему делу, тоже сказал нам, что мы уже вошли в историю. Только говорил он это совсем другим тоном.
На одном из судебных заседаний хозяйка частного магазина г-жа Мартынюк стала громко требовать, чтобы Артем и те, кто с ним вместе участвовал в экспроприациях, вернули ей похищенное золото. Артем ей крикнул из-за решетки: «Ты у меня ничего не получишь! Ценности возвращены законному владельцу – народу!». Полагаю, что Мартынюк и прочие буржуи в самом деле никогда с Артема ничего не получат, потому что у него просто нет никакого личного имущества. Все, что ему удавалось добыть в процессе экспроприаций, тратилось тут же на революционную деятельность и на помощь политзаключенным, которые уже сидят в других странах СНГ. Эти подробности я узнал во время следствия и суда. Сам председательствующий Тополев это признавал, хотя он и называл подобные действия «хищением в пользу третьих лиц».
Мать Артема – Татьяна Станиславовна Данилова, выступая в суде в качестве свидетеля, рассказывала о его детстве: «Он рос послушным и очень добрым. У него не было слова «дай», у него было слово «на». Он никогда ничего не просил лично для себя…».
В своем последнем слове Артем заявил: «Вы нас судите не потому, что вы сильнее, а потому, что мы пока слабее. Но настанет время, когда мы заставим вас сесть за стол переговоров, а потом и окончательно победим ваш антинародный режим».
Когда мне объявили об освобождении из зала суда, Артем очень обрадовался и первый поздравил меня с освобождением. Правда, мы рассчитывали, что вместе со мной будут освобождены еще как минимум трое – Саша Смирнов, Сережа Бердюгин и Богдан Зинченко. Но Бердюгин не дожил до приговора. В тексте приговора судьи стыдливо именуют его «лицом, в отношении коего уголовное преследование прекращено в связи со смертью», не желая признать, что Сергея убил преступный буржуазный режим. А Смирнов и Зинченко заслуживают отдельного рассказа, о них – речь впереди…
Я очень хочу верить, что увижу еще Артема на свободе, живым и здоровым, и мы вместе станем продолжать дело освобождения нашей Родины от буржуазного ига.
Этот очерк Веры Басистовой еще нигде не публиковался.
-
ПОРТРЕТ ГЕРОЯ
Я увидела его впервые весной 2001 года. Он приехал в Москву из своего родного города Бирска, пришел на пикет у Музея Ленина, который тогда трижды в неделю проводила редакция газеты «Совет рабочих депутатов», и сказал, что разделяет политическую позицию газеты и хочет работать в Комитете защиты политзаключенных. Он представился тогда очень просто – «Артем». Так мы и стали его называть. Паспорта, естественно, не спрашивали. Только через две недели, отправляясь куда-то по делам и опасаясь, что его может задержать милиция за отсутствие отметки о регистрации, он сказал мне - хозяйке квартиры, на которую мы его поселили:
– Если задержат, я дам ваш телефон. Вы тогда подтвердите, что знаете Игоря Данилова?
– А кто это - Данилов?
– Это я.
Маленький штрих, характеризующий, кстати, отношения полного доверия к товарищам в нашем небольшом тогда коллективе...
О себе Артем рассказывать не любил - не из скрытности, а из скромности: скромность, как и аскетизм - очень ярко выраженные черты его характера. Мы знали, что он воевал в Приднестровье и Абхазии, - разумеется, не как наемник, а как доброволец-коммунист. Но о самой войне он рассказывал мало, в основном о каких-нибудь смешных эпизодах, которые там тоже случаются, и практически ничего - о себе.
Он вообще не любит распространяться о своих подвигах и страданиях, держится всегда очень просто и буднично, и, общаясь с ним, как-то забываешь, что перед тобой - герой. Да и внешне он мало походит на стандартных шварценеггероподобных героев - очень худой, даже хрупкий; на узком бледном лице с короткими русыми усиками и впалыми щеками выделяются огромные лучистые темно-серые глаза. В них, и во всем его поведении, есть что-то трогательно-детское.
Аскетизм Артема проявлялся во всем. Тогда, в 2001 году, он прожил у меня полтора месяца; мне в этот период, как назло, платили на работе очень мало, Артему Комитет выделял по 50 рублей в неделю, и питались мы в основном макаронами - у меня еще с перестроечных времен оставался некоторый запас.
Макароны с кетчупом на завтрак, обед и ужин... Мне, как хозяйке, было очень стыдно, что не могу предложить товарищу ничего лучшего, а он улыбался и говорил – мол, все прекрасно, именно это блюдо он больше всего любит. Так же скромен он и в одежде: сколько помню, никогда ничего не покупал для себя.
Единственный раз, когда у его старых ботинок оторвалась подошва, товарищи чуть не под конвоем потащили Артема на рынок покупать новые.
Аскетизм его в этом отношении доходил до абсурда. Помнится, как-то наш общий друг подарил ему свой очень приличный костюм-тройку и галстук - потому что видавший виды свитер и потертые джинсы Артема соблазняли милиционеров в метро проверять у него документы. Артем категорически отказался от подарка - видимо, ему не нравился сугубо буржуазный вид новой одежды. Мы стали ему доказывать, что на этот костюм надо смотреть как на спецодежду или маскхалат: вот, мол, идет молодой чиновник в приличном костюме, при галстуке, с папкой или портфелем в руках - к такому никто не прицепится. Спорили целый час, чуть не переругались... В результате, только из уважения к нам, Артем согласился надеть обнову. Впрочем, он быстро оценил ее преимущества, и после носил, уже не снимая.
Можно сказать, что у Артема вообще нет никакой собственности – только то, что на себе надето. Он никогда не стремился иметь ни вещей, ни денег, хотя возможности для этого были. Единственное, пожалуй, удовольствие, которое он иногда себе позволял – взять кассету с фильмом в видеопрокате. Больше всего он любит фильмы и книги про далекие страны, особенно про Латинскую Америку, про свободные племена гордых индейцев. Помню, нашел у меня пачку старых журналов «Вокруг света» – радости не было конца...
Этому суровому к себе воину-аскету дано очень доброе сердце. Его мечтой было - усыновить ребенка, а еще лучше - двух. Но как это осуществить при его кочевой жизни? Уговорил свою маму, Татьяну Станиславовну. Семья у них очень бедная - мама работает завучем в школе, сам Артем, пока жил в Бирске, был почтальоном, есть еще младший брат лет двадцати с небольшим, у которого больное сердце. Тем не менее, идею усыновить двух сирот они обсуждали всерьез.
Его доброта выражалась и в постоянной заботе о товарищах, проявлявшейся по-разному – от починки замков и электроприборов, без малейшего намека на просьбу с моей стороны, и до гораздо более серьезных моментов, которых касаться не буду...
Той весной 2001 года Артем занимался в основном работой на митингах и распространением газет. Летом он уехал, не сказав мне, куда. Впоследствии появлялся время от времени: на день или два, на месяц, изредка – больше; останавливался у разных товарищей, иногда по старой памяти у меня – здесь его, как мне кажется, привлекал мой старенький видеомагнитофон. Приезжал, как правило, неожиданно: если в шесть часов утра раздавался звонок в дверь, я всегда была на 90% уверена, что это Артем. Куда он ездит, домой или в командировки, и чем занимается, – не говорил. Я не спрашивала – у нас это не принято. Догадывалась, конечно, что он занят какой-то революционной деятельностью, и что деятельность эта, по-видимому, сопряжена с реальной опасностью: он как-то обмолвился, что в случае ареста не сдастся живым.
10 декабря 2002 года мы проводили Всероссийскую акцию протеста против чудовищно несправедливого приговора Игорю Губкину; Артем, как сказал мне кто-то из товарищей, собирался приехать в Москву, чтобы в ней участвовать. Он не приехал.
А 16 декабря пришло страшное известие с Украины: Игорь Данилов и еще трое молодых людей схвачены на конспиративной квартире в городе Николаеве. Там нашли оружие: обрез охотничьего ружья, пистолеты, 300 патронов... Дело было ночью 13-го; СБУшники, производившие арест, не стали звонить в дверь – они ее взорвали. Данилов стал стрелять по лезущим в пролом спецназовцам, он отстреливался до последнего патрона... Сообщивший мне это по телефону госадвокат прибавил, что это не первый случай применения Даниловым оружия: месяц назад, в ноябре, его уже пытались арестовать здесь же, в Николаеве, он тоже отстреливался, ранил мента и ушел. По всему городу были расклеены его фотороботы.
Одна из буржуазных газет особенно возмущалась по этому поводу: а что же соседи, жившие рядом с такими бандитами, почему не проявили бдительность? Почему не донесли?!
Вопрос интересный. Может быть, ответом на него послужат слова старушки-соседки, прозвучавшие в телерепортаже об украинских событиях, который был показан REN-TV в программе «24 часа» 21 февраля 2003 г. (похоже, единственный сюжет на эту тему на российском телевидении):
– Да какие такие преступники! И вообще он был такой, похоже... – она вдруг улыбнулась, – такой как Ленин!
Потом начался кошмар... Пыткам подвергли практически всех арестованных. Но над Артемом, стрелявшим в ментов, издевались особенно долго и страшно. Описывать такое нет сил. Но – надо. Дыба: подвешивание на палке за наручники на стянутых за спиной руках. На много часов. При этом избиения. Руками, палками, ногами. Разбили голову. Изувечили пальцы рук – они до сих пор – несколько месяцев спустя! – еще не гнутся. Душили противогазом. Отбили легкие, сломали ребра и грудную клетку. Ничего не добились. Привязали раздетого к железной койке, без матрасов и одеял, в неотапливаемом помещении - это декабрь! – и оставили так на много часов... Заморозить хотели, как Карбышева. И опять не добились ни слова. «Молчит, как партизан», – сказал про него адвокат.
В результате – тяжелое воспаление легких. Полтора месяца Артем между жизнью и смертью. Теперь у него в легком обширный абсцесс. Дважды выкачивали гной – один раз вышло примерно пол литра, второй раз – 200 граммов, но не потому, что дело пошло на поправку – просто забилась игла, и процедуру не довели до конца...
17 февраля из Бирска в Николаев приехала мать Артема – Татьяна Станиславовна Данилова. С огромным трудом добилась свидания с сыном: разговор по телефону через два стекла. Зрелище страшное: Игорь исхудал втрое против прежнего, весь белый, как алебастр, глаза смотрят в одну точку... На кистях рук – язвы от наручников. Дышит с трудом... Помогите, спасите моего сына!..
Мы делали что могли. Еще в декабре наняли нового адвоката, но денег было мало. По телефону договорились с адвокатом, что до конца февраля найдем возможность проплатить недостающую сумму; но как выяснилось, уже с первой недели адвокат перестал к Артему ходить, хотя по закону он не имеет права бросать подзащитного.
Еще в декабре мы пересылали Артему теплую одежду, в январе купили необходимые лекарства, но они до него не дошли. Странное дело: следователь утверждает, что лекарства переданы в санчасть, а в санчасти клянутся, что ничего не получали!
И вот – отправка в Одессу. Новый николаевский адвокат Артема Николай Барковский предупредил нас, что Данилов очень плох, этапа он может не выдержать. Необходима срочная операция – здесь, в Николаеве! Тем не менее, Артем все-таки был назначен на этап.
Создается впечатление, что власти делают все, чтобы он не дожил до суда. Наверное, не хотят разоблачения, не хотят, чтобы о столь чудовищных пытках было рассказано на суде. Такой подсудимый, как Артем, им вообще невыгоден – он ничего не сказал, никого из товарищей не назвал.
Если Артем все-таки выживет – ему грозит 15 лет, а может быть и пожизненное заключение... Нет, оно не будет ни пожизненным, ни пятнадцатилетним! Революция произойдет раньше! Артем выйдет на свободу – а его палачей ждет справедливое возмездие: товарищи позаботятся, чтобы новая ЧК их не забыла!..
Но это в будущем. А сейчас надо, чтобы Артем выжил. Для этого нужна помощь общественности. Нужна, прежде всего, гласность – широкая информация в прессе, мощная кампания поддержки со стороны всех левых партий, всех честных людей! Нужна информация. Нужны деньги на лекарства, передачи, оплату адвокатов. Не только Артему. Но ему – в первую очередь.
Товарищи! Помогите политзаключенным-революционерам! Они бескорыстно жертвовали собой ради высшего идеала – ради общества социальной справедливости. Они первыми вступили в неравный бой с антинародными режимами на территории Советского Союза и, на первых порах, проиграли – это было неизбежно, потому что те, ради которых они пошли на риск, не оказали им должной поддержки. Сегодня дело чести всех коммунистов и патриотов - спасти Данилова и его товарищей!
В. Басистова,
Москва, 2003 г.
Здравствуйте, Вера Александровна!
Получил Ваше письмо и распечатку «Портрет героя» – ее я так еще и не прочитал – «технические трудности», но надеюсь, что в скором времени прочитаю. Более раннее письмо, на которое Вы ссылаетесь, я также пока не получил. Но и то, что до меня дошло, как говорится, более чем достаточно.
Здесь они стараются не допустить до нас никакой информации, свести все к тому, что наша задача – получить как можно меньший срок, а для этого (правильно!) надо сотрудничать со следствием. А в остальном все тишь да гладь, и власть их вечна... Но по отрывочным сведениям, что доходили с воли, - не все так плохо. А после Вашего письма вообще стало ясно, что ситуация отличная! С точки зрения пользы для дела – это даже хорошо, что мы попались. Важно использовать сложившуюся ситуацию на 100%. Какие-то движения происходят и здесь, на Украине, но сведения самые отрывочные.
Как там у Вас дела? Как Ваше здоровье? Как остальные? Получил телеграмму с поздравлением с 9 мая за Вашей подписью и Гены. Почему-то не упоминается Олег. Как у него дела? Не привлекли ли его? Что там с АРЗ? Не выгнали еще с Баррикадной?
Сейчас у меня огромное желание внести посильный вклад в борьбу, а то нахожусь в положении чемодана в камере хранения. Попробую дать несколько практических советов, а Вам на месте будет виднее, как их осуществить, и осуществимы ли они вообще. Прежде всего, я очень рад, что СРД по-прежнему выходит. Существуют ли в связи с этим финансовые трудности? Я думаю, что существуют. Чтобы газету сделать если не рентабельной, то хотя бы самоокупающейся, нужно повысить цену, а на каждом номере, на видном месте писать что-нибудь типа «Покупая газету, ты оказываешь помощь политзаключенным». И часть газет, действительно, будет продана по этой цене, а часть – как обычно, роздана. Напишите, по возможности, как газета распространяется – хорошо расходится или не очень, и за какой срок.
Думаю, что сейчас самое время протолкнуть через фракцию КПРФ в Госдуме Губкинский закон о политзаключенных. Если предложить поставить этот вопрос непосредственно депутатам, то вряд ли что получится. Нужно, чтобы инициатива шла из регионов, но обращаться надо не в обкомы – там наше обращение постараются замолчать, - а, по возможности, к рядовым членам, прислав им заодно и номера «СРД», чтобы они поставили этот вопрос на своих партийных собраниях и тем самым оказали давление на свое руководство. В любом случае Зюганов и компания окажутся в неудобном положении – дело получит огласку, и им придется либо поставить вопрос на голосование в Думе, либо признать свой оппортунизм. Надо разослать им письма с примерно таким содержанием: «Все больше людей начинают вооруженную борьбу с режимом, будет множиться число людей, сидящих в тюрьмах за политические убеждения, поэтому нужен закон о политзаключенных...» и т.д. Текст лучше всего составить Губкину, у него это хорошо получается.
Не могли бы Вы прислать следующие сведения:
– Сколько сейчас политзаключенных?
– Каких партий?
– Где сидят и какие получили срока?
– Какую помощь им оказывает наш Комитет?
– А также чем конкретно сейчас занимается крючковский Комитет, и что по нашему поводу говорят Козлобаев, Тюлькин, Крючков, Анпилов, Андреева?
Если есть возможность, пришлите наши новые газеты, а также наиболее интересные вырезки из «Дуэли», «Лимонки» и других газет.
Передайте спасибо Наташе за варенье – да, я его получил. Книгу «Дочь Монтесумы» не получил, но, по иронии судьбы, читал ее в Николаевском ИВС. Но мне передали книгу о Ю. Фучике.
Губкин просит меня вести дневник, но, думаю, не имеет смысла – один день похож на другой. Лучше уж писать об отдельных событиях.
Со здоровьем у меня сейчас нормально. В камере нас шесть человек – на четыре места.
Один из наших – комсомолец Зинченко Богдан – исписал революционными лозунгами перевалочные боксики – выглядит это очень весело.
Заканчиваю. Пишите. Привет всем нашим, а также товарищу Губкину.
С революционным приветом АРТЕМ
13.06.2003.
Из письма Игоря Данилова (Артема) матери – Даниловой Татьяне Станиславовне
Дорогая мама!..
Знаешь, по большому счету я ни о чем не жалею. Главное, чтобы у Вас все было хорошо. Обо мне не беспокойся. Просто чудо, что с 88-го года я не сел и не был убит. «Система» – дрянь жуткая…
То, что я сделал – пожалуй, для этого стоило жить. Так что не расстраивайся. Даже старший следственной группы сказал, вполне серьезно, что в Историю мы вошли. Да ты и сама видишь, сколько людей, прежде незнакомых, нас любят.
Незадолго до суда приходил российский консул, среди прочих вопросов... задал и такой вопрос: не пересмотрел ли я свои взгляды? Я его очень разочаровал. Сказал, что каяться и просить суд о снисхождении не собираюсь. Только ты не думай, что я себе этим наврежу: приговор от этого ничуть не изменится ни в лучшую сторону, ни в худшую. Только буду выглядеть на суде трусливой мразью… «Система» меня убьет в любом случае. Единственное спасение – убить «Систему» или, на худой конец, заставить ее пойти на уступки.
И самое главное: Я вас всех люблю!
27, 28, 29 сентября. Долго же я письмо писал! ИГОРЬ
-
8. ДОКТОР
С ним я познакомился, когда приехал в Николаев в ноябре 2002 года. Дверь открыл приятный молодой человек в очках, интеллигентной наружности, и, подавая руку, представился: «Доктор». Я понял, что это псевдоним. Настоящее имя этого товарища я узнал несколько позже.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6431/54835962.86/0_1171fa_bc5495ff_L.jpeg)
Мои товарищи - Артем с Олегом – называли его Ильей. В тот вечер обстановка была относительно спокойная, но мы устали с дороги, поэтому разговаривали мало, после ужина сразу легли спать. Но на другой день, когда мы с Артемом и Олегом отправились в магазин, произошел тот самый трагический случай, который в документах уголовного дела именуется «покушением на жизнь работников милиции». Два работника угрозыска пытались нас задержать, Артем и Олег, чтобы избежать ареста, применили оружие и ранили этих милиционеров. Потом пришлось быстро убегать с места происшествия и прятаться в квартире, в то время, как нас искали по всему городу. Вот тут, в дни нашего добровольного (тогда еще!) заточения в четырех стенах, я и познакомился по-настоящему с Доктором, имел возможность много беседовать с ним и оценить разносторонние таланты этого человека.
Надо откровенно признать: Доктор был недоволен тем, что наши товарищи открыли стрельбу. «Неужели нельзя было обойтись без этого?!» - возмущался он. При этом добавлял, без особого уважения к современным правоохранительным органам, что достаточно было показать милиционерам оружие и напугать. Артем, относившийся к делу несколько иначе, отвечал, что это – гражданская война, и работники милиции, обслуживающие антинародную власть, превращаются таким образом в бойцов противника… Тем не менее, Артем не убил их, а только ранил, хотя, при его умении владеть оружием, мог бы застрелить наповал.
Доктор велел нам сидеть дома, а сам ходил за продуктами и на разведку. Вернувшись, рассказывал нам, что творится в городе. Нас, действительно, искали. Солдаты внутренних войск оцепили автовокзал, по городу разъезжали милицейские автомашины (мы их и сами видели в окно), развешены были даже фотороботы (правда, не похожие на нас). Доктор тоже решил без необходимости не мелькать на улицах.
Дома он занялся рисованием карикатур. Сначала он очень похоже изобразил украинского буржуя и подписал: «Товарищ! Буржуй съел твое сало!». Быть может, для тех, кто живет в других республиках, это не так доходчиво, но любой украинец, увидев рисунок с такой подписью, сразу вспомнит известную песню украинских националистов: «Москаль съел твое сало». Карикатура разъясняла всем, кто еще не понял, куда на самом деле исчезло знаменитое украинское сало.
Потом он нарисовал карикатуру на Зюганова, которого обвинял в нерешительности и непоследовательности, в общем – в оппортунизме. Затем – карикатуру на украинского президента Кучму. Там было нарисовано, как Кучма сидит на мешке денег, а на заднем плане митингует советский народ, представленный космонавтом в шлеме с надписью «СССР», врачом, шахтером с отбойным молотком, боевиком-революционером в маске и с пистолетом, студентом в очках с конспектом (на конспекте надпись «Геноцид»), и др. Все они держат транспаранты с надписью «Кучму – геть!».
Были у Доктора и другие рисунки. Не знаю, где они сейчас. Быть может – пропали при налете правоохранителей на николаевскую квартиру в декабре 2002 года. Но, возможно, и целы – изъяты работниками СБУ и лежат где-нибудь в секретных архивах. Тогда, надо полагать, рисунки эти еще не пропали для народа – наши потомки когда-нибудь их увидят в музее Революции.
Видя, что мы сами переживаем после случившегося, Доктор перестал ругать Артема и Олега за стрельбу по милиционерам, и попытался нас как-то отвлечь от мрачных мыслей. Рассказывал разные истории, в том числе и о себе. Оказалось, что по образованию он в самом деле врач, поэтому и псевдоним у него такой. Его жена – известная российская революционерка Лариса Романова проходила по делу НРА (Новая Революционная Альтернатива), в тот момент у нее и у ее подруг – Надежды Ракс, Ольги Невской и Татьяны Нехорошевой – как раз шло судебное заседание. Эти молодые женщины обвинялись во взрыве приемной ФСБ в Москве. При взрыве никто не пострадал, тем не менее – всем предъявили обвинение в терроризме (и впоследствии они получили большие срока лишения свободы, несмотря на то, что у Ларисы – двое маленьких детей, а у Ольги – грудной ребенок, родившийся во время следствия; с ним вместе она и отправилась за решетку).
О российской тюрьме Доктор рассказывал крайне неприятные вещи. Например, как одного из его знакомых – российского национал-большевика – уголовники «опустили» только за то, что он красный. Можно догадываться, что сделано это было с молчаливого согласия тюремной администрации, если не при явном попустительстве ее. Сам Доктор провел в Бутырской тюрьме два с половиной года. Лично у него особых проблем с уголовниками не было, так как он сказал, что он анархист, а к анархистам у них более лояльное отношение, чем к коммунистам. В реальной жизни никакого «анархизма» в традиционном понимании этого слова Доктор не проявлял. В местах лишения свободы он был вынужден следовать тем «понятиям», по которым там жили все, и даже некоторые из этих «понятий» находил вполне разумными – например, не обращаться к тюремной администрации, даже если у тебя возникли проблемы. Это логично: уж если мы считаем буржуазную власть своим классовым врагом, то не следует и искать у них защиты.
Еще он рассказывал, что в начале девяностых годов (в разгар перестройки, когда нам врали, будто наступила свобода), он с товарищами пытался организовать пролетарскую коммуну в селе, где-то в Нижегородской области. Приехали туда несколько комсомольских семей, хотели вести сельское хозяйство и жить так, как им казалось правильным. Намеревались даже со временем построить свою школу, чтобы воспитывать детей в коммунистическом духе. Но из этого ничего не вышло (как в свое время у народников). Начались конфликты – причем, даже не с властями, а с местным населением, конфликты на бытовом уровне, из-за всяких надуманных причин: местные лезли в драку с приезжими мужчинами, приставали к женщинам, ревновали своих жен к приезжим и т.п. Кроме того, комсомольцы не могли не делать попыток объяснить сельчанам мотивы своих действий – почему покинули город, чего хотят в жизни и т.п. Это не нашло отклика у большинства жителей. Коммуна распалась, ребята вынуждены были уехать. Сие лишний раз доказывает, что невозможно построить справедливое, разумное общество на небольшом участке земли – так сказать, «социализм в отдельно взятом селе». Общество должно измениться ВСЕ. И времени на это уйдет, безусловно, очень много, не хватит жизни одного поколения.
Потом Доктор рассказал о недавнем случае из своей жизни: в 2002 году, когда его жена Лариса уже сидела по обвинению во взрыве приемной ФСБ России, его похитили в Москве работники ФСБ. Не задержали, как положено по закону, а именно похитили. Произошло это следующим образом: в квартире погас свет, потом позвонили в дверь, сказали, что пришли электрики ремонтировать проводку. Доктор открыл. Вошли несколько человек. Оказалось – это вовсе не электрики, а работники соответствующих органов. Они предъявили удостоверения и попросили Доктора поехать с ними в «контору», якобы – просто побеседовать. Он сел в машину, но повезли его вовсе не в офис ФСБ, а за город. На вопросы, куда и с какой стати его везут, работники ФСБ не отвечали, говорили только: «Скоро сам все узнаешь». Естественно, что у Доктора возникли опасения за свою жизнь – ведь его могли просто убить в пути и закопать в лесу, или кинуть труп на обочине, имитировав дорожное происшествие. А он, как задержанный, нигде не числился, и конечно власти потом не признались бы в его убийстве. Так иногда избавляются от политических противников в буржуазных странах, в том числе – в странах СНГ, примеры есть.… Наверное, работники ФСБ и рассчитывали на то, что похищенный испугается и станет сговорчивее.
Но в пути Доктора, по крайней мере, не били. Вывезли в Пензу, в Пензенское управление ФСБ. Там стали допрашивать, что ему известно о деятельности НРА. То есть, не допрашивать по установленной форме, а просто расспрашивать, без составления протокола, без разъяснения человеку его права пригласить адвоката, без оформления задержания. Доктор отвечал, что он ничего не знает, но работники ФСБ обвинили его во лжи и заявили, что «в его интересах дать признательные показания». Доктор продолжал упираться – тогда они начали его избивать. Во время избиения, отмахиваясь от них, Доктор попал рукой по стеклу, разбил окно и очень сильно порезал себе руку, так что пришлось вызывать врача. Тогда они прекратили его бить и, после оказания медпомощи, отпустили по подписку в Нижний Новгород. Только с этого момента у него появился официальный статус подозреваемого по уголовному делу, а до тех пор с полным юридическим основанием его можно считать похищенным. Такие преступления буржуазные власти совершают по отношению к своим политическим противникам повсеместно – и в РФ, и на Украине, и в других странах.
Подписку Доктор соблюдать не стал (с полным моральным основанием, как я считаю), а уехал на Украину. На Украине действовал, как корреспондент газеты «Совет рабочих депутатов», но работал под псевдонимом. Участвовал в проходившей осенью 2002 года всенародной акции «Повстань, Украина!» в Киеве, и писал об этом. Доктор надеялся тогда, как и многие из нас, что с этой акции начнется всеобщее движение за освобождение нашей Родины от капитализма и за восстановление единого Социалистического государства. Но наши надежды не оправдались.
В Николаеве Доктор намеревался пожить некоторое время, потом продолжить свое путешествие по Украине и работу журналиста. Возвращаться в Россию он по понятным причинам не хотел. Его интересовала также непризнанная Приднестровская Молдавская Республика и вообще события в Приднестровско-Молдавском регионе. Я, пожив несколько лет в ПМР, рассказал ему, что приднестровское население в данный момент изрядно деполитизировано, и что народ в целом там не готов к массовым акциям протеста. Но, конечно, найдутся люди, которые в случае необходимости приедут на Украину и поддержат украинских товарищей.
Пока мы все это обсуждали, в дверь нам периодически кто-то звонил. Артем с Олегом тут же вытаскивали пистолеты и наводили их на дверь в ожидании штурма. Но ничего не происходило, звонки прекращались и ребята убирали оружие. Потом Доктор выходил на балкон и наблюдал за выходящими из подъезда, но не всегда успевал рассмотреть этих выходящих. Один раз он видел, как вышли мужчина и женщина средних лет. Это оказались иеговисты. Потом Доктор рассказал нам, что раньше, до нашего приезда, когда он находился один в квартире, эти люди уже к нему заходили, проповедовали, пытались склонить его на свою сторону. К религии Доктор относился иронически, но тем иеговистам он решил подыграть, просто потому, что ему было скучно. Они говорили о разных преступлениях, творящихся в мире, о терроризме, а он кивал и поддакивал: «Да, наверное, скоро будет конец света!». Его поведение понравилось проповедникам, и они пообещали зайти еще – вот и зашли.
Мы отругали Доктора за то, что он общается с кем не надо. Вообще, обстановка в группе была товарищеская, никто особенно не командовал, критиковали друг друга свободно, когда надо, но в то же время стремились морально поддержать. Доктор и Артем были постарше – как по возрасту, так и по жизненному опыту, имели в группе больший авторитет, но никогда этим не злоупотребляли.
Еще меня привлекало в Докторе то, что он участвовал в событиях 1993 года в Москве, в походе на Останкино, и даже чуть не погиб там. Другому человеку таких воспоминаний хватило бы на всю оставшуюся жизнь, а многие после этого вообще потеряли бы желание заниматься политикой. Но Доктор считал это совершенно естественным – пока человек жив, он должен участвовать в политической жизни своей страны; если нет возможности работать легально – значит, надо изыскивать иные формы работы. Он не ставил себе в заслугу то, что перенес столько опасностей и страданий за свои тридцать с небольшим лет. У него это получалось именно естественно, так что, глядя на этого человека, вдруг становилось странно – почему другие люди не могут так же жертвовать всем во имя общего дела?
Я первым уезжал из Николаева. Доктор провожал меня до автовокзала. На прощание просил передать привет журналистам, с которыми был знаком только заочно, по их газетным публикациям, и указать на некоторые ошибки в этих публикациях. И еще сказал, словно у него было предчувствие: «Я не хочу больше попадать в тюрьму. И тебе не желаю».
Но в тюрьму мы оба попали, и очень скоро.
Следующая моя встреча с Доктором произошла уже в местах лишения свободы. В феврале 2003 года я сидел в Николаевском СИЗО и меня возили на следственные действия в СБУ. Однажды, на обратном пути из СБУ в изолятор, меня случайно посадили с ним рядом. Он мне улыбнулся и успел поздороваться. Но тут охранники опомнились и нас быстро рассадили в разные концы «салона», то есть автозака. При этом сказали: «Мы знаем, что вы хотите пообщаться, но сегодня не получится!». Потом Доктору натянули черную шапку на лицо, и так везли до самого изолятора.
О том, что Доктор на самом деле - Илья Романов, я узнал от следователя николаевского СБУ Грицая на одном из первых допросов. Грицай очень интересовался Доктором и был бы рад, если бы я рассказал что-нибудь компрометирующее товарища. Но я ему ничего нового сказать не мог, поэтому Грицай просто записал в моем протоколе допроса все то, что он знал об этом человеке сам – как будто бы я это рассказал. Грицаю приходилось во время следствия делать вещи и похуже…
Потом нас перевели в Одессу, в ОСИ-21. В мае 2003 г., выезжая на следственные действия уже в Одесское СБУ, я вновь встретил Доктора в автозаке. На этот раз мы ехали вместе и охранники уже не растаскивали нас в разные стороны, так что была возможность поговорить. Также и в боксике, в ожидании выезда, мы находились вместе. Я узнал, что камера Доктора недалеко от моей, и мы договорились, что будем переписываться.
Доктор рассказал, что взяли его зимой, где-то под Каховкой, в лесу, на берегу Днепра, куда он поехал на рыбалку по приглашению местных большевиков. После рыбалки они спокойно сидели в вагончике «Рыбнархоза», как вдруг ворвались так называемые «маски-шоу», потребовали предъявить документы и вещи для досмотра. Доктору подсунули какой-то пистолет и патроны. По мнению Доктора, причина провала следующая: у большевика Стародубцева (который, кстати, проходил потом свидетелем по делу), была племянница, работавшая в "органах". Доктор один раз с ней общался, хотя ничего особенного ей не рассказывал, сам Стародубцев, наверное, тоже что-то ей говорил, представляя Доктора, как товарища по партии, - вот она и могла сообщить о появлении «подозрительного» начальству.
В Каховском РОВД Доктора «прессовали» - то есть били, запугивали, издевались, - потом отвезли в Херсонский СИЗО, где тоже ему пришлось плохо: поместили в переполненную камеру, а у него к тому же не было ни запасной одежды, ни обуви, ни даже бритвенных принадлежностей и мыла, чтобы привести себя в порядок. Взяли его в грязной одежде и в кирзовых сапогах, так он и сидел. Кроме того, у Доктора близорукость, а «правоохранители» разбили ему очки – случайно или нарочно – и вместо них дали какие-то другие, в которых он почти ничего не видел. Он ожидал, что те товарищи из ВКПБ принесут ему в СИЗО передачу, но так и не дождался. По всей видимости, те люди были сильно напуганы, - особенно, когда прошел слух, что арестованных коммунистов и комсомольцев пытают.
В Николаеве Доктор получил первую передачу, и ему стало несколько легче. А то некоторые зеки, видя, что никто Доктора не «греет», хотели уже «опустить» его до положения «черта», и ему пришлось даже подраться в камере, чтобы защитить свое человеческое достоинство. (Вышеприведенные термины требуют расшифровки: «греть» - значит, помогать, приносить передачи, «опустить» - поставить в положение существа второго сорта, «черт» - неаккуратный, не следящий за собой, глупый человек, которого не за что уважать).
В ОСИ-21, как уже было сказано, мы с Доктором переписывались, и это доставляло мне большое удовольствие и утешение в тюремной жизни. Мы обменивались стихами, Доктор много писал мне о своих знакомых – российских молодых революционерах, в частности – о Надежде Ракс, проходящей по делу НРА вместе с его женой Ларисой Романовой, передал выписку из газеты, где была статья об окончании судебного процесса и последняя речь Нади Ракс. Я раньше думал, что Ракс, судя по фамилии, немка, но со слов Доктора – она с Западной Украины, там встречаются такие фамилии. Конкретно – она из партизанского края, из Ровенской области, где ее дедушка воевал вместе с Ковпаком. Потом жила в России – в Калуге, в Москве. Обвиняется во взрыве приемной ФСБ в Москве; при взрыве никто не пострадал, тем не менее, Наде и ее подругам вменяется «террористический акт».
Доктор лично хорошо знал Надю Ракс, рассказывал, что она – добрый, душевный, отзывчивый человек, способный на самопожертвование. Рассказывал случаи, когда она рисковала жизнью во имя общего дела, ради товарищей и даже ради незнакомых людей. Находясь на свободе, она преподавала английский язык и почти всю свою зарплату отдавала в помощь политическим заключенным.
Опасаясь, что нас будут судить в закрытом судебном заседании, Доктор в одной из записок предложил объявить бессрочную голодовку с требованием открытого суда. Он был готов на смерть, но писал об этом без всяких высоких слов, совершенно спокойно: мол, если кто-то из нас «крякнет», то враги уже не решатся на закрытый суд. Спрашивал меня, готов ли я умереть, если понадобится. Такие же записки он писал и другим нашим товарищам. Он также писал, что тем, кто на следствии не выдержал пыток и наговорил лишнего, голодовка даст возможность реабилитироваться в глазах движения, да и в своих собственных глазах тоже. Я дал согласие участвовать в бессрочной голодовке и, действительно, приготовился расстаться с жизнью, если власти не выполнят наше требование – судить нас открытым судом. Мне удалось даже отправить по этому поводу два письма на волю. Одно было отправлено нелегально, по так называемой «тюремной почте», впоследствии его опубликовала газета «Совет рабочих депутатов». Другое отправил официально в Верховную Раду Украины. Оттуда даже приехала пожилая дама, должность и фамилию которой я, правда, не запомнил, беседовала с нами и добросовестно все записывала.… Но у меня сложилось такое впечатление, что она совсем не на нашей стороне. В частности, она говорила: «Да, наше поколение виновато в том, что вы такие. Мы отняли у вас прежние идеалы и ничего не дали взамен»… Она допускала мысль, что советские идеалы можно заменить чем-то. А мы такой мысли не допускали. Потом эта дама уехала, а мы остались сидеть.
В конце лета 2003 года Доктор попал в конфликтную ситуацию. Конкретно – швырнул кашей в «козла», который не захотел «создавать ему движение», то бишь – передать мне записку, которую Доктор считал очень важной. Поясню, что слово «козел» давно перестало быть тюремным ругательством, а стало чем-то вроде тюремной должности. «Козлами» сейчас называют работников тюремной обслуги из числа заключенных. Им разрешается свободно передвигаться «по продолу», то есть по тюремному коридору, а некоторым - даже по всей территории изолятора («им везде дают зеленую», как говорится). Содержатся «козлы» в отдельной «хате» - «козлятне», и уже не обижаются, когда их называют «козлами». Они сами знают, что они – «козлы». Так вот, за того «козла» Доктор получил десять суток карцера, а потом был переведен на второй корпус ОСИ-21, где его посадили с «курицами», которым ничего нельзя было доверять. «Курица» - это попросту стукач. Кстати, главную «курицу» второго корпуса звали «Эсмеральда», хотя это был мужчина. Доктору пришлось с ним сидеть, потому что сокамерников, как известно, не выбирают. А еще (это я узнал потом из рассказов Доктора), в камере на новом месте пребывания у них был один дед.… Как правило, дед сидел на нарах, «как король на именинах», и зудел, словно испорченный телевизор: «коммунисты», «красный террор», «сталинские лагеря», "ГУЛАГ" и т.д., и т.п. Но едва Доктору заходила передачка, как дед тут же менял пластинку: «Вот хорошо, вот хорошо! Побольше бы таких партий!.. Побольше бы таких коммунистов сидело, которым партия присылает продукты с воли!..».
Я видел, как Доктора с вещами уводили с нашего корпуса, и крикнул ему через дверь: «Доктор, ты куда?». Но он не успел мне ничего ответить. Зато потом пришел охранник - старший смены – открыл дверь нашей камеры и стал спрашивать, кто кричал. Кричать в тюрьме не положено. Чтобы у всей моей камеры не было неприятностей, пришлось сознаться, что кричал я. «Погоняла», то есть кличка у этого работника охраны была «Пират», потому что он однажды пришел на смену с подбитым глазом. Узнав, что я – политический, Пират заговорил со мной о политике, и выяснилось, что он даже нам немного сочувствует. Поэтому он передумал меня наказывать, тем более – ему понравилось, что я сам сознался, «умею за базар отвечать». Уходя, он сказал: «Держитесь, пацаны. Вам главное – дотянуть до новых президентских выборов. Если власть в стране поменяется, к вам будет уже другое отношение». Потом Пирата перевели в другой корпус, и я его больше не встречал.
Доктора я увидел только осенью, 24 сентября 2003 года, при выезде на первое судебное заседание. Нас уже возили всех вместе, и на скамье подсудимых сажали рядом, так что можно было общаться. Доктор рассказал о своих впечатлениях от одесского карцера. Он говорил, что ему там даже понравилось – насколько вообще это место может нравиться… Доктор никогда не терял чувства юмора! Он говорил, что в камере было жарко – зато в карцере прохладно, один раз «мусора», чтобы ему не было скучно, специально напустили ему холодной воды в камеру, и он, стоя по колено в воде, вычерпывал ее и выливал в умывальник. «Ты, Семенов, если попадешь в карцер, научись спать на табуретке», - говорил он. Нары в карцере сразу после подъема, т.е. с 6 утра, пристегивают к стене, и подремать можно только сидя на табуретке. В карцере Доктор сидел один и ему, по его словам, в течение десяти суток никто не мешал думать. Правда, к нему иногда заходила в гости крыса, с которой он подружился и назвал ее Ларисой. Он делился с ней хлебом. Кормили его в карцере так же, как и тех, кто содержался в обычных камерах. Выводили и на прогулку, но одного, чтобы он ни с кем не общался. Курить и заваривать чай в карцере запрещено, но во время прогулки Доктора некоторые зеки из соседних прогулочных двориков успевали кинуть ему через стену курево и заварку. Заварку ему приходилось жевать всухую. (Лично я этому так и не научился).
Прогулочные дворики отделены друг от друга кирпичной стеной высотою около двух метров, так что перекинуть небольшие предметы можно. Охрана во время прогулки заключенных находится не в самом дворике, а ходит по верхней веранде (полагаю, все это видели в кино), и не очень строго наблюдает.… Иногда просто делает вид, что не замечает некоторых незначительных нарушений.
Суд сделали открытым. Полагаю, во многом – именно благодаря инициативе и принципиальности Доктора. Его уважали в СИЗО даже уголовники, говорили, что он – «нормальный пацан», и что с ним можно иметь дело.
Еще одну голодовку Доктор и Саша Смирнов объявили в начале ноября, требуя разрешить им переписку с родственниками. У Доктора - маленькая дочь, которой нужна срочная операция, и он очень за нее беспокоился. Требования голодающих поддержал тогдашний адвокат Анатолия Плево – Демиденко П.К. Он сказал, что, как бы ни относились власти к политзаключенным, следует уважать их права, предусмотренные законом, а также права их близких. Спустя десять дней переписку разрешили – не только этим двоим товарищам, но и всем остальным, ссылаясь на просьбу российского консульства. Этой ссылкой судьи хотели подчеркнуть, что сам факт голодовки политзаключенных никакого значения не имеет. Во время голодовки Доктор с Сашей сделали себе традиционные для таких случаев головные повязки с надписью «голодовка», и в таком виде появились в судебном заседании, но судья Тополев приказал охранникам во время перерыва эти повязки отобрать. Доктор успел свою повязку спрятать и передать мне, потом я ее потихоньку ему вернул.
После смерти нашего товарища Сергея Бердюгина Доктор жестко поставил вопрос перед судом о привлечении к ответственности работников МВД и СБУ, виновных в пытках, и продолжал настаивать на этом в течение всего судебного процесса. Он даже сумел предоставить доказательство того, что Сергей умер насильственной смертью. На одном из судебных заседаний в декабре 2003 года Доктор предоставил суду справку гражданского врача, где было сказано, что Бердюгин скончался в результате разрыва печени. То, что Доктор, находясь в следственном изоляторе, сумел достать этот документ, - похоже на чудо. Я не знаю, как ему это удалось, но он это сделал. Судья Тополев был взбешен, требовал объяснений, откуда справка (смерть двадцатилетнего комсомольца Бердюгина его мало интересовала). Доктор ответил в присущей ему манере: «Справку послал мне господь наш Иисус Христос, он совершил чудо – вот справка и оказалась у меня». А когда судья потребовал уточнить, каким образом данное чудо было совершено, Доктор пояснил, что бог подбросил ему справку в коридоре, по пути в баню…
Впоследствии я узнал: когда Доктору вынесли страшный приговор – 10 лет лишения свободы – представитель Московского Комитета защиты политзаключенных подошла к Тополеву и спросила: «За что?!». Тополев ответил: «А чего он издевается над правосудием!». Таково их правосудие.
Протестуя против произвола буржуазного суда, Доктор однажды «вскрылся», то есть перерезал себе горло лезвием от бритвенного станка прямо в зале суда. Случилось это примерно в середине зимы 2004 года, когда процесс уже шел к концу, а наши требования так и не были выполнены. Сам я не видел, как он это сделал. Заседание в тот момент уже кончилось, публику выпроводили из зала, а нас стали заводить в «воронок». Меня уже вывели, а Доктор еще оставался в зале суда, его должны были вывести последним.
В следственный изолятор так и уехали тогда без Доктора – его под конвоем сразу же повезли в городскую больницу. Рану зашили. Потом привезли в больницу СИЗО, суд на несколько дней отложили.
По данному вопросу меня вызывал на беседу инспектор оперчасти изолятора – так называемый «кум». Он взял с меня объяснение, что мне известно, как Доктор вел себя по пути на суд… Я рассказал, что в тот день, когда Доктор вскрылся, он с утра был в очень плохом настроении, даже не хотел ни с кем разговаривать, а это с ним случается редко. Сам момент, когда Доктор совершил покушение на самоубийство, я не видел, узнал потом от конвойных. Оперативник был поражен тем, что произошло – видимо, сам от Доктора не ожидал. Прежде, чем отправить меня обратно в камеру, он спросил: «Вы что, за свою идею действительно все готовы умереть?». Я ему ответил: «Да, наша идея стоит того». Спорить со мной он не стал.
Лично меня Доктор постоянно поддерживал морально. Он еще летом 2003 года высказал предположение, что я «вывалю», то есть освобожусь самым первым. В этом он был уверен, в то время, как некоторые товарищи вообще сомневались, что кто-то из нашей группы может освободиться в ближайшее время.
При нашем последнем разговоре при выезде в судебное заседание Доктор был настроен оптимистично, говорил, что весь срок, запрошенный для него прокурором, сидеть не будет, а рассчитывает на некоторые обстоятельства, которые позволят ему освободиться гораздо раньше. Еще рассказывал, что освоил полезную тюремную специальность – «наколки бить», то есть делать желающим татуировки. Теперь соседи по камере ему и кушать готовят, и посуду моют, а он только «работает». Этим он собирался заниматься и на зоне.
В случае, если я освобожусь первым, Доктор просил не забывать товарищей, которые остались в тюрьме, в том числе и девушек, проходящих по делу НРА.
Последние сведения о Докторе я получил, уже оказавшись на свободе, от Варфоломеевой Елены Дмитриевны из Комитета защиты политзаключенных. Ей удалось добиться с ним свидания, они разговаривали по телефону и смотрели друг на друга через стекло. Доктор просил ее передать мне привет и сказал, что и он, и все остальные наши товарищи очень рады моему освобождению.
Я тоже надеюсь скоро увидеть Доктора на свободе и выпить с ним красного вина, которое он, по его словам, так любит.
-
В 2011 году накануне своего 91-го года рождения ушла из жизни Лидия Всеволодовна Гладкая. Она родилась с Комсомолом в один день, отдала ему большую часть жизни, прошла путь от комсорга школы до секретаря ЦК Комсомола Украины. Л. Гладкая. Человек очень интересной судьбы, беззаветно преданный своей социалистической Родине, верный своим убеждениям. Лидия Всеволодовна близко к сердцу принимала все, что происходило с комсомольцами, арестованными на Украине по так называемому Одесскому пыточному делу, переживала за товарищей, старалась им помочь. В 2005 году вышла ее книга «Непокоренные» - об этом процессе, о судьбах комсомольцев-революционеров нашего времени.http://www.kzp.rksmb.org/ (http://vk.com/away.php?to=http%3A%2F%2Fwww.kzp.rksmb.org%2F)
брошюра в 2частях Л.В.Гладкой"НЕПОКОРЁННЫЕ" и статья Ильи Романова: «Одесское дело-2»
-
9. ДЕПУТАТ
С Андреем Яковенко, как и с другими участников судебного процесса по «делу одесских комсомольцев» (за исключением Саши Герасимова), я познакомился летом 2002 года. Такие убежденные коммунисты, как Андрей, после развала Советского Союза сразу встали в ряды антибуржуазного Сопротивления. Некоторые погибли при защите Верховного Совета во время московского народного восстания 1993 года. Судьба Андрея сложилась несколько иначе.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6426/54835962.86/0_1171fb_58b67a44_L.jpeg)
Яковенко родился и вырос в семье с давними коммунистическими традициями. Его прадед, эстонский большевик, в 1921 году нелегально перешел границу буржуазной Эстонии, чтобы навсегда остаться в Советском Союзе. Эстонский прадедушка Андрея обосновался на юге Украинской ССР. От него и пошел род Яковенко в результате ассимиляции с местным населением.
Понятно, что Андрей, воспитанный в такой семье, воспринял развал Союза и смену общественного строя в 1991 году, как личную трагедию. Но в тот период Андрей не мог оставить любимую и жизненно важную работу – он был моряком. И ему надо было содержать семью - ведь у Андрея тогда родился сын.
Яковенко продолжал ходить в море, пока капиталистическая реставрация окончательно не разрушила Черноморское морское пароходство. Процесс целенаправленного разрушения самого богатого в Советском Союзе пароходства – ЧМП - проходил буквально на глазах у Андрея. В этой варварской акции участвовали как флотские чиновники, получившие уникальную возможность безнаказанно растаскивать общественную собственность, так и капитаны судов дальнего плавания. Андрей, согласно своим взглядам и убеждениям, вступил в принципиальный конфликт с капитаном судна, который был активным соучастником этого преступления. Конечно, в результате пришлось Андрею покинуть пароходство.
К тому времени (к 2000 году) ЧМП как такового уже не существовало. Некоторые одесские моряки устраивались «под флаг», т.е. нанимались на суда иностранных компаний. Андрею был закрыт доступ даже туда, поскольку он навсегда зарекомендовал себя, как непримиримый борец за социальную справедливость. Для новых «хозяев жизни» такие люди, как Андрей Яковенко, представляют существенную опасность.
И это действительно так! После увольнения из ЧМП Андрей пришел в одесские коммунистические организации. Вступил в Коммунистическую партию Украины (КПУ), Всеукраинский Союз рабочих (ВСР) и Союз советских офицеров Украины (ССОУ). По сути дела, Андрей Яковенко просто восстановил свое членство в Коммунистической партии Советского Союза (КПСС), где он состоял с 1988 года, и вступил в организацию (ССОУ), которая являлась продолжением нашей славной Советской Армии и Военно-морского флота, где он служил, защищая территориальные воды нашей великой Родины.
Яковенко активно работал в этих организациях и год спустя стал признанным политическим лидером Одесского региона. В 2001 году Андрея Яковенко избирают Первым секретарем Одесской областной организации Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины (ЛКСМУ). В следующем, 2002 году, Яковенко становится заместителем Председателя Одесской областной организации ВСР.
Чтобы глубже понять катастрофу, происшедшую со страной, и узнать, как с ней бороться, Андрей стал серьезно изучать труды В.И. Ленина. К моменту нашего знакомства он освоил практически все основные сочинения вождя мирового пролетариата. И не только освоил, но и принял, как руководство к действию.
Уже в начале 2001 года Яковенко читает лекции комсомольцам в Школе политпросвещения, основанной Л.В. Гладкой – ветераном комсомольского движения Одессы (я уже упоминал об этой замечательной женщине в других своих рассказах, в частности – в рассказе об Олеге и Нине). Я присутствовал на одном из его выступлений, когда приезжал из Приднестровья в Одессу, но тогда мы еще не были по-настоящему знакомы.
Первая серьезная беседа с Андреем Яковенко у нас состоялась летом 2002 года. Андрей высказал одну ленинскую мысль, согласно которой даже в период полного отсутствия революционной ситуации (а так оно сегодня и есть) настоящий коммунист все равно обязан проводить политическую работу и реагировать на все проявления общественной жизни. В том году Соединенные Штаты Америки собирались напасть на суверенный Ирак, а незадолго до описываемых событий этот мировой жандарм превратил в руины города некогда цветущей социалистической страны – Югославии. Такова была плата многонационального народа Югославии за неподчинение «новому мировому порядку». Исходя из этого, Андрей предложил начать агитацию среди солдат украинской армии, которых США уже используют в роли «пушечного мяса» на Балканах и в других «горячих точках». Теперь им предстояла неблагодарная роль в новой войне – на Ближнем Востоке. Именно поэтому я решил принять участие в распространении агитационных листовок у воинских казарм…
Тогда же мне рассказали и о попытке Андрея Яковенко баллотироваться в депутаты Одесского областного Совета, которую он предпринял зимой 2002 года. Комсомольцы Одессы активно старались помочь Андрею стать первым настоящим представителем «нового пролетариата» во властных структурах Одесского региона. Все прекрасно понимали, что такие люди, как он, уже не будут заниматься болтологией, которая за последние десять лет стала чуть ли не традиционным занятием депутатов. Яковенко был революционным политиком, подобно большевикам-депутатам Государственной Думы Российской империи кануна Первой Мировой войны. Один предвыборный лозунг, придуманный для него нашими комсомольцами, говорил сам за себя: «Чтоб режим поставить к стенке – голосуй за Яковенко!». Поэтому наши политические противники сделали все, чтобы Андрей не прошел в Облсовет. Будь он обычным «кэпэушником» – так и прохлаждался бы на заседаниях до сих пор! Только Андрюха сейчас сидит совсем в другом месте…
В память о той попытке Яковенко заняться парламентской деятельностью, одесские комсомольцы и российские товарищи, с которыми Андрей поддерживал рабочие отношения, дали ему прозвище – «Депутат».
После нашей поездки на казармы Депутат куда-то исчез. Как мне стало потом известно, уезжал надолго в Москву, на конференцию вновь созданного Движения за освобождение политзаключенных – против госэкстремизма. Мог ли он предполагать, что скоро сам станет политическим узником украинского буржуазного государства?.. Впрочем, наверное, он такую мысль допускал.
Последний раз на свободе я видел Андрея Яковенко за два дня до нашего задержания, как и Сашу Герасимова. Было это в декабре 2002 года, а вовсе не в ноябре, как теперь утверждают некоторые... Быть может, для кого-то это не имеет особого значения, но я хочу лишний раз напомнить нашим клеветникам, что в ноябре я все-таки с Яковенко не общался, и поэтому он мне никак не мог в ноябре сказать, будто я, оказывается, состою еще и в какой-то банде (см. обвинительное заключение СБУ за лето 2003 года)! И как только Депутат посмел мне об этом не сказать!..
А в декабре 2002 года мы с Андрюхой и нашим общим начальником по одесской организации ВСР пытались помочь иногородним студентам сельхозакадемии (бывшего сельхозинститута) организовать забастовку против ужасных условий жизни в студенческом общежитии. Я там был буквально за два дня до тюрьмы.… Поэтому Андрей и дал мне свой «мобильник» – для оперативной связи. Только я им так и не успел воспользоваться.
Об аресте Андрея я узнал в первый день неволи, 16 декабря, от следователя киевского СБУ Коваленко. Депутата взяли 15 декабря, когда он шел на рынок встречать свою любимую жену Татьяну. Чтобы иметь повод для задержания, Андрея спровоцировали на сопротивление хулиганским действиям – сотрудники одесского СБУ пристали к его жене. Этот случай уже упоминался в некоторых левых изданиях, например, в бюллетене «Момент истины» за ноябрь 2004 г. Не надо думать, будто там что-то преувеличено – все именно так и было.
Но о том, как живется Андрею Яковенко в тюрьме, я долгое время не знал. В местах заключения мы с ним встретились только 14 февраля 2003 года. Был как раз День влюбленных… Очевидно, в честь этого прекрасного дня к нам в Николаевский СИЗО приехал следователь СБУ Пилипенко, чтобы сообщить о продлении санкции на арест, которая уже должна была бы закончиться. Нас с Андреем выводили вместе. Я очень хотел с ним переговорить, но злые вертухаи (тюремные конвойные) не дали нам даже поздороваться!
На приеме в следственной комнате Яковенко заявил следователю официальный протест против провокационных действий сотрудников СБУ по отношению к его жене, в результате которых с Татьяной случился микроинсульт. Пилипенко обещал разобраться. («Разбирается» до сих пор…).
По-настоящему я имел возможность поговорить с Яковенко во время выездов на следственные действия в Одесское УСБУ весной-летом 2003 года. Депутата эсбэушники пустили «за паровоза» (главаря), поэтому возили его почти всегда отдельно от нас, в так называемом «стакане» (отсек в «воронке» для перевозки одиночных заключенных). Но иногда он ездил с нами или мы вместе сидели в пересыльном боксике на «комсомольской» смене. Андрей тогда еще был настроен оптимистично. Он был уверен, что обвинение, построенное на показаниях, данных под пытками, в суде развалится! Да, Андрюха, как порядочный человек, переоценил украинское правосудие…
Это он и сам понял, когда судебный процесс начался. Особенно настроение Андрея изменилось в худшую сторону после «правдивых» показаний ренегата Плево. Эти показания не оставляли ему никакой надежды. В наше скорейшее освобождение Депутат больше не верил, в том числе и мое («Процесс слишком громкий!» – его слова). Поэтому мой выход на свободу стал для него полной неожиданностью.
У Андрея всегда было плохо с сердцем, а тюрьма, как известно, здоровью не способствует. Остается надеяться, что изменение политической обстановки на Украине перечеркнет тот огромный срок (14 лет), назначенный Яковенко Одесским областным апелляционным судом, и он вернется к своей жене и сыну.
Яковенко, как журналист
Письмо в газету «Глас народа» по поводу событий в ПМР.
Опубликовано в № 16 (78) от 01.08.2002 под другим заголовком «Отклики из-за рубежа».
ПРИЗЫВАЕМ К ПРОФЕССИОНАЛИЗМУ
Мы, коммунисты-революционеры, обращаемся к представителям малого бизнеса, к коммунистам и комсомольцам Приднестровья.
В первую очередь выражаем нашу солидарность и искреннюю поддержку ваших целей в борьбе против произвола властей. Прекрасно понимая, что на территории СНГ класс мелких и части средних предпринимателей – это люди ВЫНУЖДЕННЫЕ заниматься элементарной перепродажей всевозможных товаров, чтобы прокормить свои семьи. Мы знаем не понаслышке, каким издевательствам, притеснениям и поборам подвергаются эти люди со стороны всевозможных налоговых инспекций, милиции, бандитов и других верных шакалов буржуазных режимов, процветающих на нашей многострадальной земле. Не секрет, что армия работников малого бизнеса пополняется за счёт бывших рабочих, инженеров с ныне разрушенных предприятий. За счёт работников культуры, ныне никому не нужной.
Читая публикации в газете «Глас народа» (№ 13 от 10 июля 2002 года) о перекрытии улицы 25 Октября в Тирасполе со 2 по 4 июля 2002 года работниками рынка, мы искренне радовались, что очень многие «малые бизнесмены» не заражены мелкобуржуазной идеологией. Очень многие понимают, что сохранение рынка – только временный выход из создавшегося плачевного положения людей. Мы видим, что большинство вынужденных торговцев с удовольствием вернулись бы на свои предприятия, к станкам, в лаборатории, в библиотеки и музыкальные школы. Дело за малым! Возродить из пепла промышленность и культуру. Мы очень хотим, чтобы вы поняли – нынешним режимам власти в СНГ это не нужно. Они и без промышленности с успехом набивают себе карманы. А культурный и грамотный народ им тем более не нужен. Поэтому нам кажется, что обращаться к такой власти – неблагодарное дело. ВЛАСТЯМ БЕЗРАЗЛИЧНА ВАША СУДЬБА И СУДЬБА ВАШИХ ГОЛОДНЫХ ДЕТЕЙ И ВНУКОВ. Поэтому надо трезво оценить ситуацию. Такую власть нужно ликвидировать и самым решительным способом. Каждый день нашей нерешительности отражается на наших детях. ПРОСТЯТ ЛИ ОНИ НАМ?
Мы хотим отдельно обратиться к коммунистам и комсомольцам. Судя по публикациям, участие этих организаций в протесте работников малого бизнеса было минимальным. Очень и очень неправильно, товарищи! Мы, как коммунисты ОБЯЗАНЫ подхватывать и раздувать каждую искорку народного возмущения, направленного против буржуазного режима. И делать это мы должны не пассивно наблюдая, а активно пропагандируя наши идеи. Мы обязаны обеспечить протестующих людей листовками, газетами, транспарантами. Помочь грамотно составить требования и т.д. Кроме этого, мы, коммунисты, должны обеспечить людей питьём, едой и охраной. Да, не удивляйтесь, именно охраной от произвола т.н. «милиции». Чтобы впредь менты не могли спокойно хватать женщин и вывозить их, куда им захочется. И всё это должны делать не профсоюзы, а только мы, коммунисты. Мы считаем, что коммунисты обязаны продуктивно организовывать и руководить акциями протеста, а также брать на себя руководство при стихийных выступлениях народа. Только выполнив эти требования, мы сможем называться профессиональной организацией, способной возглавить и повести массы на свержение преступных буржуазных режимов на территории СССР.
Ещё раз хотим заявить. Уважаемые работники рынков, обездоленные рабочие и служащие, отбросьте в сторону уныние и нерешительность. ПОБЕДА ЗА НАМИ!
КОММУНИСТЫ – РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
(Автор – А. Яковенко)
Товарищи коммунисты!
Обращаюсь к рядовым коммунистам, а не к руководящим деятелям партии. Вы прекрасно знаете, какая ситуация сложилась на Украине за последние 12 лет. Шаг за шагом наше общество подходит к пропасти. Уровень жизни украинцев катастрофически падает, безработица уже превышает 30%, а в некоторых областях достигает страшной отметки – 50%. Происходит катастрофическое вымирание народа. К этому всему медленно, но верно, подкрадывается еще один страшный враг – голод. Первый тревожный звонок уже прозвучал в июне 2003 года, когда поползли вверх цены на муку и хлебобулочные изделия. Мы наблюдали, как с ужасающим постоянством в разных уголках страны вспыхивают эпидемии страшных заболеваний: гепатита, дизентерии, холеры, брюшного тифа. В то же время с телеэкранов нас постоянно уверяют, что «ситуация под контролем», что «уряд» делает все возможное для улучшения обстановки в стране. Власти затеяли Конституционную реформу с целью отвлечь население от реальных проблем. Тем временем геноцид украинского народа продолжается.
Я восстановился в рядах КПУ в 2000 году. Не мог поступить иначе, т.к. видел, в какую пропасть толкают украинский народ. Последние два года я старался отдавать борьбе с антинародным режимом все свои знания, силы и время. Не удивительно, что в середине 2002 года я угодил в поле зрения спецслужб Украины. За мной было установлено наружное наблюдение, причем, вполне откровенное – этим они «обеспечивали» психологическое на всю мою семью. Из-за хамства работников СБУ у моей жены произошел нервный срыв. Я тогда уже подозревал, что задача спецслужб – выбить меня из рядов политической оппозиции...
Свои замыслы власть смогла реализовать в декабре 2002 года. Трагическое стечение обстоятельств, акции, совершенные комсомольцами в г. Николаеве, ложные показания, полученные от некоторых ребят под пытками, позволили работникам СБУ сфабриковать уголовное дело, по которому в качестве обвиняемого привлекли и меня. Я не могу осуждать неопытных молодых людей за то, что некоторые из них оговорили товарищей, в том числе и меня: пытки и издевательства, которым были подвергнуты ребята после задержания в Николаеве, не каждый взрослый человек смог бы выдержать.
На протяжении всего предварительного следствия работники СБУ выливали ушаты грязи не только на меня лично, но и на мою жену, на всю нашу семью. Моим родственникам пришлось пережить еще одно нервное потрясение.
И в такой ситуации, когда я, находясь за решеткой, не могу защитить свою честь и честь своих близких, к клеветнической кампании решили присоединиться некоторые коммунисты, занимающие руководящие посты в партии! Я с ужасом и отвращением узнал о том, что различные инсинуации в мой адрес и в адрес членов моей семьи распространяют не только идеологические противники, но и отдельные партчиновники. Мне трудно понять, для чего они это делают. Неужели страх перед властями, страх потерять свое личное благополучие вынудили этих людей поверить ложным обвинениям в мой адрес и отречься от меня и других товарищей, попавших в тюрьму за свои коммунистические убеждения?
Я искренне верю в честность, благородство и мужество большинства рядовых коммунистов. Обращаюсь и к тем, кто знает меня лично, и к тем, кто меня знает понаслышке: прошу оградить мое честное имя коммуниста от клеветы! Прошу защитить мою жену от грязных сплетен! Не может быть, чтобы поговорка «моя хата с краю» стала принципом жизни тех, кто носит высокое звание коммуниста. Коммунист должен быть примером высокой сознательности, чести, любви к народу и исполнения своего долга.
Яковенко Андрей
СИЗО № 21 г. Одессы
«ХЛЕБА И ЗРЕЛИЩ!»
Всем известен ходячий лозунг времен распада Римской империи: «Хлеба и зрелищ!». Это был девиз и патрициев, и римского плебса. Патриции понимали: чтобы удержать в повиновении народ и успешно управлять людьми, нужно, во-первых, чтобы люди были сыты, (или, хотя бы, не слишком голодны), а во-вторых – постоянно запудривать мозги доверчивым гражданам всевозможными кровавыми зрелищами. Поэтому патриции очень часто организовывали гладиаторские бои и театральные представления. Иной раз даже правители в них участвовали. Император Нерон считал себя хорошим актером. (Как многие политики современности). Параллельно действовали публичные столовые, проводились бесплатные раздачи хлеба и вина. Таким образом древние римляне отвлекались от своей убогой жизни, им начинало казаться, что все в порядке. А недовольство (по-современному – проявление социального протеста) происходило, как правило, от рабов – самых бесправных членов римского общества, которым не доставалось ни бесплатного хлеба, ни вина, ни зрелищ.
А теперь я бы хотел рассмотреть обстановку в современных «демократических» странах. Население работает, результаты его труда присваивает кучка патрициев... Теперь они называются «собственниками», но это ничего не меняет. Очень часто эти новоявленные патриции-собственники являются еще и представителями власти (хотя закон в большинстве республик декларирует, что совмещение бизнеса и государственной службы недопустимо).
А что же народ? Почему безмолвствует?
Все очень просто: современные патриции вспомнили старый лозунг «хлеба и зрелищ!» и решили его внедрить. Правда, с хлебом у них получилось хуже, чем у императора Нерона... Лишь своим приближенным и обслуживающему персоналу могут они обеспечить нормальный уровень жизни. Но остается еще один мощный рычаг управления плебсом – зрелища! Причем, в ХХI веке это понятие приобрело более широкий смысл, чем на заре нашей эры. Люди приходят домой и включают телевизор – вот вам и готовое зрелище, прямо на дому. Захотел пройтись – к твоим услугам огромное количество кинотеатров, где крутят «боевики» и «ужастики» – чем хуже гладиаторских боев? Такие зрительные и звуковые эффекты бедным римлянам и не снились!.. А еще всякие стриптиз-бары. У древних римлян и греков были подобные заведения, но там от хорошей гетеры требовалось, помимо всего, еще и образование... В наше время решили не усложнять. И во всех современных зрелищных учреждениях людям вбивают в голову: хватай от жизни то, что она дает! Не требуй иного! Наслаждайся минутой!.. Живи только для себя! Не думай!.. Жизнь прекрасна, пока прыгает пивная пробка!..
Так управляют плебсом наши патриции.
Теперь возьмем конкретные республики – Украину, Приднестровье... С хлебом – беда!.. Со зрелищами, на первый взгляд, все в порядке. Телеэкраны с утра до вечера изливают на нас потоки глупостей. Кровавым «боевикам» и слезливым сериалам конца не видно. Низкопробная импортная кинопродукция... К сожалению, не лишенная зрелищности. Вот и сидит затюканный голодный народ перед телевизорами, впитывая в себя недоброкачественную духовную пищу. То же самое - в кинотеатрах.
Ну, а театры, музеи, выставки, экскурсии?.. Увы! Это теперь – зрелища не для плебеев. Патриции нас загнали в такую нищету, что посещать концерты, спектакли и вернисажи простые граждане уже не могут. Театральные билеты на Украине стоят от 300 гривен и выше. В Приднестровье – несколько меньше. Но к нищете материальной добавляется нищета духовная. Попробуйте остановить на улице юного плебея и предложить ему посетить художественную выставку – даже за небольшую плату, даже совсем бесплатно... Несчастный на вас посмотрит с удивлением: «А зачем?.. Там же не будет ни громкой музыки, ни спиртного, ни цветных картинок, мелькающих на экране?.. Неподвижные холсты в рамах... Не пойду!». Десяток «постперестроечных» лет дают себя знать. Утонченные зрелища теперь доступны только патрициям.
Между тем с хлебом становится все хуже и хуже. Нормально питаться в наше время могут лишь избранные. Когда резко подскочили цены на хлеб и муку, то в населенных пунктах, как и положено, возникла паника. Люди бросились скупать хлеб – кто сколько может. Это, в свою очередь, создает дефицит. И вот мы предстали перед лицом страшного врага, имя которому – голод. Ведь всем известно, что хлеб в последнее время сделался основной пищей рядовых граждан. Что же будет, если даже он станет для большинства людей слишком дорог?..
Я не имею возможности в рамках одной небольшой статьи коснуться всех причин экономического характера, приведших наш плодородный край к такому плачевному результату. Хочу сказать одно. Именно те, кто находится у власти, обязаны обеспечить хотя бы приемлемые условия жизни для своего народа! Если же они этого не делают, если они не способны дать народу даже тот минимум, который обеспечивали своим плебеям древнеримские патриции, то значит – им нельзя более оставаться у власти ни минуты.
Только сам народ вправе решать, кого поставить у руля государства, какой избрать путь развития, какие фильмы крутить по телевизору и как распределять продукты и прочие жизненные блага между членами общества.
Андрей ЯКОВЕНКО,
ОСИ-21
-
10. СЕРГЕЙ
Моя первая встреча с Сережей Бердюгиным произошла на квартире старой коммунистки Гладкой Лидии Всеволодовны. Это было в апреле 2002 года. У Гладкой был видеомагнитофон, мы просматривали фильм по истории Комсомола, затем обменивались мнениями. Сергей производил впечатление грамотного, интеллигентного, хорошо воспитанного мальчика. Он показался мне очень молодым, выглядел даже моложе своих лет. Я думал, он еще школьник. На самом деле он уже учился в Одесском политехническом университете, кажется, на первом курсе.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5625/54835962.86/0_1171fc_5153b3b4_M.jpeg)
В первый раз ни о каких совместных действиях речи не было, и даже фамилии его я не спросил. Разговор был общий. Оказалось, что Сергей родом из Кишинева, по национальности – молдаванин, но давно уже живет с родителями в Одессе. Узнав, что я долго жил в Молдавии и в Приднестровье, Сергей расспрашивал меня о политической обстановке в обеих этих республиках.
Вторая наша встреча была уже связана с распространением листовок, обращенных к солдатам и офицерам армии Украины. Там были такие слова: «Солдаты и офицеры! Вы служите в самой нищей армии Европы. Украину хотят насильно, против воли народа, втянуть в НАТО, а вас сделать пушечным мясом и использовать во всех войнах, которые ведет на земле эта преступная организация». И только много позже, уже после трагической гибели Сергея, я узнал, что он был одним из авторов этой листовки...
Листовки мы клеили ночью на заборы воинских частей, перебрасывали через заборы на территорию части, а несколько листовок даже вручили лично постовому солдату на КПП. Не знаю, сохранил ли он их. И знает ли, что Бердюгин заплатил жизнью за эту попытку донести до людей хотя бы крупицу истины... Ведь именно это и происходит сегодня – Украину уже втянули в НАТО! И украинцы уже воюют в Ираке за чуждые Украине интересы, против народа, не сделавшего нам ничего плохого. И гибнут. И даже стреляются, осознав, в какую грязь окунули их – бывших бойцов Советской армии, которую когда-то называли армией-освободительницей.
Сергей говорил мало. Словам он предпочитал действие, практическую работу. Я не могу сейчас привести никаких красивых фраз, якобы им произнесенных той ночью, когда мы кидали листовки, как семена, не ведая, взойдут ли они, или падут на бесплодную почву. Придумывать не хочу. Он просто делал то, что поручено, точнее – то, что он сам счел нужным, делал молча и добросовестно. Вот и все.
Последняя встреча с Сергеем на свободе произошла незадолго до нашего ареста. Листовки мы распространяли летом 2002 года, а встретились после этого в начале зимы. Бердюгин зашел ко мне на квартиру, где я временно жил в Одессе, и попросил помочь ему подыскать жилье для наших товарищей. Если бы я знал, куда он потом поедет, я бы его туда не пустил. Все-таки, он был еще слишком молод для того, чтобы сложить голову в самом начале пути. Но о своих планах он, как всегда, ничего не говорил.
Мне было известно только, что после этого разговора он куда-то исчез из города и его искали родители.
Об аресте Бердюгина я узнал, когда сам уже находился за решеткой – в конце декабря 2002 года, в Николаевском РОВД. Один из работников РОВД спросил: «Бердюгина знаешь?», и я понял, что Сергей тоже у них в руках. Но тогда я еще не знал, что они с ним сделали.
Сергей Бердюгин, не оказавший, кстати, сопротивления при аресте, был зверски избит и находился в ИВС в районе «Лесков», где содержался в нечеловеческих условиях – в грязной, переполненной камере, без медицинской помощи. Впрочем, все мы содержались в Николаеве без медицинской помощи. Даже в баню не водили. В камерах было холодно, иногда – вовсе отсутствовали стекла.
Потом мы содержались в Николаевском СИЗО, естественно – в разных камерах, видел я Бердюгина всего раз и поговорить с ним не мог. Успел только поздороваться, когда его проводили мимо по коридору. Он старался держаться твердо, даже мне улыбнулся при встрече. Немного позже в камеру, где я содержался, привели новых арестантов. Как выяснилось, это были бывшие сокамерники Сергея, уголовники. Они многое о нем рассказали. Я узнал, что в той «хате», то есть в камере, где сидел Сергей, была нормальная обстановка – в том смысле, что арестанты неплохо относились друг к другу. Там содержались так называемые «первоходы», то есть ранее не судимые, попавшие в первый раз. Но до этого Сергея, по их словам, держали в «пресс-хате». Что такое «пресс-хата»? Это камера, куда работники правоохранительных органов специально сгоняют самых жестоких и наглых уголовников, к тому же – зависимых по разным причинам от администрации СИЗО. И специально науськивают их на того арестанта, которого надо «запрессовать». Этого арестанта избивают, запугивают, подвергают различным унижениям, – а администрация не только не пресекает такие действия, а даже благословляет. Суки из «пресс-хаты», за то, что терроризируют товарища по заключению, имеют чай, сахар, сигареты, а также предметы, запрещенные в камерах другим зекам – ножи, ножницы, спиртное, наркотики... Кстати, слово «суки» - это в данном случае не ругательство, а просто тюремный термин, которым обозначают зеков, выполняющих роль цепных собак, стукачей и палачей для правоохранителей.
Как мне рассказали, избивал Сережу в камере некий Гном, имя и фамилия которого, к сожалению, мне не известны. Сообщник Гнома сам не бил, но уговаривал дать признательные показания.
С Бердюгиным мы прибыли в Одессу, в ОСИ-21, по этапу в один день – 23 февраля 2003 года. Везли нас в «столыпинском вагоне», в разных купе-клетках. Я успел его поздравить с днем Советской армии. Конвой отреагировал нормально – возможно, они еще не совсем забыли, что 23 февраля – это все-таки праздник.
В ОСИ-21 Сергей находился на 3-м корпусе, а я – на 4-м. Я его видел только один раз в прогулочном дворике. Знаю, что рядом с Сергеем, в соседней камере, сидел Артем.
Насколько мне известно, в Одесском следственном изоляторе Сергея не били. По некоторым данным, опер даже говорил уголовным, сидящим в одной камере с Бердюгиным, чтобы Сергея никто не вздумал трогать. Очевидно, его здоровье внушало опасения даже тюремщикам.
Затем я видел Сергея в воронке, летом 2003 года, когда нас везли на следственные действия в СБУ. Бердюгин чувствовал себя очень плохо, хотя старался не подавать вида... Я мог только морально его поддержать. Вот тогда между нами и состоялся разговор, который я запомню на всю оставшуюся жизнь. В ответ на мои слова о том, что мы с Сергеем освободимся раньше других, потому, что у нас всего несколько эпизодов распространения агитационной литературы, и что мы еще сходим вместе к Лидии Всеволодовне, посмотрим кино и попьем чаю, Сергей ответил: «Я, наверное, уже никогда отсюда не выйду. А ты, когда освободишься, передай Лидии Всеволодовне от меня большой привет». Глядя на конвоиров, Сергей добавил: «Вокруг одни враги». И еще он сказал по поводу страданий наших товарищей, что ему всех их жалко.
Я, действительно, передал Гладкой Лидии Всеволодовне привет от Сережи, когда летом 2004 года вышел на свободу. Сергея уже не было в живых.
В последний раз мы встречались на первых двух судебных заседаниях 24 сентября и 13 октября 2003 года. Сергей жаловался на сильную боль в печени, у него была высокая температура, и, кроме всего прочего, - воспаление легких. В таком состоянии его привезли на суд и он еще успел увидеть, сколько самых разных людей, с которыми мы раньше не были знакомы, стремятся в зал. Успел почувствовать поддержку единомышленников... Второе судебное заседание закончилось, фактически, не начавшись – Сергея привезли в таком состоянии, что участвовать в судебном заседании он не мог, а показывать его людям было просто опасно – и без того информация о пытках, которым подвергаются политзаключенные, давно просочилась на волю сквозь тюремные стены, и граждане откровенно называли работников милиции, судей и СБУ палачами. Кстати, Ленинский РОВД города Николаева, где к нашим товарищам применялись самые жестокие пытки, мы между собой переименовали в «Гитлеровский». Данный райотдел недостоин носить имя вождя мирового пролетариата.
Нас увезли обратно в следственный изолятор. Только в начале ноября, от сокамерника, которого вывозили на суд, я узнал о смерти Сергея; эту печальную весть он услышал, сидя в пересыльном боксике с другими арестантами.
О последних днях жизни Сергея я узнал от его мамы – Бердюгиной Ларисы – уже после своего освобождения, летом 2004 года. Родители долго добивались разрешения поместить Сережу в городскую больницу, потому что в санчасти изолятора ему не могли оказать необходимую помощь. Разрешение было получено слишком поздно... Умирающего юношу доставили в Еврейскую больницу г. Одессы под усиленным конвоем. Медсестер правоохранители напугали, сообщив им, будто Сережа «убил очень много людей». В палате держали тоже под охраной, приковав наручниками к кровати. Он был в сознании. Маму не пускали к нему в палату, она сидела в больничном коридоре, где ей передали его записку: «Мама, у меня все в порядке». Он просто пожалел мать. На самом деле он знал, что умирает.
Надо сказать, что одесский адвокат Бердюгина на протяжении всего следствия и судебного процесса добивалась для своего подзащитного изменения меры пресечения в связи с тяжелым состоянием здоровья. Но ей отказывали, мотивируя это тем, что «подсудимый Бердюгин обвиняется в совершении особо тяжких преступлений». Лишь к моменту его смерти адвокат добилась освобождения Бердюгина из-под стражи. Но это было уже излишне. Смерть освободила его.
Полагаю, что прокурор Одесской области, подписывая постановление об освобождении Сергея Бердюгина под подписку о невыезде, знал, что делает. Бумага пришла через двое суток после гибели подсудимого.
Мать убеждена, что никаких «естественных причин» смерти Сережи быть не могло. Они его убили. У нее осталась дочь Лена, восемнадцати лет. Быть может, именно из страха за последнего своего ребенка, родители Бердюгина не дали согласия, когда товарищи хотели нести гроб на руках через всю Одессу, мимо здания СБУ. Их можно понять...
Сергей Бердюгин похоронен на кладбище Западном, на окраине Одессы. В кладбищенской конторе каждый, кто захочет посетить его могилу, легко сможет узнать последний адрес погибшего комсомольца. Он погиб за нас с вами, за восстановление СССР, за торжество идей социализма. Хотя он и немногое успел сделать. Но он все-таки сделал.
«Одесское областное бюро судебно-медицинской экспертизы. Врачебное свидетельство № 2697. Окончательное. Дата выдачи – 3 ноября 2003 года. Имя, фамилия, отчество – Бердюгин Сергей Сергеевич. Дата рождения – 25 апреля 1983 года. Дата смерти – 1 ноября 2003 года. Место смерти: государство Украина, город Одесса. Причина смерти установлена судебно-медицинским экспертом Багитской О.О. на основании вскрытия. Непосредственная причина смерти, заболевания, которые вызвали и обусловили причину смерти: а) Малокровие органов; б) Забрюшинная гематома и разрыв печени; в) Закрытая травма живота».
Опубликовано в газете «Правда Приднестровья» № 24 от 04.11.2004.
НИКТО НЕ ЗАБЫТ…
1 ноября красная молодежь Украины, и не только Украины, отмечает День памяти политзаключенных. В этот день – 1 ноября 2003 года – погиб политзаключенный, один из десяти молодых людей, арестованных по так называемому «делу одесских комсомольцев» № 144. Его звали Сергей Бердюгин. Ему было девятнадцать, когда его лишили свободы. Ему было двадцать, когда он умер от последствий зверского избиения на допросах. В последний день родителям и адвокату Бердюгина удалось добиться его перевода (под конвоем) в одну из городских больниц Одессы. Он умирал, прикованный наручниками к больничной койке; по одну сторону изголовья умирающего сидела безутешная мать, по другую – сотрудники спецподразделения «Беркут». Гражданский врач поставил диагноз – смерть от разрывов печени. Официальные власти упорно бормочут что-то о «скоротечном раке» у двадцатилетнего парня.
Товарищи Сергея до сих пор остаются за решеткой. Мы уже писали о них, это украинцы - Андрей Яковенко, Александр Герасимов, Богдан Зинченко, Олег Алексеев, граждане России – Игорь Данилов, Илья Романов, Александр Смирнов и Анатолий Плево. Выйти на свободу (получив, практически, ни за что, условную меру наказания) удалось только одному политзаключенному – приднестровцу Евгению Семенову. Сегодня, когда этот товарищ покинул территорию Украины, мы можем опубликовать часть его воспоминаний о Сереже Бердюгине.
«…Мы распространяли листовки, обращенные к солдатам и офицерам армии Украины. Там были такие слова: «Солдаты и офицеры! Вы служите в самой нищей армии Европы. Украину хотят насильно, против воли народа, втянуть в НАТО, а вас сделать пушечным мясом и использовать во всех войнах, которые ведет на Земле эта преступная организация»… И только много позже, уже после трагической гибели Сергея, я узнал, что он был одним из авторов этого текста.
Листовки мы клеили ночью на заборы воинских частей, перебрасывали через ограду на территорию части, а несколько листовок даже вручили лично постовому солдату на КПП. Не знаю, сохранил ли он их. И знает ли, что Бердюгин заплатил жизнью за эту попытку донести до людей хотя бы крупицу истины».
Свободная Куба доныне хранит память о юноше по фамилии Монтано, который, еще во времена проамериканского диктатора Батисты, прорвался в телецентр, отобрал у ведущего микрофон и в течение трех минут говорил кубинцам правду о положении в стране; потом ворвались охранники и юноша был убит. Вот так же и мы должны чтить память комсомольца Бердюгина.
Дорого стоят в наше время крупицы истины!
Комсомольцы Приднестровья
-
11. БОГДАН
Познакомился я с одесским комсомольцем Богданом в конце мая 2002 года, по дороге в трамвайное депо. Мы двинулись туда организованной группой. Целью нашего визита была политическая агитация среди рабочих этого предприятия. В депо назревала забастовка, так что мы с товарищами появились в нужный момент.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5641/54835962.86/0_1171fd_5da090c8_M.jpeg)
Фамилию Богдана я еще не знал. В тот день я мало с ним общался. Только заметил, что Богдан – типичный одессит: веселый, доброжелательный и жизнерадостный.
Потом я Богдана не видел довольно долго. О нем среди коммунистов и комсомольцев ходили тогда нехорошие слухи. Достоверно было известно лишь то, что Богдан в прошлом году был осужден за взрыв памятника жертвам «красного террора», который поставили местные «демократы» своим отцам и дедам, репрессированным в годы Советской власти. Богдан получил за это условный срок. Некоторые говорили о нем, как о провокаторе. С Богданом боялись общаться.
А вот я почему-то не хотел верить этим слухам. Я всегда считал и считаю, что прежде, чем составить о человеке определенное мнение, всю информацию о нем следует тщательно проверять! Иначе, вследствие необоснованной шпиономании, можно не заметить настоящих врагов.
Я решил навести справки о Богдане у товарищей, которые его хорошо знали. Меня Богдан еще заинтересовал и как первый одесский «красный террорист» начала ХХI века. Так вот, Саша Герасимов и Андрей Яковенко не подтвердили в отношении Богдана ничего плохого.
Человек впервые за годы реставрации капитализма в его родном городе громко выразил свой социальный протест - и был неправильно понят. К счастью, не всеми. Мы с товарищами к тому времени уже пришли к пониманию необходимости перехода на новый уровень борьбы с буржуазным режимом. А Богдан первым вышел на этот новый уровень! У меня потом была возможность убедиться в безупречном мужестве и порядочности Богдана, причем в ситуации куда более страшной, в которой мы с ним скоро оказались.
На свободе последний раз я случайно встретил Богдана в начале декабря 2002 года, на одном из комсомольских собраний в центре города. Потом мы вместе шли домой, нам было в одну сторону. Помню, Богдан был тогда в хорошем настроении. Правда, он с сожалением отметил, что после прошлогодней истории родители стараются поменьше отпускать его из дома, т.к. сильно за него волнуются. Еще Богдан сказал, что он пока не может активно заниматься политической деятельностью, а на это комсомольское собрание выбрался совершенно случайно. Я узнал, что Богдан – студент строительного института, занимается легкой атлетикой и не имеет вредных привычек. На прощание Богдан мне сказал, что он «идет домой держать оборону».
Об аресте Богдана я узнал от следователя Николаевского УСБУ Грицая, когда сам оказался в их руках. Грицай спросил меня: «Зинченко знаешь?». Так мне стала известна его фамилия. Я ответил Грицаю, что на свободе видел Богдана всего лишь 2-3 раза, и считаю его самым обыкновенным комсомольцем.
После того памятного разговора со следователем Грицаем я долго ничего не знал о Богдане. Ведь в Николаевском СИЗО у меня практически не было возможности общаться с моими товарищами-подельниками или получать о них какие-либо сведения. Встретились мы с Богданом на этапе Николаев-Одесса в «столыпинском вагоне». Произошло это 23 февраля 2003 года. Богдан и Сергей Бердюгин ехали в соседних купе-клетках. Мы поздравили друг друга с Днем Советской Армии.
Наконец-то я мог с Богданом основательно поговорить! Начали мы с ним общаться в «столыпине» и продолжили уже в «воронке» по пути с вокзала на Одесский централ. «Воронок» был битком набит зэками-этапщиками, а Богдан сидел совсем рядом со мной, сразу за решеткой. Его рука была прикована к решетке наручником. Нас, «политических», везли по этапу как особо опасных партизан. Еще в Николаеве, по пути из тюрьмы на вокзал, конвойные запретили общаться со мной другим зэкам.
По пути на тюрьму Богдан мне рассказал, что его, как и всех наших, «прессовали», т.е. мучили, но он никаких показаний не давал и на предъявленное обвинение ответил полным отказом. Свой арест Богдан считал необоснованным политическим преследованием со стороны украинских властей. Меня Богдан просил не сдаваться и никого не оговаривать. От Богдана я еще узнал, что есть такой Комитет помощи политическим заключенным в Москве, и нам всем будет от него поддержка - сначала передачами, а в перспективе нам помогут выйти на свободу. Оказалось, что Богдана «взяли» самым последним из нас, 20 декабря прошлого года, в военно-патриотическом клубе.
В этот момент нас стали выгружать из «воронка» и развели в разные стороны. В следующий раз я встретил Богдана при выезде на следственные действия, в мае 2003 года. Богдан, как всегда, был настроен оптимистично. Рассказал много интересного. За прошедшие месяцы его два раза «кидали» на карантин. В Одесском СИЗО так называют 6-й корпус, где содержатся в тяжелых условиях вновь прибывшие «первоходы». Никто из нас там не был. Всех наших с этапа отправили в корпуса для длительного содержания подследственных. Богдану в этом плане повезло меньше всех. Он, единственный, с этапа «заехал» на карантин. В апреле его перевели на первый корпус, где в основном содержатся осужденные, и есть несколько больших «следственных хат». В одной из таких «хат» Богдан и посидел, но недолго. Узнав там о начале войны в Ираке, он сагитировал 8 зэков-сокамерников, и они оказией отправили в американское посольство в Киеве коллективный протест против агрессии США на Ближнем Востоке. Эта смелая акция вызвала большой шум на международном уровне. «Хозяин» (начальник тюрьмы) перебросил Богдана снова на карантин.
А Богдан все равно не унывал! Говорил, что когда, после суда, он «поедет на лагерь», то там продолжит свои занятия легкой атлетикой – будет бегать по «локалке» (место прогулки зэков).
Также я узнал подробности его ареста. Богдан был уже в курсе, что меня, Герасимова и Яковенко схватили и увезли из города в неизвестном направлении, но не ожидал, что «возьмут» и его. Вечером 20 декабря 2002 года он пришел в военно-патриотический клуб, где собирались одесские комсомольцы и более старшие товарищи, чтобы узнать о судьбе арестованных. И сам был схвачен, когда на минуту вышел на улицу подышать свежим воздухом, т.к. в клубе было очень душно. В присутствии других они Богдана брать не хотели. Боялись, видно, чтобы им не помешали. Поэтому и выбрали момент, когда Богдан остался один.
Насколько мне известно, Богдан Зинченко до самого суда вообще отказывался о чем-либо разговаривать со следователями СБУ. В Одессе николаевский следак Коваленко даже угрожал ему, но безрезультатно. Стойкость и мужество Богдана оценили по достоинству и наши враги. Я сам слышал, как следователи говорили между собой: «Если бы все коммунисты были такими, как Богдан, то они до сих пор находились бы у власти!».
На обратном пути из СБУ Богдан был добровольным гидом Артема, рассказывал ему о районах Одессы, которые мы успевали увидеть через решетку двери «воронка».
Потом был суд. На первом судебном заседании 24 сентября 2003 года Богдан несколько раз крикнул на весь зал: «Свободу политическим заключенным!». Все прекрасно его слышали: судьи, конвоиры, товарищи в зале, журналисты.
В показаниях, данных суду, Богдан открыто высказал свои политические убеждения, свое неприятие существующего строя и солидарность с арестованными товарищами. Своей вины Богдан не признал, но в то же время сказал, что не осуждает товарищей-подельников за уголовно наказуемые действия, направленные на разрушение буржуазной системы.
Этой линии Богдан придерживался на протяжении всего процесса. Ему были предъявлены обвинения в совершении тяжких уголовных преступлений, но ни одно из них не было доказано. Товарищи, сидевшие рядом на скамье подсудимых, в основном все старались помочь Богдану оправдать себя и выйти на свободу. У Богдана на все было твердое алиби. Показания свидетелей обвинения в отношении его звучали неубедительно и, по моему убеждению, сфабрикованы были еще на предварительном следствии. Кроме всего прочего, у Богдана – безупречная репутация хорошего студента и отличного спортсмена, что подтвердили в суде его тренер и его мать, которая выложила перед судьями похвальные грамоты с места учебы и спортивные награды сына.
Иногда даже начинало казаться, что этот судебный процесс закончится для Богдана благополучно, и что его освободят прямо из зала суда. Однажды Богдан встал со скамейки «воронка», когда нас везли по городу, и, со свойственным ему оптимизмом, «толкнул» перед нами речь: «Пацаны, вы хоть знаете, за что вы катаетесь! А мне уже надоело кататься! Я освобожусь и не буду заниматься политикой. Разве что правозащитной деятельностью, чтобы вам помочь. У меня пожилые родители, и я должен работать и приносить домой деньги».
Да, живи мы сейчас в социалистическом государстве, разве бы стали тогда кататься по этапам и судам? Давно бы уже все спокойно работали и получали бы достойную зарплату за свой труд! Если и был Богдан в чем-то виновен, согласно нынешнему буржуазному законодательству, так только в открытом неприятии капиталистической системы и порождаемых ею человеческих пороков: проституции, наркомании, стяжательства, измены и предательства.
Как известно, права подсудимых в ходе судебного процесса постоянно и грубо нарушались. К началу лета 2004 года уже можно было предсказать, чем закончится суд. Практически всем подсудимым был заранее написан вызывающе несправедливый приговор. Оставалось его только огласить. В отчаянной попытке добиться справедливого судебного следствия, Богдан принял участие в голодовке вместе с большинством арестованных товарищей и мужественно держался до конца. Уже перед приговором подсудимые приняли совместное решение «выйти» из голодовки и продолжать борьбу иными средствами. Возможно, сыграло роль, так сказать, влияние извне. Процесс был открытый, и все, кто посещал судебные заседания, могли видеть, как исхудали участники голодовки. Некоторые выглядели просто как живые скелеты… Люди, не выдерживая этого зрелища, из зала кричали: «Ребята, хватит вам голодать! Не надо метать бисер перед свиньями!».
Когда мы ехали на приговор, Богдан мне сказал: «Хоть бы ты освободился!». Так и получилось. Мне дали «условно»… Но только мне одному! Остальные товарищи остались там. Богдан тоже. С учетом неоконченного первого условного срока его приговорили в общей сложности к 12 годам лишения свободы.
Украинское государство, претендующее в своей Конституции на звание правового, демократического и цивилизованного, осудило своего гражданина на длительный срок лишения свободы, так и не доказав его вины! И это - далеко не редкий случай в судебно-правовой практике «незалежной» Украины.
Украинские власти многое не могли простить молодому студенту Зинченко Богдану Леонидовичу, 1983 г.р. И твердость коммунистических убеждений, и голодовку, и то, что он продолжал заниматься агитацией даже в местах лишения свободы.… И тот лозунг, который он придумал в начале 2002 года в ходе предвыборной кампании в Одесский Облсовет в поддержку кандидата от Компартии и признанного комсомольского лидера Одесщины: «Чтоб режим поставить к стенке – голосуй за Яковенко!».
Приговор вынесен. Богдан будет его обжаловать. Борьба за свободу продолжается.
ГОВОРИТ ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЙ ЗИНЧЕНКО БОГДАН ЛЕОНИДОВИЧ
За что меня осудили незаконно на 12 лет?
1. За активное участие в жизни Комсомола;
2. За мои политические взгляды (социальная справедливость, социализм, восстановление СССР мирным путем);
3. За отказ выполнить оговорить по требованию СБУ моих товарищей;
4. За отказ признать перед СБК и Одесским Апелляционным судом признать предъявленные мне обвинения в преступлениях, которых я не совершал. Я не признал их, хотя меня пытали холодом, в декабре 2002 г., в мороз, под предлогом «проведения следствия на месте преступления» повезли в Николаев (где я раньше никогда не был), без теплой одежды, в легкой спортивной форме. А охранники были одеты в полушубки. В результате я заболел воспалением легких. У меня была температура за сорок, и меня, за отсутствием мест в больнице изолятора, положили на бетонный пол;
5. За то, что я, находясь в тюрьме, продолжал активную политическую деятельность: собрал подписи сокамерников и направил посольству США в Украине протест против агрессии США в Ираке. Письмо изъяли, а меня жестоко наказали.
Как заявил руководитель следственной группы СБУ полковник Герасименко еще до начала следствия: если я соглашусь «сотрудничать» с ними в деле «разоблачения» своих товарищей, то выйду на свободу, нет – получу 12 лет. Я отказался предать товарищей.
Апелляционный суд под председательством судьи Тополева В.И.
приговорил меня к 12 годам, хотя признал, что я не имел и никогда не
применял оружия и ничего не украл.
ГОВОРИТ АДВОКАТ БОГДАНА ЗИНЧЕНКО
Уважаемый суд и участники процесса!
Мой подзащитный Зинченко Богдан Леонидович свою вину по предъявленному обвинению по ст. 257 (бандитизм), ч.4 ст. 187, ч.2 ст. 15, п.п. 6, 9 и ст. 12 ч. 2 ст. 115 (покушение на умышленное убийство), ч. 2 ст. 258 (терр. акт) и ч. 1 ст. 263 (оружие) УК Украины на досудебном следствии и в ходе судебного следствия ни по одному эпизоду не признал.
В ходе досудебного и судебного следствия свое участие в эпизоде разбойного нападения на магазин «Филин» отрицал, и пояснял, что в это время находился дома.
По эпизоду разбойного нападения на ломбард «Локом» свою причастность к преступлению отрицает и показал, что 11 мая 2002 г. с 10 до 11 часов находился на тренировке, потом уехал домой.
Допрошенный в ходе судебного следствия Алексеев О.Н. показал, что не помнит, принимал ли участие в нападении Зинченко Б.Л.
В ходе судебного следствия потерпевший Тереховский и свидетель Прут Н.Н. показали, что в момент нападения на ломбард лиц нападавших, в том числе Зинченко Л.Б., не видели.
По эпизоду террористического акта в г. Одессе 5 марта 2002 г. – поджег автомобиля, свою причастность к преступлению отрицает.
Допрошенный в судебном заседании Алексеев О.Н. показал, что Зинченко Б.Л. не принимал участия в поджоге автомобиля и что они расстались с ним по дороге в Аркадию. Допрошенная в ходе судебного следствия свидетель Михайлова показала, что не видела тех, кто совершил поджог автомобиля.
Были оглашены в судебном заседании показания покойного Бердюгина о том, что он вместе с Алексеевым совершил поджог автомобиля (л.д. 33 т. 5).
Ношение, хранение, приобретение и передачу огнестрельного оружия, боевых припасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств без предусмотренного законом разрешения в 2001-2002 гг. не совершал.
Прошу суд принять во внимание положительные характеристики из института, общественной организации «Поиск», учесть состояние здоровья – хроническая болезнь – недостаточность митрального клапана 1-й степени.
Защита считает, что изложенных в обвинительном заключении доказательств недостаточно для вынесения обвинительного приговора в отношении Зинченко Богдана Леонидовича. По предъявленному обвинению прощу Зинченко оправдать.
-
12. ВОРОНЕЖСКИЙ
Саню Воронежского по свободе я почти не знал. Видел его в Николаеве один раз, когда приезжал туда в конце ноября 2002 года по партийным делам. Мы тогда с ним только поздоровались, и Саша сразу уехал в другой город.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5642/54835962.86/0_1171fe_43b832b4_M.jpeg)
Более основательно я с ним познакомился уже в местах лишения свободы. Его полное имя – Смирнов Александр Владимирович 1981 г.р. - я узнал от следователя СБУ из Полтавы Пилипенко А.П., когда тот приехал в Николаевский СИЗО ознакомить нас с результатами экспертизы. К Пилипенко нас с Сашей вызвали вместе. В следственном кабинете СИЗО я увидел бритого молодого человека, в котором узнал того самого Сашу из Николаева, вернее, из Воронежа, откуда он родом. В тот раз поговорить я с Сашей не успел.
Через несколько дней после моего этапирования в Одесский следственный изолятор сокамерники мне сообщили, что видели, как из камеры третьего этажа выводили моего «подельника». Как потом выяснилось, мы с Сашей Смирновым попали на один корпус.
При выездах на следственные действия в УСБУ и в суд я узнал его историю и имел возможность изучить личностные качества Воронежского. Саня приехал на Украину осенью 2002 года с целью поучаствовать в проводившейся тогда оппозиционными политическими силами акции протеста «Повстань, Украина!». Он действовал в качестве корреспондента российской газеты «Совет рабочих депутатов». Саня собирал информацию по текущим событиям в Киеве, а также развозил номера газеты «СРД» по комсомольским организациям других городов Украины с целью их распространения. Газета, кстати, вполне легальная, зарегистрирована в Министерстве информации РФ.
Как мне стало известно, через две недели после мимолетной встречи со мной в Николаеве Сашу незаконно задержали на Одесском автовокзале сотрудники ГУВД. Случилось это 5 декабря 2002 года – т.е. его раньше, чем всех остальных, лишили свободы. После этого Саню еще две недели «катали» по спецприемникам, не предъявляя конкретного обвинения. От него требовали признания в соучастии в «теракте» в Киеве, о котором Саша узнал только после своего задержания от самих милицейских дознавателей.
К Саше были применены пытки, его постоянно жестоко избивали. В настоящее время он страдает от сильных головных болей – кошмар той страшной зимы до сих пор дает о себе знать. Очень скоро ему стало ясно, что это незаконное задержание произведено работниками милиции с подачи СБУ. Налицо был факт обыкновенного политического преследования инакомыслящего молодого человека со стороны правящего режима после провала акции «Повстань, Украина!», ставившей своей основной задачей отстранение от власти президента Кучмы. Только в конце декабря 2002 года Саню привезли в Николаев, где в УСБУ ему было предъявлено официальное обвинение по ст. 258 ч.4 УК Украины: «соучастие в деятельности террористической организации». Трудно придумать что-то более абсурдное, чем это обвинение. Саша даже не отслужил в армии и не умел пользоваться оружием. Но их это не касалось! Они исполняли черный заказ правящего режима…
В Одесском СБУ, уже весной 2003 года, Саня наотрез отказался давать какие-либо показания и заявил, что по существу предъявленного обвинения он будет осуществлять свою юридическую защиту в зале суда. Следователи СБУ, в свою очередь, пообещали Смирнову, что любыми способами они не дадут ему выйти на свободу.
В суде Саня упорно продолжал придерживаться избранной позиции защиты. Он принял участие в двух голодовках протеста. Первый раз – успешно. Сане удалось добиться разрешения на переписку с волей.
Из предъявленного судом обвинения Саня признал только факт распространения газеты «СРД», который вменялся ему как уголовно наказуемое деяние. Также он сделал заявление о том, что является коммунистом по убеждениям, хотя сам – беспартийный.
Я рассчитывал выйти на свободу вместе с Воронежским. Насколько мне потом стало известно, судьи вначале действительно собирались приговорить парня к условному сроку наказания за распространение газеты, и на том успокоиться (тем более, что газета «СРД» выпускается в России легально). Но возможность выхода на свободу прямо из зала суда двух или трех человек «политических» вместо одного показался судьям слишком большой милостью по отношению к комсомольцам–революционерам. Саня остался в тюрьме, и продолжает борьбу за свободу.
-
13. САША ГЕРАСИМОВ
Из всех товарищей, проходивших вместе со мною по известному «Одесскому делу», Сашу Герасимова я знаю лучше других. Впервые я его встретил в марте 1997 года в спортивном зале. Он в первый раз пришел на комсомольскую секцию каратэ. Началась разминка, все бегали по кругу.… У нас была традиция – перед тренировкой мыть пол, и пол еще не успел просохнуть. Неожиданно Саша поскользнулся и упал. Мы ожидали, что он сейчас встанет и побежит дальше, но он как упал, так и остался лежать. Оказалось, что с ним случился голодный обморок - он очень плохо питался.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6444/54835962.86/0_1171ff_3398071b_L.jpeg)
Тогда Саше было всего девятнадцать лет, он учился заочно в гидрометинституте. Сашина мама получала совсем маленькую пенсию, и, для того, чтобы прокормиться, Саше приходилось иногда даже сдавать бутылки.
После той первой тренировки руководитель секции сразу отвел Сашу к себе в каптерку и буквально заставил его поесть – Саша из скромности или из самолюбия еще отказывался…
Саша стал посещать занятия, (которые, слава богу, проводились совершенно бесплатно), и через пару месяцев немножко окреп. Общаясь с ним, я узнал, что он состоял на тот момент в молодежной большевистской организации – ВМГБ, но организация эта была уже на грани распада: студенты, состоявшие там, заканчивали учебу и уезжали, работа по привлечению новых молодых людей не велась, или велась как-то неудачно.… В общем, у них не получалось. А Саша хотел действия, хотел активно бороться за возрождение социализма в нашей стране. Он очень серьезно относился к таким вопросам.
Уже в те годы Саша регулярно посещал митинги и демонстрации, где активно распространял коммунистические газеты. Это был его дополнительный (очень мизерный) заработок, но деньги его не интересовали, хотя семья Герасимовых и нуждалась. Для Саши главное было – увидеть перелом в умонастроениях людей, привлечь их на сторону коммунистов.
В 1997-98 гг. мы с Сашей Герасимовым неоднократно вместе ходили по предприятиям, учебным заведениям, распространяли там коммунистическую литературу, беседовали с людьми, предлагали гражданам, особенно молодежи, вступать в компартию и в коммунистические молодежные организации. Иногда нам удавалось найти сторонников среди молодых людей. Но наши усилия были подобны каплям в море. А Саше не терпелось поскорее добиться зримых результатов.… Да и мне тоже. Помню, однажды Саша сказал: «Мы уже целых семь лет живем при капитализме! И еще ничего не сделано, чтобы сломать этот антинародный строй!!». Он не знал, что пройдет еще семь лет, и мы с ним окажемся вместе на скамье подсудимых – именно как борцы с этим антинародным строем.
Саша уже тогда стремился установить более тесные контакты с коммунистами и комсомольцами других республик расколотого Союза. В 1998 году его пригласили в ПМР – непризнанную Приднестровскую Молдавскую Республику – на торжественное собрание в честь дня рождения И.В. Сталина, и он, не задумываясь, поехал, хотя денег на дорогу у него было только в один конец. Приглашение исходило от руководства ПКТП – Партии Коммунистов Трудящихся Приднестровья. Организация эта была малочисленной, но заявляла о себе, как о самой радикальной из коммунистических партий и групп в ПМР. Руководитель ПКТП Струсевич Николай Петрович на торжественном собрании произнес пламенную речь, а менее радикальных представителей комдвижения всех заклеймил «оппортунистами».
…Пройдет несколько лет – и этот «пламенный» Струсевич отречется от арестованного комсомольца со словами: «Не знаю я никакого Саши Герасимова!». Но об этом речь впереди.
В Приднестровье Саша, кстати, встретился и с некоторыми «оппортунистами», с которыми впоследствии поддерживал тесные отношения и даже познакомил «оппортунистов» со мной и другими нашими товарищами. А тогда один из «оппортунистов» помог ему бесплатно сесть в пассажирский поезд и уехать домой в Одессу.
В конце 1999 года я уехал в Приднестровье, как мне казалось – навсегда. Поэтому последующие годы мы с Сашей встречались редко. Посещая Одессу по партийным делам, я часто останавливался на квартире Герасимовых. И каждый раз убеждался, что это – культурная, интеллигентная семья, но очень бедная (быть может, именно по причине истинной интеллигентности), и совершенно не приспособленная к тому, чтобы жить по законам капиталистических джунглей. У них не было денег даже на то, чтобы отремонтировать телевизор, не то что купить новый! Но зато вся квартира была буквально завалена партийной литературой, периодическими изданиями, газетами. У Герасимовых была, да, наверное, и сейчас живет, очень красивая черная пушистая кошка по кличке «Фанта». Из всей их семьи только она одна не любила гостей и всегда шипела, как настоящая фанта, когда видела новых людей. Иногда даже царапалась.
Саша был очень начитанный молодой человек. Был в курсе всех литературных новинок. Любил, в частности, политические детективы, написанные на документальной основе. Очень много знал и часто рассказывал о молодежном левом движении в других странах.
В конце 90-х годов Саша заинтересовался темой городской партизанской войны. Однажды, когда я зашел к нему в гости, Саша отвел меня в дальнюю комнату и показал составленную им самим схему городского боя в одном из районов Одессы в случае народного восстания. Тогда я воспринял это, как плод юношеской фантазии. Однако его увлечение этой темой оказалось гораздо более серьезным, чем я предполагал.
Вернувшись в Одессу в мае 2002 года, я в тот же вечер отправился на тренировку, где встретил Герасимова. Он мне показал российскую газету «Лимонка» и сказал: «Смотри, уже появились партизаны!». В газете говорилось о том, как группа нацболов нелегально переходила границу России с Латвией и отстреливалась от латвийских полицаев. Один из нацболов был убит, но и полицейские понесли потери. После этого Саша предложил мне принять участие в революционной агитации. Мы видели своей задачей – работать не только перед выборами, уговаривая избирателей поставить крестик против фамилии нашего кандидата, а постоянно, и призывать к активным политическим действиям: забастовкам, митингам протеста, даже перекрытию дорог, как это уже делается в России. Также мы хотели помочь рабочим в создании настоящих, независимых профсоюзов, потому что нынешние профсоюзные деятели больше озабочены сохранением своих должностей, чем судьбой трудящихся, избравших их на эти должности.
Буквально на следующий день Саша познакомил меня с новыми товарищами. Это были одесские комсомольцы Олег и Богдан, а также приехавший из России активист левого движения, которого все называли «Артем». (Впоследствии мне стало известно, что это псевдоним). Мы пошли в Одесское трамвайное депо, где назревала забастовка. Взяли с собой листовки, газеты. Я шел первый раз, а ребят рабочие уже знали и приняли, как старых знакомых. Рабочие депо были недовольны условиями труда и низкой заработной платой. Также я узнал от них, что оборудование на предприятии не обновлялось с момента развала СССР, постоянно выходит из строя, а на приобретение нового оборудования нет средств. Украинское буржуазное государство, фактически, бросило их на произвол судьбы, хотя городской транспорт нужен всем. Кроме тех, кто ездит по городу в лимузинах. В тот день работники депо приняли решение начать забастовку. С ними по этому серьезному вопросу разговаривал, в основном, Артем. Саша, насколько я помню, раздавал им газеты и рассказывал об опыте политических забастовок в Российской Федерации.
Этим же летом 2002 года Саша Герасимов познакомил меня с видным деятелем одесского комсомольского движения – Андреем Яковенко. Произошло это так: вечером Саша пошел на автостоянку, где дежурил Андрей, и взял меня с собой. Там он нас представил друг другу. Андрей с первого взгляда, с первого разговора оказался очень интересным человеком. В тот вечер он очень много и эмоционально говорил о политической обстановке на Украине, о положении граждан, о международном коммунистическом движении… Чувствовалось, что он очень грамотный, эрудированный, и действительно – убежденный коммунист. Чуть позже я узнал, что Андрей, оказывается, полностью прочитал все сочинения Владимира Ильича Ленина. И не просто прочитал, но и усвоил их, как руководство к действию.
Андрей поинтересовался, надолго ли я приехал в Одессу, а когда я сказал, что приехал на все лето, - предложил мне стать его сменщиком на автостоянке и, естественно, вместе с ним заниматься политической деятельностью. Я согласился.
Моя совместная политическая работа с Сашей Герасимовым и Андреем Яковенко не заставила себя долго ждать. Однажды Андрей пригласил меня к себе домой, на просмотр видеокассеты, где российский политзаключенный Игорь Губкин давал интервью ОРТ (общественному российскому телевидению). Игорь Губкин – наиболее радикальный из российских коммунистов-революционеров, на тот момент он находился под следствием и содержался под стражей в Лефортово, в Москве. Как я понял, Андрей давно был сторонником Губкина, разделял многие его взгляды. Пока я просматривал кассету, на квартиру к Андрею стали собираться и другие товарищи. В частности – пришли Саша Герасимов и Сергей Бердюгин.
Был уже поздний вечер. Я собирался ехать на другой конец города, где временно проживал, а Бердюгину надо было ехать в центр (тоже в мою сторону). Андрей предложил подвезти нас на своей машине. Когда садились в машину, я заметил у Саши в руках какой-то большой сверток. Это оказались листовки. Я поинтересовался их содержанием, Саша дал мне почитать одну из них. Листовка была обращена к военнослужащим. Мне запомнились такие слова: «Солдаты и офицеры! Вы служите в самой нищей армии Европы! Украину хотят насильно, против воли народа, втянуть в НАТО. Вы будете погибать за чуждые вам и народу Украины интересы…» и т.д. С этим я был согласен. И, кстати, так оно сегодня и получилось…
Саша пояснил, что эти листовки они хотят распространить ночью у воинских казарм. Я сразу предложил свою помощь. Андрей сказал, что он тоже хотел привлечь меня к участию в этом нужном деле. И мы все вместе поехали в сторону воинских частей, расположенных на окраине города.
Перед проведением операции по распространению листовок Андрей Яковенко заехал на бензоколонку, чтобы заправить машину. Пока работники бензоколонки заливали ему бензин, Андрей рассказал нам о результатах агитационной работы в трамвайном депо: забастовка не состоялась, потому что руководство этого предприятия узнало о наших визитах и, во избежание более крупных неприятностей, быстро выдало рабочим зарплату. Притом, повышенную. Андрей высказался примерно так: «Эти капиталюги хорошо учатся на ошибках своих дедов и уже знают, что надо делать в таких случаях!».
Потом поехали к казармам. Мы с Герасимовым и Бердюгиным клеили листовки на заборы воинских частей, а также перебросили некоторое количество листовок через ограду непосредственно на территорию части. Особенно мне запомнился довольно комичный эпизод: мы уже собирались уезжать, когда Саша Герасимов предложил подойти к солдату на КПП и лично вручить ему листовки. Яковенко сначала возражал, говоря, что нам не надо «светиться». Тогда Саша сказал, что сделает это сам. А, чтобы его не опознали, Саша снял майку, притворился пьяным и неровным шагом двинулся в сторону КПП. Мы с Яковенко и Бердюгиным отъехали подальше, чтобы машину не было видно, и стали наблюдать. Но было уже темно, поэтому мы не видели, как Саша вручил солдату листовки.
Спустя несколько минут он вернулся и рассказал, как он это сделал. Солдат, увидев, что незнакомый молодой человек приближается к воротам части, навел на него автомат и спросил: «Стой, кто идет?». Саша протянул ему пачку листовок и нарочито пьяным голосом сказал: «На, возьми, прочитай!». Солдат забрал листовки, а Саша сразу ушел. Выслушав это, Андрей заметил, что «пора делать ноги», и мы быстро уехали.
На прощание Андрей всех предупредил, чтобы мы никому не говорили о сегодняшней акции, поскольку у нас «могут возникнуть проблемы с военной прокуратурой».
После этого случая Андрей Яковенко куда-то надолго уехал, и мне удалось его увидеть только раз – незадолго до нашего ареста. Мы с Сашей продолжали заниматься текущими комсомольскими делами и посещать тренировки. Я заметил, что Саша более серьезно стал относиться к занятиям каратэ. Он требовал, чтобы при отработке приемов я с ним не осторожничал, а наносил более жесткие удары. Если я где-то ошибался, он начинал злиться. И вообще у меня складывалось впечатление, что Саше известно что-то очень секретное и важное, во что он меня посвящать пока не собирается.
Так, однажды Саня мне признался в том, что за ним и другими нашими одесскими товарищами уже давно следят сотрудники СБУ. При этом он со смехом мне рассказал, как жарким летним днем его шпионы парились из-за него на пляже. Саня тогда спокойно загорал на песке и пил пиво, а «эти придурки в своих костюмах сидели прямо под солнцем и обливались потом». Сказал он и о том, что к нему домой иногда наведываются т.н. «друзья» из «конторы», задают разные вопросы, особенно по предстоящим акциям протеста, пытаются наставить его «на путь истинный», проще говоря, перевоспитать. Я спросил, говорили ли они что-нибудь обо мне? Саня сказал, что нет. Они меня пока не знают! Тогда я подумал, что такое внимание к Саше и другим комсомольцам со стороны спецслужб вызвано было их повышенной политической активностью.
Осенью мы с Сашей приняли активное участие в проходившей тогда по всей республике всенародной акции протеста «Повстань, Украина!». В составе одесской делегации мы выезжали в Киев, где Саня ходил со своей неизменной огромной сумкой и распространял коммунистические газеты, а я охранял колонну демонстрантов вместе с другими комсомольцами.
Однажды мне захотелось откровенно поговорить с Сашей Герасимовым. Я давно собирался его спросить, как и когда он стал таким убежденным коммунистом? Сам я вырос у бабушки с дедом - вот они и воспитали меня в таком духе.… А насколько я знал Сашину маму, Людмилу Владимировну, то она производила впечатление человека, совершенно далекого от политики. Той осенью я спросил его об этом по пути с тренировки. Оказалось, что у Сани в детстве тоже была бабушка, которая начала воспитание своего внука с чтения ему антигорбачевских и антиперестроечных стихов. Именно под ее влиянием Саша и пришел в движение Сопротивления капиталистической реставрации.
В 2002 году Герасимов состоял в Коммунистической партии и Комсомоле Украины, активно работал в одесской организации Всеукраинского Союза рабочих (ВСР) и Молодой Гвардии Всеукраинского Союза советских офицеров (МГ ВССО). На базе Молодой Гвардии действовала наша секция каратэ.
Здесь с грустью приходится констатировать, что наши родители, как мои, так и Сашины, несмотря на полученное в детстве советское воспитание, уже давно не верят в возможность восстановления социализма и СССР. А наши старики, напротив, сохранили в чистоте свои идеалы и смогли четко и последовательно передать их своим внукам.
На момент ареста Саше было 24 года.… В советское время в основном все молодые люди его возраста (не говоря уже о моих годах!), как правило, заводили собственные семьи и не боялись за будущее своих маленьких детей. Для нас с Саней своя семья стала непозволительной роскошью. Личная жизнь у Герасимова пока не сложилась. Из всех осужденных по «одесскому делу» революционеров, которые остались верны своим убеждениям, только Андрей Яковенко был стабильно женат. Отсюда напрашивается вывод: женой революционера может стать только сама революционерка или девушка с обостренным чувством социальной справедливости.
Саша был последним из товарищей, кого я видел на свободе. За два дня до моего задержания и ареста у нас с ним состоялся интересный разговор. Морозным декабрьским вечером 2002 года мы с Герасимовым шли с тренировки домой. Тогда я впервые узнал от него, что из города куда-то пропали наши товарищи Сергей Бердюгин, Олег Алексеев и Нина Польская, и что их разыскивают родители. Еще Саня сообщил мне, что к нему домой стали чаще заходить «в гости» сотрудники СБУ. В частности, некий Олег Кулаков. Его визиты особенно участились после провала громкой акции «Повстань, Украина!». Олег Кулаков – молодой офицер СБУ, курирует одесское левое движение. Так этот Кулаков знал уже и меня! Откуда - Сане не было известно. Но ничего серьезного они на меня не имели.
С того памятного вечера мне запомнились еще слова, сказанные Герасимовым: «Мы сейчас не можем выступить против буржуазного режима с оружием в руках! Революционная ситуация полностью отсутствует. Прошедшая акция успеха не имела. Теперь следует быть предельно осторожным. Иначе будешь либо «храбрым и мертвым», либо будешь сидеть 10-15 лет. Это нас всех касается! Не каждый должен вести войну с буржуями в открытую. Некоторым из нас надо «ввинчиваться» в эту систему, чтобы способствовать ее разрушению изнутри. Тебе, Женя, нужны хорошие документы. Сделай их обязательно! Иначе – пропадешь!». Вдруг Саня сорвался и побежал догонять троллейбус. А мне нужно было идти в другую сторону…
Они схватили меня рано утром 16 декабря 2002 г. Через день после разговора с Саней. В первые же часы моего задержания я узнал от следователей СБУ о судьбе наших товарищей, недавно пропавших из города. Пацаны и Нина были схвачены в г. Николаеве. Их положение было незавидным. Но Саня остался на свободе, я за него не волновался.
Вечером следующего дня меня, всего избитого, бросили в холодную камеру николаевского ИВС (изолятор временного содержания). Где-то на третий день моего заключения в ИВС мне «зашла» первая передача со свободы. Я не исключал тот вариант, что в сборе теплых вещей для политзаключенных приняли участие и ребята из нашей секции, в том числе Саша. На тот момент мне было уже известно, что Андрея Яковенко тоже «взяли». Я знал, что у здания одесского СБУ товарищи выставили пикет в нашу поддержку. Саня просто не мог там не быть! Иначе – это не Саня…
В тот вечер я лежал на наре и представлял, как в Одессе, в хорошо знакомом спортивном зале, в этот час начинается тренировка. Инструктор построил всех и сообщил товарищам печальную новость. А вот для Саши Герасимова это была уже не новость. Он все всегда узнавал первым! В данном случае, о моем задержании Саня мог узнать от нашей общей знакомой – девушки Леры, которой я позвонил уже из «конторы»…
Но я не знал, что именно этим вечером Саша был захвачен в подъезде собственного дома архаровцами из СБУ! Мне стало об этом известно сутки спустя – от следователя Грицая. Мне еще очень много предстояло услышать и прочитать о Герасимове…
В Николаевском СИЗО я видел Сашу один раз, когда всех нас выводили на снятие отпечатков пальцев. С коротко стрижеными волосами он стоял лицом к стене. Поговорить я с ним тогда не смог.
В местах лишения свободы я получил возможность общения с давним другом только в Одессе, с началом выездов на следственные действия в УСБУ весной – летом 2003 года. Тогда я узнал об обстоятельствах ареста Саши. На свободе Саша работал охранником в одной из фирм города. Вечером 19 декабря 2002 года он, как обычно, выходил из дома на работу. В подъезде Саня получил сильный удар в живот и упал. В темноте он не мог видеть, кто бил. Кто-то крикнул: «Стоять! СБУ!». Потом ему натянули на глаза шапку, руки сразу затянули «браслетами» (наручниками), выволокли из подъезда и швырнули в машину. Они знали, что Саня владеет приемами каратэ, и при задержании может оказать сопротивление.
А за два дня до этого Саня узнал от Леры, что Яковенко и Семенов схвачены СБУ и вывезены из города в неизвестном направлении. Он сразу побежал на пикет в нашу поддержку. Герасимов даже не думал о себе, о том, что его тоже могут «закрыть».
У нас с Герасимовым был один адвокат на двоих – В.Г. Хомченко из Николаева. Вместе с нами он знакомился с материалами нашего уголовного дела. После того, как нас с Сашей этапировали обратно в Одессу, Хомченко продолжал работать с нами, и каждый раз приезжал к нам в ОСИ-21. Лично мне тогда этот адвокат показался крайне неприятным человеком. Особенно после одного откровенного разговора. Как-то раз мы с Саней и Хомченко, устав работать с материалами дела, вышли на «перекур». Еще в николаевской тюрьме Саня попал в «пресс-хату», после чего он начал курить. С нами вышли покурить конвоир и следователь Винник. Адвокат Хомченко начал требовать, чтобы мы с Саней отказались от своих убеждений в зале суда - иначе он не сможет нас защитить, дело, мол, слишком серьезное. Пытался убедить нас в несостоятельности коммунистической идеи. Говорил, что мы получим большие срока, если публично не покаемся. Мы с Саней начали с ним спорить, потом ругаться. Следователь Винник, который рядом курил, вмешался в нашу беседу; он кричал, что он не хочет в «коммунистический рай». А ехидный молодой конвойный сказал, что зря они нас брали живыми. Надо было сразу всех нас пострелять!
В общем, ничего у них в тот раз не получилось. Каждый остался при своем мнении. Но, как ни странно, это не помешало Хомченко выиграть потом судебный процесс, хотя бы в отношении меня. И ради личной свободы я не отрекся от своих взглядов, в отличие от некоторых…
По окончании следствия Саше Герасимову разрешили свидание с мамой. Я тоже имел возможность пообщаться с Людмилой Владимировной, прямо в кабинете следователя. И нам никто не мешал. Людмила Владимировна передала нам с Сашей привет от наших общих знакомых девочек Леры и Тани. Понятно, для нас тогда это много значило – не забывают свои на воле! В тот раз мы с Саней узнали много новостей со свободы и сами много рассказали Людмиле Владимировне. Им уже было все равно…
В зале суда по предъявленному обвинению Герасимов признал распространение листовок у воинских казарм и свое участие в двух вооруженных нападениях на частные магазины в Одессе зимой 2002 года с целью изъятия буржуйской собственности в пользу социалистической революции. И не просто «признал», но и обосновал. Саня открыто заявил, что парламентские методы политической борьбы за власть рабочего класса себя исчерпали, и необходим насильственный путь свержения буржуазного режима геноцида трудового народа Украины. Свои атаки на магазины Саня назвал «эксами» или «экспроприациями». Из подельников он назвал только Артема, который сам это не отрицал, хотя и отказывался от комментариев. Корыстных мотивов Герасимов не имел – это признавали даже наши враги. Все вырученные деньги и ценности он отдал Артему. А Артем мог их потратить только на подготовку вооруженного восстания, в чем Саня и не сомневался!
Судья пытался уточнить у Данилова, куда именно он дел деньги. Как всегда, Артем отказался отвечать.
В перерывах адвокат Хомченко подходил и требовал, чтобы Герасимов дал показания против Яковенко. Но такого Саня не мог сделать никогда!
На скамье подсудимых мы с Сашей Герасимовым обычно сидели рядом и имели возможность общаться, хотя и не вполне свободно. Иногда Саша писал мне в тетрадке, чтобы не разговаривать во время судебного заседания и не перебивать выступающих. Комментарии его по ходу заседания часто бывали очень остроумны. Он смеялся над нашими врагами и презирал их. Когда ему дали последнее слово, он просто сказал, что ничего хорошего от этого суда не ждет, и ему все равно, какой ему вынесут приговор. «Случилось то, что должно было случиться!». Эти слова Саши относятся не только к его личной судьбе. Он хотел сказать, что таков ход истории, и такие, как он, должны были появиться, как противодействие буржуазному террору в отношении нашего народа.
Он получил 11 лет лишения свободы. Между тем, состояние здоровья Саши внушает серьезные опасения. Доживет ли он до конца срока?
Остается только надежда, что все эти одиннадцать лет он сидеть не будет. Товарищи на воле сделают все для его скорейшего освобождения.
-
14. ОЛЕГ И НИНА
До начала известных событий, повлекших за собой арест всей нашей группы «коммунистов–революционеров», увечье и гибель некоторых моих товарищей в результате дикого произвола украинских властей, я знал одесского комсомольца Олега Алексеева и его подругу Нину Польскую, как обычных активистов местного молодежного коммунистического движения.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4131/54835962.86/0_117200_e0d2b869_M.jpeg)
Олег и Нина два года регулярно посещали политзанятия Школы комсомольского актива, которые проводила ветеран Одесского комсомола, старая коммунистка и квалифицированный педагог Гладкая Лидия Всеволодовна. Впервые их обоих я увидел именно там, в один из своих приездов из Приднестровья в Одессу. Нина тогда была совсем молодой девчонкой и состояла в одесской пионерской организации.
На политзанятиях, которые Гладкая Л.В. вела очень увлекательно, ребята изучали наиболее актуальные для нашего времени труды Ленина и историю Коммунистической партии и комсомола, знакомились с новостями постсоветского и международного коммунистического движения, смотрели художественные видеофильмы советской эпохи (например, «Коммунист», «Ленин в октябре» и др.), а также документальные фильмы, посвященные современной классовой борьбе, например, «Октябрь–93». После просмотра очередной кинокартины участники политшколы, как правило, собирались у стола за чашкой чая, беседовали, горячо спорили по поводу просмотренного и вообще – на разные темы. Лидия Всеволодовна умело исполняла роль арбитра в наших дискуссиях, не давая молодым людям в своих еще незрелых рассуждениях зайти слишком далеко…
Наиболее частыми посетителями гладковской Школы политпросвещения, кроме Олега и Нины, были комсомольцы Андрей Яковенко, Сергей Бердюгин и Александр Герасимов. Андрей Яковенко часто сам готовил теоретические доклады к проводимым политзанятиям и выступал с ними перед молодежной аудиторией. Андрей был политически грамотным и очень эрудированным молодым коммунистом, прочел и усвоил все основные труды В.И. Ленина и советовал это сделать остальным. «Ленина читать надо!», – часто повторял Яковенко по любому поводу. Он был на тот момент первым секретарем Одесского обкома ЛКСМУ - и не только по должности. Андрей вообще был признанным молодежным лидером в городе. Одесса очень много потеряла с его арестом.
Позднее в Школу пришли я, Лера из Луганска и Таня Молдаванка из Приднестровья (её фамилию я не знаю). Этих девчат – комсомолок я упоминал и в других своих рассказах. После ареста основного актива учащихся гладковская Школа временно прекратила свою работу. А вышеназванные девчата еще долго носили нам в тюрьму передачи, за что им большое спасибо. Но, на мой взгляд, Олег и Нина недостаточно хорошо усвоили уроки Гладкой, что стало видно из дальнейших событий.
Следующая моя встреча с Олегом произошла в комсомольском «бункере» - это такое подвальное помещение в старой части города, где собирался местный комсомольский актив. Случилось это в мой последний перед арестом приезд в Одессу, в начале лета 2002 года. Кроме Олега, в «бункере» находилась его девушка Нина и молодой парнишка по имени Богдан, который со мной доброжелательно поздоровался, а также молодой коммунист Витя, который тоже потом будет возить нам передачи, нанимать адвокатов и ходить в тюрьму на свидание «по телефону». Богдана я хорошо узнал позже.…
В тот день я разыскивал Сашу Герасимова по какому-то важному делу. Но в «бункере» Саши не оказалось. Тогда я спросил Олега, можно ли найти «Герасима» на комсомольской секции каратэ? Олег ответил, что не знает, т.к. он туда вообще не ходит. Меня это несколько удивило: парень имел довольно спортивную внешность и мог вполне посещать тренировки. Однако Олег заявил мне, что он, якобы, вышел «на новый уровень борьбы», поэтому руководитель секции для него является «оппортунистом». Я его тогда не понял. А в принципе, дерзость и самоуверенность были определяющими чертами характера Олега на свободе, что и побудило его стать на тот «уровень борьбы», о котором я узнал позже. Нина была и осталась тихой, молчаливой девушкой, которая следовала везде за Олегом как тень.
Вечером того дня я все-таки нашел Герасима на тренировке, и он предложил мне принять участие в революционной агитации. На следующий день мы с Олегом, Герасимом и Богданом ходили к рабочим в трамвайное депо. С нами также был левый активист из России, называвший себя Артемом.
Потом я увидел Олега Алексеева только в конце осени 2002 года. Мы с ним и с Артемом должны были выехать в Николаев. Тогда я впервые узнал о наличии у него огнестрельного оружия. Когда мы втроем шли по улице города Николаева, нас заметили некие сотрудники местной милиции. Они нас остановили под предлогом проверки документов, а на самом деле, я думаю, просто решили нас «повязать», как подозрительных элементов. В ответ на их «наезд», Олег с Артемом вместо документов вытащили пистолеты и открыли огонь. Оба мента были ранены. Насколько мне известно, Олег стрелял в ментов, следуя примеру Артема, чтобы не быть схваченным (как говорил Артем – «чтобы не попасть в плен»), и Олег до сих пор не уверен, попал ли тогда в кого-нибудь…
Оружие стало любимым предметом Олега. Когда мы после того случая «отлёживались» на квартире в Николаеве, Олег постоянно начищал свой пистолет ТТ, а по утрам вставал раньше всех, уходил на кухню, где в течение часа и более щелкал курком, упражняясь в приемах стрельбы.
Все остальное мне пришлось узнать уже после нашего провала. А тогда я благополучно вернулся из Николаева в Одессу, забрав с собой пачку газет «Совет рабочих депутатов». Собственно говоря, за газетами я и ездил в этот город, а приключение со стрельбой совсем не входило в мои планы. Как и тюрьма.
За два дня до своего ареста я узнал от Сани Герасимова, что Олег, его друг Сергей Бердюгин и Нина скрылись из города в неизвестном направлении. Куда они исчезли – на эту тему меня просветил потом следователь киевского СБУ Коваленко, который радостно объявил, что они "всё про нас знают", что «мы все у них в руках», и что «Олег уже без глаза!». По-моему, комментарии здесь излишни…
Ребята были схвачены на той самой квартире в Николаеве, где я был три недели назад. Случилось это в «чёрную пятницу», 13 декабря 2002 года. Я долго не мог понять, какого беса наши снова туда сунулись?!
В том, что к Олегу и Нине были применены пытки, я не сомневаюсь. Сначала мне об этом хвастливо рассказывали сами николаевские опера из райотдела, с которыми я также имел несчастье познакомиться. Они ещё злились, что им не удалось довести Нину до слёз. Нина кричала от боли, но так и не заплакала. А на их вопрос о национальности Нина гордо отвечала: «Я – одесситка!». Нина до конца отказывалась давать показания против своего любимого парня, ради которого она оставила родной дом и уехала в неизвестность, совершенно не задумываясь о страшных последствиях, ожидающих молодых людей, вступивших в неравный бой с жестокой буржуазной системой. И проигравших – на данном этапе классовой борьбы. Зло оказалось гораздо сильнее, чем мы думали. Поэтому Нина в оправдании не нуждается.
Олега я видел при этапировании из николаевского ИВС в СИЗО. Вид его после перенесенных в райотделе истязаний был ужасен, особенно лицо, на которое не могли смотреть даже конвоиры. Наверное, поэтому они и натянули ему на лицо шапку. В тот день, 3 января 2003 года, тюрьма не приняла моих товарищей, Олега и Артема, из опасения, как бы эти арестанты не умерли в СИЗО. Чтобы потом не отвечать за них.
Позже я узнал от Олега, что менты грозились кинуть его в «пресс-хату» (камеру пыток) к зэкам-истязателям, откуда он живым не выйдет. Однако Олег «заехал» на больничный корпус Николаевского СИЗО, где его никто уже не убивал. Каким-то образом он даже передал мне в камеру привет.
В Николаевский СИЗО меня стал посещать адвокат Хомченко, с ним заключил договор Витя – о защите меня и Саши Герасимова. От адвоката я узнал, что СБУ нам готовит более чем серьезное обвинение, а на свободу вышла лишь Нина Польская. Так я узнал её фамилию. Только ей одной изменили меру пресечения с тюремного заключения на подписку о невыезде. Нина провела за решеткой десять дней, но для нее эти дни останутся кошмарным воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Только недавно стали известны некоторые подробности освобождения этой несовершеннолетней девушки.
Нину, всю избитую и окровавленную, доставили домой сотрудники Николаевского РОВД. Она совсем не могла самостоятельно передвигаться, т.к. ее ноги были разбиты. В Одессе Нину встретила мать и старшие товарищи-коммунисты. Когда они стали расспрашивать о случившемся, Нина только плакала…
Свою версию последнего боя в николаевской квартире Олег изложил мне в апреле 2003 года, когда нас стали вывозить всех вместе на следственные действия в Одесское УСБУ. После той уличной перестрелки с ментами, они с Артемом пытались скрыться в Днепре (так Олег называл Днепропетровск). Однако преследователи напали на их след и там. Пацанам пришлось уходить что называется «огородами». Они были вынуждены вернуться в Одессу, но в Одессе оставаться тоже было опасно. Тогда они решили надолго уехать в Россию. Но наступившие сильные морозы заставили их задержаться на той самой николаевской квартире, где Олег и Артем рассчитывали переждать полицейские облавы – обычные в то время после провала акции «Восстань, Украина!».
В декабре, вместе с Олегом и Артемом, из Одессы в Николаев выехали также Нина и Сергей Бердюгин. У тех имелись свои причины не оставаться дома, но не буду сейчас говорить об этом.
В Николаев четверка прибыла вечером, 12 декабря. Олег с Артемом в город уже не выходили. На рынок за продуктами ходили Сергей и Нина, а Олег и Артем «подстраховывали» их на выходе из квартиры и входе, держа дверь на прицеле. Морально пацаны были готовы к возможному штурму.
События не заставили себя долго ждать. Вечером следующего дня, когда все ребята находились на кухне, внезапно погас свет. Стало совсем темно – в начале зимы дни короткие. Артем услышал шорох за дверью и бросился в комнату за оружием. Олег хотел последовать за ним, но не успел. Раздался взрыв. Входная дверь вылетела в прихожую. В квартиру ворвались вооруженные до зубов спецназовцы. Они остановились и стали освещать квартиру фонариками, что позволило нашим выиграть время. Олег крикнул «Граната!» и запустил в них пустым стаканом. Спецназ отступил на лестничную клетку. Олег переместился в другую комнату и стал искать свой пистолет. Нина и Сергей спрятались на кухне под умывальник – оружия у них все равно никакого не было. Пока Олег искал в темноте свой ТТ, Артем отстреливался от врагов сразу из двух видов оружия: пистолета ПМ и обреза. А в тот момент, когда Олег, наконец, нашел свой пистолет, Артема уже скрутили. Олег понял, что все кончено, и решил застрелиться. Он поднес пистолет к виску и нажал на спуск. Два раза Олег спускал курок, не желая попасть в руки противника живым, - и два раза пистолет дал осечку. Ему не судьба была погибнуть в тот вечер.
Когда пленных везли в райотдел, Артем продолжал «наворачивать», т.е. кричал конвойным: «Мы вас все равно победим! Гражданская война продолжается!», и обзывал их нецензурными словами. Но самое страшное началось в райотделе. Всех схваченных товарищей сначала сильно избили, а потом учинили что-то вроде допроса. Нормальным допросом это, безусловно, назвать нельзя… Олег не хотел давать никаких показаний, ссылаясь на статью 63 Конституции Украины, дающую ему такое право. Хотя, можно было догадаться уже тогда, что Конституция Украины написана не для сотрудников Ленинского (вернее, Гитлеровского) райотдела города Николаева. В конце концов, ему все-таки пришлось ответить на вопросы по поводу стрельбы и по поводу своей комсомольской деятельности: мучения были невыносимы. Однако Олег рассчитывал, что так называемые «эксы» все-таки не всплывут, что им еще не известны факты его участия в нападениях на коммерческие объекты с целью добычи денег на партийные нужды. И он из последних сил молчал об этом. Однако один из дознавателей сам радостно сообщил Олегу, что им уже известно и это!
Олег сделал вид, что согласен написать «явку с повинной», и попросил ручку. Ручка была железная. Когда Олегу дали ручку и бумагу, он резко ударил ручкой себе в глаз. Таким образом он хотел покончить с собой, достав острием до мозга.… Но потерял только глаз.
Больше Олег не мог терпеть страдания молча. Редко кто выдерживает все пытки до конца, кроме тех, кому посчастливится быстро умереть. Кто не верит – пусть сам попробует! Они пытали даже Нину и Сергея, которые при задержании не оказали ни малейшего сопротивления. Последствия всем известны – от перенесенных пыток Сергей Бердюгин скончался.
Значительно позже, уже на свободе, мне стало доподлинно известно, как один наш бывший товарищ написал ментам «чистуху» на 29 страницах, в которой красиво «сдал» всех комсомольских боевиков за неделю до описанных здесь событий. Притом, без особого принуждения. Он был среди нас и в зале суда. О нем разговор будет особый…
Да, Олег Алексеев продолжал давать признательные показания и в зале суда, в то время, как большинство подсудимых из нашей группы отказывались от показаний, данных под пыткой во время следствия, или вообще не отвечали на провокационные вопросы судей и прокурора. Многие люди, присутствовавшие в зале суда, да и товарищи, сидевшие рядом с Олегом на скамье подсудимых, восприняли такое поведение, как предательское. Однако мало кто обратил внимание на последнюю реплику Олега: «Мне это все велел сказать следователь!». И никто не задумался над тем, ради кого Олег был вынужден вести себя именно так!
Нина являлась на заседания Одесского областного апелляционного суда в качестве обвиняемой и садилась недалеко от нашей решетки. Нина находилась на подписке о невыезде до конца процесса. Каждый раз Олег и Нина не отрываясь смотрели друг на друга и улыбались…
Часто рядом с Ниной усаживались наши комсомолки Лера и Таня. К счастью, хоть эти девушки не являлись участницами данного судебного процесса! Мы, из своей клетки, поздравляли наших девчонок с праздниками - 8 марта и 1 мая. Им это нравилось.
Я не могу согласиться с товарищем Губкиным и газетой «Ревком» за ноябрь 2004 г. по поводу «гадких судебных показаний» Алексеева и Польской. «Гадкие показания» дал другой человек. Его все знают. Именно на показаниях этого человека и был составлен окончательный приговор большинству из нас. Хорошо еще, что по свободе мы с ним не были знакомы. Почему-то Губкин ничего не говорит о нем – своём лучшем друге! А то, что называют «признательными показаниями» Алексеева, решающего значения не имело. Слишком много там не «срасталось». Впрочем, это уже другая тема.
Несчастная Нина показаний, можно сказать, и не давала. Ей вообще трудно было что-то «давать» – в таком угнетенном состоянии она находилась все это время. А вот «последнее слово» подсудимого Алексеева, на мой взгляд, было вполне по-мужски достойным. Олег, в частности, сказал: «Я не мог равнодушно слушать, как плачет моя любимая девушка от боли в желудке, потому что ей нечего кушать. А таких бедных людей в результате капитализации стало очень много – и все из-за обогащения кучки жлобов. Поэтому я и взял в руки оружие!».
Когда меня освободили из-под стражи в зале суда, Олег одним из первых поздравил меня с выходом на свободу.
Позже из достоверных источников я узнал, что Нина была не только избита, но и жестоко изнасилована сотрудниками Гитлеровского райотдела города Николаева, а затем подверглась шантажу со стороны СБУ. Собственно, работники СБУ не переставали шантажировать ее на протяжении всего следствия и суда. Нине постоянно угрожали изменить меру пресечения, то есть бросить ее снова в тюрьму. Олег не мог этого допустить. Вот почему он дрожал не за свою партийную репутацию, а за безопасность любимой девушки.
В настоящее время Нина отбывает условное наказание по месту жительства в Одессе. Олег скоро поедет «мотать срок на зону» – 13 лет. Обжаловать свой приговор он не стал. Конечно, строгий критик не преминет заметить, что Олег ошибался и не все делал правильно. Ну, а Нину интересовал только он. Сама она была далека от политики.
Кто знает, может быть, в лице Олега Алексеева страна потеряла не просто красивого молодого человека, но и талантливого физика? Олег успел до ареста закончить высшее образование, но уже не успел поехать на научный симпозиум в Швейцарию, куда его приглашали…
-
15. «ОТЕЦ ФЕДОР»
Сказать по правде – мне не хотелось о нем писать. Но по прибытии в Москву мне стали известны некоторые обстоятельства, позволившие лучше понять причины, которые привели его к полному отступлению от своих убеждений и даже к публичному осуждению деятельности наших заключенных товарищей. Не говоря уж о том, что меня настоятельно попросили рассказать о нем люди, очень хорошо знавшие его на свободе.
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5628/54835962.86/0_117201_7f8c3397_M.jpeg)
Плево Анатолия Ивановича, 1971г.р., до ареста я вообще не знал. Если не считать стенограммы его выступления, которую читал летом 2002 года в информационном бюллетене Движения за освобождение политзаключенных, где он тогда состоял. Видел там его фотографию. Насколько я тогда понял, Анатолий Плево был довольно заметной фигурой в российском коммунистическом движении.
Познакомиться с Плево пришлось уже в Николаевском СИЗО в январе 2003 года, благодаря все тому же полтавскому следователю СБУ Пилипенко, который свел нас в одной тюремной комнате для следственных действий. Тогда же я узнал и Саню Воронежского, вместе с которым Плево был задержан на Одесском автовокзале 5 декабря 2002 года, – то есть раньше всех нас.
Незадолго до нашей встречи в стенах СИЗО я слышал от других зэков-уголовников о «каком-то коммунистическом фанатике», которого в «пресс-хате» (камере пыток) «суки мусорские» или палачи из числа заключенных подвешивали на «решку» (дверную решетку) при помощи наручников, выдаваемых им сотрудниками изолятора для осуществления пыток. А этот «застегнутый» (убежденный) комсомолец пел на всю тюрьму «Варшавянку» – гимн революционных рабочих царской России, который николаевские зэки тоже знали.
Конечно, речь тогда шла о Плево. Он это сразу подтвердил, как только следователь Пилипенко ненадолго оставил нас наедине. Правда, Анатолий тут же мне сказал что он, к сожалению, написал у следователя слишком много показаний, но надеется, что ему удастся опровергнуть их в суде. Больше он ничего не успел тогда сообщить.
Зная, каким он мог быть подвергнут истязаниям, я не мог и не хотел думать об Анатолии плохо. Тем более, что и сам я попал под пресс, и на начальном этапе предварительного следствия мое поведение тоже оставляло желать лучшего – слишком страшным и неожиданным оказалось это испытание! Оставалось ждать возможности пообщаться с Плево более основательно. Прежде всего, мне было интересно узнать от Анатолия, почему, на его взгляд, украинские власти обрушились на нас с такими репрессиями? Что ему известно по этому поводу?
По отзывам арестантов, знавших Плево, он был очень «грамотным пацаном». Так, на этапе из Николаева в Одессу я узнал от одного заключенного, что Анатолий переводил на русский язык Шекспира.
При выезде на следственные действия в УСБУ Одесской области весной-летом 2003 года я наконец смог поговорить с Плево… Но в нем, к тому времени, что-то сильно изменилось. Трудно было поверить, что этот человек мог на дыбе петь «Варшавянку». Теперь, кроме огульных обвинений в адрес многих товарищей и панических причитаний по поводу слабости нашего движения, я ничего толкового от него не услышал. Хотя, как от крупного политического деятеля, от Анатолия я ожидал большего: прежде всего трезвого анализа нашей беды и своего видения борьбы за наше освобождение. Но на это оказались способны другие.
Тем не менее, в начале судебного процесса осенью 2003 года Плево еще производил впечатление крутого поэта-революционера, когда раздавал нам в зале суда свои стихи, посвященные десятилетию трагических событий Октября 1993 года, участником которых он был.
Российские товарищи нашли Анатолию Плево очень хорошего одесского адвоката-коммуниста Демиденко Николая Кузьмича. Ознакомившись с материалами нашего уголовного дела № 144, Николай Кузьмич поставил перед собой задачу не только освободить своего подзащитного, но и «развалить» обвинение всей нашей группы.
Конечно, многое зависело от Плево. Ведь в основном на его подробных показаниях держалось все обвинительное заключение СБУ, и только он, Анатолий Плево, мог свести всю многомесячную работу предварительного следствия к полному нулю. К сожалению, этого не произошло. Одессит Олег Алексеев первым дал в суде показания, которые не расходились с обвинительного заключения. Но показания Алексеева выглядели неубедительными: всем уже было уже известно, при каких жутких обстоятельствах он получил инвалидность во время предварительного следствия, и то, как его держали «правоохранители» на крючке – в постоянном страхе за любимую девушку… Многого стоила и его последняя фраза, произнесенная в конце выступления на суде: «Мне это все велел сказать следователь!».
Многие из нас, кто был вынужден дать показания «под прессом», в зале суда сразу от тех показаний отказались. Плево сначала тоже выбрал линию «отказа», но как-то неуверенно. Казалось, будто его кто-то насильно заставляет защищать в суде свои же кровные интересы и интересы своих товарищей. Но все же в первые дни все шло относительно неплохо…
Однако, сидя на скамье подсудимых, в частных разговорах с товарищами, Плево, вместо того, чтобы морально поддержать менее опытных ребят, продолжал обличать нас во всех смертных грехах. Прежде всего, он почти всех обозвал «предателями», а меня - «оппортунистом» за то, что я на следствии дал показания в духе «отпустите меня, я ни в чем не виноват». Собственно говоря, так оно и было! Они и в самом деле ничего не могли доказать мне, кроме распространения пресловутых листовок, которые мало кто читал. И почему тогда на мне обязательно должно было «висеть» еще что-то? Поэтому я имел все основания, чтобы именно так построить свою защиту, и избранная мною линия поведения не наносила вреда другим подсудимым.
Другое дело, что я действительно испугался тюрьмы, которую совершенно не знал, и поддался в первые дни ареста на хитрые уловки следователей, чем навредил больше себе, чем другим. Об этом я очень жалею, т.к. я уже был достаточно взрослым, чтобы многое понимать и предвидеть... Возможно, в чем-то и правы те, кто относится к моему освобождению, как говорится, «неоднозначно»… Но перед друзьями, оставшимися там, и перед самим собой, мне не в чем оправдываться!
Тем нашим товарищам, которых уж совсем нельзя было обвинить в предательстве, Плево дал другие определения. Прежде всего, это касалось Яковенко и Зинченко, которые держались во время следствия очень твердо. Но Плево поступил прямо по одесской поговорке, гласящей, что «прикопаться можно и к столбу». Лишь Артема он удостоил звание героя. И то с оговорками, как потом выяснилось.
Что же тогда Плево думал о себе? Себя он, безусловно, считал безупречно честным человеком и…порядочным христианином! Толик все чаще стал рассуждать о боге, возить с собой религиозную литературу и отращивать длинную поповскую бороду. В зале суда он постоянно читал Библию и крестился. Кто-то из товарищей с воли назвал Толика «Отцом Федором». Нам это быстро стало известно, и мы сами стали его так называть.
Странное превращение Толика из красного поэта-трибуна в благообразного батюшку еще можно было бы с грустью расценить, как некое чудачество, вызванное нечеловеческими условиями, в которых мы оказались. Но дальше Отец Федор повел себя совсем неожиданно.
Однажды утром мы, как всегда, выезжали на суд. Перед отправкой конвойные завели нас в обысковую комнату. Там я стал невольным свидетелем откровенного разговора между Депутатом (Яковенко) и Отцом Федором. Отец Федор заявил Депутату, что является православным христианином и должен говорить суду правду, на что Депутат ответил: «Я давно подозревал, что ты – трус!». В зале суда Отец Федор во время заседания поднялся со скамьи и дал показания против Яковенко, - в чем так остро нуждалось обвинение, - а также против Романова, Данилова и Смирнова. Зал был в шоке. Адвокаты этих товарищей поняли, что процесс они уже проиграли. Но ни публика, сидевшая в зале, ни адвокаты не могли видеть того, что случилось дальше.
На обратном пути в «воронке» Доктор (Романов) набросился на Плево с криком «Рожа ты эсбэушная, я тебя сейчас порву!». В свою очередь, Отец Федор пообещал Доктору разбить ему очки. Мы их с трудом «разборонили». Вечером мы прибыли на т.н. «комсомольскую» смену охранников, которые позволяли побыть нам вместе в пересыльном боксике до отправки на корпуса. Но даже они в этот вечер поместили Плево отдельно от нас.
Яковенко, Романов и Смирнов пытались потом опровергнуть показания Плево в суде, но перелом в пользу обвинения уже произошел. Данилов просто отказался комментировать показания Анатолия. В отличие от Отца Федора, Артем никогда никого не осуждал. Артем тоже по-своему верующий человек, но он старается поступать по божьим заповедям, а не просто впустую разглагольствовать о боге. Что касается адвоката Плево, то он, исходя из своих взглядов и убеждений, отказался «защищать подлеца» и вышел из процесса. На смену Демиденко пришел другой адвокат, вполне достойный своего подзащитного.
В своих последних выступлениях на суде Плево каялся, как на исповеди, и официально отрекался от своих прежних коммунистических убеждений. Здесь следует обязательно отметить, что каялся Отец Федор не перед теми своими бывшими товарищами, которых он «подставил» на судебном процессе, и даже не перед своими родными, которым он доставил столько беспокойства, а перед судьями и украинскими властями. Он так и не принес своих извинений Яковенко, Романову и Смирнову за проявленную слабость, когда некоторые из нас (в том числе и я) при отказе в зале суда от своих первичных показаний не забывали публично извиниться перед теми товарищами-подельниками, которых пришлось оговорить под пытками. Не стоит забывать и о том, что пришлось вынести членам наших семей. Лично мне и сейчас жалко моих родителей и дедушку с бабушкой, которые так за меня переживали!.. Что уж говорить о том времени, когда для меня одесская прокуратура тоже «шила» срок – до 10 лет концлагерей! Так что делайте выводы, наши строгие критики, находящиеся на свободе.
От помощи товарищей с воли этот «правоверный христианин» отказался еще раньше. Из всех нас, как уже было сказано, Отец Федор только одного Артема сначала удостоил своего уважения, но затем… обвинил его в попытке организации геноцида в Украине (что Данилову не вменил даже буржуазный суд!). Рядом со мною на скамье подсудимых сидел Саня Герасимов, который делал записи себе в тетрадку и некоторые из них показывал мне. Так, одну из «проповедей» Отца Федора во славу монархии и ныне действующего президента РФ он назвал «Боже, храни Путина!». А «последнее слово» подсудимого Плево Саня охарактеризовал еще короче: «Ку-ка-ре-ку!». Комментарии излишни.
За «хорошее поведение» в суде Толик получил свои 6 лет. Хотя, конечно, мог получить и больше, если бы он остался коммунистом. Но тогда и процесс иначе бы закончился, и я бы вышел на свободу не один. Яковенко еще вздохнул по этому поводу: вот, мол, Плево скоро выйдет на свободу героем, а я буду сидеть дальше! Но здесь Андрей ошибается – Плево выйдет не героем.… А Богдан Зинченко заметил, что Плево – никакой не верующий, просто он хочет уйти от ответа перед товарищами.
Полностью значение слов Зинченко я понял через несколько месяцев после своего освобождения, когда мне достоверно стало известно, что свое «чистосердечное признание» на 29 страницах Толик сделал в первый день задержания. Пытки к нему были применены потом. В результате его «признаний» пострадали люди, совершенно не знакомые с Плево раньше, - из-за него они попали под пресс украинского репрессивного аппарата. Если бы я знал об этом еще в тюрьме, я бы его спросил только об одном: «Почему ты сразу не вызвал российского консула?».
-
16. ГОЛОДОВКА – ОРУЖИЕ СПЕЦКОНТИНГЕНТА
К этому старому, как мир, методу борьбы с Системой зэки прибегали с древних времён. В их почти бесправном положении голодовка часто была последним аргументом при разрешении спорных вопросов, которых там всегда более чем достаточно.
Известное «Дело одесских комсомольцев» не стало исключением. И это неудивительно. Десять молодых парней и одна несовершеннолетняя девочка в 2002 году покусились на святая святых буржуазной Системы – Конституционный (капиталистический) строй Украины, и даже на саму Украину – с целью её расчленения. Ещё чуть-чуть – и им бы удалось осуществить свои злодейские замыслы! Но помешали доблестные сотрудники СБУ и МВД.
Вначале пацанов и девчонку традиционно «пустили под пресс», применив к ним пыточные методы дознания – вполне в духе «демократической» Украины, рвущейся в Евросоюз. Затем измученных советских патриотов собрались судить закрытым судом. К тому времени (лето 2003 года) один из них уже находился при смерти и на всех, включая также и умирающего Сергея Бердюгина, следственными органами буржуазного государства было составлено чудовищное «обвинительное заключение», в случае подтверждения коего некоторые из политических заключённых получили бы пожизненное лишение свободы, а минимальный срок заключения составил бы десять лет! Несчастная девочка, отпущенная первоначально на подписку, вовсе не была в безопасности – её могли в любой момент вновь арестовать прямо в зале суда. И это было вполне реально, если бы их инквизиторские планы не стали достоянием общественности.
Первыми о грозящей им катастрофе узнали, конечно, сами политзаключённые. И не только узнали, но и сразу поняли, как с ней бороться. По тюремному телеграфу между ними прошла оперативная информация о подготовке «голодовки до смерти» к моменту начала закрытого суда. Практически каждый из них был готов умереть за идею, чтобы не мучиться потом в неволе много лет, осуждённым «по беспределу». Одному из наших товарищей удалось даже передать прощальный привет на свободу…
Но в тот раз политзаключённым не пришлось делать такой отчаянный шаг. Благодаря помощи товарищей с воли удалось добиться, чтобы суд был открытым. И хотя враги продолжали упорно гнуть свою линию, истинное «лицо украинской демократии» увидел весь мир!
О пытках, практикуемых украинскими правоохранителями в качестве основного метода дознания, люди знали давно. «Дело комсомольцев» только лишний раз это подтвердило. Смерть комсомольца Сергея Бердюгина от пыток стала ещё одним доказательством виновности правящего режима. Через неделю после похорон Бердюгина двое подсудимых – Романов и Смирнов – объявили голодовку прямо в зале суда. Их основной целью было добиться разрешения на переписку с близкими родственниками, которой они до тех пор не имели. На следующем судебном заседании Романов и Смирнов надели на головы повязки с надписью «голодовка». Это не понравилось судьям, и конвой получил приказ забрать у них повязки. Однако Романов успел передать свою повязку одному из товарищей-подельников, а на следующий день вся Одесса снова видела его с гордо повязанной головой.
В конечном итоге голодающим удалось добиться своего. Суд всё-таки дал им разрешение переписываться с родными, руководствуясь «соображениями гуманности» (которой у них на самом деле никогда не было).
Особенно пресловутый гуманизм буржуйской Фемиды проявился к концу судебного процесса. В феврале 2004 года тот же Романов вскрыл себе вены прямо в зале суда в знак протеста против действий судьи Тополева, который вначале отказался изменить меру пресечения больному Бердюгину, потом игнорировал преступления украинских правоохранительных органов в отношении пленных комсомольцев, а затем грубо повёл весь ход процесса в сторону пресловутого «обвинительного заключения» – в ущерб установлению истины. Романову, правда, не дали умереть, – но лишь для того, чтобы впаять ему огромный срок лишения свободы.
Затем, сопротивляясь судебному произволу всеми доступными средствами, подсудимые объявили ещё одну голодовку протеста – в конце мая 2004 года. В ней не участвовали лишь Плево, Алексеев и Польская. Самые упорные участники голодовки продержались три недели. Даже тюремная администрация ОСИ-21 проявила в эти дни больше внимания и понимания по отношению к политзаключённым, чем суд! Никто из сотрудников изолятора не пытался силой пресечь данную акцию протеста. С их стороны имели место лишь уговоры, чтобы комсомольцы прекратили подвергать опасности свои молодые жизни и боролись бы за свои права какими-то иными методами. А молодые жизни и в самом деле были в большой опасности. Вопреки разным ложным слухам, распространяемым в тот период морально нечистоплотными людьми, никто из голодающих «бутерброды под одеялом не жрал».
Предлагаемую тюремную баланду они демонстративно выставляли наружу. Суд же полностью игнорировал требования подсудимых возобновить следствие и даже не дал им всё сказать в своём законном «последнем слове». Политзаключённые от слабости с трудом держались на ногах, им было очень тяжело говорить.… А их, в довершение ко всему, ещё постоянно прерывали репликами типа: «Сядьте, Данилов!», «Молчите, Романов!», «Прекратите, Яковенко!». Таким образом, украинский «демократический» суд превзошёл по своей жестокости знаменитый Лейпцигский процесс 1934 года, где подсудимому Георгию Димитрову всё-таки дали высказаться.
Задумайтесь: сегодня, спустя 70 лет после фашистского судилища, современные противники капитализма вновь получают огромные сроки лишения свободы – за то, что хотели вернуть своему народу нормальную жизнь, справедливость, социализм!..
Приговор был обжалован в Верховный Суд Украины. Но политзаключённые, их близкие и друзья связывают свои надежды не с этим буржуазным судом. В гораздо большей степени мы рассчитываем на помощь коммунистов и комсомольцев Украины, России, других республик временно разобщённого Союза, помощь общественных организаций, всех честных людей, прогрессивных журналистов, которые должны рассказать людям правду. Пусть это – страшная правда, пусть она кого-то и отпугнёт, заставит навсегда отречься от коммунистических убеждений и вообще от политической деятельности… Зато других – честных и смелых, любящих свободу и ненавидящих несправедливость – она привлечёт в ряды борцов.
-
17. ПУТЬ ДОМОЙ
…Прежде, чем ехать в Москву, я решил позвонить О.А. Федюкову и от имени Евгения Семенова поинтересоваться, можно ли упомянутому Семенову приехать. Представился корреспондентом газеты «Правда Приднестровья» Юрой Соколовым. Сослался на мнение некоторых лиц, которые высказывали сомнения относительно Семенова. Олег Александрович только засмеялся и сказал, что «Семенов может спокойно приезжать, его будут рады видеть».
Перед отъездом я еще встречался с Ириной Ивановной, которая все это время не забывала меня и неоднократно носила мне передачи. Она настоятельно просила провести в Москве пресс-конференцию по «Одесскому делу», что я обещал выполнить. Будут приглашены все прогрессивные, и не очень, журналисты, и не только левые. Еще я увидел у Ирины Ивановны телевизор, который она после моего освобождения забрала из тюрьмы. Она подключила к нему 80 кабельных каналов и теперь очень этим довольна.
Когда дядя Слава меня провожал, он плакал. Говорил, что я ему лучше родного сына, который вообще обормот. Провожал он меня вечером на киевский поезд. Я взял с собой лишь самое необходимое. Старался не нагружаться, будто чувствовал, что границу мне придется пересекать с приключениями. Со мной была только спортивная сумка.
До Киева доехал хорошо, с комфортом. Утром даже взял горячий завтрак на перроне одной из станций. Народу было мало. В купе с утра со мной ехал один человек. А вечером я, впервые после освобождения, сыграл с двумя молодыми пацанами-попутчиками в карты – в «дурака»; мне это было «по приколу», потому что там за карты можно попасть в карцер. Ночью пацаны сошли в Черкассах, а карты забыли – оставили мне на память.
В Киеве я находился каких-то полчаса. Высадившись из поезда в 11 утра, сразу же пересел на электричку, следовавшую в направлении Нежина. Прибыл туда после обеда. День был сухим и теплым. Но мне не повезло с обменом денег: у меня оставалась еще куча гривен, а я еще раньше слышал от Елены Дмитриевны, что в России они – «макулатура». Ни один обменник в этом маленьком городке Черниговской области не работал – ни в центре, ни на вокзале. Взял билет до приграничной станции Воронежская.
Это была еще не самая последняя станция. До границы я решил ехать на попутках, чтобы не спалиться. Пересадку произвел в Конотопе Сумской области. Подъезжая к Конотопу, я познакомился с одной местной девушкой – Оксаной, которая помогла мне найти человека, обменявшего мои гривны на российские рубли. Я успел сделать это в Конотопе при пересадке на приграничную электричку. Оксана совсем не была похожа на гоголевских «конотопских ведьм». В общем, большое ей спасибо!
От станции Воронежская до последней на Украине станции Зерново я добирался на такси. Проехал через Сумские леса и город Шостку. По пути чуть было не был задержан солдатами контрольного пограничного блокпоста, за которым Украина еще не заканчивалась. Но я их сумел уболтать: в итоге пацаны пропустили нас с таксистом без всяких денег, но предупредили, что дальше у меня могут быть проблемы. Наконец, мы приехали в Зерново, поселок Сумской области.
Водитель такси оказался отчаянный мужик лет 45. В дороге возмущался развалом Советского Союза, что создало простым людям столько проблем. Из Зерново был выезд сразу в Россию - мне оставалось пройти пешком 200 метров.… Но именно в этот момент, на втором блокпосту, нас чуть было не повязали! Таксист мог попасть со мной, как пособник нелегального мигранта. Самое интересное, что на «той стороне» никакого поста и видно не было. Но нам пришлось резко поворачивать обратно, так как пограничник пообещал вызвать по рации наряд милиции. Я быстро рассчитался с водителем – отдал ему 20 долларов за 100 км и за риск. Он высадил меня в глухом переулке и сразу поехал домой, пока не поймали.
Водила мне еще показывал бар, где собираются контрабандисты, которые на своих джипах (эти машины я тоже видел) переправляют нелегалов в Россию. Но я не рискнул обращаться к этим бандюганам, а просто пошел в Россию по железной дороге.
Было уже темно. Проходя мимо местного кладбища, я снял с головы фуражку и сказал вслух: «Мир вашему праху, люди». Будь со мною какая-нибудь девушка, она бы, наверное, очень боялась! Но не надо бояться усопших – живые в наше время куда опаснее.
Дальше началось бездорожье. Часы показывали уже 12 ночи. Идти можно было только по шпалам. По обеим сторонам насыпи шумел сурово Брянский лес. Впрочем, об этом я потом только догадался. Тогда я даже не знал, нахожусь ли уже в России, или все еще шлепаю по территории Украины. Думал: «Вот будет хохма, если приду снова на украинскую станцию!». Но я, вроде бы, все рассчитал верно…
Чем дальше я продвигался, тем глуше становилась местность. Лес представлял собою дикие, непроходимые джунгли. Сразу под насыпью было болото. Время от времени взад-вперед проносились пассажирские и товарные поезда. Сначала я прятался от них в кювет, потом мне это надоело, и я просто становился за столб. Столбов вдоль железной дороги было много, и прятаться за них приходилось часто. В общем – шел и столбы считал.
В общей сложности, я двигался таким образом три часа. Время тянулось медленно, иногда казалось, что до утра я вообще никуда не дойду, - ведь я даже не знал, сколько впереди километров до ближайшего человеческого жилья. Людьми вообще не пахло, не говоря уж о пограничниках, которых хороший командир, несомненно, в эти джунгли не выгонит. Идти становилось все тяжелее, но я знал, что отдыхать нельзя, за ночь надо пройти как можно большее расстояние. Очень хотелось пить, а воды я с собой не взял. Было жутко.
Как потом выяснилось, за ночь я прошел 25 километров. Вспоминалось, как в «воронке» матерился мой подельник Олег Алексеев, вспоминая про эти шпалы. Ведь ему летом позапрошлого года пришлось проходить здесь же вместе с Ниночкой и Артемом. Представляю, как Ниночка плакала по дороге! Теперь я Олега понимаю!..
Особую благодарность выношу нашему Бендерскому товарищу Николаю за предоставленные мне «колеса». Правда, в пути они так изорвались, что, дойдя до места, я их выбросил в кювет. Зато спас свои цивильные туфли, которые иначе могли бы не дожить до России.
И вот вдали показались огни – первый признак цивилизации. Идти до них пришлось еще минут тридцать. В 3 часа ночи я увидел первый поворот направо. Сразу за деревьями виднелись дома, светил единственный уличный фонарь… Я мог отдохнуть на скамейке. Еще подумал, что нелишне будет дополнить свои тюремные воспоминания последним рассказом – «Путь домой». Недалеко стояли белые «Жигули». Я подошел и посмотрел номера. Они были российскими – первый признак удачного перехода. Я переобулся и пошел дальше, чтобы не привлекать внимания местных собак. Прошел мимо железнодорожного переезда. Где-то через 300 метров был вокзал. Это оказалась станция Суземка Брянской области. Перевел свои часы на московское время – по местному времени я пришел сюда в 4 часа утра, к вокзалу подошел в 4.30, а в 5.00 уже отправлялась первая электричка на Брянск. Купил билет и спокойно уехал.
В Брянске я был в 8 часов утра, но еще было почти темно. Взял билет на проходящий поезд Кишинев-Москва и позвонил всем, кому надо: дяде Славе на работу, старикам - в Актюбинск и Федюкову – в Москву. В этот раз я назвался Федюкову своим настоящим именем и попросил меня встретить на Киевском вокзале – ведь Москву я совсем не знаю. Доехал я хорошо, всего за 6 часов, в плацкартном вагоне немного поспал после бессонной ночи. Москва встретила теплой и солнечной погодой. Было 16 часов, когда поезд прибыл к месту назначения, Олег Александрович встретил меня и доставил к Елене Дмитриевне. Все были рады меня видеть. А на следующий день я уже ездил с Еленой Дмитриевной по разным партийным тусовкам.
Недавно вышел свежий номер газеты «Момент истины», где напечатаны мои рассказы об Артеме и Саше Герасимове, а также наша совместная с Галей Дмитриевой статья «Особенности украинского национального следствия». Галка сейчас готовит пресс-релиз к предстоящей пресс-конференции, которая состоится после праздников. Скоро вы все это прочитаете.
Неоднократно уже приходилось публично выступать, участвовать в сборе денег в помощь политзаключенным России и Украины. Реакция, правда, неоднозначная: есть такие люди, которые продолжают считать нас бандитами или, в лучшем случае, дураками. Но большинство все-таки на нашей стороне. А вообще истинные коммунисты иначе думать и не могут.
Отправил телеграмму Наде Ракс, где поздравил ее с Днем Революции. Еще встретился с поклонником Ларисы Романовой – Димой. Он регулярно «греет» девушек, осужденных по «Делу НРА», и уже проконсультировал меня насчет посылок на зону.
Но выяснилось, что попасть из России в Казахстан без документов еще сложнее, чем из Украины в Россию.
Я обзвонил всех моих родных в Оренбурге и Актюбинске. Моя бабушка была рада звонку, рада тому, что я жив-здоров и на свободе, но с грустью сказала, что очень хочет меня увидеть.… Недавно отец прислал поездом, через нашу землячку, восстановленное моё свидетельство о рождении, а также копию своего, заверенную нотариусом, которое подтверждает его российское гражданство по рождению. Там были также новая куртка, вкусный казахский чай и письмо от стариков. Но отец предупредил, что ехать в Казахстан мне сейчас попросту опасно и просил меня подождать, попытаться «сделать» сначала российское гражданство. Иначе я рискую вновь оказаться в тюрьме, только уже не в украинской, а казахстанской, где, говорят, сидеть ещё хуже.
Таковы зримые плоды развала Союза и искусственного создания на его территории «демократических», «независимых» государств по западному образцу!
-
18. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Итогом судебного процесса над молодыми коммунистами и комсомольцами, продолжавшегося с 24.09.03 по 19.07.04, стали огромные срока, которыми «наградила» буржуазная Фемида моих товарищей. Один погибший, один освобожденный и условно осужденная девушка, которую постоянно пугали, что посадят, но все-таки оставили на свободе, а остальным – кому 14 лет лишения свободы, кому – 11, кому – 8… (Меньше всех - шесть лет лишения свободы – получил Анатолий Плево за «сотрудничество со следствием»).
Такова судьба тех людей, которые решились встать на путь нелегальной революционной борьбы с антинародным режимом.
Да, одному из политзаключенных «повезло», пишущему эти строки: после реально проведенных за решеткой 1 года, 7 месяцев и двух дней – вышел на свободу. Теперь мне говорят - можно было молчать, как партизан! Можно было громко кричать в зале суда: «Я – гражданин Советского Союза!», – что я и делал в начале судебного процесса. В конце концов, можно было героически сотрясать воздух революционными фразами, произнося в суде последнее слово, когда мне – преднамеренно, как я полагаю – выделили в судебном заседании отдельный день для выступления, 2 июля 2004 года. А я в тот день от громких фраз воздержался.… В результате получил 3 года условно. А иначе было бы 5 реально. Или 10. По ст. 348 УК Украины – «покушение на жизнь сотрудников милиции». А почему бы и нет? При желании, они бы и этот бред объявили вполне доказанным! Как говорят в Одессе – прикопаться можно даже к фонарному столбу.
Был ли я прав, когда не стал превращать свое последнее слово в еще одно политическое выступление, а просто сказал, что «единственное, в чем раскаиваюсь, так это в том, что причинил горе и беспокойство своим близким»?.. Со стороны виднее. Со стороны и осуждать легче!
Могу лишь одно добавить: построив свое последнее выступление в суде именно таким образом, я ничем не навредил товарищам. А то, что я нахожусь сейчас на свободе, надеюсь, хоть немножко поможет им! При освобождении я обещал ребятам, оставшимся за решеткой, что расскажу о них, - и я сделал это. Информация об «Одесском деле», о коммунистах-революционерах уже расходится по Советскому Союзу, проникая сквозь все искусственно поставленные границы. Из тюрьмы было бы куда сложнее донести до людей правду.
До зоны я, как уже было сказано, не доехал, но мои записи о жизни в следственных изоляторах пригодятся будущим нелегалам, которых правящих режим, разумеется, будет и впредь хватать и сажать. Хотя лучше, конечно, не попадаться. Это я так считаю.
А если кто-то из молодых людей, только вступающих на тернистый путь нелегала, почувствует, прочтя эти строки, что тюрьма – не для него, что он «не вывезет» пребывания в этих мрачных стенах, - что ж, такого человека тоже нужно понять! И не лучше ли вовремя отказаться от непосильной ноши, чем потом уронить ее, в самый неподходящий момент, выражаясь фигурально – на головы своих соратников?.. Подобные примеры уже имеем.
Таким товарищам следует посвятить себя легальной партийной работе, что также необходимо. И в том числе – организации помощи политическим заключенным-революционерам. Их еще будет много…
Но, с другой стороны, даже тем коммунистам, которые действуют легально, не следует зарекаться от тюрьмы. Такие примеры тоже имеем. Один из них – уголовное преследование редактора газеты «Молодогвардеец» Александра Козака за распространение материалов по «Одесскому делу».
И еще: если уж кто вступил на тропу войны с буржуйским режимом – тому лучше бросить курить. Сигарет там нет. Те, что приходит в передачах, быстро заканчиваются, - а в киоск за ними не сбегаешь: мусора не пустят и сами не принесут. Для меня это была не проблема – я не курил никогда. Хотя сигареты «заходили» и мне, и их всегда следует передавать даже некурящим товарищам – для курящих сокамерников, чтобы те не «лезли на стенку». И еще, в некоторых случаях, сигареты – это валюта.
Зато, оказавшись в неволе, как никогда начинаешь ценить все то хорошее, что было у тебя на свободе. И с беспощадной критикой рассматриваешь свои поступки, совершенные до тюрьмы. Иногда говоришь себе: «Здесь я был абсолютно неправ, мне нет оправдания, так я никогда больше не должен поступать. Зато в другом случае я оказался на высоте!». Речь идет, разумеется, не о том, чтобы рассматривать свои действия с точки зрения ныне действующих законов… Я говорю о законах нравственных, которые всегда неизменны.
Так цените каждый день, прожитый на свободе, дорогие товарищи революционеры!
Настоящие революционеры, конечно, делают все, чтобы продолжать борьбу и в местах лишения свободы. В частности – вести пропаганду наших идей. Да, среди заключенных. И даже через некоторых мусоров, которые, кстати, могут при случае и пригодиться. Везде есть мыслящие люди – и в тюрьме тоже.
В заключение хочу процитировать некоторые надписи, сделанные на стенах пересыльных боксиков нашими товарищами. Не буду уточнять, кем, - обойдемся без комментариев.
«ПАРТИЗАНЫ ОТОМСТЯТ ЗА КАЖДОГО ЗАМУЧЕННОГО
ТОВАРИЩА. НЕ ПРОСТИМ СМЕРТЬ КОМСОМОЛЬЦА СЕРГЕЯ
БЕРДЮГИНА!»
«ЭТО СУДЯТ НЕ НАС – ЭТО МЫ ИХ СУДИМ!»
«СВОБОДУ ПОЛИТИЧЕСКИМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ!»
«СВОБОДУ КОММУНИСТАМ-РЕВОЛЮЦИОНЕРАМ!»
«КАПИТАЛИЗМ – ДЕРЬМО!»
«КУЧМУ – ГЕТЬ!»
«УМЕРЕТЬ ЗА СОВЕТСКИЙ СОЮЗ – ЗНАЧИТ ЖИТЬ!»
Под этим подпись: «Революционеры ОСИ-21».
-
III. Хитрости и произвол украинского суда.
1. СПРАВКА
О НАРУШЕНИЯХ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА, ДОПУЩЕННЫХ В ПРОЦЕССЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО СЛЕДСТВИЯ И СУДЕБНОГО РАЗБИРАТЕЛЬСТВА ПО УГОЛОВНОМУ ДЕЛУ № 144 (по обвинению «группы Яковенко»)
Статья 21 УПК Украины устанавливает, что органы дознания и досудебного следствия обязаны обеспечить подозреваемым и обвиняемым охрану их личных и имущественных прав, а также право на защиту. При этом не только разъяснять подозреваемым и обвиняемым их права, но и предоставить реальную возможность защищаться всеми допустимыми законодательством способами.
В соответствии со ст. 30 Конституции Украины, органы досудебного следствия обязаны действовать исключительно в пределах своей компетенции и способом, предписанным законом. Действия, не предусмотренные законом, недопустимы.
Однако в процессе работы по уголовному делу № 144 органы следствия недобросовестно выполняли требования закона об обеспечении подозреваемым и обвиняемым права на защиту, допускали многочисленные ущемления реальных возможностей защиты, прав и интересов лиц, проходящих по данному делу.
Согласно ст. 43, 43-1 и 60 УПК, подозреваемые и обвиняемые имеют право на отвод следователя или лица, производящего дознание. Для практической реализации этого права подозреваемые (обвиняемые) должны знать лиц, проводящих следствие или дознание. Досудебное следствие по данному делу проводилось группой следователей СБУ, состав которой в ходе следствия менялся. Следственные действия выполнялись разными членами следственной группы. Например, в первой половине дня обвиняемого допрашивал один член следственной группы, а после обеда – другой.
Ст. 119 УПК предусматривает объявление обвиняемым постановления о назначении по делу нескольких следователей. Привлечённые по настоящему делу Яковенко А.О., Алексеев О.Н., Бердюгин С.С., Герасимов А.В., Зинченко Б.Л., Польская Н.Б., Данилов И.В., Плево А.И., Романов И.Э., Смирнов А.В. и Семёнов Е.В. официально задержаны в качестве подозреваемых в период 13-23 декабря 2002 г. и следственные действия выполняли не только следователи, но и руководящие работники СУ прокуратуры и СБУ, работники дознания. Подозреваемые и обвиняемые не были ознакомлены с данными о лицах, производящих следствие. Состав следственной группы был им объявлен только 13-14 февраля 2003 г. уже после выполнения основных следственных действий и предъявления обвинения. Подозреваемые (обвиняемые) не имели возможности знать полный состав следователей и выяснить наличие оснований для отводов.
Ст. 43-1 УПК предусматривает, что подозреваемые вправе знать, в чём конкретно их подозревают (обвиняют) и давать показания по поводу возникшего в отношении их подозрения. В срок, не превышающий одних суток с момента задержания, но, во всяком случае, до первого допроса, подозреваемому должна быть предоставлена возможность пригласить защитника. Лицо, производящее дознание или следствие, обязано (ст. 47 УПК) предоставить задержанным (арестованным) помощь в установлении связи с защитником или лицами, которые могут пригласить защитника. Однако лицам, привлечённым по настоящему делу, зачастую называли лишь статью УК, по которой они подозревались, а конкретные события, послужившие основанием для подозрения, не сообщались, суть подозрения не разъяснялась.
Например, Зинченко Б.Л. и Герасимов А.В. были задержаны Одесским управлением СБУ по поручению сл. группы за № 6/202 от 19.12.02 со ссылкой на совершение ими преступления, предусмотренного ч. 4 ст. 258 УК Украины без сообщения им, в совершении каких именно преступных действий они подозреваются. Поручение о задержании Зинченко Б.Л. вообще дано за день до возбуждения против него уголовного дела (дело возбуждено 20.12.02).
Согласно протоколу, Герасимов А.В. задержан в 2300 19.12.02 в кабинете №163 Управления СБУ в Одесской обл. по подозрению в том же преступлении. Он был сначала помещён в ведомственный следственный изолятор, а на следующий день доставлен в управление СБУ Николаевской области, где в 15.45 час. произведен его личный обыск и у него изъято до 10 различных газет. Как оказался Герасимов А.В. ночью в кабинете 163 с пачкой газет, кто и когда доставил его туда – в материалах дела не отражено. (Очевидно, просто схватили и притащили?).
В тот же день, когда в г. Николаев был доставлен подозреваемый Герасимов А.В., сопр. письмом 5/4-12860 от 20.12.02 в управление СБУ в Николаевской обл. передано «признательное» объяснение Герасимова, отобранное у него 19.12.02 без надлежащих правовых оснований начальником отдела «Т» УСБУ в Одесской обл. Ворончуком А.П. в отношении преступной деятельности фигурантов уголовного дела № 144. Отобрание объяснений у граждан предусмотрено ч. 4 ст. 97 УПК только при проверке сообщений о преступлениях до возбуждения уголовного дела. Получение «объяснений» по возбуждённым делам, а тем более от подозреваемых непосредственно перед их задержанием, является грубым нарушением прав на защиту и формой подмены первого допроса, где подозреваемые вправе пользоваться помощью адвоката. Указанное «признательное» объяснение Герасимова добыто с нарушением закона и не может использоваться в качестве доказательства.
В тот же день, 20.12.02, появилась и «явка Герасимова с повинной», в тот же день с 18.35 до 20.10 он допрошен без участия адвоката в качестве подозреваемого. Никаких сведений, подтверждающих, что следствие выполнило свою обязанность по обеспечению Герасимову связи с защитником или лицами, которые могут пригласить защитника, в деле нет. Нет в деле и процессуального решения о принятии отказа Герасимова от защитника. Эти обстоятельства дают основания утверждать, что Герасимов, находясь в следственном изоляторе г. Николаева, заведомо был поставлен в условия, ограничивающие его возможности на защиту, т.к. не мог самостоятельно пригласить защитника или связаться со своими родственниками по этому поводу.
Согласно протоколу задержания, Зинченко Б.Л. – житель Одессы – задержан в качестве подозреваемого в 20 час. 30 мин. 20.12.02. в помещении УСБУ Николаевской области. Личный обыск Зинченко произведён следователем Бойко А.Ф. ещё до задержания. Без полного и конкретного разъяснения, в чём он заподозрен, без предоставления реальной возможности пригласить защитника, Зинченко без адвоката допрошен в качестве подозреваемого, а на следующий день, 21.12.02, проведена очная ставка его с подозреваемым Герасимовым. Каким образом и когда реально оказался Зинченко перед следствием и, в частности, в помещении УСБУ в Николаевской области – в материалах уголовного дела не отражено, хотя ещё за 5 дней до возбуждения против него уголовного дела (15.12.02) по месту его жительства проводился обыск, а на задержание давалось поручение УСБУ Одесской области.
Эти обстоятельства дают основания предполагать, что Зинченко и Герасимов были фактически задержаны раньше времени, указанного в протоколах.
Подсудимый Яковенко А.О. задержан 15.12.02. Одесским управлением СБУ по подозрению в преступлении, предусмотренном ч. 4 ст. 258 УК Украины, без указания конкретных действий, в которых его заподозрили. Первый его допрос в качестве подозреваемого проведён 16.12.02., также без обеспечения ему возможности пригласить защитника. Допрашивался Яковенко преимущественно о том, в какой организации он состоит, кто ещё в этой организации, где они собираются, за счёт чего финансируются.
17.12.02. проведена очная ставка между подозреваемыми Яковенко А.О. и Алексеевым О.Н., в ходе которой Яковенко заявил, что с этого времени отказывается давать показания без участия защитника, но и после этого никаких мер к обеспечению защиты следствием не было принято. Без приглашения защитника, несмотря на отказ подозреваемого Яковенко от дачи показаний, ему 21.12.02. было предъявлено обвинение, он допрошен в качестве обвиняемого, затем допрашивался без участия адвоката 19.03.03, 24.04.03, 13.05.03, а 21.05.03 проведены очные ставки между ним и обвиняемыми Герасимовым и Алексеевым. Лишь 21.05.03. был приглашён защитник.
Находясь под стражей, Яковенко А.О. передал на волю письмо, копия которого прилагается. Яковенко, в частности, пишет:
«Экономические реформы, проводимые в Украине под руководством Международного Валютного Фонда, Всемирной торговой организации и других организаций, диктующих свою волю населению планеты, привели к жутким результатам. Промышленность практически полностью уничтожена, безработица в стране достигла 3%-го уровня. В некоторых регионах Украины безработица достигает и 5%! Это повлекло за собой катастрофическое падение уровня жизни населения. Обнищание, деградация, алкоголизм, наркомания стали в Украине массовым явлением. Медицина стала очень дорогостоящая, что повлекло за собой вспышки страшных эпидемий туберкулёза, гепатита, холеры, дизентерии, так как у населения просто нет денег, чтобы получить необходимую медицинскую помощь. Физическое вымирание украинцев достигает 400-500 тысяч человек в год…
Вполне логично, что в этих условиях честные коммунисты начали пропаганду свержения преступного руководства страны.
В декабре 2002 года я и ещё 10 человек были арестованы. С момента ареста правоохранительными органами применялось психологическое и физическое давление на арестованных. К шести арестованным были применены пытки. Заключённых избивали, пытали электрическим током, загоняли под ногти иголки. Жёнам арестованных эти «правоохранители» откровенно предлагали половую связь.… При этом сами работники правоохранительных органов Украины гордо заявляли, что гитлеровское гестапо по сравнению с ними – добрые дети.
Под воздействием пыток некоторые коммунисты и комсомольцы потеряли здоровье. Отдельные арестованные, не выдержав издевательств, оговорили себя и многих абсолютно невиновных людей…
Кроме того, правоохранительными органами было организовано давление на подследственных и в тюремных камерах. Их избивали содержащиеся там уголовники, угрожали насилием, постоянно «прессовали» психологически».
(Это написано в июле 2003 г., ещё до трагической гибели комсомольца Бердюгина).
Во время судебных заседаний Яковенко неоднократно сообщал суду, что чувствует себя плохо в связи с заболеванием сердца, и заявлял ходатайства об оказании ему квалифицированной медицинской помощи в городской больнице, т.к. в санчасти СИЗО нет необходимого оборудования и специалистов, а вывезти арестанта в городскую больницу работники изолятора не могут без разрешения того органа, за которым арестант числится (в данном случае – суда). На что судья Тополев отвечал, что «не занимается вопросами бытового и медицинского обслуживания арестованных». Между тем, родные Яковенко подтверждают, что он сердечник и серьёзно опасаются за его жизнь.
Подсудимая Польская Н.Б., не достигшая тогда 18-летнего возраста, задержана 13.12.02. следователем прокуратуры Николаевской области Бондарем О.В. по подозрению в преступлении, предусмотренном ст.263 ч. 1 УК Украины. Несмотря на то, что для неё участие защитника являлось обязательным, первый допрос Польской произведён 14.12.02. без адвоката. Безо всяких правовых оснований в допросе принял участие следователь СО УСБУ Николаевской обл. Сабингур, причём допрос проведен в присутствии работников спецподразделения УМВД Украины Николаевской обл. «Беркут». Протокол допроса подписан, кроме следователя Бондаря, заместителем начальника СО прокуратуры Николаевской области Бионосенко В.В., который не значится среди участников данного следственного действия, но, очевидно, принимал в нём участие. Следствие воспользовалось заявлением запуганной несовершеннолетней девушки о том, будто бы она в защите не нуждается. В деле имеется явка Польской с повинной от 13.12.02, но когда она принята – до задержания и допроса или после – неизвестно.
После освобождения под подписку о невыезде, Польская обратилась к депутату Верховной Рады Украины Анищуку В.В. со следующим заявлением:
«13 декабря меня, Польскую Нину Борисовну, 1985 г. рождения, задержали в г. Николаеве примерно в 17.00.
В Ленинском райотделе г. Николаева меня заставляли давать показания путём избиения. Меня избивали дубинкой по пояснице, после чего поясница болела около 3-х недель, били ногами по спине и по животу, после чего живот и лопатки сильно болели, били по шее. А после того, как меня били по голове и тягали за волосы, у меня поднималось внутричерепное давление. 14 декабря работник Ленинского райотдела хотел, извиняюсь за выражение, «вы…ть дубинкой», а потом и сам хотел «отиметь». Били очень часто по лицу, по шее. Заходили другие работники райотдела и били по лицу, по спине, по шее, обзывали матами и другими словами. Мне в г. Николаеве предоставили адвоката, но я в нём сомневаюсь, потому что, когда вызывали на допросы и пытались ему дозвониться, ничего не получалось. За несколько допросов в СБУ я видела его 2 раза. За 10 дней, что я была задержана, кушать почти не давали. Давали одну юшку со вкусом супа».
(Данное заявление датировано 10.01.03. В судебном заседании Польская уже не решилась рассказывать о том, каким образом от неё добились признательных показаний; не исключено, что она просто боится снова оказаться под стражей).
Плево А.И., гражданин РФ, житель г. Москвы, задержан согласно протоколу 23.12.02. в 1830 в г. Николаеве, хотя из других материалов дела видно, что до этого он 5.12.02. был задержан в Одессе в административном порядка, как лицо, не имеющее документов, удостоверяющих личность, содержался в спецприёмнике-распределителе г. Одессы, затем вывозился в г. Каховку, а поэтому не имел возможности по своей воле очутиться в г. Николаеве.
Когда, где и кем Плево фактически задержан – в деле не отражено. Предписанных законом мер для приглашения Плево защитника следствием не было принято, первый его допрос проведён 24.12.02. с 1120 до 2145 без участия адвоката. Только 27.12.02. к нему приглашён защитник Щербакова С.Н.
При задержании Плево по подозрении в преступлении, предусмотренном ст. 258 УК, не разъяснено, в чём он конкретно подозревался. При отсутствии сведений о том, в чём конкретно его заподозрили, Плево не мог реально строить свою защиту. В деле имеется заявление Плево о «чистосердечном признании» от 23.12.02, однако в нём не отражено, сделано оно до возбуждения уголовного дела и задержания или после. Когда и кем доставлен Плево в Николаев, к месту оформления задержания, также не известно, документы о его административном задержании ни истребованы и к делу не приобщены, законность действий работников милиции по отношению к Плево не проверена.
В судебном заседании Плево А.И. заявил, что с 5 по 23 декабря
2002 г. он, находясь под арестом, подвергался физическим и психологическим пыткам с целью получения «признательных показаний». Эти утверждения Плево до настоящего времени не опровергнуты.
В частности, в судебном заседании Плево заявил, что на допросах его избивали, нанося удары пластмассовыми бутылками, наполненными водой (очевидно, чтобы не оставалось следов), затем отвели в камеру, где, на глазах Плево и сопровождавших его «правоохранителей», двое заключённых изнасиловали третьего, и сопровождающие заявили, что с Плево будет то же самое, если он не даст требуемых показаний.
Данилов И.В., гражданин РФ, задержан в качестве подозреваемого в 23 часа 10 минут 13.12.02. начальником СО прокуратуры Николаевской обл. Тимошенко В.В. На следующий день, 14.12.02, он допрошен следователем прокуратуры Бондарем О.В. с участием следователя СО СБУ Николаевской области Грицая Г.Г., который не имел полномочий на участие в следственных действиях по делу, поскольку в производстве СБУ уголовного дела в отношении Данилова не имелось. В нарушение законодательства Данилову не была предоставлена не только защита, но и возможность свободного изложения показаний по поводу возникшего подозрения, весь допрос построен путём вопросов следователя, многие из которых носили характер наводящих. 15.12.02. зам. Начальника СО прокуратуры Бионосенко произведено воспроизведение показаний Данилова на месте происшествия. В обоих случаях применялась видеозапись. При ознакомлении обвиняемых с материалами дела эта запись не предъявлялась, но была предъявлена в судебном заседании 13.05.04.
При просмотре видно, что в момент воспроизведения Данилов, весь избитый, с перевязанной головой, старается держаться твёрдо и смотреть прямо в объектив, но на вопросы отвечает очень тихо, с трудом – очевидно уже тогда у него повреждена грудная клетка. Можно ли вообще допрашивать человека и выводить на место происшествия в таком состоянии? И можно ли считать достоверными показания, полученные таким образом?
Данилов действительно оказал вооружённое сопротивление при задержании. Однако настаивает на том, что спецназовцы, штурмовавшие квартиру, в которой он находился, обошлись с задержанными достаточно гуманно, а пытки применялись во время допросов в Ленинском РОВД г. Николаева. Судья Тополев упорно пытается замолчать этот позорный факт. А когда ему всё-таки приходится высказываться по этому поводу, то высказывания эти весьма путаные и противоречивые.
Так, например, на вопросы приехавших из Москвы активистов из Комитета защиты политзаключённых судья Тополев отвечал, будто телесные повреждения и увечья Данилову были причинены в момент задержания, поскольку он активно сопротивлялся, и, следовательно, не могут квалифицироваться как пытки.
Позже, на судебном заседании 10 января 2004 г., обвиняя Данилова в сопротивлении, тот же Тополев заявил буквально: «Когда спецназовцы вас скрутили, они же вас не тронули!». На что Данилов ответил: «Если бы я их скрутил, я бы их тоже не тронул», подразумевая, что расправа над связанным врагом – занятие, недостойное человека.
Но в судебном заседании 15.05.04. Тополев вновь настаивает на том, что Данилов был избит при задержании, а не подвергся пыткам во время допросов, и отказывает Данилову в его ходатайстве – запросить и просмотреть в суде оперативную запись штурма квартиры, из которой стало бы окончательно ясно, что в момент задержания следов пыток на теле Данилова, Алексеева, Бердюгина и Польской ещё не было, следовательно – появились потом, после допросов. Даже прокурор склонялся к тому, чтобы сделать хотя бы запрос в милицию и СБУ, проводилась ли оперативная съёмка момента задержания Данилова, Алексеева, Бердюгина и Польской, но судья замечание прокурора игнорировал и ограничился просмотром видеозаписей, сделанных во время следствия и приобщённых к делу. Вопрос об истребовании видеозаписи задержания Данилова и его товарищей в г. Николаеве так и остался неразрешённым.
Подозреваемому Данилову не было разъяснено его право на отказ от дачи показаний. Уведомление о задержании Данилова было направлено властям РФ только 21.12.02, после предъявления обвинения, а его родные вообще не были официально уведомлены (так заявила его мать Данилова Т.С.).
В протоколе допроса при выходе на место происшествия от 15.12.02. зафиксированы показания Данилова И.В. о том, что он «неважно себя чувствует» и нуждается в медицинской помощи, однако работники следствия это сообщение проигнорировали. Только 26.12.02. проведено медицинское освидетельствование Данилова и установлены у него ушибы грудной клетки и коленных суставов, синдром сдавливания рук, раны на лучезапястных суставах от наручников, болезненность рёбер, отёчность кистей рук. Несмотря на это медицинская помощь Данилову не была оказана.
На самом деле у Данилова были сломаны семь рёбер, с 3 по 9, что подтверждается рентгеновскими снимками даже сейчас, спустя длительное время.
Из заявления адвоката Соколенко О.Н., которая осуществляла защиту Данилова, пока он находился под стражей в г. Николаеве, видно следующее:
«Данилов находился в Ленинском РО с 13 по 15 декабря. Работники милиции неоднократно избивали его руками, ногами по голове, лицу и различным частям тела. Его также подвешивали в наручниках на палке, одевали противогаз. Принуждали давать показания. В настоящее время у него разбита губа, постоянные головные боли, синяки на лице, плохо сгибаются пальцы рук, ему тяжело дышать. Практически никакой медицинской помощи ему оказано не было».
Соколенко ходатайствовала о назначении Данилову судмедэкспертизы, чтобы установить наличие у него телесных повреждений, времени и механизма их возникновения, и о наказании лиц, виновных в избиении Данилова. Однако, по данному ходатайству следствие ограничилось ведомственной проверкой руководства того же РОВД.
После перевода в г. Одессу, защиту Данилова И.В. осуществлял адвокат Тараненко Ю.Г., который также направил ходатайство на имя первого зама СУ СБУ Украины Герасименко Н.М., где указывал на многочисленные нарушения закона, ущемление прав своего подзащитного и настаивал на проведении более тщательной проверки по фактам причинения Данилову телесных повреждений. Данный документ подписан адвокатом Тараненко и обвиняемым Даниловым. Однако, вместо законного разрешения ходатайства, им была направлена формальная отписка Герасименко, составленная демонстративно на украинском языке от «24 липня 2003 р.», из коей следует, что никаких нарушений законности допущено не было.
Это является грубейшим нарушением прав человека.
Романов И.Э., гражданин РФ, согласно протоколу задержан 8.12.02. Каховским РОВД по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 263 УК Украины. В протоколе о разъяснении ему прав подозреваемого от 10.12.02. отмечено, что Романов желает иметь защитника Четкарёва Ю.А., и отказывается давать показания без адвоката. В деле имеется постановление от 10.12.02. о допуске адвоката, однако 11.12.02. Романову предъявлено обвинение без участия адвоката, в связи с чем обвиняемый отказался от дачи показаний. 20.12.02 дело по обвинению Романова принято к производству СБУ и объединено с делом № 144. А на следующий день, 21.12.02, появилось добытое вне норм уголовного процесса «объяснение» Романова, отобранное зам. Начальника СО УСБУ Грицаем Г.Г., где Романов описывает деятельность по распространению газет и листовок, изготовление взрывного устройства, проведение взрыва в Киеве, т.е. обстоятельства, по которым против него дело ещё не было возбуждено.
Такие «объяснения» являются недопустимым тактическим приёмом получения показаний в обход требований процессуального законодательства.
22.12.02. по показаниям Романова сделано воспроизведение, но в протоколе показания подозреваемого в нарушение ст. 145 УПК изложены в пересказе следователя.
25.12.02. Романов допрошен в качестве обвиняемого без адвоката (который уже участвует в деле), хотя в протоколе сказано о его желании иметь защитника. Романову, имеющему слабое зрение, после задержания более двух месяцев отказывали в предоставлении очков, вследствие чего он не имел физической возможности лично знакомиться с документами досудебного следствия. Только после неоднократных обращений его защитника Чепары Романову дали очки.
В судебном заседании Романов заявил, что во время следствия подвергался физическому и психологическому давлению со стороны работников правоохранительных органов и поэтому допустил самооговор, а сейчас желает изменить свои показания, однако судом это заявление проигнорировано.
Затем, при просмотре в суде видеозаписи воспроизведения показаний Романова на месте происшествия, Романов обратил внимание суда на то, что его обвиняют, в частности, в ношении оружия и в материалах дела указано, будто из кармана его «чёрной кожаной куртки был изъят пистолет», а затем куртка ему была в РОВД возвращена, но на экране он предстаёт в куртке светло-серого цвета, что свидетельствует о фальсификации материалов дела и о том, что пистолет ему был подброшен…. Однако суд и это заявление проигнорировал.
Смирнов А.В., гражданин РФ, допрошен первоначально 14.12.02. следователем Каховского РОВД Тищенко В.В. в качестве свидетеля по делу, возбуждённому в отношении Романова. На следующий день его допросил, вновь в качестве свидетеля, первый зам. Начальника Каховского РОВД Немерец В.Л., со ссылкой на поручение следователя, хотя такое поручение в деле отсутствует.
Судя по материалам, уголовное дело в отношении Смирнова А.В. возбуждено 23.12.02, и в тот же день он задержан старшим следователем СО СБУ Николаевской области В. Коваленко. В протоколе разъяснения прав подозреваемого от 24.12.02. отмечено, что Смирнов хотел иметь защитника на первом допросе, но мер для приглашения защитника следствие не приняло, в тот же день Смирнов допрошен в качестве подозреваемого без адвоката.
В судебном заседании прозвучали заявления нескольких подсудимых о том, что уже после передачи дела в суд в Одессу приезжали работники прокуратуры из России, которым была предоставлена возможность «работать» с подсудимыми, добиваясь от подсудимых каких-то ещё показаний по российским эпизодам. В частности, Данилов заявил, что его младший товарищ Смирнов был избит приезжими российскими «правоохранителями» прямо в служебном коридоре суда. На это судья Тополев ответил буквально следующее: «Я не отвечаю за действия российской прокуратуры!». Однако нет оснований полагать, что гости из другого государства могли общаться с подсудимыми, находящимися под стражей, без разрешения судьи, ведущего данное дело.
Согласно протоколу, оформленному следователем прокуратуры Николаевской области Бондарем О.В., подсудимый Семёнов Е.В., гражданин Молдовы, задержан 17.12.02. в 1615 по подозрению в преступлении, предусмотренном ч. 1 ст. 263 УК Украины и допрошен в тот же день в качестве подозреваемого. В то же время в деле имеется протокол «явки Семёнова с повинной», которая принята СБУ в Одесской области 16.12.02, с 1310 до 1605. В тот же день по месту жительства Семёнова произведен обыск, в связи с чем имеются основания считать, что его задержали фактически раньше времени, указанного в протоколе.
Уголовное дело по ч. 4 ст. 258 УК Украины в отношении Семёнова было возбуждено СБУ 19.12.02, то есть уже после его задержания и первого допроса и по иной статье УК.
В судебном заседании Семёнов также заявлял, что подвергался физическому воздействию на допросах, и что его заставляли признаться в том, чего он не делал. Данное заявление проигнорировано судом, как все предыдущие.
В соответствии со ст. 63 Конституции Украины и со ст. 43, 43-1, 142 УПК Украины, подозреваемые и подсудимые вправе отказаться от дачи показаний и ответов на вопросы следствия. Органы досудебного следствия обязаны уважать и соблюдать это право, обеспечить его реализацию. Однако по настоящему уголовному делу право на отказ от дачи показаний в ряде случаев игнорировалось, и обвиняемые допрашивались, несмотря на отказ допрашиваемых от дачи показаний.
Так, подсудимый Яковенко А.О., несмотря на заявленный и зафиксированный в протоколах отказ от дачи показаний, был дважды допрошен в качестве обвиняемого 19.03.03, затем допрашивался в том же качестве 18.04.03, 24.04.03, 13.05.03 и 21.05.03.
Обвиняемый Романов И.Э. отказался давать показания на допросе от 19.02.03, однако 24.04.03 его вновь допрашивали и задали 13 вопросов, в ответ на каждый из которых он заявлял о своём праве не давать показания. В тот же день Романову, повторно разъяснив права, задали ещё 7 вопросов, и он на каждый из них отвечать отказался. 21 мая 2003 г., несмотря на отказ Романова от дачи показаний, проведён ещё один длительный допрос, на котором ему было задано 33 вопроса. На каждый из них Романов отвечал, что не желает давать показания. Явное игнорирование следствием прав подозреваемых и обвиняемых на отказ от дачи показаний является нарушением их прав и способом оказания психологического давления.
По уголовному делу проведено около сотни экспертиз. В соответствии со ст. 197 УПК, подозреваемых (обвиняемых) обязаны были ознакомить с постановлениями о назначении экспертиз и заключениями экспертов, чтобы подозреваемые (обвиняемые) могли реализовать свои права, предоставляемые им при назначении и проведении экспертиз. Эти требования законодательства досудебное следствие выполняло формально и поверхностно.
Из протоколов ознакомления с постановлениями о назначении экспертиз и протоколов ознакомления с заключениями экспертиз видно, что эти процессуально-следственные действия выполнялись зачастую уже после проведения экспертизы, когда заявлять какие-либо ходатайства было поздно.
С постановлениями о назначении судмедэкспертиз для определения состояния их здоровья обвиняемые были ознакомлены также несвоевременно, что свидетельствует о безразличии к судьбе подследственных. При проведении судебно-медицинского освидетельствования обвиняемого Бердюгина С.С. не были выявлены серьёзные заболевания, повлекшие впоследствии летальный исход.
В последний момент, когда уже невозможно было его спасти, Бердюгина доставили из следственного изолятора под конвоем в городскую больницу, где он и умер 1 ноября 2003 года. Гражданский врач поставил диагноз – разрыв печени, что свидетельствует о механических повреждениях, которые могли возникнуть, скорее всего, в результате избиения. Однако, правоохранительные органы настаивают на своей версии – «скоротечный рак». Бердюгину было двадцать лет.
В подавляющем большинстве случаев на ознакомление с постановлениями о назначении экспертиз и их заключениями отводилось от 2 до 5 минут. За столь короткое время физически невозможно даже прочитать относящиеся к той или иной экспертизе документы, а тем более разъяснить права обвиняемых, а также предъявить в полном объёме материалы экспертизы, составить прочитать и подписать протоколы.
21 апреля 2003 г. обвиняемый Плево А.И. ознакомлен с постановлением о назначении судебно-психиатрической экспертизы за 2 минуты, с заключением судебно-психиатрической экспертизы на 3 листах – за 3 минуты. 08.05.03. обвиняемый Плево в ускоренном режиме – по 3 минуты на каждое постановление и заключение – в общей сложности за час ознакомлен с документами более 10 экспертиз. Аналогичным образом знакомились с документами экспертиз и остальные обвиняемые.
Согласно документам, ознакомление Плево с постановлениями о назначении экспертиз проводил следователь Порыбкин, а с заключениями экспертиз – следователь Маслов, которые чередовались между собой через каждые 3 минуты. Визуально можно определить, что все протоколы, как подписанные Порыбкиным, так и подписанные Масловым, заполнены одной рукой, что не исключает возможность фальсификации.
Обоснованные сомнения в эффективности и законности имеются по проводившимися по делу опознаниям подозреваемых и обвиняемых свидетелями и потерпевшими, так называемым воспроизведением обстановки, а также осмотрам мест происшествия, вещей и документов. В подавляющем большинстве такие следственные действия выполнены следователями СБУ с привлечением в качестве понятых и статистов (при опознаниях) военнослужащих срочной службы или курсантов военных учебных заведений. Отдельные лица привлекались в качестве понятых и статистов неоднократно, их использовали в качестве как бы «профессионалов», уже знакомых со следователями и материалами дела. Безусловно, это создавало условия для однобоких версий, а участие понятых превращалось в формальность. Военнослужащие участвовали в следственных действиях не по осознанию своего гражданского долга, а по приказу командиров.
18.03.03. при опознании обвиняемого Плево свидетелем Федорак, в качестве статистов фигурировали переодетые в штатское курсанты Института сухопутных войск Балюк, Коварж и Вишневский, а понятыми были курсанты того же института Шестопалов и Бондарь. Этим ребятам около 20 лет, тогда как Плево – 32 года, то есть он по возрасту существенно отличался от статистов, среди которых его опознавал свидетель.
С участием этих же курсантов в тот же день проведено опознание обвиняемого Герасимова свидетелем Григоренко.
Предъявление к опознанию свидетелю Стоевой 35-летнего обвиняемого Данилова проведено 16.04.03 с участием Дубровского и Никитюка – в качестве понятых, Рогачко, Бусь и Герасименко – в качестве статистов; все эти лица из того же Института, намного моложе опознаваемого. По поводу этого опознания обвиняемый Данилов вполне резонно отметил в протоколе, что все статисты имели, в отличие от него, одинаковую стрижку «полубокс». Другому свидетелю – Терешковскому – обвиняемый Данилов предъявлен для опознания среди военнослужащих Белячкова, Наконечного и Колмакова. (Их адреса не указаны, предположительно – военнослужащие в/ч А1785 (Одесса, ул. Говорова, 10), откуда взяты и понятые Коваль В.В. и Робу В.Е.).
Обвинение по делу построено преимущественно на признательных показаниях самих обвиняемых, которые не подтверждены объективными доказательствами и получены с нарушением закона.
В суде, как было сказано выше, почти все подсудимые заявили, что во время следствия подвергались избиениям и другим видам мучений и истязаний, а также угрозам расправиться с ними руками уголовников. Однако судом эти заявления проигнорированы.
Проигнорированы также ходатайства подсудимых о вызове дополнительных свидетелей по делу.
Сопоставление протокольных записей показаний свидетелей и потерпевших по одним и тем же эпизодам позволяет адвокатам утверждать, что в некоторых случаях допускалась искусственная подгонка показаний под версию обвинения. В протоколе опознания изъятого оружия от 01.02.03 показания потерпевшего работника милиции Шевченко А.В. записаны следующим образом: «Я внимательно ознакомился с предъявленным мне оружием и могу показать, что это именно те марки пистолетов, которые были у стрелявших в нас мужчин». Эти показания слово в слово повторяет и потерпевший работник милиции Крыгин С.В.
В протоколе очной ставки от 04.02.03 между потерпевшим Шевченко и обвиняемым Даниловым, записаны показания потерпевшего: «22.11.2002 года, около 1130 возле дома 17-Б по пр. Мира я и Крыгин подошли к Алексееву О.Н. с двумя товарищами и, предъявив им свои служебные удостоверения, представившись сотрудниками милиции, попросили их предъявить свои документы. При этом мы никого не толкали и говорили вежливо. В ответ на это Алексеев О.Н. и двое других мужчин достали оружие и начали в нас стрелять, когда мы пытались от них отбежать». Показания Крыгина С.В. почти слово в слово, даже с теми же оборотами речи дублируют показания Шевченко А.В.
Когда на очных ставках с обвиняемым Семёновым потерпевшие Шевченко и Крыгин усомнились в том, что Семёнов имел оружие и тоже стрелял в них, указанные потерпевшие были незамедлительно допрошены 06.02.03 с 1700 до 17.40 и с 17.40 до 18.30. В протоколе допроса Шевченко от 06.02.03 записано: «На очной ставке с Семёновым Е.В. я в связи с внутренним переживанием растерялся. Подтверждаю, что у Семёнова Е.В. в руках находился пистолет, внешне похожий на револьвер, а у Данилова И.В. и Алексеева О.Н. пистолеты ПМ и ТТ соответственно».
Показания Крыгина в протоколе от 06.02.03 практически повторяют показания Шевченко: «На очной ставке с Семёновым я в связи с внутренними переживаниями растерялся. Подтверждаю, что у Семёнова Е.В. в руках находился пистолет, внешне похожий на револьвер с длинным стволом, а у Данилова И.В. и Алексеева О.Н. пистолеты ПМ и ТТ соответственно». Такие совпадения в показаниях возможны только, когда оба пишут под диктовку.
Обвинение подсудимых Плево, Яковенко и других в преступлениях, предусмотренных ч. 3 ст. 109 и ч. 2 ст. 110 УК Украины, не конкретизированы. В постановлениях и обвинительном заключении приведены доказательства наличия в распространяемых газетах и листовках призывов к свержению конституционного строя и захвату власти, но не раскрыто, какую именно власть и каким образом предлагалось захватить. В Конституции Украины не даётся понятие конституционного строя, в ней нет норм, определяющих характер государственного или общественного строя Украины. Поэтому неизвестно, что имели в виду, предъявляя обвинение в действиях, направленных на насильственное изменение, свержение конституционного строя и на захват государственной власти. Согласно Конституции Украины, власть в стране принадлежит народу. Власть подразделяется на законодательную, исполнительную и судебную. Остаётся только предполагать, о захвате какой ветви власти распространяли призывы подсудимые. В газетах и листовках содержится множество рассуждений и риторических обвинений в адрес властей и режимов, но нет конкретных и прямых призывов к насильственному изменению или свержению конституционного строя, а тем более к захвату власти, нарушению территориальной целостности Украины.
От такого неконкретного обвинения защищаться крайне затруднительно, тем более, что подсудимые не обязаны доказывать свою невиновность.
В ряде случаев обвинение предъявлено за действия, совершённые за пределами Украины. В частности, утверждается, что в конце декабря 2001 г. Яковенко и Алексеев, находясь в Москве, вступили с Плево и Даниловым «в преступный сговор» с целью распространения на Украине газеты «Совет рабочих депутатов», зарегистрированной в Министерстве РФ по делам печати, телерадиовещания и средствам массовой информации за № ПИ-77-3110. И тут же сказано, что «отдельные статьи данной газеты содержат призывы к насильственному изменению или свержению конституционного строя, а также к захвату государственной власти в республиках бывшего СССР, в том числе Украине, путём вооружённого восстания».
Как видно из текста, так называемый «преступный сговор» был достигнут в Москве в конце декабря 2001 г., когда распространявшихся впоследствии на Украине газет за июль-октябрь 2002 г. и в помине ещё не было. Обвинение в преступном сговоре абсурдно по своей сути, тем более, что события имели место в РФ и они не подпадают под действие УК Украины. Такое же обвинение предъявлено Плево.
В обвинительном заключении упоминаются и другие эпизоды за пределами Украины:
«В августе 2002 г. в Москве тиражом 5000 экземпляров была издана газета «Рада Робітничих депутатів» №1(1) за август-сентябрь 2002 г., являющаяся приложением к газете «Совет рабочих депутатов» № 5(13) за июль 2002 г. В данной газете Яковенко А.О., вошедший в состав её редакционной коллегии под псевдонимом М. Закарпатский, опубликовал статьи «Режим Кучмы – режим геноцида», «Как перевернуть Украину», а также статьи неустановленных следствием авторов «Чего хотят коммунисты-революционеры Украины» и «За Советскую Республику Крым», содержащие призывы к насильственному изменению, свержению конституционного строя, захвату государственной власти в Украине путём вооруженного восстания».
Или, например, обвинение Плево в том, что он «с целью вооружения банды в феврале 2002 г. в г. Москве приобрёл пистолет ИЖ-71 калибра 9 мм № ВАР 5492 с 8 патронами к нему и по указаниям Яковенко А.О. доставил их в Одессу». Таким образом Плево обвиняется по ст. 257 и ч. 1 ст. 263 УК Украины за действия, совершённые в России.
Такое же допущено и в отношении некоторых других участников группы.
Далее: Яковенко, Алексеев, Герасимов, Зинченко и Польская обвиняются в совершении 30.11.01. разбойного нападения на магазин «Филин», в процессе которого было похищено имущество на 260 грн. и причинено огнестрельное ранение продавщице Мицай В.Г., которая скончалась. Указанным лицам предъявлено обвинение в умышленном убийстве Мицай, по п.п. 6, 9 и 12 ч. 2 ст. 115 УК Украины.
Между тем, дело по факту разбойного нападения на магазин «Филин» и гибели гражданки Мицай было возбуждено прокуратурой Ильичёвского района г. Одессы и находилось в её производстве до 18 февраля 2003 г. (когда оно было объединено с делом № 144). В материалах уголовного дела № 144 имеются документы первоначальных следственных действий, проведённых следователем райпрокуратуры Горбиком, а также документы проведённых по его постановлениям экспертиз. Однако никаких материалов следствия за весь следующий 2002 г. и начало 2003 г. в деле не имеется. Как будто об убийстве забыли.
Между тем, следствие по этому преступлению шло своим чередом и за совершение разбойного нападения на магазин «Филин» и убийство гражданки Мицай прокуратурой ещё 29 и 31 декабря было предъявлено обвинение Жевицкому Сергею Альбертовичу, проживающему недалеко от магазина – по ул. Головковской, 28/8. Имеются сведения, что за соучастие в этом нападении к уголовной ответственности привлекался и гражданин Белик.
Уголовное дело № 5520010051 по факту разбойного нападения и убийства Мицай в отношении названных лиц направлялось на рассмотрение суда, но впоследствии из суда неофициально отозвано для присоединения к делу № 144 в связи с выявлением новых обвиняемых.
Материалы досудебного следствия, относящиеся к расследованию версии о совершении преступления Жевицким С.А., имеют исключительно важное значение, но они на момент окончания следствия в деле отсутствуют, с ними подсудимые и защита не ознакомлены. Сокрытие части материалов досудебного следствия является грубым нарушением требований законодательства и ущемляет права подсудимых на защиту.
В тексте обвинительного заключения допущен ряд неточностей, которые искажают обвинение подсудимых Герасимова и Зинченко в совершении разбойного нападения на магазин «Филин». Так, в обвинительном заключении Зинченко, в резолютивной части утверждается, что разбойное нападение на магазин «Филин» совершено 30 ноября 2002 г. Такое же утверждение содержится и в резолютивной части обвинительного заключения Герасимова. В других материалах дела утверждается, что это преступление совершено на год раньше – 30 ноября 2001 г. Неужели этих молодых людей так спешат осудить, что допускают опечатки в серьёзнейших документах?
Законность досудебного следствия и получения доказательств нуждается в самой тщательной, полной и всесторонней проверке, однако, ходатайства адвокатов о проведении такой проверки судом игнорируются.
В частности, проигнорировано ходатайство адвоката Демиденко от 17.ХI.03. о проверки законности задержания в качестве подозреваемых, получения признательных показаний с применением недозволенных методов допроса, и о неприменении в суде доказательств, добытых незаконным путём, а также об истребовании и приобщении к делу материалов по обвинению Жевицкого и Белик в нападении на магазин «Филин». (А в этом случае необходимо будет ознакомить с указанными материалами подсудимых, их адвокатов, других заинтересованных лиц, что потребует дополнительного времени. Создаётся впечатление, что главная задача суда – не установление истины, а устранение политически активных молодых людей из жизни общества).
-
2. ХИТРОСТИ И ПРОИЗВОЛ УКРАИНСКОГО СУДА
На фасаде Дворца правосудия в Париже есть надпись: «Помни о мельнике». Эта надпись сделана в память о человеке, который бросился к умирающему, раненому ножом. Человек пытался помочь умирающему, он вытащил из раны нож и в этот момент был схвачен. Суд не захотел разбираться и человека за это преступление, которого он не совершал, обезглавили на гильотине. По профессии он был мельник…. Чуть позже нашли настоящих преступников, которые и совершили это преступление.
Надпись на Дворце правосудия сделали неспроста. Судьи, на которых государством возложена ответственность решать человеческие судьбы, не имеют права на ошибку. Их ошибки, порой, уже невозможно исправить. Поэтому, каждый судья возлагает на себя ответственность объективно разобраться в уголовном деле, должен увидеть в подсудимом, прежде всего человека.
Что же происходит сейчас? Судьи являются представителями государства. Как можно говорить о какой-то объективности со стороны судей, если человека, например, обвиняют в «призывах к свержению государственной власти». Ведь судья и есть «государственная власть». Согласно Конституции, назначение на должность профессионального судьи осуществляет Президент. Сможет ли такой судья объективно рассмотреть уголовное дело на человека, призывающего к свержению действующего президента? Ответ вытекает сам собой: не сможет! Просто не имеет права. Получается странная, абсурдная ситуация. Официальное обвинение предъявляет прокурор. С судьёй мы уже разобрались.
Для объективности и непредвзятости в судейской коллегии существует должность народного заседателя. Что это за люди, откуда они берутся, кто их назначает? Уголовно-процессуальный кодекс оговаривает и этот вопрос. Список народных заседателей утверждается местным Советом. Действительно ли эти люди независимы, непредвзяты и объективны? На этот вопрос ответить сложно. На любом судебном процессе, как правило, безраздельно правит председательствующий, т.е. профессиональный судья. Складывается впечатление, что народные заседатели в ходе процесса полностью попадают под его влияние. В ст. 18 УПК Украины сказано, что «судьи и народные заседатели независимы и подчиняются только закону».
Судебная власть должна быть независима от других ветвей власти – исполнительной и законодательной. Возможно ли это в современной Украине? Теоретически, согласно законам, – да, практически – невозможно. Реалии современной Украины потрясающи! Депутатов, оппозиционных режиму, убивают, устраивая им автокатастрофы. Журналистов находят обезглавленными в лесу. Генерал СБУ, заявивший о нарушениях законодательства своим ведомством, отказывается возвращаться к себе на Родину, боясь мести сослуживцев. Майор СБУ предоставляет неопровержимые факты преступлений высших чиновников украинской власти, включая Президента, тоже не хочет возвращаться, опасаясь преследований.
Судьи не глупые, образованные люди. Они прекрасно видят, что творится в Украине. Найдёт ли мужество рядовой судья, даже если он честный человек, не выполнить заказ СБУ или Генеральной Прокуратуры и не осудить человека?
Обвинительные заключения, приходящие в суд из СБУ и МВД с подписями прокуроров всех уровней иначе, как заказ, назвать нельзя. Вот и стараются судьи отработать свой хлеб и ещё раз доказать свою лояльность перед силовыми структурами, верно охраняющими государственную власть. Методов вести процесс с обвинительным уклоном, прикрываясь буквой закона, очень много. В дело идёт весь арсенал. Делая вид законности, судья может удовлетворять все ходатайства прокурора и ни одного – подсудимого. Почему бы и нет? Ведь он имеет право на это. Вот и появляются более чем странные судебные решения. Например, вызвать в зал суда в качестве свидетеля всех родственников подсудимого. Для чего это делается? Ни прокурора, ни суд особо не интересует, что скажут родственники. Тем более, что по Конституции Украины, родственники и близкие подсудимых имеют право не давать никаких показаний. Но смысл в этой процедуре есть! Дело в том, что все, кого суд вызывает свидетелями, не имеют право находиться в зале суда. Таким образом, государство лишает возможности матерей и жён подсудимых даже издалека посмотреть на своих детей и мужей. По-другому, как утончённым психологическим издевательством, это не назовёшь. Это, во-первых. А во-вторых, ст. 44 УПК Украины даёт право близким родственникам подсудимого быть его защитниками. Но всё дело в том, что родственники, вызванные в суд в качестве свидетелей, уже не могут быть защитниками! Круг замкнулся. «Объективный» и «непредвзятый» суд, очень грамотно обходя законы, нарушил право подсудимых на защиту. Право, которое во всём цивилизованном мире, куда рвётся Украина, является священным.
Если человеку грозит большой срок лишения свободы или пожизненное заключение, судья не имеет права вести процесс без адвоката этого человека. Это тоже является нарушением права на защиту. Но ведь без адвоката легче осудить подсудимого! Судьи спокойно, без зазрения совести, ведут процесс без адвокатов. Подсудимые не имеют возможности полноценно вести свою защиту, переговорить со своим защитником.
Одним из методов судейской хитрости является лишение подсудимого его законного права на конфиденциальное свидание с адвокатом. Сделать это можно, особо не нарушая закона. Следует просто назначать судебные заседания каждый день. И дело сделано! В этом случае адвокат не в состоянии встретиться с подсудимым в следственном изоляторе, а ведь только там есть условия для свидания наедине. В зале суда таких условий нет. Их, конечно, можно было бы создать. Выделить отдельную комнату, дать время. Но украинскому судопроизводству это не надо. Спокойнее, когда подсудимый со своим адвокатом не имеет контактов.
Есть ещё один действенный метод служения судьи кормящему его режиму. Например, допрашивать в зале суда потерпевших, т.е. представителей обвинения, всех вместе. Ничего, что это грубое нарушение УПК Украины, зато все потерпевшие под контролем, даже могут корректировать свои показания, элементарно спрашивая друг друга, что надо говорить. Просто замечательно! Самое главное, чтобы говорили складно, обличая подсудимых, а уж «объективный» и «непредвзятый» суд разберется.
Однако всё меняется, когда в зал суда приходят свидетели от защиты. Тут уж всё по закону. Как и положено, свидетели допрашиваются отдельно друг от друга. Правда есть маленькое «но». Этих свидетелей почему-то доставляют в зал суда работники СБУ и МВД, которые вели следствие по уголовному делу, рассматриваемому в суде. Странно, не правда ли? О чём разговаривают сотрудники правоохранительных органов с перепуганными свидетелями? Можно только догадываться. Но кто даст гарантию, что сотрудники могущественных силовых ведомств, которые уже давно чувствуют свою непогрешимость, вседозволенность, не оказывают давление на свидетелей, не запугивают их? Эти свидетели даже под пыткой не признаются, что и каким тоном говорил им сотрудник охранки. Ведь любая пытка – это страшно, но не страшнее судьбы Гонгадзе.
Такая практика проводится повсеместно во всех судах Украины. Страх, запугивания, фальсификации – это обычные будни украинской цивилизованной и демократической Фемиды.
И это тоже ещё не всё. Существуют более изуверские «штучки», направленные на моральный и психологический подрыв подсудимого и членов его семьи. Неужели судья, проработавший более 20 лет в этой системе не знает, что подсудимым, выезжающим из СИЗО на суд, невозможно предоставить свидание с родственниками? Просто не хватает рабочего дня, установленного для следственного изолятора. Вопрос, прямо скажем, риторический. Конечно, знает, но любезно подписывает просьбу жены на свидание с мужем-подсудимым, заведомо зная, что её в СИЗО не пустят, так как муж находится в суде. Вот и стучатся жёны в закрытые двери, нервничают, получают сердечные приступы, возмущаются – ведь разрешение есть! Они и не догадываются, что всё это не случайность, а идеально рассчитанная операция украинского правосудия.
Есть ещё один, тонко продуманный ход, связанный с дневными выездами подсудимого из СИЗО на судебные заседания. В Законе о предварительном заключении есть статья, гласящая, что всякий человек, содержащийся в следственном изоляторе, имеет право каждый день в течение часа гулять на свежем воздухе. Установилась порочная практика, что те заключённые, которые выезжают в суд, лишаются этого законного права. Одно дело, когда человек выезжает один или два раза в месяц. А если это происходит каждый день? Люди, находящиеся на свободе, не могут себе представить, что значит вдруг лишиться такого естественного права, как дышать свежим воздухом. Зато это хорошо знает «правоохранительная» и судебная система Украины. Подсудимому достаточно два или три месяца не выходить на свежий воздух и это уже совсем другой человек: рассеивается внимание, начинается головокружение, обостряются сердечные заболевания. Судья доволен…. Вместо того, чтобы думать о судебном процессе, о своей защите, подсудимый нервничает, прислушиваясь к своему самочувствию.
Для чего всё это делается, я думаю, понятно. Здесь принцип один – чем хуже подсудимому и его семье, тем лучше правосудию. Осудить сломленного, деморализованного человека гораздо легче. И судьи это очень хорошо знают. Есть у судей и хорошие помощники – конвой. Это вооружённые до зубов слуги правосудия. Этим ничего не надо объяснять или приказывать. Они и так знают свою работу – подсудимому должно быть плохо. Любая мелочь, которую не заметит обычный человек, здесь вырастает до размеров издевательств. Подсудимому можно отказать в отправлении естественных надобностей. Ничего страшного, потерпит! Ему можно не дать времени перекурить. Курить вредно! Его можно запихнуть с напарником в железный ящик спецавтомобиля размером 70 см х 70 см х 140 см, рассчитанный для перевозки одного заключённого, и продержать в таком нечеловеческом положении два часа! Подсудимого можно «забыть» покормить.
Методов много, задача одна. Я уверен, что читатель, никогда не сталкивавшийся с этой машиной подавления, скептически отнесётся ко всему вышесказанному. Разве может такое быть почти в центре Европы в начале XXI века? К сожалению, может! И далеко не в виде единичных случаев. Это планомерная, хорошо продуманная система, низводящая человека до состояния животного.
А в каком цивилизованном государстве мира может произойти следующее? Судят молодого парня за грабёж в Суворовском районном суде г. Одессы, который забирал мобильные телефоны у богатых граждан. Бесспорно, он преступник. В рамках этого повествования мы не будем разбираться, что его толкнуло на преступление. На это были причины. Судью, конечно же, эти причины особо не интересовали. Разговор о другом. Восемнадцатилетний парень признался в преступлении, раскаялся. Прокурор ходатайствовал перед судом, чтобы обвиняемому назначили наказание в виде 5 лет лишения свободы. Как положено на судебном заседании протокол вела молодая девушка. Приговор был неожиданным – 5 лет 6 месяцев! Откуда взялись эти 6 месяцев? И подсудимый, и адвокат были потрясены. По закону судья не имел права давать больше, чем просил прокурор. Всё выяснилось очень быстро. Оказывается секретарь, которая вела протокол, абсолютно случайно оказалась подругой одной из потерпевших, у которой подсудимый на улице отобрал мобильный телефон. И эта девушка – секретарь, по собственной инициативе, добавила срок. Судья, читая приговор, просто «не заметил» этой ошибки. А была ли это ошибка?! В какой стране мира срок выносит не суд, а полуграмотная девушка – секретарь? Можно ли после этого говорить о каком-то соблюдении законности в Украине? Я думаю, комментарии излишни.
Вы не увидите об этом репортажей в средствах массовой информации. Система умеет себя защищать. Обществу постоянно внушается, что такого просто не может быть. Граждане не знают, что рядом с их жизнью существует другая жизнь, страшная, словно сошедшая с экранов кинохроники времён гитлеровской Германии. Жаль! Эта жизнь в любой момент может войти, сокрушая всё на своём пути, в жизнь каждого человека. Но тогда будет уже поздно. Тогда Ваш голос перестанет быть услышанным, и Вы попадётё в страшные жернова украинского «правосудия». Конечно, можно всё оставить так, как есть. Но тогда нам придется признать, что фашистский режим, который мы наблюдаем сейчас, это именно то, к чему стремилось последнее время наше общество. Говорить о какой-то демократии, Конституции просто смешно. Всё это для Украины – миф, а вот полицейско-банановая диктатура – горькая реальность.
Есть ли выход из создавшегося положения? Кто нам сможет помочь? Остап Бендер был не прав, заграница нам вряд ли поможет. Выход есть. Помочь нам можем мы сами. Моё мнение – нужно создавать негосударственные, независимые общественные организации, которые возьмут на себя контроль и за судами, и за правоохранительными органами вообще. Возродив институт присяжных заседателей, следует назначать их не через насквозь коррумпированные Украинские Рады, а через независимые общественные организации.
Чиновники, силовые министерства, рядовые сотрудники правоохранительных органов, судьи созданы для того, чтобы нормально существовало и функционировало общество, чтобы нормально жил народ. Сейчас же, почему-то, многие считают наоборот – народ создан для того, чтобы обслуживать коррумпированных, потерявших совесть чиновников, садистов из правоохранительных органов. Необходимо во что бы то ни стало взять под общественный контроль всю карательную систему Украины. Каждый факт нарушений и злоупотреблений должен обнародоваться через средства массовой информации. Все чиновники, которые слишком уж рьяно, нарушая закон, служат государству, должны нести ответственность перед законом.
Огромное количество публикаций посвящено массовому применению пыток и издевательств правоохранительными органами Украины. Общество знает, что задержанных и арестованных избивают, пытают током, загоняют иголки под ногти. Общество почему-то относится к этому спокойно. Это ведь не с нами происходит и ладно….
Можно только удивляться, до какой степени украинский народ сам себя не уважает. В славном городе Каховка произошло из ряда вон выходящее событие. Был уволен один из работников милиции Каховского райотдела. Вскрылись абсолютно дикие факты. Оказывается этот «милиционер» имел любимое занятие, можно сказать, хобби. Всех задержанных он засовывал в мешок, завязывал верёвкой, подвешивал этот мешок к потолку и бил его куском арматуры. «Милиционера» уволили. Подобное хобби – это был уже перебор даже для видавшей виды украинской правоохранительной системы. Подобным образом с украинскими гражданами обращались фашистские оккупационные власти в 1941 году. Тогда советские граждане ответили на это созданием партизанских отрядов. Уважали себя, не хотели терпеть унижений и издевательств.
Американские негры, когда в 60-е годы над ними издевалась белая полиция, тоже не захотели этого терпеть и начали создавать отряды самообороны. Они понимали, что это единственный выход спасти себя и свои семьи и хоть что-то противопоставить полицейскому беспределу. Чувство самосохранения победило страх перед властью.
А что же граждане Украины образца начала XXI века? Ничего. Чувство самосохранения, уважения к себе ещё дремлет в них. Уверен, что пока дремлет. Но очень скоро проснётся и люди поймут, что беззаконие мы в силах остановить сами.
Все методы судейского давления взяты на примере судебного процесса над «комсомольцами» в Одесском апелляционном суде. Все факты имеют место в данном процессе, а также записаны со слов очевидцев.
P.S. Эта статья уже была написана, когда 02.04.2004 года появилась информация, что Генеральный Прокурор Украины Геннадий Васильев торжественно объявил о начале проверки судебных решений Верховного Суда Украины. Причина проверки – необоснованно мягкие приговоры, вынесенные Верховным Судом Украины, нарушившим закон. С первого взгляда всё очень законно и прогрессивно. Но только с первого взгляда. Конечно, если выносятся слишком мягкие приговоры закоренелым преступникам – это несправедливо. Но ещё несправедливее, когда выносят суровый приговор невиновному человеку. Когда подозреваемого дни напролёт избивают, пытают, истязают сотрудники правоохранительных органов. И при этом все проверки прокуратуры заканчиваются ничем. «Факты не подтвердились» – стандартная прокурорская формулировка. Уверен, что работники Генеральной Прокуратуры обязательно обнаружат незаконно мягкие приговоры Верховного Суда. Факты, так сказать, подтвердились.
Что ж граждане Украины не сильно удивятся, если властный режим возобновит смертную казнь. Такая уж у нас оригинальная демократия, чем-то очень напоминающая военно-полицейскую фашистскую хунту. Как говорится, «що маємо, то маємо»….
А.О. Яковенко
г. Одесса,
ОСИ-21
-
3. СТЕНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО СУДА.
Киев, 26 июля 2005 г.
Судебное заседание ведётся на украинском языке, но участникам процесса разрешается говорить по-русски.
У обвиняемого Смирнова новый адвокат – Харченко, у обвиняемого Зинченко – Кулаковский. Герасимов и Яковенко – без адвокатов. У Романова по-прежнему адвокат Албул, у Данилова – Тараненко. Сам Данилов не присутствует, но адвокат поддерживает его кассацию.
Из числа родственников приехали: мать Яковенко, мать Герасимова, мать Смирнова. Родители Зинченко приехать не смогли.
Присутствует представитель Комитета защиты политзаключённых (от Федюкова).
Присутствуют депутат Верховной Рады Андрей Полиит и с ним ещё двое товарищей, фамилий которых я не знаю, комсомольцы, члены НБП г. Киева, телевидение.
Трое судей в мантиях – двое мужчин и женщина, чьи фамилии объявляются неразборчиво. За прокурорским столом – две представительницы прокуратуры; одна из них – (то ли Волкова, то ли Зайцева) уже участвовала в суде первой инстанции.
Кассационные жалобы по нескольким уголовным делам рассматриваются в одном заседании; в зал запускают всех потерпевших, свидетелей и публику, желающих присутствовать, а в клетку засовывают всех обвиняемых. Сначала приводят двух уголовников. У одного из них – здоровенного детины с мрачным выражением лица на спине надпись: «пожизненно осужденный» (на украинском языке, естественно), он обвиняется в убийстве. Другой обвиняется в изнасиловании несовершеннолетней, за что получил десять лет. У него тоже физиономия мрачная. Видно, что эти двое ни на что не надеются, а кассацию подали просто из тех соображений, что, мол, «хуже не будет». Если тот пожизненно осуждённый действительно совершил зверское убийство, которое ему предъявлено, то это, конечно, ужасно…. Но интересно, что его защищает собственная жена, которую суд допустил в качестве защитника. (Отца Яковенко и отца Зинченко – не допустили). Жена – на вид приличная женщина и говорит очень убедительно…. Кто его знает!..
Потом приводят наших. Первые двое – РОМАНОВ и ЗИНЧЕНКО. Тут же, в клетке, оба демонстративно переодеваются: ЗИНЧЕНКО – в красную майку с серпом и молотом и с надписью «СССР», РОМАНОВ надевает поверх чёрной майки красную рубашку. Затем приводят ГЕРАСИМОВА, СМИРНОВА, ЯКОВЕНКО. Все – в наручниках, наручники снимаются только после водворения обвиняемых в клетку. Нашим товарищам тоже надеяться особенно не на что, тем не менее – улыбаются, даже смеются, жестами приветствуют зал. Совсем другое настроение, совсем другая категория – политические заключённые.
Конвой не очень строго пресекает попытки переговоров с обвиняемыми, но только на бытовые темы: получали ли передачи, переводы, что нужно принести и т.п. Зато категорически запрещают передавать что-нибудь съестное, хотя судебное заседание продолжается примерно до 16 часов и всё это время ребята сидят голодные, обед им не привезли. Мать Яковенко купила две шоколадки, просила, чтобы конвоиры сами проверили и передали в клетку, но те категорически отказались. Видно боятся получить по голове от начальства.
После того, как двум уголовникам оставили в силе их приговоры, и жена пожизненно осуждённого бросила в лицо судьям: «Будьте вы прокляты!» начинается рассмотрение апелляций по «Делу Одесских Комсомольцев».
Для начала ЗИНЧЕНКО заявляет отвод прокурору Зайцевой на том основании, что она ранее уже участвовала в суде, имеет сложившееся мнение по поводу данного уголовного дела и не может быть полностью объективной. Суд отвечает, что это, мол, ничего и отвод ЗИНЧЕНКО не принимает. Зайцева остаётся.
РОМАНОВ заявляет, что у него падает зрение, он страдает катарактой, которая прогрессирует и может привести к инвалидности. Просит изменить меру пресечения. Суд, как и следовало ожидать, ему в этом отказывает.
ЗИНЧЕНКО заявляет ходатайство о ведении процесса на русском языке с учётом того, что двое из обвиняемых – русские. Судья отвечает, что сам Зинченко – гражданин Украины, а если он хлопочет о своих друзьях, то пусть они сами заявят соответствующее ходатайство и им будет предоставлен перевод (или пусть Зинченко им переводит – конец фразы в зале плохо слышен). Судья говорит также, что не запрещает обвиняемым давать показания на русском языке.
Далее судья долго зачитывает из приговора на украинской мове, но кое-что понятно…. Бердюгина председательствующий и прочие судьи упорно именуют «лицом, уголовное преследование в отношении коего прекращено в связи со смертью», стараясь не называть вещи своими именами.
Затем слово предоставляется обвиняемым.
ГЕРАСИМОВ заявил, что поддерживает свою кассационную жалобу, и просил оправдать его по одной из статей обвинения за отсутствием состава преступления. Он обратил внимание суда на то, что после обнаружения у него листовок, уголовное дело вначале возбуждено не было, т.е. правоохранительные органы сами не были уверены, есть ли тут состав преступления….
По поводу призывов к свержению режима Кучмы – оправдать за изменением обстановки, ведь теперь уже и на официальном уровне режим Кучмы именуют преступным и утверждают, что его необходимо было убрать.
По эпизоду в магазине «Филин» – оправдать за отсутствием состава преступления. Потерпевшие никого из налётчиков на досудебном следствии не опознали. Не опознали они и Польскую, которая якобы перед нападением на магазин ходила туда на разведку и купила бутылку пива. Из материалов дела видно, что при расследовании применялась служебно-розыскная собака, но она не обнаружила места стоянки автомашины, на которой якобы приехали и уехали налётчики. По документам, применение розыскной собаки производилось в пять часов утра, ночью след перебить никто не мог…. Собака привела в один из подъездов, об этом есть акт в деле.
Далее ГЕРАСИМОВ заявил, что две другие экспроприации он действительно совершил, чтобы использовать деньги для целей политической борьбы за социальную справедливость. Народ, против которого режимом осуществляется геноцид, имеет право бороться с таким режимом. Но те две экспроприации даже по материалам дела выглядят иначе, чем налёт на магазин «Филин».
ГЕРАСИМОВ напомнил суду, что по факту нападения на магазин «Филин» ранее были задержаны другие люди, им предъявляли обвинение в данном преступлении, держали под стражей…. Только после ареста группы «Одесских Комсомольцев» тех людей отпустили. На предварительном следствии Герасимов вынужден был оговорить себя и признать этот эпизод в магазине «Филин», так как на допросах к нему применялись пытки.
ГЕРАСИМОВ также заявил: «Я по-прежнему настаиваю на том, что Яковенко не участвовал в экспроприациях и даже не знал о них. И «участие в банде» я отрицаю, так как банды никакой не было. Да и не может существовать банда, ставящая перед собой политические цели».
ЗИНЧЕНКО сказал, что поддерживает свою кассационную жалобу и желает дополнить: на досудебном следствии было допущено множество нарушений процессуального закона. В частности, следователь Порыбкин незаконно отказался допустить отца Зинченко в качестве защитника. А судья Тополев не дал обвиняемому Зинченко до конца ознакомиться с материалами дела (при ознакомлении была установлена «норма» прочтения – двести с лишним листов уголовного дела в день, включая материалы дела, составленные от руки, не всегда разборчивым почерком). К делу отказались приобщить материалы, касающиеся обвинения гр. Жевицкого и его подельника в нападении на тот самый магазин «Филин» (не говоря уж о том, чтобы вызвать бедолагу Жевицкого, отсидевшего энный срок, в качестве свидетеля!).
ЗИНЧЕНКО обратил внимание суда на то, что и срок его нахождения под стражей исчислен неправильно. На самом деле Зинченко был задержан не 20 декабря 2002 г., а раньше и при этом составлен был первый протокол задержания, который потом следователь куда-то дел.
По эпизоду нападения на магазин «Филин»: свидетели говорят, что не только не опознают Нину Польскую, а вообще в ту ночь ни одна женщина в магазин не входила. Но следствие упорно утверждает, будто Польская ходила на разведку в «Филин» перед налётом! При применении служебно-розыскной собаки собака привела от места происшествия во второй подъезд дома, расположенного неподалёку, на второй этаж и там потеряла след. А применялась собака, согласно акту, в 5 часов утра, т.е. по свежему следу. К тому же следствие утверждает, будто у Зинченко был нож…. Но из материалов дела видно: упоминание о ноже появилось после того, как дело передали в СБУ. До этого свидетели не упоминали о том, будто у кого-то из нападавших видели нож. По делу изъяты отпечатки пальцев, но даже не проведена дактилоскопическая экспертиза!
По эпизоду нападения на «Луком» Зинченко был признан виновным, несмотря на то, что в показаниях свидетелей имеются существенные противоречия.
По поводу поджога автомашины ЗИНЧЕНКО пояснил следующее: «По эпизоду с автомобилем, которого я не поджигал – ни один из свидетелей не слышал взрыва, только один свидетель слышал хлопок. И возле машины свидетели никого не видели. Из материалов дела следует, что в момент происшествия хозяйка машины – гражданка Кабанец – находилась в больнице, машину водил её муж. В суд этот гражданин не явился, но на предварительном следствии показал, что ещё за неделю до происшествия ощущал в салоне автомашины запах горелой проводки….
Суд игнорировал факт применения пыток, особенно по отношению к Данилову, Алексееву, Бердюгину…».
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СУДА (по-украински):
– А вы не говорите за других, вы говорите за сэбэ!..
ЗИНЧЕНКО: «Никакой банды у нас не было. Банды не занимаются политикой, не ставят своей целью свержение антинародного режима!».
В доказательство того, что не существовало никакой организации, которую можно было бы назвать «бандой», Зинченко поясняет, что отношения между Алексеевым и Яковенко были плохие, и поэтому Алексеев никак не мог быть в подчинении у Яковенко и выполнять поручения последнего. У подсудимых, проходящих по данному делу, вообще не было единой организации со строгой дисциплиной.
Конфискацию квартиры родителей Зинченко считает совершенно необоснованной, так как эту квартиру честно заработал его отец, получил от предприятия, впоследствии приватизировал. Квартира принадлежит отцу, который никаких преступлений не совершал.
В заключение ЗИНЧЕНКО просил суд возвратить дело на дополнительное расследование.
АДВОКАТ КУЛАКОВСКИЙ поддержал выступление своего подзащитного и также просил суд направить дело на дополнительное расследование в СБУ.
СМИРНОВ поддержал свою кассационную жалобу. Заявил, что судья Тополев злоупотребил своим служебным положением, его приговор неправосуден. В суде Тополевым было допущено много нарушений. А на досудебном следствии нарушений было допущено ещё больше! Начать хотя бы с того, что Смирнов и Плево были задержаны 5 декабря 2002 года (фактически – незаконно). Задержание произвели работники милиции Сладков и Марченко под предлогом проверки документов. У Смирнова и Плево изъяли документы и ценности, которые так и не вернули. 6 декабря 2002 года Смирнова избивали в РОВД следователь и ещё двое работников милиции. Били кулаками, обмотанными… (верёвкой, цепью – неразборчиво), надевали наручники и подвешивали за руки, душили, натянув полиэтиленовый пакет допрашиваемому на голову и т.д.…. Требовали признаться в убийстве какого-то Алексеева, угрожали, что иначе совсем убьют. Потом посадили в приёмник-распределитель как бомжа, при том продолжали регулярно избивать, отказывали в предоставлении адвоката.
10 декабря 2002 года Смирнов объявил голодовку в знак протеста против такого обращения с ним. А 11 декабря его этапировали в Каховский РОВД… в качестве свидетеля по делу Плево. Провели фиктивное медицинское освидетельствование и написали, будто телесных повреждений у Смирнова нет.
Это ложь, телесные повреждения были, их было видно. Освидетельствование (осмотр) производил Старченко, фальсификация этого документа – на его совести.
СУДЬЯ, до сего момента мирно дремавший в кресле, прерывает Смирнова:
– Вы лучше это письменно…. Не тратьте так много времени….
СМИРНОВ: «Эти пытки продолжались двадцать дней. Протокол следователя Незельского о моём задержании сфальсифицирован, число указано неправильно…».
СУДЬЯ опять его прерывает, требуя «говорить конкретно».
СМИРНОВ: «Я неоднократно писал заявления о нарушениях, допущенных правоохранительными органами. Суд же голословно утверждает, будто к нам не применялись пытки. Грубо нарушены наши права на защиту!
В основу моего обвинения положены показания, выбитые из меня с помощью пыток. Других веских доказательств против меня просто нет!
Следствие утверждает, будто я отправил сообщение по Интернету, получив по телефону соответствующее указание от Яковенко. У меня был изъят мобильник и сделана распечатка звонков…. Так вот – по распечатке видно, что именно в день «отправки сообщения по Интернету» никаких звонков не было. Мобильник, изъятый у Яковенко, вообще не проверялся на предмет звонков.
Показания обвиняемого Алексеева в протоколе искажены.
И подобные нарушения допущены не только в отношении меня, но и в отношении других моих товарищей…».
СУДЬЯ, не скрывая, что ему на всё наплевать, сонно спрашивает:
– Это ещё не всё?
СМИРНОВ: «Яковенко не мог знать номера купленной мною автомашины и адреса снятой мною квартиры….
Всё это свидетельствует о неполноте и необъективности судебного следствия.
Судом не было проверено моё алиби. 20 октября 2002 года я находился в Николаевской квартире, меня видел там свидетель Мартынов. Таким образом, в другом месте я в тот день находиться просто не мог. (В суде Мартынов давал уже несколько иные показания, но ведь прошло много времени, и он меня просто мог забыть).
Совершенно не доказано моё участие в какой-либо банде и вообще в каких-либо преступлениях. Если бы я был участником «банды», то суд должен был бы установить конкретно мою роль в деятельности «банды». Как известно, даже пособничество может иметь самые различные формы. Форма соучастия обвиняемого в преступлении всегда указывается в обвинении, поскольку от этого зависит степень вины. В моём случае это сделано не было, потому что никакой «банды» не было, никакого соучастия не могло быть и конкретизировать нечего. Все утверждения о моей осведомленности про действия какой-то «банды» – не более чем предположения суда.
Далее – в чём заключаются мои «призывы к свержению власти»? По Конституции власть принадлежит народу. Но существуют три ветви власти: исполнительная, законодательная и судебная. В газетах, распространявшихся мною, содержится много общих рассуждений о том, что необходима смена власти…. Однако, рассуждения эти носят риторический характер. И совершенно непонятно, какую из ветвей власти там предлагают свергнуть, и каким образом…. Сама газета «Совет рабочих депутатов» – вполне легальная, зарегистрирована в Российской Федерации и не запрещена официально на Украине.
Многие наши ходатайства о вызове свидетелей, которые могли бы доказать нашу невиновность, судом игнорировались.
В довершение ко всему вручённая мне копия приговора не имеет ни подписи судей, ни печати. Это – ещё один повод, пусть формальный, для отмены приговора.
С делом ознакомиться мне тоже не дали: судья Тополев составил график, согласно которому мы должны были читать по 250 страниц в день, а это просто нереально. Тополев также отказал мне в ознакомлении с технической записью процесса».
АДВОКАТ ХАРЧЕНКО О.В.:
– Изучив материалы дела вижу, что нарушены права моего подзащитного и что не доказана его вина.
Наверное, мой подзащитный говорит правду, рассказывая, что к нему были применены пытки. Это подтверждают и другие подсудимые, проходящие по данному делу.
(Судья дремлет).
Что касается газеты «Совет рабочих депутатов» («СРД»), то она не является подпольной, она зарегистрирована и издаётся легально в Российской Федерации. В чём же вина моего подзащитного, если даже он и привёз несколько экземпляров этой газеты на Украину? И где доказательства его соучастия в банде?
В основу приговора положены не показания, данные Смирновым в суде, а показания, выбитые на следствии.
Учитывая вышеизложенное, прошу возвратить дело на дополнительное расследование.
РОМАНОВ поддерживает свою кассационную жалобу и тоже указывает, сто в деле допущено много фальсификаций и нарушений закона. Так, по эпизоду, громко именуемому «теракт», – фальсификация, касающаяся использования Интернета. Указаны электронные адреса якобы двух разных серверов, а цифры – одинаковые.
Фальсификации и нарушения прав обвиняемых являются основанием для отмены приговора.
Вообще создаётся впечатление, что приговор писал один судья Тополев, а остальные судьи подписали его, не читая.
Как поясняет РОМАНОВ далее: «Моё объяснение и мои первые показания, от которых я потом отказался – результат применения пыток. Врач Малета в СИЗО зафиксировал у меня тогда телесные повреждения, но медицинская карточка с этой записью потом исчезла неизвестно куда.
Видеокамера, установленная возле здания УСБУ, меня не зафиксировала, а зафиксировала совсем другую фигуру, нисколько на меня не похожую.
Чем именно взорвана урна возле УСБУ суд так и не установил и в приговоре написал просто: «использовано взрывчатое вещество», которое якобы изготовил я в домашних условиях. Мог ли я его изготовить?
И ни малейших доказательств моего участия в какой-то «банде» в деле тоже нет!
Не проводилась дактилоскопическая экспертиза пистолета якобы изъятого у меня в Каховке. Я это оружие своим никогда не признавал, а свидетели Михальцев и Леонов дали по этому эпизоду ложные показания….
(судья то ли спит, то ли притворяется)
Кстати, обвиняемый Плево дал показания, что он имеет отношение к этому пистолету, тем не менее, пистолет упорно вешают на меня! Из двух понятых, присутствовавших при изъятии пистолета, один уже скончался…. Ни один из свидетелей не мог чётко пояснить, откуда именно был изъят пистолет, боеприпасы и так называемый «тротил». Иные вообще говорят про «хозяйственное мыло»….
А как можно давать лишение свободы за распространение легальных двух газет?! Мне за них дали год. Впрочем, я его уже отсидел.
Прошу приговор в отношении меня отменить».
СУДЬЯ (облегчённо вздохнув):
– Сидайте!
АДВОКАТ АЛБУЛ:
– Я полностью поддерживаю моего подзащитного. Всё обвинение в отношении моего подзащитного построено на показаниях его и его подельников, добытых на досудебном следствии, от которых эти люди впоследствии отказались. Что касается распространения газет «СРД», то здесь уже было сказано, что газеты эти – легально изданные.
ЯКОВЕНКО: «Наверное, надо начинать с выборов 2002 года, когда я баллотировался в Одесский горсовет. После этого за мной была установлена слежка, чем уже нарушены мои права человека! Я стал неудобной фигурой для режима.
Обвинение в отношении меня строится на показаниях нескольких подсудимых, проходящих по данному уголовному делу. Здесь стоит отметить, что закон не предусматривает ответственности обвиняемых за ложные показания, так что они могут говорить что угодно…. Тем более – какие меры воздействия к ним были применены!.. Плево оговаривал меня на допросе, потом отказывался от своих показаний, в отчаянии вскрывал себе вены, затем снова клеветал на меня…. Олега Алексеева довели до того, что он пытался покончить с собой, вогнав себе авторучку в глаз…. И суд не пожелал разобраться, что толкнуло Алексеева на этот поступок! А дело в том, что вместе с Олегом была задержана его девушка – Нина Польская…. Данилову буквально разрубили наручниками кисти рук: его подвешивали за наручники и избивали. Сергея Бердюгина замучили на допросах, разбили печень, от чего он впоследствии и скончался.
Да, я писал статьи, где говорилось, что режим Кучмы – это режим геноцида. Но разве сама жизнь не подтвердила, что я был прав? Разве политические изменения, произошедшие на Украине, не доказывают мою правоту?
В отношении меня, так же как и в отношении других обвиняемых по данному делу, допущено множество нарушений. Меня в СИЗО сначала нарочно посадили в камеру к рецидивистам, ранее неоднократно судимым…. Возможно, рассчитывали на то, что у меня возникнет с ними конфликт. Но конфликта не получилось. И сейчас я ничего плохого не могу сказать об этих нечастных людях. Они-то мне и объяснили, что я, как попавший в первый раз, должен сидеть совсем в другой камере! Кроме того, они мне честно сказали, что все страдают туберкулёзом, а у одного даже СПИД…. На что рассчитывали «правоохранители», помещая меня туда? На то, что я там подхвачу инфекцию, и, наконец-то они избавятся от такого неудобного элемента?!.. И только узнав, что приезжает комиссия, меня перевели в нормальную камеру».
Яковенко категорически отрицал существование «банды» как таковой. Заявил, что свою кассационную жалобу полностью поддерживает. Упомянул о том, что его отец не был допрошен как свидетель, но и не был допущен к участию в деле как защитник….
СУДЬЯ:
– Вашего отца вызывали в суд…. Да, через жену ему передавали…. Он не явился.
МАТЬ ЯКОВЕНКО, с места:
– Это ложь!
(её угрожают вывести из зала)
АДВОКАТ ТАРАНЕНКО: «Мой подзащитный Данилов считает, что он необоснованно обвинён по эпизоду нападения на магазин «Консул». Я полностью поддерживаю его позицию. Обвинение Данилова по этому эпизоду построено на показаниях Плево, который свои показания неоднократно менял.
Стрельбу по работникам милиции Данилов никогда не отрицал, но вот покушение на убийство работников милиции ему вменено необоснованно. Как показал в суде сам Данилов: «Если бы я хотел их убить – убил бы. А я хотел их просто вывести из строя». Полагаю, что, в самом деле, Данилов, при его опыте обращения с оружием мог бы, но не захотел убивать потерпевших, а решил их только ранить.
В ходе следствия Данилову сломано 7 рёбер. Есть видеозапись Данилова сразу после задержания и другая – спустя некоторое время. Из этих материалов видно, что при задержании Данилову не причинили серьёзных телесных повреждений. А вот на второй видеозаписи он сильно избитый, дышит с трудом, не может говорить, пока ему не нальют стакан воды…. Но суд принял версию СБУ и прокуратуры о том, что будто бы телесные повреждения Данилову причинены при задержании бойцами «Беркута» поскольку Данилов активно сопротивлялся. Хотя ни «Беркут», ни сам Данилов этого не подтверждают. Данилов даже настаивает на том, что люди из «Беркута» обошлись с ним достаточно гуманно и пытались защитить от работников милиции, а избили Данилова позже, в РОВД.
Я надеюсь, что Верховный Суд отменит постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по факту причинения телесных повреждений Данилову и по данному факту будет принято справедливое решение.
Прошу суд обратить также внимание на мотивы, побудившие моего подзащитного и его товарищей совершить действия, за которые их судят. Да, они действительно считали, что режим Кучмы – это режим геноцида и говорили о необходимости смены режима. Сейчас, как мы знаем, режим действительно поменялся…. И многие обвинения в адрес прежнего режима теперь произносятся уже на официальном уровне.
Для осуществления борьбы с режимом Данилову и его соратникам нужны были деньги. Хочу обратить внимание суда на то, что мой подзащитный ничего не потратил на себя лично. Он по натуре – аскет, человек совершенно бескорыстный, характеристики у него положительные.
Данилов в своей кассационной жалобе не ставит вопроса о снижении ему срока наказания. Но я надеюсь, что суд сможет это сделать, учитывая всё, изложенное выше».
ПРОКУРОР ВОЛКОВА-ЗАЙЦЕВА в своём выступлении предложила в отношении Зинченко прекратить за недоказанностью эпизод с поджогом автомашины, остальную часть обвинения оставить без изменения.
По Данилову, по эпизоду нападения на «Консул», от которого Данилов отказывается, отметила, что, действительно, Плево менял свои показания, но участи Данилова подтверждается другими материалами дела.
Обвинение в покушении на жизнь работников милиции предложила оставить в силе.
По факту причинения Данилову телесных повреждений как считает представитель прокуратуры в возбуждении уголовного дела отказано обоснованно, на основании всех собранных материалов.
В отношении Яковенко, по мнению прокуратуры, никаких нарушений судом и следствием не допущено.
В отношении Романова, как сказала далее Зайцева, вина подтверждается первыми показаниями Романова и другими материалами дела. Однако Зайцева просит суд исключить из обвинения Романова «участие в банде». Остальное предлагает оставить.
После Зайцевой выступает другая представительница прокуратуры – на украинском языке.
Объявляется перерыв, суд удаляется на совещание. Но не надолго. Возвратившись в зал, судьи торжественно произносят свой вердикт: да, некоторые статьи из обвинения надо убрать, как вменённые необоснованно…. Но срока лишения свободы – оставить прежние!
Гул возмущения в зале. Публике предлагают очистить помещение. Обвиняемые все улыбаются, Зинченко – тот просто смеётся…. Кто-то из политзаключённых громко произносит в адрес судей: «Ничего! Вы ещё будете в аду гореть! А мы будем дрова подкладывать!».
На этом заседание заканчивается.
-
4. СТЕНОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ СУДЕБНЫХ ЗАСЕДАНИЙ
09.01.04 и 10.01.04.
СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ 9.01.04.
ДОПРОС ОБВИНЯЕМОГО ДАНИЛОВА И.В.
На вопрос суда, что он может пояснить по существу предъявленного ему обвинения, Данилов И.В. сказал:
До ареста был знаком не со всеми обвиняемыми, а только с Алексеевым, Яковенко и Плево. Отношения с ними нормальные.
Я хочу сразу пояснить суду, что в настоящее время на Украине творится преступление, имя которому – геноцид...
СУДЬЯ ТОПОЛЕВ:
– Вам это не вменяется.
ДАНИЛОВ:
– Это вменяю я. Что касается деяний, вменяемых мне, то я совершил их лишь для того, чтобы предотвратить более тяжкое преступление против народа. О некоторых фактах я рассказывать не буду, отказываюсь, хотя, если бы я совершил и их тоже, совершил бы все то, что мне вменяется, то я бы только гордился этим. Но я не собираюсь облегчать работу следствия, пусть доказывают, и пусть при этом выявятся все их недостойные методы работы, – то, каким путем они получают от людей показания. Я совершил не все то, что мне инкриминируют. Да, я действительно распространял агитационные материалы...
ВОПРОС:
– Какие именно?
ДАНИЛОВ:
– Мне инкриминируют распространение газеты “Совет Рабочих депутатов” (“СРД”); следствием зафиксирован один факт – в Днепропетровске. На самом деле я распространял больше, и в других местах тоже, но рассказывать об этом не собираюсь. В Днепропетровске распространял это издание 7 ноября 2002 года.
ВОПРОС:
– Какие именно номера этой газеты вы распространяли?
ДАНИЛОВ:
– Какие именно номера – уже не помню. Распространял и листовки. Где еще это было, помимо Днепропетровска, отказываюсь говорить.
Далее: я действительно пересекал границу Украины с Россией 24 июня, а вовсе не 23, как утверждает следствие. И пересекали мы ее пешком. Я не буду говорить, несли мы что-нибудь или нет. Быть может, я нес пулемет, а может быть – шел пустой... Я признаю этот факт пересечения границы лишь для того, чтобы доказать, как следствием была допущена фальсификация... (В зал: “Товарищи, записывайте, пожалуйста!”).
СУДЬЯ:
– Обвиняемый, вы слишком много на себя берете! Рассказывайте по существу дела!
ДАНИЛОВ:
– По существу: в материалах уголовного дела указано, будто мы ехали в поезде, в купе, даже с указанием номера купе, и в дело вклеены железнодорожные билеты (копии билетов). Это фальсификация, не знаю, зачем совершенная правоохранительными органами. Я могу доказать, что мы шли пешком, подробно описав местность, по которой мы проходили, и даже события, которые мы при этом наблюдали...
И это не единственная фальсификация. В материалах нашего дела, в частности по эпизоду ограбления в Москве, есть, якобы, мои признательные показания, которых я не давал...
СУДЬЯ:
– Вам это не вменяется в вину.
ДАНИЛОВ:
– Но там фальсифицирована моя подпись, и на прошлом судебном заседании товарищ прокурор...
СУДЬЯ – прерывает обвиняемого с неудовольствием.
ДАНИЛОВ:
– Я просто хотел обратить внимание суда на факты фальсификации...
СУДЬЯ:
– Не надо обращать внимание. Давайте по существу обвинения, по обвинительному заключению.
ДАНИЛОВ:
– 22 ноября 2002 года мы с Алексеевым и Семеновым находились в г. Николаеве, в Николаев мы приехали 21 ноября. У меня при себе было оружие. 22 ноября, когда мы шли по улице, я услышал за спиной: “Граждане, стойте!” и увидел двух мужчин в штатском. Один из них достал какие-то желто-коричневые “корочки”, не похожие на милицейские, и объявил: “милиция”. Если бы они просто попросили предъявить документы, – а то они сразу потребовали вынуть руки из карманов! Я понял, что сейчас будут обыскивать. Пистолет находился у меня в нагрудном кармане. Я вынул руки из карманов брюк и полез в нагрудный карман за документами, а мне опять повелительным голосом говорят: “руки из карманов!”. Тут я достал из нагрудного кармана “ПМ” и снял пистолет с предохранителя. Патрон был уже в стволе. Ближайший ко мне милиционер (как потом выяснилось, по фамилии Крыгин) закричал что-то нечленораздельное и пытался убежать. Я подумал, что у этих двоих, наверное, есть оружие, и что сейчас они отбегут и издали нас обстреляют, - а длительная перестрелка в мои планы не входила. И я выстрелил в него. Как следует из материалов экспертизы – в этот момент он находился от меня в 18 метрах. В это время я услышал еще один выстрел и увидел второго убегавшего (Шевченко). Я в него выстрелил, не целясь (как потом оказалось – прострелил куртку). Он пытался бежать зигзагом, но неправильно – зигзаги надо было делать порезче. Я взял его на прицел и завалил...
РЕПЛИКА ОДНОГО ИЗ СУДЕЙ:
– Что-что?..
ДАНИЛОВ:
– Завалил. Он упал. В него попал не Алексеев, а именно я. Оба милиционера, лежавших на земле, были живы - потому что мертвые не орут...
ВОПРОС:
– От чего он кричал?
ДАНИЛОВ:
– Думаю, что не от боли. А от страха. Находился он (Шевченко) в этот момент в 38 метрах от меня – это тоже по данным экспертизы. Тут я почувствовал, что оружия у них, скорее всего, все-таки нет, и мы не стали их добивать, а просто убежали.
ВОПРОС:
– Кто “мы”?
ДАНИЛОВ:
– Это не важно. По данному эпизоду, пожалуй, все.
12 декабря 2002 года я, Алексеев, Польская и Бердюгин прибыли в Николаев по адресу: улица Николаевская, дом 5, квартира 70. Связано это было с тем, что за нами в этот период уже началась слежка – как в Одессе, так и в Днепропетровске. Велась она довольно топорно – мы ее быстро заметили. На этой николаевской квартире мы хотели некоторое время отсидеться, но вместе с тем и прекращать агитационную работу было нельзя. С этой целью мы и взяли с собой Польскую и Бердюгина. Польская должна была ходить за продуктами в магазин, чтобы нам с Алексеевым поменьше появляться на улице, а Бердюгин – знакомиться с местными коммунистами и комсомольцами, вести агитацию. О наличии у нас оружия ни Польская, ни Бердюгин не знали. У нас были “ПМ” (у меня), “ТТ” и боеприпасы к ним. В квартире еще находился обрез охотничьего ружья с десятью патронами, самодельное взрывное устройство в виде чугунного казанка, две, три или четыре самодельных гранаты и трехлитровая банка с перекисью ацетона, заполненная на 2/3. Изготавливал я сам.
Хочу обратить внимание суда на то, что эта банка нигде в уголовном деле не фигурирует, и даже акта об уничтожении ее – нет. Уж не прибрала ли ее к рукам СБУ для своих целей? В частности – для того, чтобы устроить провокацию, подсунув кому-нибудь из революционно настроенной молодежи?..
Казанок находился в комнате под трюмо, а вовсе не в кухне на холодильнике, как говорила тут Польская. Я его никогда бы не поставил на видное место, и не хотел, чтобы Бердюгин и Польская видели его и трогали.
Примерно в 17 час. 30 мин., когда мы ужинали на кухне, раздался взрыв и погас свет. Мы услышали крики: “Милиция, руки за голову!”. В темноте не было видно, милиция это или нет. А хотя бы и милиция, – какая разница!.. Я передернул затвор “ПМ” и дослал в ствол патрон. Всего у меня было 8 патронов. Экспертиза утверждает, что я сделал 9 выстрелов (якобы, девятый патрон уже был у меня в стволе), но бог с нею!..
СУДЬЯ:
– Не отвлекайтесь. Значит, вы утверждаете, что сделали только восемь выстрелов из пистолета “ПМ”?
ДАНИЛОВ:
– Я передернул затвор и открыл огонь по силуэтам работников МВД, но в темноте видно их было плохо. При этом я еще крикнул: “Давай гранату!”, хотя на самом деле гранаты находились в другой комнате, и я не мог их достать. Решил нападавших взять на испуг. Сделал три выстрела, потом завернул за угол коридора, увидел два силуэта и услышал, как они переговариваются: “гранату кидаем, осторожно!”. Я открыл по ним огонь и услышал, как они убегают вниз по лестнице. Догадался, что убитых и раненых там нет, так что оружие забирать не у кого. А у меня патроны к “ПМ” уже закончились. Что делал в это время Алексеев – не помню, но потом мы вместе с ним отступили в спальню. По дороге я захватил самодельное взрывное устройство, вытащил из сумки самодельные гранаты и разложил их, но пользоваться ими не стал из-за несовершенства конструкции (запал горит долго, противник успеет убежать).
Вокруг одной гранаты были (привязаны, обмотаны...) адреса людей, с которыми мы встречались... людей, причастных к коммунистическому движению. Так эти адреса потом попали в руки СБУ – чтобы люди были в курсе.
Спецназ, очевидно, опять получил команду атаковать нас, они стали стрелять. Всего с обеих сторон было сделано не менее 40 выстрелов (судя по количеству гильз на месте происшествия, упоминаемых в материалах дела). В квартире стали взрываться светошумовые гранаты. Я зарядил обрез. Где были в это время Алексеев, Бердюгин и Польская, я не видел. Из-за косяка двери показался фонарь, которым пытались нас высветить. Поскольку более достойной цели не было, я выстрели в этот фонарик, но не попал. Как потом оказалось – я взял слишком вбок (по данным экспертизы). Я уже понял, что уйти не удастся. Чтобы не попасть живым в плен к противнику и уничтожить как можно больше его живой силы, решил привести в действие взрывное устройство. Однако оно не сработало. Пытаясь его запустить, я нарушил там провода. В это время взорвалась светошумовая граната. В комнату ворвались спецназовцы, один из них сбил меня с ног, я стал с ним бороться, но безуспешно. Я услышал выстрел и сначала подумал, что это Алексеев убил кого-то из нападающих и сейчас придет мне на помощь. Но, когда меня скрутили, и никто мне на помощь не пришел, я подумал, что наоборот – это убили Алексеева. Когда меня скрутили, спецназовцы мне задали вопрос, не сработает ли взрывное устройство? Я им ответил, что теперь, к сожалению, уже не сработает. Потом я сам задал им вопрос, за который они мне могли разбить голову – но это ничего; я спросил: “Завалил ли я кого-нибудь?”. Они сначала ответили: “Тебе этого так хотелось?”. Я сказал, что интересуюсь с профессиональной точки зрения. Тогда мне ответили, что в одного из них я попал. Алексеева к тому времени тоже скрутили, он лежал рядом на полу. Дальше уже не так интересно.
Спецназовцы нас не тронули. Но потом, когда нас привезли в милицию, стали пытать и издеваться так, что Алексеев пытался покончить с собой, воткнув себе в глаз авторучку. Такой способ самоубийства описан в одной книге, которую Алексеев читал накануне. Но на самом деле человек таким способом покончить с собой не может.
Я признал сразу, что стрелял в работников МВД на улице и в квартире, но им этого было недостаточно. От меня требовали, чтобы я оговорил Яковенко и Романова: “признай, что Яковенко – ваш главный, и что Романов совершил взрыв возле СБУ в Киеве”. Про Семенова сильно не спрашивали, очевидно – он был им не нужен. Я просто сказал, что его не знаю, и все. Им нужны были Яковенко и Романов.
СУДЬЯ:
– Вам вменяются еще нападения на магазины.
ДАНИЛОВ:
– Да, мне вменяется четыре экса, о которых пока говорить...
СУДЬЯ:
– Такого термина, как “экс”, нет в юриспруденции. Вам вменяются четыре разбойных нападения...
ДАНИЛОВ:
– Об этих экспроприациях я говорить оказываюсь.
Объявляется перерыв до 10 января 2004 г.
-
СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ 10.01.04.
Предполагалось начать с продолжения допроса обвиняемого Данилова. Однако обвиняемый Романов до начала допроса успел обратиться к судье с заявлением о том, что накануне работниками конвоя – сержантом .... (фамилия, к сожалению, произнесена неразборчиво) был избит Плево. Заявление, подписанное Романовым, Даниловым, Яковенко, Алексеевым и др., в том числе самим Плево, было передано председательствующему Тополеву.
СУДЬЯ: суд не занимается вопросами конвоирования...
МНЕНИЕ ПРОКУРОРА: направить данное заявление военному прокурору гарнизона.
Вызван начальник конвоя. Он утверждает, будто Плево не били, а тот сам поскользнулся дважды и упал на лестнице. Поскольку руки обвиняемых при конвоировании скованы за спиной, то, понятно, упал лицом вперед... Почему конвойные, которые при конвоировании держат обвиняемых за скованные руки сзади, не удержали Плево именно тогда, когда надо было держать – не поясняют.
СУДЬЯ: суд по ныне существующему законодательству не может сам возбудить уголовное дело...
ПОЯСНЕНИЕ ПЛЕВО:
– Я не уверен, что это было сделано нарочно, нас просто очень быстро гнали по лестнице, все время подгоняли «скорее, скорее!», а руки у нас...»
ДАНИЛОВ:
– Это не случайно. Плево упал лицом вниз. Я был свидетелем...
СУДЬЯ:
– Данилов, перестаньте, вы не являетесь адвокатом своих товарищей, чтобы... и т.д.
ДАНИЛОВ:
– Но я был свидетелем...
СУДЬЯ:
– Перестаньте, Данилов!
(Это - не в первый раз. Ранее точно так же председательствующий обрывал и Семенова, когда тот пытался вступиться за товарищей, - прим. Ред.).
ЗАЯВЛЕНИЕ ЯКОВЕНКО:
– В уголовном деле есть документы о том, что я – сердечник. Однако все мои ходатайства об оказании мне квалифицированной медицинской помощи и о том, чтобы дать мне возможность пройти обследование в городской больнице, остаются без удовлетворения. Более того – в последнее время в отношении всех нас ужесточены методы конвоирования и содержания. Прошу суд решить вопрос...
СУДЬЯ:
– Я уже разъяснял, что суд не занимается вопросами конвоирования и условиями содержания арестованных. Обратитесь к администрации СИЗО, или, если хотите, напишите жалобу...
ЯКОВЕНКО:
– Разумеется, напишу. И ставлю вас об этом в известность. Но в настоящее время я лишен свободы и не могу ходить по инстанциям с различными жалобами. Я ЧИСЛЮСЬ ЗА СУДОМ. Из чего следует вывод, что суд несет ответственность за мою жизнь и за жизнь других обвиняемых по данному делу. Сергей Бердюгин уже умер. Неужели вы ждете, чтобы умер еще кто-то?
СУДЬЯ:
– Перестаньте, Яковенко!
Зачитывается телеграмма, направленная кем-то на имя президента Украины Кучмы, о том, что судья Тополев сделал, фактически, вместо открытого процесса закрытый, не пускает в зал публику, и даже родственников обвиняемых, творит произвол и т.п... Подписано – Тепляков и Смирнова. ТЕПЛЯКОВ, присутствующий в зале, на вопрос судьи говорит, что он не подписывал.
(На самом деле это - правда на 50%: идешь на процесс и никогда не знаешь заранее, пустят тебя в зал, или нет. Были случаи, особенно после смерти Бердюгина, когда людей не пускали в зал при наличии свободных мест, обращались крайне грубо даже с пожилыми гражданами... А иногда спокойно пускают всех, - прим. Ред.)
ХОДАТАЙСТВО АДВОКАТА ПЛЕВО:
– Прошу предоставить мне и моему подзащитному возможность ознакомиться с материалами дела, поступившими из прокуратуры России.
СУДЬЯ:
– Это попозже. Сейчас с некоторыми из тех материалов еще работают...
АДВОКАТ:
– Прошу дать возможность ознакомиться хотя бы с теми документами, которые есть...
СУДЬЯ:
– Позже!
ДАНИЛОВ:
– Так что все-таки решили насчет незаконных действий конвоя в отношении Плево?
СУДЬЯ:
– Заявление будет передано прокурору гарнизона.
ДАНИЛОВ:
– Я хочу дополнить свои предыдущие показания. Насчет банки со
взрывчаткой – банка не пропала, это ошибка, банка находится на складе вещдоков... Данная ошибка допущена потому, что у меня не было возможности внимательно ознакомиться со всеми материалами уголовного дела. Я ходатайствовал о предоставлении мне дополнительного времени для ознакомления, но...
(Тут судья опять произносит что-то на мотив «Перестаньте, Данилов!», Данилов делает снисходительное движение рукой – мол, бог с тобою! – и переходит к более серьезным вещам)
ДАНИЛОВ:
– 12 декабря я произвел восемь выстрелов, гильзы должны были остаться на месте происшествия. Но в спальню (имеется в виду – николаевской квартиры) мои гильзы от «ПМ» попасть не могли, или – не более одной, случайно... Да там и спецназовских гильз быть не должно. А в коридоре нет гильз от пистолета «ТТ». Следовательно, Алексеев не мог нанести ранения спецназовцам. Я расстрелял всю свою обойму в коридоре и на кухне – все гильзы должны были остаться там. Гильзы в спальню были принесены работниками, делавшими осмотр. Это – фальсификация.
Кроме того, на следующий день меня привезли туда на воспроизведение. Из протокола воспроизведения видно, что в тот момент в квартире уже проводится ремонт. Это, как я считаю, сделано для того, чтобы скрыть истинные обстоятельства дела, замазать следы от пуль и т.д. Я не знаю, зачем было работникам правоохранительных органов против самих себя создавать уголовное дело на пустом месте...
СУДЬЯ (делая вид, что не понимает):
– Гм... Это стрельба по работникам милиции – уголовное дело на пустом месте?..
ДАНИЛОВ:
– Я говорю о фальсификациях, допущенных ими, причем без всякой
необходимости...
СУДЬЯ:
– Говорите о своих собственных действиях.
ДАНИЛОВ (все-таки заканчивает фразу):
– ... потому что применение спецназом оружия против нас – было правомерно, любой суд признал бы это правомерным.
СУДЬЯ:
– Работники МВД не стреляли в вас.
ДАНИЛОВ:
– Не надо, перестрелка была обоюдной.
Далее: в деле есть протоколы обыска (в смысле – личного досмотра) меня, Алексеева, Бердюгина и Польской. У меня, как написано в протоколе, нашли несколько российских рублей и 45 украинских гривен. У Алексеева в паспорте, согласно протоколу, 100 долларов, и еще в кошельке 3 гривны... Не кажется ли вам, что четыре человека не могут жить нелегально на такую небольшую сумму?
На самом деле у меня было 100 долларов одной купюрой и около 150 гривен. Какую-то сумму взял из дома и Бердюгин – его деньги лежали на серванте. Были деньги и у Алексеева, и у Польской.
По результатам обыска не видно и того, что у нас у всех были изъяты наручные часы. Ни у кого! Не странно ли, что ни у одного из нас не было часов?
Лично у меня были дешевые часы, механические – даже не знаю, чего они на мои часы позарились, копеечники несчастные!..
СУДЬЯ:
– Данилов! Давайте по существу дела.
ДАНИЛОВ:
– На квартире, среди нашей агитационной литературы было также немножко макулатуры – буржуазные газеты, журналы... И среди них – два порнографических журнала. Уж не знаю, как они туда попали... Но именно они и исчезли – не числятся по протоколу обыска!
СУДЬЯ:
– Это не относится к делу.
ДАНИЛОВ:
– Я только хотел показать моральный облик тех людей, которые защищают строй... Ну, и позабавить зал!
(оживление в зале)
СУДЬЯ:
– Не надо забавить зал.
ПРОКУРОР:
– Где и когда вы познакомились с Яковенко?
ДАНИЛОВ:
– В Москве в 2001 году.
ПРОКУРОР:
– При каких обстоятельствах?
ДАНИЛОВ:
– По коммунистической работе.
ПРОКУРОР:
– Когда вам стало известно, что Яковенко коммунист?
ДАНИЛОВ:
– Во время знакомства и стало известно.
ПРОКУРОР:
– А после этого вы с ним встречались?
ДАНИЛОВ:
– После этого встречался уже в Одессе.
ПРОКУРОР:
– А с Алексеевым?
ДАНИЛОВ:
– Познакомился в Одессе. Когда и где – говорить отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– А с Зинченко и Герасимовым?
ДАНИЛОВ:
– С Герасимовым – в Одессе.
ПРОКУРОР:
– Где именно?
ДАНИЛОВ:
– Да я вообще с ним не знакомился, просто знал, что это Герасимов...
ПРОКУРОР:
– Откуда знали?
ДАНИЛОВ:
– Какая разница!..
ПРОКУРОР:
– А с Зинченко?
ДАНИЛОВ:
– Просто видел его мельком.
ПРОКУРОР:
– С Романовым?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ПРОКУРОР:
– С Плево?
ДАНИЛОВ:
– В Москве, где он вел коммунистическую работу.
ПРОКУРОР:
– А вы лично какое отношение имеете к этой работе?
ДАНИЛОВ:
– Вопрос непонятен. Как это, «какое отношение»?..
ПРОКУРОР:
– Состояли ли вы в партии, что там делали?
ДАНИЛОВ:
– В партии я не состоял.
ПРОКУРОР:
– Но что вы делали, что вы называете коммунистической деятельностью?
ДАНИЛОВ:
– Готовил вооруженное восстание.
ПРОКУРОР:
– Теперь понятно. Пока присядьте.
(объявляется так называемый «технический перерыв», во время которого судейские и прокурорские, не выходя из зала, о чем-то шушукаются между собою, хихикают и пожимают плечами. А обвиняемые – откровенно улыбаются. В зале шепот: «Посмотрите!.. Сравните их лица – тех, кто за решеткой, и тех, кто за судейским столом!.. У Максима Горького в романе «Мать» есть что-то похожее!..»)
ПРОКУРОР (после паузы):
– Какие у вас отношения с вышеназванными людьми?
ДАНИЛОВ:
– Отношения нормальные. Никакой неприязни нет.
ПРОКУРОР:
– Гм, нормальные... Ну, и как вы считаете – могут ли они на вас наговаривать?
ДАНИЛОВ:
– По своей инициативе – нет. Из личной неприязни – не могут наговаривать. Но некоторых следствие могло заставить это сделать.
ПРОКУРОР:
– После знакомства с Яковенко – когда и зачем вы прибыли на Украину?
ДАНИЛОВ:
– Отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– Сколько времени вы находились на Украине?
ДАНИЛОВ:
– Отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– Находясь на Украине, встречались ли вы с Яковенко, Романовым, Плево (следует еще ряд фамилий, но неразборчиво).
ДАНИЛОВ:
– Я встречался только с некоторыми, в отношении других отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– Где приобреталось оружие?
ДАНИЛОВ:
– Пистолет Макарова, ТТ и обрез приобретены мною.
ПРОКУРОР:
– Где?
ДАНИЛОВ:
– Пистолет «ПМ», как говорит следствие, я отобрал у милиционера...
ПРОКУРОР:
– «Как говорит следствие»... А вы что говорите?
ДАНИЛОВ:
– А я отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– А «ТТ»?
ДАНИЛОВ:
– Про «ТТ» и обрез отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР (угрожающим тоном):
– Хорошо, хорошо... А другое оружие у вас или у ваших друзей... братьев... как там их... имеется?
ДАНИЛОВ:
– Следствие не располагает данными о том, что у кого-либо из подсудимых, кроме...
ПРОКУРОР:
– Но я спрашиваю лично вас!
ДАНИЛОВ:
– Нет.
ПРОКУРОР:
– А пистолет «ИЖ»?
ДАНИЛОВ:
– Я не знаю, откуда вообще он возник в уголовном деле.
ВОПРОС:
– С какой целью приобреталось вами оружие?
ДАНИЛОВ:
– Для защиты себя. Для будущих классовых битв.
ВОПРОС (председательствующего или прокурора):
– А что это такое?
ДАНИЛОВ:
– Ну, если уж это непонятно, то пояснять отказываюсь.
ВОПРОС:
– Вы говорили, что умеете обращаться с пистолетом. Но вы не служили в армии. Где и когда вы научились?
ДАНИЛОВ:
– Научился сам, примерно в 2002 году.
ВОПРОС:
– Где тренировались?
ДАНИЛОВ:
– Отвечать отказываюсь.
ВОПРОС:
– А где хранилось оружие?
ДАНИЛОВ:
– В разное время в разных местах.
ВОПРОС:
– Где именно?
ДАНИЛОВ:
– В частности, некоторое время хранилось на николаевской квартире... Остальное уточнять не буду.
ВОПРОС:
– А кто доставил на эту квартиру оружие?
ДАНИЛОВ:
– Я.
ВОПРОС:
– Что это за квартира вообще?
ДАНИЛОВ:
– Эту квартиру снимал Яковенко. Некоторое время я жил в Одессе у
Яковенко. Узнал, что он снимает квартиру в Николаеве, попросил у него ключи, потом сделал дубликаты – сначала себе, впоследствии – еще Польской.
ВОПРОС ПОЛЬСКОЙ:
– Было такое?
ПОЛЬСКАЯ:
– Да.
ПРОКУРОР:
– А где еще вы проживали, Данилов, у кого?
ДАНИЛОВ:
– Отвечать отказываюсь.
ПРОКУРОР:
– Вы говорите, что следствие обвиняет вас в разбойных нападениях...
ДАНИЛОВ:
– Не разбой, а революционная деятельность.
(Тут судья и прокурор вместе начинают сбивать обвиняемого различными репликами, наблюдается даже некоторый галдеж. Данилов пытается отвечать на реплики, объяснить, чем экспроприация отличается от грабежа, разбоя и любого другого корыстного преступления... Потом понимает, что это бесполезно – все равно перебьют, и просто стоит, скрестив руки на груди, и спокойно ждет, пока все это кончится)
ДАНИЛОВ (после паузы):
– Во всем мире это называется экспроприациями.
ВОПРОС:
– И сколько таких экспроприаций на вашем счету?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Как вы относитесь к показаниям Алексеева, Герасимова, Польской – о вашем участии в разбоях?
ДАНИЛОВ:
– Никак не отношусь. Тем более – к показаниям Польской.
ВОПРОС:
– Вам передавались ценности, деньги?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
(В этот момент в зале судебного заседания обнаруживается молодой человек с фотоаппаратом, который потихоньку этим аппаратом щелкает. Судья внушает ему, что фотографирование в зале без разрешения суда запрещено... Да к тому же и обвиняемых снимать без их согласия нельзя – ведь это нарушает права арестантов! Арестант Яковенко возникает: «Да нас уже сколько раз снимали официальные СМИ, и ни разу никто нашего согласия не...» Но ему затыкают рот и быстренько объявляют перерыв.
После перерыва фотограф получает разрешение судьи на съемку. Судья, демонстрируя строгое соблюдение законности, по очереди спрашивает всех обвиняемых, согласны ли они. Они, разумеется, согласны.
Продолжается допрос Данилова).
ПРОКУРОР:
– Данилов, когда и зачем вы прибыли в Николаев?
ДАНИЛОВ:
– Мы прибыли 21 ноября с целью проводить там агитационную работу: организовывать профсоюзы, рабочую прессу, помогать рабочим в проведении забастовок и т.д.
ВОПРОС:
– Чья была инициатива, чтобы начать проводить эту работу?
ДАНИЛОВ:
– Инициатива была моя.
ВОПРОС:
– Когда вы приняли это решение?
ДАНИЛОВ:
– Точную дату назвать не могу. Эта идея витала давно... Работать надо было и в других местах... Затрудняюсь сказать, когда.
ВОПРОС:
– А как там оказались Алексеев и Семенов?
ДАНИЛОВ:
– Поехали со мной.
ВОПРОС:
– Они знали о предполагаемой работе?
ДАНИЛОВ:
– Да.
ВОПРОС:
– Кто-нибудь из вас до этого был в Николаеве?
ДАНИЛОВ:
– Да, я был.
ВОПРОС:
– А кто еще?
ДАНИЛОВ:
– Никто.
ВОПРОС:
– Яковенко знал о вашей поездке в Николаев?
ДАНИЛОВ:
– Нет. У меня был ключ, и я не видел необходимости ему сообщать, что еду туда.
ВОПРОС:
– Зачем Яковенко снял эту квартиру в Николаеве?
ДАНИЛОВ:
– Я ему этого вопроса не задавал.
ВОПРОС:
– Как же вы ему объяснили, зачем вам ключ?
ДАНИЛОВ:
– Объяснил необходимостью вообще проводить в Николаеве агитационную работу. Про конкретные случаи, когда мне туда надо будет ехать, я ему не говорил.
ВОПРОС:
– Как вам стало известно о существовании этой квартиры?
ДАНИЛОВ:
– Из разговора с Яковенко. Подробно отвечать отказываюсь (потому что прокурор опять начал сбивать его различными репликами при ответе).
ВОПРОС:
– Кто финансировал эту поездку?
ДАНИЛОВ:
– Я сам.
ВОПРОС:
– Где же вы взяли деньги на это все?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– На чем вы ехали в Николаев?
ДАНИЛОВ:
– На маршрутке.
ВОПРОС:
– И когда приехали?
ДАНИЛОВ:
– Точно не помню... Приехали вечером.
ВОПРОС:
– В квартире кто-то был?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Как вы открывали квартиру?
ДАНИЛОВ:
– Ключом.
ВОПРОС:
– Было ли при этом у вас с собою оружие?
ДАНИЛОВ:
– У меня – да.
ВОПРОС:
– А у других?
ДАНИЛОВ:
– Нет.
ВОПРОС:
– Откуда вы знаете?
ДАНИЛОВ:
– Знаю, что не было.
ВОПРОС:
– Когда же вы передали оружие своим товарищам?
ДАНИЛОВ:
– Вообще не передавал. Просто показал Алексееву, где лежит пистолет, на случай, если придет хозяин квартиры - чтобы Алексеев не допускал, чтобы этот пистолет попался на глаза посторонним...
ВОПРОС:
– Когда вы с Алексеевым и Семеновым пошли на улицу – зачем вы взяли с собой пистолет и дали оружие Алексееву?
ДАНИЛОВ:
– Я не давал оружие Алексееву, он сам взял. Впрочем, я не возражал. А сам я взял оружие для самообороны. Патрон в стволе у меня был постоянно.
ВОПРОС:
– Был ли пистолет на предохранителе?
ДАНИЛОВ:
– Да. Кстати, очень надежная машина «ПМ»...
ВОПРОС:
– С какой целью вы вытащили из кармана пистолет на улице?
ДАНИЛОВ:
– Чтобы вывести из строя живую силу противника.
ВОПРОС:
– Вы же не служили в армии – где вы познакомились с армейскими терминами?
ДАНИЛОВ:
– Я воевал.
ВОПРОС:
– Где именно?
ДАНИЛОВ:
– В Приднестровье, в Абхазии, в 92-93 годах.
ВОПРОС:
– На улице Николаева, – с какой целью вы стреляли в Крыгина?
ДАНИЛОВ:
– Чтобы вывести из строя противника, я уже говорил. Чтобы он не открыл по мне огонь, не вызвал по рации подкрепление, и т.д.
ВОПРОС:
– Почему, как вы сами говорите, вы поняли, что стрелял, помимо вас, еще Алексеев, а не Семенов?
ДАНИЛОВ:
– У Семенова не было оружия. И не могло быть.
ВОПРОС:
– А самодельный пистолет?
ДАНИЛОВ:
– А это – подброшено. Я могу дать по этому поводу подробные показания...
СУДЬЯ:
– Не надо.
ДАНИЛОВ:
– Но я могу...
СУДЬЯ:
– Когда вы вернулись – был ли кто-то в квартире?
ДАНИЛОВ:
– Отвечать отказываюсь.
ВОПРОС:
– С какой целью вы открыли огонь по людям, которые ворвались в николаевскую квартиру?
ДАНИЛОВ:
– Чтобы вывести бойцов противника из строя.
ВОПРОС:
– Кому вы кричали «давай гранату»?
ДАНИЛОВ:
– Никому. Я уже говорил – просто психическое воздействие на противника. Никто мне эти гранаты в тот момент дать не мог.
ВОПРОС:
– Кто изготовил взрывное устройство?
ДАНИЛОВ:
– Я, на квартире в Николаеве.
ВОПРОС:
– Подробнее расскажите – если это действительно вы изготовили данное взрывное устройство.
ДАНИЛОВ:
– Это было в ноябре. Насыпал аммонала, вставил банку с перекисью
ацетона...
(в общем, Данилов, по настоянию суда, а главное – чтобы подозрение в изготовлении взрывного устройства не пало на его товарищей, рассказывает, как и чего он сыпал, и заканчивает свою лекцию такими словами: «Если кто-то хочет подробнее – поищите в Интернете!»)
ВОПРОС:
– Проводились испытания?
ДАНИЛОВ:
– Нет, не проводились.
ВОПРОС:
– Для чего вы приготовили взрывное устройство?
ДАНИЛОВ:
– Чтобы не попасть живым в руки противника. Чтобы, погибая, уничтожить их как можно больше...
СУДЬЯ (тоном доброго дяди):
– Но как же другие люди, которые тоже могли погибнуть?! Алексеев, Бердюгин, Польская?..
ДАНИЛОВ:
– Алексеев был не против такого варианта. А Бердюгину, как теперь выяснилось, лучше было бы погибнуть тогда – сразу...
ВОПРОС:
– Ну, а посторонние люди, соседи?..
ДАНИЛОВ:
– Эх, ну вот как с вами, с гражданскими?!.. Послушайте, на моих глазах был случай, когда артиллеристы прямой наводкой лупили по своему дому, по своему собственному дому – потому что там окопался противник! Да, людей жалко... Но – это война.
СУДЬЯ:
– Гм, гм... Так вы предотвращаете, значит, геноцид народа – убивая людей?
ДАНИЛОВ:
– Уничтожая противника – да. Могу процитировать товарища Губкина: «Мы не грабим – мы экспроприируем, мы не убиваем – мы казним...»
ВОПРОС:
– Вы заявили, что во время следствия от вас требовали показания против Яковенко и Романова... Вы их дали?
ДАНИЛОВ:
– Нет.
ВОПРОС:
– Кто, кроме Алексеева, знал о наличии у Вас оружия?
ДАНИЛОВ:
– Никто. После стрельбы еще узнал Семенов.
ВОПРОС:
– Запрещал ли вам кто-нибудь носить оружие?
ДАНИЛОВ:
– ?
ВОПРОС:
– Ну, запрещал ли вам кто-нибудь из ваших э-э... братьев, единомышленников или как там... ходить с оружием?
ДАНИЛОВ:
– Алексеев мне запретить не мог. Другие вообще не знали. А значит – не могли запретить.
ВОПРОС:
– На какие средства вы вели политическую деятельность?
ДАНИЛОВ:
– Я отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Источник получения вами средств был законным?
ДАНИЛОВ:
– Если я получал – значит, считал его законным.
(Шепот возмущения в зале: «А сколько эти буржуи сами воруют?!.. Им, значит, можно?!..» и т.п. Охранник требует соблюдения тишины – иначе будет удалять граждан из зала)
СУДЬЯ:
– И стрельбу по милиционерам вы считаете законной?
ДАНИЛОВ:
– Что поделаешь: война есть война!
СУДЬЯ:
– Какая война?
ДАНИЛОВ:
– Гражданская.
– Вот вы (очевидно, в смысле - коммунисты вообще) говорите о честности и правдивости, призываете нас верить каждому вашему слову, а между тем...
ДАНИЛОВ:
– Вовсе не призываю.
ВОПРОС:
– Зачем вы переходили границу пешком?
ДАНИЛОВ:
– Хотел посмотреть, как выглядит граница, на замке ли она. Оказалось – нет.
ПРОКУРОР:
– Когда вы изготавливали взрывное устройство, кто еще был в квартире?
ДАНИЛОВ:
– Я это делал, когда находился один. Никто не видел.
ПРОКУРОР:
– Но все-таки...
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
СУДЬЯ:
– Куда именно вы стреляли по убегавшему Шевченко?
ДАНИЛОВ:
– В корпус, в середину туловища. Но прострелил куртку.
ВОПРОС:
– Для чего вы стреляли в убегавших?
ДАНИЛОВ:
– Думал, что, отбежав, они откроют по нам огонь. На их месте я именно так и поступил бы.
ВОПРОС:
– Зачем стреляли в жизненно важные органы?
ДАНИЛОВ:
– Я хотел вывести их из строя – и вывел. Если бы хотел убить – убил бы.
СУДЬЯ (словно не понимая, с кем разговаривает):
– Но зачем же было стрелять? Разве не лучше было бы, если бы они вас задержали?.. Ну, обнаружили бы у вас пистолет, ну, отбыли бы вы наказание... Разве же это не лучше, чем стрелять по людям?
ДАНИЛОВ:
– Это противник. Это война.
СУДЬЯ:
– Никакой войны нет!
ДАНИЛОВ:
– Война уже идет.
СУДЬЯ:
– Но вот в вас, например, даже во время штурма николаевской квартиры никто не стрелял?
ДАНИЛОВ:
– Стреляли.
СУДЬЯ:
– Они бы тоже могли вас там застрелить, но не...
ДАНИЛОВ:
– А я бы не отказался!
СУДЬЯ:
– Но, когда они вас скрутили, они же вас не тронули!
ДАНИЛОВ:
– Если бы я их скрутил – я бы их тоже не тронул. Поверьте – такие случаи в моей жизни тоже бывали!
(Судья, уязвленный нравственным превосходством обвиняемого, допустил прокол: накануне он же пытался убедить представителей правозащитных организаций, что Данилова не пытали в милиции, подвешивая на дыбу и выбивая из него показания против Яковенко, а просто спецназовцы сломали ребра при задержании, поскольку он активно сопротивлялся. Данилов пытался объяснить, что те поступили с ним, как нормальные солдаты с нормальным военнопленным, а в гестапо он попал уже после... Но его не слушали. Теперь сам судья вступился за честь спецназа, тем самым косвенно подтвердив применение к задержанным пыток в милиции – уже после задержания).
ВОПРОС:
– Читали ли вы сами те статьи в газетах, которые распространяли?
ДАНИЛОВ:
– Конечно.
ВОПРОС:
– Каково их общее направление?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать, поскольку это и так понятно.
СУДЬЯ:
– В каком году вы приобрели «ПМ»?
ДАНИЛОВ:
– Следствие утверждает, что...
СУДЬЯ:
– Нет, не следствие, а вы что скажете?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Сколько раз вы пересекали российско-украинскую границу?
ДАНИЛОВ:
– Точно не помню. Раза три.
ВОПРОС:
– Пистолет при этом был с вами?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Сколько, в общей сложности, вы жили в Одессе?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Жили ли вы на квартире у Яковенко?
ДАНИЛОВ:
– Да.
ВОПРОС:
– Сколько времени?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– С кем из товарищей вы больше всего общались?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– В Николаеве вы видели хозяев квартиры?
ДАНИЛОВ:
– Да. Хозяин заходил проверять трубы. У него был свой ключ.
ВОПРОС:
– Пистолет, когда вы жили у Яковенко, был при вас?
ДАНИЛОВ:
– Отказываюсь отвечать.
ВОПРОС:
– Из всех подсудимых с кем вы сначала познакомились?
ДАНИЛОВ:
– С Плево.
(объявляется перерыв до 12.01.04).
-
5. ПРИГОВОР ПО «ПЫТОЧНОМУ ДЕЛУ»
Статья в газете «Рабочий класс» № 31(229); август 2004 г.
В Одессе завершилось печально знаменитое «пыточное дело» № 144. Оно началось с грандиозным размахом с массовых арестов, обысков и допросов по всей Украине. Одесса, Николаев, Херсон, Каховка, Днепропетровск, Киев, Мелитополь…. Несмотря на то, что основные эпизоды происходили в Одессе, на первоначальном этапе от следствия было полностью отстранено даже одесское управление Службы безопасности Украины (СБУ). Судя по всему, киевские палачи не доверяли даже собственным сотрудникам. К защите российских граждан даже не были допущены российские адвокаты – уникальный случай в мировой практике.
Из источников, близких к СБУ, утверждают, что приказ на применение пыток исходил лично от руководителя следственной группы СБУ полковника Герасименко. Он же и принял решение использовать в качестве непосредственных палачей милиционеров г. Николаева.
Необходимо отметить, что применение пыток на Украине не является чем-то из ряда вон выходящим. Сегодня это обычная следственная практика. Украинские следователи недостаточно квалифицированы и слишком ленивы, чтобы получать доказательства иным путём. Руководство силовых министерств прямо поощряет их в этом. По данным экспертов, через камеры пыток независимой Украины прошло за последние годы двадцать пять тысяч человек, и только политический аспект данного дела позволил пролить свет на эти факты.
Из одиннадцати обвиняемых по делу № 144 Игорь Данилов был единственным, кто никаких признаний под пыткой не сделал. Остальные десять обвиняемых «признались» на стадии следствия. Как заявил один из следователей СБУ родственнику одного из подсудимых в частной беседе: «Если бы с вами делали то же, то вы признались бы, что ледорубом Троцкого убили». Позже двадцатилетний Сергей Бердюгин скончался от последствий пыток, остальные выжили. Затем на суде семеро обвиняемых, за исключением Анатолия Плево и Олега Алексеева, отказались от своих показаний, мотивируя это применением к ним пыток.
Именно на показания этих двоих, которые «топили» своих товарищей, большей частью и опиралось обвинение. Показания, которые эти двое давали на суде, перешли через ту тонкую, но реально существующую грань, которая отделяет вынужденные показания, данные под пыткой, от прямого предательства. Их показания лишь частично соответствовали действительности, так как эти двое обвиняемых просто озвучивали то, что требовало от них следствие. Сам Плево, первоначально обвиняемый как организатор, начал с «чистосердечного признания» аж на 29 страницах! Затем в тюрьме он «уверовал в бога», отпустил чёрную бороду, которая ко времени окончания суда уже достигла изрядной длины. Плево заявил, что, как человек верующий, он отныне обязан говорить только правду, и продолжал «топить» остальных своими бесчисленными, очень многословными и обстоятельными «чистосердечными признаниями».
Окончание дела № 144 прошло тихо и незаметно, в попытках замять международный скандал. 19 июля был вынесен приговор, который зачитывался несколько часов:
Андрей Яковенко – 14 лет,
Игорь Данилов – 14 лет,
Олег Алексеев – 13 лет,
Богдан Зинченко – 11 лет, к которым добавился ещё один год, так как он ранее был осуждён условно за участие во взрыве памятника «жертвам сталинских репрессий», итого в сумме – 12 лет,
Александр Герасимов – 11 лет,
Илья Романов – 10 лет,
Александр Смирнов – 8 лет,
Анатолий Плево – 6 лет,
Нина Польская – 4 года с испытательным сроком в 2 года (т.е. условно),
Евгений Семёнов – ограничение свободы 3 года (т.е. условно).
Имущество всех осуждённых, за исключением Польской и Семёнова, принадлежащее им на правах личной собственности, должно быть конфисковано.
Приговор был вызывающе несправедливым и имел своей главной целью «сохранить лицо» СБУ. Судья Владимир Константинович Тополев заявил, что пытки к подследственным не применялись, несмотря на многочисленные факты, документы и рубцы на теле, которые они демонстрировали прямо на суде. Ни одно доказательство, полученное под пыткой, не было исключено из дела.
Исключительно на основании показаний Плево получил свой срок Романов за якобы совершённый им взрыв урны возле Киевского управления СБУ. Не было ни свидетелей, ни вещественных доказательств, в других акциях он не участвовал. Сам Романов отказался от своих первоначальных показаний, данных под пыткой. Смирнов тоже не участвовал в экспроприациях и лишь возил по указанию Плево газеты. Плево сам его и «завалил».
Полностью на показаниях Алексеева строился эпизод о том, что Зинченко поджёг шикарный джип. Также не было предъявлено ни свидетелей, ни вещественных доказательств.
В тюрьме обвиняемые провели две голодовки, в которых участвовал и Семёнов, за которым, по существу, не «висело» ничего. Последняя голодовка с требованием «справедливого суда и наказания виновных в наших пытках» продолжалась 21 день.
Зинченко создал в тюрьме комсомольскую организацию из четырнадцати человек, за что подвергался жестоким репрессиям со стороны тюремного руководства. Интересно, что Одесский обком партии постоянно сетовал на «пассивность» молодёжи и её нежелание участвовать в левом движении.
Илья Романов так прокомментировал окончание процесса: «Украинская Фемида не имеет ничего общего с правосудием. Если бы мы все сотрудничали со следствием, то получили бы, по крайней мере, наполовину меньше. Обязательно расскажите про роль Плево и Алексеева, наших «певцов свободы». Они неоднократно давали показания против нас всех. А вот к освобождённым условно Польской и Семёнову у нас претензий нет, мы все рады за них».
В поддержку наших политзаключённых были проведены пикеты возле дипломатических представительств Украины в Афинах (Компартия Греции), в Нью-Йорке и Лос-Анжелесе (Компартия США), хотя, вероятно, этот список далеко не полный. Американские коммунисты заявили: «Мы сумели провести эти акции, несмотря на серию арестов, проведённых властями США после наших протестов против войны в Ираке».
Англоязычный Интернет полон информации об одесском «пыточном деле» № 144.Материалы о применении пыток к политзаключённым по делу № 144 приняты к рассмотрению в соответствующей комиссии ООН. Бывший генеральный прокурор США Рамсей Кларк в своём обращении к властям Украины намекнул на возможность применения санкций по отношению к Украине, если её руководство не примет рекомендации международных организаций по освобождению из-под стражи политзаключённых, осуждённых на основании показаний, выбитых под пытками, и не предложит им материальной компенсации.
Российское же консульство в Одессе, главная задача которого состоит в защите российских граждан на Украине, в лице консула-советника Антипенко Владимира Анатольевича, в нарушение своих обязанностей, продолжает сохранять молчание по поводу упорного отказа украинских властей признать факты применения пыток к российским гражданам и покарать виновных в этом.
Михаил Кириленко
-
6. ОДЕССКОЕ ДЕЛО
Обращение политзаключённого А. Яковенко
Уважаемые члены правозащитных организаций, члены всех оппозиционных партий, граждане Украины!
Я обращаюсь к вас потому, что считаю своим долгом донести правду о том, в каком государстве мы живём.
Я коммунист. Начиная активную борьбу с несправедливостью и беззаконием в Украине, я знал, что режим способен пойти на любое преступление и подлость, лишь бы продлить своё существование. Убийства оппозиционных журналистов – это лишь вершина того страшного айсберга, которое имеет название «украинская демократия».
Попав в декабре 2002 года по лживому, сфабрикованному обвинению, я своими глазами увидел весь тот ужас и опасность, которые грозят народу Украины. Эта опасность вытекает из той удручающей действительности, которую создал режим своему народу. Инфляция, безработица, тотальное подорожание всех товаров и услуг неизбежно ведут к социальному взрыву. Понимая необратимость процессов, происходящих в обществе, режим делает всё возможное, чтобы себя обезопасить. Я говорю о карательных органах Украины. Пытки, издевательства, унижения стали неотъемлемой частью борьбы правоохранительных органов против народа. Судебный процесс над одесскими комсомольцами вскрыл всю преступную сущность режима. Подсудимые Данилов И., Алексеев О., Польская Н., Бердюгин С., Семёнов Е., Смирнов А., были подвергнуты избиениям и пыткам. Данилов И. был при смерти, Алексеев О. пытался покончить с собой, вонзив себе в глаз пишущую ручку. Выдержать пытки было выше человеческих сил. Умер Бердюгин С. Его организм не выдержал побоев и издевательств. Все комсомольцы без исключения подвергались моральному и психологическому террору.
Начало судебного процесса не остановило беззаконие. Подтвердились всем известные факты, что украинское правосудие является одним из главных рычагов государственной карательной системы.
В ход идут все способы. Проходящих по делу комсомольцев 10.03.2004 конвой держит три часа в спецавтомобиле, в ящиках 70 см х 70 см, причём по два человека в каждом. 15 апреля 2004 г. подсудимых держат 5 часов в каменных мешках без еды и воды, а потом приводят на судебное заседание. 15 марта 2004 г. свидетелей из Каховки привозит на своей машине сотрудник СБУ, участвовавший в задержании Романова И. 16 апреля 2004 г. свидетеля Конона А. привозит на судебное заседание сотрудник СБУ Кулаков О., являющийся надзирателем оппозиционного движения в Одессе. Было ли давление на свидетелей со стороны охранки? Я думаю, комментарии излишни. Подсудимую Польскую Н. вынуждают давать «нужные» показания, запугивая тем, что возьмут её под стражу.
Судья Тополев В.К. не обращает на эти вопиющие нарушения никакого внимания. Более того, он отказывается принимать заявления от подсудимых комсомольцев о многочисленных нарушениях прав человека. Судья Тополев В.К. заявляет, что всё это его не интересует и никакого отношения к уголовному делу не имеет.
Подсудимый Смирнов А. несколько раз ходатайствует о замене адвоката – судья не удовлетворяет просьбу подсудимого. Я ходатайствую о вызове свидетеля от защиты – результатов никаких. Зато по первой же просьбе прокурора и одного из адвокатов удаляется из зала представитель оппозиционной прессы – академик Тепляков. Подобных фактов великое множество…. Судья выполняет политический заказ, нарушая Конституцию, статьи Всеобщей Декларации прав человека и Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
Ясно одно. Демократия, правосудие, законность в Украине – пустой звук. Налицо все признаки фашистско-полицейской хунты.
Я обращаюсь к вам и прошу о помощи. Только общественность может предотвратить преступление, которое совершает полицейский режим против людей, посмевших вступить в борьбу с государственным беззаконием и произволом в Украине.
Политический заключённый А. Яковенко
Одесский следственный изолятор – 21
07.05.2004
-
7. ЛИСТОВКИ, РЕЗОЛЮЦИИ РАЗЛИЧНЫХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4130/54835962.86/0_117202_c1d51343_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4116/54835962.86/0_117203_544af250_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6424/54835962.86/0_117204_92b1d9b1_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4119/54835962.86/0_117205_ea41aba9_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/5647/54835962.86/0_117206_8f9c7616_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/4119/54835962.86/0_117207_8f5f90b6_XL.jpg)
(http://img-fotki.yandex.ru/get/6701/54835962.86/0_117208_a7070f3b_XL)
-
РЕЗОЛЮЦИЯ УЧАСТНИКОВ МОСКОВСКОГО ФОРУМА СОЦИАЛЬНЫХ ИНИЦИАТИВ (05.06.04 г.)
«Уголовное дело № 144 как пример антигуманной политической провокации, основанной на полученных под пытками «признательных» показаниях и сознательной фальсификации «объективных» доказательств»
Мы, участники Московского форума социальных инициатив, выражаем свою обеспокоенность авторитарной антигуманной ориентацией правоохранительных органов постсоветских государств, ярким примером которой служит продолжающийся уже более восьми месяцев суд по делу интернациональной организации «коммунистов-революционеров» во главе с секретарём Одесского обкома ЛКСМУ А.О. Яковенко.
По уголовному делу № 144, рассматриваемому в Одесском апелляционном суде с сентября 2003 г. первоначально проходило 11 обвиняемых: граждане Украины члены ЛКСМУ и КПУ О.Н. Алексеев, С.С. Бердюгин, А.В. Герасимов, Б.Л. Зинченко, А.О. Яковенко; граждане России – активисты «Трудовой России» И.В. Данилов, А.И. Плево, А.В. Смирнов; гражданин России член троцкистской Революционной рабочей партии И.Э. Романов; проживавший в Приднестровской Молдавской Республике гражданин СССР член партии народовластия Е.В. Семёнов; гражданка Украины беспартийная Н.Б. Польская.
В ноябре 2003 г. число обвиняемых уменьшилось в результате смерти 20-летнего украинского комсомольца С.С. Бердюгина, доказавшей факт применения пыток по отношению к подсудимым по делу № 144.
В ходе судебного процесса по этому широко разрекламированному украинскими спецслужбами делу о международном терроризме (в следственную группу по делу № 144 с целью получения опыта практического участия в объявленной президентом США Д. Бушем «войны с международным терроризмом было откомандировано более 30 следователей СБУ из всех областей Украины) постоянно выявляются многочисленные нарушения прав человека, систематически совершавшиеся сотрудниками правоохранительных органов Украины.
Документально подтверждено использование пыток для получения от обвиняемых «признательных» показаний в несовершённых ими преступлениях для сознательной фальсификации дела № 144.
Ещё до начала судебных заседаний стало известно о систематических пытках арестованных во время предварительного следствия, в том числе непосредственно на допросах. Пытали всех, но самым жестоким пыткам, поставившим под угрозу жизнь, в тот период был подвергнут гражданин РФ И.В. Данилов (благодаря добросовестности и решительности его адвоката О.Н. Соколенко факт пыток Данилова был задокументирован и его жизнь спасена). Следует также выделить пытки несовершеннолетней Н.Б. Польской и подтверждаемое доказательствами изощрённое психологическое издевательство над О.Н. Алексеевым.
Постоянно нарушались права обвиняемых на защиту (допросы без защитника даже когда подозреваемый требует его присутствия; несообщение обвиняемым, в чём конкретно их подозревают; игнорирование права на отказ от дачи показаний и т.д.). Имели место и другие процессуальные нарушения: недобросовестное проведение опознаний обвиняемых и вещественных доказательств, подгонка результатов следственных действий под заранее сформулированную версию и т.д. Отдельного упоминания заслуживает неполнота и прямая фальсификация некоторых протоколов. И это при том, что обвинение построено в первую очередь на крайне сомнительных «явках с повинной», «объяснениях», «признательных показаниях» самих обвиняемых, полученных под пытками с очевидным нарушением процессуальных норм!
Следственной группой СБУ скрыты материалы уголовного дела о разбойном нападении и убийстве продавщицы магазина «Филин» в конце декабря 2001 г., которое было уже передано в суд, но в феврале 2003 г. неофициально (!) отозвано из него в связи с решением следственной группы во главе с первым заместителем начальника Следственного управления СБУ Н.М. Герасименко обвинить в этом уже раскрытом преступлении членов ЛКСМУ А.О. Яковенко, О.Н. Алексеева, А.В. Герасимова, Б.Л. Зинченко.
Решением суда под председательством В.К. Тополева на его первом заседании 24 сентября 2003 г. зафиксирован отказ на ознакомление подсудимых с материалами дела в целом.
Рассмотрение в Одесском Апелляционном суде уголовного дела № 144 выявило в материалах предварительного следствия такое количество логических несостыковок, процессуальных нарушений и прямых фальсификаций, которое исключало возможность рассмотрения его в судебном заседании по существу и по закону требовало от суда принятия решения об исключении применения доказательств, добытых с нарушением закона и прав подсудимых.
Принятие такого решения должно повлечь за собой пересмотр уголовного дела международной «леворадикальной террористической группы» с фактическим признанием его политической провокацией Службы безопасности Украины, попытавшейся прямыми фальсификациями юридически приравнять социалистическую идеологию и советский патриотизм к «международному терроризму» с целью дискредитации левого крыла украинской оппозиции и провоцирования конфликта Украины с Россией, за союз между которыми выступают коммунисты Украины и России.
Стремление украинских «правоохранительных» органов любыми средствами не допустить такого судебного решения и сделало для них необходимыми демонстративные пытки обвиняемых комсомольцев во время судебного процесса (например, подсудимого Б.Л.Зинченко били прямо в здании суда) с целью не допустить их отказа от показаний, выбитых во время предварительного следствия. Ставшая следствием этой новой волны пыток смерть 20-летнего С.С. Бердюгина в свою очередь была использована для запугивания остальных обвиняемых.
Такая технология фабрикации уголовных дел откровенно провоцирует рост экстремистских настроений среди оппозиционного актива и обывателей как ни Украине, так и на постсоветском пространстве в целом.
Украинские правоохранительные органы (СБУ, прокуратура, Одесский Апелляционный суд) должны соблюдать украинские законы и международные соглашения, которые обязывают их исключить из обвинения все добытые с нарушением процессуальных норм доказательства вины подсудимых и привлечь к ответственности сотрудников СБУ и МВД, виновных в пытках.
На завершившем судебное следствие заседании суда 27 мая шестеро подсудимых (Данилов, Зинченко, Романов, Семёнов, Смирнов, Яковенко), протестуя против предвзятых и беззаконных действий Одесского Апелляционного суда, объявили голодовку, которая после перенесенных ими пыток представляет непосредственную угрозу их жизни.
Мы, участники Московского форума социальных инициатив, одной из основных тем которого является правовое обеспечение гуманистической ориентации общественного развития, поддерживаем требование голодающих политзаключённых, добивающихся справедливого суда, и предлагаем государственным властям Украины и международным организациям выступить в поддержку гуманистической ориентации общественного развития и призываем:
– Президента и Верховную Раду Украины – провести тщательное ознакомление с фактами пыток и других нарушений гражданских прав обвиняемых по делу № 144;
– Генеральную Прокуратуру и Верховный Суд Украины – направить уголовное дело № 144 на дополнительное расследование с целью исключения из него доказательств, добытых с нарушением закона и прав подсудимых;
– Верховного комиссара ООН по Правам человека и Специального Докладчика ООН по Правам человека – провести расследование о нарушениях прав человека в деле «коммунистов-революционеров» в рамках своих полномочий.
12-13 июня в г. Воронеже состоялся Социальный Форум Черноземья, организованный Общероссийским движением в поддержку социальных инициатив «Альтернативы» совместно с Молодёжным Правозащитным Движением. На нём было принято Обращение к властям Украины в защиту прав политзаключённых-коммунистов, проходящих по одесскому делу интернациональной организации «коммунистов-революционеров».
-
ОБРАЩЕНИЕ УЧАСТНИКОВ СОЦИАЛЬНОГО ФОРУМА ЧЕРНОЗЕМЬЯ
к представителям власти и правоохранительных органов Украины
Мы, участники Социального Форума Черноземья, который состоялся в г. Воронеже (РФ) 12 и 13 июня 2004 г. обеспокоены ситуацией, сложившейся вокруг рассмотрения уголовного дела № 144 интернациональной организации «коммунистов-революционеров» во главе с секретарём Одесского обкома ЛКСМУ А. Яковенко, рассматриваемому в Одесском апелляционном суде с сентября 2003 г. Первоначально было 11 обвиняемых, среди которых граждане Украины (О.А. Алексеев, С.С. Бердюгин, А.В. Герасимов, Б.Л. Зинченко, А.О. Яковенко – члены ЛКСМУ и КПУ, Н.Б. Польская – беспартийная), России (И.В. Данилов, А.И. Плево, А.В. Смирнов – «Трудовая Россия», И.Э. Романов – РРП) и жителя Приднестровской Молдавской республики (Е.В. Семёнов – «Партия народовластия»). На завершившем судебное следствие заседании суда 27 мая шестеро подсудимых (Данилов, Зинченко, Романов, Семёнов, Смирнов, Яковенко), протестуя против предвзятых и беззаконных действий Одесского апелляционного суда, объявили голодовку, которая после перенесённых ими пыток представляет угрозу для жизни.
Ещё до начала заседаний стало известно о систематических пытках арестованных во время предварительного следствия, в том числе на допросах. Факт пыток гражданина РФ И.В. Данилова был документально зафиксирован. Один из обвиняемых – 20-летний украинский комсомолец С.С. Бердюгин – погиб в ноябре 2003 г.
Постоянно нарушались права обвиняемых на защиту: проводятся допросы без защитника, даже когда подозреваемые требуют его присутствия; обвиняемым не сообщается, в чём конкретно их обвиняют. Игнорируется право обвиняемых на отказ от дачи показаний. Имели место и другие процессуальные нарушения: недобросовестное проведение опознания, исследования вещественных доказательств.
Мы, нижеподписавшиеся, призываем украинские правоохранительные органы (прокуратуру, Одесский апелляционный суд, СБУ) соблюдать украинские законы и международные соглашения, которые обязывают изъять из дела все добытые с нарушением процессуальных норм доказательства и привлечь к ответственности сотрудников СБУ и МВД, виновных в пытках.
Мы призываем Президента и Верховную Раду Украины провести тщательное ознакомление с фактами пыток и других нарушений гражданских прав обвиняемых по делу № 144. Мы просим Генеральную Прокуратуру и Верховный Суд Украины направить уголовное дело № 144 на дополнительное расследование с целью исключения из него доказательств, добытых с нарушением закона.
13.06. 2004 г.
(подписи)
Проект
Резолюция съезда КП РФ
«О ДЕЙСТВИЯХ В ЗАЩИТУ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫХ-КОММУНИСТОВ ИЗ РОСИИ, УКРАИНЫ И МОЛДАВИИ, НАХОДЯЩИХСЯ ПОД СУДОМ В ОДЕССЕ»
Съезд КП РФ выражает глубокое возмущение расправой над одиннадцатью российскими и украинскими молодыми коммунистами и советскими патриотами, выступившими против капитализма и за возрождение Советского Союза и за это привлечёнными к уголовной ответственности по сфабрикованному делу о «терроризме», «бандитизме», «убийстве» и «попытке свержения конституционного строя Украины»: О.Н. Алексеевым, С.С. Бердюгиным (умер от пыток), А.В. Герасимовым, Б.Л. Зинченко, И.В. Даниловым, А.И. Плево, Н.Б. Польской, И.Э. Романовым, Е.В. Семёновым, А.В. Смирновым, А.О. Яковенко.
Документально подтверждено использование пыток для получения от обвиняемых «признательных» показаний в несовершённых ими преступлениях для фальсификации материалов дела № 144. Длящийся девять месяцев судебный процесс является примером беспрецедентного судебного произвола в отношении всех подсудимых, проходящих по этому делу, ярким примером которого является смерть одного из них, двадцатилетнего Сергея Бердюгина, скончавшегося 1 ноября 2003 года от последствий пыток. Оставшиеся в живых политзаключённые коммунисты дважды объявляли трёхнедельные голодовки в знак протеста против пристрастных и противозаконных действий коллегии этого суда под председательством В.К. Тополева, систематически не удовлетворявшего их абсолютно законные ходатайства и отказывавшегося исключить из материалов дела показания, добытые под пытками. Сроки лишения свободы, запрошенные государственным обвинителем для молодых коммунистов, огромны: от 5 до 15 лет, в сумме – 104 года. На этом политическом процессе репрессивные органы Украины отрабатывают методы подавления коммунистического движения и любого сопротивления антинародному режиму в странах СНГ. В дни, когда идёт съезд, в Одесском апелляционном суде выносится приговор нашим товарищам. Каждый коммунист не должен остаться равнодушным к их судьбе и обязан принять участие в борьбе за их освобождение.
На основании вышеизложенного СЪЕЗД КП РФ ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Всем региональным организациям КП РФ провести в кратчайшие сроки:
а) пикетирование представительств Украины в тех городах Российской Федерации, где они имеются (при их отсутствии – представительств украинских компаний) с вручением представителям Украины требований пикета, приглашать на пикет средства массовой информации;
б) митинги протеста против пыток политзаключённых коммунистов и комсомольцев, против произвола, творимого украинскими правоохранительными органами. Принятые на митингах резолюции с требованиями справедливого суда и наказания сотрудников правоохранительных органов Украины, пытавших комсомольцев во время следствия и суда, направить факсом или по e-mail в следующие адреса:
ПРОКУРАТУРА ОДЕССКОЙ ОБЛАСТИ: 65026, Украина, Одесса, ул. Пушкинская, 3. Факс: 8-10-(380482) 37-14-64 и 24-45-25. Тел.: 8-10-(380482) 22-05-18. Прокурор области – Косюта Михаил Васильевич.
ОДЕССКИЙ АПЕЛЛЯЦИОННЫЙ СУД: 65078, Украина, Одесса, ул. Гайдара, 24а. Факс: 8-10-(380482) 49-25-53. E-mail: inbox@oda.court.gov.ua. Председатель суда – Луняченко Анатолий Васильевич.
ГЕНЕРАЛЬНАЯ ПРОКУРАТУРА УКРАИНЫ: 01601, Украина, МСП, Киев-11, ул. Ризницкая, 13/15. Факс: 8-10-(38044) 290-26-03. Тел.: 8-10-(38044) 291-27-01.
ВЕРХОВНЫЙ СУД УКРАИНЫ: 01024, Украина, Киев-024, ул. П. Орлика, 4. Факс: 8-10-(38044) 253-03-14. Тел.: 8-10-(38044) 226-23-04.
E-mail: supcourt@scourt.gov.ua. Председатель суда – Маляренко Василий Тимофеевич.
КАБИНЕТ МИНИСТРОВ УКРАИНЫ: 01008, Киев-8, ул. Грушевского, 12/2. Янукович Виктор Фёдорович. Факс: 8-10-(38044) 293-21-71. Тел.: 8-10-(38044) 226-32-63 и 293-16-63. E-mail: portal@kmu.gov.ua.
ВЕРХОВНАЯ РАДА УКРАИНЫ: 01008, Киев-8, ул. Грушевского, 5. Литвин Владимир Михайлович. Факс: 8-10-(38044) 253-06-53. Тел.: 8-10-(38044) 254-08-90
Копии писем протеста направить в ЦК КП РФ.
2. ЦК КП РФ обратиться ко всем братским коммунистическим партиям мира
с просьбой срочно организовать пикетирование посольств Украины в их
странах в защиту политзаключённых, проходящих по «одесскому делу».
3. ЦК КП РФ обратиться в Совет СКП-КПСС с предложением принять
участие в перечисленных выше мероприятиях.
ПРАВА ЧЕЛОВЕКА – НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БУРЖУЕВ!
НЕ ДОПУСТИМ РАСПРАВЫ НАД КОМСОМОЛЬЦАМИ!
НЕТ – ПОЛИЦЕЙСКОМУ ПРОИЗВОЛУ!
Москва, «___» июля 2004 г.
РЕЗОЛЮЦИЯ МИТИНГА 12.06.04
О ПОДДЕРЖКЕ ТРЕБОВАНИЯ СПРАВЕДЛИВОГО СУДА, ВЫДВИНУТОГО ГОЛОДАЮЩИМИ В ОДЕССЕ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁННЫМИ-КОММУНИСТАМИ ИЗ РОССИИ, УКРАИНЫ И МОЛДАВИИ.
27 мая на завершившем судебное следствие заседании Одесского Апелляционного суда семеро подсудимых по делу интернациональной организации «коммунистов-революционеров» – А.В. Герасимов, И.В. Данилов, Б.Л. Зинченко, И.Э. Романов, Е.В. Семёнов, А.В. Смирнов, А.О. Яковенко, – ведших открытую политическую борьбу за возрождение Советского Союза и обвинённых за это в «создании леворадикальной террористической группы», «попытке насильственного свержения конституционного строя», «бандитизме» и «убийстве», объявили голодовку в знак протеста против пристрастных и противозаконных действий коллегии этого суда под председательством В.К. Тополева, систематически не удовлетворявшего их абсолютно законные ходатайства.
Длящийся девятый месяц открытый судебный процесс доказал, что коллегия Одесского Апелляционного суда под председательством судьи В.К. Тополева ведёт процесс предвзято. Решением суда под председательством В.К. Тополева на его первом заседании зафиксирован отказ на ознакомление подсудимых с материалами дела в целом. В ходе судебного следствия суд активно мешал попыткам подсудимых и их адвокатов проверить предъявленные прокуратурой обвинения, уклоняясь от удовлетворения совершенно бесспорных ходатайств подсудимых и их адвокатов как различными процедурными уловками (например, суд вообще уклонился от формального рассмотрения ходатайства адвоката Н.К. Демиденко от 17.10.03 «Об исследовании и устранении допущенных органами досудебного следствия нарушений прав обвиняемых на защиту и других норм уголовного процесса в деле № 144»), так и прямолинейно-незаконным отказом удовлетворить их ходатайства (например, ходатайства Е. Семёнова о замене адвоката!).
Происходящий судебный произвол призван компенсировать откровенную слабость доказательной базы обвинений в политическом процессе, на котором репрессивные органы Украины отрабатывают подавление коммунистического движения и сопротивления антинародному режиму. В ходе судебного процесса по этому широко разрекламированному украинскими спецслужбами делу о международном терроризме (в следственную группу по делу № 144 с целью получения опыта практического участия в объявленной президентом США Д. Бушем «войны с международным терроризмом» было откомандировано более 30 следователей СБУ из всех областей Украины) постоянно выявляются многочисленные нарушения прав человека, систематически совершавшиеся сотрудниками правоохранительных органов Украины.
Документально подтверждено использование пыток для получения от обвиняемых «признательных» показаний в несовершённых ими преступлениях для сознательной фальсификации дела № 144.
Ещё до начала судебных заседаний стало известно о систематических пытках арестованных во время предварительного следствия, в том числе непосредственно на допросах. Пытали всех, но самым жестоким пыткам, поставившим под угрозу жизнь, в тот период был подвергнут гражданин РФ И.В. Данилов (благодаря добросовестности и решительности его адвоката О.Н. Соколенко факт пыток Данилова был задокументирован и его жизнь спасена). Следует также выделить пытки несовершеннолетней Н.Б. Польской и подтверждаемое косвенными доказательствами изощрённое психологическое издевательство над О.Н. Алексеевым.
Постоянно нарушались права обвиняемых на защиту (допросы без защитника даже когда подозреваемый требует его присутствия; несообщение обвиняемым, в чём конкретно их подозревают; игнорирование права на отказ от дачи показаний и т.д.). Имели место и другие процессуальные нарушения: недобросовестное проведение опознаний обвиняемых и вещественных доказательств, подгонка результатов следственных действий под заранее сформулированную версию и т.д. Отдельного упоминания заслуживает неполнота и прямая фальсификация некоторых протоколов. И это при том, что обвинение построено в первую очередь на крайне сомнительных «явках с повинной», «объяснениях», «признательных показаниях» самих обвиняемых, полученных под пытками с очевидным нарушением процессуальных норм!
Следственной группой СБУ скрыты материалы уголовного дела о разбойном нападении и убийстве продавщицы магазина «Филин» в конце декабря 2001 г., которое было уже передано в суд, но в феврале 2003 г. неофициально (!) отозвано из него в связи с решением следственной группы во главе с первым заместителем начальника Следственного управления СБУ Н.М. Герасименко обвинить в этом уже раскрытом преступлении членов ЛКСМУ А.О. Яковенко, О.Н. Алексеева, А.В. Герасимова, Б.Л. Зинченко.
Т.е. рассмотрение в Одесском Апелляционном суде уголовного дела № 144, несмотря на противодействие судейской коллегии уже выявило в материалах предварительного следствия такое количество логических несостыковок, процессуальных нарушений и прямых фальсификаций, которое исключало возможность рассмотрения его в судебном заседании по существу и по закону требует от суда принятия решения об исключении применения доказательств, добытых с нарушением закона и прав подсудимых.
Принятие такого решения должно повлечь за собой пересмотр уголовного дела международной «леворадикальной террористической группы» с фактическим признанием его политической провокацией Службы безопасности Украины, попытавшейся прямыми фальсификациями юридически приравнять социалистическую идеологию и советский патриотизм к «международному терроризму» с целью дискредитации левого крыла украинской оппозиции и провоцирования конфликта Украины с Россией, за союз между которыми выступают коммунисты Украины и России.
Стремление украинских «правоохранительных» органов любыми средствами не допустить такого судебного решения и сделало для них необходимыми демонстративные пытки обвиняемых комсомольцев во время судебного процесса (например, подсудимого А. Смирнова били прямо в здании суда) с целью не допустить их отказа от показаний, выбитых во время предварительного следствия. Ставшая следствием этой новой волны пыток смерть 20-летнего С.С. Бердюгина в свою очередь была использована для запугивания остальных обвиняемых.
Такая технология фабрикации уголовных дел откровенно провоцирует рост экстремистских настроений среди оппозиционного актива и обывателей как ни Украине, так и на постсоветском пространстве в целом.
Украинские правоохранительные органы (СБУ, прокуратура, Одесский Апелляционный суд) должны соблюдать украинские законы и международные соглашения, которые обязывают их исключить из обвинения все добытые с нарушением процессуальных норм доказательства вины подсудимых и привлечь к ответственности сотрудников СБУ и МВД, виновных в пытках.
Очевидно, что на данный момент у политзаключённых-коммунистов, проходящих по делу № 144, не осталось иного способа добиться справедливого суда, кроме голодовки. Поводом к её объявлению на судебном заседании 27.05.04 стал очередной отказ суда удовлетворить законные требования подсудимых (например, ходатайство И. Романова о вызове в суд понятых в качестве свидетелей).
Длящаяся более двух недель голодовка создала непосредственную угрозу жизни ослабленных многомесячными пытками советских патриотов. Серьёзность положения осознаёт и администрация ОСИ-21, направившая 07.06.04 судье В.К. Тополеву специальное письмо, в котором подчёркивает, что голодающие протестуют не против условий содержания, а против действий суда. Этим письмом тюремная администрация демонстративно перекладывает ответственность за жизнь голодающих подсудимых на суд!
Требуются немедленные действия, направленные на сохранение жизни подсудимых и реализации их права на беспристрастное и законное правосудие.
Одесский Апелляционный суд должен немедленно удовлетворить все законные ходатайства подсудимых по делу № 144 и проверить в судебном порядке законность, справедливость и обоснованность выдвинутых против них обвинений!
Мы просим немедленно в срочном порядке: Президента и Верховную Раду Украины – провести тщательное ознакомление с фактами пыток и других нарушений гражданских прав обвиняемых по делу № 144; Генеральную Прокуратуру и Верховный Суд Украины – направить дело № 144 на дополнительное расследование с целью исключения из него доказательств, добытых с нарушением закона и прав подсудимых;
– Президента и Государственную Думу РФ – обратиться к властям Украины с аналогичным представлениями по официальным каналам;
– Верховного Комиссара ООН по правам человека и Специального Докладчика ООН по правам человека – провести расследование о нарушениях прав человека в деле «коммунистов-революционеров» в рамках своих полномочий.
Мы призываем левые, демократические, антиглобалистские и правозащитные организации России, Украины и всего мира активно поддержать эти требования, организовывать пикетирования посольств Украины в своих странах и направлять факсы и телеграммы протеста украинским властям!
-
IV. РЕВОЛЮЦИОННАЯ ПОЭЗИЯ
Жребий
Тюремные нары. Похлёбка-баланда.
Свет лампочки тусклой с утра до утра.
Три шага вперёд, поворот и обратно.
Три месяца, годы (сегодня, вчера).
С утра и под вечер допросы с пристрастьем,
Где скользкий «следак» дышит дымом в лицо,
Наручники больно сжимают запястья,
Врезается в тело стальное кольцо.
Вы скажете – всё это было когда-то!
Теперь демократия и гуманизм
У нас в Украине. Отвечу: «Ребята ?
У нас в Украине сегодня фашизм».
Я знал их, отважных ребят-комсомольцев ?
Остались они в эти чёрные дни
Верны нашей клятве – с режимом бороться.
И знай – не сломились в застенках они.
Для них неприемлем режим кока-колы,
Порнухи, террора и штатовский кич.
Их цель – прочь изгнать наркострасти из школы,
Не дать превратить города в Брайтон-Бич.
Сердца их открыты и помыслы чисты,
А ты, обыватель, комфорт свой любя,
Борьбе предпочёл скорлупу конформизма,
Но жизнь подневольная ждёт и тебя.
Они, как орлы, чьи обломаны крылья,
А ты – как червяк – на земле под дождём.
Их жребий – остаться в истории былью,
А твой же – растоптанным быть сапогом.
В. Донской
За идею
Памяти комсомольца Сергея Бердюгина
I
Умер юный, умер в пытках
С. Бердюгин
Довели его до смерти
дембандюги
Парню дело пришивали,
как злодею.
А боролся он всего лишь
за идею.
За идею, что досталась
нам от Маркса
Что впитала в кровь свою
рабочих масса.
Ту идею в жизнь провёл
товарищ Ленин.
Жили с ней в СССР
три поколенья.
Суть идеи той страшна
буржуям злобным:
Чтобы не было ни жирных,
ни голодных,
Чтобы каждый человек
был Человеком
И шагал по жизни твёрдо
в ногу с веком.
II
Тут вопрос один встал
об идее:
Почему её боятся
злодеи?
Та идея в мир пришла
к нам от предков,
И в сатрапов, и в панов
била метко.
И вставали на борьбу
за идею
И Спартак, и Пугачёв
и Рылеев.
Наше время вновь зовёт
добровольцев:
«За идею кто готов?»
Комсомольцы!
«Истребить на корню!»
дана команда
И за дело взялась
поганых банда.
Комсомольцев башмаками
топтали,
И под ногти им иголки
вгоняли.
Как тебя замордовали
подлюги,
Будем помнить мы,
Серёжа Бердюгин!
III
Но за парнем – Комсомол,
он вечно молод.
И на знамени его –
Серп и Молот.
И в смысл великих этих слов
вы врубайтесь:
«Пролетарии всех стран,
соединяйтесь!»
Нас, бесправных молодых,
миллионы!
Чётко строимся в ряды
и колонны.
Жизнью жертвовать в борьбе
нам не страшно,
Лишь бы жертва та была
не напрасна.
И вы «злагоды», паны,
не ищите.
Трепещите, палачи,
трепещите!
Революционер
Одесский криминал
Разъярился злобой – звуки засверкали!
«Правопохоронный» дерзкий криминал.
Так в тюрьме одесской молодых пытали –
Мир с времён фашизма зверств таких не знал!
И скончался хлопец – политзаключённый,
Комсомолец смелый – юноша Сергей.
Пытками истерзан, слабый, истощённый
Умер он в больнице на руках врачей.
Умер как преступник, в кандалы закован,
Лишь за то, что с властью этой в спор вступил,
Что не покорился силе он суровой –
Не предал, не струсил, не оговорил.
Нет, не изменил он клятве комсомольца,
Из друзей не выдал он ни одного.
Но теперь Сергея сердце не забьётся,
Только память наша, верь нам, не увянет,
Мы борьбу продолжим за твои мечты.
И когда над миром гром великий грянет
Новых революций, в нём воскреснешь ты!
В. Орлова
Свидетельство по делу № 144
Нетрудно мне предугадать,
Что Украину может ждать,
Когда под хохот сатаны
Нуждой изводят нас паны.
И хоть не нравится то нам,
Мы служим за гроши панам.
Не люди мы для них – рабы.
Нас гонят голодом в гробы.
В Одессе наши пацаны
Зверью в закланье отданы.
Им надоела жизнь скота.
«Свобода всем!» ? вот их мечта!
Они поднялись на борьбу
Народа изменить судьбу.
Но не под силу им одним,
А мы, товарищи, молчим.
Пусть в нищете …
Пусть в темноте …
Пускай за нас рискуют те?
Ведь это скотство, а не жизнь.
Смотри – в окно стучит фашизм!
Стряхни, рабочий, страх и лень,
Борись за завтрашний свой день!
Мы с вами
Мы с вами, ребята! Держитесь!
Судьбою грозной гордитесь!
Вы делали то, что надо,
Во имя желанных дней.
А мы, мечтая о буре,
Сметающей стены тюрем,
Должны из вашего ада
Вас вытащить поскорей!
Ступая по курсу верному,
Вы шли партизан тропой.
Запомним: они первые
Встали в неравный бой!
Душою, совестью, нервами
Не знать нам нельзя:
Их так и зовут – первые,
Кто в руки винтовку взял!
Огненный зов
Где сильный пожар – сам взревёт там набат
Колокола, качаясь, без человека гремят –
Музыка в них жива!
Пока не расплавятся, все творят
Свой дерзновенно поющий ад,
Душу излив дотла …
Медного горла огненный зов
Ясен без слов:
О произволе фашистском крик
Снова возник.
И комсомолец лет двадцати
На боевом пути
Пал, и жестокая весть для нас –
Жуткий приказ.
Кто же откликнется – и вперёд
Ради тебя, народ,
Двинется дальше за ними вслед
В неугасимый свет?
Можно ли смелых бросить в беде?!
Знай: на суде
Будет предавший их заклеймён,
Проклят. Таков закон.
Н. Князева
-
ОГЛАВЛЕНИЕ
I. Попранная справедливость
1. Пыточное «Одесское дело» № 144. ……………………………................2
2. Итак, следствие. Нужно доказать вину обвиняемых? Докажем! ..8
3. «Процесс пошёл» … ………………………………………….......................10
4. Финал, который властью был запланирован. ………………….......... 23
II. Е. Семёнов. Записки политузника. О себе и моих товарищах.
1. Задержание. ……………………………………………………................. 26
2. ИВС. ……………………………………………………………........................ 34
3. Николаевский СИЗО (3.01 – 22.02.2003). ……………………..... 47
4. Особенности украинского национального следствия. ……….. 66
5. Этап на Одессу. «Столыпин». ………………………………............ 81
6. Одесский централ (23.02.2003 – 19.07.2004). ………………... 86
7. Артём. …………………………………………………………........................ 99
8. Доктор. …………………………………………………………...................... 117
9. Депутат. ………………………………………………………....................... 127
10. Сергей. …………………………………………………………................... 136
11. Богдан. …………………………………………………………................... 142
12. Воронежский. …………………………………………………................ 148
13. Саша Герасимов. ……………………………………………................ 150
14. Олег и Нина. ………………………………………………….................. 158
15. «Отец Фёдор». ………………………………………………................. 164
16. Голодовка – оружие спецконтингента. ……………………...... 169
17. Путь домой. ……………………………………………………................. 171
18. Вместо эпилога. ………………………………………………................ 175
III. Хитрости и произвол украинского суда.
1. Справка о нарушениях прав человека, допущенных в процессе предварительного следствия и судебного разбирательства по уголовному делу № 144 (по обвинению «группы Яковенко»).......................................................................178
2. А.О. Яковенко. Хитрости и произвол украинского суда……. ........................................................................193
3. Стенографическая запись заседания Верховного Суда. Киев, 26 июля 2005 г………………………………………...………..199
4. Стенографическая запись судебных заседаний 9.01.2004 г. и 10.01.2004 г………………………………………………………..209
5. Приговор по «пыточному делу». Статья в газете «Рабочий класс»……………………………………………………………...........230
6. Одесское дело. Обращение политзаключённого А. Яковенко.......................................................................233
7. Листовки, резолюции различных общественных организаций......................................................................251
IV. Революционная поэзия. ………………………………………………257