Обсуждаем "шедевры" антирусской антикультуры.

[Антош]

Новый шедевр антисоветского паскудства.

Рецензия на фильм А.Германа «Бумажный солдат"

cprfspb.ru
Т.Краснов

Либералы с удовольствием вымазали грязью весь советский период нашей истории. Не тронутым оставался только космос. Но теперь и эта недоработка исправлена, пишет Т.Герман в рецензии, опубликованной на сайте питерской  городской организации КПРФ.

Скука и уныние – вот впечатления которые производят фильмы А. Германа младшего, одного из плеяды потомственных режиссёров нашего современного кино, констатирует рецензент. 
Скучно смотреть на обесцвеченные тусклые кадры, скучно слушать пустой трёп интеллигенции, никак не относящийся к сюжетам его картин и явно вставленный в фильм только для того, чтобы хоть чем-то заполнить пустоты – иначе бы от фильма осталось меньше половины. Правда, в этих кухонных разговорах нет-нет да проскочит фразочка о чеховских трёх сёстрах, которых Сталин бы непременно сгноил в лагерях или возмущение тем, что «в этой стране» почему-то всё непременно нужно назвать «спутник» - будь то дрель или бритва, или вообще скажут о том, что «Ленин был кровопийца и немецкий шпион». Скучно, уныло и однообразно.

Не стал исключением и новый его фильм «Бумажный солдат». Эта работа, в отличие от предыдущей, получила-таки приз на венецианском фестивале. Задачу свою Герман выполнил. Рассмотрим теперь слагаемые этого успеха.

Для того чтобы потрафить вкусу европейца нужно взять находящегося на грани (если не за гранью) психического расстройства вечно рефлексирующего интеллигента, добавить нездоровые семейные отношения и рассказать эту историю на мрачном фоне тоталитарного режима. Герман для этой цели выбрал неожиданную тему – ещё никто и никогда не плевал в советскую космонавтику и не живописал ужасов, через которые страшный советский режим пропускал будущих покорителей космоса. Тема благодатная, что и говорить. Однако идея – это одно. А вот с исполнением у режиссёра вышло туговато.

Надрывно кашляющие в беспросветно-серой казахской степи звероподобные солдаты и офицеры, вечно больные доктора, торгаши в серых шинелях, продающие ванны (непонятно только для чего – ведь судя по фильму ни о каких водопроводах в убогих деревянных бараках, в которых жили покорители космоса, и речи идти не может), а также спекулянты в штатском, торгующие чем угодно из-под полы чуть ли не прямо на космодроме. Разруха, хибары, общая нищета и убожество и всеобъемлющий непрерывный рвущий лёгкие кашель – вот обычная советская действительность по Герману. Кашель – вообще отдельный разговор. Из фильма в фильм кочуют у Германа две вещи: кашель и Чулпан Хаматова. Чулпан Хаматова и кашель. Видимо, это и есть две составляющие «фирменного почерка» режиссёра. Все остальные особенности фильмов Германа: нудная затянутость, никудышный звукоряд, обязательное наличие постельных сцен и мучительно долгие неподвижные планы, на которых то убогие бараки, то играющий в одиночестве ребёнок  - это общая беда всех плохих режиссёров, а вовсе не специфика одного лишь Германа.

И естественно лагеря.
Лагеря – это сквозная тема в фильме. Каждые пять минут упоминается о том, что кто-то в этих лагерях погиб. Естественно, что и главный герой, работающий врачом на Байконуре, сам из семьи репрессированных. Особенно интересен ни к селу, ни к городу вставленный в фильм эпизод, в котором жена главного героя посещает проездом лагерь для «жён врагов народа». И именно в тот момент, когда его последние обитатели выселяются советскими солдатами. Кроме выселения на все четыре стороны одиноких старух, доживающих  лагере последние дни, солдаты сжигают из огнемётов бараки и с удовольствием отстреливают собак. Командуют ими явно патологические типы: сержант и капитан. Вот оно мрачное сталинское наследие! Вот только как-то не приходит никому в голову вопрос, почему это дети врагов народа не только получили образование (это как раз неудивительно, в советское время дети преступников могли стать полноценными гражданами, и становились ими намного чаще, чем сейчас) и теперь не где-нибудь, а на Байконуре, в «святая-святых» - на самом по вполне понятным причинам засекречено объекте. Странно, не так ли?

Добавим к этому постоянно не работающую технику, пострадавших от проклятого советского режима ссыльных и их потомков, встречающихся на каждом шагу, казахов, торгующих портретами Сталина (миллионы людей погубил, а сам улыбается, - говорит главный герой), мечтающих об устрицах Гагарина с Титовым. И даже бассейн, в котором упражняются космонавты – и тот построен в… разрушенной церкви. Как будто не было у советской власти возможности построить для космонавтики – гордости Страны Советов – ни нормальной тренировочной базы, ни космогородка.

У Германа космонавты горят заживо в барокамерах и бегают по колено в грязи на тренировках. Естественно, все они, кроме явно безумного Гагарина, понимают, что шансов выжить совсем немного: людоедское правительство Страны Советов плевать хотело на их жизнь, а потому риск при полёте в космос был просто запредельным. И вот среди бараков и пейзажей, вызывающий в памяти фильм кин-дза-дза, в грязи и убожестве с помощью «лома и такой-то матери» происходит  фильме первый запуск человека в космос. Как будто не нужны для этого сотни лабораторий, суперсовременное оборудование, квалифицированные специалисты, дома в которых они живут, школы, детские сады для их детей, клубы, кинотеатры… Естественно, на самом деле всё это было. Вся необходимая инфраструктура для запуска человека в космос была построена – не из барака же запускать в космос ракету, в самом деле!

Впрочем, европейскому зрителю думать не полагается. Ему полагается внимать тому, что ему показывают и верить в любые сказки, лишь бы их преподносили под соусом из борьбы с тоталитаризмом пополам с описанием духовного мира полушизодного индивидуалиста. Уж чем-чем, а этим соусом «Бумажный солдат» просто пропитан насквозь. А потому не замечают европейцы, что им подсунули очередную развесистую клюкву. Только вместо медведя с балалайкой в роли клюквы – убогие бараки и тоталитарные ужасы. Впрочем, эта клюква о России для европейца по нынешним временам куда привычнее и вкуснее.

Большую помощь в получении картиной призов, видимо оказал и исполнитель главной роли – грузинский актёр, удивительно внешне напоминающий Саакашвили. На фоне недавней войны с Грузией этот фактор должен был вызвать симпатии венецианского жюри. Тут европейцу сразу же тема гордого маленького грузинского народа, угнетаемого безжалостным северным соседом, приходит на ум.

Ну, а советскому человеку на ум приходит один единственный вопрос: чтобы все эти потомственные горе-режиссёры делали без советской власти и лично тов. Сталина? На кого бы тогда лили грязь и за что бы им давали призы на зарубежных фестивалях? Выражаясь более образно: что бы ели вши, если бы остались без того, на ком паразитируют?

Как и подобает всякой антисоветской агитке, эта лента снята при поддержке Федерального агентства по культуре и кинематографии РФ – то есть ведомства гр-на Швыдкого, почившего в бозе в прошлом году. К тому, что это ведомство выделяло деньги в самом лучшем случае на откровенную халтуру (как в случае с «новыми русскими мультфильмами»), а то и на явно заказные пасквили на Советскую власть ("парк советского периода"), все уже давно привыкли. И даже то, что святой для всех советских людей, которые помнят 12 апреля 1961 года, день без зазрения совести использован режиссёром для создания очередного пасквиля на свою собственную страну – совсем не странно.

 Естественно, что европейские общечеловеки такими вопросами терзаться не стали. Они запросто дали фильму с ужасающе бездарной режиссурой приз именно за самую лучшую режиссуру. Лишь бы фильм был правильным с идеологической точки зрения. Видимо, теперь в Венеции дают в качестве призов не просто львов, а Львов Давыдовичей.


13 февраля 2009 года 00:04

[MALIK54]

а герман бедолага как выжил?общеизвестно-кровавая гебня расстреляла 200млн.невинных ,столько же -виноватых.
вывод простой:родители германа участвовали в репрессиях

[Ладога]

"Они" не в состоянии создавать..на что "они" способны,так это только на глумление, ёрничание и создание перевёртышей...
Пора прекратить "потреблять" чужеродное "творчество".....

Не слушать их, не верить им..не учиться у них, не лечиться у них....и уж тем более не "восторгаться" этим ПСЕВДоИСКУССТВОМ....ВСЁ ЭТО ЛОЖЬ И ПРОФАНАЦИЯ....

[Ладога]

Рецензия на мульт про Алёшу Поповича
 ::) :o ;Dhttp://testmodule-01.livejournal.com/2696.html

Алёша Попович и Тугарин Змей. Рецензия.

Посмотрел недавно это творение...
Времени, к сожалению, достаточно много прошло с момента выпуска, но тем не менее - рецензия.

Нарисован мультфильм, конечно же, более небрежно, чем "Князь Владимир".
Техническое исполнение примерно такое же, как и в "Добрыне Никитиче".
Мультфильм претендует на статус "смешной" на все 90%.



Теперь о главных героях мультика.

1) Алеша Попович - вырисован вполне, как мы это теперь уже понимаем, по-русски. Это и есть наивный, простоватый, дубина-инфантил. Честный и прямолинейный, предлагает отведать "богатырскую силушку". Туповат, но по-доброму. По-смешному, как сказали бы приколисты. Он приколен и он неудачник. Меч разваливается у него на части. Он постоянно бьет своего деда-тень Тихона (образ которого вы наверняка почти сразу же забудете, разве что промелькнет какое-то отягощающее и печальное впечатление чего-то серого и глубоко системного...) Дела Алеши в первые 70% времени мультика оказываются сытым, веселым и безсмысленным разрушением... В конце мультфильма он замечен в сумбурно-невнятном бою против Тугарина-Змея. Но об этом я напишу отдельно...

2) Конь Юлий. Контрастный образ и вызывает странные дерганые чуства. Ну да, ага, и при этом конь приколен. Мне это говорили не раз. Он также хитер, но почти по-доброму. Он коварен, но не до конца. Странный образ. Конь-гибрид, черной кляксой нарушающей общую цветовую (и не только) гамму мультфильма. Веселый конь постоянно хочет кинуть свою команду, но у него это не получается... Но лишь в силу наличия в нем какой-то кащенитской непоследовательной наивности... Вызывает... непонятное, сложное и гадковатое чувство.

3) Ослик Моисей. Да-да, вы не ослышались, именно Моисей. Опустим рассуждения о том, как он попал к Любаве и ее бабке.
Этот ослик - персонаж весьма инертный и никакой. Этим он и приколен поначалу, таки-да. Фактически он и не участвует в 70% мультфильма, являясь этаким забавным фоном.

4) Князь Владимир. Сидит в Киеве - Красно Солнышко. Понятно, что ни Малки, ни Дабрана около него нет, ага. Имеет лживо-пучеглазое, но мудро-спокойное выражение лица головы. Когда два гоя доставляют ему Золотой Шар, он их спокойно и рутинно их кидает. В конце мультфильма его может убедить только угроза в лице огромного Тугарина.

5) Команда Алеши - представляют собой весьма скучный совково-восторженный фон. Чудноватые системщики, они наделены вобщем-то положительными чертами, но эти черты - скорее сероватое юродство фоном. Любаву можно отметить отдельно, эпизоды с березками и с разбором отношений по типу Дом-2, моменты отчасти симпатичные... но увы, не более того.

Первые 60% фильма идет такой нескончаемый водевильчик. Он веселый местами, я согласен. Но.. если честно, в целом такой скучновато-странный. Какой-то... сумбурно-кащенитский, и почти полностью юродиево-безсмысленный. Нет конешно, таки-да! стеб там есть! Святогор-Боготырь, на деле не огромный великан, а немощный старичок с густыми семитскими бровями. Он кажется монстром только за счет моторизованных доспех Фрэнка Хорригана. Остается странный осадок... Что? Это русский богатырь? Таким его видит режиссер и сценарист? Ах, ну да, я забыл, ведь это же прикольно. Мне об этом говорили разные весельчаки, вытирая руки о фофудью...
Короче, нет смысла описывать 70% длительного диснеевского веселья мультфильма. Был бы попкорн и пепси-кола - смотрится.

Самое интересное начинается в оконцовке...
Алеша, наконец, выходит на бой с Тугариным, но получается, что он выходит не один, а тут еще с боку этакие бравые гоп-стоперы в стиле - "Двое из Ларца". При этом Тугарин пытается мучить Коня, но как-то вяло. Тугарин - хоть и главное зло мультфильма, но пытается дегенеративно разобраться в мутноватом раскладе.
Далее начинается сумбурная и туповатая битва. Бьют друг друга все, прямо как в дешевой американской... Не хватает тортов.

Но это все ерунда - вы смотрите дальше. Набив друг другу морду, участники вроде бы отвалились по сторонам. Но вот что интересно, Алеша Попович – в общем-то, повержен... Он говорит лажовую фразу "не упал" и по-клоунски отваливается. Два гоп-стоппера тоже в ауте, выглядят впрочем, может и пободрее былинного богатыря, но и они не у дел.

Кто бы вы думали, победил? Казалось бы Тугарин Змей? Ведь он еще стоит и усами шевелит!

Нет. Настоящим героем оказался именно тот, о ком вы уже давно не вспоминали...
Ага. Именно _ОН_ наносит Тугарину сокрушающий нокаут.

Это ключевая Кульминация-N1. Вот кто настоящий "русский богатырь"! Лаконичное камэо! На фоне махающих кулаками зря неудачников по-типу Святогора и Алеши, это почти фейерия.

Побежденного Тугарина отдают Владимиру и кидают в "обезьянник". До поры до времени. Ведь он ИМ еще пригодится.
Алеша-неудачник возвращается в Ростов; он опять юродиево роняет золотой шар, правда теперь уже о чудо, всем хорошо и шар золотым феерверком рассыпается около нерушимой церкви. И вот уже казалось бы все закончилось. Уже почти время титров. И вот тут тебя, о-зритель любящий приколы, ждет еще один веселый сюрприз! Пишется обновленная восторженно-поцтреотичная летопись благородным голосом.

И здесь мы видим ключевую Кульминация-N2. Кто бы вы думали оказывается этим Летописцем?

ДА. Именно - _ОН_.

Вот он - хихикающий шифр истории Росии, отраженный в гнойных архетипах кащенитского веселья. Вот он - слащаво-прикольный авраамизм сюжета, от которого глянцевато подташнивает... Вот она - бездарная псевдо-флэш анимация, как мертвое и веселое некрослайдшоу, оживленное чьей-то утроенной пучеглазой гнидоволей и замасленное скользкими рутинными тоннами купюр.

Все это мы вроде бы и понимаем... но забудем как мутный морок через пару недель, ведь есть еще _другая_ память, которая сплюнет, смоет ту гниль, что зашифрована яркими кляксами на протяжении этого поучительного метража для детей... Или не только на? А может на протяжении нашей 1000+ летней истории?


Режиссер vekmnf - Константин Эдуардович Бронзит.

[MALIK54]

    режиссёр Бронзит.....
нельзя жидов подпускать к созданию мультиков для русских детей

[Ладога]

да..точно
а так же учиться,лечиться,работать,покупать у них - НЕЛЬЗЯ.

[vasily ivanov]

Поэма Эдуарда Багрицкого «Февраль»

Вещь, общем-то, известная, но не лишне и вспомнить. Написана в 1933-1934 гг. – последних годах жизни поэта, опубликована уже после его смерти. Представляет собой итог многолетних размышлений Багрицкого о революции и его своего рода поэтическое завещание. Повествование ведется от имени автобиографического героя поэта. Краткое содержание: в предреволюционной Одессе влюблённый еврейский юноша домогается взаимности от русской девушки, но она его отвергает. После революции он становится комиссаром. Во время одной из облав он встречает свою бывшую любовь в публичном доме и насильно овладевает ею.

Багрицкий неоднократно и настойчиво подчёркивает еврейскость своего героя:

Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа...
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и лисьей шапке,
Из-под которой седой спиралью
Спадают пейсы и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной...
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем подобно башне
Над летящими фарами и штыками
Грузовика, потрясшего полночь...

Девушка же, которой он домогается, последовательно представляется как образец русской красавицы:

Всё это двигалось предо мною,
Одетое в шерстяное платье,
Горящее рыжими завитками,
Покачивающее полосатым ранцем,
Перебирающее каблучками...

Она безмолвно
Поворачивает голову – я вижу
Рыжие волосы, сине-зеленый
Глаз и лиловатую жилку
На виске, дрожащую в напряженьи...

Кульминацией поэмы является сцена насилия:

«Узнаёте?» – но она молчала,
Прикрывая легкими руками
Бледное лицо.
«Ну что, узнали?»
Тишина.
Тогда со зла я брякнул:
«Сколько дать вам за сеанс?»
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала:
«Пожалей меня! Не надо денег...»

Я швырнул ей деньги.
Я ввалился,
Не стянув сапог, не сняв кобуры,
Не расстегивая гимнастерки,
Прямо в омут пуха, в одеяло,
Под которым бились и вздыхали
Все мои предшественники, – в темный,
Неразборчивый поток видений,
Выкриков, развязанных движений,
Мрака и неистового света...

Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!

Я беру тебя, как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!

Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, –
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню.

Естественно, поэма «Февраль» – гораздо больше, чем личные воспоминания автора. Она выражает осмысление поэтом того, чем была для его племени революция. Поэма завершается выражением надежды на оплодотворение русских недр еврейским семенем.
Кстати, поэма была впервые опубликована частями в 1935 г., а в полном виде вышла в 1936 г. Напомню, что это самый разгар сталинской «десионизации».


ФЕВРАЛЬ

Вот я снова на этой земле.
Я снова
Прохожу под платанами молодыми,
Снова дети бегают у скамеек,
Снова море лежит в пароходном дыме...

Вольноопределяющийся, в погонах,
Обтянутых разноцветным шнуром, –
Это я – вояка, герой Стохода,
Богатырь Мазурских болот, понуро
Ковыляющий в сапогах корявых,
В налезающей на затылок шапке...

Я приехал в отпуск, чтоб каждой мышцей,
Каждой клеточкой принимать движенье
Ветра, спутанного листвою,
Голубиную теплоту дыханья
Загорелых ребят, перебежку пятен
На песке и соленую нежность моря...

Я привык уже ко всему: оттуда,
Откуда я вырвался, мне обычным
Казался мир, прожженный снарядом,
Пробитый штыком, окрученный туго
Колючей проволокой, постыло
Воняющий потом и кислым хлебом...

Я должен найти в этом мире угол,
Где на гвоздике чистое полотенце
Пахнет матерью, подле крана – мыло,
И солнце, бегущее сквозь окошко,
Не обжигает лицо, как уголь...

Вот снова я на бульваре.
Снова
Иван-да-Марья цветет на клумбах,
Человек в морской фуражке читает
Книгу в малиновом переплете;
Девочка в юбке выше колена
Играет в дьяболо; на балконе
Кричит попугай в серебряной клетке.

И я теперь среди них как равный,
Захочу – сижу, захочу – гуляю,
Захочу (если нет вблизи офицера) –
Закурю, наблюдая, как вьется плавный
Лист над скамейками, как летают
Ласточки мимо часов управы...

Самое главное совершится
Ровно в четыре.
Из-за киоска
Появится девушка в пелеринке, –
Раскачивая полосатый ранец,
Вся будто распахнутая дыханью
Прохладного моря, лучам и птицам,
В зеленом платье из невесомой
Шерсти, она вплывает, как в танец,
В круженье листьев и в колыханье
Цветов и бабочек над газоном.

Домой из гимназии…
Вместе с нею –
Откуда-то, из позабытого мира,
Кружась, летят звонки перемены,
Шепот подруг, ангелок с тетради
И топот учителя в коридоре.

Пред ней платаны поют, а сзади
Ее, хрипя, провожает море...

Я никогда не любил как надо...
Маленький иудейский мальчик –
Я, вероятно, один в округе
Трепетал по ночам от степного ветра.

Я, как сомнамбула, брел по рельсам
На тихие дачи, где в колючках
Крыжовника или дикой ожины
Шелестят ежи и шипят гадюки,
А в самой чаще, куда не влезешь,
Шныряет красноголовая птичка
С песенкой тоненькой, как булавка,
Прозванная «Воловьим глазом»...

Как я, рожденный от иудея,
Обрезанный на седьмые сутки,
Стал птицеловом – я сам не знаю!

Крепче Майн-Рида любил я Брэма!
Руки мои дрожали от страсти,
Когда наугад раскрывал я книгу...
И на меня со страниц летели
Птицы, подобные странным буквам,
Саблям и трубам, шарам и ромбам.

Видно, созвездье Стрельца застряло
Над чернотой моего жилища,
Над пресловутым еврейским чадом
Гусиного жира, над зубрежкой
Скучных молитв, над бородачами
На фотографиях семейных...

Я не подглядывал, как другие,
В щели купален.
Я не старался
Сверстницу ущипнуть случайно...
Застенчивость и головокруженье
Томили меня.
Я старался боком
Перебежать через сад, где пели
Девочки в гимназических платьях...

Только забывшись, не замечая
Этого сам, я мог безраздумно
Тупо смотреть на голые ноги
Девушки.
Стоя на табурете,
Тряпкой она вытирала стекла...

Вдруг засвистело стекло по-птичьи –
И предо мной разлетелись кругом
Золотые овсянки, сухие листья,
Болотные лужицы в незабудках,
Женские плечи и птичьи крылья,
Посвист полета, журчанье юбок,
Щелканье соловья и песня
Юной соседки через дорогу, –
И наконец, всё ясней, всё чище,
В мире обычаев и привычек,
Под фонарем моего жилища
Глаз соловья на лице девичьем...

Вот и сейчас, заглянув под шляпу,
В слабой тени я глаза увидел.
Полные соловьиной дрожи,
Они, покачиваясь, проплывали
В лад каблукам, и на них свисала
Прядка волос, золотясь на коже...

Вдоль по аллее, мимо газона,
Шло гимназическое платье,
А в сотне шагов за ним, как убийца,
Спотыкаясь о скамьи и натыкаясь
На людей и деревья, шепча проклятья,
Шел я в больших сапогах, в зеленой
Засаленной гимнастерке, низко
Остриженный на военной службе,
Еще не отвыкший сутулить плечи -
Ротный ловчило, еврейский мальчик...

Она заглядывала в витрины,
И средь прозрачных шелков и склянок
Таинственно, не по-человечьи,
Отражалось лицо ее водяное...

Она останавливалась у цветочниц,
И пальцы ее выбирали розу,
Плававшую в эмалированной миске,
Как маленькая махровая рыбка.

Из колониального магазина
Потягивало жженым кофе, корицей,
И в этом запахе, с мокрой розой,
Над ворохами листвы в корзинах,
Она мне казалась чудесной птицей,
Выпорхнувшей из книги Брэма...

…………………………………………

А я уклонялся как мог от фронта...
Сколько рублевок перелетало
Из рук моих в писарские руки!
Я унтеров напаивал водкой,
Тащил им папиросы и сало...
В околодок из околодка,
Кашляющий в припадке плеврита,
Я кочевал.
Я пыхтел и фыркал,
Плевал в бутылки, пил лекарство,
Я стоял нагишом, худой и небритый,
Под стетоскопами всех комиссий...

Когда же мне удавалось правдой
Или неправдой – кто может вспомнить?
Добыть увольнительную записку,
Я начищал сапоги до блеска,
Обдергивал гимнастерку – и бойко
Шагал на бульвар, где в платанах пела
Голосом обожженной глины
Иволга, и над песком аллеи
Платье знакомое зеленело,
Покачиваясь, как дымок недлинный...

Снова я сзади тащился, млея,
Ругаясь, натыкаясь на скамьи...
Она входила в кинематограф,
В стрекочущую темноту, в дрожанье
Зеленого света в квадратной раме,
Где женщина над погасшим камином
Ломала руки из алебастра
И человек в гранитном пластроне
Стрелял из безмолвного револьвера...

Я знал в лицо всех ее знакомых,
Я знал их повадки, улыбки, жесты.
Замедленный шаг их, когда нарочно
Стараешься грудью, бедром, ладонью
Почувствовать через покров непрочный
Тревожную нежность девичьей кожи...

Я всё это знал...
Улетали птицы...
Высыхала трава...
Погибали звезды...
Девушка проходила по свету,
Собирая цветы, опустив ресницы...
Осень...
Дождями пропитан воздух,
Осень...
Грусти, погибай и сетуй!
Я сегодня к ней подойду.
Я встану
Перед ней.
Я не дам ей свернуть с дороги.
Достаточно беготни.
Мужайся!
Возьми себя в руки.
Кончай волынку!
Заколочен киоск...
У часов управы
Суетятся голуби.
Скоро – четыре.
Она появилась за час до срока, –
Шляпа в руках...
Рыжеватый волос,
Просвеченный негреющим солнцем,
Реет у щек...
Тишина.
И голос
Синицы, затерянной в этом мире...
Я должен к ней подойти.
Я должен
Обязательно к ней подойти.
Я должен
Непременно к ней подойти.
Не думай,
Встряхнись – и в догонку.
Довольно бреда!.

А ноги мои не сдвигались с места,
Как будто каменные.
А тело
Как будто приковалось к скамейке.
И встать невозможно...
Бездельник! Шляпа!

А девушка уже вышла на площадь,
И в темно-сером кругу музеев
Платье ее, летящее с ветром,
Казалось тоньше и зеленее...

Я оторвался с таким усильем,
Как будто накрепко был привинчен
К скамье.
Оторвался – и без оглядки
Выбежал за нею на площадь.
Всё, о чем я читал ночами,
Больной, голодный, полуодетый, –
О птицах с нерусскими именами,
О людях неизвестной планеты,
О мире, в котором играют в теннис,
Пьют оранжад и целуют женщин, –
Всё это двигалось предо мною,
Одетое в шерстяное платье,
Горящее рыжими завитками,
Покачивающее полосатым ранцем,
Перебирающее каблучками...

Я положу на плечо ей руку:
«Взгляни на меня!
Я – твое несчастье!
Я обрекаю тебя на муку
Неслыханной соловьиной страсти!
Остановись!»
Но за поворотом –
В двадцати шагах зеленеет платье.
Я ее догоняю.
Еще немного
Напрягусь – мы зашагаем рядом...

Я козыряю ей, как начальству,
Что ей сказать? Мой язык бормочет
Какую-то дребедень:
- Позвольте...
Не убегайте... Скажите, можно
Вас проводить? Я сидел в окопах!..

Она молчит.
Она даже глазом
Не поведет.
Она убыстряет
Шаги.
А я рядом бегу, как нищий,
Почтительно нагибаясь.
Где уж
Мне быть ей равным!..
Я как безумный
Бормочу какие-то фразы сдуру...

И вдруг остановка...
Она безмолвно
Поворачивает голову – я вижу
Рыжие волосы, сине-зеленый
Глаз и лиловатую жилку
На виске, дрожащую в напряженьи...
«Уходите немедленно», – и рукою
Показывает на перекресток...

Вот он –
Поставленный для охраны покоя –
Он встал на перепутье, как царство
Шнуров, начищенных блях, медалей,
Задвинутый в сапоги, а сверху –
Прикрытый полицейской фуражкой,
Вокруг которой кружат в сияньи,
Желтом и нестерпимом до пытки,
Голуби из святого писанья
И тучи, закрученные как улитки...
Брюхатый, сияющий жирным потом
Городовой.
С утра до отвала
Накачанный водкой, набитый салом...

……………………………………………

Студенческие голубые фуражки;
Солдатские шапки, треухи, кепи;
Пар, летящий из мерзлых глоток;
Махорка, гуляющая столбами...

Круговорот полушубков, чуек,
Шинелей, воняющих кислым хлебом,
И на кафедре, у большого графина –
Совсем неожиданного в этом дыме –
Взволнованный человек в нагольном
Полушубке, в рваной косоворотке
Кричит сорвавшимся от напряженья
Голосом и свободным жестом
Открывает объятья...
Большие двери
Распахиваются.
Из февральской ночи
Входят люди, гримасничая от света,
Топчутся, отряхают иней
С полушубков – и вот они уже с нами,
Говорят, кричат, подымают руки,
Проклинают, плачут.
Сопенье, кашель,
Толкотня.
На хорах трещат перила
Под напором плеч.
И, взлетая кверху,
Пятерни в грязи и присохшей крови
Встают, как запачканные светила...

В эту ночь мы пошли забирать участок...
Я, мой товарищ студент и третий –
Рыжий приват-доцент из эсеров.

Кровью мужества наливается тело,
Ветер мужества обдувает рубашку.
Юность кончилась...
Начинается зрелость...
Грянь о камень прикладом! Сорви фуражку!

Облик мира меняется.
Нынче утром
Добродушно шумели платаны.
Море
Поселилось в заливе.
На тихих дачах
Пели девушки в хороводах.
В книге
Доктор Брэм отдыхал, прислонив централку
К валуну.
Мой родительский дом светился
Язычками свечей и библейской кухней...

Облик мира меняется...
Этой ночью
Гололедица покрывает деревья,
Сучья лезут в глаза, как живые.
Море
Опрокинулось над пустынным бульваром.
Пароходы хрипят, утопая.
Дачи
Заколочены.
На пустынных террасах
Пляшут крысы.
И Брэм, покидая книгу,
Подымает ружье на меня с угрозой...

Мой родительский дом разворован.
Кошка
На холодной плите поднимает лапки...

Юность кончилась нынче... Покой далече...
Ноги шлепают по воде.
Проклятье!
Подыми воротник и закутай плечи!
Что же! Надо идти!
Не горюй, приятель!
Дождь!
Суетливая перебранка
Воронья на акациях.
Дождь.
Из прорвы
Катящие в ацетиленовом свете
Мотоциклисты.
И снова черный
Туннель – без конца и начала.
Ветер,
Бегущий неизвестно куда.
По лужам
Шагающие патрули.
И снова –
Дождь.
Мы одни – в этом мокром мире.

Натыкаясь на тумбы у подворотен,
Налезая один на другого, камнем
Падая на мостовую, в полночь
Мы добрели до участка...
Вот он,
Каменный ящик, закрытый сотней
Ржавых цепей и пудовых крючьев, –
Ящик, в который понабивались
Лихорадка, тифозный озноб, запойный
Бред, бормотанье молитв и песни...

Херувимы, одетые в шаровары,
Стояли подле ворот на страже,
Словно усатые самовары,
Один другого тучней и ражей...

Откуда-то изнутри, из прорвы,
Шипящей дождем, вырывался круглый
Лошадиный хрип и необычайный
Заклинательный клич петуха...
Привратник
Нам открыл какую-то щель.
И снова
Загремели замки, закрывая выход...

Мы прошли по коридорам, похожим
На сновиденья.
Кривые лампы
Качались над нами.
По стенам кверху,
К продавленному потолку, взбегали,
Сбиваясь в комки, раскрутясь в спирали,
Косые тени...
На длинных скамьях,
Опершись подбородками на эфесы
Сабель, похрапывали городовые...
И весь этот лабиринт сходился
К дубовым воротам, на которых
Висела квадратная карточка: «Пристав»!!.

Розовый, в лазоревых бакенбардах,
Разлетающихся от легчайшего дуновенья,
Подобно ангелу с гимназической тетради,
Он витал над письменным прибором,
Сработанным из шрапнельных стаканов,
Улыбаясь, тая, изнемогая
От радушия, от нежности, от счастья
Встречи с делегатами комитета...

А мы... стояли, переминаясь
С ноги на ногу, пачкая каблуками
Невероятных лошадей и попугаев,
Вышитых на ковре...
Нам, конечно,
Было не до улыбок.
Довольно...
Сдавай ключи – и катись отсюда к черту!
Нам не о чем толковать.
До свиданья...
Мы принимали дела.
Мы шлялись
По всем закоулкам.
В одной из комнат
В угол навалены были грудой,
Как картофель, браунинги и наганы.
Мы приняли их по счету.
Утром,
Полусонные, разомлев от ночной работы,
Запачканные участковой пылью,
Мы добыли арестантский чайник,
Жестяной, заржавленный, и пили,
Обжигаясь и шлепая губами,
Первый чай победителей, чай свободы...

Голубые дожди омывали землю,
По ночам уже начиналось тайно
Мужественное цветенье каштанов.
(Просыхала земля...)
Разогретой солью
Дуло с берега...
В раковине оркестра,
Потерявшейся в гуще платанов,
Марсельеза, приподнятая смычками,
Исчезала среди фонарей и листьев.

Наша улица, вымытая до блеска
Летним ливнем, улетала к заливу,
Подымавшемуся, как забор зеленый, –
Строй платанов, вытянутый на диво.
И на самом верху, в завитушках пены,
Чуть заметно покачивался картонный
Броненосец «Синоп».
И на сизой туче
Червяком огня извивался вымпел...
Опадали акации.
Невидимкой
Дух гниющих цветов пробирался в море,
И матросы отплясывали в обнимку
С полногрудыми девками из слободки.

За рыбачьими куренями, на склонах
Перевалов, поросших клочкастой мятой,
Под разбитыми шлюпками, у снесенных
Купален, отчаянные ребята –
Дезертиры в болтающихся погонах –
Дулись в двадцать одно, в карася, в солдата,
А в пещере посапывал, как теленок,
Змеевик самогонного аппарата.

Я остался в районе...
Я стал работать
Помощником комиссара...
Вначале
Я просиживал ночи в сырых дежурках,
Глядя на мир, на проходивший мимо,
Чуждый мне, как явленья иной природы.
Из косых фонарей, из густого дыма
Проступали невиданные уроды...

Я старался быть вездесущим...
В бричке
Я толокся по деревенским дорогам
За конокрадами.
Поздней ночью
Я вылетал на моторной гичке
В залив, изогнувшийся черным рогом
Среди камней и песчаных кочек.
Я вламывался в воровские квартиры,
Воняющие пережаренной рыбой.
Я появлялся, как ангел смерти,
С фонарем и револьвером, окруженный
Четырьмя матросами с броненосца...
(Еще юными. Еще розовыми от счастья.
Часок не доспавшими после ночи.
Набекрень – бескозырки. Бушлаты – настежь
Карабины под мышкой. И ветер – в очи.)

Моя иудейская гордость пела,
Как струна, натянутая до отказа...
Я много дал бы, чтобы мой пращур
В длиннополом халате и лисьей шапке,
Из-под которой седой спиралью
Спадают пейсы и перхоть тучей
Взлетает над бородой квадратной...
Чтоб этот пращур признал потомка
В детине, стоящем подобно башне
Над летящими фарами и штыками
Грузовика, потрясшего полночь...

………………………………………

Я вздрогнул.
Звонок телефона
Скрежетнул у самого уха...
«Комиссара? Я. Что вам?»
И голос, запрятанный в трубке,
Рассказал мне, что на Ришельевской,
В чайном домике генеральши Клеменц,
Соберутся Семка Рабинович,
Петька Камбала и Моня Бриллиантщик, –
Железнодорожные громилы,
Кинематографические герои, –
Бандиты с чемоданчиками, в которых
Алмазные сверла и пилы,
Сигарета с дурманом для соседа...
Они летали по вагонным крышам
В крылатках, раздуваемых бурей,
С револьвером в рукаве фрака,
Обнимали сторублевых гурий,
И нынче у генеральши Клеменц –
Им будет крышка.
Баста!

В караулке ребята с броненосца
Пили чай и резались в шашки.
Их полосатые фуфайки
Морщились на мускулатуре...
Розовые розоватостью детства,
Большерукие, с голубыми глазами,
Они передвигали пешки
Восторженно с места на место,
Моргали, шевелили губами,
Задумчиво, без малейшей усмешки
Подпевали, притопывая каблуками...

Мы взгромоздились на дрожки,
Обнимая за талии друг друга,
И остроугольная кляча
Потащила нас в теплую темень...
Нужно было сунуть револьвер
В щелку ворот, чтобы дворник,
Зевая и подтягивая брюки,
Открыл нам калитку.
Молча.
Мы взошли по красной дорожке,
Устилавшей лестницу.
К двери
Подошел я один.
Ребята,
Зажав меж колен карабины,
Вплотную прижались к стенке.

Всё – как в тихом приличном доме...
Лампа с темно-синим абажуром
Над столом семейным.
Гардины,
Стулья с мягкой спинкой.
Пианино,
Книжный шкаф, на шкафе – бюст Толстого.
Доброта домашнего уюта
В теплом воздухе.
Над самоваром
Легкий пар.
На чайнике накидка
Из плетеной шерсти – всё в порядке...

Мы вошли, как буря, как дыханье
Черных улиц, ног не вытирая
И не сняв бушлатов.
Нам навстречу,
Кланяясь и потирая нервно
Руки в кольцах, выкатилась дама
В парике, засыпанная пудрой.
Жирная, с отвислыми щеками...
«Антонина Яковлевна Клеменц!
Это вы? – Мы к вам пришли по делу»,
Я сказал, распахивая двери.

За столом велась беседа.
Трое
Молодых людей в земгусарской форме,
Барышни, смеющиеся скромно.
На столе – пирожные, конфеты.

Я вошел и стал в изумленьи...
Черт возьми! Какая ошибка!
Какой это чайный домик!
Друзья собрались за чаем.
Почему же я им мешаю?..
Мне бы тоже сидеть в уюте,
Разговаривать о Гумилеве,
А не шляться по ночам, как сыщик,
Не врываться в тихие семейства
В поисках неведомых бандитов...

Но какой-то из моих матросов
Подошел к столу и мрачным басом
Проворчал:
«Вот этих трех я знаю.
Руки вверх!
Берите их, ребята!..
Где четвертый?.. Барышни в сторонку!..»
И пошло.
И началось.
На совесть.
У роскошных земгусар мы сняли
Кобуры с наганами.
Конечно,
Это были те, за кем мы гнались...
Мы загнали их в чулан.
Закрыли –
И приставили к ним караул.

Мы толкали двери.
Мы входили
В комнаты, наполненные дрянью...
Воздух был пропитан душной пудрой.
Человечьим семенем и сладкой
Одурью ликера.
Сквозь томленье
Синего тумана пробивался
Разомлевший, еле-еле видный
Отсвет фонаря... (как через воду).
На кровати, узкие, как рыбы,
Двигались тела под одеялом...
Голова мужчины подымалась
Из подушек, как из круглой пены...
Мы просматривали документы,
Прикрывали двери, извиняясь,
И шагали дальше.
Снова сладким
Воздухом нас обдавало.
Снова
Подымались головы с подушек
И ныряли в шелковую пену...

В третьей комнате нас встретил парень
В голубых кальсонах и фуфайке.
Он стоял, расставив ноги прочно,
Медленно покачиваясь торсом
И помахивая, как перчаткой,
Браунингом... Он мигнул нам глазом:
«Ой! Здесь целый флот! Из этой пушки
Всех не перекокаешь. Я сдался...»

А за ним, откинув одеяло,
Голоногая, в ночной рубашке,
Сползшей с плеч, кусая папироску,
Полусонная, сидела молча
Та, которая меня томила
Соловьиным взглядом и полетом
Туфелек по скользкому асфальту...

…………………………………………

«Уходите! – я сказал матросам... –
Кончен обыск! Заберите парня!
Я останусь с девушкой!»
Громоздко
Постучав прикладами, ребята
Вытеснились в двери.
Я остался.
В душной полутьме, в горячей дреме
С девушкой, сидящей на кровати...
«Узнаете?» – но она молчала,
Прикрывая легкими руками
Бледное лицо.
«Ну что, узнали?»
Тишина.
Тогда со зла я брякнул:
«Сколько дать вам за сеанс?»
И тихо,
Не раздвинув губ, она сказала:
«Пожалей меня! Не надо денег...»

Я швырнул ей деньги.
Я ввалился,
Не стянув сапог, не сняв кобуры,
Не расстегивая гимнастерки,
Прямо в омут пуха, в одеяло,
Под которым бились и вздыхали
Все мои предшественники, – в темный,
Неразборчивый поток видений,
Выкриков, развязанных движений,
Мрака и неистового света...

Я беру тебя за то, что робок
Был мой век, за то, что я застенчив,
За позор моих бездомных предков,
За случайной птицы щебетанье!

Я беру тебя, как мщенье миру,
Из которого не мог я выйти!

Принимай меня в пустые недра,
Где трава не может завязаться, –
Может быть, мое ночное семя
Оплодотворит твою пустыню.

Будут ливни, будет ветер с юга,
Лебедей влюбленное ячанье.

1933-1934

http://community.livejournal.com/judenfrei/33927.html?#cutid1

Примечание Админа. Шафаревич в "Русофобии" связывал эту поэму Багрицкого с Октябрьской революцией. Но из текста видно, что этот жид описывает свои похождения при демократах - при Временном правительстве. Он тогда ещё не надел коммунистическую маску.

[MALIK54]

Искусство 30-х г.г. против Сталина
 


В тридцатые годы сталинской тоталитарной машине противостояло искусство.

Конечно, были продавшиеся упыри, рисовавшие колхозные праздники, например, Пластов

или Герасимов

или же Ефанов, нарисовавший эту страшную, упомянутую в статье "Незабываемую встречу"

Но ведь были и люди Настоящего Искусства.
Искусства Сопростивления.

Люди, не шедшие на поводу у сталинщины и, боровшиеся с ней, силой и правдой своих кистей и красок.
Вот они - эти гениальные творения, размещенные в журнале вместе с вышеприведенной статьей




Разве может какой-то подхалим Герасимов сравниться гением Клюном? Разве мазня Ефанова может называться картиной, когда существует творчество  Лепорской?
http://poltora-bobra.livejournal.com/490640.html#cutid1

[Vuntean]

Никто не заметил потери торчка




   
Прошлой ночью в нищете и забвении околел 52-летний винтовой нарк, хронический тунеядец и пассивный педераст Кирилл Борисович Воробьёв.


Некогда знаменитый в прогрессивных кругах "культовый писатель Баян Первитинович Ширянов". Он же Кира Мурашова. Он же Кир Моталкин. Он же Содом Капустин.







В последние годы он загибался от энцефалопатии - органического поражения головного мозга (прямое следствие употребление наркотиков), гепатита, цирроза печени, варикоза с горловым кровотечением. Родных у него не осталось. Якобы друзья (настоящих друзей у нариков быть не может) сдохли от передозов. Богемные фанаты поигрались и забыли.


А ведь на грани веков креаклы предыдущего поколения носили Ширянова на руках. Тогда боевым кличем каждого продвинутого московско-питерского дегенерата эстета было: "Сорокин! Пелевин! Ширянов!". Или "Пелевин! Сорокин! Ширянов!". Хотя Витю-буддиста лично я в данную "славную" тройку не включал бы - Сорокин с Ширяновым вообще за гранью.







Читали "Низший пилотаж", самое известное ширяновское произведение? Не довелось? Слава Богу. Занимательное чтение, от которого сверхбыстро хочется блевать и долго оттираться грудой мочалок.


Для краткости цитирую Педивикию (всю мерзость энциклопедический сухой стиль передать не может):
"...В этот цикл входят три произведения: «Низший пилотаж», «Срединный пилотаж» и «Верховный пилотаж». Романы посвящёны жизни московских наркоманов, принимающих внутривенно эфедрон и первитин (так называемых «винтовых», «сидящих на винте»). Описываются характерные моменты жизни наркоманов, типичные ситуации, специфическая субкультура сообщества «винтовых», ощущения, галлюцинации, девиации поведения, обыгрываются некоторые циркулирующие в этой среде мифы. Структурно романы представляют собой неупорядоченные наборы не связанных общим сюжетом рассказов, каждый из которых либо описывает какой-то фрагмент из жизни наркоманов, либо состоит из рассуждений о предметах и явлениях, связанных с употреблением наркотиков. Единственная связь сюжетов — общие герои со странными именами: Наво?тно Сто?ечко (На вот настоечку), Се?марь-Здра?харь, Чевеи?д Сната?йко и др. В романах активно используется нецензурная лексика, присутствуют эпизоды, которые могут быть сочтёны непристойными (что явилось одной из причин резкого неприятия цикла многими критиками). С другой стороны, именно такое описание создаёт «эффект присутствия», заставляя читателя почувствовать себя непосредственным свидетелем происходящих событий".


За вышеописанное Ширянов-Воробьёв стал победителем литературного конкурса "Арт-Тенёта-97", лауреатом V церемонии награждения "Лидеров российского книжного бизнеса" на Московской международной книжной выставке-ярмарке (1998), номинантом на премию Аполлона Григорьева (2001) и премию "Национальный бестселлер-2002", членом либеральных Союза писателей Москвы (2002) и Союза российских писателей (2016).


Борис Натанович Стругацкий в конце 90-х охарактеризовал "Низший пилотаж" как "произведение яркое неожиданное и жестокое... глаз не оторвать". Непролазный чернушный матерный нарко-порно-сюр, эпизоды гомосяцкого, педофильского, зоофильского характера: мда, "глаз не оторвать"...




Правда, "Низший пилотаж", напечатанный в издательстве "Ад Маргинем", запретили продавать в крупнейших книжных магазинах Москвы. А после выхода "Срединного пилотажа", напечатанного в издательстве "Зебра Е" (2002), возбуждено уголовное дело по статье 242 УК РФ. 19.06.2003 предъявлено официальное обвинение в распространении порнографических материалов. Ширянов, два года находившийся под подпиской о невыезде, призвал соратников "валить из этой (непечатное выражение - прим.) страны". Его всячески защищала и поддерживала либеральная общественность. Но 25.08.2005 Басманный суд Москвы вынес оправдательный приговор.







Кроме "Пилотажей", интеллигентствующим вырожденцам голубого оттенка сильно полюбились "Занимательная сексопатология" (по свидетельству пидорского сайта, пользовалась особой популярностью у гей-аудитории) и "Содом Капустин".
Давайте опять процитируем Педивикию:
"...Последний на данный момент роман Баяна Ширянова. Написан под псевдонимом Содом Капустин. Главного героя также зовут Содом Капустин. Повествование идёт от второго лица. Роман рассказывает о жизни «опущенного» в некой аллегорической тюрьме. Герой принял решение быть абсолютно пассивным и весь роман всё строже придерживается этого правила. В процессе развития сюжета все окружающие имеют с героем сексуальные сношения в самые разные части тела. Текст написан намеренно выспренным языком, изобилующим неологизмами, резко контрастирующим с описываемыми событиями. Автор считает, что создал первый в истории литературы «голографический текст»".


Что добавить? Наркотики Кира Воробьёв употреблял с 12-летнего возраста. В конце концов плотно сел на винт. Довольно скоро заделался профессиональным винтоваром. Получил 4 года тюрьмы (за варку винта, конечно же), где был многократно изнасилован. Журналисты называли его "знатоком восточных эзотерических практик".


16 июня Ширянова-Воробьёва сожгут в крематории на Митинском кладбище.


В сети о смерти Баяна Ширянова запоздало скорбят нонешние креаклы. Петя "Пидарок" Верзилов, муж Нади "Толокно" Толоконниковой, провозгласил опущенного торчка "классиком". Гм, каждому своё.


http://general-ivanoff.livejournal.com/894189.html

[малик3000]

(без темы)

СКАЗКИ СОКУРОВА НРАВЯТСЯ МНОГИМ

Прочитал пересказ нового документального фильма Александра Сокурова.

(Пересказал критик Матвей Раздельный.)

«Новый фильм Александра Сокурова называется "Сказка".

"Сказка" – необычное кино, собранное с помощью компьютерных технологий из документальных кадров со Сталиным, Гитлером, Муссолини и Черчиллем.

Сюжет – четыре вождя (+ Иисус Христос и Наполеон) общаются на том свете в ожидании аудиенции Господа.

Сталин беседует (размышляет) на грузинском языке, Гитлер – на немецком, Муссолини – на итальянском, Черчилль – на английском.

Видео- и звукоряд потрясающие, но идейная начинка предсказуемо хромает (всем нам известны политические взгляды Сокурова, а кроме того, мы помним его фильм "Телец", который я склонен считать экранизацией а-ля Тарковский + Нолан перестроечных комиксов, где Ленин – это такой анти-Бэтмен, а Сталин – Джокер с повадками гопника).

Что удручает?

1. Настойчивое приведение всех, кроме Черчилля, фигур к общему знаменателю, причём с попыткой приписать этому знаменателю фамилию "Ленин" (в частности, Гитлер сообщает Муссолини, что "мы все немножко социалисты", а тот называет Владимира Ильича своим учителем).

2. Откровенно антисталинистское изображение фигуры Сталина, когда, например, в одном из эпизодов на фразу (внезапно, к слову, отрёкшегося от Ленина) Муссолини "вы с твоим Лениным украли великие идеи социализма, а ваш русский народ обоссал всё это" отвечает, и не думая заступаться за народ (который он в другом эпизоде ещё и самостоятельно оскорбит): "Не лапай социализм. Он мой".
Или когда Сталин говорит Гитлеру, что они не смогли бы поделить с ним мир поровну, (исключительно и именно) потому что "мне нужен только весь мир".

3. Возможно, я неправильно понял, но фразу Гитлера "Я ещё не был, но скоро там буду", произнесённую в ответ на замечание Наполеона о том, что он сидел в московском Кремле, я расценил как намёк на то, что Путин – новый... ну вы поняли.

4. Некоторые самонадеянность и кокетство Сокурова, выраженные в том, например, что он сочинил прямую речь Бога и даже придумал за Бога божественный вердикт (в Рай из четырех персонажей возьмут только Черчилля), или в том, что в разговоре главные герои упомянут фамилию Сокуров».

Конец цитаты.

Каким бы большим режиссером не был Сокуров (я не поклонник) – он, конечно, безусловная постсоветская либерда. Да простят меня его поклонники.

Я одного, как обычно, не пойму.

Чем представленная Сокуровым картина мира отличается от картины мира Бори Корчевникова, Феликса Разумовского и прочей монархической компании?

Там ровно то же самое.

Изложим их общие убеждения.

Гитлер и Муссолини – такое же дьявольское отродье, как Ленин, им и созданные. Сталин хуже Гитлера. Все попадут в ад.

А Черчиль – он чего? – он приличный человек, совок ненавидел, и ему в рай.

И да, главное: «Бог за нас!» – Бог думает так же, как Корчевников и Сокуров. Хотя один вроде бы либерал, а другой вроде бы монархист.

Таскают Бога туда-сюда, как своего рекламного агента.

Либералы и монархисты делают вид, что друг друга не признают и не узнают, но если б это кино показали на телеканале «Спас» – никто б не удивился. Это просто краткое изложение того, что они там своими словами говорят на ток-шоу.[/size][/size][/font]

[малик3000]

https://red-nadia.livejournal.com/


Название главного романа жизни В.П. Астафьева, его романа-завещания – своего рода загадка и для читателя, и для литературоведов: «Прокляты и убиты». Речь идёт о советских солдатах Великой отечественной, которые были убиты в боях. Но почему и кем они прокляты? Фашистами? Астафьевым? Фашистами и Астафьевым вместе взятыми? Очевидно, что Астафьев этих людей (своих сослуживцев, за спинами которых он в связистах, в блиндаже отсиживался) люто ненавидит. Это факт.

«Убиты?» - совершенно открыто спрашивает переродившийся советский лауреат всех мыслимых и немыслимых советских литературных премий. «Ну и правильно! Туда им и дорога! Они же сперва прокляты были, а только потом убиты!».

Согласитесь, не о ненавистном Сталине же написал Астафьев «проклят и сдох», а о рядовых мальчишках-солдатах, слово, которое учат с детства не произносить всуе: «прокляты»…

Последние годы жизни Астафьев страдал духовной онкологией удушливой ненависти к своей стране и своему народу, он исходил чёрным зловонным гноем этой ненависти, и этим же гноем помазал на царствие убийц своего народа (например, Ельцина). И в романе, и в жизни Астафьев корчился от бессильной в его преклонные годы злобы к землякам и соплеменникам, к родной земле: очень хотелось убивать, а сил и средств не было, и потому он старчески проклинал, проклинал… А убийц, таких, как Ельцин – благословлял между проклятиями…

Разгадка этих корч и спазмов Астафьева не сразу пришла ко мне. О том, что Астафьев – зеркало рецидивного людоедства, подобно тому, как Лев Толстой был назван зеркалом русской революции (1905 г.) – я понимал постепенно, изнуряемый ворохом интернет-историй об ужасах советизма и счастьи жизни при царе, при барине, при фабриканте.

По сути, эти бесконечные истории нелепы, потому что заставить вменяемого, психически адекватного человека быть слугой другого человека можно (силой, террором, шантажом) а УБЕДИТЬ прислуживать по доброй воле – нет. Всё упирается в один простенький вопрос, который сторонникам антисоветизма не объехать, не обойти:

- Ладно, мы договорились о благе частной собственности, и осталось решить, кому быть хозяином, а кому холопом. Предлагаю вам в холопы, а я в хозяева! Почему наоборот? Что вас не устраивает? Мы так славно договорились о благе частной собственности, а из-за вашего упрямства… Нет, я тоже не хочу в холопы… Да, тоже хочу в хозяева…
Поскольку ДОБРОВОЛЬНО в слуги и холопы никто и никогда не пойдёт, только террор решит, кому хозяйствовать, а кому холуйствовать при хозяине. Но на нас ушат за ушатом изливают помои ложной благости то 1913, то ещё какого-нибудь года и стращают пугалом «The GULAG»…


Томимый лентою Дзена, постоянно подсовывающей то один то другой такого рода высер, изрядно устав от тех, кто убеждает меня «от всей души», как славно мне, а главное, моим детям будет житься в роли двуногого скота и говорящего орудия, я вернулся мыслью к зловонию заживо гниющего астафьевского слова, и мозаика сложилась у меня в голове…

+++

Понимаете, людоед первичный, так сказать, «нормальный» - из первобытности, до цивилизации, культуры, законности и правового сознания – не нуждался в ненависти к своим жертвам. Он не проклинал их на манер Астафьева, как вы не проклинаете свиней за то, что кушаете поросёнка под хреном. Вам и в голову не придёт ненавидеть «род свиной» на том основании, что вы кушаете свинину, ветчину, сало.

Наоборот, любители отбивных используют слово «люблю». Люблю, говорят, свининку, а особенно бекон…

А давайте подумаем, из чего могла бы к поросятам ненависть проклюнутся?

Ну, наверное, если вы их кушать любите – а они против. И нашли способы эффективно вам мешать их забивать на мясо. И тогда любовь к свинине оборачивается ненавистью, ведь недаром говорят: «от любви до ненависти один шаг».


Вот и у Астафьева и его молодых коллег, «хейтеров Совка» то же самое, но только в отношении… человечины. Даже горячие поклонники его не могут не признавать (цитирую): «Виктор Петрович Астафьев нашел другие слова, которыми проводил погибших в Великую Отечественную войну: прокляты и убиты.

Имел ли он на это право? Порой кажется, что книга создана человеком, окончательно выведенным из терпения, поэтому он и выкрикивает, выкашливает натужно такие горькие слова, вспоминает всё, что было в жизни его и его народа дурного, злого… про дураков-командиров, и про бездарные приказы, и про бессмысленные потери… Ведь Астафьев и его однополчане... шли сражаться за Родину, а эта Родина про них забыла. Именно такая Родина, нарисованная в романе «Прокляты и убиты», очень похожа на себя».

У Астафьева и всей его гоп-компании была плохая Родина – с «уравниловкой», равными возможностями для каждого и плановой экономикой, преследовавшая воров. Эта плохая Родина не давала их нутру развернутся в зверином плясе. Пугала их «репрессиями» и заставляла хотя бы видимость справедливости поддерживать.

А они хотели другой Родины, хорошей: которая никак и ничем не препятствовала бы их куражу. Поймите, дорогой читатель: всякий, кто отрицает социализм, уже записал вас и ваших детей к себе в холопы и лакеи (или вы думаете, роль лакея при вас он себе уготовил?!).

Уже из самого отрицания «клятого Совка» следует, что он, отрицатель, видит себя ницшеанской «белокурой бестией», сверхчеловеком, а меня и вас (ибо он ведь к нам обращается) – зовёт состоять при нём безвольным и бесправным придатком: «без имени, и в общем, без судьбы».

Или думаете, не нас, а себя?! Да ладно...

И ладно бы только нас с вами, а то ведь и детей наших, на семь колен вперёд! Из трущоб, когда раз туда попал, как с Дона – «выдачи нет». Сын раба становится рабом автоматически; за него папа уже проголосовал (когда голосовал за Ельцина).

Нельзя призывать к вечному рабству ваших детей и внуков однозначнее и последовательнее, чем через отрицание социализма и восхваление его противников…

+++

Ненависть приходит к людоедам только тогда, когда их пища перестала быть только вкусной, стала лягаться, и даже им челюсть сломала. И тогда их простое, бесхитростное, детское желание покушать – оборачивается астафьевской истерикой в отношении сыновей своего народа: «убиты, и поделом, потому что вы прокляты!».

Людоед не хочет ненавидеть – но для того, чтобы этого добиться, жертва не должна сопротивляться ему. Вот как в мечтах Астафьева - не надрывается в сопротивлении гитлеровцам, а бодро сдаётся, как Франция. "И тогда ничего бы не было": ни надлома, ни перенапряжения всех сил, ни... конструктивно-покладистых людей, которых съели, аккуратно обглодав.
уменья нет, и привычки нет… Вот его горе, за которое он проклинает своих земляков. От всей души, не будем подозревать в старике корысть!

Он по природе своей – людоед и рабовладелец (кто не верит – почитайте истории об отношении Астафьева к его женщинам, имевшим несчастье удовлетворять его самцовый инстинкт). Но на протяжении всей жизни это в нём (как и в онанирующем на царизм Солженицыне) было сжато, сдавлено, искалечено и деформировано. Ну, не давала «Софья Власьевна» его садизму разгуляться – а так хотелось…



А может – думают такие бойкие старички, как Астафьев – хоть грядущим поколениям повезёт? Как пел Высоцкий – «… и мне захотелось – пусть будет вон тот// одетый во всё не по росту».

Если у первобытного каннибала не было гуманизма от слова совсем (он и слова такого не знал) – то у каннибала пост-цивилизационного рецидива гуманизм уже вбит гвоздём в голову. А гуманизм – это способность жалеть, сопереживать, разделять боль с другим человеком.

Но не с жертвой. Она – еда. А с кем тогда? Со «своими». Поэтому людоедский «гуманизм», хотя по терминологии и не отличается от нормального – строго кастовый и узко-локальный. Если «свой» - его надо много и бурно жалеть. Его большевики из дома выселили! Откуда, правда, у него трёхэтажный дом с колоннами – история умалчивает, ибо те, кого при возведении этих хором закопали – не люди, а расходный материал. Хрен бы с ними! А вот его – и только его! – жалко. Он красиво жил, и перестал жить. Он по Парижам и Венециям ездил – и загнулся в лагерном бараке, какая жесть!

Если же мужик загнулся в бараке, который не лагерный, а прирождённый дом его навсегда, до скотомогильника – то такой мужик ничего не видал, Парижа не вкусил – следовательно, сдохнув, ничего и не потерял. Ему на том свете даже лучше, чем на этом! Ну, зачем гуманисту это животное жалеть? Вот я понимаю – графа там, или князя, или юного наследника банкирского дома – те одних языков, поди, пять штук знают, не считай тонкостей галантного обхождения и столового этикета…

+++

Диффузия идей человечности, милосердия, правосознания – с неизжитым людоедством рождает Солженицыных и Астафьевых, и все их стоны-хрюки. Люди цивилизации, на беду себе, научили этих людоедов-рецидивистов словесам жалостливым и плаксивым формулам сострадания.

А людоеды стали эти формулы применять строго к своей касте, и решительно отвергая право низших каст на нечто подобное.

И когда они в очередной раз (уже бессчётный) начнут вам рассказывать, как жестоки были большевики и как прекрасно жить «в мире частной инициативы» - задайте им простой вопрос:

- Кто к кому в лакеи пойдёт в этом мире?

- Ты ко мне? Не верю.

-Я к тебе? Не хочу.

А значит, возьми свой фальшивый, однобокий гуманизм – и засунь его себе… ну сам знаешь, куда.

Мы не рабы. Рабы немы.

Именно немыми они нас и видят, оставляя в мире своей мечты право говорить только себе одним, в режиме монолога.

Тот, кто бессловесно умрёт за такой мир – не будет проклят Астафьевым. Правда, и помянут тоже не будет.

Разве вспомнишь, из кого колбасу вчера кушал – из Зорьки или Бурёнки?

Гнуснее того людоедства, от которого Робинзон спас Пятницу – только солженицынское, со слезой, с дрожью в голосе, с лицедейством липового сострадания к «невинным жертвам», назначать которых Солженицыны всегда хотят оставить право только за собой, любимыми. Мол, это вот жертва – а то – просто хрен с горы…

Юрий Алексеев, команда ЭиМ

[малик3000]

Зачем снимают многочисленные ремейки старых мультсказок? А вот зачем:

Смотрел вчера с внучкой очередной мультик.

«Кащей: Начало».

Ну, честно сказать, внучке на этот мультик ровно. Она воспринимает его как и сотни других Царевен, Шахерезад и прочих Аладдинов, а я смотрел и думал.

И думал я вот о чём.

Не касаясь художественной ценности этих произведений, хотя невооружённым взглядом видно, что там кроме бабла никакая игра и режиссура никого не интересовала.

Во всех этих современных мультиках и ремейках всё вывернуто наизнанку.

Кощей из злодея в русских народных сказках превратился в героя, спасающего мир.

Трубадур из «смех и радость мы приносим людям» превратился в малолетнего преступника, цель которого, после освобождения по УДО — месть, грабежи и убийства. 

Чебурашка из милого, наивного, обаятельного существа, мечтающего работать игрушкой в детском саду превращается в изощрённого вора и грабителя.

Крокодил Гена из доброго зверя, мечтающего найти друзей превращается в нелюдимого бомжа, предавшего свою бывшую семью.

Список героев можно продолжить, просто мне писать лень, а вам, наверное, в тягость будет читать многостраничную простыню.

Но суть то всех этих новоделов в одном.

Добро превращается в зло. При этом зло становится добром.

Положительные  герои превращаются в отрицательных персонажей, но при  этом считается, что положительные как раз они.

Что воровать, грабить, убивать, предавать — это правильно, так и делают положительные герои этих ремейков (чебурашка, трубадур и прочие гены...).

А теперь я отвечу на вопрос в заголовке.

Свернуть
Это делается для уничтожения многовековой русской культуры, с последующим уничтожением русского этноса. Ибо нация лишённая своей многовековой культуры тупо вымрет.

Именно для этого снимаются эти многочисленные ремейки старых и не очень, добрых русских народных сказок, в которых зло становится добром, а добро не имеет права на существование.

Dixi!