Читаем, смотрим, слушаем Пыльцына Александра Васильевича

[Админ]

А.В. Пыльцин. Лето 2010 года.

Здесь мы  читаем, смотрим и слушаем Пыльцына Александра Васильевича.

Пыльцын Александр Васильевич, автор нескольких книг о штрафных батальонах. Та, что выложена в интернете, - "Штрафной удар, или как офицерский штрафбат дошёл до Берлина" -  это самое первое и самое несовершенное издание 2003 года. "Penalty strike" (перевод на английский язык, Лондон, Великобритания). Впоследствии с получением массы дополнительных сведений, в том числе и из Центрального Архива МО РФ и других источников, книга несколько раз переиздавалась под названиями "Правда о штрафбатах" (М.,Яуза,),  "Главная книга о штрафбатах" (М.,Эксмо), "Страницы истории 8-го штрафного батальона Первого Белорусского фронта" (Научно-популярное издание Беларуси), и последнее издание 2012 года "Штрафбат в бою от Сталинграда до Берлина без заградотрядов" (М.,ВЕЧЕ).

[Админ]

Александр Васильевич Пыльцын, с декабря 1943 по май 1945 года воевавший командиром взвода и командиром роты в 8-м Отдельном (офицерском) штрафном батальоне 1 Белорусского фронта (полевая почта 07380), прошедший от Белоруссии до Берлина и подробно, обстоятельно и честно рассказавший об этом боевом пути - не приукрашивая "окопную правду", но и не очерняя прошлое.

Герой Великой Отечественной Войны,  генерал- майор в отставке, академик Академии военно - исторических наук и Академии проблем безопасности и правопорядка РФ, почётный гражданин белорусского города Рогачёв. Два раза  на него приходила похоронка  и три раза он после тяжёлых ранений возвращался в свой офицерский штрафбат.

За книгу об офицерском штрафбате Александр Васильевич удостоен звания Лауреата литературной премии имени Маршала Советского Союза Л.А.Говорова. Ныне он готовит к печати сборник своих фронтовых стихов, сопровождая каждое стихотворение подробным комментарием – где, когда, по какому поводу написано.
Остаётся добавить:книга А.Пыльцына "Штрафной удар или , как офицерский штрафбат дошёл до Берлина" вышла уже вторым изданием, отмечена Первой литературной премией С.-Петербургского Городского Законодательного Собрания...

Я не хочу молчать сейчас,
когда радетели иные
и так и сяк жалеют нас,
тогдашних жителей России


Штрафбатя Пыльцын в день Победы 9 мая 1945 года в Берлине

[Админ]

Вот мы и получили первую весточку от Александра Васильевича:

Дорогие товарищи, я не смог собрать все мои публикации, но вот часть их, которая по теме  форума  Назвать даже их количество затрудняюсь, но публиковался в сборниках трудов Академии военно-исторических наук, журнале КПРФ "Политпросвещение", газетах "Правда",  "Советская Россия", "К барьеру", "Экономическая и философская газета" ит. п.
Извините. А.В.
.....
  Сегодня, несмотря на многие документально-доказательные публикации последних лет, не прекращаются вымыслы и просто чудовищная ложь, используемые не только «забугорными», но и фальсификаторами доморощенными, своими. Ими будто даже и не замечаются произведения многих других историков-публицистов и честных авторов.
 Не принимаются во внимание и документально подтверждённые факты в моих книгах о штрафбатах, признанных документально правдивыми.  Они  разошлись по миру более чем 70-тысячным тиражом, в том числе «Штрафной удар»(Санкт-Петербург), «Правда о штрафбатах», «Главная книга о штрафбатах» (Москва) переведенная на английский язык и изданная в Лондоне «Penaltystrike» (Helion & Company Ltd),   «Страницы истории 8-го штрафного батальона Первого Белорусского фронта», вышедшая уже двумя  изданиями в Беларуси,  и  выпущенная  уже в 2012 году  издательством ВЕЧЕ «Штрафбат в бою. От  Сталинграда до Берлина без заградотрядов».
 В  работе над своими  книгами  я поставил главной задачей создать   цельный, вместе с тем истинно правдивый рассказ о реальном, действительно существовавшем и воевавшем в годы войны  штрафбате, оперев свою память на память  моих боевых друзей-однополчан и их благодарных потомков, а так же и  на доступные мне военно-исторические документы. Полагаю, мне удалось рассказать о том, что нам довелось увидеть, пережить и прочувствовать. Это неизгладимая память, как о фронтовой солидарности офицеров в штрафбате, в каких бы рангах они не сражались плечом к плечу, так и ту сердечность, которую проявляли  белорусы и в ту, уже ушедшую, эпоху, и сегодня.
....
  Уже после того, как  в 2012 году издательство  «Вече» выпустило мою новую книгу "Штрафбат в бою. От Сталинграда до Берлина без заградотрядов", читательница   Анастасия Занозина оставила в интернете такой отзыв   на неё:

  "Замечательная документальная повесть о тех годах и тех событиях! О многих вещах, до прочтения книги, даже не догадывалась. Книга действительно открывает завесу на исторические события и военное время, искаженное фильмами и многочисленными романами о Великой Отечественной войне.
 После прочтения, по новому стала оценивать масштабы войны, чувства людей и состояние страны в то неспокойное время!
 Советую прочитать всем. В первую очередь, людям, глубоко интересующимся событиями Второй Мировой... "


       Или вот ещё несколько фраз из большого и очень эмоционального письма  петербурженки Инны Сарафоновой: 

« Недавно я посмотрела документальный фильм по телевидению с Вашим участием. Он произвёл просто переворот в моём сознании на тему войны вообще,  а штрафбатов и заградотрядов в частности. В школе нас учили, что заградительные отряды были угрозой отступающим солдатам, расстреливали их нещадно и т. п. Не хочу винить свою молодую учительницу истории, её тоже так учили..     Вашу книгу «Штрафбат в бою. От Сталинграда до Берлина без заградотрядов» читаю на одном дыхании и не могу оторваться: столько в ней силы духа и любви к своей стране и своему народу. Не говорю уже о фактической информации, которая меняет многое из того, чему нас уже успели "научить". ..  Хочу сказать Вам огромное спасибо.  Вы делаете очень важное дело своими телевыступлениями и книгами.   Побольше бы, конечно, такой информации, только теперь и я понимаю, что от моего поколения,  от меня лично  зависит, какую историю будут изучать мои дети. Спасибо Вам большое за жизнь и победу! Не могут слова выразить всего, что хочется сказать и сделать».   (Июль, 2012 год).
....
Почему я так поздно взялся за перо?  Многие послевоенные годы я всё-таки надеялся на то, что из числа фронтовых штрафбатов найдётся же кто-то из очевидцев, уцелевших штрафников или их командиров, владеющих пером, кто сможет правдиво, на фактическом материале, рассказать об этих уникальных формированиях Великой Отечественной как бы изнутри. Долго я ожидал, но  увы, правдивых публикаций так и не дождался.
Мои боевые друзья по штрафбату многие годы подталкивали меня на этот нелегкий, ответственный труд – написать для современников и потомков свои, именно штрафбатовские воспоминания о войне и таким образом, хоть частично, но опровергнуть, дезавуировать ту ложь, которая наслоилась за послевоенные годы.

...
Видимо, само время повелело и мне взяться за это нужное и важное, на мой взгляд, дело. Особенно теперь, когда уже не стало почти всех моих боевых товарищей, а  тем более, самих штрафников, и погибших в боях, и тех, кто выжил тогда, в огне войны, но не дожил до наших дней.  Мои настойчивые поиски очевидцев-штрафбатовцев, к сожалению уже  малоэффективны. Время неумолимо. Нас, «долгожителей» остаётся всё меньше и меньше. Чувствую себя «последним из могикан», то есть из штрафбатовцев Великой Отечественной. Даже телевизионщики обращаются за интервью ко мне, как единственному(?) из тех, кто это видел сам и ещё что-то помнит.

    ... наш штрафбат, как говорят об этом документы войны, формировался одним из первых штрафных батальонов ещё под Сталинградом. В книгах использовано много документальных материалов,   ксерокопий малоизвестных широкому читателю архивных документов  именно по нашему  8-му штрафному батальону, присланных по моей просьбе Центральным Архивом                 Минобороны России.
....
На мои, довольно долгие годы жизни вообще (мне тоже  уже   очень близко к 90!) и 40-летней армейской службы в частности, выпало много событий, много встреч с людьми, разными и по характерам, и по той роли, которую они сыграли в моей жизни. Главной своей целью в моих книгах я поставил: показать то непростое, но поистине героическое время. Но показать это через людей, с которыми меня сталкивали обстоятельства, через события,  которыми заполнялась жизнь, не только в штрафбате, в войне, но показать в меру своих способностей и ТУ ЭПОХУ, которая осталась теперь лишь в памяти, да в произведениях представителей нашего, увы, уходящего, поколения победителей, (но жаль, не в школьных или вузовских учебниках).
....

Для человека естественно ностальгировать по времени своей молодости. Моя работа над книгами – тоже  ностальгия, но не столько по нашей молодости и времени, выпавшему на нашу боевую юность, сколько по той высокой любви к Родине, владевшей нами, и которая помогла нам преодолеть неимоверные трудности, и которую удаётся уже сформировавшейся армии доморощенных лжеисториков и лжепатриотов всё-таки выхолостить из душ многих молодых граждан России.


А в завершение я хочу тоже привести стихи, но написанные   моим сыном Александром, как обращение уже к своим детям, к совсем юному поколению:

Замрите, слушайте, смотрите, ребятишки,
Дыханье затая, став чуткими втройне:
Ведь вы последние девчонки и мальчишки,
Которым суждено услышать о войне.
             

 

[Админ]

 

Вопрос к А.В. Пыльцину от Ahar1:

Здравствуйте, Александр Васильевич!
Расскажите, пожалуйста,  о начале своего жизненного пути с детства и до мобилизации в Советскую Армию.

Даю несколько сокращённый вариант одной из глав своей книги

Экскурс в прошлое. Откуда мы родом   
                                         

Мы – счастливое поколенье:
Есть что вспомнить и чем гордиться,
Перед чем преклонить колени,
Что хранить в серебре традиций.
Наше время прошло мгновеньем,
Чтоб в истории утвердиться.
Мы – счастливое  поколенье,
Есть что вспомнить и чем гордиться

                   Анатолий Молчанов, ленинградский поэт

Начну со своей родословной. На первый взгляд, это может представлять мало интереса для современного читателя, но для характеристики той эпохи, в которой формировалось мировоззрение нашего поколения, и мое в частности, это, считаю, имеет определенное значение. Да и не помешает пролить свет на непростые тридцатые годы, как они складывались на Дальнем Востоке, особенно голодный для населения многих регионов СССР 1933 год, когда мне было всего 10 лет, но я хорошо помню это время.
Драматические события того, труднейшего для всей страны года, в недавнем прошлом  некоторые из руководителей Украины, а вкупе с ними и недобросовестные «историки» возвели в ранг умышленного «голодомора»  именно украинцев  «кацапами» и «москалями», и даже соорудили «музей голодомора», в котором большинство фотографий, выставленных на стендах этого «музея», отображали не голод 1932-1933 годов в Украине, а Великую депрессию в США. Фальсифицированными оказались и «Книги памяти жертв голодомора», издаваемые во многих украинских областях. В одних случаях, в книги заносили живых украинцев - согласно спискам избирателей. В других случаях в книги попадали умершие не от голода, а попавшие под лошадь, спившиеся и прочие случайно убиенные.
В общем, от голода  в разной степени страдали в то время, Поволжье, Урал, даже Кубань, Сибирь, да считай, вся наша страна, но не возводили там это бедствие в ранг умышленного геноцида, как взбрело это в голову некоторым политикам Украины. Голодный 1933 год коснулся тогда и   Дальнего Востока, откуда я родом.
Появился  я на свет в конце 1923 года в семье железнодорожника на Дальнем Востоке, в одном из районов Хабаровского, тогда ещё Дальневосточного  края, на полустанке Известковый, стоящий на реке Кимкан.  Это уже потом , в 1948 году этот полустанок получил статус городского посёлка, стал узловой железнодорожной станцией, от которой идёт железная дорога на север, на Чегдомын. Недолго    наша семья прожила там, затем моему отцу доверили участок железнодорожного пути между Известковым и станцией Биракан.  Там, вблизи большого, охраняемого моста через реку Кульдур, мы ещё прожили  в доме,  совсем рядом с железнодорожной колеёй до 1931 года.   Когда мне  пришла пора поступать в школу,   отец добился перевода на станцию Кимкан, через который протекает та же бурная река, но станция эта тогда была значительно больше Известкового, и там  имелась начальная школа, «выросшая» вместе со мной в неполно-среднюю (7  классов). По переписи 1926 года в пристанционном посёлке Кимкан населения числилось 433 человека, к началу войны в нём было, пожалуй, более тысячи жителей, 2 неполно-средних школы, библиотека, клуб, медпункт. Советскую власть представлял сельсовет, потом – поссовет. Сейчас Кимкан не узнать: посёлок давно уже переименован в село, жителей там осталось человек 80, закрыты все социально-культурные учреждения, школьников, которые там живут, возят в райцентр Облучье, в школу-интернат. Нет в Кимкане и сельсовета, это село теперь приписано к поселковому совету Известкового, в 10 километрах.  Разруха, как и во всей российской деревне.
На этой станции наш дом  стоял даже ещё ближе к железнодорожным путям, так что, когда проходил поезд, дом всегда дрожал, будто вместе с ним собирался тронуться в дальний путь. И настолько мы привыкли к этой близости и грохоту железнодорожных составов, что когда через 3 года перешли жить в новый, более отдаленный от рельсовых путей  дом на 8 семей, который назывался железнодорожной казармой, то долго не могли привыкнуть к, казалось бы, неестественной тишине.  Кстати сказать, и казарм этих уже нет, снесли.

Отец мой, Василий Васильевич Пыльцын, родился ещё в XIX веке,  в 1881 году. Он, костромич, по каким-то причинам (говорил об этом весьма неохотно и туманно), то ли от жандармского преследования, то ли от неудачной женитьбы, сбежал на Дальний Восток и даже  поменял  свою фамилию, которая у него ранее была, кажется, Смирнов. По тому времени отец был достаточно грамотным человеком.   В  нашем  доме была многолетняя подшивка дореволюционного журнала «Нива» и большая библиотека классиков, которую я в раннем детстве почти всю перечитал.
На всей моей детской памяти отец был бригадиром путейцев, а затем и дорожным мастером на железной дороге. Вообще он был не только железнодорожным мастером. Мастер он был и на все руки. Домашняя, довольно замысловатая мебель и многое из металлической кухонной утвари, а так же всякого рода деревянные бочки и бочонки под разные соленья и моченья были сделаны его собственными руками.  Всё он мог, всё умел, вплоть до лужения кастрюль, умел даже огромной «продольной» пилой с кем нибудь из напарников распилить толстенное бревно, помещённое на специальные высокие козлы, распустить на аккуратненькие тоненькие доски. Кажется, в жизни не было дела или ремесла, которого он бы не знал, и чего бы он не умел.
В семье он был  строг и мы, дети, боялись одного его взгляда, хотя он никогда не пускал в ход ремень и не поднимал на нас свою увесистую руку. Всегда, когда мы, малолетки, не в меру шумно шалили, маме нашей достаточно было даже молча, взглядом обратить наше внимание на отца, как  мгновенно стихал наш энтузиазм. Несмотря на широкую общественную деятельность, особенно в области оборонных кружков типа «осоавиахим» и пр., он не вступал в ВКП(б)  и любил называть себя «беспартийным большевиком». Однако, в 1938 году за  допущенную его подчиненным ошибку при ограждении участка работ  по замене лопнувшего рельса, что едва не привело к крушению пассажирского поезда, отец был осужден на три года лишения свободы за халатность. Вышел  он из заключения к самому началу Отечественной войны.
Между прочим, обладал он странной особенностью весьма громко разговаривать сам с собой.  Уже   в конце 1941 года,  без свидетелей, вслух, откровенно негативно высказался по поводу того, что «Гитлер облапошил всех наших «гениальных» вождей». А самый   главный из них (т.е. Сталин), попросту «просПал  Россию». (Здесь я из этических соображений заменил одну букву в отцовской фразе.) Кто-то услышал это, донёс куда нужно («стукачей» тогда было немало), и отец в соответствии с тогдашними порядками, был репрессирован, выслан с Дальнего Востока куда-то на Север или в Сибирь, где и пропал его след.  Не знаю, не мог или не хотел он о себе что ни будь сообщать, но сведений о нём мы никаких так и не имели. Вот этот случай иногда заставлял  происходящее со мной или вокруг меня как то связывать между собой, чаще без достаточных оснований. Но об этом в своё время.
Однако,   перед этими событиями он совершил, казалось бы, необъяснимый поступок, осуждаемый всеми жителями нашего небольшого пристанционного посёлка: в начале 1942 года, когда я уже был курсантом военного училища, и учился «на лейтенанта», отец вдруг жутко  приревновал нашу маму, скромнейшую женщину, все три года регулярно ездившую в колонию, где содержался отец, и ушёл из семьи. А «приревновал» он её совершенно неожиданно для всех к человеку, который занимал его должность все эти три года,  с  которым много лет до этого  состоял в очень близких, дружеских  отношениях.
Таким образом, он оставил маму с малолетней дочерью, тогда, как мы,  все трое сыновей,  служили в Армии, причём старшие братья уже были на фронте. Это только значительно позже, уже после войны я догадался об истинных мотивах его поступка. Я пришёл к выводу: зная  о моём нахождении в военном училище, о том, что я  готовлюсь стать лейтенантом, и чтобы «не помешать» мне, сыну репрессированного, окончить курс обучения, демонстративно бросил семью, женился на женщине, у которой было три дочери (и ни одного сына!) и публично отказался от своих детей.
Не знаю, как отреагировали на эту нашу семейную новость мои братья, к тому времени уже фронтовики. Я же, получив письмо сестрёнки о том, будто отец  публично заявил, что мы все для него, якобы, больше не семья, до глубины души оскорбился его   предательством, как посчитал тогда. Сгоряча ответил письмом, в котором были, помню, такие слова: «Если у тебя больше нет нас, детей, то у меня больше нет такого отца».   А он,  совершив это, как мне показалось, предательское дело по отношению к своей семье, «спокойно» отправился в ссылку. Отец  мой, оказывается,  и здесь был  на высоте, приняв на себя проклятие родных  ради их же благополучия. Его репрессирование, как мне не раз казалось,  как-то сказывалось и на моей судьбе. Но  об этом в своё время. Однако, пишу я об этом не потому, что нынче стало «модным» хоть чуточку быть причастным  к репрессированным, к «врагам народа», а потому что  не всё было так беспросветно тогда, как стремятся это непростое время размалевывать чёрными красками современные толкователи нашей истории.
Мама моя, Мария Даниловна, была моложе отца на целых 20 лет, и происходила из семьи простого рабочего, железнодорожника-путейца. Её отец, мой дед, Данила Леонтьевич  Карелин,  работавший в то время  под началом моего отца, был широкой кости, крепкий сибиряк, как тогда говорили, истинно русский «чалдон»,  заядлый охотник, рыболов и страстный пчеловод.
Моя бабушка по материнской линии Екатерина Ивановна (девичья фамилия Смертина) происходила из Хакасии. Дед рассказывал, что он выкрал ее девицей из соседнего хакасского селения.  Оба родителя мамы были неграмотны.  Правда, бабушка Катя умела удивительно сноровисто, и чуть ли не на ощупь, считать деньги дедовской зарплаты. А маму мою, не знавшую грамоты, но откуда-то помнящую несметное количество метких народных пословиц и поговорок, учил грамоте я,  когда уже сам стал учеником первого класса, хотя бегло и уверенно читал давно, лет с четырех-пяти. По моему упорному настоянию она стала посещать кружок «ликбеза», «ликвидации  безграмотности», широко тогда распространённых по всей стране, и имеющих большое значение в деле быстрого повышения грамотности основной массы рабоче-крестьянского населения. А я с удовольствием и гордостью «курировал» ликвидацию её безграмотности и сравнительно заметных её успехов.
Мама довольно быстро освоила азы грамоты, стала не бойко, но уверенно читать и, правда с трудом, – писать. На большее у нее не было ни времени, ни терпения.  Однако этой грамотности ей хватило, чтобы с началом войны, когда мужское население «подчистила» мобилизация,  освоить должность оператора автоматизированного стрелочного блокпоста на станции Кимкан Дальневосточной железной дороги, где мы жили с 1931 года. Там она проработала ещё не один год после окончания войны, заслужив правительственные медали  «За трудовое отличие», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне»,  и высшую профессиональную награду – знак «Почетный железнодорожник».
Семья наша   не относилась к разряду богатых. Тогда социальное неравенство не было так заметно, как сейчас, и вообще, ни о каких выдающихся богачах даже анекдотов не сочиняли, просто тогда и не могло быть таких долларовых миллиардеров, как ныне  Абрамович, Прохоров, Дерипаска и иже с ними. Но  самый тяжелый, голодный 1933 год, мы пережили без трагических потерь. Знали мы, что во всей стране разразилась эта беда. Не  было  у нас тогда радио, но  пассажиры поездов проходящих через  нашу  станцию Кимкан,  достовернее всяких СМИ сообщали о том, как живут другие области и республики. И, к слову сказать, тогда  и разговоров не было о каком-то особом голоде на Украине, откуда, пусть не в массовом порядке, но целые семьи, в том числе и еврейские, переезжали «осваивать» дальневосточные земли. Между прочим, в 1934 году там была образована и Еврейская Автономная область – ЕАО.

В основном нас в эти голодные 30-е годы, спасала от голода тайга. Отец, тоже умелый  охотник, снабжал семью дичью. Помню, в особенно трудную зиму, почти каждый выходной он  уходил в тайгу с ружьем и приносил то одного-двух зайцев, то нескольких белок или глухарей, и мясом мы были, в общем, обеспечены.  Должен  сказать, беличье мясо нам очень тогда нравилось. Да,  ещё я помню, как у нас по квартире были расставлены многочисленные рогульки с натянутыми на них шкурками пушных зверей. Это отец умело  выделывал, а затем  и сдавал в лавки «Заготпушнины» эти беличьи и заячьи шкурки, получая взамен  весьма дефицитные тогда муку и сахар.  Кроме того, с осени он брал небольшой отпуск и уходил в ту же тайгу на заготовки кедрового ореха. Там, в тайге он сбивал с высоченных кедров шишки, обмолачивал их там же, и  приносил орехи домой мешками. Приспособился собственноручно изготовленным прессом давить из его зерен отличное «постное» кедровое масло, которое ныне считается особо целебным. Молоко от собственной коровы или продукты из него нередко уходили на продажу или «бартер», как сегодня можно говорить. Остававшийся жмых от кедровых орехов мама использовала для изготовления «кедрового молока» и добавок в хлеб, который пекла лепёшками из очень небольшого количества муки, перемешанной с имевшимся тогда в свободной продаже ячменным и желудёвым «кофе», да овсяным толокном (булочки из этого теста не получались).  И эти совершенно чёрные, особого вкуса лепёшки, как-то заменяли нам настоящий хлеб и, хоть на время насыщали наши детские желудки.  Когда я к 13-14  годам вытянулся, и ростом  перегнал своих старших братьев,  у меня возник вопрос: почему я, младший из братьев в семье, стал длиннее их обоих, и среднего, Виктора,  и старшего, Ивана?  Да и сестрёнка Тоня, самая младшая в семье, оказалась  не самой маленькой из кимканских девчонок  по росту!
Это  уже через много лет после войны я нашёл ответ на этот детский вопрос. Как-то попалась мне одна научно-популярная статья о пользе кедровых орехов. Из неё я узнал, что этот дар тайги – не только  просто кладезь самых различных витаминов, в том числе и способствующих развитию детских организмов, но и удивительно богат  он различными  дефицитными микроэлементами. Я даже рискую перечислить их: марганец, йод, медь, титан, серебро, алюминий и другие. Но, оказывается эти орешки ещё и богаты веществами, которые теперь модно называть антиоксидантами, то есть, предотвращающими старение организма!  И это ещё не всё. Оказывается, ореховые ядрышки содержат до 44 процентов белка, или в 12 раз больше, чем в курином мясе, а  100 граммов их содержат почти 700 килокалорий!
Так  вот  почему  мы  сравнительно легко  перенесли  трудные тридцатые, голодные во всей стране, (а не только на Украине, как твердят антирусские «историки») годы. Очевидно, не только наши растущие организмы успешно пополнялись тогда необходимыми составляющими  для своего рода акселерации, но и, наверное, определённое долголетие тоже тогда в нас  заложилось.

Ну, это уже, видимо, из области  желаний и предположений. А если читателю хочется и дальше знакомиться с нашим  взаимодействием с дальневосточной природой, немного ещё терпения.
Была у нас  семейная традиция ежегодно  делать различные заготовки плодов диких растений, ягод, грибов. Эти заготовки спасали нас не только от голода, но и от свирепствовавшей тогда на Дальнем Востоке, особенно, в северных его районах, цинги. Мы с детства были приучены к сбору этих «полезностей», и хорошо их знали. Собирали и в большом количестве сушили грибы – маслята, моховики и главные грибы – белые и большие белые грузди! На соление брали также  рыжики и лисички, но особый грибной деликатес был у нас – беляночки  и волнушечки. Мама всегда напутствовала нас, чтобы грибочки эти мы брали маленькими, не больше пуговицы от пальто или медного пятака.  Благо грибных полян много, выбор был.

Фруктами Дальний Восток, как известно, небогат. Но зато ягод!!! В ближайшей тайге мы находили земляничные поляны, кусты жимолости, целые заросли малины, которые кроме нас иногда посещали и медведи, о чём нас не уставали предупреждать взрослые, хотя мне лично такая встреча, к счастью, не была суждена. Особый  восторг вызывали у нас, ребятни, терпкая, продолговато-крупная, зелено-спелая ягода (по местному её почему то называли «кишмиш», хотя по-научному это «актинидия»), да дикий виноград с его исчерна-синими, будто покрытыми лёгким инеем, продолговатыми ягодами. Собирали, конечно,  еще рябину и черемуху – всё шло «в дело». А если подальше, на так называемые «ягодные мари»,  мы ходили только со взрослыми, хотя «взрослыми» в этих случаях считались и мальчишки лет с 14-15. Оттуда  приносили мы полные «туеса»  (короба из берёзовой коры)  голубики, брусники, морошки. Так же далеко ходили по весне на сбор черемши, этого дикорастущего широколистного растения с острым запахом и вкусом чеснока, настоящего кладезя витамина  С,  главного «доктора» от цинги.
Отец и дед занимались рыбной ловлей, но не на удочку, как мы, мальчишки, а более «производительно», при помощи сплетенных из ивовых прутьев так называемых «морд»  или вершей для ловли рыбы. И почти каждый вечер после работы  отец или дед ходили на недалеко протекавшую бурную, студеную речку Кимкан  забирать улов. Иногда приносили «мелочь», а в период нерестового хода лососевых – и красную рыбу: горбушу, кету или кижуча, некоторые экземпляры которых достигали веса 6–8 килограммов. В этом случае появлялась у нас и красная икра, хотя тогда, до войны, в отдельные годы она не была особой редкостью и в магазинах. И все это и варилось, и жарилось, и засаливалось, и сушилось. А в общем – все шло к столу… Можно подумать: «Ну, прямо царский стол!». Да, это таёжное, дальневосточное разнообразие помогало не только выживать в трудные годы, но и просто укреплять здоровье наших растущих организмов, да и выносливость взрослых.
Пожалуй, о тайге, которая нас хорошо подкармливала и лечила, о природе уже достаточно. Теперь о том, в какой среде мы росли.  Семья наша не была набожной. Отец, по-моему, всегда был откровенно неверующим, хотя поддерживал, скорее, не религиозные, а обрядовые праздники. Мама тоже к этим праздникам относилась с почтением, но, тем не менее, у нас никогда по-настоящему не соблюдали ни малых, ни «великих» постов. Зато на масленицу пекли огромное количество блинов, на пасху – красили яйца, хотя в то время это занятие, по известной моде на безбожие, широко не афишировалось, а многие это делали даже тайком. 
Тогда, в 30-е годы, почти в каждом, более или менее значительном населённом пункте, открыли магазины со странным названием «Торгсин». Это слово  мы расшифровывали, как «Торговля с иностранцами». Эти магазины скупали у населения золотые, серебряные изделия и всякого рода украшения из драгоценных камней. Фактически там происходил своего рода обмен их на белую муку-крупчатку, сахар и прочий дефицит.  Мама  в первую очередь отнесла туда золотые нательные кресты взрослых,  (у нас, детей, их и не было!), и только после этого – другие, невесть какие богатые украшения, оставив себе все-таки любимые золотые малюсенькие серьги.  А в годы моей активной детской «атеистической» деятельности в так называемом кружке СВБ (Союз воинствующих безбожников), мы, ребятишки, с особенным усердием и упоением ставили для взрослых массу «безбожных» спектаклей, которые с видимым удовольствием посещали взрослые и их одобрительные аплодисменты и угощения нас, конечно, поощряли. Да в каких только «союзах» и обществах мы, дети, тогда не состояли! Даже в МОПРе! (Международная Организация Помощи Революционерам), Осоавиахиме и т.п, имели «членские билеты» и даже платили членские взносы, копеечные, по «детскому тарифу».
В нашей семье всего родилось семь детей, но трое умерли ещё в  младенчестве (что по тому времени не являлось редкостью), и до начала войны нас дожило четверо: два моих старших брата, моя младшая сестра и я. Пытался я несколько раз составить генеалогическое древо нашего рода, но отец мой никогда не посвящал нас в свою родословную, и дальше своего деда Данилы и бабушки Кати по материнской линии я так ничего и не узнал. Да в те годы как-то и не принято было искать свои корни. Это сегодня многие уж очень дотошно разыскивают свои «дворянские» или даже «графско-княжеские» корни, если даже фактически их и не было, чтобы как-то подчеркнуть свою «белую кость» или «голубую кровь», лишь бы хоть чем-то выделиться из общенародной массы, и получить какие ни будь морально-политические привилегии. А вот по боковым ветвям нашего рода мне хорошо были знакомы другие дети и внуки Карелиных, жившие недалеко от нас. Это брат мамы, Петр Данилович Карелин, тоже дорожный мастер, коммунист, угодивший в 1937 году совершенно неожиданно под репрессивный каток, как «враг народа», и бесследно исчезнувший где-то на бескрайних просторах Сибири или Крайнего Севера. Остались у него больная жена и пятеро детей, которым удалось выучиться, пережить войну. Некоторые из них ушли из жизни только  недавно, в постсоветское время, остальные живы и теперь.
Должен честно сказать, что тогдашние аресты и поиски «врагов народа» заражали многих, в том числе и нас, младших школьников. Помню,  например, как мы, ученики 2–3го класса по подсказке некоторых учителей, искали на обложках своих школьных тетрадей в васнецовских стилизованных рисунках по былинной тематике, якобы замаскированные надписи, например «Долой ВКП(б)». И если не находили, то значит, «плохо искали». А вот внезапные аресты наших близких, за кем никто из окружения никаких преступлений не видел, мы воспринимали как досадные ошибки при таком масштабном деле разоблачения вредителей и вообще всяческих врагов народа (тогда широко пропагандировалась известная пословица «лес рубят – щепки летят»). Но что удивительно: наряду с этой широкой кампанией поиска «врагов», происходило мощное воздействие на умы (и не только молодежи), воспитывавшее любовь к нашему строю и идеалам коммунизма. Достаточно вспомнить только фильмы и патриотические песни того времени.  И это необычайно обостряло  и   чувство любви к Родине, и  сознание высокого патриотизма. С этими чувствами мы вступили в священную войну против гитлеровской, фашистской Германии. С ними и победили, пройдя  почти через 4 года тяжелейших испытаний. Вот только теперь, в «новой» России, о патриотизме не только мы, старики, но и многие, родившиеся после нас, говорим с ностальгией и в голосе, и в душе.
Репрессии тех лет, кроме упомянутого мною моего дяди, не затронули, к счастью, других его родственников, хотя после войны много писали и говорили о том, что и жён, и даже детей «врагов народа» и в лагеря ссылали, и в тюрьмах гноили. Может быть только у нас, на Дальнем Востоке почему то по-другому было? Или редкие исключения того времени, кое-кому выгодно теперь выдавать за массовые явления?  А тогда   мамина младшая сестра Клавдия Даниловна (1915 года рождения), несмотря на репрессированного брата, работала телеграфисткой на узловой  железнодорожной станции, по тому времени – на весьма ответственной должности. Замуж она вышла за инженера Баранова Василия Алексеевича, с первых дней войны ушедшего на фронт, а после войны  ставшего офицером КГБ. Работал он в этой ипостаси все послевоенные годы в Риге и умер в 1970 году. Их сын, мой двоюродный брат Станислав, 1938 года рождения, добровольно поступил в своё время в погранвойска, окончил Бабушкинское (под Москвой) Военное училище погранвойск, и был перспективным офицером. А   в начале 90-х годов 20-го века, вся Прибалтика в результате развала Советского Союза вдруг обрела, как там говорили, истинную свободу. Тогда  из-за преследований и угрозы репрессий уже со стороны постсоветских латышских властей, обезумевших, наверное, от «истинной свободы»,  включили его в черный список «красных ведьм». И  Станислав был вынужден тайно бежать из Латвии в 1991 году, оставив там «неграми» (негражданами) своих детей и внуков.  А вот на Украине эта катавасия с гражданством обрела другие, но тоже «своеобразные»  формы,  о чём я расскажу в главе «Беларусь постсоветская».
Но вернёмся к моей довоенной жизни и нашей семье того времени. Как я уже говорил, у меня было два брата. На старшего из них, Ивана (1918 года рождения), я, когда заметно вытянулся ростом,  был так похож внешне, что нас часто путали даже знакомые.  Насколько мы были похожи, недавно подтвердила моя бывшая одноклассница  Лида Пилипенко.  Разбирая   старые семейные фотографии, она на одной из тех, что сделаны были ещё в период, когда они жили на станции Бира, а её мама работала там в средней школе. Так вот на одной из них  Лидия Павловна обнаружила паренька с гитарой, приняв его за меня. Но фотография то датирована 1936-м годом, и там зафиксировано занятие музыкального кружка, которым руководила её мама. Однако, поразительное сходство того паренька со мной, десятиклассником, подтолкнуло Лиду  прислать мне эту фотографию, в которой я, конечно, узнал своего старшего брата, тоже десятиклассником!
Так вот, Иван отличался разносторонними способностями: прекрасно играл на самых разных музыкальных инструментах, удивлял всех талантом рисовальщика, считался одаренным в математике. Его  учитель иногда за оригинальные решения задач выставлял ему вместо «пятерки» «шестерку». Кстати, сразу же по окончании 10-ти классов он был приглашен на должность учителя математики в нашу поселковую школу-семилетку.
В 1937 году он был призван на военную службу в береговую охрану Тихоокеанского флота, где успешно осваивал и специальность радиста,  и одновременно  исполнял  роль учителя в группах ликвидации малограмотности и неграмотности среди красноармейцев и краснофлотцев, что в те годы не было удивительным. В  начале 1942 года он оказался в действующей армии.   Находясь  в составе   5-й Ударной армии Южного фронта, участвуя уже в освобождении Запорожья, «гвардии сержант Пыльцын Иван Васильевич... в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 18 сентября 1943 года» – так было написано в «похоронке».
Второй брат, Виктор, старше меня на три года, особыми талантами не выделялся, разве только унаследовал от отца (да и похож был на него) манеру разговаривать сам с собой вслух, особенно во сне, да отличался особой аккуратностью и педантизмом. Пожалуй, точность и аккуратность, присущие ему, тоже были своего рода талантом. После окончания средней школы он год поработал на железной дороге помощником дежурного по станции, хотя никаких курсов для этого не проходил. Просто мы, дети железнодорожника, были «хорошо подкованы» в разных профессиональных направлениях, познаниях. Я, например, учась  в 4-5 классе, «на зубок» знал все правила, записанные в инструкциях по «путевому хозяйству» и даже на экзаменах, которые принимал отец у своих рабочих и путевых обходчиков, пытался подсказывать тем, кто затруднялся с ответом.
Виктора в 1939 году призвали в воздушно-десантные войска на Дальнем Востоке. Незадолго до начала войны бригаду ВДВ, в которой он служил, перебросили на Украину, где ему и довелось встретить и первые удары фашистской военной машины, и испытать горечь отступления. При обороне Северного Кавказа он был ранен, лечился в госпиталях и погиб (вернее – пропал без вести) в декабре 1942 года где-то под Сталинградом.
Сестра моя Антонина Васильевна (1927 года рождения)  после 1945 года избиралась в наш поселковый Совет депутатов трудящихся. А после переезда  на жительство в Ленинград, работала с секретным делопроизводством в одном из райвоенкоматов города. Доверяли ей, несмотря на репрессированного отца.   
До 7-го класса я учился в нашей поселковой школе (там я вступил в комсомол), а с 8-го класса и дальше мог учиться только в железнодорожной средней школе города Облучье, расположенного километрах в 40 по железной дороге от станции Кимкан, нашего постоянного места жительства. 
Как я уже говорил, в 1938 году мой отец был осужден на 3 года за халатность, а старший брат служил в армии, и на небольшую зарплату другого брата, Виктора, маме было невозможно платить за моё обучение и проживание в интернате, что было единственной возможностью удовлетворения моей тяги к знаниям.  Тогда я по собственной инициативе написал Наркому Путей сообщения Л.М. Кагановичу письмо, в котором рассказал о трудностях нашей семьи в обеспечении моего желания дальнейшей учебы, в том числе и то, что отец – железнодорожник и осужден за халатность.
Вскоре я, школьник, получил правительственное письмо, в котором распоряжением Наркома мне обеспечивались за счет железной дороги все виды платежей за обучение до получения среднего образования, и проживание в интернате при школе, а также   бесплатный проезд по железной дороге к месту учебы и обратно. Я хорошо запомнил характерную подпись на официальном бланке письма: «Л» Каганович». Особо запомнилась большая, несоразмерно высокая заглавная буква «Л» (Лазарь). Так что учеба в Облученской железнодорожной средней школе на все три года мне была обеспечена.
Много лет спустя, я узнал, что муж моей тети, Клавдии Даниловны, в детстве совершил более смелый поступок. Когда его после 6-го класса не допустили к дальнейшей учебе (по крайней бедности), он, 14-летний паренек из глухой деревни под Ярославлем, сам поехал в Москву, добился там приема у Надежды Константиновны Крупской, которая тогда была заместителем Наркома Просвещения РСФСР. В результате – распоряжение Наркомпроса: «Принять Баранова Василия в школу-семилетку». А дальше – техникум и т.д.!  Так случилось, что и меня с сестрой, и моих двоюродных сестру и четырех братьев – детей  нашего репрессированного отца  и дяди моего, Петра Карелина, и вырастили, и воспитали, и поставили на ноги наши матери, оставшиеся без мужей. И слава им, обыкновенным русским женщинам, вечная добрая наша память.
В отличие от нашей поселковой школы здесь, в Облученской средней школе, мы ежедневно после уроков занимались в разных оборонных кружках, и это фактически была хорошо организованная военная подготовка. Штатных военруков в школе не было, а в определенное время в школу или в интернат приходили к нам настоящие сержанты из воинских частей, располагавшихся в городе, и тренировали нас по всем оборонным, как тогда говорили, предметам. Некоторые мальчишки, кроме того, ходили на занятия в аэроклубы, где учились и самолетом управлять, и с парашютом прыгать, что давало им преимущество – уже после   9-го класса поступать в летные училища. Таким же образом, ещё до окончания средней школы в лётном училище оказался мой лучший друг по 9-му классу Коля Федорцов.
Уже после войны я пытался разыскать его, а так же и других моих школьных товарищей по нашему выпускному 10-А классу, но безуспешно. Никого из ребят так и не нашёл, наверное, всех подобрала под себя война. Нашлись только Лида Пилипенко, живущая ныне в Хабаровске, с которой весь 10-й класс просидел за одной партой, да Броня Итенберг, родившаяся в белорусском Рогачёве, в 30-е годы переехавшая с семьёй на Дальний Восток, и на старости лет уехавшая «на историческую родину» в Израиль. С Лидией Павловной Пилипенко мы переписываемся и по сей день. Ведь это звено единственной цепочки, связывающей нас с тем далёким прошлым, с нашим, не таким уж плохим детством. А вот Броня перестала отвечать на мои письма, наверное, не нравится ей моя точка зрения на агрессивность её «новой родины» и на то, как её нынешние земляки сочиняют небылицы о том, как они, фактически оседлавшие в то время медицину, культуру, торговлю, «преследовались» в Советском Союзе.
Я лично окончил школу с отличными оценками по всем предметам и получил аттестат №1 с «Золотой каёмкой».  Золотых  медалей тогда ещё не было, они стали вручаться лишь после окончания войны с 1945 года. В июне 1941 года, буквально за два дня до начала Великой Отечественной войны, мы завершили учёбу в средней школе. И,  с нашего «выпускного бала»  будто  началась совершенно другая глава жизни, не только нашей, юношеской, но и всего народа, всей страны нашей. Ведь тогда, 22 июня,  началась долгая, почти на 4 года, тяжелая война.  На алтарь Победы в ней, ради разгрома фашизма, и не только германского, угрожавшему не только нашей Родине, а всему человечеству, наша страна положила  миллионы жизней советских людей. Вот и наш штрафбат вложил свою посильную лепту в эту Победу. Но до неё ещё  надо было дойти, через многие испытания, кровь и смерть. Обо всём этом многие другие  главы моих книг.

 

[MALIK54]

1)Были случаи,когда штрафники считали себя невинно осуждёнными?
2)Случалось ли ,что стреляли в спины командирам или друг другу?
3)Были в штрафбатах комиссары и если были,как к ним относились штрафники?
4)Существовали ли специализированные танковые или авиа штрафные подразделения?

[Vuntean]

Сейчас на Западе, да уже и у нас поднимают истерию по поводу "изнасилования немок" и тому подобное.


Что бы Вы могли рассказать об отношении штрафников к мирному населению Европы?

[ВАЛЕРИЯ]

ДОРОГОЙ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ!!!! ПОЗДРАВЛЯЮ С 95 ГОДОВЩИНОЙ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ!!!
Сегодня, когда уже рта не могут открыть ни по радио, ни по ТВ, ни в фильмах, чтобы не сказать гадость и ложь про Советские времена, про Советских людей, - (а что им ещё остаётся делать, как не чернить созидателей и защитников, - сами не могут ничего ни создать, ни защитить!! Только разрушают, да воруют, а "бабки" наворованные вывозят из страны!!) - Ваша работа, Ваши книги и выступления говорят ПРАВДУ!!! ЭТО ТАК ВАЖНО!!! ДЕРЖИТЕСЬ!! БУДЬТЕ ЗДОРОВЫ!!!

[А.В.Пыльцын]

Вопросы от Вениамина:

                                  Здравствуйте, Александр Васильевич!

Я оказываю помощь в избавлении от алкогольной и табачной зависимостей, используя метод  Геннадия Андреевича Шичко. Сам Шичко так же был участником войны, сражался под Сталинградом, получил тяжёлое ранение и не дожил до наших дней. Суть разработанного им метода сводится в разрушению самой идеи употребления алкоголя и табака, после чего наступает стойкое освобождение.

Но разрушение идеи требует ответов на любые вопросы, связанные с алкоголем и табаком. Одним из таковых является употребление табака и алкоголя во время войны, поэтому желающим избавиться от зависимостей приходится каким-то образом это объяснять, показывая, что табак и алкоголь на фронте ни в коей мере не служат оправданием их употребления в мирной жизни. В отношении фронтовых 100 грамм нами дано такое объяснение:

"Среди сивушников  находятся и те, кто сегодня,  в условиях господства идеологии наслаждения и удовольствий, бессовестно пытается оправдать употребление алкоголя фронтовыми ста граммами - мол, в войну  так положено было. Но кто такие сивушники?  Это  распространители идеи употребления алкоголя, иначе говоря - комиссары алкогольной идеи. Они работают на спаивание других, сами либо вообще не употребляя алкоголь, либо делая это очень осмотрительно, чтобы не пострадать самим. Подобным же образом поступали и большевики (от администрации: здесь мы приносим свои извинения нашим товарищам-коммунистам, которым это высказывание покажется оскорбительным. Тут  нужны дополнительные пояснения, требующие открытия отдельной темы. Пока же заметим лишь, что в данном случае обвинение выдвигается не против политической принадлежности, а против того, кто ей ловко пользуется в зависимости от складывающейся конъюнктуры. Пример - Гайдар).

  - комиссары в  первой половине 20-го века, предпочитая загребать жар чужими руками.  Хотя идеи в ту пору преследовались иные, тем не менее принцип оставался тот же: защищать революционные завоевания и строить светлое будущее они предпочитали чужими руками, а своих детей (если таковые у них были) как от огня берегли от вхождения в ряды рабочего класса.
Сегодня их потомки, сменив идеологическую доктрину, оплевав и разрушив до основания дела своих дедов сделанных чужой кровью и потом, с  остервенением принялись служить  прежним, хорошо известным с глубокой древности и навечно проклятым   идолам, среди которых красуется и гедонизм, подразумевающий  в качестве главной жизненной цели всемерные удовольствия и наслаждения.  Одним  из самых доступных средств служения этому идолу является алкоголь, употребляемый для получения удовольствия. Но как и любой другой порок, употребление алкоголя требует своего оправдания, иначе говоря - идеологического обеспечения. Им-то  как раз и занимаются комиссары-сивушники.
 Их чудовищный обман  очевиден любому сохранившему хотя бы остатки здравого смысла в условиях политики всеобщей дебилизации, проводимой в последние двадцать лет: как можно сегодня оправдывать употребление алкоголя  ради чувственных наслаждений войной, где он использовался как наркотизирующее средство для преодоления сверхчеловеческих нагрузок, где  поднимались  в атаку на верную смерть,   где  бросались  с гранатами под танки, гнили в сырых холодных окопах, не имея возможности развести огня, тонули в болотах, где... впрочем, лучше послушать песню замечательного современного певца Александра Харчикова: http://17marta.ru/forum/index.php?topic=3911.0 "От Любани до Мги".
" А что, автор этих сток пережил войну? Или, может, А.Харчиков сам сражался на фронтах Великой Отечественной?" - слышится возражение комиссаров-сивушников.

Нет, ни я, ни Харчиков не воевали сами.  Но если эти строки кажутся кому-то  безосновательными рассуждениями, то послушаем настоящего  фронтовика, пока ещё находящегося с нами, не взирая на очень почтенный возраст: Владимиру Ивановичу Трунину перевалило за 90! Обратите внимание на его великолепный для такого возраста внешний вид, ясную речь, незамутнённый рассудок:


Одновременно выражаем глубокую благодарность соратнику Александру, выложившему в интернет этот бесценный рассказ, разоблачающий бессовестную ложь сегодняшних пропагандистов алкогольной идеи.

А вот и пример трезвого празднования 9 мая: http://trezvenie.org/people/user/15/blo ... 12-moskva/


------------------------------------------------------------------------

Как бы могли оценить это Вы, Александр Васильевич?

Что бы Вы могли сказать по поводу употребления алкоголя и табака на фронте?

Как вы относитесь к их употреблению здесь, в мирной жизни?



Постараюсь отвечать по мере поступления.

Вениамину:

1. Как бы могли оценить это Вы, Александр Васильевич?

Что оценить, Вашу фразу: "...большевики- комиссары в  первой половине 20-го века, предпочитая загребать жар чужими руками.  Хотя идеи в ту пору преследовались иные, тем не менее принцип оставался тот же: защищать революционные завоевания и строить светлое будущее они предпочитали чужими руками, а своих детей (если таковые у них были) как от огня берегли от вхождения в ряды рабочего класса."

Ну,  если самым главным комиссаром считать Сталина, то его дети, вам, наверное, известно, не прятались даже от войны, на которой убивают. Те,  кто перекрасились, из "комиссаров" стали господами и олигархами - это  другой род человеческий , их дети даже в мирное время далеки от  понятия Гражданин своей страны. Главным мерилом жизни у них  Золотой телец, а пьют и курят в Куршавелях или на Канарах  немеряно.
 

2. Что бы Вы могли сказать по поводу употребления алкоголя и табака на фронте?

Курили многие, курил и я сам  по-молодости, втянулся так, что на фронте даже курил трубку, далеко не безобидный способ, если набивать её махоркой или даже самосадом, если Вы знаете этот вид крепчайшего табака, но трубка хорошо грела руки, и это было очень важно зимой.   Долго не мог бросить курить, пытался делать это не раз, но вот уже более 25 лет не курю. Примером для меня всю жизнь послевоенную был наш командарм генерал Горбатов, который никогда в жизни не курил, да и многих других дурных привычек не имел. И когда  у меня появились проблемы с сердцем, решил бросить и помогли мне не заговоры, не   экстрасенсы или молитвы, а собственная воля и то, что я объявил во всеуслышание, что бросаю курить ОКОНЧАТЕЛЬНО.  Это было моим главным оружием, так как в своей жизни я не сорил словами, а всегда был верен своему слову. Это и помогло мне справиться с многолетней дурной привычкой. Что касается фронтовых условий, курили многие и этот наркотик как то снимал напряжение, переживания, которых на фронте хватало. По поводу "НАРКОМОВСКИХ" 100 ГРАММОВ водки. если её нам выдавали перед атаками или перед наступлением, а в праздники - и в обороне, то эта чуть бодрящая доза так перегорала  у бойцов переднего края, что ни о какой "умышленной алкоголизации" не могло быть и речи. Другое дело, если эти 100 грам перепадали и тем, кто в атаках не бывал, да   если он "принимал" ещё и "за того парня", то тут сказывались и доармейское привыкание, и биологические особенности организма, и я знаю случаи, когда мирное время не могло остановить таких любителей, и они плохо кончали.       

3.Как вы относитесь к их употреблению здесь, в мирной жизни?

Конечно, отрицательно. Отрицательно оцениваю не только сам факт употребления табака и алкоголя, но и политику современного руководства России, отменившее госмонополию на это зелье, что привело именно к умышленной алкоголизации, а вместе с этим, к наркотизации, не говоря уже о табакокурении. Наше государство постоянно снимает с себя обязанности по управлению  страной, перекладывая это то на загребущие руки новоявленных буржуев, то на региональные и муниципальные власти, то вообще на чиновников разных масштабов, от министров до частных владельцев. Что касается производства и продажи спиртного и табачных изделий, то тут, если Президент и Правительство, Федеральное собрание и  Дума не задумаются над этой архиважной проблемой России, то вымрет она, тем более при современной медицине, ставшей фактически ПОЛНОПЛАТНОЙ или не лечебной вовсе.

Vuntean: 1.Сейчас на Западе, да уже и у нас поднимают истерию по поводу "изнасилования немок" и тому подобное.Что бы Вы могли рассказать об отношении штрафников к мирному населению Европы?

 

  Современные "ПРАВДОИСКАТЕЛИ" уже пишут и говорят о "миллионах" изнасилованных немок, от малолетних девочек до дряхлых старух, для убедительности  стряпают грязные кино-поделки о массовом насилии и насиловании советскими воинами, солдатами и офицерами. Надо полагать, что зверства солдат Вермахта, всякого рода их прислужников не могли оставить равнодушными к этому зверью советских солдат, особенно тех, кто рвался в проклятую Германию отомстить за  повешенных или заживо сожжённых его родных, его семьи, его детей. Нелегко было удержать ярость этих солдат, и на первых порах происходили случаи, об одном из которых я рассказывал в своих книгах, не буду сейчас его снова пропагандировать, кто прочтёт любую из моих книг, узнает подробности. А что касается НАСИЛОВАНИЯ немок, то это  такая же ложь, как и многое другое. Скажу только, что иногда наши воины не могли устоять от соблазнов, которыми провоцировали их сами немки, да и немцы.  Наверное, известно всем, кто знаком с документами Ставки Верховного  Главнокомандования о запрещении неправильного отношения к немецкому населению, о строжайшей ответственности вплоть до расстрела.  и в нашем штрафбате было несколько штрафников, поплатившихся за подобное. Ко времени перехода границы Германии я был уже женат и  был случай, о котором я не писал в своих последних книгах. Однажды,  во время передислокации нашего батальона пришлось на ночлег остановиться в доме, где жила немецкая семья. Хозяин, достаточно пожилой немец, предложил мне с женой, которая в то время была медсестрой в нашем батальоне, отдельную комнату, но тут же "предположив", что моя жена устала, позвал сюда двух своих дочерей и предложил мне выбрать для себя любую... Какая гадость! Пришлось поменять место ночлега.  А вот единственный случай, отмеченный даже в приказе по батальону. Вот выписка из него, присланная мне из Центрального Архива МО РФ: 

Приказ от   5 мая – 
"за нарушение моего приказа, запрещающего вступать в интимные отношения с немецкими женщинами, капитана Г....  М.И. арестовать на 5 суток домашнего ареста с удержанием 50 %.  денежного содержания».

Как видите, ни о каком насиловании нет ни слова, потому что это было, как мы узнали потом, обычный в то время факт, когда инициатором была женщина.

Были и другие случаи, не ставшие достоянием комбата или "не замеченные" им, причём, не всегда обходившиеся без медицинских последствий, но всегда по инициативе немецкой стороны, и чаще с целью именно заражения, что в общем то несколько охлаждало пыл желающих.

  А что касается штрафников, то они, надо полагать, понимали, что нарушение приказа Ставки может так приплюсовать это преступление к уже имеющемуся, что это может закончится очень печально. В Германии в нашем батальоне такие случаи не были нам известны, а вот в Польше однажды, когда мы стояли южнее Седлеца перед взятием Варшавы на формировании, ко мне пришла полька лет 25 и заявила, что её изнасиловал один из моих бойцов, размещавшийся с группой солдат  в их доме.  Зная уже, что поляки любят что нибудь выторговывать, и подозревая нечестность жалобщицы, я объяснил, что за такое преступление, если оно будет доказано, нашего бойца могут расстрелять. Тогда она взмолилась и стала убеждать меня, что «не тшеба того», что он «добже» умеет это делать. На том инцидент и закончился. И зарубежные писаки, да и сами поляки, стремящиеся требовать от России миллиардных компенсаций за провокационную Катынь, не додумались сочинить байку о миллионах изнасилованных полек воинами "советов".
 

[Станислав Субботин]

Многоуважаемый Александр Васильевич! 

1. Как Вы полагаете, состоялась бы Великая наша Победа без штрафбатов и заградотрядов?

2. Какова на Ваш взгляд основная причина крушения СССР, сыграл ли в этом свою роль офицерский корпус, изменивший советской присяге?

Заранее благодарен за ответы. Станислав Субботин.

[Hrizos]

Дорогой Александр Васильевич, здравствуйте!

Расскажите, пожалуйста, каким Вам запомнился день Победы и как Вы его встретили?

На войне всякое случалось, жизнь есть жизнь, вспоминается ли Вам какой-нибудь смешной случай в духе Василия Тёркина?

Сейчас очень часто можно услышать как ругают нынешнюю молодёжь, понятно, они не получили достойного патриотического воспитания, прежде всего на государственном уровне, хотелось бы узнать Ваше мнение о  молодых людях, и что бы Вы могли им сказать самое важное, как наказ на всю жизнь?

Я живу в городе Калининграде, бывшем Кёнигсберге, довелось ли Вам побывать здесь?

Какая у Вас самая любимая песня?

С бесконечным уважением и низким поклоном, Людмила.

[Админ]

Большое Вам спасибо, Александр Васильевич, за то время и внимание и которое Вы нам уделили!

Сегодня мы получили Ваши первые ответы, но к сожалению заградительные меры против информационного замусоривания осложняют работу. Чтобы облегчить Вам пользование форумом, мы будем сами помещать  ниже  Ваши ответы, поступающие по почте.

[Лёлик]

Уважаемый Александр Васильевич, как Вы считаете, есть ли будущее у сегодняшних постсоветских республик и их народов, где должности в армии покупаются за деньги, где любые должности в государственном аппарате покупаются за деньги, в церкви саны покупаются и где основная часть народа безразлична и равнодушна к своему будущему?

[Админ]

Поступили ответы от Александра Васильевича Пыльцына:


Для MALIK54:

     Были случаи, когда штрафники считали себя невинно осуждёнными?

         Да, такие случаи были и неединичны. Представьте себе, за что только можно было угодить в штрафбат. Штрафников можно было условно разделить на несколько категорий. Основная из них, о которой и говорилось в приказе Сталина «Ни шагу назад» - это офицеры переднего края,  провинившиеся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, командиры и комиссары всех родов войск, допустившие самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа, или офицеры, совершившие уголовно наказуемые преступления (повреждения техники, вооружения, разбазаривание, порчу  военного имущества и пр).  Причем, направлять в штрафбат их могли и по суду военного трибунала, или такое право предоставлялось командирам дивизий и выше, а рядовых и сержантов за аналогичные преступления мог без суда направить командир полка, но только в штрафную армейскую роту, а не в штрафбат. Другая группа штрафников представляла собой офицеров, из тыловых частей, как находящихся в прифронтовой полосе, так и во всех внутренних военных округах, вплоть до самых удалённых, например Сибири, Дальнего Востока, Севера, так же совершивших нарушения строгих законов военного времени.                                                                                                                                     
Штрафники  в абсолютном большинстве были люди порядочные. Скажу даже – высокого долга и высокой воинской морали. Конечно, изначально все они были разные, и прежняя вина  у каждого была своя. Рядом могли находиться растратившийся где-то в тылу пожилой техник-интендант и юный балбес-лейтенант, который опоздал из отпуска, или по пьянке подрался  из-за смазливой медички .

   И ещё одна  группа – это офицеры, оказавшиеся во вражеском плену, но бежавшие из плена, или попавшие в окружение и не участвовавшие в партизанском движении в тылу врага.
Редко, когда и в мирное время осуждённые не ропщут на размеры или условия наказания, Так и у штрафников редко кто полностью соглашался с мерой наказания, определённой ему трибуналом или  личным решением высокого начальника, иногда и мы, их командиры, соглашались с их мнением, но изменить, естественно ничего не могли Вот только 2 примера, описанных в моих книгах.

Был в моём взводе бывший капитан-лейтенант Северного флота Виноградов. Будучи начальником какого-то подразделения флотской мастерской по ремонту корабельных радиостанций, он во время проверки отремонтированной рации на прием на разных диапазонах и частотах,  наткнулся на речь Геббельса. И по простоте душевной стал ее переводить на русский в присутствии подчиненных. Кто-то рассказал об этом товарищам, а слух дошёл то ли  до Особого Отдела, то ли  до слишком усердного политработника, и в результате получил Виноградов свои два месяца штрафбата  «за пособничество вражеской пропаганде». Или «за трусость» направил какой-то комдив своего командира разведроты майора Родина. Мог ли быть трусом разведчик, имевший несколько орденов «Красного Знамени» и других наград, в том числе и медаль «за отвагу»? Явно, чем то другим строптивый майор не угодил генералу. Жаль, погиб он в боях на польской земле.  Ну, и ещё один пример. Воевал  в нашем батальоне штрафником  бывший воениженер 3 ранга Басов Семён Емельянович. Не сдавался он в плен, но выходя из окружения, нечаянно угодил туда. Продержали их там под открытым небом в октябре три недели, не давая никакой пищи. Удалось ему бежать, дошёл ночами до своих родных мест истощённым до предела и решил, прежде чем перейти линию фронта к своим, хоть немного набраться сил, подкормить свой вконец обессилевший организм. Пришли наши войска, его приняли, как специалиста в мостостроительный батальон, а вскоре его вызвали в штаб и объявили, что направляется в штрафбат рядовым.  Конечно, ропот по этому поводу у бежавших из плена был, говорили даже: «Английская королева своих офицеров, бежавших из плена , орденом награждала, а нас - штрафбатом». Потом понимали они, что некоторые, попавшие в немецкий плен, как и власовцы, соглашались работать на фашистов и их нередко забрасывали в тыл наших войск в составе шпионско-диверсионных групп, потому для многих из них штрафбат был боевой проверкой благонадёжности.Воевал на Курской Дуге, был ранен, восстановлен во всех офицерских правах, воевал до Победы, Мы с ним дружили до самой его кончины почти в 95 лет. Полагаю, на вопрос ответил.

Случалось ли ,что стреляли в спины командирам или друг другу?

С почти  100% уверенностью могу заверить, что у офицеров командного звена, получавших пулевые ранения или погибших от этого, ранений в спину или в другие части тела того  же расположения, никогда не фиксировали, хотя на это наш  особист   обращал  пристальное внимание медиков и санинструкторов. Да и явных или скрытых угроз со стороны штрафников ни я, ни мои товарищи, не замечали. Лишь об одном запомнившемся случае, который можно было истолковать неоднозначно, расскажу.

     В  моей роте   было несколько  бывших офицеров, выпросившихся на фронт, «условно освобожденных» из тюрем и лагерей. Одного из них,  еще сравнительно молодого,  не сильно исхудавшего (был в колонии близок к кухне), но уже давно не державшего в руках оружия, я пожалел и назначил поваром ротной походной кухни. Меня тогда почему-то не смутили его руки, до локтей исписанные темно-синими узорами татуировки,  некоторые его тюремно-лагерные замашки и жаргон. Он утверждал, что до получения срока за поножовщину, будучи техником-интендантом запаса, работал где-то на юге поваром ресторана, и что из обычной солдатской провизии сможет готовить приличную еду, тем более, что это удавалось ему делать из более чем скромного списка лагерных продуктов.
    Вскоре, когда   боевой расчет роты был в основном завершен, взводы и отделения сформированы с учётом подготовки бойцов,   дальнейшее поступление пополнения его уже не меняло, но крепких, здоровых бойцов я перевёл из  обеспечивающих подразделений  в стрелковые взводы. Коснулось   это и того, «татуированного».    Тот  не сдержал своего озлобления, и я впервые услышал нечто вроде угрозы в мой адрес: «Ладно, капитан, увидим, кого первая (или первого?) пуля догонит». Я никогда, не был самоуверенным человеком, однако, отсутствие этого качества не мешало мне в нужную минуту быть решительным и настойчивым. И эта,  будто вскользь брошенная им  фраза, только укрепила меня в правильности решения. Когда делаешь дело, принимаешь решения и несёшь за них ответственность – тут не до сомнений. Это уже потом, в таких случаях, когда дело сделано, можешь анализировать: а мог бы сделать лучше, решить правильнее, не «перетянул ли струну»? Да и принцип  «боишься – не делай, делаешь – не бойся» должен оставаться незыблемым всегда. Этот мой несостоявшийся «повар» погиб, а меня тогда «догнала» пуля, но немецкого снайпера, к счастью, с  не смертельным исходом.
             Не было и придуманных Володарским   бандитских «разборок» между штрафниками, как это показано  в его скандально известном «Штрафбате», когда вор в законе убивает своего солагерника за какой то старый, тюремный «грех».  Но  вот совсем другие случаи «самострелов» в период оборонительных боёв перед взятием белорусского Бреста у нас были разоблачены, и с помощью самих же штрафников.

    Одно время вдруг стали появляться среди штрафников легко раненые осколками в мягкие ткани, как правило, в ягодицы. Ну, а коль скоро штрафник ранен, пролил кровь – значит, искупил свою вину со всеми вытекающими отсюда последствиями. Число  таких случаев здесь, в обороне, где время пребывания в штрафбате текло как-то медленнее, стало подозрительным. Особисту нашего батальона, через других штрафников, презрительно относившихся к таким «хитрецам»,  удалось узнать истинные  причины  и  технологию этих ранений.
Оказывается, во время артналета, под грохот разрывов снарядов, «изобретатели» этого способа бросали в какой-нибудь деревянный сарайчик, а то и в глухой окоп ручную гранату, а затем из  стен сарайчика или обшивки окопа выковыривали ее осколки. После этого из автоматного патрона вынимали и выбрасывали пулю, высыпали половину пороха, и вместо пули вставляли подходящего размера осколок. А дальше – дело техники. В очередной артналет из этого автомата выстреливали заряженный  осколок  в  мягкое место – и получали «легкое ранение», а значит, вожделённую свободу.  Правда, когда эту хитрость раскусили, почти всех «хитрецов» выловили в войсках и вновь судили, теперь уже за умышленное членовредительство и фактическое дезертирство из штрафбата. Не все «умники» возвращались в ШБ. Некоторых, с учетом их прежних «заслуг», приговаривали к высшей мере и расстреливали. Свидетели  этих расстрелов, если они бывали, одобрительно встречали приговоры. Вообще к трусам и подобным «изобретателям» в офицерском штрафном батальоне относились, мягко говоря, негативно. 

Или вот ещё факт. Во время оборонительных боёв под Жлобином (Белоруссия) произошёл такой случай. Из штаба с каким-то поручением шёл к окопам штрафник, назовём его «штабной». А навстречу ему с термосом шёл за обедом на батальонную кухню другой штрафник. Назовём его  «кухонный». Встретились они и «кухонный» говорит «штабному»:   «Хочешь хорошие немецкие трофейные часы?»   «Штабной»  подумал, что тот по фронтовому обычаю  предлагает «махнуть не глядя», и говорит , что у него ничего подходящего в обмен нет. Тогда его визави говорит, чтобы тот в обмен дал ему пулю и поясняет: «я тебе часы,а ты мне прострелишь вот эту руку». Тогда «штабной» снимает с плеча автомат, взводит курок и командует: А теперь поднимай, такую растакую, и вторую руку и пойдешь в штаб, не думай, сволочь, что кроме тебя в нашем ШБ есть ещё такие же гадины!»  Привёл его в штаб к комбату. Несостоявшегося членовредителя особист увёл в особый отдел более высокого ранга. Его  больше никто не видел. Как говорят, «Кесарю кесарево». Вот такие были штрафники.

[Админ]

Следующий ответ от Александра Васильевича:

Для MALIK54

Были в штрафбатах комиссары и если были, как к ним относились штрафники?

Да, были, как и во всей Красной Армии.  Штрафбаты, как известно, создавались после 28 июля 1942 года, и первым комиссаром нашего штрафбата был Ларенок Павел Прохорович. И воинское звание у него тогда было «батальонный комиссар», что соответствовало общевойсковому «майор». Тогда был установлен порядок, при котором приказы командира санкционировались комиссаром. Во всех подразделениях штрафбата (ротах, взводах) тоже на первых порах назначались политработники, а поскольку командир роты в штрафбате был приравнен к командиру батальона в обычных частях, то и в ротах были тоже комиссары рот, ну, а во взводах – политруки. Было это предусмотрено, наверное, ещё и по предположению, что управлять подразделением из проштрафившихся офицеров одному командиру не под силу. Тогда  в эти подразделения назначались ещё и офицеры в ранге обычных заместителей, так что у командира взвода, например, были политрук и замкомвзвода, оба в ранге штатных офицеров.  В октябре того же 1942 года с целью укрепления единоначалия,            в Красной Армии институт комиссаров был упразднён и вместо них назначались «заместители командиров по политической части».  Командир  теперь уже  отдавал приказы без санкции комиссара, а комбат и письменные приказы без подписи комиссара. Через некоторое время, когда стало ясно, что штрафники-офицеры вполне управляемое войско,    в подразделениях штрафбата (ротах, взводах) должности политработников и штатную офицерскую должность заместителя командира взвода  отменили, оставив только в ротах обычных заместителей, и то на случай, если командир роты в бою будет ранен или убит.  За счёт сокращения числа политработников в ротах и взводах, при замполите комбата был создан довольно внушительных размеров политаппарат, главным звеном которого были должности «агитаторов батальона».
 
   Отношение штрафников к комиссарам, а затем и    к политработникам вообще формировалось скорее в зависимости от  личных или профессиональных качеств политработника.  К одним относились с уважением, даже с любовью, как например к  майору Оленину, о котором штрафники, когда этот майор оказывался или в окопах, или в цепи наступающих, говорили «с нами О-Ленин!». Любили и другого агитатора майора Пиуна, которого знали, как  смелого, но и  человека с лирикой в душе, в свободное от боевых действий время (на отдыхе, формировании и т.п.) всегда организует песни, так просветлявшие души и сердца штрафников. Не любили болтунов, вроде капитана Виноградова, тоже агитатора, за которым кроме слов не видели дела.

[А.Хрящевский]

Дорогой Александр Васильевич!
 
Выражаю  искреннее  восхищение  стойкостью,  ясностью мысли   и чёткостью  изложения.
Желаю  здоровья  Вам и Вашей Супруге. Если  бы можно  было  поделиться частью своего - сделал бы  это  без  колебания.
 
Прошу  Вас   высказать  мнение  по следующим  вопросам:
 
1. Очень  многие  мои  знакомые -  офицеры, адмиралы  оценивают нынешнего  президента. главнокомандуюшего Путина, как державника, патриота России, голосовали за  него на  выборах.
 
   Каково  Ваше  мнение о  личности и  деятельности  этого человека?
 
2. Не  могли  бы  Вы  прокомментировать свежие скандальные  новости в  Министерстве  Обороны:
 
    - отставка Сердюкова

    - назначение Шойгу

 
3. Мой отец Хрящевский П.К. начав  войну рядовым  бойцом в 1939 г. (Финская кампания) провоевав в стрелковых  частях (21-я стрелковая дивизия НКВД) до 1943 г.,  после  тяжёлого ранения (сквозное ранение правого лёгкого) и лечения, был переведён в СМЕРШ  и закончил службу старшим  лейтенантом в 1946 г. по  болезни (туберкулёз).
  К  сожалению о  деятельности  СМЕРШ    очень  мало  сведений даже сейчас.
 
  Приходилось  ли  Вам  взаимодействовать с представителями  этого  органа  контрразведки, как  Вы  оцениваете их  вклад в борьбу с  врагом?
 
С глубоким  уважением.
 
А.Хрящевский