Автор Тема: Лаврентий Гурджиев: Сталинизм – спасение России  (Прочитано 6431 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Меч Правосудия

  • Гость
https://cont.ws/uploads/pic/2018/6/1007439048%5B1%5D.jpg

Сталинизм – спасение России

Лаврентий Гурджиев

Посвящается всем, чьи разум и дух стремятся ввысь, даже если тело не поспевает за ними.
 
От автора

 Даже аннотированное изложение «Сталинизма» заняло бы слишком много места. Ведь содержание книги не сводится только к биографическому и справочно-политическому прошлому, хотя это, конечно, тоже очень важно. Ибо, кто знает прошлое, тот знает будущее, а кто знает будущее, тому подвластно настоящее.
Можно сколько угодно поносить либо, наоборот, превозносить Землю – ей это без разницы. Она единственная планета, где мы пока существуем, и от нашей хулы или похвалы не перестаёт пребывать Землёй (в рамках неизбежных географических, геологических, климатических, биологических и пр. изменений). Можно сколько угодно поносить/превозносить Сталина – ему это тоже без разницы. С существенным уточнением: его хулители уподобляются тем, кто считал, что Земля плоская и покоится на слонах-черепахах, превозносители – тем, кто уверен в её шарообразности. Что и кто ближе к истине?
На самом деле наша планета имеет более сложную, нежели шарообразная, форму геоида и является лишь небольшой частью Солнечной системы, как обширного поля будущего расселения человечества. На самом деле образ Сталина, далёкий от стереотипов, одна из составляющих главного понятия – сталинизма, как целостной теории и практики (внутри которых неизбежны собственные изменения и подвижки). Жить можно как с мнением о том, что Земля плоская, а Сталин – это зло, так и с прямо противоположным. Цена и ценности такой жизни, ложность и неложность её знания, частные итоги прожитого, сливающиеся в общую итоговую картину судьбы наций и народов, – вот как поставлен вопрос, и автор неуклончиво отвечает на него.
Книга была задумана в 1992 году, когда глобальный катаклизм, связанный с разрушением СССР, только начал охватывать мир и когда стало ясно, что замалчивать её тематику отныне окончательно становится преступлением. Вопреки трёпу коварных или наивных болтунов, тогда эпоха демократии не началась, а завершилась. Причём не только у нас, но почти во всём мире. Особенно в его западной части, где усиливающийся тоталитаризм и свирепеющая диктатура повсеместно вытесняют «старое, доброе буржуазное общество».
В книге использованы труды классиков научного коммунизма, произведения отечественных и иностранных авторов, напечатанные в легальных и нелегальных изданиях, неопубликованная информация. Документальная часть глав (сталинские тексты) основывается на копиях архивных материалов. Некоторые воспроизведены с незначительными сокращениями.
Настоящее издание является кратким вариантом. Автор не несёт ответственности за черновые варианты своей рукописи, которые могут появляться в самиздате, в Интернете и содержать неточности и ошибки, и подтверждает аутентичность только данной публикации.
 * * *«Сталин ушёл не в прошлое, он растворился в будущем».

Пьер Куртад, французский писатель

Предисловие

 В начале было слово. И слово было у дьявола. И слово было «деньги», звучавшее по-разному на разных языках с незапамятных времён. Выражение «капитал» в специфическом значении денег, пущенных в финансовый оборот, становящихся товаром, возникло позднее, но тоже очень давно. Прижилось оно, когда около пятисот лет назад в Европе пробились ростки современной системы капитализма, хотя СИСТЕМА, как таковая возникла гораздо раньше её нынешней буржуазно-монетаристской инкарнации.

Согласно современной научной классификации, после первобытно-общинного строя друг друга последовательно сменяли следующие общественно-экономические формации: рабовладельческая, феодальная, капиталистическая… Но при немалых внешних и внутренних различиях все они имели одинаковую материальную несущую конструкцию. Или, выражаясь архаически, опирались на три неизменных кита – на частную собственность на средства производства, как залог несправедливого распределения продукта общественного производства, на эксплуатацию человека человеком, как ведущий, неправедный способ добиться благосостояния, на деньги, денежную прибыль, как главное и порочное мерило физических и моральных качеств хоть одного лица, хоть группы лиц, хоть всего государства.

Шли века. Многобожие заменялось единобожием, цепи и колодки – биржей труда, монеты и бумажные купюры – пластиковыми банковскими карточками. Прогресс? А может, всего лишь его видимость? Кто объяснит, что есть прогресс? Разве не прогрессивными были те первобытные охотники и воины, которые перестали убивать захваченных людей, заставив работать пленников на хозяина, ставшего владельцем их тела? Так что же – да здравствует рабовладельческий строй? Тогда феодализм – просто человеколюбие, а капитализм – райский сад! Поставить здесь надо, конечно, тоже вопросительный, а не восклицательный знак. Но это смотря кто ставит.
В одной изданной в Израиле книжке мы встретили определения, ненормальные с точки зрения любого человека, кроме, видимо, израильтян: «просвещённые рабовладельцы», «цивилизованное и культурное рабовладение». Одобрительные слова относились к описанию далёкого прошлого. Но, возможно, отражали безотчётное желание того же в настоящем. Ведь однажды в другом произведении нам попался и такой перл: «культура социального неравенства». С обоснованием неизбежности роста неравенства сегодня и в будущем и с призывом соблюдать при этом спокойствие, решая вопросы не по-революционному, а по-цивилизованному (?) – мирным путём. То есть притерпеться, не сопротивляться, покориться, о чём мечтали и мечтают эксплуататоры от фараона до сегодняшнего работодателя.

Спорить пока не будем, отложим в памяти, как эпикриз исторической болезни. Мы-то знаем, что к прогрессу это не имеет даже приблизительного отношения. Причём оцениваем явление, вовсе не прибегая к некоему универсальному интеллектуализму или исходя только из частных мировоззренческих позиций. Многие истины сокрыты от непросвещённых, однако высшие доступны всем. Не факт, что для человека была желаннее плеть, чем удар меча, или – фабричная чахотка, нежели помещичья барщина. В любом случае над ним творилось НАСИЛИЕ, хотя изменения внутри человеческого сознания и вокруг него, несомненно, происходили, происходят и будут происходить. Некоторые считают, что менялась также суть вещей и взаимосвязь человека с ними. Наша точка зрения: эта суть впервые по-настоящему изменилась лишь при социализме. Он, придя на смену капитализму, стал убедительным доказательством возможности прервать череду перевоплощений одного и того же преступного устройства общества. Первая и несомненная очевидность Прогресса.
Впредь для удобства будем именовать буржуазную и все родственные ей формации обобщённо и сокращённо – системой. Попутно заметим, что под «капиталом» сегодня понимаются не только деньги, валюта, но целый комплекс материальных и умственных богатств с определёнными политэкономическими характеристиками. То, что зовётся антикапиталистической – антисистемной – борьбой, появилось тогда же. Наличие на планете двух миров переменной величины – многотысячелетний факт. Правда, первобытно-общинный коммунизм нельзя назвать антисистемностью, потому что долго не существовало его антипода. Но антипод возник – как начало триумфа зависти и жадности, как начало перехода с языка бога на язык дьявола, как начало порабощения человека человеком. И процесс этот далеко не закончен.

Таким образом. Разделение на систему и антисистему теряется в пучине времён. Поскольку в борьбе между обоими мирами победителем чаще оказывалась система, то одна из версий истории укладывается в многозначительную, хотя и несколько схоластическую философему нисходящего движения: от золотого века к серебряному, от серебряного к железному… Речь, само собой, не о техногенной этапности, а о духовной – об этапах вырождении сознания. Стало быть, в настоящее время изрядная часть человечества живёт в каменном веке, т. е. в так называемом развитом капитализме? Пожалуй.

Идеологами обоих миров были неожиданные фигуры. Они же были основателями крупнейших религий, некоторые из которых спустя время становились глобальными. Самое удивительное (и трагическое), что подавляющее большинство фигур, основная часть их мировоззрения и проповедей представляли в том или ином виде антисистемность, и лишь поздние трансформации, манипулирования, искажения поставили эти религии на службу капиталу.

Предполагают, что жизнь и деятельность еврейского пророка Моисея и иранского пророка Заратустры (не исключено, что это образы собирательные) приходятся на одну эпоху: примерно двух с половиной – трёхтысячелетней давности. Первого можно назвать классическим представителем системы, пропагандистом её типичных мерзостей, что явствует из сказанного или сделанного им и записанного в Библии. В последней, впрочем, фигурируют также пророки с явно или скрыто антисистемными высказываниями и деяниями. Одному из них – Иисусу – даже приписывается божественное происхождение. Однако моисейство и сам Моисей всё равно остались в числе основных стержней ветхозаветного вероучения. Они истово служат мировому капитализму и въелись в тело и в одеяния христианства трудноизлечимыми язвами, невыводимыми пятнами.

Ни это учение, ни его основоположник нам не интересны в отличие от Заратустры, чьи мысли дошли до нас в виде текстов «Авесты». Оформленные в проповеднических традициях Древнего Востока, они удивительно созвучны настроениям современных сопротивленцев. Ясно как божий день, что поганая моисейщина распространялась и распространяется капиталистами по той причине, по какой ими преследуется неискажённая мудрость Заратустры. Он высказывал много зрелых, актуальных даже для нашего времени суждений. В частности, осуждал эксплуатацию человека человеком, выступал за войну против эксплуататоров.

По этой же причине замалчивается и переиначивается первозданная философия того, кого с некоторой условностью можно назвать индийским аналогом вышеназванных пророков – Сиддхартхи Гаутамы (Будды). Помимо прочего, он с материалистических позиций отрицал существование примитивно понимаемых бога, рая, ада, выступал за социальную среду, свободную от власти денег и прочих неодухотворённых вещей.

Многие религиозные деятели в соответствии с социальным заказом правящего класса угнетателей отличались и отличаются гонениями на знание и просвещение. Но ещё в раннесистемные времена, когда всё нахальнее звенело золото, а любое невежество всё агрессивнее прикрывалось именем Всевышнего, прозвучали даже теперь малоизвестные, но вещие слова основателя ислама пророка Мухаммеда: «Час занятий науками ценнее месяца занятий молитвами».

То далёкое человечество отличалось изрядной географической и этнографической разобщённостью. Несмотря на это, у него имелся единый цивилизационный посыл. У людей и народов, друживших или враждовавших или даже не знавших о существовании друг друга, насколько мы можем судить по историческим документам, было больше точек философского и практического согласия, чем несогласия. Была разносущность, но пока не было категорической разнонаправленности цивилизационного движения. Более того, этот посыл долго витал даже над системно-антисистемной борьбой, хотя, конечно, постепенно отступал перед нею, отодвигался её могучим социальным давлением.

Но было и нечто другое. Оно входило в борьбу увеличивавшимся фактором, пока не превратилось в её самодовлеющую базу. Отдельные парадигмы, выхваченные нами из огромных массивов религиозно представленных идеологических течений, не дают последним исчерпывающих характеристик. Для этого необходимо основательнее углубиться в них. В том числе для того, чтобы отчётливее представить фактор, который не только окрашивает борьбу, но порой меняет её смысл. Основоположники вышеперечисленных идеологий отразили начавшееся в античное время и закончившееся с рождением ислама политическое деление мира на Запад и Восток. Вот какие сферы мироздания основоположники олицетворяли, защищали, проповедовали, вот в границах каких миров желали духовного и материального единства, вот какое объёмное, но строго направленное развитие обосновали.

Скажем и будем правы. Это развитие-деление в двадцатом веке на наших глазах прошло точку невозврата. Оба мира удалялись друг от друга расходящимися курсами и сейчас уже движутся в противоположные стороны. Можно представить ситуацию по-другому: оба мира вошли в лобовое столкновение, не желая уступать друг другу. Прежней осталась только историческая канва событий.
Меньший мир, западный, весь 500-летний буржуазный отрезок своего развития единолично хозяйничал и разбойничал на планете. Разбой чужака не только не заставил Восток свернуть с собственной дороги, но вызвал пробуждение и восстание, находящиеся на стратегическом подъёме в течение последних ста пятидесяти лет. Великая Октябрьская социалистическая революция стала в 1917 году не просто частью, а ядром этого восстания. То, что ряд проявлений этого эпохального события носит западную форму, то, что оно получило огромный положительный резонанс и в западных странах, нисколько не противоречит закономерностям описываемого противостояния.

Революция грянула на геополитическом перекрёстке, где сталкиваются/разделяются оба планетарных цивилизационных потока. После неё это разделение обрело наиболее точный смысл, а заодно и перспективу воссоединения. Окончательно прояснилось ОСНОВНОЕ противоречие нашей эры. Оно вбирает в себя всю совокупность примиримого и непримиримого в человечестве. От противоречий внутри любого общественного организма до противоречий между разными организмами. От противоречий между индивидами до межгосударственных. От торгово-финансовых до религиозных. От абстрактно-философских до конкретно-политических. От межнациональных до межклассовых. От противоречий между культурами до противоречий между способами производства. Мы сводим сей почти бесконечный ряд в то самое основное противоречие – между системой и антисистемой. Простое и легкоопределяемое по внешнему обводу, оно имеет сложнейшее, многосегментное внутреннее строение.

Революция позволила доказать, что только социализм и коммунизм могут урегулировать любые свои внутренние противоречия, а до того – снять антагонистические, накопленные капиталистическим обществом, которое от природы неспособно к их решению. Неумение позднесоветского «социализма» справиться с внутренними противоречиями дополнительно подтверждает правоту нашей революции, тотально антитроцкистской, антибухаринской, антихрущёвской, антибрежневской и антигорбачёвской. Разумеется, не по политической форме, а по духовному и материальному содержанию.

Капитализм без удержу врал, стараясь скрыть от страждущих даже перечень достославных имён и наследий прошлого, не говоря уже об их идейной содержательности. Он без удержу врёт об именной и идейной сокровищнице настоящего. Это ему удаётся и сходит с рук благодаря тщательно выстроенным и интегрированным в него институтам лжи, коей обильно полито всё исходящее от него. Он не доверяет никому и ничему. Даже в относительно мирной академической среде, особенно при науке под названием «история», им была создана сеть надсмотрщиков, полицейских, жандармов.

Что с того, что полиция истории не имеет стальных наручников и резиновых дубинок. Она нередко свирепствует «покруче» обычных стражей порядка. Столетиями ею истреблялось то, что ценнее даже человеческой жизни: правда, истина, смысл этой самой жизни. Этой полиции нельзя будет рассчитывать на прощение ни под какими надуманными, демагогическими предлогами типа «свободы и плюрализма исторических мнений и толкований». Истинность историографии, историков заключается в их свободе от заданного плюрализма и от планируемых мнений с заказанными и согласованными толкованиями. Она – в единственно верном пути, житейски подчинённом чему угодно, а научно – исключительно антисистемной исследовательской методологии. Шире и глубже последней в социальной природе ничего нет. Всё остальное – иррациональное отражение мира, его кривое зеркало. Используя неизящные сравнения, скажем: если бы ложь выражалась мочой, то вся прокапиталистическая история уподобилась бы писсуару, а прокапиталистические историки – мочеиспускательным каналам.

Считается, что первой жертвой на любой войне является правда. Война между системой и антисистемой вечна, покуда существуют обе. Вечна и первая жертва этой войны. Но! Система убивает правду, даже если может этого не делать, убивает осознанно, с удовольствием, не брезгуя подлостью. В антисистеме с правдой обращаются предельно щадяще, она – неумышленная или в худшем случае неизбежная жертва. Редкая НАША ложь во спасение и постоянное ИХ спасение во лжи – это антиподы. Конечно, правда у каждого своя. Но истина одна. Вот где кончается всякое, порой даже внешнее сходство воюющих сторон. Ибо пусть вокруг антикапитализма нечаянно погибнут сто, тысяча правд – он никогда не потеряет истинности. А капитализм никогда эту истинность не обретёт, даже окружённый толпами живых правд, тем более плавая в кровавом море правд мёртвых.

Отсюда. Есть выражение «суд истории». Капиталисты пытаются придать ему характер универсальной объективности, которая, однако, толкуется ими весьма произвольно. А мы не скрываем, например, что жертва не обязана быть объективной по отношению к преступнику. Это будет псевдообъективность, это принесение жертвы ещё раз в жертву – крючкотворчеству, мелочности, пародии на справедливость. В этом случае жертва должна надеяться на собственное историческое судопроизводство, а не на третейское. Перефразируя: никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь, ни герой, ни чей-то суд. И далее: добьёмся мы приговора и освобожденья своею собственной рукой.

Так пишется формула антисистемного сопротивления. Так интегристское прочтение «суда истории» позволяет дополнить его логической обвинительной концовкой: «над теми, кто её угробил». А угробили её, в частности, те, кто веками навязывал европоцентрическую версию мирового хода событий. Колонизировавшие почти всю ойкумену, европейцы вершили судьбы мира внутри западного цивилизационного ареала и лишь в его интересах. Европеизированная (вестернизированная) история оболгала весь путь многоцивилизационного и многокультурного человечества, попрала все видения мира, кроме собственного, ему одному присвоив наименование «просвещённого».

Восток всегда превосходил Запад философски, духовно, научно, не говоря о том, что был древнее и многочисленнее. Он уступал Западу лишь финансово-экономически, из-за чего претерпел такие же лишения и горести, какие любой умный, благородный, но бедный человек претерпевает от богатого, пустоголового подлеца. Сегодня Восток, навёрстывая упущенные экономические возможности, перехватывает инициативу в переделе мира. Западников он подавляет в том числе исторически, то есть ломая прогнившую, беспочвенную версию европоцентризма. Разумеется, Восток не однороден и представлен солидными прокапиталистическими составляющими. Но в отличие от Запада он пробил скорлупу системности, вылупляется из неё, его организм полон соками прогресса и бурлящей энергией.

Противостояние Запад – Восток нередко подаётся в виде концептуальной оси Север – Юг. Под богатым Севером тоже подразумеваются самые развитые в экономическом отношении капиталистические государства. Под бедным Югом – экономически отсталые страны так называемого «третьего мира». Поэтому Север и Запад, как Юг и Восток, являются политическими синонимами, хотя отличительные нюансы внутри этих пар имеются. Из оформления цивилизационной борьбы надо частично исключить географию. Иначе трудно причислять к Северу богатую, но очень даже южную Австралию или к Западу – весьма восточную Японию, или к Востоку – лежащую к западу от Гринвича Кубу.

На наш взгляд, стратегическая конфронтация, имеющая характер битвы богов, более точно укладывается в понятийную антиподность Запад – Восток. Не в последнюю очередь потому, что именно оттуда, с русского, советского Востока в 1917 году пошёл очередной, самый продолжительный по времени, небывалый по пространству, наивысший по духу марш антисистемы на Земле. После уничтожения Советского Союза наиболее крупные и стойкие очаги антикапитализма опять-таки сохранились на Востоке. Западники в злобе и страхе ассоциируют и марш, и очаги с именем, воплотившимся в заглавии нашей книги. Их основной инстинкт – инстинкт денежного мешка – не подводит в оценке главной для них угрозы. В этой общепланетной битве мы обязываем себя осуществлять её философско-историческое осмысление и вытекающие из него практические шаги, возглавить теорию и практику Антикапиталистической, Антизападной, Антиевропейской, Антисевероамериканской борьбы.

В перечне врагов значатся не только монстры-великаны, но и физически малозаметные Сингапур, Тайвань, Объединённые Арабские Эмираты… В развёрнутом идеологическом понимании Востоку противостоят неславянская Европа, нелатинская Америка, Япония, Австралия, Израиль, «белая» Африка – регионы обитания так называемого «золотого миллиарда».

Важно. Европеизм после Второй мировой войны был сильно потеснён североамериканизмом в международной капиталистической табели о рангах. Однако постепенно западноевропейцы смелее отвечали на внутрисистемные вызовы со стороны США. Отказались от идола западной экономики – доллара, покушаются на становой хребет североамериканского влияния – НАТО. А создав помимо НАТО новую форму объединения – Европейский союз, – начали опять набирать баллы и очки. Не духовные, не культурологические, которых у Старого Света даже с учётом моральных потерь в его позднекапиталистической истории всегда было больше, чем у Нового, а экономические, военные, политические баллы и очки.

…Словом, тухлая беспристрастность не для нас. Суд истории пристрастен, в этом вся его соль. Можно и дoлжно стремиться к беспристрастности, непредвзятости в гражданской либо административной тяжбе между физическими либо юридическими лицами. В области уголовного права – это очень трудно, хотя тоже необходимо и достижимо. Политическое и военное судопроизводство уже почти не дают такой возможности; отрицание этого есть лицемерие – государства или человека. Применительно же к суду истории ТЕНДЕНЦИЯ всегда выходит на первое место и подчиняет себе. Тенденциозность есть неизбежная, важная, необходимая черта суда истории, всегда демонстрирующего классовый подход. Он венчает всё правосудие.

Настаивать на бесклассовости правосудия – настаивать на том, что мир был создан за шесть земных суток или что бывает зачатие от святого духа. Решение исторического спора зависит от того, чья тенденция (позиция) возьмёт верх – макрокласса эксплуатируемых или микрокласса эксплуататоров. Это и есть оценочный рубеж, отделяющий свет от тени, добро от зла, правду от лжи, рубеж исторической объективности, которая жестока постольку, поскольку стоит не над спором, а по одну сторону спора.

Как же достичь равенства и справедливости? Как обеспечить объективность?
Шутка, отдающая демагогией. Если имеется только объект, будет только объективность. Если же есть объект и субъект, то будет командовать только субъективность. Впрочем, кроме демагогии, тут налицо реалии, над которыми стоит подумать.
А думаем мы так: есть субъективность Бога (в религиозных текстах подтверждений хватает) и есть субъективность Сатаны (в подтверждениях не нуждается). Капиталистический суд, несправедливо засудивший антисистемника, по-своему объективен – не меньше чем коммунистический суд, безусловно несправедливый по отношению к системнику. Но! Правосудие, независимое от друзей капитала и зависимое от врагов капитала – а значит, НЕПОДКУПНОЕ, – обеспечивает под-лин-ные равенство, справедливость, объективность. С поправками, отклонениями в ту или иную сторону, обусловленными практическими социальными предпочтениями, вытекающими из любой мало-мальски антикапиталистической теории. Минимальность и невредность этих колебаний, в свою очередь, определяется тем, что объект и субъект должны быть плотно вмонтированы в диктатуру пролетариата или в другую, столь же антибуржуазную. Классовая диктатура правит во всех государствах. Эта аксиома даёт полноценное право словесно утверждать, что верен исторический вердикт, выносимый лишь антисистемой.

И такое же право материально утверждать это в повседневной жизни. Поэтому мы честны. Поэтому мы опасны для капиталистов.
Растоптав неугодное прошлое, угрожая неугодному настоящему, капитализм столь же рьяно выискивает крамолу неугодного будущего. Однако суть законов истории, заветы божественного бытия заключаются в том, что антисистемную истину не может извести самая изощрённая ложь отпрысков дьявола. Даже их упреждающие удары бессильны убить венценосную идею социального мироустройства: антикапитализм и его высшую точку – КОММУНИЗМ.

Не счесть бед и страданий, которые капитализм принёс и, к несчастью, ещё принесёт человечеству. Однако, каким бы неизбежным ни был ход всемирной истории, люди и народы никогда не примирялись и не примирятся с ненасытной, всепожирающей властью денег и барыша. Начинали они с разрозненных выступлений, слабо подготовленных с практической стороны, ещё слабее – с теоретической, а то и вовсе неподготовленных. Нередко эти выступления облекались в малоперспективные либо совершенно бесперспективные, ненаучные формы. Зрел капитализм и зрели борцы. Вызревали научные предпосылки антисистемного сопротивления. В XIX веке они сложились в коммунизм, как в подлинную науку, избавившуюся, наконец, от утопических, идеалистических, иных нежизнеспособных черт. Разумеется, не сами по себе – это сделал Карл Маркс (1818–1883).

И вот что интересно. Когда жил и творил Маркс, то мало кто, кроме Фридриха Энгельса (1820–1895), сознавал, что новая философия освободительной борьбы, политико-экономические законы, открытые и введённые в теорию и практику её, могут и должны называться марксизмом. Это произошло позже. Лишь после смерти Маркса данный научный термин прочно укоренился как среди последователей, так и в стане врагов. Когда жил и творил Владимир Ильич Ульянов-Ленин (1870–1924), терминологического понятия «ленинизм» практически не существовало. Более чем очевидно, что лично Ленин резко возражал бы против использования нами этого понятия. Но после его кончины оно всё-таки вошло в жизнь, в плоть и кровь политических и экономических реалий.

Это вполне справедливо. Ленинизм, логично и последовательно вырастая из марксизма, явил собой новый крупнейший прорыв в данной области человеческого знания и бытия. Если Маркс, условно говоря, определил, ЧТО следует делать для сокрушения рабской системы, то Ленин определил, ГДЕ и КОГДА это можно и нужно делать. Иными словами, марксизм и ленинизм – две количественные и качественные ипостаси одного великого учения. Их можно представить в виде первого и второго этажей здания коммунистического будущего.

Величие его архитекторов проявилось во многом. Однако оценивали они свои гениальные труды гораздо скромнее, нежели потомки. Достаточно сказать, что у истоков марксизма стоят двое единомышленников и товарищей по борьбе, он несёт на себе печать двух полноправных разработчиков. Но Энгельс, переживший Маркса, добровольно и решительно отказывался от этой чести в пользу своего друга. Никто из них не был себялюбивой политической дешёвкой, которыми так изобилует буржуазная действительность – самохвальная, крикливая, лжепафосная. Невозможно вообразить этих людей рекламирующими свои произведения, упивающимися собственным научным авторством. Невозможно представить, чтобы слух Маркса и Ленина услаждали эти бессмертные слова – марксизм и ленинизм. Революционеры всего мира если и нарушили волю классиков, то не из-за корыстных амбиций отцов-основателей, чего не было, а по причине исторической адекватности и справедливости. Каковая у людей высокоморальных ассоциируется в первую очередь с общественными, а не с личными лаврами, то бишь интересами. Словом, понятия «марксизм» и «ленинизм» утвердились не благодаря, а вопреки желанию создателей обоих этажей грандиозного строения.

Грандиозного ещё и потому, что вовсе не двухэтажного. На сегодняшний день мы имеем целых три этажа, являющихся плодом гениального социального зодчества. Третьим является сталинизм – следующая количественная и качественная ипостась учения Маркса, Энгельса. Ленина. Та, что определила, КАК – какими силами, средствами, в каком направлении строить и защищать новую жизнь.

Здесь тоже присутствует некоторая условность. Ведь ответы на вопросы «что», «где», «когда», «как» в тактически неодинаковом, но в стратегически едином виде содержатся в научном наследии каждого из этой плеяды. Но есть и безусловность. Она заключается в живом характере их философского творчества, которое отторгает любое идолопоклонство или насилие над собой, но поддаётся совершенствованию, оттачиванию. И даже требует антидогматического, преемственного расширения и углубления.
Думается, мы с первых строк попали в немилость к некоторым ортодоксальным толкователям учения, привыкшим считать себя блюстителями его чистоты. Среди них встречаются ностальгирующие мэтры бывшего коммунистического истеблишмента. Когда-то их пассажам, ладно скроенным по конъюнктурным идеологическим лекалам, почтительно внимали на семинарах, конференциях и прочих «марксистско-ленинских» посиделках. Сейчас, лишённые прежнего внимания, они скучают, но при случае всё так же стремятся поучать, демонстрируя на практике изумительную ловкость в трактовке теории. Попадаются среди них и узколобые типажи, не без основания прозванные «коммуняками», – начётчики и филистеры, для которых одобренное и спущенное сверху словосочетание «марксизм-ленинизм» превратилось в подобие заклинания, став чем-то вроде «во имя отца и сына…». Эти отстали от жизни на десятилетия, если не на целый век.

Невзирая на риск обратить против себя ещё большее неудовольствие и тех и других, продолжим изложение того, что считаем азами обществоведения. Откуда, между прочим, вытекает, что как раз эти азы и демонстрируют ортодоксальный, фундаменталистский подход к обсуждаемой проблеме.

В качестве заметки на полях. «Ортодоксальность», «фундаментализм» превращены в бранные политические ярлыки, но бывают ценны и полезны. Если они не замешены на косности, то не только не тормозят прогресс – способствуют как плавному эволюционному, так и скачкообразному революционному развитию. Не замечать их недостатков было бы неосторожно. Однако мы видим в них, кроме налёта догматики и фанатизма, редко встречающиеся в наши дни глубину знаний, кристальность чувств, подкупающую, но неподкупную верность идее.

Фундаментальными этапами генезиса научного коммунизма были:
ДОМАРКСИСТСКИЙ – самый длительный, недостаточно обоснованный философски, плохо стыкующийся с прилагательным «научный», чаще стихийный порыв трудового люда, непременным атрибутом которого было вооружённое восстание против угнетения; несмотря на неразвитость производительных сил, религиозную окраску, малосознательность масс и непонимание законов классовой борьбы, нередко носил отчётливые признаки коммунистичности. Отсутствие мирового авангарда.

МАРКСИСТСКИЙ – верный политэкономический анализ истории, объяснение законов классовой борьбы, обоснование неизбежности мировой революции и перехода от капиталистической общественной формации к коммунистической; первые организационные шаги в этом направлении, первая научная интернационализация пролетарского антисистемного сопротивления. Мировая авангардность идеи.
ЛЕНИНСКИЙ – опора на законы классовой борьбы и пролетарский интернационализм, подтверждение неизбежности мировой революции, но не одновременного свержения капитализма во всех развитых государствах, а вероятной победы народа первоначально в одной или в нескольких странах – уязвимом месте капиталистического лагеря; претворение научного открытия в жизнь с закладыванием основ великой советской государственности. Мировая авангардность партии.

СТАЛИНСКИЙ – продолжение следования законам классовой борьбы и пролетарскому интернационализму, сосредоточение внимания не на неизбежности, а на необязательности мировой революции для строительства социалистического и даже коммунистического общества сначала в отдельно взятой стране – центре антисистемности; выполнение базовых научных предначертаний через развитие советского патриотизма, создание мирового лагеря социализма и приближение к военно-экономическому паритету с лагерем капитализма. Мировая авангардность России.

Такова более чем лаконичная характеристика этапов. В действительности каждый из них вмещает в себя могучие философскую и прикладную составляющие, простое изложение которых займёт толстенный том. То, что наступило потом, есть в каком-то смысле безымянный этап нашего теоретического и практического существования – сильно ослабленного, являвшегося околонаучным и околокоммунистическим.

Немного забегая вперёд, определимся по тому, что составляет костяк нашей терминологии. Марксизм – это только марксизм. Говоря о ленинизме, мы имеем в виду марксизм-ленинизм. Сталинизм есть, соответственно, марксизм-ленинизм-сталинизм. Речевая экономия позволяет употреблять эти термины обособленно. Но и тогда сталинизм выступает в качестве наиболее полного эквивалента научного коммунизма. Это продолжится до тех пор, пока из прежней фундаментальной трёхсоставной базы не прорастёт новое продолжение нестареющего учения. Продолжая мысль: хороший философский стиль подразумевает под коммунизмом сплав теоретических и практических трудов, из которых состоит дело Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, как диалектическое единство революционно-эволюционного знания и действия.

Подробный разбор коммунистического учения не является задачей нашей книги, вышедшей в сокращённом наполовину варианте. Она не претендует на всеохватность событий и документов, перечисленных в оглавлении, на полное раскрытие образа Иосифа Виссарионовича Джугашвили – Сталина (1879–1953). Она лишь абрис гигантской социальной орбиты, на которую мы были выведены ракетой-носителем истории. Но имеет задачи и сверхзадачу: обретение читателем утраченного видения общей схемы, небольшие, но принципиальные уточнения деталей и проецировании узкой по названию темы на всю ширь и глубину жизни. Мы идём по следам немногих событий сталинской эпохи. А документы, взятые к рассмотрению, исчисляются даже не каплей, а частицей капли в событийно-документальном море. Через них мы предприняли попытку осуществить историко-архивное, контрпропагандистское и философское исследование и надеемся, что этот скромный опыт окажется полезным для заинтересованных и ищущих.

Книга не снабжена надлежаще оформленным научным аппаратом. Это связано с тем, что хотелось максимально использовать печатную площадь, отведённую под авторский текст, уплотнив его сверх меры, сэкономив на ссылках, указателях, библиографии и пр. Разумеется, редакторская и полиграфическая небрежность недопустимы. Но нам, в отличие от капиталистов, если и жертвовать, то внешней стороной пропагандистского изделия – иллюстративностью, качеством бумаги, отходом от ряда издательских норм. Есть и некоторое «внутреннее жертвование». При написании книг едва ли не самым важным является их адресность. Аудитория, которой мы адресуем наши идеи и ценности, с которой делимся осмыслением прошлого, информацией о настоящем и технологией строительства будущего, обширна и разнообразна. Она находится не только в нашей стране. Фактически – это все некапиталисты Земли и даже определённая часть капиталистов: миллиарды людей. Такой замах (не книги, а идеи) привёл к тому, что мы нарушили ряд канонов создания произведений, допустили смешение жанров и стилей.

В «сталинизме» соседствуют сухое перечисление свершившихся фактов с футурологическими предположениями, экономика с политической сатирой, философия с юмором, проза с поэзией. Строгая наука сопровождается эмоциональной публицистикой, фельетонными вставками. Для повышения читабельности мы уснастили книгу «лирическими отступлениями», которые не были обязательны, но они и не чужеродны. Наверное, не всё для всех удалось изложить ясно, доходчиво, доступно. Кроме языка популяризаторского, кроме просторечия и сленга здесь присутствует язык, понятный лишь человеку образованному. Кроме хорошо знакомой терминологии в оборот введена непривычная. Кроме упрощения явлений, присутствует их усложнение. Кроме побуждения к самостоятельным выводам и независимому мышлению присутствует нелюбимая большинством, но необходимая дидактичность, назидательность.

Не мы одни считаем, что назрел и перезрел безотлагательный вопрос, тесно связанный с именным понятием, вынесенным на обложку нашей книги. Он связан с жизненным путём как родоначальника понятия, так и страны и всего мира. Хотя в обозреваемое нами социальное поле не попало большее из той эпохи, независимо от важности содержания того, что в это поле попало, давно пора обратить внимание теоретиков и практиков коммунистического движения на совершенно абсурдную ситуацию, в которую они, выразимся не по-научному, вляпались. Она заключается в нежелании или в неспособности познания сталинизма, который, как и предыдущие этапы учения, есть не догма, а руководство к действию. Без него – фактора безупречной исторической мысли – не обозначить пути и методы, которые помогут поднять решение жизненно важных вопросов комдвижения на требуемую высоту. Без него – фактора мужественного исторического дела – окончательная победа антисистемы недостижима.

Следует отметить, что лично Сталин робкие попытки заговорить о сталинизме пресекал в зародыше. Он никогда не претендовал на звание классика, основоположника. Считал себя марксистом, ленинцем, о чём заявлял устно и письменно. Называя кого-нибудь так же, полагал это высшей похвалой. В этом, как и в похожем скромном поведении его предшественников и учителей, нет ничего странного, учитывая столь же благородное величие ученика.

Да и все они были упорными, прилежными учениками, впитавшими и творчески переработавшими многовековую мудрость человечества. Маркс являлся наследником европейских глашатаев свободолюбия, столь же романтическим, сколь и прагматическим. Ленин – наследником Маркса, привнесшим в учение изрядную долю восточно-ориентированной теории и практики. Сталин – наследником Маркса и Ленина, окончательно переведшим коммунистическое сопротивление на восточную колею, оплодотворившим накопленные знания реальной всепланетной и отчасти даже заземной перспективой. Вырастая в качестве мыслителей и вождей, они понимали, благодаря чему и кому стали такими, и их благородство было неотделимо от их благодарности – характерной черты достойных продолжателей великого и правого дела.

Итак. Маркс не запатентовал марксизм, хотя совершил в умах колоссальный, не сравнимый ни с чем переворот. Ленин даже не заикался о ленинизме, хотя подготовил и осуществил самую великую из революций. Для Сталина был неприемлем малейший намёк на сталинизм, хотя за его плечами уже были такие титанические свершения, как индустриализация, коллективизация, победа в мировой войне. Парадоксальность ситуации в том, что вожди, повторяем, были правы. Как были одновременно правы их потомки, которые через некоторое время после ухода вождей из жизни делали вышеприведённые названия устоявшейся, верной научной нормой.
Почему же не стало нормой употребление термина сталинизм?

Вообще-то после кончины И.В.Сталина непривычное для сегодняшних поколений словосочетание марксизм-ленинизм-сталинизм стало появляться, не могло не появиться изредка в выступлениях советских, чаще – зарубежных деятелей, в нашей и иностранной прессе, в научной литературе. В СССР это продолжалось недолго – какую-то пару лет, до XX съезда КПСС, состоявшегося в 1956 году. На закрытом заседании перед делегатами съезда выступил Хрущёв. Выступил самовольно, поправ нормы партийной дисциплины, социалистической законности и принятой у советских людей морали, с тайно подготовленным докладом о культе личности Сталина, а фактически с грубым, бездоказательным враньём.

Так был дан старт государственному антисталинизму в СССР. Так мировая реакция обрела своего лучшего и парадоксального союзника, который сделал ей бесценный идеологический подарок. Наивные полагали, что Хрущёв боролся с последствиями якобы негативных персональных качеств покойного вождя и с якобы незаслуженно завышенной оценкой наследия того. Однако трезво мыслящие угадывали: удар наносится не по преувеличению достоинств и не по одной лишь личности.

Не случайно, спустя считаные сутки, секретный (?) доклад появился на страницах «Нью-Йорк таймс» и был принят на ура мировой буржуазией, её рупорами и подголосками. Искушение назвать организатором утечки информации самого Хрущёва велико, но точных данных на этот счёт нет. Не подлежит сомнению одно: следы ведут в его ближайшее окружение. Годы спустя хрущёвские прихлебатели, знакомые с кухней, где готовилось это и другое антисталинское варево, намекали, что Шуйский – помощник Хрущёва – передал экземпляр доклада в израильское посольство в Москве. Видимо, до оглашения на съезде и с ведома патрона. А если после и без ведома, то вина Хрущёва ещё тяжелее.

В 1956 г. системники публично и с удовольствием нарекли Хрущёва «могильщиком коммунизма». А в 2006 г. в США помпезно, серией представительных конференций был отмечен полувековой юбилей XX съезда, поминавшегося самыми добрыми, тёплыми словами. Серьёзный повод для серьёзных раздумий.

Говоря без обиняков, методологическим пороком в работе большинства отечественных и зарубежных историков является то, что они упорно твердят о семидесяти четырёх годах советской власти. Ошибочная исходная установка типична и для вполне образованных лидеров компартий, тем более для неудовлетворительно подготовленных масс. Такая зашоренность мешает разглядеть, что в середине пятидесятых годов обозначился водораздел между подлинно советским и скрыто антисоветским периодами истории СССР. Во время так называемой перестройки – открыто антисоветским.

После смерти вождя и разрушения Советского Союза удары бича истины не только не ослабевают, но с каждым годом становятся крепче и, естественно, больнее. Тем и полезны. «Развенчание сталинизма низвело коммунистическую доктрину до уровня пошлости», – писала газета «Завтра», позиционирующая себя в качестве Газеты Государства Российского. Она выразила искреннее мнение людей, которые спохватились в недооценке научно-практического вклада Сталина в развитие страны и мира, когда гибель СССР стала почти неотвратима. К сожалению, мало кто из их поколения спохватился много раньше. Бить тревогу следовало, как только с хрущёвской трибуны понеслись призывы «догнать и перегнать Америку по производству мяса, масла, молока и яиц». Когда космические смыслы выбора между Востоком и Западом, между трактом духовным и желудочно-кишечным стали не просто нивелироваться, но почти целиком сводиться к мясомолочным предпочтениям.

Это была забота о благе народа, уверяют оппортунисты. Нет. Слюнотечение от западной роскоши, стратегия чрева, масштаб политических пошляков – вот что это было.

Сталинизм одел-обул, накормил-обогрел страну, однако масштаб его устремлений охватывал не какую-то богатую, но жалкую америку с её изобильными яйцами, а всю планету, всё человечество с его изобилием истории и богатством культуры. Он выводил русский и другие народы в авангард мира, где удои молока не главная цель, а обыкновенное средство, где предлагалась модель новой СВЕРХЦИВИЛИЗАЦИИ. С собственной, непохожей ни на чью гордостью советские люди шли противоположной дорогой к материальному достатку, нежели та, на которую их вытолкнули метлой двадцатого съезда.

Заканчивалась сталинская эпоха. Накат нового мира сменялся его откатом. Он был диалектическим и долгим. Внутри сопровождался глупыми и разрушительными действиями и бездействиями, но также рывками в развитии, феноменальными актами ускоренного созидания, спорадическими взлётами в культуре, науке, технике. Снаружи – отдельными успехами в распространении коммунистического влияния на земном шаре. И всё же из-за общего процесса затухания рывки и взлёты из года в год были реже и слабее, а провалы учащались. Едва успев создаться, подтачивалась неокрепшая антисистемность других стран, вставших на путь строительства социализма. Кто-то из тогдашних руководителей Китая метко сказал про нас: спутник запустили, а красное знамя уронили.

Не будем, впрочем, забывать, что импульсы поступательного движения маховика общественного прогресса, раскрученного сталинизмом, ощущаются поныне, в XXI веке. Советским бездонным научно-техническим потенциалом, не говоря о сырьевом, советским передовым социальным примером подпитывалась вся планета. Не только в центрах, но и на периферии мировой науки, экономики и политики остро ощущаются негативные последствия разрушения потенциала и дискредитации примера.

Вот как выглядят эти последствия всего по трём позициям, взятым, что называется, навскидку:
I. Несмотря на замалчивание, из различных сфер мировой науки просачиваются сведения о снижении отдачи от научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, о попадании в тупик целых направлений научных поисков – предмете разработок бывших советских НИИ и КБ, ныне закрывшихся или влачащих жалкое существование.

II. Туго, со скрипом, но к рабочим германского сталелитейного завода или индийской текстильной фабрики приходит понимание того, почему хозяева всё смелее снижают расценки и увольняют, почему власти всё чаще ликвидируют бесплатные детсады, медобслуживание, уменьшают другие социальные льготы.

III. Оказались незастрахованными от применения грубого насилия со стороны более могучих финансово-промышленных группировок буржуазные группировки рангом помельче – иракские, иранские, малайзийские, аргентинские, швейцарские, югославские, многие другие.

Чего же они хотели, чего ещё им было ожидать?
I. Нет Советского Союза – и окопавшаяся в США армия нобелевских лауреатов безуспешно бьётся над решением ряда животрепещущих научных проблем. (Запад кичится перед нами превосходящим числом нобелиатов. Но мы-то знаем, что Нобелевская премия при всех исключениях служит системным знаком отличия и присуждается преимущественно по политическим мотивам, в политических интересах капиталистической элиты. Да и задумывалась она как один из инструментов сионизма.)

II. Нет Советского Союза – и капиталисты не боятся поднимать планку эксплуатации, опуская планку социального обеспечения. (Ведь трудящиеся подвластных им стран лишились объекта привлекательного опыта и примера, лишились живого, заразительного антисистемного образца подражания, и советские братья по классу больше не придут на выручку угнетаемым пролетариям. Да и деклассировалось сознание значительной части пролетариата, оставшегося без полноценного учения.)

III. Нет Советского Союза – и мир буржуазии лишился противовеса, сдерживавшего нахрапистый капитал янки. (Противовес не позволял североамериканской авиации не то что бомбить Багдад, Белград, Кабул – вообще показываться в их небе. Да и Западную Европу янки готовы завтра же пробомбить, если та решит стать полностью от них независимой и начнёт выдавливать их с континента.)
Очевидно, что ликвидация СССР была выгодна лишь кучке транснациональных сверхбогачей, вокруг которых кормится прислуга – разная предпринимательская и буржуазно-властная сволочь. Среди этой же прислуги водится и «коммунячья» антисталинская сволочь. Поддержка их со стороны части общественности невозможна без предварительного оболванивания этой общественности.
В конечном счёте любую борьбу выигрывают не танки, корабли, самолёты, а пропаганда. Распропагандировать экипаж танка важнее, чем разворотить снарядом эту боевую машину. Недаром один неглупый западный деятель утверждал, что маленькая, но хорошая газета стoит большого авианосца.

Учитывая, какое количество газет, журналов, книг, радиостанций, телестанций, компьютерных сетей, какие силы театра, кино, эстрады задействованы для тотального просистемного оболванивания, сознание землян атаковано армадами вражеских авианосцев, несёт невосполнимые потери. Прибавим сюда т. н. несанкционируемое воздействие – недобровольное потребление пропаганды, осуществляемое через её электронные источники, когда на аудио– или видеоряд «накладывается» неслышимая ухом, невидимая глазом пропагандистская установка. Результат: сознание многих граждан и подданных, особенно на Западе, уже атомизировано – разбито на неспособные к осмысленному интегрированию части.

Мудрено ли, что истинная периодизация советской истории неизвестна или малопонятна даже нашим друзьям. О сталинском периоде, о самом Сталине и сталинизме превратное представление. В качестве науки сталинизм понимается и воспринимается пока незначительным числом трудящихся, включая представителей интеллигенции. Которые, даже если не приемлют антисталинизма, не всегда увязывают его с главными причинами гибели советской страны.

В двух словах. Мы никоим образом не считаем интеллигенцией многочисленное стадо с высшим образованием, но с невысокими мыслительными способностями, самозабвенно именующее себя демократической общественностью и сладострастно бодающее коммунизм и коммунистов. Это не интеллигенты, о нет, это – интеллектуальное быдло. Ему, даже украшенному престижными дипломами и званиями, обладающему хорошими манерами, недоступны ни интеллигентность, как факт, ни понимание того, в чём она заключается.
Интеллигент – образованный, культурный работник умственного труда, не просто возвышающийся над народом, но духовно связанный с ним неразрывными узами, участвующий в общественной жизни или хотя бы интересующийся ею. Это обладатель знаниями и даже сверхзнанием. Это умница, у которого может не быть сиюминутных ответов и советов, но всегда есть мнение, идея, цель. «Трусливый интеллигент» – это не про него. Настоящий интеллигент, даже самый уступчивый, в решающую минуту храбр до безрассудства. И он всегда в той или иной степени антисистемник, неважно, происходит из аристократии, буржуазии или неимущего простонародья. Отсутствие признака антисистемности автоматически переводит его в разряд умников – наподобие интеллектуалов капиталистического социума, от природы неспособных к интеллигентизации.

В самом деле, нельзя же относить к интеллигенции, скажем, Горбачёва. Хотя придурком, каким его часто выставляют, назвать этого перевёртыша тоже нельзя. Умом он действительно не блистал, но отличался хитростью, изворотливостью, острослужебным нюхом. Он сумел справиться и расправиться с умницами в том числе потому, что их к 90-м годам осталось не так уж много среди почти 300 миллионов граждан СССР, пошедших под перестроечный нож. И в отличие от тех, кто без всяких на то оснований, по чисто формальным признакам причислял себя к интеллигентам, точно знал, что победить – ликвидировать компартию, Советы, Союз – ему удастся исключительно на условиях антисталинизма и системизации страны, подразумевавших её обдурение.

Горбачёвские умники дурили народ, но были одуревшими и сами. А.П.Чехов говорил о таких: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр».

Давно просится к написанию книга по истории отечественной интеллигенции, которая честно рассказала бы о её положительном и отрицательном, прояснила бы терминологические моменты, поведала бы о различных группах и направлениях развития тончайшего и уникальнейшего социального слоя, которого во многих государствах просто нет. Русская история – кладезь таких сведений. Некоторые из них до удивления плохо известны.

Пример. Настоящие российские интеллигенты поддержали большевиков. Они вступали в партию до революции и после, даже беспартийными входили в состав новых органов власти. И рядом – прямо противоположное. Не бывшие царские генералы и офицеры, а преимущественно российские умники-интеллигенты возглавили после 1917 года разношёрстную контрреволюцию, стали её мозговыми центрами. Современники эмоционально свидетельствовали, а документы бесстрастно подтверждают: кошельками контрреволюционного подполья выступала местная и иностранная буржуазия, боевиками – бывшее офицерство, а головой и душой являлись реакционно-консервативные интеллигенты (можно в кавычках). До двух третей их участвовало в мастерски сплетаемых сетях антисоветских заговоров, в разнообразном вредительстве.

Это продолжалось, пока старая интеллигенция не стала заменяться подросшей сменой, воспитанной сталинизмом. Процесс образования и воспитания советской интеллигенции, надо сказать, был долгим, по сложности не уступающим индустриализации и коллективизации, вместе взятым, и далеко не законченным ни перед Второй мировой войной, ни после неё. Наверное, поэтому крупная интеллигентная рыба в 1956 г. быстрее всех заглотнула крючок с наживленным на него антисталинизмом. А ведь была высокообразованной, хорошо информированной. Но так и вертится на языке обидное для неё, зато справедливое добавление «как будто».

Хрущёвская «оттепельная интеллигенция» быстро катилась к чеховскому определению. Брежневская, втянутая в расширявшийся и углублявшийся общественный раздрай, приобретала дополнительно конспиративные черты. Горбачёвская соответствовала ему полностью. К тому же, приняв эстафету контрреволюционного вредительства, она в 80 – 90-х годах охотно, даже азартно участвовала в разжигании новой гражданской войны.

Однако при всей омерзительности фигуры Горбачёва и связанного с ним отрезка правления неверно вешать на него всех собак. Не он начал разрушение нашей державы, что, кстати, является непреложным условием последующего разрушения всей пространственно-временнoй ойкумены человечества и установления глобалистского миропорядка. На словах – антитоталитарного, деидеологизированного, основанного на демократических и либеральных ценностях, уважающего права человека. В реальности – опирающегося на суперидеологизированный, космополитизированный фашизм, превращающий либерализм в либерастию, а либералов в либерастов, нагло отрицающий национальные суверенитеты, подавляющий любую недостаточно иудофильскую деятельность, личность, страну. Поэтапный антикоммунистический, антисоветский переворот в СССР берёт своё начало от воцарения перерожденца номер один Хрущёва и всего, что за этим последовало.

Советская власть оставалась. Но! Через отчуждение трудящихся от общенародной собственности и формализацию социалистических идеалов, через возникшую теневую экономику надвигалась власть антисоветская. В трудовой деятельности это отразилось с наибольшим контрастом. Если в сталинизированном обществе социальная справедливость и энтузиазм вызывали у народа потребность работать засучив рукава, то затем при увядающей справедливости и гаснущем энтузиазме люди всё чаще работали спустя рукава. На нашу землю под шумок суесловий о восстановлении (?) законности (??) и правопорядка (? ??) вновь пришёл Капитал, плодя сатанинское отродье. Идея советского, социалистического строя, по-прежнему провозглашаемая в соответствии с заветами Великого Октября, т. е. по унитарному и влекущему смыслу бога, отныне реализовывалась по многоликому и отталкивающему образу и подобию дьявола. СЛОВО и ДЕЛО стали расходиться, превращаясь в несовместимые и непримиримые противоположности. Утверждаем ещё раз: целостной семидесятичетырёхлетней советской истории попросту нет. Есть её два приблизительно равных по длительности периода. Они неодинаковы векторно, хотя объединены философией цикличности, законом рождения и смерти всего сущего. Правда, – и это принципиально важно – рождения естественного, а вот смерти насильственной.

Сей факт доныне воспринимается с трудом. Неудивительно. Рядовое людское сознание не выдерживает пытки истиной, отказывается воспринимать страшную правду, не желает верить в столь чудовищную измену, не хочет чувствовать личную ответственность за содеянное, оказавшееся на поверку не благом, а предательством, преступлением, катастрофой. Ведь могилу народу копала не только вредительская часть высшего руководства и прикормленный ею партгосаппарат, могилу сами себе рыли огромные массы советских трудящихся.

Справедливости ради отметим, что сущность творимой катастрофы оставалась незамечаемой многими из-за трескучей марксистско-ленинской риторики, маскировавшей прокапиталистическое перерождение страны; оно продолжалось без малого сорок лет. И сущность эта называется ДЕСТАЛИНИЗАЦИЕЙ. Она же дебольшевизация, десоветизация, денационализация, деиндустриализация, деколлективизация, дегуманизация…

Картинка с натуры. 1991 год. Отсчитываются последние дни юридического существования Советского Союза. В деревенской избе несколько мужиков. Стужа снаружи – от декабрьского ветра и снега. Холод изнутри – от ощущения смертоносной трагедии. Бутылка на столе уже пустая. Но что такое одна бутылка водки на несколько человек, когда, несмотря на хорошо протопленную избу, такая стужа, такой холод… Пантелей сейчас сторожем в колхозе. Вообще-то звать его Колей, а кличут Пантелеем из-за фамилии Пантелеев. Весной – летом плотничает, трудится на косилке, работает дояром, зимой сторожит. Он уже оделся, готовится идти на свой пост. За плечами, кроме двустволки, средняя школа, армия, семья – жизнь. Всё как полагается. Обращаясь к нам, говорит просто, но с паузами, словно размер снимает складной плотницкой линейкой и насечки делает топором:

– Советский Союз погиб, потому что от Маркса отошёл на пятьдесят процентов. От Ленина отошёл на семьдесят пять процентов. От Сталина на сто процентов отошёл. Вот и погиб.

Пантелей отправился в зимний мрак. Разошлись остальные. Вскоре следом за ними во тьму ушла страна. Остался диагноз-размер, приблизительный, как насечки на брёвнах. И одновременно – основательный, как дом, сложенный из тех брёвен. Диагноз поставил тот, кто не был охвачен партучёбой, не просиживал над томами классиков, не мог посещать лектории общества «Знание». Он ТРУДИЛСЯ. Иногда без выходных и отпусков. Во время отдыха читать не читал, но почитывал, смотреть не смотрел, но посматривал, слушать не слушал, но прислушивался. Главное – не спивался, а ДУМАЛ.

Знамение веков: думающий труженик оценивает жизнь так, как её оценивали Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, даже если не открывал их книг или вообще не слыхал о них. Это неслучайное совпадение возводит его в авторитеты некапиталистического человечества, несоразмеримые, конечно, по масштабам с историческими вождями, ведь известен он небольшому кругу. Зато таким труженикам несть числа, они физически растворены в народе, поэтому хотя не равноапостольны, но равноистинны великим личностям.
С 1991 года мы перевидели, переслышали, перечитали многое. Но можем поклясться, что никто и нигде не сказал лучше, правильнее, НАУЧНЕЕ о причине смерти целой державы, бесслёзно, но искренно оплаканной теми несколькими мужиками в том горепамятном декабре.

Пресловутый хрущёвский доклад стал запалом к фугасу замедленного действия, на котором подорвалось сознание большего числа людей, чем их погибло за всю историю минного оружия. Философская мысль, которая при Сталине была рабочим инструментом объяснения и переустройства мира, превратилась в эстетствующую болтологию либо в набор заскорузлых лозунгов. С партийных и комсомольских трибун выкликалось множество коммунистических призывов. За трибунами текла другая жизнь, в которой те же ораторы руководствовались всего двумя призывами, весьма некоммунистическими: «приспосабливайся» и «обогащайся». Для бочки мёда они были не ложкой, а черпаками дёгтя.

Однако хрущёвщина оказалась чересчур оголтелой, плохо управляемой владыками вещного мира. Народ пострадал от неё экономически. К концу хрущёвского правления он впервые с войны стал недоедать. Если культ личности Сталина был торжественно-величав, то культ его ниспровергателя смотрелся аляповато и карикатурно. Люди негодовали: дела в стране шли всё хуже, а первое лицо государства раскатывало по заграницам. Хрущёв с огромной свитой, транжиря народные деньги, посетил 36 государств. Во многие наезжал неоднократно. Даже самым преданным подхалимам надоели капризы, фантазии и непредсказуемые кульбиты «кукурузного батьки». Крайности во внутренней и внешней политике СССР тревожили также международных системников.

Что касается расколовшегося комдвижения, то его лучшую и наиболее здоровую, свободную от антисталинизма часть стал на определённое время представлять маоистский Китай. В документах той поры, выходивших в Пекине, была разящая правда: «Посылая проклятия в адрес Сталина, Хрущёв тем самым наносит величайшее оскорбление советскому народу и КПСС, величайшее оскорбление Советской армии… величайшее оскорбление социалистическому строю, величайшее оскорбление… революционным народам всего мира, величайшее оскорбление марксизму-ленинизму». Этот своевременный набат не был услышан перерожденцами, коих множила хрущёвщина.

Волюнтаризм и субъективизм – так обтекаемо назвали главные прегрешения Хрущёва сместившие его руководители. Они не разоблачили более существенные и конкретные. Хрущёвщину сдали в архив, а надо было заводить на неё дело в прокуратуре.
На смену пришла брежневщина. Притормозив катастрофический процесс, она загнала его вглубь. Непопулярный антисталинизм приглушили, но не осудили. Демонтаж коммунистических основ не прекратился. Контрреволюция стала ползучей. Горлопаны, поминавшие кузькину мать, отошли на задний план, на передний вышли вкрадчивые партсовслужащие. Слова «партиец» и «чиновник» превращались в синонимы. Выражение «красиво жить не запретишь» потеряло иронический смысл. Перенятая у Хрущёва система номенклатурных привилегий, несправедливых, незаслуженных, разрослась уродливым злокачественным образованием на теле общества. Партбилет у определённых «товарищей» ещё ценился, а для товарищей ещё был по-настоящему свят. Но уже теряли святость и пионерский галстук, и комсомольский значок. Налево-направо раздавались награды за то, за что при Сталине совершенно справедливо сажали в тюрьму. Например, когда собирался рекордный урожай, который потом от бесхозяйственности пропадал. Или когда за парадным рапортом о досрочном вводе в строй промышленного объекта скрывались сверхнормативные потери в технике и материалах, перерасход средств, прямые хищения. Парадоксальная советско-антисоветская подготовка кадров невольно отражалась на умонастроениях зарубежных товарищей. Вне нашей страны процесс десталинизации «раскочегарился» именно при Брежневе. Даже маоисты стали отступать под давлением этого процесса, отойдя от сталинизма как от науки и обратившись к тому, что было названо «идеями Председателя Мао». По нашему мнению, не все эти идеи были безошибочными.

Трюк с провокационной антисталинской истерией повторила на новой основе горбачёвщина. Её главарь своими повадками очень смахивал на «дорогого Никиту Сергеевича». Тоже любил покрасоваться на иностранной публике. За короткий пятилетний срок выезжал за границу более 40 раз и с многажды большими тратами из госказны. Неизменно – со своей супругой-надзиратильницей, которую народ невзлюбил сразу. Надзираемого он невзлюбил уж потом. Трюк опять удался. Коварство его заключалось в том, что горбачёвщина верно обозначила следствие застарелых общественных недостатков, ловко подменив в расшатанном народном сознании их подлинную причину. Новым же было то, что антисталинизм и антикоммунизм наконец-то уравняли в правах. Закон о кооперативах, департизация, разгосударствление, демонополизация внешней торговли, другие лазейки уже позволяли красной буржуазии рулить легально. Под бравурную музыку и возгласы «Вся власть – Советам!» нас подбросило к точке двоевластия. Оттуда по закону социальной физики мы сверзились в постперестроечную яму. Без Советов, без страны и даже без штанов.

Случайно ли кремлёвская контрреволюция начала свою деятельность с охаивания Сталина? Нет, она ничего не делала спонтанно, била в точную цель. Уничтожение сталинизма – это уничтожение ленинизма, уничтожение ленинизма – это уничтожение марксизма. Всё вместе – это уничтожение СССР, социалистического лагеря и мирового коммунизма, что и требовалось совершить согласно страстной мечте отборных человеконенавистников и столь же отборных идиотов разных времён, народов, классов, стран.

Один из проверенных системных методов подобного уничтожения – насаждение ОДНОБОКОГО плюрализма и СУПЕРТЕНДЕНЦИОЗНОЙ гласности. Советские люди восприняли оба понятия как существительные без названных нами прилагательных. Вот и не заметили, что первое в мгновение ока обернулось тотальным антисталинизмом, второе – тотальной дезинформацией. Этому, развесив уши и разинув рты, внимали оглушённые политической шумихой миллионы простаков. Включая простаков с высшим образованием и учёными степенями.

Далёкий от социализма, коммунизма, вообще от левых идей, но знавший изнутри механизмы буржуазно-сионистской пропаганды и довольно правдиво их описавший, английский журналист Дуглас Рид утверждал: «Чтобы забрать в руки общественное мнение, надо привести его в состояние полного разброда, дав возможность высказать со всех сторон столько противоположных мнений, чтобы народы окончательно потеряли голову в этом лабиринте…»

Горбачёвщина отменно попользовалась этим способом. У каждого вдруг возникло собственное мнение. Все лезли, расталкивая друг друга, с кучей взаимоисключающих мнений, забыв, что это имеет место обычно в сумасшедшем доме. В подобие сего скорбного заведения перестройка превратила всю страну.

Маркс в запальчивости говорил, что нации, как и женщине, не прощается, если она отдаётся первому встречному проходимцу. Попробуем занять нейтральную позицию и сказать: можно возмутиться, а можно пожалеть народ, которого дважды одурачили одним и тем же способом. Народ, постоянно наступающий на старые грабли, хоть немного, но жалко, а с бывших советских руководителей спрос иной, более суровый, чем даже марксистский. Подразумеваются не все уровни, но все сферы руководящей работы: партийно-профсоюзно-комсомольская – от секретаря райкома до секретаря ЦК КПСС; советская – от председателя горисполкома до депутата Верховного Совета СССР; хозяйственная – от директора до министра; военная – от комдива до маршала.

Спрос по максимуму – с кадровых работников идеологического фронта. Облыжно обвиняя И.В. Сталина в «незаконных массовых репрессиях», они, кто безропотно, кто подобострастно, раздували сочинённый закоренелыми врагами советского народа и всего человечества грязный миф.

Так называемые сталинские репрессии – а в действительности неизбежная, предсказуемая классовая борьба в суровейших условиях империалистического окружения – были направлены исключительно против антисоветских и антикоммунистических элементов. Случалось, от них страдали невиновные; в том числе это был результат обычных судебно-следственных ошибок. Случалось, количество невиновных вдруг резко возрастало; в том числе это был результат происков пока ещё не разоблачённых врагов народа.
Хрущёву приписали заслугу реабилитации необоснованно пострадавших. Какая чушь! В 1938 г. в качестве первого секретаря ЦК Компартии Украины он вывел республику в лидеры по проценту репрессированных. Сохранилась его кровожадная телеграмма на имя Сталина. В ней Хрущёв, если не как психопат, то как несомненный социопат, возмущается, что из 17–18 тысяч ежемесячных расстрельных приговоров, выносимых украинскими органами, Москва утверждает только 2–3 тысячи. «Прошу принять меры», – нетерпеливо взывал он.

Кто остудил патологическое рвение «гуманиста» с руками по локти в крови? Сталин. Который был первым реабилитатором жертв произвола и под руководством которого после принятия в 1938-м соответствующих решений партии и правительства состоялась первая массовая реабилитация. Из 1,2 миллиона заключенных в почти 180-миллионной стране на свободу вышло около 350 тысяч оправданных лиц, проходивших по политическим и уголовным делам. Недобросовестных работников правоохранительных органов сурово наказывали: многие получили выговоры, были понижены в должности, сняты, исключены из партии. Уличённых в связях с внутренней и внешней контрреволюционной оппозицией, с иностранными разведками судили и расстреляли.

Для сравнения. Перед войной численный состав НКВД достиг максимума мирного времени – пятисот с чем-то тысяч человек; из них 100 000 несли службу в пограничных войсках. И преступность в стране сокращалась. Ныне только в Российской Федерации численность карательного аппарата в лице МВД и ряда других ведомств приближается к двум миллионам человек личного состава; погранвойска туда не входят. Этих дармоедов, сидящих на шее угнетаемого с их помощью населения, на всём постсоветском пространстве набирается до 4 миллионов. И преступность растёт. Почему? Прежде всего, потому что сталинский НКВД преимущественно боролся с преступниками, а нынешний МВД – с народом. Для большей внятности и привязки к современности поясним: НКВД был врагом бизнеса, а МВД на пару с Минюстом стал не только врагом врагов бизнеса, но сам превратился в Бизнесмена.

Так кто же твёрдо и безопасно стоял на своих ногах? Кто боится за свою власть, дрожит от страха её потерять? Абсолютно ясно, на какой вопрос следует ответить «сталинизм», а на какой – «антисталинизм».

Сталинская власть, как и вся страна, жила в условиях то «горячей», то «холодной» войн, подвергаясь перманентной идеологической и экономической агрессии, прямым вооружённым атакам. За это время общее количество заключённых, одновременно находившихся в местах лишения свободы, колебалось в пределах от 200 тысяч до 2,7 миллиона человек. Последняя цифра относится к 1950 году. В этой пиковой цифре «политическая» доля составляла около 580 тысяч человек и тоже была наивысшей за весь период сталинизма.
Сегодня, как нас уверяет власть в лице сталиноненавистников, мы вошли в цивилизованное мировое сообщество, агрессиям и войнам пришёл конец, настали тишь да гладь, да божья благодать. Только вот порохом гражданских стычек попахивает по всем углам нашего Отечества, а у следственных изоляторов выстроились длинные очереди родных и близких с передачами для уголовных и политических арестантов.

О количестве политзэков в нашей бывшей стране можно лишь гадать. Впрочем, зачем сажать политических противников, если налажены их мордование и разнообразное умерщвление – дома, на работе, на улице средь бела дня. Тем не менее доподлинно известно, что такие заключённые имеются в каждой из «суверенных» бывшесоветских республик. А общее число зэков в них доходило в отдельные годы до 2 000 000. В настоящее время в предположительно 140-миллионной России за решёткой томится более 1 миллиона человек – второе место в мире. (Из расчёта на душу населения на первом находятся США – 2,3 миллиона человек.) Следом плотным строем тюремных рекордсменов печатают шаг украинская, узбекская, казахская, грузинская и прочие «демократии». За шантаж, оговоры, подлог, избиения, пытки, убийства задержанных, арестованных, подследственных, подсудимых и осуждённых не только никто не отвечает, они поощряются на высоком начальственном уровне. Тюрем не хватает. Системе доносительства и слежки за россиянами, регистрации их проживания и передвижения по собственной (собственной ли?) стране позавидовали бы гестаповцы. Позавидовали бы они и трусливой безнаказанности, с какой омоновцы, собровцы, спецназовцы в масках «прессуют» виновных и невиновных. При классическом фашизме каратели были честнее и смелее: масками не пользовались.

Примечания
 1
 В силу объективных и субъективных причин Америка и американец у большинства ассоциируются только с США и их жителями. Мнение большинства важно, но ни объективность, ни тем паче субъективность социального восприятия не являются залогом истинности. Мы никого не виним за подверженность понятной тенденции. Сами грешим ею. Однако есть подверженность, а есть приверженность. Задумаемся: на каком, собственно, основании страна, занимающая пусть крупный кусок континента, рассматривается как Новый Свет целиком? Не англосаксонский ли это шовинизм? Не холопство ли? Ведь всё упирается в экономическое лидерство США, в пропаганду мессианской роли «Великой Америки». Пропаганду спесивую, вульгарную, лживую. Речь-то идёт лишь о северной части материка, о Северо-Американском государстве. Кстати, оно раньше так и называлось: Северо-Американские Соединённые Штаты. Политическая география знает ещё одно такое государство – Канаду, но т. к. оно во многом является «довеском» к США мы объединяем их в одно понятие. Народы центральной и южной частей материка – это превосходящая масса населения западного полушария. Логика подсказывает: американцы есть в первую очередь жители Бразилии, Кубы, Мексики, Аргентины, Сальвадора, др. стран. Их именуют латиноамериканцами. Реже испаноамериканцами или ибероамериканцами, что не совсем точно, но, в общем, тоже допустимо. Будущее Нового Света за ними. Реальное лидерство и нереальное мессианство США тают на наших глазах. Один из писателей «Великой Америки» заявил (без восторга, ясное дело), что в XX веке она «пердела на весь мир». В XXI в. сему неприличию придёт конец, в XXII веке от страны останется только этот неприятный запашок-воспоминание, а в XXIII в. о ней будут знать, наверное, лишь археологи… Америка – это в том числе США, чьи жители всего-навсего «сшанцы». Звучит комично, бестолково, коверкает русский язык, поэтому мы используем в книге либо нейтральное «североамериканец», «янки», «штатник», либо ироничное «америкaкер». (Здесь и далее – примечания автора.)
 

Меч Правосудия

  • Гость
Невзирая на риск обратить против себя ещё большее неудовольствие и тех и других, продолжим изложение того, что считаем азами обществоведения. Откуда, между прочим, вытекает, что как раз эти азы и демонстрируют ортодоксальный, фундаменталистский подход к обсуждаемой проблеме.

В качестве заметки на полях. «Ортодоксальность», «фундаментализм» превращены в бранные политические ярлыки, но бывают ценны и полезны. Если они не замешены на косности, то не только не тормозят прогресс – способствуют как плавному эволюционному, так и скачкообразному революционному развитию. Не замечать их недостатков было бы неосторожно. Однако мы видим в них, кроме налёта догматики и фанатизма, редко встречающиеся в наши дни глубину знаний, кристальность чувств, подкупающую, но неподкупную верность идее.

Фундаментальными этапами генезиса научного коммунизма были:
ДОМАРКСИСТСКИЙ – самый длительный, недостаточно обоснованный философски, плохо стыкующийся с прилагательным «научный», чаще стихийный порыв трудового люда, непременным атрибутом которого было вооружённое восстание против угнетения; несмотря на неразвитость производительных сил, религиозную окраску, малосознательность масс и непонимание законов классовой борьбы, нередко носил отчётливые признаки коммунистичности. Отсутствие мирового авангарда.

МАРКСИСТСКИЙ – верный политэкономический анализ истории, объяснение законов классовой борьбы, обоснование неизбежности мировой революции и перехода от капиталистической общественной формации к коммунистической; первые организационные шаги в этом направлении, первая научная интернационализация пролетарского антисистемного сопротивления. Мировая авангардность идеи.
ЛЕНИНСКИЙ – опора на законы классовой борьбы и пролетарский интернационализм, подтверждение неизбежности мировой революции, но не одновременного свержения капитализма во всех развитых государствах, а вероятной победы народа первоначально в одной или в нескольких странах – уязвимом месте капиталистического лагеря; претворение научного открытия в жизнь с закладыванием основ великой советской государственности. Мировая авангардность партии.

СТАЛИНСКИЙ – продолжение следования законам классовой борьбы и пролетарскому интернационализму, сосредоточение внимания не на неизбежности, а на необязательности мировой революции для строительства социалистического и даже коммунистического общества сначала в отдельно взятой стране – центре антисистемности; выполнение базовых научных предначертаний через развитие советского патриотизма, создание мирового лагеря социализма и приближение к военно-экономическому паритету с лагерем капитализма. Мировая авангардность России.

Такова более чем лаконичная характеристика этапов. В действительности каждый из них вмещает в себя могучие философскую и прикладную составляющие, простое изложение которых займёт толстенный том. То, что наступило потом, есть в каком-то смысле безымянный этап нашего теоретического и практического существования – сильно ослабленного, являвшегося околонаучным и околокоммунистическим.

Немного забегая вперёд, определимся по тому, что составляет костяк нашей терминологии. Марксизм – это только марксизм. Говоря о ленинизме, мы имеем в виду марксизм-ленинизм. Сталинизм есть, соответственно, марксизм-ленинизм-сталинизм. Речевая экономия позволяет употреблять эти термины обособленно. Но и тогда сталинизм выступает в качестве наиболее полного эквивалента научного коммунизма. Это продолжится до тех пор, пока из прежней фундаментальной трёхсоставной базы не прорастёт новое продолжение нестареющего учения. Продолжая мысль: хороший философский стиль подразумевает под коммунизмом сплав теоретических и практических трудов, из которых состоит дело Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина, как диалектическое единство революционно-эволюционного знания и действия.

Подробный разбор коммунистического учения не является задачей нашей книги, вышедшей в сокращённом наполовину варианте. Она не претендует на всеохватность событий и документов, перечисленных в оглавлении, на полное раскрытие образа Иосифа Виссарионовича Джугашвили – Сталина (1879–1953). Она лишь абрис гигантской социальной орбиты, на которую мы были выведены ракетой-носителем истории. Но имеет задачи и сверхзадачу: обретение читателем утраченного видения общей схемы, небольшие, но принципиальные уточнения деталей и проецировании узкой по названию темы на всю ширь и глубину жизни. Мы идём по следам немногих событий сталинской эпохи. А документы, взятые к рассмотрению, исчисляются даже не каплей, а частицей капли в событийно-документальном море. Через них мы предприняли попытку осуществить историко-архивное, контрпропагандистское и философское исследование и надеемся, что этот скромный опыт окажется полезным для заинтересованных и ищущих.

Книга не снабжена надлежаще оформленным научным аппаратом. Это связано с тем, что хотелось максимально использовать печатную площадь, отведённую под авторский текст, уплотнив его сверх меры, сэкономив на ссылках, указателях, библиографии и пр. Разумеется, редакторская и полиграфическая небрежность недопустимы. Но нам, в отличие от капиталистов, если и жертвовать, то внешней стороной пропагандистского изделия – иллюстративностью, качеством бумаги, отходом от ряда издательских норм. Есть и некоторое «внутреннее жертвование». При написании книг едва ли не самым важным является их адресность. Аудитория, которой мы адресуем наши идеи и ценности, с которой делимся осмыслением прошлого, информацией о настоящем и технологией строительства будущего, обширна и разнообразна. Она находится не только в нашей стране. Фактически – это все некапиталисты Земли и даже определённая часть капиталистов: миллиарды людей. Такой замах (не книги, а идеи) привёл к тому, что мы нарушили ряд канонов создания произведений, допустили смешение жанров и стилей.

В «сталинизме» соседствуют сухое перечисление свершившихся фактов с футурологическими предположениями, экономика с политической сатирой, философия с юмором, проза с поэзией. Строгая наука сопровождается эмоциональной публицистикой, фельетонными вставками. Для повышения читабельности мы уснастили книгу «лирическими отступлениями», которые не были обязательны, но они и не чужеродны. Наверное, не всё для всех удалось изложить ясно, доходчиво, доступно. Кроме языка популяризаторского, кроме просторечия и сленга здесь присутствует язык, понятный лишь человеку образованному. Кроме хорошо знакомой терминологии в оборот введена непривычная. Кроме упрощения явлений, присутствует их усложнение. Кроме побуждения к самостоятельным выводам и независимому мышлению присутствует нелюбимая большинством, но необходимая дидактичность, назидательность.

Не мы одни считаем, что назрел и перезрел безотлагательный вопрос, тесно связанный с именным понятием, вынесенным на обложку нашей книги. Он связан с жизненным путём как родоначальника понятия, так и страны и всего мира. Хотя в обозреваемое нами социальное поле не попало большее из той эпохи, независимо от важности содержания того, что в это поле попало, давно пора обратить внимание теоретиков и практиков коммунистического движения на совершенно абсурдную ситуацию, в которую они, выразимся не по-научному, вляпались. Она заключается в нежелании или в неспособности познания сталинизма, который, как и предыдущие этапы учения, есть не догма, а руководство к действию. Без него – фактора безупречной исторической мысли – не обозначить пути и методы, которые помогут поднять решение жизненно важных вопросов комдвижения на требуемую высоту. Без него – фактора мужественного исторического дела – окончательная победа антисистемы недостижима.

Следует отметить, что лично Сталин робкие попытки заговорить о сталинизме пресекал в зародыше. Он никогда не претендовал на звание классика, основоположника. Считал себя марксистом, ленинцем, о чём заявлял устно и письменно. Называя кого-нибудь так же, полагал это высшей похвалой. В этом, как и в похожем скромном поведении его предшественников и учителей, нет ничего странного, учитывая столь же благородное величие ученика.

Да и все они были упорными, прилежными учениками, впитавшими и творчески переработавшими многовековую мудрость человечества. Маркс являлся наследником европейских глашатаев свободолюбия, столь же романтическим, сколь и прагматическим. Ленин – наследником Маркса, привнесшим в учение изрядную долю восточно-ориентированной теории и практики. Сталин – наследником Маркса и Ленина, окончательно переведшим коммунистическое сопротивление на восточную колею, оплодотворившим накопленные знания реальной всепланетной и отчасти даже заземной перспективой. Вырастая в качестве мыслителей и вождей, они понимали, благодаря чему и кому стали такими, и их благородство было неотделимо от их благодарности – характерной черты достойных продолжателей великого и правого дела.

Итак. Маркс не запатентовал марксизм, хотя совершил в умах колоссальный, не сравнимый ни с чем переворот. Ленин даже не заикался о ленинизме, хотя подготовил и осуществил самую великую из революций. Для Сталина был неприемлем малейший намёк на сталинизм, хотя за его плечами уже были такие титанические свершения, как индустриализация, коллективизация, победа в мировой войне. Парадоксальность ситуации в том, что вожди, повторяем, были правы. Как были одновременно правы их потомки, которые через некоторое время после ухода вождей из жизни делали вышеприведённые названия устоявшейся, верной научной нормой.
Почему же не стало нормой употребление термина сталинизм?

Вообще-то после кончины И.В.Сталина непривычное для сегодняшних поколений словосочетание марксизм-ленинизм-сталинизм стало появляться, не могло не появиться изредка в выступлениях советских, чаще – зарубежных деятелей, в нашей и иностранной прессе, в научной литературе. В СССР это продолжалось недолго – какую-то пару лет, до XX съезда КПСС, состоявшегося в 1956 году. На закрытом заседании перед делегатами съезда выступил Хрущёв. Выступил самовольно, поправ нормы партийной дисциплины, социалистической законности и принятой у советских людей морали, с тайно подготовленным докладом о культе личности Сталина, а фактически с грубым, бездоказательным враньём.

Так был дан старт государственному антисталинизму в СССР. Так мировая реакция обрела своего лучшего и парадоксального союзника, который сделал ей бесценный идеологический подарок. Наивные полагали, что Хрущёв боролся с последствиями якобы негативных персональных качеств покойного вождя и с якобы незаслуженно завышенной оценкой наследия того. Однако трезво мыслящие угадывали: удар наносится не по преувеличению достоинств и не по одной лишь личности.

Не случайно, спустя считаные сутки, секретный (?) доклад появился на страницах «Нью-Йорк таймс» и был принят на ура мировой буржуазией, её рупорами и подголосками. Искушение назвать организатором утечки информации самого Хрущёва велико, но точных данных на этот счёт нет. Не подлежит сомнению одно: следы ведут в его ближайшее окружение. Годы спустя хрущёвские прихлебатели, знакомые с кухней, где готовилось это и другое антисталинское варево, намекали, что Шуйский – помощник Хрущёва – передал экземпляр доклада в израильское посольство в Москве. Видимо, до оглашения на съезде и с ведома патрона. А если после и без ведома, то вина Хрущёва ещё тяжелее.

В 1956 г. системники публично и с удовольствием нарекли Хрущёва «могильщиком коммунизма». А в 2006 г. в США помпезно, серией представительных конференций был отмечен полувековой юбилей XX съезда, поминавшегося самыми добрыми, тёплыми словами. Серьёзный повод для серьёзных раздумий.

Говоря без обиняков, методологическим пороком в работе большинства отечественных и зарубежных историков является то, что они упорно твердят о семидесяти четырёх годах советской власти. Ошибочная исходная установка типична и для вполне образованных лидеров компартий, тем более для неудовлетворительно подготовленных масс. Такая зашоренность мешает разглядеть, что в середине пятидесятых годов обозначился водораздел между подлинно советским и скрыто антисоветским периодами истории СССР. Во время так называемой перестройки – открыто антисоветским.

После смерти вождя и разрушения Советского Союза удары бича истины не только не ослабевают, но с каждым годом становятся крепче и, естественно, больнее. Тем и полезны. «Развенчание сталинизма низвело коммунистическую доктрину до уровня пошлости», – писала газета «Завтра», позиционирующая себя в качестве Газеты Государства Российского. Она выразила искреннее мнение людей, которые спохватились в недооценке научно-практического вклада Сталина в развитие страны и мира, когда гибель СССР стала почти неотвратима. К сожалению, мало кто из их поколения спохватился много раньше. Бить тревогу следовало, как только с хрущёвской трибуны понеслись призывы «догнать и перегнать Америку по производству мяса, масла, молока и яиц». Когда космические смыслы выбора между Востоком и Западом, между трактом духовным и желудочно-кишечным стали не просто нивелироваться, но почти целиком сводиться к мясомолочным предпочтениям.

Это была забота о благе народа, уверяют оппортунисты. Нет. Слюнотечение от западной роскоши, стратегия чрева, масштаб политических пошляков – вот что это было.

Сталинизм одел-обул, накормил-обогрел страну, однако масштаб его устремлений охватывал не какую-то богатую, но жалкую америку с её изобильными яйцами, а всю планету, всё человечество с его изобилием истории и богатством культуры. Он выводил русский и другие народы в авангард мира, где удои молока не главная цель, а обыкновенное средство, где предлагалась модель новой СВЕРХЦИВИЛИЗАЦИИ. С собственной, непохожей ни на чью гордостью советские люди шли противоположной дорогой к материальному достатку, нежели та, на которую их вытолкнули метлой двадцатого съезда.

Заканчивалась сталинская эпоха. Накат нового мира сменялся его откатом. Он был диалектическим и долгим. Внутри сопровождался глупыми и разрушительными действиями и бездействиями, но также рывками в развитии, феноменальными актами ускоренного созидания, спорадическими взлётами в культуре, науке, технике. Снаружи – отдельными успехами в распространении коммунистического влияния на земном шаре. И всё же из-за общего процесса затухания рывки и взлёты из года в год были реже и слабее, а провалы учащались. Едва успев создаться, подтачивалась неокрепшая антисистемность других стран, вставших на путь строительства социализма. Кто-то из тогдашних руководителей Китая метко сказал про нас: спутник запустили, а красное знамя уронили.

Не будем, впрочем, забывать, что импульсы поступательного движения маховика общественного прогресса, раскрученного сталинизмом, ощущаются поныне, в XXI веке. Советским бездонным научно-техническим потенциалом, не говоря о сырьевом, советским передовым социальным примером подпитывалась вся планета. Не только в центрах, но и на периферии мировой науки, экономики и политики остро ощущаются негативные последствия разрушения потенциала и дискредитации примера.

Вот как выглядят эти последствия всего по трём позициям, взятым, что называется, навскидку:
I. Несмотря на замалчивание, из различных сфер мировой науки просачиваются сведения о снижении отдачи от научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, о попадании в тупик целых направлений научных поисков – предмете разработок бывших советских НИИ и КБ, ныне закрывшихся или влачащих жалкое существование.

II. Туго, со скрипом, но к рабочим германского сталелитейного завода или индийской текстильной фабрики приходит понимание того, почему хозяева всё смелее снижают расценки и увольняют, почему власти всё чаще ликвидируют бесплатные детсады, медобслуживание, уменьшают другие социальные льготы.

III. Оказались незастрахованными от применения грубого насилия со стороны более могучих финансово-промышленных группировок буржуазные группировки рангом помельче – иракские, иранские, малайзийские, аргентинские, швейцарские, югославские, многие другие.

Чего же они хотели, чего ещё им было ожидать?

I. Нет Советского Союза – и окопавшаяся в США армия нобелевских лауреатов безуспешно бьётся над решением ряда животрепещущих научных проблем. (Запад кичится перед нами превосходящим числом нобелиатов. Но мы-то знаем, что Нобелевская премия при всех исключениях служит системным знаком отличия и присуждается преимущественно по политическим мотивам, в политических интересах капиталистической элиты. Да и задумывалась она как один из инструментов сионизма.)

II. Нет Советского Союза – и капиталисты не боятся поднимать планку эксплуатации, опуская планку социального обеспечения. (Ведь трудящиеся подвластных им стран лишились объекта привлекательного опыта и примера, лишились живого, заразительного антисистемного образца подражания, и советские братья по классу больше не придут на выручку угнетаемым пролетариям. Да и деклассировалось сознание значительной части пролетариата, оставшегося без полноценного учения.)

III. Нет Советского Союза – и мир буржуазии лишился противовеса, сдерживавшего нахрапистый капитал янки. (Противовес не позволял североамериканской авиации не то что бомбить Багдад, Белград, Кабул – вообще показываться в их небе. Да и Западную Европу янки готовы завтра же пробомбить, если та решит стать полностью от них независимой и начнёт выдавливать их с континента.)
Очевидно, что ликвидация СССР была выгодна лишь кучке транснациональных сверхбогачей, вокруг которых кормится прислуга – разная предпринимательская и буржуазно-властная сволочь. Среди этой же прислуги водится и «коммунячья» антисталинская сволочь. Поддержка их со стороны части общественности невозможна без предварительного оболванивания этой общественности.
В конечном счёте любую борьбу выигрывают не танки, корабли, самолёты, а пропаганда. Распропагандировать экипаж танка важнее, чем разворотить снарядом эту боевую машину. Недаром один неглупый западный деятель утверждал, что маленькая, но хорошая газета стoит большого авианосца.

Учитывая, какое количество газет, журналов, книг, радиостанций, телестанций, компьютерных сетей, какие силы театра, кино, эстрады задействованы для тотального просистемного оболванивания, сознание землян атаковано армадами вражеских авианосцев, несёт невосполнимые потери. Прибавим сюда т. н. несанкционируемое воздействие – недобровольное потребление пропаганды, осуществляемое через её электронные источники, когда на аудио– или видеоряд «накладывается» неслышимая ухом, невидимая глазом пропагандистская установка. Результат: сознание многих граждан и подданных, особенно на Западе, уже атомизировано – разбито на неспособные к осмысленному интегрированию части.

Мудрено ли, что истинная периодизация советской истории неизвестна или малопонятна даже нашим друзьям. О сталинском периоде, о самом Сталине и сталинизме превратное представление. В качестве науки сталинизм понимается и воспринимается пока незначительным числом трудящихся, включая представителей интеллигенции. Которые, даже если не приемлют антисталинизма, не всегда увязывают его с главными причинами гибели советской страны.

В двух словах. Мы никоим образом не считаем интеллигенцией многочисленное стадо с высшим образованием, но с невысокими мыслительными способностями, самозабвенно именующее себя демократической общественностью и сладострастно бодающее коммунизм и коммунистов. Это не интеллигенты, о нет, это – интеллектуальное быдло. Ему, даже украшенному престижными дипломами и званиями, обладающему хорошими манерами, недоступны ни интеллигентность, как факт, ни понимание того, в чём она заключается.
Интеллигент – образованный, культурный работник умственного труда, не просто возвышающийся над народом, но духовно связанный с ним неразрывными узами, участвующий в общественной жизни или хотя бы интересующийся ею. Это обладатель знаниями и даже сверхзнанием. Это умница, у которого может не быть сиюминутных ответов и советов, но всегда есть мнение, идея, цель. «Трусливый интеллигент» – это не про него. Настоящий интеллигент, даже самый уступчивый, в решающую минуту храбр до безрассудства. И он всегда в той или иной степени антисистемник, неважно, происходит из аристократии, буржуазии или неимущего простонародья. Отсутствие признака антисистемности автоматически переводит его в разряд умников – наподобие интеллектуалов капиталистического социума, от природы неспособных к интеллигентизации.

В самом деле, нельзя же относить к интеллигенции, скажем, Горбачёва. Хотя придурком, каким его часто выставляют, назвать этого перевёртыша тоже нельзя. Умом он действительно не блистал, но отличался хитростью, изворотливостью, острослужебным нюхом. Он сумел справиться и расправиться с умницами в том числе потому, что их к 90-м годам осталось не так уж много среди почти 300 миллионов граждан СССР, пошедших под перестроечный нож. И в отличие от тех, кто без всяких на то оснований, по чисто формальным признакам причислял себя к интеллигентам, точно знал, что победить – ликвидировать компартию, Советы, Союз – ему удастся исключительно на условиях антисталинизма и системизации страны, подразумевавших её обдурение.

Горбачёвские умники дурили народ, но были одуревшими и сами. А.П.Чехов говорил о таких: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр».

Давно просится к написанию книга по истории отечественной интеллигенции, которая честно рассказала бы о её положительном и отрицательном, прояснила бы терминологические моменты, поведала бы о различных группах и направлениях развития тончайшего и уникальнейшего социального слоя, которого во многих государствах просто нет. Русская история – кладезь таких сведений. Некоторые из них до удивления плохо известны.

Пример. Настоящие российские интеллигенты поддержали большевиков. Они вступали в партию до революции и после, даже беспартийными входили в состав новых органов власти. И рядом – прямо противоположное. Не бывшие царские генералы и офицеры, а преимущественно российские умники-интеллигенты возглавили после 1917 года разношёрстную контрреволюцию, стали её мозговыми центрами. Современники эмоционально свидетельствовали, а документы бесстрастно подтверждают: кошельками контрреволюционного подполья выступала местная и иностранная буржуазия, боевиками – бывшее офицерство, а головой и душой являлись реакционно-консервативные интеллигенты (можно в кавычках). До двух третей их участвовало в мастерски сплетаемых сетях антисоветских заговоров, в разнообразном вредительстве.

Это продолжалось, пока старая интеллигенция не стала заменяться подросшей сменой, воспитанной сталинизмом. Процесс образования и воспитания советской интеллигенции, надо сказать, был долгим, по сложности не уступающим индустриализации и коллективизации, вместе взятым, и далеко не законченным ни перед Второй мировой войной, ни после неё. Наверное, поэтому крупная интеллигентная рыба в 1956 г. быстрее всех заглотнула крючок с наживленным на него антисталинизмом. А ведь была высокообразованной, хорошо информированной. Но так и вертится на языке обидное для неё, зато справедливое добавление «как будто».

Хрущёвская «оттепельная интеллигенция» быстро катилась к чеховскому определению. Брежневская, втянутая в расширявшийся и углублявшийся общественный раздрай, приобретала дополнительно конспиративные черты. Горбачёвская соответствовала ему полностью. К тому же, приняв эстафету контрреволюционного вредительства, она в 80 – 90-х годах охотно, даже азартно участвовала в разжигании новой гражданской войны.

Однако при всей омерзительности фигуры Горбачёва и связанного с ним отрезка правления неверно вешать на него всех собак. Не он начал разрушение нашей державы, что, кстати, является непреложным условием последующего разрушения всей пространственно-временнoй ойкумены человечества и установления глобалистского миропорядка. На словах – антитоталитарного, деидеологизированного, основанного на демократических и либеральных ценностях, уважающего права человека. В реальности – опирающегося на суперидеологизированный, космополитизированный фашизм, превращающий либерализм в либерастию, а либералов в либерастов, нагло отрицающий национальные суверенитеты, подавляющий любую недостаточно иудофильскую деятельность, личность, страну. Поэтапный антикоммунистический, антисоветский переворот в СССР берёт своё начало от воцарения перерожденца номер один Хрущёва и всего, что за этим последовало.

Советская власть оставалась. Но! Через отчуждение трудящихся от общенародной собственности и формализацию социалистических идеалов, через возникшую теневую экономику надвигалась власть антисоветская. В трудовой деятельности это отразилось с наибольшим контрастом. Если в сталинизированном обществе социальная справедливость и энтузиазм вызывали у народа потребность работать засучив рукава, то затем при увядающей справедливости и гаснущем энтузиазме люди всё чаще работали спустя рукава. На нашу землю под шумок суесловий о восстановлении (?) законности (??) и правопорядка (? ??) вновь пришёл Капитал, плодя сатанинское отродье. Идея советского, социалистического строя, по-прежнему провозглашаемая в соответствии с заветами Великого Октября, т. е. по унитарному и влекущему смыслу бога, отныне реализовывалась по многоликому и отталкивающему образу и подобию дьявола. СЛОВО и ДЕЛО стали расходиться, превращаясь в несовместимые и непримиримые противоположности. Утверждаем ещё раз: целостной семидесятичетырёхлетней советской истории попросту нет. Есть её два приблизительно равных по длительности периода. Они неодинаковы векторно, хотя объединены философией цикличности, законом рождения и смерти всего сущего. Правда, – и это принципиально важно – рождения естественного, а вот смерти насильственной.

Сей факт доныне воспринимается с трудом. Неудивительно. Рядовое людское сознание не выдерживает пытки истиной, отказывается воспринимать страшную правду, не желает верить в столь чудовищную измену, не хочет чувствовать личную ответственность за содеянное, оказавшееся на поверку не благом, а предательством, преступлением, катастрофой. Ведь могилу народу копала не только вредительская часть высшего руководства и прикормленный ею партгосаппарат, могилу сами себе рыли огромные массы советских трудящихся.

Справедливости ради отметим, что сущность творимой катастрофы оставалась незамечаемой многими из-за трескучей марксистско-ленинской риторики, маскировавшей прокапиталистическое перерождение страны; оно продолжалось без малого сорок лет. И сущность эта называется ДЕСТАЛИНИЗАЦИЕЙ. Она же дебольшевизация, десоветизация, денационализация, деиндустриализация, деколлективизация, дегуманизация…

Картинка с натуры. 1991 год. Отсчитываются последние дни юридического существования Советского Союза. В деревенской избе несколько мужиков. Стужа снаружи – от декабрьского ветра и снега. Холод изнутри – от ощущения смертоносной трагедии. Бутылка на столе уже пустая. Но что такое одна бутылка водки на несколько человек, когда, несмотря на хорошо протопленную избу, такая стужа, такой холод… Пантелей сейчас сторожем в колхозе. Вообще-то звать его Колей, а кличут Пантелеем из-за фамилии Пантелеев. Весной – летом плотничает, трудится на косилке, работает дояром, зимой сторожит. Он уже оделся, готовится идти на свой пост. За плечами, кроме двустволки, средняя школа, армия, семья – жизнь. Всё как полагается. Обращаясь к нам, говорит просто, но с паузами, словно размер снимает складной плотницкой линейкой и насечки делает топором:

– Советский Союз погиб, потому что от Маркса отошёл на пятьдесят процентов. От Ленина отошёл на семьдесят пять процентов. От Сталина на сто процентов отошёл. Вот и погиб.

Пантелей отправился в зимний мрак. Разошлись остальные. Вскоре следом за ними во тьму ушла страна. Остался диагноз-размер, приблизительный, как насечки на брёвнах. И одновременно – основательный, как дом, сложенный из тех брёвен. Диагноз поставил тот, кто не был охвачен партучёбой, не просиживал над томами классиков, не мог посещать лектории общества «Знание». Он ТРУДИЛСЯ. Иногда без выходных и отпусков. Во время отдыха читать не читал, но почитывал, смотреть не смотрел, но посматривал, слушать не слушал, но прислушивался. Главное – не спивался, а ДУМАЛ.

Знамение веков: думающий труженик оценивает жизнь так, как её оценивали Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, даже если не открывал их книг или вообще не слыхал о них. Это неслучайное совпадение возводит его в авторитеты некапиталистического человечества, несоразмеримые, конечно, по масштабам с историческими вождями, ведь известен он небольшому кругу. Зато таким труженикам несть числа, они физически растворены в народе, поэтому хотя не равноапостольны, но равноистинны великим личностям.
С 1991 года мы перевидели, переслышали, перечитали многое. Но можем поклясться, что никто и нигде не сказал лучше, правильнее, НАУЧНЕЕ о причине смерти целой державы, бесслёзно, но искренно оплаканной теми несколькими мужиками в том горепамятном декабре.

Пресловутый хрущёвский доклад стал запалом к фугасу замедленного действия, на котором подорвалось сознание большего числа людей, чем их погибло за всю историю минного оружия. Философская мысль, которая при Сталине была рабочим инструментом объяснения и переустройства мира, превратилась в эстетствующую болтологию либо в набор заскорузлых лозунгов. С партийных и комсомольских трибун выкликалось множество коммунистических призывов. За трибунами текла другая жизнь, в которой те же ораторы руководствовались всего двумя призывами, весьма некоммунистическими: «приспосабливайся» и «обогащайся». Для бочки мёда они были не ложкой, а черпаками дёгтя.

Однако хрущёвщина оказалась чересчур оголтелой, плохо управляемой владыками вещного мира. Народ пострадал от неё экономически. К концу хрущёвского правления он впервые с войны стал недоедать. Если культ личности Сталина был торжественно-величав, то культ его ниспровергателя смотрелся аляповато и карикатурно. Люди негодовали: дела в стране шли всё хуже, а первое лицо государства раскатывало по заграницам. Хрущёв с огромной свитой, транжиря народные деньги, посетил 36 государств. Во многие наезжал неоднократно. Даже самым преданным подхалимам надоели капризы, фантазии и непредсказуемые кульбиты «кукурузного батьки». Крайности во внутренней и внешней политике СССР тревожили также международных системников.

Меч Правосудия

  • Гость
Что касается расколовшегося комдвижения, то его лучшую и наиболее здоровую, свободную от антисталинизма часть стал на определённое время представлять маоистский Китай. В документах той поры, выходивших в Пекине, была разящая правда: «Посылая проклятия в адрес Сталина, Хрущёв тем самым наносит величайшее оскорбление советскому народу и КПСС, величайшее оскорбление Советской армии… величайшее оскорбление социалистическому строю, величайшее оскорбление… революционным народам всего мира, величайшее оскорбление марксизму-ленинизму». Этот своевременный набат не был услышан перерожденцами, коих множила хрущёвщина.

Волюнтаризм и субъективизм – так обтекаемо назвали главные прегрешения Хрущёва сместившие его руководители. Они не разоблачили более существенные и конкретные. Хрущёвщину сдали в архив, а надо было заводить на неё дело в прокуратуре.
На смену пришла брежневщина. Притормозив катастрофический процесс, она загнала его вглубь. Непопулярный антисталинизм приглушили, но не осудили. Демонтаж коммунистических основ не прекратился. Контрреволюция стала ползучей. Горлопаны, поминавшие кузькину мать, отошли на задний план, на передний вышли вкрадчивые партсовслужащие. Слова «партиец» и «чиновник» превращались в синонимы. Выражение «красиво жить не запретишь» потеряло иронический смысл. Перенятая у Хрущёва система номенклатурных привилегий, несправедливых, незаслуженных, разрослась уродливым злокачественным образованием на теле общества. Партбилет у определённых «товарищей» ещё ценился, а для товарищей ещё был по-настоящему свят. Но уже теряли святость и пионерский галстук, и комсомольский значок. Налево-направо раздавались награды за то, за что при Сталине совершенно справедливо сажали в тюрьму. Например, когда собирался рекордный урожай, который потом от бесхозяйственности пропадал. Или когда за парадным рапортом о досрочном вводе в строй промышленного объекта скрывались сверхнормативные потери в технике и материалах, перерасход средств, прямые хищения. Парадоксальная советско-антисоветская подготовка кадров невольно отражалась на умонастроениях зарубежных товарищей. Вне нашей страны процесс десталинизации «раскочегарился» именно при Брежневе. Даже маоисты стали отступать под давлением этого процесса, отойдя от сталинизма как от науки и обратившись к тому, что было названо «идеями Председателя Мао». По нашему мнению, не все эти идеи были безошибочными.

Трюк с провокационной антисталинской истерией повторила на новой основе горбачёвщина. Её главарь своими повадками очень смахивал на «дорогого Никиту Сергеевича». Тоже любил покрасоваться на иностранной публике. За короткий пятилетний срок выезжал за границу более 40 раз и с многажды большими тратами из госказны. Неизменно – со своей супругой-надзиратильницей, которую народ невзлюбил сразу. Надзираемого он невзлюбил уж потом. Трюк опять удался. Коварство его заключалось в том, что горбачёвщина верно обозначила следствие застарелых общественных недостатков, ловко подменив в расшатанном народном сознании их подлинную причину. Новым же было то, что антисталинизм и антикоммунизм наконец-то уравняли в правах. Закон о кооперативах, департизация, разгосударствление, демонополизация внешней торговли, другие лазейки уже позволяли красной буржуазии рулить легально. Под бравурную музыку и возгласы «Вся власть – Советам!» нас подбросило к точке двоевластия. Оттуда по закону социальной физики мы сверзились в постперестроечную яму. Без Советов, без страны и даже без штанов.

Случайно ли кремлёвская контрреволюция начала свою деятельность с охаивания Сталина? Нет, она ничего не делала спонтанно, била в точную цель. Уничтожение сталинизма – это уничтожение ленинизма, уничтожение ленинизма – это уничтожение марксизма. Всё вместе – это уничтожение СССР, социалистического лагеря и мирового коммунизма, что и требовалось совершить согласно страстной мечте отборных человеконенавистников и столь же отборных идиотов разных времён, народов, классов, стран.

Один из проверенных системных методов подобного уничтожения – насаждение ОДНОБОКОГО плюрализма и СУПЕРТЕНДЕНЦИОЗНОЙ гласности. Советские люди восприняли оба понятия как существительные без названных нами прилагательных. Вот и не заметили, что первое в мгновение ока обернулось тотальным антисталинизмом, второе – тотальной дезинформацией. Этому, развесив уши и разинув рты, внимали оглушённые политической шумихой миллионы простаков. Включая простаков с высшим образованием и учёными степенями.

Далёкий от социализма, коммунизма, вообще от левых идей, но знавший изнутри механизмы буржуазно-сионистской пропаганды и довольно правдиво их описавший, английский журналист Дуглас Рид утверждал: «Чтобы забрать в руки общественное мнение, надо привести его в состояние полного разброда, дав возможность высказать со всех сторон столько противоположных мнений, чтобы народы окончательно потеряли голову в этом лабиринте…»

Горбачёвщина отменно попользовалась этим способом. У каждого вдруг возникло собственное мнение. Все лезли, расталкивая друг друга, с кучей взаимоисключающих мнений, забыв, что это имеет место обычно в сумасшедшем доме. В подобие сего скорбного заведения перестройка превратила всю страну.

Маркс в запальчивости говорил, что нации, как и женщине, не прощается, если она отдаётся первому встречному проходимцу. Попробуем занять нейтральную позицию и сказать: можно возмутиться, а можно пожалеть народ, которого дважды одурачили одним и тем же способом. Народ, постоянно наступающий на старые грабли, хоть немного, но жалко, а с бывших советских руководителей спрос иной, более суровый, чем даже марксистский. Подразумеваются не все уровни, но все сферы руководящей работы: партийно-профсоюзно-комсомольская – от секретаря райкома до секретаря ЦК КПСС; советская – от председателя горисполкома до депутата Верховного Совета СССР; хозяйственная – от директора до министра; военная – от комдива до маршала.

Спрос по максимуму – с кадровых работников идеологического фронта. Облыжно обвиняя И.В. Сталина в «незаконных массовых репрессиях», они, кто безропотно, кто подобострастно, раздували сочинённый закоренелыми врагами советского народа и всего человечества грязный миф.

Так называемые сталинские репрессии – а в действительности неизбежная, предсказуемая классовая борьба в суровейших условиях империалистического окружения – были направлены исключительно против антисоветских и антикоммунистических элементов. Случалось, от них страдали невиновные; в том числе это был результат обычных судебно-следственных ошибок. Случалось, количество невиновных вдруг резко возрастало; в том числе это был результат происков пока ещё не разоблачённых врагов народа.
Хрущёву приписали заслугу реабилитации необоснованно пострадавших. Какая чушь! В 1938 г. в качестве первого секретаря ЦК Компартии Украины он вывел республику в лидеры по проценту репрессированных. Сохранилась его кровожадная телеграмма на имя Сталина. В ней Хрущёв, если не как психопат, то как несомненный социопат, возмущается, что из 17–18 тысяч ежемесячных расстрельных приговоров, выносимых украинскими органами, Москва утверждает только 2–3 тысячи. «Прошу принять меры», – нетерпеливо взывал он.

Кто остудил патологическое рвение «гуманиста» с руками по локти в крови? Сталин. Который был первым реабилитатором жертв произвола и под руководством которого после принятия в 1938-м соответствующих решений партии и правительства состоялась первая массовая реабилитация. Из 1,2 миллиона заключенных в почти 180-миллионной стране на свободу вышло около 350 тысяч оправданных лиц, проходивших по политическим и уголовным делам. Недобросовестных работников правоохранительных органов сурово наказывали: многие получили выговоры, были понижены в должности, сняты, исключены из партии. Уличённых в связях с внутренней и внешней контрреволюционной оппозицией, с иностранными разведками судили и расстреляли.

Для сравнения. Перед войной численный состав НКВД достиг максимума мирного времени – пятисот с чем-то тысяч человек; из них 100 000 несли службу в пограничных войсках. И преступность в стране сокращалась. Ныне только в Российской Федерации численность карательного аппарата в лице МВД и ряда других ведомств приближается к двум миллионам человек личного состава; погранвойска туда не входят. Этих дармоедов, сидящих на шее угнетаемого с их помощью населения, на всём постсоветском пространстве набирается до 4 миллионов. И преступность растёт. Почему? Прежде всего, потому что сталинский НКВД преимущественно боролся с преступниками, а нынешний МВД – с народом. Для большей внятности и привязки к современности поясним: НКВД был врагом бизнеса, а МВД на пару с Минюстом стал не только врагом врагов бизнеса, но сам превратился в Бизнесмена.

Так кто же твёрдо и безопасно стоял на своих ногах? Кто боится за свою власть, дрожит от страха её потерять? Абсолютно ясно, на какой вопрос следует ответить «сталинизм», а на какой – «антисталинизм».

Сталинская власть, как и вся страна, жила в условиях то «горячей», то «холодной» войн, подвергаясь перманентной идеологической и экономической агрессии, прямым вооружённым атакам. За это время общее количество заключённых, одновременно находившихся в местах лишения свободы, колебалось в пределах от 200 тысяч до 2,7 миллиона человек. Последняя цифра относится к 1950 году. В этой пиковой цифре «политическая» доля составляла около 580 тысяч человек и тоже была наивысшей за весь период сталинизма.
Сегодня, как нас уверяет власть в лице сталиноненавистников, мы вошли в цивилизованное мировое сообщество, агрессиям и войнам пришёл конец, настали тишь да гладь, да божья благодать. Только вот порохом гражданских стычек попахивает по всем углам нашего Отечества, а у следственных изоляторов выстроились длинные очереди родных и близких с передачами для уголовных и политических арестантов.

О количестве политзэков в нашей бывшей стране можно лишь гадать. Впрочем, зачем сажать политических противников, если налажены их мордование и разнообразное умерщвление – дома, на работе, на улице средь бела дня. Тем не менее доподлинно известно, что такие заключённые имеются в каждой из «суверенных» бывшесоветских республик. А общее число зэков в них доходило в отдельные годы до 2 000 000. В настоящее время в предположительно 140-миллионной России за решёткой томится более 1 миллиона человек – второе место в мире. (Из расчёта на душу населения на первом находятся США – 2,3 миллиона человек.) Следом плотным строем тюремных рекордсменов печатают шаг украинская, узбекская, казахская, грузинская и прочие «демократии». За шантаж, оговоры, подлог, избиения, пытки, убийства задержанных, арестованных, подследственных, подсудимых и осуждённых не только никто не отвечает, они поощряются на высоком начальственном уровне. Тюрем не хватает. Системе доносительства и слежки за россиянами, регистрации их проживания и передвижения по собственной (собственной ли?) стране позавидовали бы гестаповцы. Позавидовали бы они и трусливой безнаказанности, с какой омоновцы, собровцы, спецназовцы в масках «прессуют» виновных и невиновных. При классическом фашизме каратели были честнее и смелее: масками не пользовались.