Автор Тема: СЪЕЗД ГРАЖДАН СССР (Движение граждан СССР)  (Прочитано 99348 раз)

0 Пользователей и 3 Гостей просматривают эту тему.

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
МАТЕРИАЛЫ  ПОЛИТКЛУБА
Московского  центра  Большевистской  платформы  в  КПСС

(Заседание восьмое)

БОЛЬШЕВИЗМ  И  ТРОЦКИЗМ

Выступление  Т.ХАБАРОВОЙ

                        «... троцкизм является наиболее законченным течением оппортунизма в нашей пар­тии из всех существующих оппозиционных течений ...
                          … ни одно оппозиционное течение в нашей партии не умеет так ловко и искусно маскировать свой оппортунизм «левой» и ррреволюционной фразой, как троцкизм».

                                                                                                                                                                                                                                                             И.Сталин[1]


СЕГОДНЯШНЕЕ заседание нашего политклуба посвящено теме «Большевизм и троцкизм».

Мы выносим эту тему на обсуждение по ряду причин.

Среди них ближайшая и наиболее очевидная – это то, что вокруг фигуры Троцкого за последние годы слишком много развелось всевозможных политических спекуляций. Со всех сторон без конца твердят о неких поразительных «пророчествах» Троцкого в отношении судьбы социализма в СССР, каковые «пророчества», будто бы, полностью сбылись. Существует тенденция,– идущая, собственно, от самого Троцкого,– отождествлять троцкизм с ленинизмом и большевизмом, и этот «троцкизм-ленинизм» противопоставлять практически всему тому, что делалось в Советском Союзе после смерти В.И.Ленина: Сталин-де пришёл и всё извратил, всё порушил. Та же самая тенденция имеет место и в обратном, так сказать, исполнении, с переменой знаков: да,– мол,– действительно был «троцкизм-ленинизм», сиречь жидобольшевизм, а Сталин пришёл и если не всё, то очень многое поправил. И та, и другая версия противопоставляют «ленинский» период истории нашего государства «сталинскому». На всё это накладывается ещё то обстоятельство, что до неузнаваемости переврана, запутана, фальсифицирована фактологическая сторона дела: кому не лень – врут, кто во что горазд.

Вот мы и решили в этом во всём немного разобраться на нашем политклубе.



ВНЕ ВСЯКИХ СОМНЕНИЙ, Троцкий – крупная историческая личность. Можно, наверное, без преувеличения сказать, что это – крупнейший и ярчайший оппортунист ХХ столетия.

И в этой фразе не всё – ирония. Ведь оппортунизм – это явление глубоко объективное. Это – закономерная идеологическая реакции отжившего, уходящего с исторической сцены способа производства на пришествие нового способа производства с его новой специфической идеологией и новым мировоззрением. Старый, отживший мир протягивает свои идеологические щупальца в интеллектуальную ауру нового мира, напряжённо стараясь понять: что произошло? Что происходит? Что за сила выталкивает его со сцены истории? Ну, что такого в этой новой силе, чего так уж нельзя было бы повернуть, приспособить к прежней системе взглядов, подчинить и исподволь заставить служить прежней системе интересов? За что тут уцепиться, на чём удержаться, подо что перекраситься?

Это объективный процесс, это функция, которая ОБЪЕКТИВНО присуща самосознанию уходящего класса, а раз так, то непременно появятся люди, которые ОБЪЕКТИВНО собой эту функцию персонифицируют: появятся носители оппортунистического сознания. Не надо их всех истолковывать как агентов чьих-то разведок. Точно так же, как рабочий класс не нанимал себе Маркса и Ленина, так же и буржуазия первоначально могла не нанимать ни Бернштейна, ни Каутского, ни Троцкого: они появились объективно.

Другое дело, что если буржуазия начнет искать себе агентов в своей или чужой стране, то в первую очередь, конечно, она обратит внимание именно на таких людей,– которые сами по себе являются выразителями её интересов, их ничему, как говорится, не надо учить. Безусловно, что этим путем можно дойти и до прямой агентурной службы иностранному государству,– как определенная часть этих людей и доходила. Но все-таки ОБЪЕКТИВНУЮ природу этого явления все время нужно иметь в виду. Поэтому у оппортунизма вполне могут быть и свои,– как ин странно это, на первый взгляд, прозвучит,– подвижники, свои таланты, свои гении. Вот таким гением оппортунизма и являлся, на мой взгляд, Троцкий. За какую бы проблему рабочего, пролетарского движения он ни брался, она у него в руках неисповедимым образом оборачивалась так, что решение неизменно оказывалось на пользу не пролетариату, а его классовым врагам. Могут мне тут съязвить: но вы, мол, сами же говорите, что Троцкий, вроде, был не виноват, всё это объективно получалось! Да, но рабочий класс тоже был не виноват, и он имел полное право защищаться от вреда, который ему так или иначе наносился. А вред наносился воистину необозримый.



НАМ ПРИДЁТСЯ хотя бы пунктирно пробежать всю историю взаимоотношений Троцкого и троцкизма с партией большевиков – с партией сначала под руководством В.И.Ленина, затем под руководством И.В.Сталина. Без такого исторического очерка, вне конкретной исторической обстановки разговор о теориях Троцкого и о его политических позициях, естественно, будет беспредметным.

Весь дооктябрьский период этих взаимоотношений однозначно подтверждает ту оценку, которая в своё время была у нас общепринятой, а теперь то и дело ставится под совершенно необоснованное сомнение: а именно, что на протяжении четырнадцати предреволюционных лет, если считать с 1903г., со II съезда РСДРП, который положил начало оформлению и дальнейшему размежеванию большевизма и меньшевизма, все эти годы и практически во всех коллизиях Ленин и Троцкий неизменно оказывались по разные стороны внутрипартийных «баррикад».

После II съезда Троцкий вместе с Мартовым, Даном, Аксельродом вошел в бюро центра, созданного в Женеве совещанием 17-ти сторонников меньшинства съезда для борьбы с большевиками. Был одним из авторов «Резолюции об очередных задачах внутрипартийной борьбы», принятой на этом совещании. Обвинял Ленина в «мелкобуржуазном якобинстве» и в стремлении к единоличной диктатуре в партии.

Во время революции 1905г. Троцкий попал сначала в состав исполкома С.-Петербургского Совета рабочих депутатов, затем сделался фактическим руководителем Совета. По вопросу о подготовке к вооруженному восстанию занял позицию, противоположную ленинской. Считал, что всеобщей политической стачки будет более чем достаточно, что стачка сама по себе уже есть восстание, развитие же ноябрьской стачки в Петербурге всячески тормозил. В результате Петербургский Совет не поддержал Декабрьское вооруженное восстание в Москве.

В период столыпинской реакции Троцкий опять с Мартовым, с ликвидаторами. Стоял на типично меньшевистской точке зрения, что задачи буржуазно-демократических преобразований в России в основном решены царским «Манифестом 17 октября» (1905г.) и поэтому никакой буржуазно-демократической революции в стране в ближайшей перспективе быть не может; что запросы крестьянства на данном этапе удовлетворены реформами Столыпина, а требования рабочих тоже вполне могут быть удовлетворены через Государственную думу, поскольку Россия уже вступила на путь «просвещённого» европейском парламентаризма. Поэтому и РСДРП должна превратиться в «нормальную» парламентскую партию западноевропейского образца.

В противовес решениям VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП (январь 1912г.), которая очистила партию от правых и «левых» оппортунистов, Троцкий в августе того же года на конференции в Вене сколачивает из этих же оставшихся вне партии оппортунистов пресловутый Августовский блок. Опять обвиняет Ленина в «узурпации власти», предрекает ленинизму провал в России, а вышло наоборот: после выборов в IV Государственную думу в конце 1912г. в рабочей курии Думы оказалось 67% депутатов-большевиков. Августовский блок был активно поддержан,– вплоть до крупных денежных субсидий,– руководством оппортунистического II Интернационала во главе с Каутским. В унисон друг другу Каутский и Троцкий убеждали большевиков пересмотреть линию Пражской конференции и вновь «воссоединиться» с оппортунистическими элементами. Но ведь в истории партии был уже объединительный IV съезд 1906г. Объединение с меньшевиками кончилось тем, что по решению январского (1910г.) Пленума ЦК РСДРП большевистская фракция была распущена, денежные средства у большевиков отобраны, а издание большевистской газеты «Пролетарий» прекращено. Так что курс, твёрдо взятый на Пражской конференции, большевики выстрадали, что называется, на собственной шкуре. И второй раз попадаться в «объединительные» ловушки они, естественно, не собирались.

Во время первой мировой войны Троцкий,– давно уже провозгласивший Каутского «духовным вождем пролетариата»,– подхватил каутскианскую теорию так называемого «ультраимпериализма», т.е. возможности образования союза империалистических государств, с постепенным выравниванием темпов и степени их развития и затуханием противоречий между ними. Поскольку в концепцию «ультраимпериализма» практически уходят корни троцкистской знаменитой  «теории перманентной революции», то мы ниже поговорим об этом подробнее, а здесь я отмечу лишь, что вот эту тенденцию к выравниванию степени развитости империалистических государств и к образованию «объединенного мирового хозяйства» Троцкий,– идя по стопам Каутского,– прямо противопоставлял ленинскому выводу о неравномерности развития монополистического капитализма в разных странах и о возможности, следовательно, прорыва мировой цепи империализма в её наиболее слабом звене. Довольно часто приходится слышать, особенно в наши дни, что спор о «социа­лизме в одной стране» – это, по существу своему, спор меж­ду Троцким и Сталиным. На самом же деле Троцкий пришёл к совершенно чёткому теоретическому заключению о НЕВОЗМОЖНОСТИ победоносной социалистической револю­ции, а отсюда и успешного социалистического строительства первоначально в одной отдельно взятой стране ещё в доок­тябрьский период, в полемике не со Сталиным, а непосред­ственно с Лениным.

В противоположность ленинским лозунгам «превращения империалистической войны в войну гражданскую» и «пора­жения своего правительства», в противоположность ленинс­кой теории борьбы с войной через борьбу с буржуазией за власть пролетариата в своём государстве,– Троцкий обходил вопрос о взятии власти пролетариатом в рамках националь­ных государств и формулировал лозунги «мира во что бы то ни стало», «ни побед, ни поражений».

По Троцкому вообще выходило, что главное зло на тот момент состояло не в существовании буржуазии (а в России ещё и самодержавия), а в существовании национальных го­сударств, поскольку-де в основном именно они противились «ультраимпериалистической» тенденции к интернационали­зации капитала. Тенденцию же к интернационализации ка­питала Троцкий однозначно рассматривал как прогресс про­изводительных сил и,– следовательно,– как отвечающую историческим интересам рабочего класса. Получалось, что не столько буржуазия должна лишиться политической и эко­номической власти в результате предстоящей революции, а прежде всего НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГОСУДАРСТВА должны быть сметены с политической карты мира. Им на смену до­лжны были в Европе, например, придти пресловутые «Со­единённые Штаты Европы».

Причём, нетрудно убедиться, что Троцкого,– в сущности,– ­одинаково устраивали оба гипотетических варианта уничто­жения национальных государств, и в первую очередь их унич­тожение самой же буржуазией, замирившейся и объединив­шейся в ультраимпериалистический союз. Что дальше делать пролетариату с «Соединёнными Штатами Европы» в подо­бном ультраимпериалистическом исполнении,– на этот во­прос у Троцкого и троцкистов никогда ясного ответа не было. Тем не менее, троцкистский лозунг «мир во что бы то ни стало», с очевидностью, был нацелен именно на такой исход.

Но к этой проблеме можно подойти и с другого, так ска­зать, революционного конца. Здесь надо отчетливо себе пред­ставлять, что троцкистская концепция «перманентной рево­люции» – это, собственно, всего лишь логическое продолже­ние теории «ультраимпериализма»: если интернационализируется капитал, то и пролетарская революция также должна интернационализироваться. Она уже не может развёртываться в границах отдельно взятого национального государства,– эту схему для эпохи «ультраимпериализма» Троцкий считал безнадёжно устарелой. Вспыхнув в одной стране, революция тут же должна была перекинуться на другие государства, и только в мировом масштабе (или, по крайней мере, в европейском) она могла бы быть успешной. Каким образом, конкретно, должно было произойти это «перекидывание»,– опять-таки, ни сам Троцкий и никто из троцкистов толком ответить не мог. Если ленинская теория социалистической революции нацеливала пролетариат на реальные и насущные задачи борьбы за взятие власти у себя в стране, то у Троцкого, с какой стороны ни подойти, получалось или откровенное пособничество буржуазии в её «ультраимпериалистических» устремлениях, или авантюрные установки на раздувание непонятного простому труженику «мирового пожара» где-то за границей.

  Как известно, Троцкий всю жизнь враждебно относился к крестьянству и отказывался видеть в нём союзника пролетариата. Это также легко объясняется из логики его «перманентно-революционных» построений. Союзники в менее революционных слоях населения нужны пролетариату для нормального устройства жизни, опять же, в собственной стране. В деле раздувания мировых пожаров мужик – плохой помощник. Поэтому Троцкий всегда считал решающим союз рабочего класса не с крестьянством своей страны, а с европейским пролетариатом. В случае задержки революции на Западе Троцкий проповедовал её искусственное «подталкивание» при помощи так называемой «революционной войны». Прекрасную отповедь Троцкому дал в своё время Я.М.Свердлов, когда троцкисты домогались развязывания «революционной войны» вместо заключения Брестского мира. Никаких революционных войн,– заявил Свердлов на VII Экстренном съезде РКП(б) в марте 1918г.,– мы ни с кем вести не можем, и не только потому, что у нас нет армии, а есть разруха, но потому, что широкие народные массы войны не хотят.

Троцкий также выступал против права наций на самоопределение, исходя всё из той же догмы об «устарелости» национальных государств.



ВЕРНУВШИСЬ после Февральской революции в Россию, Троцкий окопался в петроградской «межрайонке» – Межрайонной организации объединённых социал-демократов, которая возникла ещё в конце 1913г. и политически имела ту же окраску, что и троцкистский Августовский блок, т.е. пыталась «объединить» партийные организации большевиков и меньшевиков в Петербурге. В.И.Ленин оказался поставлен перед необходимостью налаживать контакты с «межрайонкой»,– ведь главные события близившейся революции должны были разыграться в Петрограде, и партийное «двоецентрие» в городе могло иметь для дела революции самые плачевные последствия. На VI съезде РСДРП(6) (июль – август 1917г.) «межрайонку» приняли в партию большевиков. Так Троцкий очутился в одной партии с Лениным.

Осенью 1917г. Троцкий по инициативе Каменева был избран председателем Петросовета. По вопросу о вооружён­ном восстании он занял позицию, опять-таки противопо­ложную ленинской, предлагая поставить вооружённое вос­стание в зависимость от ожидавшегося решения II съезда Советов о взятии власти и от того, какова будет реакция Временного правительства на такое решение. Ленин же пре­красно понимал, что съезд представительного органа – это не тот механизм, при помощи которого реально берётся власть, и что возложить на съезд эту миссию – значило всё дело загубить.

В период Брестского мира Троцкий активно поддержал «левых» фразёров, во главе с Бухариным, поднявших крик о немедленной «революционной войне» с мировой буржуазией. В то же время у него зазвучал и характерный пораженческий мотив такого рода, что, мол, большевики явились на арену истории слишком рано и им надо уйти в подполье, уступив власть другим партиям.

Возглавив советскую делегацию на переговорах с Герма­нией в Брест-Литовске, Троцкий дал согласие немцам на привлечение к переговорам Украинской Рады, результатом чего стало заявление Рады о непризнании ею Советского правительства. В нарушение прямых указаний Ленина, в от­вет на германский ультиматум в конце января 1918г. Троц­ким была самовольно издана декларация о том, что-де Рос­сия, отказываясь от аннексионистского мира, одновременно объявляет о прекращении состояния войны с государствами австро-германского блока. Главковерху Крыленко Троцкий направил телеграмму с требованием приступить к демобили­зации армии. Вмешательством Ленина вся эта самодеятель­ность была отменена, но Германия успела воспользоваться моментом, прервала переговоры и объявила о возобновле­нии военных действий. 18 февраля 1918г. немецкие войска начали наступление по всему фронту. Только вечером этого дня Ленину удалось, наконец, получить большинство в ЦК по вопросу о немедленном заключении мира. Но Германия ответила уже новым ультиматумом, в котором выставлялись гораздо более тяжкие условия. Тем не менее, на них прихо­дилось соглашаться. 23 февраля Ленин получил большинст­во на заседании ЦК, пригрозив, что если и дальше в ЦК революционная фраза будет превалировать над здравым смыс­лом, он уйдёт со всех занимаемых им постов. По характе­ристике Ленина, история заключения Брестского мира была историей о том, как революционная фраза о «революцион­ной войне» едва не погубила революцию.

Существует легенда, что чуть ли не под руководством Троцкого мы выиграли гражданскую войну. Эта версия совер­шенно не соответствует действительности,– констатировал ещё И.В.Сталин в своей речи «Троцкизм или ленинизм?», произнесённой на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС в ноябре 1924г. «Вы знаете, что основными врагами Советской Республики считались Колчак и Деникин. ...И вот, история говорит, что обоих этих врагов, т.е.  Колчака и Деникина, добили наши войска  вопреки  планам Троцкого».[2] И далее Сталин рассказывает, как Троцкий летом 1919г., в решающий момент военных действий против Колчака, распорядился задержать наступление под Уфой, оставляя в руках Колчака Урал, что позволило бы Колчаку восстановить свою армию. ЦК отверг предложения Троцкого и, несмотря на его угрозы уходом в отставку, а также несмотря на уход в отставку главкома Восточного фронта троцкиста Вацетиса, дал директиву на продолжение наступления. С этого момента,– указывает Сталин,– Троцкий фактически отошёл от участия в делах Восточного фронта.

Что касается Деникина, то тут вообще был допущен один из тяжелейших за всю гражданскую войну прорывов противника. Деникин захватил Курск, Орёл, подошел к Туле. Никогда ещё белогвардейщина не оказывалась в такой непосредственной близости от Москвы. ЦК отозвал Троцкого с Южного фронта. Туда был послан Сталин, который, в свою очередь, потребовал полного невмешательства Троцкого в дальнейшие дела фронта. Вместо планировавшегося Троцким контрнаступления от Волги на Новороссийск, Сталин предложил направить главный удар по деникинским войскам через пролетарские районы: Харьков – Донбасс – Ростов-на-Дону, где население явно сочувственно встречало Красную Армию. В противовес мамонтовской коннице Деникина была создана действительно легендарная Первая Конная армия под командованием Будённого. Реализация разработки Сталина, принятой ЦК, обеспечила полный разгром опаснейшего деникинского нашествия.



ЕДВА ЛИ НЕ ВЕРШИНОЙ карьеры Троцкого в качестве одного из деятелей Советского государства явился IX съезд РКП(б) (март – апрель 1920г.), основная резолюция которого «Об очередных задачах хозяйственного строительства» была принята по представленному Троцким проекту.

С тяжёлым чувством читается сегодня этот документ. Здесь и массовые мобилизации по трудовой повинности, и милитаризация хозяйства, и трудармии, т.е. превращение армии в сплошной стройбат, использование воинских соединений для хозяйственных нужд, причём преимущественно на самых примитивных, неквалифицированных работах, и борьба с трудовым дезертирством, «в частности путём публикования штрафных дезертирских списков, создания из дезертиров штрафных рабочих команд и, наконец, заключения их в концентрационный лагерь».[3] Здесь и пресловутая «американизация производства», т.е., практически, закрепление на производстве стабильного слоя рабочих низкой частичной квалификации, и многое другое. Словом, весь букет прелестей уже не военного, а откровенно казарменно-бюрократического псевдокоммунизма, который не мог быть принят и не был принят народом, что и нашло себе выражение в целом ряде мятежей против Советской власти в конце 1920 – начале 1921гг.

Давайте послушаем немного самого Троцкого, что он на этом съезде говорил.

«По общему правилу человек стремится уклониться от труда. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое живот­ное, и на этом качестве в сущности основан человеческий прогресс, потому что если бы человек не стремился эконом­но расходовать свою силу, не стремился бы за малое коли­чество энергии получить как можно больше продуктов, то не было бы развития техники и общественной культуры. Стало быть, при таком понимании лень человека есть прогрессив­ная сила. ... задача ... состоит в том, чтобы леность вводить в определённые рамки, чтобы её дисциплинировать и подстё­гивать при помощи общественной организации труда». «…  если мы серьёзно говорим о плановом хозяйстве, которое охватывается из центра единством замысла, когда рабочая сила распределяется в соответствии с хозяйственным планом на данной стадии развития, рабочая масса не может быть бродячей Русью. Она должна быть перебрасываема, назнача­ема, командируема точно так же, как солдаты. Это есть ос­нова милитаризации труда, и без этого ни о какой промышленности на новых основаниях серьёзно говорить ... мы не можем». «Это есть милитаризация рабочей силы, милитари­зация промышленности. Это её основа». «Эта милитариза­ция немыслима … без установления такого режима, при ко­тором каждый рабочий чувствует себя солдатом труда, кото­рый не может собою свободно располагать, если дан наряд перебросить его, он должен его выполнить; если он не вы­полняет – он будет дезертиром, которого карают. ... Это есть милитаризация рабочего класса».[4]

И не надо оправдывать подобную мракобесно-милитари­зационную «философию» отчаянными условиями тогдашнего текущего момента. Троцкий со всей очевидностью мыс­лил свою «общественно-принудительную организацию тру­да»[5] как проект отнюдь не временного и вынужденного, но именно будущего и возведённого во всеобщий закон устрой­ства социалистической экономики. «Если принять за чистую монету,– рассуждает он далее,– старый буржуазный предрассудок ... о том, что принудительный труд не производи­телен, то это относится не только к трудармии, но и трудо­вой повинности в целом, к основе нашего хозяйственного строительства, а стало быть, к социалистической организа­ции вообще». «… если принудительный труд непроизводите­лен, то, стало быть, этим осуждается наше хозяйство».[6] «...мы не можем дожидаться, пока каждый крестьянин и каждая крестьянка поймёт! – заявляет Троцкий пренебрежительно. – Мы должны сегодня заставить каждого стать на то место, на котором он должен быть».[7] «... нужно перекидывать работников из одного конца на другой, выкидывать их стальными щипцами с одного места на другое».[8]

Всё выступление Троцкого – и не только это, к сожалению,– пересыпано высокомерно-вельможными «определениями» в адрес простых трудящихся: «расхлябанная сырая масса», «мужицкое сырьё» и т.п.; надо ли специально отмечать, что подобная «терминология» совершенно непредставима в устах, хотя бы, того же И.В.Сталина. И этот человек имел наглость обвинять Советское государство в том, что оно, дескать, «тоталитарно-бюрократическое», что в концентрационных лагерях сидит, мол, «цвет большевистской партии»![9] Уж чья бы корова мычала... Не вы ли сами навязывали нашему государству создание этих самых концентрационных лагерей и собирались их наполнить недостаточно понятливыми, на ваш взгляд, рабочими и крестьянами?

Однако, поскольку здесь перед нами вовсе не случайная конъюнктурная болтовня, но целостная и весьма жестко проводимая «философская система», следует разобраться, откуда же всё это взялось.

Поэтому вернёмся ненадолго к теории «ультраимпериализма».



УЖЕ БЫЛО СКАЗАНО, что Каутский, а следом за ним Троцкий и множество других оппортунистов того времени, рассматривали интернационализацию хозяйства на капиталистической основе как прогресс в производительных силах, который отвечает, якобы, объективным интересам рабочего класса. А отвечает ли на самом деле интересам рабочего класса возникновение вот таких ультраимпериалистических – или, как мы сегодня говорим, транснациональных – хозяйственных и политических союзов? Нет,– жизнь показала, что совершенно не отвечает, и с этой точки зрения В.ИЛенин был абсолютно прав, ополчившись на каутскианскую апологетику «ультраимпериализма» как на вредную для дела пролетарской революции. Ведь при «ультраимпериализме» противоречие между трудом и капиталом никуда не исчезает,– оно тоже «интернационализируется», причём на одном его конце происходит невиданная концентрация политической и экономической мощи объединившейся буржуазии, из зоны активных действий – через подкуп социальными подачками и поблажками – выводится значительная часть пролетариата развитых капиталистических стран, имеющего наибольший опыт классовой борьбы и классовой организации, а вся тяжесть противоречия сбрасывается на пролетариат, полупролетариат и крестьянство стран третьего мира, которые такого опыта не имеют, более подвержены религиозной, этнической и прочей затемняющей дело дезориентации и т.д. Центры реальной власти географически – через океаны – отделяются от очагов наиболее жестокой эксплуатации. Природно-сырьевые и в огромной мере людские ресурсы «третьего мира» используются откровенно хищнически, причём создаются целые отрасли индустрии, назначение которых, если вдуматься, самое извращённое. Можно ли считать прогрессом в производительных силах появление промышленности, которая специализируется на выпуске пищевых суррогатов, вредных для здоровья людей, или появление лесозаготовительной техники, вроде японской, которая после себя оставляет лунный пейзаж, пустыню без всяких признаков какой-либо жизни?

Таким образом, мы приходим к выводу, что «ультраимпериалистические» тенденции в развитии мирового хозяйства – и тем паче в развитии политической надстройки буржуазных государств – не отвечают объективным интересам эксплуатируемых трудящихся. И именно потому, что тенденции эти, на поверку, НИКАКОГО ПРОГРЕССА В РАЗВИТИИ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ СОБОЙ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТ. Поэтому, опять-таки, на сто процентов прав был Ленин, призывая трудящихся не ждать, покуда империалисты всех стран объединятся, а брать власть в своем национальном государстве, у себя в стране.

Но здесь возникает естественный вопрос,– а какую же тенденцию в развитии производительных сил надлежит считать в данной ситуации прогрессивной?

Прогрессивна всегда та тенденция, которая идёт от главной производительной силы и выражает динамику её положительных исторических изменений. Главная же производительная сила – это трудящиеся, и они проходят исторический путь от раба, т.е. «говорящего орудия»,– через крепостного, т.е. нечто вроде тягловой скотины,– через наемную рабочую силу – через рабочую силу под полным покровительством государства – к свободной творческой личности, участвующей в производстве как его интеллектуальное, направляющее и одухотворяющее начало. Вот это и есть правильно понятый исторический процесс ОБОБЩЕСТВЛЕНИЯ ТРУДА: труд обобществлён не тогда, когда люди слиплись в неразличимую массу и ими кто-то бесконтрольно от имени общества распоряжается, а труд обобществлён тогда, когда трудовая способность КАЖДОГО человека выявлена и утверждена как фактор ОБЩЕСТВЕННОГО значения, как общественное, ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО.

А вы обратите внимание на простую вещь, что во всех досоциалистических обществах в человеке выделяется и утверждается как фактор общественного, государственного значения отнюдь не его способность к труду, но его способность к приобретению и удержанию собственности. Социализм – первая цивилизация в истории, где человек становится субъектом общественной жизни, субъектом государственного права именно как труженик, а не как собственник. Это и выражается формулой ПРАВО НА ТРУД – формулой, исторического величия которой мы не замечаем, потому что привыкли к ней за годы Советской власти. При коммунизме же будет главенствовать ПРАВО НА РЕАЛИЗАЦИЮ ТВОРЧЕСКОЙ СПОСОБНОСТИ. Вот узловая линия развития социалистической и коммунистической цивилизации.

Социалистическая революция должна, прежде всего, утвердить право на труд, как основное правовое отношение, и вокруг него выстроить всю систему жизнедеятельности человека в обществе. Это можно и нужно делать в рамках национального государства. Даже более того,– это нужно делать ИМЕННО в рамках национальных государств, не дожидаясь, покуда буржуазия сомнёт их и скомкает неправовыми по своей сути наднациональными образованиями. Вот смысл спора между В.И.Лениным, большевизмом – и мировым оппортунизмом, в том числе и троцкизмом, накануне Октябрьской революции, и именно поэтому неуклонная нацеленность Ленина на революцию «в одной отдельно взятой стране» – это не «национальная ограниченность», как кричали троцкисты, а проявление великого провидческого дара, всю историческую пронзительность которого, я беру на себя смелость утверждать, даже сам Ленин в то время не осознал.

Пролетариату нужно государство для своего правового, субъектного самоутверждения в обществе в качестве носителя способности к труду, а поскольку других государств, кроме национальных, на Земле пока не было и нет, то социалистическая революция и строительство социализма не просто ВОЗМОЖНЫ в отдельно взятых национальных государствах, но они ВОЗМОЖНЫ ТОЛЬКО В ЭТОМ ВАРИАНТЕ, и никакого иного решения вопроса о приходе трудового народа к власти до сих пор не существовало и не существует.

Нацеленность на взятие трудовым народом именно ГОСУДАРСТВЕННОЙ, а не какой-то абстрактной всемирной власти – это ориентация на ГУМАНИСТИЧЕСКУЮ тенденцию в развитии мировых производительных сил, связанную с прогрессом главной производительной силы – человека труда. Но можно ориентироваться,– как это и делает буржуазная общественная мысль,– на развитие технико-организационного, а не человеческого фактора в производительных силах. Технико-организационному фактору правовое конституирование не нужно; следовательно, ему не нужны и национальные государства, и он, действительно, в какой-то мере вступает с ними в борьбу, что и подметили правильно каутскианцы ещё в начале века. Но это происходит не потому, что идея национального государства устарела, а потому, что самодовлеющий технико-организационный прогресс не содержит внутри себя правового, субъектного начала, носителем которого выступает государство.

В системе, где техника и технический прогресс поставлены во главу угла, человек как трудящаяся и творящая личность никогда не достигнет правового признания, и именно для того, чтобы человек труда такого признания не достиг, буржуазия и берёт на вооружение различные техницистские теории, одной из которых является концепция «ультраимпериализма», со всеми её ответвлениями, в том числе и псевдокоммунистическими, типа теории перманентной революции. Какая участь уготована в подобной системе рядовому труженику, мы видели из цитированных выше откровений Троцкого. К сожалению, в нашем обществоведении десятилетиями правила бал – и по сей день ещё правит – каутскиански-троцкистская догма, будто «марксизм исходит из развития техники, как основной пружины прогресса».[10] Но это попросту застарелая ложь. Марксизм и ленинско-сталинский большевизм исходят из примата развития человека и структурно-правовых форм его общественного самоутверждения, а прогресс техники рассматривают как следствие развития главной производительной силы. Этот правильный выбор сделан уже очень давно, и именно он составлял глубинную концептуальную подоплёку споров о том, совершать или не совершать пролетарскую революцию, строить или не строить социализм в одной отдельно взятой стране.

Тот, кто считает, что вся эта полемика имеет только исторический интерес, глубоко ошибается. Сегодня мы вновь стоим перед проблемой возвращения власти трудящимся, и все эти вопросы приобрели для нас отнюдь не академическое значение. По-прежнему верно служит классовым врагам трудового народа и современный троцкизм. Вот образцовый пример новейшей троцкистской стряпни – статья небезызвестного Славина в «Правде» от 16 ноября 1994г.[11] Социалистическое общество в СССР шельмуется в духе самых грязных стереотипов антисоветской, антисталинской пропаганды – и заметьте, на каком основании: вот именно на том, что оно-де было построено «в одной из самых отсталых капиталистических стран»! «Коммунистическая идея,– заявляет Славин,– имеет не национальный, а мировой глобальный характер. О её актуальности свидетельствуют процессы интернационального обобществления капитала и ... появление транснациональных корпораций и различных международных объединений политического, научного и экономического характера.» Полюбуйтесь, как здорово закручивает этот современный троцкистский иудушка: появление транснациональных корпораций и Международного валютного фонда «свидетельствует» об актуальности коммунистической идеи, а то, что на Земле семьдесят с лишним лет существовала могучая социалистическая держава,– это не свидетельствует! СССР попросту зачёркнут, как неудавшийся эксперимент. О его восстановлении и речи нет,– теперь надо, видите ли, ждать, пока на Западе сделают всеобщую автоматизацию и кибернетизацию производства, каковые являются материальными предпосылками социализма. Что же,– без всеобщей кибернетизации бесплатного здравоохранения и образования быть не может, что ли? Видимо, по Славину, так. А пока,– не скрывает он своего ликования,– «рабочий класс России должен будет пройти суровую школу капитализма. ... Этот процесс уже начался».

Кстати, в эту троцкистскую схему прекрасно вписывается и «вторая социалистическая революция», о которой мы подробно говорили на предыдущем политклубе. Да и сам этот термин ведёт своё происхождение не от кого иного, как от Троцкого.



ВЕРНЁМСЯ к самому Троцкому.

В конце 1920г. он навязал партии дискуссию о профсоюзах. Троцкисты требовали милитаризации профсоюзов, превращения их в проводника «революционной репрессии», требовали вообще тотальной милитаризации масс через общественные организации, которые сплошь должны были стать неким аппаратом принуждения. Угрожали «беспощадной палочной дисциплиной» «рабочим массам, которые нас тянут назад». «Мы не будем останавливаться,– заявлял троцкист Гольцман,– перед тем, чтобы применять тюрьмы, ссылку и каторгу по отношению к людям, которые неспособны понять наши тенденции»[12]. Троцкий носился с совершенно бредовыми планами отождествить военные (милиционные) округа с промышленными районами, руководство промышленностью поручить армейскому комсоставу. Как всегда, ему подпевал Бухарин, превознося принуждение как основной метод социалистического строительства.

Враждебное отношение Троцкого к самой идее государства и государственности понятно из предыдущего изложения. Вдобавок троцкисты считали экономическое строительство в отдельно взятой стране бессмысленным. Отсюда родилась теория государства – «осаждённого бастиона», чья внешняя функция – разжигание пресловутой «революционной войны», а внутренняя – подготовка к этой войне, т.е. превращение общества, в буквальном смысле слова, в казарму. В отличие от В.И.Ленина, а затем и И.В.Сталина, Троцкий менее всего видел в диктатуре пролетариата новую историческую форму демократии. Он изображал её как «самое беспощадное государство», «которое повелительно охватывает жизнь граждан со всех сторон. Никакая организация, кроме армии, не охватывала в прошлом человека с такой суровой принудительностью, как государственная организация рабочего класса ...»[13] Созидательная роль государства Троцким практически полностью отрицалась, откуда и вытекали анархо-синдикалистские по своей окраске требования о передаче управления экономикой профсоюзам, которые для этого должны быть «огосударствлены», «завинчены на все гайки», т.е. обюрокрачены и лишены каких-либо признаков самодеятельной общественной организации. Тем более для Троцкого не могло быть и речи о каком-либо вмешательстве в производственные дела со стороны партии. 3а партией должна была остаться только сфера идеологии.

В области экономической политики троцкисты выступили несомненными предтечами всех наших последующих антисоциалистических «реформаторов», от Хрущёва до Горбачёва.

В июле 1923г. зампред ВСНХ троцкист Пятаков издал приказ, обязывавший государственные предприятия принять все меры к получению наибольшей прибыли. Тресты бросились завышать цены, что и породило знаменитые «ножницы» – острый кризис сбыта промышленных товаров осенью 1923г. Это не было случайное головотяпство. Пятаков исходил из установки Троцкого на так называемую «диктатуру промышленности», т.е. на неограниченное перекачивание в промышленность средств из других секторов экономики, в первую очередь из сельского хозяйства. Один из ближайших сподвижников Троцкого – Преображенский сформулировал «основной закон социалистического накопления», каковой «закон» прямо признавал главным источником накоплений «эксплуатацию досоциалистических форм хозяйства» – т.е., крестьянства. На XII съезде РКП(б) (апрель 1923г.) Троцкий выступил с проповедью «концентрации промышленности» путём закрытия нерентабельных в данный момент предприятий, безотносительно к их народнохозяйственной значимости. В частности, Троцкий требовал закрыть Путиловский завод.

В сфере внешней торговли троцкисты настаивали на широком применении товарных интервенций из-за рубежа. Аналогий с современностью я проводить уже не буду,– вы их проведёте сами.

Осенью 1923г. троцкисты предприняли очередную вылазку, на сей раз под флагом борьбы с бюрократизмом в партии (так называемое «заявление 46-ти»). Снова пришлось открывать дискуссию. Как результат дискуссии, 7 декабря 1923г. была опубликована резолюция ЦК РКП(б) «О партстроительстве», где ряд замечаний оппозиции был добросовестно учтён, хотя и отвергнуто основное требование оппозиционеров о допущении свободы в партии фракционных группировок. За резолюцию голосовал, в том числе, и сам Троцкий. Но не успели на резолюции, как говорится, высохнуть чернила, как Троцкий сочинил новое письмо (под названием «Новый курс»), которое тут же явочным порядком начали распространять в партийных организациях, ввиду чего «Правда» вынуждена была его опубликовать, и дискуссия пошла по второму кругу. Суммарный итог «двух этапов» дискуссии был для троцкистов таков: за линию ЦК проголосовало в парторганизациях 98,7% коммунистов, за линию оппозиции - 1,3%. На XIII партконференции в январе 1924г. И.В.Сталин привёл выдержки из зарубежной контрреволюционной прессы, где оппозицию прямо «благодарили» за то, что она «облегчает дело свержения Советской власти».[14]

После смерти В.И.Ленина Троцкий занялся раздуванием культа собственной персоны, созданием теории «двух вождей» Октябрьской революции. В ноябре 1924г. появилась его статья «Уроки Октября», где протаскивалась идея рассечения ленинизма на два сугубо неравноценных,– якобы,– периода: если говорить напрямик, то один период – это «до Троцкого», второй – «с Троцким». То, что идея эта никаких оснований в реальной исторической действительности не имеет, мы с вами видели из всего предыдущего изложения. Здесь уместно будет сказать два слова о расхожей формулировке «ленинская гвардия». Если вы возьмёте любую мало-мальски добросовестно составленную книжку по истории нашей партии и выпишете в один столбец фамилии тех, кто всегда и при всех обстоятельствах голосовал ЗА ленинскую позицию, сплачивался вокруг Ленина и беспрекословно выполнял любые его поручения, а в другой столбец – фамилии тех, кто то и дело голосовал ПРОТИВ, мотал нервы Ленину и мешал выполнению его замыслов, то в первом столбце у вас окажутся: Сталин, Свердлов, Дзержинский, Куйбышев, Орджоникидзе, Калинин, Ворошилов, Петровский, Кржижановский, Литвинов, Землячка, Семашко, Шаумян, Красиков, Жданов, Киров, Фрунзе и т.д. А во втором столбце – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Рыков, Томский, Бухарин, Радек, Муралов, Ларин, Антонов-Овсеенко, Пятаков, Крыленко, Шляпников, Рязанов, Крестинский и иже с ними. Вот и судите сами, какую «гвардию» убрал впоследствии Сталин с политической арены. Не «ленинскую гвардию» он убрал, а антиленинскую «пятую колонну».

С этого времени,– т.е., с конца 1924г.,– замордованная вот уж поистине перманентными дискуссиями партия, в лице её низовых организаций, начинает всё настойчивей требовать от ЦК, чтобы этой дискуссионной вакханалии был положен какой-то предел. Итоги очередной дискуссии – по «Урокам Октября» – подвёл январский (1925г.) Пленум ЦК РКП(б). Пленум признал невозможным дальнейшее нахождение Троцкого в составе Реввоенсовета СССР. 26 января Президиум ЦИК СССР освободил Троцкого от обязанностей наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета СССР, с утверждением на этих постах члена ЦК РКП(б) М.В.Фрунзе (который, кстати, странным образом свой жизненный путь закончил в том же 1925-м году, в возрасте 40 лет).

С 1925г. на сцену выходит «новая оппозиция» – Зиновьев и Каменев. Раздували кулацкую опасность, провокационно толкали партию на «вторую революцию» против кулака. Считали, что СССР должен на неопределённое время оставаться аграрной страной, вывозящей сельхозпродукты и ввозящей машины и оборудование. С изложением этой точки зрения на XIV съезде партии в декабре 1925г. выступил представитель «новой оппозиции» Сокольников. Фактически он проповедовал втягивание страны в так называемый план Дауэса, целью которого было восстановление промышленного потенциала Германии и подготовка её к будущей войне против СССР при помощи кредитов США. Германия должна была сбывать свои товары на внешних рынках, преимущественно на советском, за счёт этого погасить задолженность по репарационным платежам Англии и Франции, а они, в свою очередь, расплатились бы с США по займам, полученным в своё время на ведение войны. Очень интересная схема, по которой Советскому Союзу предлагалось обречь себя на экономическую отсталость, чтобы помочь Западу выпестовать из своей среды агрессора против нас же. XIV съезд партии, вошедший в историю как съезд индустриализации, поставил на этих планах крест,– во всяком случае, в той их части, которая касалась СССР.

Вскоре после XIV съезда Ленинградский губком партии, до того служивший оплотом «новой оппозиции», а также Северо-Западное бюро ЦК возглавил С.М.Киров. На другом «фланге» летом 1926г. оформился оппозиционный троцкистско-зиновьевский блок.



ДОЛОРЕС ИБАРРУРИ сказала как-то: «никто не знает, что действительно думают троцкисты, ибо они всегда скрывают свои настоящие мысли; мы узнаем их действительную природу лишь по тем преступным действиям, число которых возрастает с каждым днём».[15]

Вообще тактика оппозиционеров всегда была такая, что если им не удавалось отстоять какой-то тезис, а побеждал на партийном форуме тезис противоположный, то они немедленно ухватывались за этот победивший тезис и перегибали его до абсурда. Следя за зигзагами мысли Троцкого,– ну, извините, невозможно, совершенно невозможно поверить, что это был человек, которого вела пусть в чём-то ложная, но на свой лад цельная и логичная идея. Безукоризненно логичен он был только в одном – в нанесении своими теориями вреда реально совершавшейся пролетарской революции. То доказывает, что СССР никогда не сможет превратиться в страну, производящую машины и оборудование, что нам капиталистическое окружение этого не позволит, что надо ждать, пока пролетариат в Европе придёт к власти. Однако, тут же раздаётся крик о «сверхиндустриализации»,– как это было на апрельском (1926г.) Пленуме ЦК ВКП(б), где троцкисты своими требованиями финансировать «сверхиндустриализацию» за счёт повышения ставок сельхозналога и цен на промышленные товары фактически добивались повторения кризисной ситуации осени 1923г. Партия же проводила линию на систематическое снижение налогов и цен. Свыше трети маломощных крестьянских хозяйств были вообще освобождены от налогов. Февральский (1927г.) Пленум ЦК принял постановление о снижении отпускных и розничных цен на 10%, подчеркнув, что социалистическое накопление должно идти только через снижение издержек производства. Так что политика ограбления крестьян при помощи ценовых «ножниц», которую нынешние «демократические» пустобрёхи усердно приписывают Сталину и «сталинизму»,– она на самом деле никакого отношения к Сталину не имеет, это политика типично троцкистская. Теория об эксплуатации крестьянства победившим пролетариатом – типично троцкистская теория. Сталинский ЦК со всем этим упорно боролся.

Извращённой двойственностью отличается и троцкистская позиция по крестьянскому вопросу в целом. С одной стороны, утверждается, что крестьянство незачем вовлекать в процесс социалистического строительства, у него своя историческая судьба, нить которой преемственно тянется ещё из дореволюционных, столыпинских времён и должна привести к постепенному складыванию в деревне фермерства на капиталистический лад. Выражается однозначно отрицательное отношение к социалистическим преобразованиям на селе, к политике ликвидации кулачества как класса, требуют роспуска, как нерентабельных, совхозов и большей части колхозов. И в то же время троцкисты без конца запугивали партию «кулацкой опасностью», обвиняли ЦК... в капитуляции перед кулаком. Одно можно совместить с другим только при условии, что во втором случае под кулаком имеется в виду вовсе не кулак. И действительно, если разобраться, вся троцкистская словесная трескотня против кулака на поверку была направлена лишь на то, чтобы посеять раздор между беднотой и середняком, которого троцкисты старались не замечать, а когда замечали, то неизменно причисляли к враждебным элементам.

В национальном вопросе - та же самая картина. Несмотря на то, что Троцкий,– как выше уже говорилось,– не признавал права наций на самоопределение вплоть до отделения, «интернациональная» фразеология оппозиции, сколь это ни странно покажется на первый взгляд, находила живейший отклик среди национал-уклонистов в союзных республиках. Безбрежный «интернационализм» с явной нацеленностью на Европу (т.е., скорее европоцентризм) они использовали как предлог для отдаления от «Москвы».

Этот утрированный космополитический «интернационализм» и неприятие идеи национального государства впоследствии, во время второй мировой войны, довели троцкистов до такой шизофрении, как призывы «брататься» с гитлеровскими солдатами. Троцкисты во Франции, например, призывали не участвовать в Сопротивлении, создавать выдуманные «независимые революционные организации пролетариата», и организации эти должны были, отказавшись от лозунга национально-освободительной войны против оккупантов, вместе (!) с оккупантами, которые-де суть «переодетые в военную форму трудящиеся», делать мифическую «мировую революцию».[16]



ПО ХОДУ складывания троцкистско-зиновьевского блока партия оказалась перед фактом возникновения внутри неё, по существу, параллельной конспиративной партийной структуры, со всеми атрибутами таковой – собраниями, руководящими органами, членскими взносами и т.д., а в дальнейшем, в 1927г.,– и с подпольными типографиями. За фракционную деятельность июльский (1926г.) объединённый Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) вывел Зиновьева из состава Политбюро ЦК. Октябрьский, того же года, объединённый Пленум вывел из Политбюро Троцкого и Каменева, счёл невозможным нахождение Зиновьева далее на посту председателя Коминтерна.

В связи с резким обострением международной обстановки в конце 20-х годов VIII пленум ИККИ в мае 1927г. принял тезисы «Задачи Коммунистического Интернационала в борьбе против войны и военной опасности». В качестве лозунга момента был выдвинут лозунг безоговорочной защиты СССР. Отношение к вопросу о защите СССР объявлялось водоразделом между революцией и контрреволюцией.

Сколь ни чудовищно, но Троцкий проповедовал пораженчество в будущей оборонительной войне СССР против мирового империализма и фашизма. Он ссылался на пример Клемансо во Франции, который в начале первой мировой войны повёл бешеную борьбу за власть, когда немцы стояли в 80 километрах от Парижа. Оказывается,– говорил Сталин в своей большой речи «Международное положение и оборона СССР» на объединённом Пленуме ЦК и ЦКК в августе 1927г.,– «оказывается, что, когда враг подойдёт на расстояние 80 километров к Кремлю, этот опереточный Клемансо будет заниматься не тем, чтобы оборонять СССР, а свержением нынешнего большинства партии». «Троцкий думает открыть в партии гражданскую войну в момент, когда враг будет стоять в 80 километрах от Кремля. Кажется, дальше некуда идти ...»[17]

Интересно, что оппозиционеры предъявляли ЦК обвинение не в чём ином, как… в сознательном подрыве обороноспособности страны через засорение армейского комсостава бывшими царскими офицерами и кулацким элементом. «При таких условиях,– утверждали они,– Красная Армия грозит превратиться в удобное орудие для авантюр бонапартистского пошиба».[18] Ну вот для этого её и почистили в 30-х годах, чтобы она не превратилась в орудие бонапартистских авантюр.

Черту под деятельностью Троцкого в пределах СССР подвел XV съезд партии, состоявшийся в декабре 1927г.

В мае 1927г. оппозиционеры подали в ЦК новое «заявление 83-х». Опять требовали общепартийной дискуссии, полной свободы фракций. «Заявление 83-х» подхватила группа Сапронова (децисты). Эти уже в открытую призывали к организации забастовок и вооружённых выступлений против Советской власти. Июльско-августовский (1927г.) Пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) строго предупредил Зиновьева и Троцкого, а октябрьский (того же года) Пленум вывел их из состава ЦК. Октябрьский Пленум объявил общепартийную дискуссию по вопросам повестки дня XV съезда. Оппозиция получила возможность опубликовать свои контртезисы в «Дискуссионном листке» «Правды». Появился документ под претенциозным заголовком «Тезисы большевиков-ленинцев (оппозиция)».

На ноябрьские праздники 1927г. оппозиция попыталась организовать альтернативные демонстрации под откровенно антисоветскими и антипартийными лозунгами в Москве и Ленинграде, но это ей не удалось. 11 ноября Троцкого и Зиновьева пригласили на заседание Президиума ЦКК, где им ещё раз было предъявлено требование прекратить их дезорганизаторскую деятельность, по существу принявшую контрреволюционный характер. Они с заседания демонстративно ушли и прислали письменный ответ, составленный в вызывающем тоне. 14 ноября они были исключены из партии постановлением ЦК и ЦКК ВКП(б).

По результатам предсъездовской дискуссии за троцкистско-зиновьевскую платформу высказалось 0,5% участвовавших в обсуждении и еще 0,3% воздержались.

XV съезд ВКП(б) утвердил постановление ЦК и ЦКК об исключении из партии Троцкого и Зиновьева и исключил еще 75 чел., плюс всю группу Сапронова (23 чел.). Зиновьев и Каменев, видя, какой оборот принимает дело, от Троцкого отмежевались, все свои взгляды, которые они с таким пафосом преподносили, сами же осудили, как «антиленинские», и стали проситься назад в партию. И ведь вот что самое удивительное,– их приняли...

Что касается Троцкого, то он был в январе 1928г. выслан в Алма-Ату. Инструкции единомышленникам, исходившие от него в этот период, прямо нацеливали на подрывные антисоветские действия: на организацию стачек, срыв кампании по заключению коллективных договоров, срыв подписки на государственный заем и т.п., фактически на подготовку гражданской войны. В связи с этим, делом Троцкого занялось уже ОГПУ. Ему было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности, и 22 января 1929г. он был выдворен из СССР,– вначале в Турцию, а оттуда постепенно добрался до Мексики. Правительства ряда стран – Германии, Франции, Чехословакии – отказались его принять.

Совершенно не случайно, и это не является никаким совпадением, что именно в конце 1927г. пошло на открытую конфронтацию с Советской властью, попытавшись организовать кризис хлебозаготовок, и кулачество - т.е., тот социальный слой, интересы которого оппозиция реально выражала.



ИСТОРИЯ троцкизма вне СССР, наверное, предмет особого разговора, и мы вряд ли сегодня сможем уделить этому хоть сколько-нибудь внимания.

С сентября 1938г. ведёт отсчет своего существования троцкистский IV Интернационал. Первый из принятых им программных документов был написан, естественно, самим Троцким и носил название «Программа переходного периода». Все беды человечества Троцкий с маниакальным упорством сводил к так называемому «кризису революционного руководства», а главную задачу видел в борьбе с вышеозначенным руководством как на международной арене, так и внутри СССР.

Социалистические революции в буржуазных странах, по Троцкому, объявлялись временно невозможными из-за неготовности, незрелости пролетариата и его авангарда. Задача сокрушения политической власти капитала не ставилась. Но зато все силы были брошены на пропаганду «второй социалистической революции» в СССР – «революции» (а точнее, контрреволюции) против переродившегося, дескать, и обюрократившегося Советского государства. Я поражаюсь,– что, этим нашим роскомсоюзовцам нынешним медведь, что ли, на ухо наступил? Уже из-за одного того, что этот термин («вторая социалистическая революция») пущен в обращение Троцким, уже нельзя было его использовать.

Эти установки – фактически на свержение социалистического строя в СССР, а затем и в других странах социализма,– не изменились и в послевоенный период. Троцкизм сделался штатным поставщиком антисоветской и антикоммунистической «аргументации» для империалистической пропаганды.

Предсказал ли Троцкий нынешнюю катастрофу в СССР?

Ну, если изо дня в день и из года в год кричать «волки, волки!» в таком месте, где волки в принципе водятся, то когда они действительно придут, получится, что вроде бы их предсказали. Троцкий пророчествовал о гибели СССР непрерывно и неустанно; в частности, он был практически уверен, что Советский Союз не выдержит военного противоборства с гитлеровской Германией.

Но посмотрите,– чем, собственно, он обусловливал неизбежность, якобы, падения Советской власти и социализма в СССР? Не чем иным, как… сохранением государства, тем, что оно ещё не отмерло, не «растворилось» в «самоуправляющемся обществе»[19]. А раз государство,– то, значит, бюрократия, а бюрократия непременно совершит пресловутый «термидор», и произойдёт реставрация капитализма.

Реальна ли такая опасность? Опасность бюрократического перерождения, безусловно, реальна, и этого никогда никто из большевистских руководителей не отрицал. Но связана ли она роковым образом с существованием социалистического национального государства, с идеей «социалистической державности»? Вот это уже совершеннейшая чушь. Если государство проводит правильную экономическую и макросоциальную политику, нацеленную на повышение материального, культурного и непременно надо добавить – правового благосостояния трудящихся как главной производительной силы общества, то бюрократические тенденции блокируются. Только если основная макросоциальная ориентация подменяется, если трудящихся начинают рассматривать не как субъект экономического и прочего развития, а как «сырье», как ресурсный придаток к технике или ещё к чему-то,– вот только в этом случае есть смысл говорить о «термидоре» и об угрозе существованию системы.

Но происходила ли у нас подобная подмена ориентиров общегосударственной политики с гуманистических, собственно революционных на антигуманно-бюрократические? Да, происходила. Один пример мы разобрали,– это доведение Троцким до абсурда политики военного коммунизма. Другой пример – это приход неотроцкистских элементов к власти после смерти И.В.Сталина. Если уж поминать здесь «термидор», то вот они-то нам его и устроили. Ведь есть непреложный факт, что государство развалилось не при Сталине, а при его троцкистско-бухаринских преемниках.

А значит, прогнозы Троцкого – совсем не прогнозы, но это теории, планы развала нашего государства и инструкции по его развалу. Вот здесь уже вещи становятся более или менее на свои места. Никакие перед нами не научные предвидения, а теории по развалу Советского государства при помощи внешней силы,– теории, оказавшиеся временно эффективными.

Значит, надо прежде всего научиться различать эти идеологические тенета и не попадаться в них. Что такое статья Славина, которая цитировалась выше? Идеологическая ловушка по недопущению восстановления СССР. И таких ловушек полно.

Если у врага есть эффективное оружие по борьбе с нами, значит, нужно это оружие вырвать у него из рук и уничтожить. В данном случае необходимо покончить с мифом, что если бы сделали не по Сталину, а по Троцкому, то всё было бы замечательно. По Троцкому сделали – и государства нет. Стало быть, дальше надо следить, чтобы «по Троцкому» у нас не получалось. Опасны не те троцкисты, которые в Лондоне и Париже, и открыто называют себя троцкистами,– опасны троцкисты, которые сидят, к примеру, в «Правде» и называют себя членами ЦИК КП РФ. Если наш сегодняшний политклуб поспособствует прояснению ситуации на данном направлении идеологической борьбы, то можно считать, что он свою задачу выполнил.
______________________________________

[1] И.Сталин. Соч., т. 9, стр. 14.
[2] И.Сталин. Соч., т. 6, стр. 336.
[3] Протоколы Девятого съезда РКП(б). Партиздат, М., 1934, стр. 437.
[4] Там же, стр. 98, 100, 101.
[5] Там же, стр. 106.
[6] Протоколы Девятого съезда РКП(б), стр. 105.
[7] Там же, стр. 123.
[8] Там же, стр. 121.
[9] См. Л.Троцкий. Преданная революция. М., 1991, стр. 92, 233.
[10] Л.Троцкий. Там же, стр. 41.
[11] Б.Славин. Идея, оскорблённая невежеством. «Правда» от 16 ноября 1994 г., стр. 5. Курсив мой.– Т.Х.
[12] Цит. по: Исторический опыт борьбы КПСС против троцкизма. «Мысль», М., 1975, сзр.297.
[13] Там же, стр. 335.
[14] См. И.Сталин. Соч., т. 6, стр. 45.
[15] Цит. по: Исторический опыт борьбы КПСС против троцкизма, стр. 565–566.
[16] См., напр., М.Басманов. В обозе реакции: троцкизм 30-х – 70-х годов. М., ИПЛ, 1979, стр. 62–69.
[17] И.Сталин. Соч., т. 10, стр. 53-54.
[18] Цит. по: Исторический опыт борьбы КПСС против троцкизма, стр. 488.
[19] См. Л.Троцкий. Преданная революция, стр. 54, 49.


http://cccp-kpss.narod.ru/bpk/poliklub/z8/Bolitro.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
Из нашей почты
Т.Хабарова –
– А.Бородину,
соратникам

16 февраля 2020г.


В защиту "гегемона"


Андрей Борисович,
         я хочу просить Вас умерить Ваш обличительный пыл против "гегемона".

Вы не учитываете той важнейшей вещи, что гегемон в марксизме, это не просто толпа рабочих на проходной. Это целостный общественно-политический организм, весьма сложно (и тонко!) устроенный.

Гегемон тогда гегемон, когда у него имеются не только руки-ноги и необходимая мышечная масса, но когда у него имеется, и это главное, МОЗГ, орган солидарного классового самоосознания. Вот таким органом солидарного классового самосознания и служила для рабочих, в лучшие времена нашей Революции и нашего Советского государства, ленинско-сталинская большевистская партия.

И попробуйте отрицать, что при ней, при её руководящей и направляющей роли,– в эпоху, скажем, индустриализации, или Великой Отечественной войны, или послевоенного сталинского "экономического чуда",– попробуйте отрицать, что рабочий класс являлся тогда действительно ГЕГЕМОНОМ, мощнейшим социальным ядром, сплачивавшим вокруг себя и все этнические группы, и все, исторически сколь-либо прогрессивные, общественные силы нации.

Ну, а дальше война пошла информационно-психологическая, и её планировщики прекрасно разобрались, что лишить советское общество этого сплачивающего, дисциплинирующего и мобилизующего ядра можно только одним способом: ядру этому "голову размозжить", ОБЕЗГЛАВИТЬ его, вывести из строя, вот именно, партию как орган солидарного мироосмысления рабочего класса, а вместе с ним и всего Советского народа.

Собственно, вся много(десяти)летняя хрущёвская, правотроцкистская возня как раз на это и была ориентирована: на информационно-интеллектуальное ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ процесса коммунистического строительства в СССР. И на использование гигантского исторического потенциала, заключённого в великой ленинско-сталинской идее ПАРТИЙНОГО руководства массами, не во благо, а во вред и на погибель этим самым массам, в интересах не трудящихся масс, а их заокеанских и "своих" доморощенных поработителей.

Ну, а рабочий класс, оставшись "без мозгов", и повёл себя,– естественно,– примерно так, как всякое живое существо, которому в побоище добрых полчерепа снесли. Это не вина его и уж никак не "доказательство", якобы он никогда гегемоном и не был, и быть им не может. Это его беда и историческая трагедия. Он жертва этого катаклизма, этой национальной катастрофы, точно так же, как Советский народ в целом являлся жертвой гитлеровского нашествия, но никоим образом не безвольным и беспонятливым попустителем нацистской агрессии. И точно так же, как злодеяния гитлеризма не перечеркнули и не могли перечеркнуть исторического предназначения нашего народа и нашей страны, точно так же и беснование войны психоинформационной не перечеркнёт той незыблемой истины, что грядущее и у нас в стране, и повсюду не земном шаре должно и будет принадлежать людям труда. Как бы они в дальнейшем ни назывались,– рабочими и крестьянами, или ход событий заставит дать им какое-то другое наименование.

И тут надо, на Вашем месте, не злыдничать, не острословить над народной бедой, а постараться уразуметь, что беда должна быть преодолена, и что кроме большевиков-сталинцев, (если мы таковыми действительно являемся), преодолеть её некому.

По проблеме гегемона и гегемонии (а это одна из фундаментальных проблем марксистской науки) у нас на сайте есть несколько материалов, это:

Т.Хабарова. Советский народ как современная форма революционной гегемонии рабочего класса в борьбе за восстановление социализма. Выступление на международном форуме "Марксизм и рабочий класс". Москва, 27 апреля 2013г. http://cccp-kpss.narod.ru/drugie/2013/v27-04-2013.htm;

Т.Хабарова. Идеология современного советского патриотизма должна стать преобладающей в рабочей среде. Вступительное слово и выступление на митинге Возвращение страны на социалистический путь развития и роль рабочего класса в этом процессе ("Кто у нас нынче гегемон?"). Москва, 7 октября 2009г. http://cccp-kpss.narod.ru/mitingi/2009/V71009.htm;

Без ясной советской перспективы нет достойного будущего у людей труда. Резолюция вышеуказанного митинга. http://cccp-kpss.narod.ru/mitingi/2009/list7-10-09.htm.

И вот Вам поручение.

Материалы изучить внимательно (естественно, вместе с текстом настоящего письма) и в качестве репетиции, что ли, к предлагаемому Вами "экзамену по большевизму" попытаться организовать среди соратников, в масштабах нашей рассылки, толковое, вот именно "экзаменующее" обсуждение поднятой проблематики. Меня спрашивали,– как Вы знаете,– есть ли у Вас полномочия от Исполкома на ведение каких-либо занятий по современному большевизму. Считайте, что в вышеочерченных рамках они у Вас есть. А там посмотрим, как будет получаться. Сперва на отдельных проблемах попробуем потренироваться.



Возвращаюсь к основному тексту письма, ибо тут далеко ещё не всё сказано.

Следующая ошибка в Ваших рассуждениях ­– Вы слишком "ускоряете" исторически неизбежный и совершенно правильный, но вовсе не такой уж быстрый переход от труженика-"рабочей силы" к труженику-творцу. Ведь это не на другой день по освобождении от оккупации произойдёт. Какое-то время нам предстоит прожить при Конституции 1977 года, и даже если мы или наши последователи сумеют убедить народ поддержать наш Конституционный проект, он ведь тоже сразу на полную мощь не заработает, будет проходить какую-то историческую "обкатку", пока люди к нему привыкнут. Страна должна быть реиндустриализована, на это тоже время нужно. Сразу и везде роботы, заменяющие живую "рабочую силу", не появятся; уже не говоря, что где-то они никогда не появятся вообще.

Иными словами, какой-то период мы будем иметь дело с типичнейшим индустриальным рабочим классом, причём в стремительно нарастающем объёме. Да, это будет рабочая сила, по-сталински гарантированная государством. И по отношению к ней вся, так сказать, аксиоматика марксистского учения о гегемонии рабочего класса будет применима без всяких увёрток и отговорок.

Ну, а с мозгами как будет обстоять у этого возвращённого к жизни гегемона? И мозги тоже на своё место встанут: он,– по Сталину,– никакой не "пролетариат", в СССР нет и быть не может никакого пролетариата, он абсолютно новый исторический феномен – советский рабочий класс, свободный от эксплуатации хозяин своей страны, находящийся в процессе деятельного преобразования из гарантированной государством рабочей силы в человека-творца.

И вот теперь взглянем ещё раз: в чём состояло ОБЕЗГЛАВЛИВАНИЕ рабочего класса как гегемона правотроцкистскими вредителями, перестройщиками постперестройщиками? В том, что они упорно, настырно тужились вернуть его из статуса СОВЕТСКОГО РАБОЧЕГО КЛАССА в статус "пролетариата", который должен, дескать, учиться жить при капитализме. И ведь преуспели, сволочи (извините), все эти высиженные в яковлевском "идеологическом отделе" ЦК КПСС "коммунистические", "рабочие" и прочие партийки. Вместо того чтобы поднимать, нацеливать рабочие массы на борьбу – по-сталински – за своё Социалистическое Отечество, за общенародную собственность, за фабрики и заводы с необозримой "социалкой", за достойное будущее своих детей и внуков, они рабочих учат шапку ломать и гнуть колени перед самозванным "работодателем", "забастовки" устраивать на беззаконно отнятом у них предприятии; а вот   удержать, отстоять  отнимаемое предприятие, выгнать за ворота прихватизаторов не научили за тридцать без малого лет никого, ни один из многих десятков тысяч уничтоженных трудовых коллективов.

Итак, кого там при коммунизме История возведёт в сан гегемона, пока ещё не очень чётко видно, но прежде чем мы окажемся при коммунизме,– и именно для того, чтобы оказаться при коммунизме, а не на свалке и не на задворках планетарной цивилизации,– нам придётся определённый исторический период пройти рука об руку, под эгидой восстановленного в своих правах гегемона индустриальной эры.

И дай-то бог, чтобы мы сумели ему внушить, а он сумел "насквозь и глубже" понять: его восстановили в правах, ход событий его восстановил только потому, что за ним в Истории объективно затверждена миссия – изжить труд-рабочую силу, и выполнить эту миссию он может единственно лишь в облике советского, заново советизированного рабочего класса.

Ну, сами посудите: мыслимо ли освобождение страны от оккупантского ига, т.е. от гнёта всемирного эксплуататорства, без советизации (большевизации) людей, занятых непосредственно в материальном производстве?

Что же,– разве и Октябрьская революция не с того же начиналась, разве не были первые Советы Советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а не студентов и профессоров? И пока человек представляет собой материальное существо, он будет, да, стремиться к великим целям, но реально продвигать его к воплощению этих целей – такова тут диалектика! – смогут только те, кто, как В.И.Ленин говорил, "заведует" материальным производством, только те, у кого в руках непосредственно серп, молот, штык и прочие прозаические предметы.

Андрей Борисович, соратники, хорошенько разберитесь в вопросе.

Советизация непосредственно производящей массы – насущнейшая задача, без решения которой наша борьба не обретёт своего, вот именно, гегемона. А словом "гегемон" в марксизме обобщённо обозначается,– как вы только что могли убедиться,– движущее, материализующее начало любого освободительного процесса.

                                               Т.Хабарова
                                                        16 февраля 2020г.

http://cccp-kpss.narod.ru/post/2020/2020-02-16-borodinu-v-zaschitu-gegemona.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
Члену Политбюро ЦК КПСС,
секретарю ЦК КПСС
тов. М.А.СУСЛОВУ.

Членам ЦК КПСС и Политбюро ЦК КПСС.



В феврале нынешнего года мною было подано письмо, адресованное Генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И.Брежневу, членам Политбюро ЦК КПСС, составу ЦК КПСС, делегатам XXV съезда партии. Судьба этого письма, правда, покуда неясна, но я нахожу нужным заявить, самым настоятельным образом, что полагаю его содержание в подробностях   известным  как Вам, так и любому другому члену Политбюро, к которому мне довелось бы обратиться. Мы, рядовые советские граждане, адресуясь в высшие партийные органы, подразумеваем, естественно, что обращаемся в органы   ленинской  партии. Мы не можем (кстати, и не хотим) брать на себя, "разделять" в какой-либо степени вину и ответственность за то, что сегодня указанными органами, при разборе наших критических выступлений, ленинские нормы не соблюдаются, что на партийных съездах издаются бюллетени с целью печатания дифирамбов, но не с целью честного обнародования серьёзной, принципиальной, всесторонне аргументированной критики. А если подходить по-ленински,– в Советском Союзе партийное, идейно-политическое руководство не может, попросту права не имеет "пребывать в неведении" относительно поступающих в его адрес материалов, где неопровержимо, наглядно демонстрируется столь глубокий, столь тревожный разрыв между сутью марксистского учения и проповедуемой в государстве общей идеолого-философской доктриной, что эту последнюю, практически, далее   нельзя  рассматривать как марксизм. "Марксистского", по существу, ничего в ней не осталось, кроме поверхностно-"коммунистической" фразеологии, реальная "нагрузка" которой откровенно демагогична.

Сказанное касается (после Л.И.Брежнева, А.Н.Косыгина) в первую очередь Вас, как руководителя, которому вверены общее состояние и уровень идейно-теоретической деятельности в стране.

Считаю нужным несколько уточнить свою позицию, в связи с возможными сейчас (и даже, по всей видимости, неизбежными) ссылками на решения прошедшего съезда.

Самое лучшее, добросовестное всегда – начать с констатирования неоспоримых фактов; факты же в нашей с Вами теперешней ситуации таковы. "Снизу" откуда-то (но с подписью и обратным адресом автора) поступило Вам, в Политбюро ЦК и в Центральный Комитет партии, подробное, доказательное, скрупулёзнейшим образом обоснованное   опровержение  ряда пунктов Вашей общей политэкономической и социально-философской концепции,– причём, отмеченные пункты являются в ней, к сожалению, решающими. Соответствующие установки   полностью  (в философско-теоретическом плане именно   полностью) изобличены как праворевизионистские, бухаринские, несовместимые с интересами нормального, коммунистического развития нашего общественного устройства. В условиях честной, партийно-принципиальной идейно-теоретической дискуссии аргументировать   против  представленных доводов, подыскать сколько-нибудь весомые возражения никто среди Вас, (ни среди штатной Вашей "идеологической элиты") не может.

Что же, тов. секретарь ЦК,– какого, получается, Вы мнения относительно "объективной логики политических событий", которую всегда столь неотступно подчёркивал Владимир Ильич? Стало быть, Вы полагаете,– к   объективной  этой логике не имеет касательства   факт (официально зафиксированный, хотите Вы или нет), что против Вашей трактовки входящих в Вашу компетенцию вопросов выдвинуто   иное  понимание, практически недоступное каким-либо убедительным контраргументам с Вашей стороны (если не воображать "аргументом" временного Вашего "преобладания" по линии административных репрессий)? Собственно, какое Вы имеете право утаивать от партии, от научной общественности, от народа, что реально существует, зарегистрирован в Вашей почте развёрнутый материал, в котором исчерпывающе вскрыт законченно-антимарксистский, оппортунистический характер целого круга положений и "теорий", культивируемых Вами ныне в качестве "творческого развития марксизма"?

Мне думается, всем Вам в этом отношении следовало бы поучиться у столь незаслуженно, бездоказательно ошельмованного Вами И.В.Сталина.

В последние годы жизни И.В.Сталина многие, как известно, писали ему по разнообразнейшим теоретическим и научно-практическим проблемам, выражая подчас весьма существенное несогласие с собственными его воззрениями. И.В.Сталин (в отличие от Вас!) прекрасно понимал, насколько серьёзным, "глубоководным" симптомом является самая ситуация возникновения, в нашем "идеологическом" государстве, в открытой и строго-законной форме, подобной полемики с "главным теоретиком" страны и насколько близоруко было бы пытаться её замалчивать. И.В.Сталин понимал, далее (также в отличие от Вас), что человеку, который в определённых вопросах способен на-равных полемизировать с Первым секретарем ЦК партии, интересно мнение именно Первого секретаря, а не второстепенных сотрудников аппарата, не компетентных и не уполномоченных выносить по этим вопросам каких-либо принципиальных решений. И.В.Сталин (опять-таки, в полнейшую Вам противоположность) не считал своих оппонентов,– вплоть до очевидного, убеждённого бухаринца Л.Д.Ярошенко,– "недостойными" личного ответа, отвечал сам, отвечал   по существу, научными доводами, но не продуманно-оскорбительными "перепоручениями" явно некомпетентным работникам и уж во всяком случае не присылкой милиционеров с повестками.

Свои "Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 года" И.В.Сталин заканчивает предложением "назначить комиссию со включением туда не только авторов учебника и не только сторонников большинства участников дискуссии, но и противников большинства, ярых критиков проекта учебника".[1]

С мифом пресловутого "сталинизма", достаточно уже навредившим развитию и нашего, советского строя, и международному социалистическому процессу в целом, вообще пора, как представляется, кончать. В деятельности И.В.Сталина, бесспорно, имелись противоречия, непрояснённости и прямые неудачи,– как, впрочем, имелись они и у В.И.Ленина, и у Маркса, поскольку классики пролетарски-научного мировосприятия были не провидцами, не оракулами, но реальными людьми, творчество которых подчинялось законам общественно-человеческой жизненной диалектики, а не божественного откровения. Своей внутренней противоречивостью, однако, творческая биография крупной исторической личности всегда лишь подытоживает, концентрированно выражает напряжённость и противоречивость соответствующей эпохи. События двадцати с лишним лет, поэтому, с избытком продемонстрировали, что предвзятое выискивание сталинских ошибок немедленно, закономерно приводило к очернению, окарикатуриванию всего периода построения социалистического общества в СССР и оборачивалось, на поверку, попросту   предлогом  к развязыванию очернительских кампаний, к "ниспровержению" выработанных опытом нашей революции, всемирноисторических по своей значимости принципов и методов социального мышления и действования. Мы также могли убедиться, что подобное очернительство никогда нигде не ограничивалось "разоблачением" И.В.Сталина (заодно, разумеется, "развенчанием" всего современного социализма, в особенности советского),– пагубная "волна" катилась дальше, начинались всяческие "научно-обоснованные" кривотолки относительно "оправданности", "нужности" Октябрьского переворота, а затем вообще марксистской революционной философии как таковой.

Суммируя, никакого "сталинизма"[2] не было (Вам, вне всяких сомнений, данное обстоятельство известно ничуть не хуже, чем мне). Страна шла, пусть с неизбежными объективно-историческими издержками, по ленинскому пути; никаких "поворотов от сталинизма к марксизму-ленинизму" ей не требовалось,– хотя, естественно, коммунистическому учению надлежало (как и сегодня надлежит) двигаться вперёд, обогащаться, конкретизироваться, брать новые концептуальные высоты.

С середины же 50-х годов воспоследовало развитие событий, сущностная тенденция которого была (и пребывает поныне) выраженно-немарксистской и которое может – говоря точнее, должно – характеризоваться не как "возврат к ленинизму", преодоление неких "отклонений", но как отход от ленинизма к правому оппортунизму. (В своих позорных "интервью" западным средствам массовой информации первоначальный "лидер" указанного отхода Н.С.Хрущёв открыто провозглашал Бухарина, наряду с прочими фракционерами, "цветом партии",– сокрушаясь, по всей видимости, что не удалось довершить поистине контрреволюционную, вредительскую затею с "реабилитацией" такого рода "цветов".)

Итогом этого продолжающегося по настоящий момент "курса" являются:

     картина глубочайшего идейного ренегатства, вылившегося в недопустимую (но, несомненно, "санкционированную сверху") вещь, что под названием "учения Маркса – Ленина" в действительности проповедуется, в несколько подновлённом виде, практически стопроцентная бухаринщина;

     закономерно вытекающая отсюда потеря всякой подлинно-научной концептуальной ориентировки в проблемах коммунистического строительства, планетарного становления коммунистической общественно-экономической формации;

     также закономерно отсюда происшедший раскол мирового социализма, озадачивающее зрелище двух враждующих(!) между собою коммунистических лагерей, утрата левыми силами 3апада надёжных, марксистски-работоспособных в современных условиях ориентиров борьбы, распространение в западных компартиях путаных взглядов, наивно-"демократичных" снаружи, на деле мелкобуржуазно-утопических;

     падение темпов нашего экономического роста, образование в экономике обширнейших застойных "очагов", по линии технического прогресса, рациональной, государственно-требовательной политики капиталовложений, повышения эффективности производства, улучшения качества продукции;

     ещё гораздо худшее затормаживание нашего демократического развития, беспрецедентное в истории советской государственности разбухание её "элитаристского извращения", вплоть до парализующей монополизации важнейших управленческих функций замкнутой, внутренне-переродившейся кастой, которая по существу не сменяема официально узаконенными путями и совершенно неподотчётна, неподконтрольна массам рядовых трудящихся.[3]

Спрашивается, изменилось ли что-нибудь (и могло ли измениться) в очерченной   совокупности фактов, оттого что в документы партийного съезда, в атмосфере демонстративного игнорирования разумной и настойчивой критики снизу, оказались протащены правооппортунистические, вызывающе-бухаринские формулировки? (Следующие, например: "... только на основе ускоренного развития науки и техники могут быть решены конечные задачи революции социальной – построено коммунистическое общество." "Развитие науки и техники обновляет социально-экономические условия."[4])

Со стороны Л.И.Брежнева чрезвычайно недальновидно было бы уповать, будто подобная бухаринщина,– оттого лишь, что её протащили в директивные документы партии,– сделалась "ленинизмом" и может к чему-либо обязывать грамотных и политически-честных марксистов в Советском государстве. Может обязать она только к одному,– к открытым, бескомпромиссным и неустанным заявлениям о полнейшей, воистину гибельной ошибочности этих "концепций" и к самым решительным усилиям, направленным на пересмотр и радикальное оздоровление общего положения в идеолого-теоретической сфере.

Марксизм-ленинизм учит (как мне буквально десятки раз приходилось уже повторять), что сущностной, детерминантной структурой общества является именно его социально-экономическая, базисная структура (структура производственных отношений), выражающая классовое качество данного общественного уклада, степень общественной признанности, которой достигли в нём человеческий производительный труд и человек труда. Среди других   компонентов  этой всеобъемлющей естественноисторической структурности фигурируют и наука, природоведение (вместе со своим овеществлением, техникой), которые никогда не поднимались (и не могут подняться) "выше" мировоззренческих принципов класса, "заведующего",– если уж прислушиваться к наставлениям Владимира Ильича,– данным экономическим порядком. Материалист ведь, по В.И.Ленину, "не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация даёт содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость".[5]

Мировоззрение класса-гегемона (его   идеология)  выступает обобщающим, интегральным знанием эпохи, служит цементирующим понятийным костяком всем прочим ответвлениям познающей мысли, в числе которых должное место принадлежит и естественно-техническим наукам. Социальное "овеществление", "материализацию" идеологии составляют различные институты (a не технические средства).

Система институтов (равно как "овеществляющееся" в ней идеолого-политическое мышление) критерием своей истинности имеют не соответствие закономерностям внешней природы, но соответствие законам   общественного  бытия, интересам и потребностям передового, наиболее энергичного, исторически-жизненного класса. "Точно так же, как познание человека отражает независимо от него существующую природу, т.е. развивающуюся материю, так общественное познание человека (т.е. разные взгляды и учения философские, религиозные, политические и т.п.) отражает экономический строй общества. Политические учреждения являются надстройкой над экономическим основанием."[6]

Совершенно ясно, однако, что разумные существа способны изменить определённую объективно-данную реальность, определённое бытие, только с помощью таких познавательных форм (и таких материальных "инструментов"), которыми эта реальность непосредственно отражается. Стало быть, общественно-экономическую,   классовую  реальность можно изменить только через общественное познание,– через идеологию, миропонимание сильнейшего, революционно-активного класса, класса-производителя, и через "политические учреждения", в которых "материализуется" его революционная мысль и революционная энергия.

"Новые общественные идеи и теории потому собственно и возникают, что они необходимы для общества, что без их организующей, мобилизующей и преобразующей работы невозможно разрешение назревших задач развития материальной жизни общества. Возникнув на базе новых задач, поставленных развитием материальной жизни общества, новые общественные идеи и теории пробивают себе дорогу, становятся достоянием народных масс, мобилизуют их, организуют их против отживающих сил общества, тормозящих развитие материальной жизни общества.

Так общественные идеи, теории, политические учреждения, возникнув на базе назревших задач развития материальной жизни общества, развития общественного бытия,– сами воздействуют потом на общественное бытие, на материальную жизнь общества, создавая условия для того, чтобы довести до конца разрешение назревших задач материальной жизни общества и сделать возможным дальнейшее её развитие."[7]

Множество нагляднейших исторических примеров показывает, что в любом освободительном движении всякие попытки вручить направляющую значимость в преобразовании материального бытия человечества каким-либо иным "наукам", помимо идеологии революционных масс, всегда обнаруживали себя, в конце концов, оппортунистическими уловками, стремящимися замазать, "размыть", преуменьшить роль класса – гегемона данной революции, лишить революционный процесс именно его   научного, практически-действенного, практически-побеждающего фактора, столкнуть его с надлежащего пути.

Сколько угодно подобных поползновений насчитывает и история мировой   коммунистической  революции (далеко ещё не завершившейся!). Ведь излюбленнейшим приёмом правооппортунистического капитулянтства издавна было именно противопоставление разных "человечески-незапятнанных" (якобы) наук и "безгрешной" техники – классовому самосознанию пролетариата, материализующим эту самосознательность организационным структурам, посредством которых единственно лишь и можно добиться каких-либо качественных, ощутимых перемен   в социально-экономическом бытии, в базисных отношениях общественного производства.

"На основе конфликта между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями, на основе новых экономических потребностей общества возникают новые общественные идеи, новые идеи организуют и мобилизуют массы, массы сплачиваются в новую политическую армию, создают новую революционную власть и используют её для того, чтобы упразднить силой старые порядки в области производственных отношений и утвердить новые порядки."[8]

Само собою, и после завоевания рабочим классом политического господства принципиальная марксистская схема "воздействия коллективного интеллекта на общественное бытие" сохраняется незыблемой, только теперь периодические глубинные сдвиги в экономическом строении социального организма (сдвиги, которые марксизм описывает как этапные "взаимосогласования" производственных отношений и производительных сил) становятся уже не стихийно-конфликтными, но   планомерными,– благодаря тому, что пролетарская власть не имеет причин противиться реализации сущностных интересов и запросов класса-революционера, широких народных масс, и массам не надо брать оружие всякий раз, когда народ прямо, суверенно исполняет свою всемирноисторическую миссию   обновляющего, динамического начала  собственной своей материально-общественной жизни.

Самая   динамика  естественноисторического бытия, его   развитие  становится при господстве рабочего класса социально осмысленным, разумно-управляемым, планомерным, институциональным,– и этим, конечно, отнюдь не затрагивается (только укрепляется) фундаментальнейшее положение марксистско-ленинской теории, которое гласит, что "отражающей" (а отсюда преобразующей и обновляющей) силой по отношению к общественному бытию выступает исключительно лишь общественное, идеолого-политическое познание, "овеществлённое" в соответствующих революционно-политических институтах,– но никакая не "наука и техника".[9]

Следует отметить безусловную, дезориентирующую ошибочность популярных нынче у нас представлений, будто "наука" (эмпирико-математическое естествоведение) пользуется неким интеллектуальным приоритетом перед идеологией, являя-де собою какую-то более высокую, "более общую" и "более объективную" (нежели идеология) сферу познавательной деятельности. Средой, питающей вышеупомянутые заблуждения, послужило распространение псевдомарксистских, вульгарно-"материалистических" трактовок, которые рисуют социум всего лишь механической "частью природы", а социальное познание – "разновидностью познания вообще", долженствующей подчиняться неким "общим критериям научности, в первую очередь критерию объективности".[10]

Между тем, марксистский научный коммунизм истолковывает общество совсем не в качестве "обособившейся части" природного бытия, но как высший, диалектически-"универсальный" уровень естественноисторического развития, "снимающий" в себе, систематизирующий, упорядочивающий, "накрывающий" собою богатство и многообразие всех предшествовавших форм этого мирового процесса. "... общество есть законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществлённый натурализм человека и осуществлённый гуманизм природы."[11] Маркс неоднократно говорит о "человеческой сущности природы", "общественной действительности природы", о социально-исторической эпопее человечества как о "становлении природы человеком".[12] Маркс также решительно подчёркивал недопустимость применения закономерностей, свойственных ранним, низшим ступеням развития, в качестве критериев, эталонов, "стандартов" при рассмотрении ступеней более содержательных.[13]

И подобно тому как социальная действительность есть не "часть", но концентрированное выражение, вершина мощи и богатства развивающейся материи, воплощение её   универсализма,– в точности таким же образом мировоззрение доминирующего, революционного класса, социально-политическое мышление представляет собою не какую-то "разновидность познания вообще", но само является, в рамках данной формации, именно верховенствующим "познанием вообще" , внутренней категориальной основой, "вместилищем" и истоком любых прочих направлений человеческой интеллектуальной активности. Что касается "объективного характера" добываемых истин, в марксистски-материалистическом освещении объективность никогда не признавалась чем-либо иным, нежели исторически-верно выбранной   партийностью.

Идеология авангардного класса, будучи "творческой закваской" соответствующего общественно-исторического периода, обязательно "шагает в ногу" с эпохой, несколько даже "обгоняя историю",– отставать, по самому своему определению, она никак не может. Ведь если не откристаллизуются, не начнут пробиваться новые, освежающие социально-политические, социально-правовые идеи,– ничто, по-настоящему, не стронется с места и в экономико-производственных, базисных, общественно-структурирующих глубинах народной жизни.

Столь "проворными", однако, другие отрасли познания отнюдь не являются. Мы постоянно наблюдаем в истории, в её переломные моменты, что идейно-политическое освоение действительности может достигать чрезвычайно высокой степени зрелости и силы, а "подчинённые", конкретные (в особенности прикладные) науки перестраиваются и расцветают лишь спустя длительное время, когда и новые концептуальные схемы окончательно восторжествовали, и решающие общественные перемены относительно "утряслись".

В этом-то смысле В.И.Ленин, на рассвете Советской власти, и вынужден был поставить задачу безотлагательного сопряжения "победоносной пролетарской революции   с буржуазной  культурой, с буржуазной   наукой и техникой", "последнего слова науки и капиталистической  техники с массовым объединением сознательных работников, творящих крупное социалистическое производство".[14] Стоит ли пространно доказывать, что было бы величайшим, предательским опошлением ленинизма заключать отсюда, будто   вообще  конечные цели пролетарского переворота (сводящиеся к построению коммунистической цивилизации) осуществляются лишь через "ускоренное развитие" этой самой "буржуазной науки и техники".

Между прочим, оппортунисты всех мастей, в довоенный период, превосходно учуяли обыкновеннейшим своим классовым чутьём, что "незаметная" (и вроде бы вполне респектабельная) передвижка акцента с "победоносной пролетарской революции" на "капиталистическую технику" и "буржуазную культуру" обернулась бы наилучшим средством оттеснить рабочий класс с политической авансцены и обеспечить постепенное возобладание в нашем обществе политически консервативных, а в итоге и вовсе антисоциалистических элементов.

Современный, "послевоенный" оппортунизм действует не иначе. Всюду, где ему удавалось перейти в контрнаступление, он широко пользовался именно этой "проверенной" теоретико-практической подтасовкой: силился приписать революционизирующую роль в динамике общественного производства, "экономического строя общества", не общественному, идеологическому познанию и прямым социоструктурным носителям идеологического познания – рабочему классу с его властными институтами, всей массе трудящихся, но разным классово-"несамостоятельным" дисциплинам,– а постольку разным классово-несамостоятельным, промежуточным социальным группам, которые в ряде стран, прикрываясь "марксистской" демагогией, на деле занимали глубоко антинародные, антикоммунистические позиции. Сказанное относится, прежде всего, к технобюрократической интеллигенции.

Воспевание "науки и техники" (в противовес   общественному мышлению, наперекор яснейшим формулировкам основоположников!) в качестве двигателя производственно-экономического развития поощряет, провоцирует научно-техническую интеллигенцию, включая управленцев-профессионалов, к попыткам конституироваться как класс. (И вправду, отчего не попробовать, если ей прямо-таки навязывают столь лестный, столь почётный статус!) А конституироваться как класс – значит институционально утвердиться, "обустроиться" в определённой форме собственности. "Собственностью" же интеллигенции служит известный   образовательный ценз. Стало быть, пропихивание этой социальной прослойки в несвойственный и недоступный ей ранг   класса  привело бы к уродливейшим, воистину дегенеративным явлениям   монополизации образования, умственной свободы в государстве – и к воцарению, натурально, бесстыдной кастовой монополии на всякую сколько-нибудь весомую должность в управленческой системе.

В результате, в структурно-политической характеристике нашего государственного строя, констатированной В.И.Лениным ("рабоче-крестьянский с бюрократическим извращением"), ударение сдвинулось бы с "рабочих и крестьян" как раз на "бюрократическое извращение" (сколь ни трагикомичен подобный оборот). И получилось бы, вместо прокламируемой "общенародной государственности", вместо уничтожения бюрократизма и ликвидации социально-значимых границ между физическим и умственным, исполнительским и творческим трудом,– вместо всего этого получилось бы подлинно-"раковое" разрастание бюрократической опасности, интеллектуальный застой в стране, окостенение старых и насаждение беспочвенных новых социальных различий, грубейшее попрание принципа народного суверенитета, завоёванного народом права свободно, самосознательно, "поголовно" решать свою будущую судьбу.

Сослагательное наклонение, употреблённое здесь мною ("привело бы", "получилось бы"), в некоторых существеннейших отношениях, кстати, давно уже можно спокойно заменять изъявительным. Многие непозволительные вещи у нас фактически   уже  получились. Самоочевидный, на сегодня, вывод,– который подробнейшим, добросовестнейшим образом аргументирован в последних моих письмах Центральному Комитету партии,– именно в этом и заключается, что Л.И.Брежнев, многолетней беспросветной, упорной бухаринской путаницей в важнейших экономико-философских и политико-философских вопросах становления коммунистического общества,  объективно  толкает страну к удушающей, антинародной "научно"-бюрократической социальной элитаризации, каковая элитаризация по своей реальной, марксистски-проверяемой политэкономической тенденции и сути есть,– говоря начистоту,–   фашизм, а не "коммунизм".[15]

Могут возразить мне здесь, что Л.И.Брежнев намеревается строить коммунизм, основываясь ведь, наверное, не на "буржуазной", а по-видимому на некоей   социалистической  "науке и технике".

Что ж, рассмотрим вкратце это вполне вероятное возражение.

Во-первых, Л.И.Брежнев совершает непростительнейшую антимарксистскую, антиленинскую ошибку уже тем, что отводит главенствующую роль в целенаправленном преобразовании общественно-экономического бытия   естественнонаучному  познанию и техническим средствам,– а не   общественному  познанию и политическим учреждениям класса, "заведующего" эпохой коммунистической революции, со всеми её социально-историческими необходимостями (включая технические). Марксисты (разумеется, задолго до нынешней нашей полемики) миллионы раз предупреждали, что подобным способом достигается не какое-то "решение конечных задач" коммунистического революционного процесса, но только ненужное, всецело разрушительное "перераспределение" политического влияния в социалистическом обществе в пользу интеллигентски-бюрократической "элиты",– иными словами, глубочайшая доктринальная и практическая   дезориентация  в вышеупомянутых конечных задачах. Сценарий этот детально "проигран" руководством Дубчека – Шика в Чехословакии и Гомулки – Ящука в Польше. Странно, что столь отрезвляющие уроки ничему не научили Л.И.Брежнева и А.Н.Косыгина.

Во-вторых.
Во-вторых, во всех этих рассуждениях касательно естествознания (соответственно, "научно-технической революции"), которое "в различных общественных условиях развивается по-разному", при социализме "служит человеку" и "решает конечные задачи", а при капитализме ему "не служит" и таковых задач не решает,– во всех этих рассуждениях полностью игнорирован краеугольный, в разбираемой связи, марксистский принцип   классовости науки.

Марксизм указывает, что наука представляет собою феномен конкретно-исторический, классово-опосредованный,– но не какой-то "надчеловеческий". Служит наука, в структуре любой общественно-экономической формации, не какому-то абстрактному "человеку", а   классу, который вызывает её к жизни. Служить классу-гегемону или не служить – сие от субъективного умонастроения естествоиспытателей ни в малейшей степени не зависит; они неизбежно всегда   служат  классово-общественным силам, миропонимание, "мироприсвоение" которых господствует (поднимается к господству; судорожно   удерживает  уходящую власть) в рассматриваемый момент. Мысля в категориях ньютониански-объективистской физики, вы   будете  служить классу буржуазии, безотносительно к благочестивейшим вашим намерениям, поскольку реализуемый вами категориальный остов, категориальный "каркас" размышления о вселенной порождён некогда буржуазией (как гегемоном определённой социально-исторической эры),– порождён не с целью служения "человеку вообще", а с целью служения человеку, интегрированному в класс частных собственников.

В годы утверждения Советской власти в России общественное теоретизирование и политические институты у нас были пролетарскими, естествоведение и техника – "капиталистическими". Следует констатировать,– со всей напрашивающейся здесь чёткостью,– что каких-либо   сущностных  сдвигов в этой диспозиции в дальнейшем не проистекло: естествознание поныне пребывает   объективистски-статическим  ("буржуазным", если не употреблять данного термина нарочито-вульгаризаторски), техника осталась   индустриальной, согласно отмеченному характеру естественных наук. Специально-"коммунистического" знания о природе, умеющего оперировать   динамическими  процессами (процессами   развития, а не одними лишь количественно-ростовыми изменениями),– такого знания о природе покамест не возникло, равным образом не возникло и коммунистически-неиндустриальной,   немашинной  производительной технологии. (Социально-экономическим фундаментом описанного положения вещей выступает продолжающееся наличие товарно-денежных отношений в структуре нашего способа производства.)

Снять, при таких предпосылках, с повестки дня проблему классово-формационного происхождения и обусловленности господствующих в современном естествоиспытательстве понятийных, "мироприсвоенческих" схем было и является грубейшим идейно-политическим промахом. Скоропалительная "ликвидация классовых начал" в природоведении завершилась лишь тем, что очерченные схемы, по своей мировоззренческой направленности целиком буржуазно-объективистские, оказались канонизированы в качестве неких "надчеловеческих", "универсально-всеобщих" установок, в соответствии с которыми должны быть, видите ли, "упорядочены" само марксистско-ленинское учение и самый социализм.

"… мы должны понять,– писал В.И.Ленин в "Воинствующем материализме",– что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Чтобы выдержать эту борьбу и провести её до конца с полным успехом, естественник должен быть современным материалистом, сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, то есть должен бить диалектическим материалистом. Чтобы достигнуть этой цели, сотрудники журнала "Под Знаменем Марксизма" должны организовать систематическое изучение диалектики Гегеля с материалистической точки зрения, т.е. той  диалектики, которую Маркс практически применял и в своём "Капитале" и в своих исторических и политических работах и применял с таким успехом, что теперь … каждый день пробуждения к жизни новых народов и новых классов всё больше и больше подтверждает марксизм."[16]

Мы видим, что В.И.Ленин – с самой недвусмысленной ясностью – настаивает на "солидном" диалектико-философском обосновании   естествознания, на концептуальной перестройке  естествознания  в согласии с принципами "материалистически понятой диалектики Гегеля", "той диалектики, которую Маркс практически применял и в своём "Капитале" и в своих исторических и политических работах"; но вовсе не на методологической подгонке   марксизма  к статически-механистичным естествоиспытательским приёмам! "Марксисты" же теперешние наши прокламируют, по существу, некую диаметрально-противоположную вещь: вместо всеохватывающей диалектикоматериалистической реконструкции наук о природе – "переориентацию" марксистской общественной науки, самой марксистско-ленинской философии в духе   статичного,  недиалектического (а подчас выраженно-антидиалектического) "естественного материализма".

Между тем, методология естествоведческого объективизма (не исключая "точных математических методов") никакой "необычайной широтой" не обладает, и менее всего нам предстоит, в данном случае, мифическая "чистая наука", повелениями которой нашей общественной системе надлежит, будто бы, руководствоваться беспрекословно и благоговейно, как недискутируемой истиной в последней инстанции. Совсем напротив; перед нами здесь – концептуальный комплекс, который в определяющих своих очертаниях сформирован предшествующим,   чуждым  общественно-экономическим укладом, несёт в себе мощнейшие "реставрационные" тенденции и, будучи лишён неотступного и пристального "философского обоснования", немедля эти негативные наклонности обратит в самую неприглядную действительность.

В странах буржуазного Запада аналогичный (лучше сказать, идентичный) комплекс наук чрезвычайно предупредительно и заинтересованно обрабатывает новейшие запросы высокобюрократизированного государственно-монополистического капитализма. Среди же запросов этих главным, суммарным является тщательная "научная" ("математическая", по возможности) маскировка элитаристски-эксплуататорского порабощения трудящихся, проектирование такого организационно-управленческого инструментария, которой, оставляя реальную полноту власти в руках элиты, параллельно сеял бы иллюзии "демократии", "участия народа в управлении", "всестороннего развития личности", позволял бы (посредством пропагандистских манипуляций) своевременно и искусно сбивать накал массового граждански-политического недовольства.

И ничего незакономерного, ничего оскорбляющего и пятнающего непогрешимо-"гуманный", якобы, лик объективистской "чистой науки" в этом нет. Статически-объективистское миросозерцание, объективистская "система природы", при всей своей (крайне преувеличенной, впрочем) "абстрактности", имеет глубоко-земные корни; её выпестовали силы, полагавшие своей "конечной задачей" не гармоническое творчески-личностное возрождение человека, но прочное и спокойное "владение вещами в этой жизни",– как говорил Джон Локк, "классический", по определению Маркса, выразитель правовых и политэкономических представлений буржуазного общества.   Стихийная, безответственно объявленная свободно-"надклассовой" эволюция объективистски-"вещного" строя мысли, фактическое перепоручение ему целеназначающих,   идеологических  функций,– в условиях социализма,– способны привести (и на деле приводят) единственно лишь к тому, что бюрократический элитаризм (который покуда ещё составляет серьёзнейшую проблему совершенствования нашей государственности) получает неожиданное "научное подкрепление" (весьма благовидное снаружи) и с удвоенной энергией принимается "проламывать" и "продавливать" социалистические базисные структуры в нужном ему направлении. Именно охарактеризованный процесс   сознательного  деформирования социалистического базиса новоиспечённой "элитой", давно уже сосредоточившейся на "владении вещами в посюсторонней жизни" (а не на коммунистическом будущем народа),– именно этот регрессивный процесс и образует прискорбно-доминирующую черту сегодняшнего нашего структурно-политического развития. Черту, заботливо ограждаемую и усугубляемую бухаринскими выдумками о решающем воздействии на социально-экономический порядок "техники" и "надчеловеческих научных истин".

Скажу, в заключение настоящего моего письма, следующее.

Много лет Вы "творчески развиваете" марксистско-ленинскую идеологию в нашей стране таким способом, что лишаете всякой возможности изложить свою точку зрения (и попросту возможности нормально, законосообразно   существовать  в государстве) исследователей-марксистов, которые не в состоянии принудить себя безропотно согласиться с антисоциалистическими домыслами о "примате" техники в общественно-историческом прогрессе, о необходимости подчинить человеческую жизнь требованиям нафантазированной "научно-технической революции", о каких-то "единых" у нас с Рокфеллерами "глобальных проблемах", более-де широких(!), нежели проблемы коммунистического переустройства мира,– короче, с целым перечнем несуразностей, безграмотных в теоретико-философском аспекте и вопиюще-вредных в аспекте политическом. И в первую очередь, разумеется,   Вас  здесь надо называть, поскольку в отсутствие определенной "высочайшей санкции" подобное мракобесие, подобные преступные вещи,– которые я, например, терплю по отношению к себе седьмой год,– происходить, несомненно, не могли бы. (Соответствующие документы я Вам препровождаю; может быть, Вы всё-таки расстанетесь, наконец, с розовыми очками и поглядите повнимательнее, в натуре, какую уголовщину, какую политическую грязь Вы развели на поприще пресловутого "творческого развития" и в прилегающих отсеках партийно-государственного аппарата.) С этой травлей честных людей должно быть покончено, равно как вообще с вышеописанной методологией философско-политического "творчества",– которая ничего пока не "сотворила", только опошляет идеалы нашего движения и раздражающе дискредитирует имена классиков марксизма.

"Советские законы,– совершенно правильно рассуждает в своём недавнем докладе Ю.В.Андропов,– это воплощение воли рабочего класса, всех трудящихся. Их важно неукоснительно соблюдать. Это требование предъявляется всем гражданам, независимо от занимаемой ими должности, от характера работы, которую они выполняют. Прочная социалистическая законность обеспечивает интересы и права советских людей, равно как интересы всего общества в целом."

"Партия считает, что деловой, проводимый гласно, в здоровой обстановке критический разбор положения дел в любой области, самокритичный анализ имеющихся недостатков должны быть органической частью стиля работы каждой организации, каждого коллектива."[17]

Интересно, относятся ли, в Вашем представлении, превосходнейшие эти указания к самому Центральному Комитету? Что ж сами-то Вы, в Политбюро, никак не отважитесь   в действительности,  а не на словах лишь, последовать собственным своим декларациям? Вот и организуйте "гласно, в здоровой обстановке критический разбор положения",– такого положения, что в обществоведении у Вас и в отделах науки МГК и ЦК КПСС практически никому, вплоть до президентов Академии и руководителей этих отделов, Октябрьская революция оказалась, в результате, "не нужна".

Вместо "гласного и здорового" критического разбора Вы, однако, предпочитаете попытаться уничтожить – граждански, а если удастся, физически – всякого, кто "осмелился" бы потребовать, в определённых (и достаточно тревожащих) вопросах, выполнения   Вами  этой   нормы  нашей государственной и партийной жизни,– нормы, которой Вы не решаетесь открыто отрицать, не решаетесь сознаться народу, что она давно Вами попрана, растоптана, извращена в собственную противоположность.

"Наша цель – добиться того, чтобы каждый гражданин понимал, чувствовал, что решение общественных дел, само развитие общества зависит и от него лично, от его работы, от его политической активности."[18]

Скорее уж, наметьте себе целью – достичь, чтобы эти элементарные заповеди, воспитанные в подавляющем большинстве наших людей шестью десятилетиями Советской власти, сделались хотя бы в какой-то степени доступны пониманию и чувству нынешнего состава Политбюро! Меня, например, вовсе ни к чему агитировать проявлять свою политическую активность. Мне понятно сполна, что если моим народом мне дан известный уровень проникновения в какие-то проблемы и способность чётко формулировать мысли, мой долг – реализовать, превратить в общественное достояние  этот, вот именно от меня зависящий уровень развития соответствующей проблематики, поскольку способности наши как раз и есть непосредственнейшее "материальное" орудие, которым народ устраивает свои общественные дела. Сейчас беда не в том, что   мы  не понимаем, якобы, значения нашей общественной активности; вся беда, что этого – значения нашей общественной активности – наглухо, намертво не понимаете Вы, что Вы к проявлениям интеллектуально-политической самостоятельности народа подходите не по-ленински, а по-барски, с пренебрежением и высокомерием, каких ни одна цивилизованная нация в современном мире (не исключая, естественно, и нашей) терпеть не может и не будет.

И ещё: касательно "ответа", какой   должны  получить мои обращения. Собрание "ответов", которым я располагаю покуда и которые способен оказался изобрести Ваш аппарат, в совокупности являет собою не осуществление   ленинских  морально-правовых норм, но развёрнутую попытку своего рода "институционализации" кулацки-бухаринского политического хамства. (Многим честным гражданам в Советском Союзе, помимо меня,– не сомневаюсь,– "отвечают" по этой же безобразной "системе".) Мною эти "ответы", конечно же, не признавались и не будут признаваться впредь. Слишком серьёзны вопросы, которые я затрагиваю, чтобы "отвечать" присылкой почтовых карточек с телефонными номерами (абсолютно никого не интересующими) или беготнёй по отделениям милиции с жалобами на моё, видите ли, "антиобщественное поведение".

Мыслим здесь, по-настоящему, только один ответ (и его я буду неуклонно добиваться):   разрешение  поднятых проблем (подняты же они самой нашей действительностью, а не каким-то моим произволом),– разрешение поднятых проблем, с марксистских теоретических позиций, в духе ленинских принципов идейно-политического обсуждения и при безоговорочном соблюдении социалистической законности по отношению к инициаторам такого обсуждения, к людям, выступающим с доказательной и конструктивной критикой. Мне неизвестно, какие ещё критические материалы (помимо поданных мною), неведомые широкой общественности, пропадают втуне у Вас в ЦК,– возможно, среди них обнаружатся и гораздо лучшие работы, нежели моя, более достойные лечь в основу упомянутого обсуждения; но если основой этой придётся служить всё-таки   моим  выступлениям,– незачем уточнять, что любое разбирательство будет иметь какую-либо значимость только при условии моего непосредственного в нём участия.


                                           Кандидат
                                           философских наук
                                           Т.Хабарова
                                           26 апреля 1976г.


Приложение: на листах.

 

______________________________________________

[1] См. И.Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. Госполитиздат, 1952, стр. 46. Курсив мой.– Т.Х.
[2] В нашей партийной и прочей литературе такое словоупотребление не принято, но распространение по всему миру (самое печальное, в международном коммунистическом движении) и "терминологии" этой, и обозначаемого ею комплекса вредоносных, объективно-антисоциалистических представлений и настроений – целиком на нашей ответственности.
[3] Сменяемость массами, подотчётность массам, "управление на основании законов" В.И.Ленин выделял как главные, конституирующие признаки подлинно-народной власти, "полновластия народа в государстве". (См., напр., ПСС, т. 13, стр. 68, 78.)
[4] "Правда" от 25 февраля 1976г., стр.5, 8. Курсив мой.– Т.Х.
[5] В.И.Ленин. ПСС, т. 1, стр. 418.
[6] В.И.Ленин. ПСС, т .23, стр. 44.
"Понятия и теоретические построения философии,– правильно писал, относительно истинности идеолого-философских конструкций, П.В.Копнин,– проверяются как мировоззрение, ставшее основой теоретической и практической деятельности классов, партий ... Если действия, согласующиеся с принципами и категориями, приводят к практическому осуществлению человеческих целей, к созданию разумного и прекрасного мира вещей и отношений, к достижению нового знания в науке, созданию художественных произведений, то тем самым проверяется и доказывается их объективная истинность." (П.В.Копнин. О природе и особенностях философского знания. "Вопросы философии", 1969, № 4, стр. 131.)
[7] И.Сталин. Вопросы ленинизма. Госполитиздат, 1953, стр. 586.
[8] И.Сталин, ук. соч., стр. 600.
[9] Ср. Р.Ронаи, Ш.Карпати. Базис и надстройка на этапе полного построения социализма. "Проблемы мира и социализма", 1974, № 1, стр. 42, 43:
"Историческая практика … явилась ярким подтверждением принципиального положения теории научного коммунизма о первостепенном значении для социалистического преобразования общества политических институтов революционной власти, государственной формы освобождения труда."
"Выявление и разрешение противоречий происходит и может происходить только с помощью надстроечных институтов, их обратного воздействия на базисные отношения, прежде всего под руководством партии и социалистического государства и при активном участии трудящихся масс."
[10] Соотв.: В.Г.Афанасьев. Научное управление обществом. ИПЛ, М., 1968, стр. 338; В.Ж.Келле. Значение и функции социального знания при социализме. "Вопросы философии", 1972, №5, стр. 33; "Вопросы философии", 1974, №9, стр. 153 (М.С.Козлова).
[11] К.Маркс и Ф.Энгельс. Из ранних произведений. Госполитиздат, М., 1956, стр. 590.
[12] Там же, стр. 595–596.
[13] "... совершенно неверно применять более низкую сферу как мерило для более высокой сферы; в этом случае разумные в данных пределах законы искажаются и превращаются в карикатуру, так как им произвольно придаётся значение законов не этой определённой области, а другой, более высокой. Это всё равно, как если бы я хотел заставить великана поселиться в доме пигмея." (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 1, стр. 74.)
[14] В.И.Ленин. ПСС, т. 38, стр. 59; т. 39, стр. 17. Разрядка моя.– Т.Х.
[15] Мною проделана, в обоснование общей моей позиции по всей этой проблематике, достаточно обширная работа, результаты которой суммированы,– помимо известных Вам материалов,– в рукописях "Современный социализм и проблема качественной общественно-исторической новизны" (объёмом 20 п.л.), "Статический и динамический принципы народнохозяйственного планирования" (около 17-ти листов).
Считаю своевременным заметить, лишний раз, что любой материал, каким я только располагаю, может быть предоставлен в Ваше распоряжение незамедлительно, при первых признаках мало-мальски конструктивного,   партийного  подхода к обсуждению поднимаемых мною вопросов,– общественно-политическая "болезненность" которых ныне такова, что надеяться (с Вашей стороны) избежать указанного обсуждения совершенно бессмысленно и нереалистично.
[16] В.И.Ленин. ПСС, т. 45, стр. 29–30. Курсив мой.– Т.Х.
Ср. следующий (например) пассаж, принадлежащий перу В.Г.Афанасьева:
"И общественным наукам присущ процесс формализации, математизации знания, их достоянием во всё большей степени становятся естественнонаучные методы исследования. … Используя достижения естествознания, точные естественнонаучные математические методы и средства исследования, общественные науки обогащаются, развиваются и (это главное) обретают высокую степень точности, которая необходима для эффективного решения современных управленческих проблем. Особенно интенсивно ныне идёт проникновение в общественные науки математических методов, что объясняется единством природы и общества, наличием в общественных явлениях не только качественных, но и количественных характеристик, огромной степенью абстракции, необычайной широтой принципов математики, которые делают возможным их применение и в обществознании." (В.Г.Афанасьев. Научно-техническая революция, управление, образование. Политиздат, М., 1972, стр. 146.)
[17] "Правда" от 23 апреля 1976г., стр. 2.
[18] Там же.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/letters/suslovu.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
Члену Политбюро ЦК КПСС,
председателю Комитета государственной
безопасности при Совете Министров СССР
тов. Ю.В.АНДРОПОВУ.



Минуло больше года, как я обратилась в Комитет, и если прошлой осенью моё, так сказать, "революционное подполье" на почве марксистских философско-политических взглядов насчитывало семь с половиной лет, то теперь уже, соответственно,– восемь с половиной. Со всей определённостью должна подтвердить,– тем настоятельней сделалось моё желание услышать, наконец, вразумительное заключение Вашего ведомства по столь труднообъяснимому поводу: что в Советском государстве, спустя шесть десятилетий после свершения в нём социалистической революции, человек годами проживает (и работает) на нелегальном положении, причиной чему служит единственно его несогласие с теориями "ненужности" вышеозначенной революции и "ненаучного происхождения" вышеупомянутого государства.

В связи с десятилетней годовщиной известных чехословацких событий в нашей печати появился ряд относящихся к ним материалов, подчас довольно любопытных,– настолько любопытных, что некоторые отрывки мне представляется уместным здесь процитировать.

Министр внутренних дел (тогдашний) ЧССР Павел и ещё другие руководители, на уровне заведующих отделами ЦК КПЧ и членов Пражского горкома партии, оказывается, занимались в 1968 году подготовкой планов открытия в Чехословакии... концлагерей. "Они /концлагеря.– Т.Х./ были предназначены для честных и порядочных людей только потому, что те не отказались от своих социалистических и коммунистических убеждений."[1]

"... контрреволюционная группа, засевшая в городском комитете партии Праги, начала говорить о том, что ... "пора открывать концлагеря для принципиальных коммунистов". ... Павел стал составлять так называемые "чёрные списки", в которые вносились имена честных и сознательных людей."

"Министр внутренних дел Павел ... считал реакционерами каждого сотрудника органов безопасности, который в интересах защиты республики хоть каким-то образом пытался выступать против подрывных элементов ... " "Было прямо сказано, что за людьми, которые остаются на партийных позициях, необходимо "шпионить"."

Антикоммунисты с партбилетами в кармане, в то же время, "усиленно охранялись".

"Всё, что предпринималось по линии госбезопасности, было направлено против принципиальных коммунистов и беспартийных, выступавших в защиту социализма."

"... под видом марксизма каждый мог практически проповедовать, что хотел. При этой формальной идеологической терпимости, однако, преследовались те, кто выступал в защиту идей научного коммунизма ..."[2]

"Прошло десять лет. Сообщения об открытии концентрационных лагерей, распространявшиеся из Пражского городского комитета партии, документ о подготовке антикоммунистических мероприятий Павела могут казаться далёким прошлым. Однако уроки, которые они нам преподнесли, остаются и предостерегают, пишет "Руде право"."[3]

Судить, насколько уроки 1968-го года актуальны в нынешней Чехословакии, мне, естественно, трудно, но что касается их чрезвычайной – и в высшей степени прискорбной – "злободневности" для нашего общества, здесь мне не надо далеко ходить за доказательствами. Согласитесь,– к примеру,– что если я Вас сегодня спрошу, чем Ваша со Щёлоковым позиция по отношению к правооппортунистическому, антисоциалистическому идейно-политическому прохвостничеству и к честным людям, против этого прохвостничества выступающим,– чем Ваша со Щёлоковым позиция отличается от позиции чехословацких контрреволюционеров, готовивших "концлагеря для принципиальных коммунистов", Вы вынуждены будете признать: существенно ничем. Срок в Вашем распоряжении был более нежели достаточный, и если  бы Вы хотели Вашими действиями (или Вашим демонстративным бездействием) по возможности многозначительней выразить, что печётесь, на сей день, не столько о безопасности социалистического государства у нас в стране, сколько о "безопасности" антисоциалистических прохвостов в нём,– этой цели Вы достигли практически вполне.

Можно, конечно, к этой констатации,– а это именно констатация трудноопровержимого факта,– подходить с такой точки зрения, что факты, не преданные гласности, вроде бы не совсем существуют; огласить же их, при сложившейся у нас в последние десятилетия антиленинской "системе" подавления всякой своевременной и разумной критики, было бы весьма непросто; короче говоря, "не пойман – не вор". Можно и так; но в государстве есть много людей, кому нечего прятать от своей коммунистической совести, и мы – честные и мыслящие граждане вот этого, В.И.Лениным основанного государства – хотим видеть на ответственных постах в своей стране руководителей, чьё "право на власть" зиждилось бы, равным образом, прежде всего на безупречной партийной честности. А не ворьё политическое, которое надо ловить с поличным. С этим придётся рано или поздно считаться, и никакой Леонид Ильич никого навсегда "спасти" не сможет от непреложной необходимости – иметь чистую совесть, если стремишься "стоять у руля" при социалистическом общественном строе.

Сотрудники Ваши, при встрече со мной около года назад, не оспорили,– да и не пытались оспаривать,– ни моей аргументации в целом, ни каких-либо её частностей, ни фактических данных, на которые я опираюсь, ни наиглавнейшего здесь факта – беззаконий, прекращения которых столько времени приходится понапрасну добиваться. Мне обещали помощь и даже поставили, некоторым образом, в упрёк, почему я "тянула" так долго с обращением в Комитет госбезопасности, почему не сразу пришла. Спрашивается,– в чём же оказалась загвоздка, что обещания эти не только остались невыполненными, но и на последующие свои письма в Комитет я вообще не дождалась ответа? Ведь обращалась я не в какую-то сомнительную лавочку, где на ходу режут подмётки, но в авторитетнейшее государственное учреждение, функции которого, помимо прочего, носят выраженный идейно-политический характер и которое, постольку, должно являть адресующимся сюда людям надлежащее политическое лицо, не говоря уже об общеобязательной правовой корректности. Со мной, безусловно, могли в чём-то и разойтись во мнениях, но тогда надо было по-честному   аргументировать, попробовать отклонить приводимые мной факты, опровергнуть заключения,– а не надувательством заниматься, обманывать годами человека, чью правоту, по существу, полностью признали, равно как противоестественность, недопустимость того тяжелейшего положения, в которое он незаслуженно и беззаконно поставлен.

Считаю нужным вкратце вернуться к "возражению", что я-де "пришла слишком поздно"; то, что я не сей момент побежала с политическим доносом на своих коллег, но долгое время (даже потеряв работу по милости этих прохвостов!) пыталась по научной, административной, партийной линии добиться принципиального и нелицеприятного разговора о неблагополучии, которое мне открылось,– эго, думаю, характеризует меня не с дурной, а скорее с хорошей стороны. В Комитет государственной безопасности СССР я написала после того, как меня продержали без работы и вообще "за чертой" нормальной человеческой жизни   семь лет; после того, как развёртывание событий и на научном, и на административном, и,– к сожалению,– на партийном "фронтах" убедило меня, исчерпывающе и всесторонне, что все мы (не я лишь одна) столкнулись здесь не просто с болтунами и "шалунами", но с сознательным, целеустремлённым, на всё готовым и на всё способным политическим вредительством, которое по своей закоренелости, разветвлённости, по глубине растлевающего проникновения в важнейшие сферы нашего общественного функционирования составляет нынче проблему именно безопасности Советского государственного строя как строя   социалистического (а не только предмет и причину чьего-то личного жизненного конфликта). С этой-то проблемой,– и когда она, повторяю, всецело обрисовалась именно как таковая, как проблема серьёзнейшей государственно-политической значимости,– я и явилась в учреждение, специально созданное для рассмотрения вещей подобного рода, и явилась, по-моему, вовсе не "поздно", а в самый, что называется, раз.

С каких это пор сделалось "поздно" разоблачить и пресечь преступление оттого лишь, что оно затянулось и преступникам удалось сколотить достаточно мощную круговую поруку? Совершается, продолжает вершиться беззаконие, оно вершится   сегодня, сейчас;  сегодня страдают от него живые, реальные люди,– ничем, кроме своего ума, порядочности и гражданской смелости, перед обществом не "провинившиеся";  сегодня  необезвреженные политические фигляры,– ещё дополнительно обнаглевшие от безнаказанности,– под личиной "теоретиков-марксистов" продолжают дезориентировать директивные органы страны, навязывая грубо-ошибочные "решения" запущенных вопросов, которые лишь усугубляют неполадки, и без того уже сплошь хронические.  Сегодня  фиглярские, напыщенно-безграмотные "теории", прямиком импортированные с западного идеологического рынка, продолжают разбалтывать и обезображивать нашу экономику, научную жизнь, институционально-политическую систему,– нанося нескончаемый, поистине ежечасный урон делу народа, интересам укрепления и закономерного развития социализма, престижу марксистско-ленинской мысли. Сидеть и ждать дальше,– на месте не только службы госбезопасности, но вообще любой политически-ответственной инстанции в государстве,– ещё каких-то, "более веских" причин и поводов для вмешательства, значит, попросту, пособничать этому вредительству и участвовать в нём, отнюдь не безотчётно; никаких иных объяснений тут нет и не может быть.

В целом ряде моих обращений (особенно недавних), где анализируется вышеочерченная идеолого-политическая проблематика, неоднократно и в весьма нелестном контексте упомянуто имя Л.И.Брежнева,– что "противоречит" усердно раздуваемому у нас, с некоторого времени, культу его персоны, а постольку здесь могут показаться желательными известные уточнения; каковые уточнения я дам с готовностью, ибо глубочайше уверена,– в подлинно-демократическом государстве не следует без меры плодить "запретных" для разумного обсуждения областей.

Мне с Л.И.Брежневым беседовать не приходилось, и я затрудняюсь утверждать окончательно, категорически,– лично ли ему принадлежит вредоносная "инициатива" по подмене марксистско-ленинской системы взглядов модернизированным каутскианством и бухаринщиной, или он до такой степени позволил заморочить себе голову "идеологическим" перерожденцам, его облепившим (которым он щедро раздаёт ключевые посты в идейно-теоретической сфере и бесконтрольные "полномочия" по истреблению марксистски мыслящих учёных).

Совершенно ясно, однако,– как бы там ни обстояли дела,– что никакое, сколь угодно торжественное провозглашение, со сколь угодно авторитетных трибун, никакое пропагандистское муссирование и никакой зажим критических возражений не превратят бухаринщину в "марксизм" и не возвысят до "научных истин" оппортунистические ухищрения, "раскушенные" ещё проницательностью наших основоположников и с тех пор регулярно обнаруживавшие свою деструктивную суть при всяком испытании непосредственной исторической практикой.

Моим убеждением является, что вот эта   объективная очевидность   должна быть – и со временем будет, несомненно,– во весь свой рост поднята Центральным Комитетом КПСС перед Л.И.Брежневым (равно как, в первую очередь, "перед самим собой"); ибо государство не может до бесконечности "руководствоваться" порочными установками, которые, мало сказать, не отражают объективно-исторических закономерностей его плодотворного, здорового развития, но длительный период откровенно и вопиюще идут с закономерностями этими вразрез. С целью приблизить неизбежный, оздоровляющий выход из нынешнего идеологически- кризисного  положения вещей, мною, как исследователем-марксистом и сознательным советским гражданином, употребляются определённые усилия,– в доступных мне границах и масштабах; и я не усматриваю причин скрывать, что пребывание Л.И.Брежнева, с его антиленинскими "концепциями" и "методами", на занимаемых им сегодня постах считаю не только не сообразным никаким "высшим интересам" Советской власти, но наоборот – едва ли не главным препятствием на пути её закономерного исторического прогрессирования.

Скрывать этого я не намерена,– повторяю,– и безоговорочно отбрасываю любые могущие здесь возникнуть (и явно возникшие!) закулисные "заключения", якобы я и впредь   именно постольку,  именно вследствие своего несогласия с практической политикой и теоретическими "подходами" Л.И.Брежнева, а тем более вьющихся возле него подхалимов, должна оставаться без работы и вне закона. Антинародный "курс", навязанный стране Л.И.Брежневым и его        окружением, ни к какому "построению коммунистического общества" в СССР не ведёт, объективно это есть курс на "самоликвидацию" социалистического уклада, на его "самоперемалывание" в некую отталкивающую разновидность государственно-"тоталитарного" капитализма. Материал, на котором основывается указанный   исследовательский  вывод, насчитывает свыше шестидесяти печатных листов научного текста, из которых двадцать с лишним находятся на сей день в распоряжении ЦК КПСС (причём, часть этого материала маринуется там   годами ), а ещё около сорока могут быть мною представлены буквально по первому требованию.

С материалами этими я не бегаю ни по западным, ни по "восточным" корреспондентам средств массовой информации, я адресуюсь с ними к Центральному Комитету своей, Коммунистической партии, в советские периодические издания и к руководству Академии наук,– из каковой системы была незаконно уволена; другими словами, действую строго в рамках конституционных, нравственных и прочих принципов государственного устройства, где у власти стоит партия рабочего класса, наипервейшая политическая заповедь которой, по В.И.Ленину,– адекватно выражать то, что сознаёт народ. А если в ЦК нынче, вместо того чтобы по-ленински относиться к проявлениям народной, "низовой" самосознательности, видят в критических разногласиях "крамолу", прячут их под сукно, да ещё репрессируют граждан, открыто и доказательно поднимающих больные вопросы,– какую, собственно, тень это может бросить   на меня?  Скорее, это лишь подтверждает своевременность моего выступления и научную основательность предпринятого мной анализа,– тем резче подчёркивая необходимость прекратить репрессии, отказаться от репрессивных и иных психопатологических "способов" разрешения бессмысленно затянувшегося конфликта и решать его по его идейно-политическому   существу,– которое столь болезненно затрагивает судьбы вовлечённых в конфликт честных людей именно потому, что касается, прежде всего, вообще будущей судьбы самосознательных, коммунистически-правовых начал в нашем государстве.

                                 Кандидат
                                 философских наук
                                 Т.Хабарова
                                 24 ноября 1978г.


Приложение: копия письма составу Центрального Комитета КПСС от 14 ноября 1978г. (16 стр.)

 

 

______________________________________

[1] См. здесь и далее: В.Долежал. Плесень контрреволюции. "Литературная газета" от 28 июня 1978г., стр.14; Уроки прошлого предостерегают. "Известия" от 20 июня 1978г., сгр.3.
[2] "Правда" от 12 августа 1978г., стр.4.
[3] "Известия" от 20 нюня 1978г., стр.3.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/1978/androp-24-11-78.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
Члену Политбюро ЦК КПСС,
председателю Комитета государственной
безопасности при Совете Министров СССР
тов. Ю.В.АНДРОПОВУ.



Сотрудники Кировского районного отдела КГБ,– куда меня, по моему   четвёртому  письму Вам от 24 ноября 1978г., "пригласили" в один прекрасный день повесткой,– сотрудники эти (в должностную компетенцию которых ни с какой стороны не входят, вопросы, поднятые мной перед Вами) очень обиделись за Вас, что в письме моём Ваш образ действий в упомянутых вопросах сравнивается с образом действий чехословацкой службы госбезопасности во время контрреволюционного кризиса конца 60-х годов, когда она, вместо решительного противостояния политическому разложению, активно способствовала ему и планировала разные безрассудные затеи, вроде концлагерей для честных коммунистов Чехословакии.

C тех пор,– в свою очередь,– прошло почти четыре месяца; данные мне в Кировском районном отделе обещания "доложить начальству и позвонить" пребывают (уже "по традиции", что ли) невыполненными, и я постольку нахожу целесообразным,– плюс к тогдашним устным подтверждениям,– вновь подтвердить мою оценку в письменной форме: вместо разумного, партийно-принципиального противодействия опаснейшему идейно-политическому перерожденчеству и прохвостничеству в стране, Вы ему потворствуете и покровительствуете; "боретесь" же не c антимарксистскими политическими вредителями в государстве, a c разоблачающими это вредительство честными людьми. Сегодня это простейший, неопровержимый, сам за себя свидетельствующий факт; хорохориться и "обижаться" на него никакого резона нет.

Снова и снова повторяю,– Вам, не только как председателю Комитета госбезопасности, но прежде всего как члену Политбюро ЦК КПСС,– повторяю всеобщеочевидную истину, которую Вы и без меня должны прекрасно сознавать, если не окончательно утратили чувство реальности: взамен марксистско-ленинского учения, образующего непререкаемый идейный фундамент Советской государственности, y нас ныне проповедуется, в итоге, некая буржуазно-реставраторская, бухаринская карикатура на марксизм, a тем самым вершится идеологическая и политическая диверсия такого ранга, такой разрушительной силы, что покуда она не пpeceчeнa, на прочeе, чeм Ваша организация занимается, спокойно можно махнуть рукой, ибо одного этого "теоретического" подкопа (как продемонстрировал и чехословацкий урок) более нежели достаточно для гибели социалистического строя в СCCP.

Впоследствии будет ещё время подробно разбираться, как это получилось, пока ясно основное:

     что   объективно  (по ошибке ли, по вредительскому ли "расчёту") допущен тяжелейший срыв при определении стратегической концепции развития нашей общественной системы, потеряна   генеральная линия  её закономерного исторического возвышения и совершенствования;

     что этот главный политико-стратегический "прокол" долгие годы не позволяет системе плодотворно развиваться ни на одном существенном направлении;

     что срыв необходимо констатировать, "локализовать" и по возможности не мешкать с его преодолением, причём сделать это нужно политически крайне "корректно", не производя лишних общественных "издержек", помимо и так уже наслоившихся.

"Отношение политической партии к её ошибкам,– указывал В.И.Ленин,– есть один из важнейших и вернейших критериев серьёзности партии и исполнения ею на деле её обязанностей к своему классу и к трудящимся массам. Открыто признать ошибку, вскрыть её причины, проанализировать обстановку, её породившую, обсудить внимательно средства исправить ошибку – вот это признак серьёзной партии, вот это исполнение ею своих обязанностей, вот это – воспитание и обучение класса, а затем и массы."[1]

Следует подчеркнуть здесь, что "средства исправить ошибку" в нашем конкретном случае фактически имеются налицо,- поскольку существует и представлен в распоряжение ЦК (в значительной своей части) тщательно разработанный проект целостного ("комплексного", если угодно) марксистского решения наиболее "пострадавших" идеолого-философских проблем; причём, проект этот уже сейчас позволяет извлекать из него, в обнадёживающем количестве, вполне детализованные, "заземлённые", хорошо выдерживающие критику практические предложения.

Мне Вашими товарищами,– в указанной связи,- был задан вопрос, который выглядит конструктивным, а постольку на нём целесообразно задержаться: как, конкретно, я себе "всё это" представляю,– имея в виду, что в обсуждаемом нами контексте, когда говорится о фактически наличных   марксистских  разработках по актуальнейшим проблемам общегосударственной значимости, речь идёт, по существу, о моих собственных трудах.

Что ж,– вопрос оправданный; если подходить к делу с точки зрения   непосредственного осуществления  перечисляемых мною объективных "долженствований", я представляю себе "всё это" примерно следующим образом.

В первую очередь, никаких   официальных  идеологических дебатов я в статусе "антиобщественного элемента" вести, безусловно, не могу. С этим противоестественным "статусом" необходимо безотлагательно покончить, и я должна   официально  (a не "подпольно" лишь) вернуться на научную работу,– тем более что   фактической  научной деятельности я за годы, проведённые в вынужденном "революционном подполье", ни на минуту не прекращала (o чём вполне убедительно свидетельствуют и имеющиеся её результаты). Ситуация здесь, к тому же,– если её не запутывать нарочито,– предельно ясная: в Академии наук СССР отпетые "философские" сахаровцы,– пока ещё, к сожалению, пребывающие при руководящих должностях и партийных билетах,– нагло поносили Октябрьскую революцию, ленинизм и социалистический общественный строй; наткнулись (где не ожидали!) на честного учёного, который возмутился антисоциалистическим словоблудием и "осмелился" высказаться о пакостных вещах   принципиально, открыто; заметались по начальственным кабинетам, организовали против честного человека преступный сговор и совершили преступные действия (незаконно, хулигански отстранили от работы, обокрали в общей сложности не менее чем тысяч на пятнадцать и т. д.),– совершили преступные действия, причинившие огромный ущерб как личностным, конституционно охраняемым правам этого человека и его семьи, так и   государственным интересам, в защиту которых человек, собственно, поднял голос. С преступлением этим,– повторю ещё раз,– должно быть покончено; а то, что оно растянулось на девять лет (растянулось в немалой степени благодаря уголовному сброду, окопавшемуся в Прокуратуре СССР,– разным Маляровым, Черменским, Лаптевым, Белошапко),– то, что оно растянулось на девять лет, может служить исключительно лишь отягчающим обстоятельством, но уж никак не доводом в пользу его продолжения и "увековечения" результатов беззакония.

Второе.

Само собой,– я далека от мысли, что с марксистских позиций нынче в государстве у нас никто, кроме меня, не рассуждает; но дело, на сегодняшний день, поставлено таким образом, что на официальной "поверхности" нашей идеолого-теоретической жизни длительное время фигурируют лишь взгляды сравнительно немногочисленной, в общем-то, кучки правых ревизионистов и откровенных (вызывающе откровенных, надо бы сказать) бухаринцев,– засилье которых объясняется отнюдь не какой-то чрезвычайной убедительностью и плодотворностью их "теорий", а только весомостью захваченных ими административных постов, круговой порукой и широко практикуемыми в этой среде уголовными методами устранения "несогласных". Сегодняшнее положение с нашей "идеологической службой",– то состояние политического маразма, одинаково антинаучное и антигосударственное, в которое она впала,– является прямой причиной особо затяжных и пагубных неполадок в нашем общественном развитии; мною об этом написано довольно, повторяться в данном случае незачем, подчеркну только,– дезориентирующий, вредоносный характер исходящих отсюда "концепций" ныне с такой непоправимой очевидностью обнаружил себя на любом поприще, где их пробовали применить, что всякому   действительному  коммунисту в ЦК КПСС (если они там ещё сохранились) сказанное должно быть известно и понятно ничуть не меньше, нежели мне.

Весьма нетрудно догадаться,– далее,– что если люди годами, десятилетиями не могут пробиться сквозь подобные заслоны и обеспечить своей точке зрения разумную огласку (фoрмaльнo,– кстати,– гарантированную Конституцией!), они начинают обращаться в ЦК. Весьма нетрудно догадаться и относительно того, что корреспонденция такого рода,– куда   практически целиком  входят вырабатываемые в стране   марксистские  трактовки общественных событий и проблем,– корреспонденция такого рода создаёт определённый, закономерно усиливающийся политический "напор", и игнорировать это давление с каждым годом становится сложнее. Сделанное на ноябрьском (1978г.) пленуме ЦК КПСС сообщение, что письма по идеологическим вопросам потребовали рассмотрения на Политбюро и образования специальной комиссии[2], подтверждает этот наш краткий анализ.

Стало быть,– целостная идеологическая ситуация, в немногих словах, сейчас такова, что на поверхности плавает бухаринщина, а всевозможные критические возражения против бухаринщины, сомнения в правомерности и практической результативности бухаринского "курса", наконец, развёрнутые   марксистские  истолкования назревших политико-философских и экономико-философских задач,– весь этот материал исключительной государственной важности, сосредоточен в аппарате ЦК, насильственно удерживается там под спудом и широким общественным кругам, советскому народу, по существу, неведом.

Совершенно ясно, однако, что подобный перекос,– когда фактически предана гласности лишь, так сказать, половина (притом худшая) реального положения вещей в идейно-теоретической сфере,– подобный перекос представляет собою грубейшее политическое злоупотребление и нетерпимое в условиях социализма извращение подлинной воли народа, а постольку под ним пора "подводить черту": иначе говоря, вынести на суд общественности реально наличествующую идеолого-теоретическую "диспозицию", не "в избранных отрывках", не в том виде, в каком кому-то желательно было бы её иметь, но такой, какова она есть в действительности.

Следовало бы, как кажется,– и в этом заключается моё конкретное предложение по данному пункту,– продолжить чётче и по-ленински честнее то, что всё равно уже вынуждены были начать: а именно, созвать в ЦК партии совещание по вопросам нынешнего состояния и перспектив развития марксистско-ленинской идеологии в СССР (можно, конечно, "шапку" и как-то иначе сформулировать) с обязательным и полноправным участием авторов наиболее острых, проблемных, развёрнуто-рекомендательных критических выступлений "идеологического" плана – из числа адресованных на сей день Центральному Комитету КПСС.

Спора нет,– при таком повороте событий в "элитные" апартаменты, по всей вероятности, проникнет некоторое количество "простонародья"; но с этим придётся смириться. Статус теоретика – как творческий, так и граждански-политический – определяется не титулом в административной иерархии (этого скорее достигнешь как раз окольными путями), но всецело лишь логической мощью и практической основательностью его научных построений; если я из той же, к примеру, "марксистской (так называемой) прогностики" легко делаю теоретическое "мокрое место", но приверженцы сей "науки" против меня иных "аргументов", кроме уголовщины, не имеют,– таково и есть истинное соотношение между нами, что на одной стороне – теоретик с неотразимыми доводами, а на другой – уголовники. Своей "научной" позиции они в открытой, публичной критической дискуссии отстоять неспособны, по той простейшей причине, что научная позиция, в собственном смысле, там начисто отсутствует, топорщится лишь безграмотно-претенциозная компиляторская стряпня, прибыльная при временно создавшейся политической конъюнктуре. Можно перечислить и ещё целый круг "доктрин", к которым в равной (или чуть меньшей) мере приложимо сказанное: это "научное управление", теории статически-оптимального функционирования экономики, "автоматизированного руководства экономикой"; "научно-техническая революция", "развитой социализм" и т.д. Следует приветствовать, если в Политбюро ЦК КПСС образуется, наконец,– а она непременно должна образоваться,– ясность касательно этого существеннейшего обстоятельства: нельзя строить какую бы то ни было общеполитическую линию  на основании теоретических конструкций, которые могут сохранять видимость научного правдоподобия лишь при условии, что критики и оппоненты выдворены за дверь в административном порядке.

Мероприятие предлагаемого рода, естественно, надо добросовестно организовать, иначе от него никакой пользы, кроме вреда, не получится.

Выглядит разумным, например,

     заблаговременно оповестить намечаемых участников (среди марксистов это будут те, кто сам решительно на своём участии настаивает);

     собрать у всех "особо заинтересованных" краткие (не более двух – трёх страничек) резюме или тезисы выдвигаемой точки зрения и тексты предполагаемых выступлений, опять-таки не слишком обширные (минут на двадцать);

     тезисы размножить и разослать всем, чтобы каждый участник заранее мог "оценить ситуацию" (если кто в итоге струсит, "передислоцируется" или вовсе "снимется", это ведь тоже будет показательный и вполне конструктивный момент).

Сейчас вряд ли резонно предугадывать непосредственные результаты такого совещания, но оно, бесспорно, позволит (или поможет)

     очертить   истинную  (а не сочинённую, не "липовую") картину идеолого-теоретического развития нашего общества, выделить наличествующие здесь концептуальные "перенапряжения", промахи, равно как прогрессивные, обещающие тенденции;

     подключить к идеологической работе свежие силы, прекратить нудное, никого ни в чём не убеждающее пережёвывание "установок", умственное убожество которых ежеминутно, всесторонне подтверждается практикой и которые абсолютно не воспринимаются в качестве идейно-теоретических, мировоззренческих, морально-политических ориентиров ни собственным нашим народом, ни коммунистами и сознательными трудящимися за рубежом;

     вывести на чистую воду явных, "стерильных" в творческом отношении и вдобавок ещё антисоциалистически настроенных прохвостов, чья "научная" репутация зиждется, единственно лишь, на том, что ими систематически репрессируются действительно мыслящие и обладающие необходимым гражданским мужеством учёные.

Сугубо важно ещё следующее: при любом сегодняшнем исходе такой встречи (а точнее,–   первой  такой встречи) не надо устраивать секрета,– если не от широкой общественности, то во всяком случае от партии,– ни из самого факта, что oнa имела место, ни из картины, которая на ней выявится; тем, кто окажется в меньшинстве (или даже в одиночестве), должна быть гарантирована законная,– охарактеризуем её так,– возможность   остаться при своём мнении, причём это "особое мнение" должно подлежать обнародованию строго наравне c точкой зрения большинства. Ведь при выяснении научной (а тем паче политико-философской) истины значение имеет не "сколько голосов", но единственно сколько позиций; если позиций, допустим, две, то значимо лишь их концептуальное соотношение, а сколько за которую голосов было подано вначале,– всецело второстепенно. Система Коперника ничуть в своей истинности не проиграла, оттого что вначале за неё "голосовал" один Коперник. Сколько против научной истины ни голосуй, она от этого не перестанет ни существовать, ни быть "предопределённой" к победе. Мне показалось небесполезным заговорить об этом уже теперь, ради предупреждения легко предвидимых попыток попусту оттягивать время,– т.е., "давить" на сторонников марксистского подхода политически-фальшивым бухаринским "большинством".

И наконец, третье.

Выдвигался передо мной ещё и такой вопрос: хочу ли я, чтобы Вы, по моим письмам, приняли меня лично?

Считаю нужным заметить, прежде всего,– если в вопрос этот вкладывали некую скрытую иронию, то она прошла далеко мимо цели. Своим пониманием предстоящего объективно-закономерного,   должного  государственного и иного развития советского строя, проработанностью и доказательностью своих именно   государственных,  политико-философских взглядов, а равно своей преданностью интересам осуществления этого   должного,  коммунистического будущего нашего народа я не только Вам не уступаю, но (как Вы, наверное и сами ясно чувствуете) очевидно и безусловно Вас превосхожу. А поэтому личная встреча со мной Вашего достоинства как государственно-политического деятеля уронить никоим образом не могла бы. Скажу даже откровеннее: будь я членом Политбюро ЦК партии в стране, строящей коммунизм, и вдруг обнаружился бы в государстве человек, который интересы и закономерности коммунистического строительства в чём-то явно,   явно  лучше, глубже меня воспринимает     и формулирует,– мне, ей-богу, самый факт существования такого человека не дал бы заснуть ни единой ночи, и я не только бы не измышляла способов "стереть" его с политической арены, но сознавала бы, что не предоставляя ему защиты и правового содействия, тяжко нарушаю первейшую свою партийную и гражданскую обязанность; как уж Вы с Л.И.Брежневым спокойно спите, имея на своей   коммунистической  совести подобные "коллизии",– нормальному людскому разуму, честное слово, непостижимо.

Возвращаясь ближе к предмету теперешнего нашего обсуждения,– личные беседы с Вами самоцелью для меня, конечно, не являются. Мной поставлены определённые проблемы, подлинно   государственные  по своей серьёзности и масштабам, и все доступные мне усилия я направляю к тому, чтобы так поставленные проблемы по-государственному же и были решены; если встреча c Вами (или ещё с кем-либо среди адресатов моих писем) окажется способствующей упомянутому   должному  решению, я отнесусь к этому со всей присущей мне добросовестностью,– в смысле, например, подготовки интересующего Вас материала, коль скоро Вы предварительно пожелаете уточнить, "повернуть другим боком" какие-то моменты, и т.д. Впрочем, здесь явственно просматривается одна характерная "тонкость": подобная встреча окажется способствующей каким-либо конструктивным решениям лишь при условии, что сами Вы столь же добросовестно намереваетесь искать (на вверенном Вам участке партийно-государственной работы) именно   конструктивного  преодоления скопившихся перед страной принципиальных трудностей,– всем, кстати, очевидных и понятных. А приглашать меня, чтобы лишний раз мне повторить враньё академических уголовников,– ради этого, действительно, не стоит ронять звание члена Политбюро ЦК КПСС; меня этим не напугаешь, враньё же пребудет враньём, из чьих бы уст оно ни исходило.

Стало быть,– дальнейшие шаги в этом направлении пока всецело "за Вами"; но одного я вынуждена потребовать самым категорическим образом: не добиваясь непременно, чтобы меня выслушивали "высокие особы", я всё-таки решительно не желаю впредь вести переговоры с людьми, во всех отношениях – в юридическом, политическом, идейно-теоретическом – совершенно не компетентными ни разобрать по существу, ни "сдвинуть с места" в каком-либо плане вопросы, с которыми я к Вам полтора года назад обратилась. Сотрудники КГБ, которые "борются с идейно-теоретическими диверсиями", не зная, кто такой Поппер, что такое эсхатология и почему плохо, когда с ней сравнивают марксизм,– пусть обо всём этом справятся без моей помощи в надлежащей литературе; я обращалась в Комитет госбезопасности не затем, чтобы заниматься политико-просветительным ликбезом с подобными малограмотными "борцами". А если они в курсе дела и лишь прикидывались "необразованными", тем более такое поведение, пренебрежительно-глумливое по отношению ко мне, недопустимо для персонала ответственнейшей политической и правоохранительной организации. С моей стороны,– в чём всякому не мешало бы отдавать себе отчёт,– вскрыть, проанализировать, распутать и годами "удерживать на весу", практически в одиночку, столь внушительный проблемный узел, какой реально мною "поднят", было и по сию пору является актом не совсем заурядной гражданской смелости; мне это дорого обошлось, и вопрос здесь стоит не просто о неких теоретико-философских, политэкономических и прочих абстракциях, но о вещах, в которых искусственное "торможение" справедливого и закономерного исхода незаслуженно тяжело отражается на живой человеческой судьбе. Следующий Ваш работник, который вознамерится со мной беседовать, должен,– безусловно,– иметь идейно-теоретический и служебный уровень, достаточный не для одних лишь пустопорожних разговоров и лживых обещаний, но для вынесения действенных решений в этой истории,– и по общественно-политическому, и по чисто правовому её аспектам.

                                       Кандидат
                                       философских наук
                                       Т.Хабарова
                                       5 апреля 1979 г.

 

________________________________________

[1] В.И.Ленин. ПСС, т.41, стр. 40-41.
[2] "Правда" от 27 ноября 1978г., стр.2.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/1979/andr-5-04-1979.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В редакцию газеты "ПРАВДА".
(В порядке отклика на статью Д.Валового "Совершенствуя хозяйственный механизм" – "Правда" от 10, 11, 12 ноября 1977г.)



Серьёзный разговор по поводу "хозяйственной реформы" (а отсюда и по поводу возникшего на её основе хозяйственного механизма), действительно, назрел давно, но он, вне всяких сомнений, окажется конструктивным только в том случае, если будет разговором "концептуальным", разговором по существу.



Столь крупное на народнохозяйственное начинание, каким предполагалась "реформа", по своему общему, перспективному ("экономико-философскому") замыслу, безусловно, не может у нас быть чем-либо иным, кроме как конкретным применением определённых выводов и рекомендаций марксистско-ленинской политической экономии. C этой-то точки зрения, по нашему глубокому убеждению, прежде всего и следует сейчас оценивать причины и "генезис" создавшегося положения вещей, равно как намечать настоятельно требующийся выход.

Марксистская политэкономия своим предметом имеет, как известно, производственные отношения (базис) общества, в составе же производственных отношений ключевая роль принадлежит способу соединения работника, трудящегося со средствами производства. Стало быть, надо в первую очередь разобраться толком, какая базисная концепция направляла начатые с 1965г. преобразования в народном хозяйстве.

Сразу же обнаруживается, что "базисный контур" экономической реформы едва ли способен выдержать развёрнутую, основательную критику с марксистских позиций и что именно её базисная (решающая, иными словами) сторона и наиболее уязвима, и наиболее "ответственна" за воспоследовавшие в дальнейшем злоключения.

Мероприятием, определившим реформу в базисной ("производственно-отношенческой") плоскости, послужил, в общем и целом, пересмотр принципа ценообразования. Схемой ценообразования в социалистической экономике фактически оказалась признана конструкция "цены производства", присоединяющая прибыль (доход) к себестоимости пропорционально овеществлённому труду,– откуда вытекало, что постоянные фонды, якобы, обладают спонтанной "производительностью" и что в условиях социализма некий, "научно" исчисленный аналог средней норме прибыли может в существеннейшей степени регулировать распределение дохода между общественно-производственными ячейками (в конечном счёте – между трудящимися) и политику в области капиталовложений.

Марксизм, однако, "c незапамятных времён" установил, что независимое "плодоношение" материально-технических компонентов производственного процесса есть специфическая "объективная иллюзия" буржуазного мира, подлинная же социоструктурная, базисная действительность, которая скрывается за поверхностным эффектом "средней нормы прибыли",– это капиталистическая собственность на средства производства и порождаемая ею рыночная конкуренция капиталов.

Следовательно, "моделирование" – на социалистической почве – механики срабатывания средней нормы прибыли с неизбежностью долженствовало обернуться (и реально обернулось) попыткой "воскресить",– непреднамеренно или намеренно, это особый вопрос,– характерные черты капиталистического (эксплуататорски-элитарного) присвоения общественных условий производства.

Среди же характеристик буржуазного присвоения (вернее, над ними) доминирует отношение к самому общественно-производственному процессу не как к сфере реализации созидательных возможностей человека но – словами Маркса – единственно лишь как к "необходимому злу", которое упрямо вклинивается во всепоглощающую лихорадку "делания денег". (См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.24, стр.67.) Маркс указывал также, что крайним выражением этой нигилистически-эксплуататорской тенденции является периодически возгорающееся стремление "осуществлять делание денег без посредства процесса производства".

Система капиталистического хозяйствования, впрочем, располагает и поистине устрашающими объективными ограничениями против чрезмерного "нигилизма", которому могли бы подвергнуться средства производства (против чрезмерного упора,– обращаясь, опять-таки, к Марксу,– на меновую стоимость в ущерб потребительной): это угроза разорения, банкротства по отношению к капиталовладельцу и естественно сопряжённая с ней угроза "незанятости", безработицы – по отношению к трудящемуся.



Между тем, при социализме использование обоих вышеназванных "регуляторов" – стихийного "дезинвестирования" в отраслях, неожиданно оказавшихся малорентабельными, равно как стихийных колебаний занятости рабочей силы,– категорически исключено; но тогда что остаётся от действия средней нормы прибыли (или любого её искусственного аналога),– третьего члена всей этой экономической "фабулы", который неразрывно связан с первыми двумя и никакого смысла вне данной общественно-производственной конкретности (системности) не имеет?

Средняя норма прибыли (в любой, подчёркиваем, искусственной её "модели") при отсутствии стихийного перелива капиталовложений и труда работает,– как вполне подтверждено практикой,– целиком на раскрутку пагубной тенденции к "деланию денег помимо процесса производства", в пренебрежении общественно-закономерными и общественно-благотворными интересами его прогрессивного развития. Собственно, это и есть столь красочно и "многовариантно" описываемая нынче самыми разными авторами картина повседневной, "типичной" (увы!) жизнедеятельности нашего экономического организма.

Самостоятельность производственно-хозяйственных единиц, при таких общебазисных предпосылках, превращается в отношения своеобразного местнически-группового "псевдовладения" средствами производства: в ненужную "свободу" манипулировать фондами всецело ради наращивания выпуска продукции в рублях. Манипуляции подобного сорта не только бесконечно далеки от прокламируемого "гармонического сочетания интересов общества и производственного коллектива", но, как правило, носят откровенно антигосударственный характер (вдобавок "антиинженерный" в научно-техническом аспекте). Со всей отчётливостью прослеживается здесь традиционная рыночно-социалистическая идея группового присвоения, только в качестве группового "псевдособственника" выступает,– "поневоле иль с охотой",– не коллектив хозяйствующей единицы, а её управленческая верхушка; она же фигурирует "главным действующим лицом" и при дележе дохода, который извлекается специфически-"псевдособственническими" путями,– т.е., не останавливаясь перед нанесением прямого, подчас прекрасно сознаваемого урона запросам и потребностям общественно-производственного целого.

Сугубо отрицательным образом подобные "хозяйственные установки" сказываются на функционировании социалистической государственности, поскольку государство вынуждается, всем развёртыванием событий, разыгрывать порочную роль верховного "псевдособственника" ("супермонополиста"), предъявляющего политически-ошибочное – и экономически нелепое – требование, чтобы народ дополнительно оплачивал ему самый факт владения (от имени трудящихся!) условиями реализации рабочей силы.

В политическом плане выдвигать эти "псевдовладельческие" претензии означает разводить заново питательную среду бюрократизму ("социалистическому элитаризму"),– структурная (а не легковесно-спорадическая) природа которого служила предметом неоднократных серьёзнейших предостережений В.И.Ленина.

Следовало бы здесь привлечь внимание к тому обстоятельству, что у нас сегодня возлагается явно преувеличенная "концептуальная нагрузка" на государственную собственность в отношении средств производства, благодаря чему апелляция к ней превратилась в некое заклинание: мол, были бы средства производства огосударствлены, дальше с ними ничего нехорошего, "несоциалистического" случиться не может.

Между тем, экономико-политическая история современности каждодневно подталкивает к очевидному заключению, что национализация (централизация) средств производства – категория классовая, что необходимо различать национализацию социалистическую и буржуазную и что вполне мыслимо буржуазно-эксплуататорское государство c широко обобществлёнными народнохозяйственными фондами. Можно обоснованно ожидать, в зависимости от обострения противоречий современного империализма, "добровольного" возникновения таких государств в западном мире, поскольку при своей псевдонародной, демагогически-импонирующей внешности они обеспечивают технобюрократической элите, по существу, те же общественные привилегии, какими пользуется элита нынешних "обычных" владельцев капитала. Весь секрет построения подобного ложно-"социалистического" (неофашистского) монстра – это сохранить, при обобществлении средств производства, капиталистический принцип формирования дохода в цене вырабатываемой продукции, т.е. преобразовать государство, практически, не в гаранта полновластия трудящихся, а в замкнуто-элитарного "коллективного капиталиста", чего прозорливо опасался ещё Маркс. Соответственно, взяв на вооружение капиталистические доходообразующие схемы, может в такого точно монстра деградировать и общественное устройство, где рабочему классу уже удалось добиться власти. Сегодня попросту недопустимо продолжать замалчивать, что – по итогам злополучного народнохозяйственного эксперимента с "производительностью фондов" – эволюционирование нашего строя явственно совершается именно в вышеобрисованном гибельном направлении и что нам давно пора побеспокоиться не столько о мытарствах, причиняемых "валом", сколько о тяжелейших структурно-политических деформациях, частью уже наступивших, частью достаточно рельефно наметившихся. Сползанию этому надо по возможности безотлагательно воспрепятствовать (хотя бы попутно и пострадали некоторые дутые "авторитеты"), поскольку дальнейшее его непредотвращение, мало сказать, не позволяет ставить вопроса о каком-либо реальном продвижении к коммунизму, но вообще способно,– в весьма непроблематичной перспективе,– лишить нас права именоваться социалистической страной.



Мы констатируем, таким образом, наипервейший вывод из политэкономического, базисного анализа хозяйственной реформы: нужно со всей решимостью покончить с попытками взимания "платы за собственность" (с "фондовой" политикой цен) и вернуться к марксистскому толкованию вновь прибывающей стоимости (дохода) как продукта затрат исключительно живого труда.

Сумма товарных цен у нас на сегодняшний день обременена (и продолжает обременяться в увеличивающихся размерах) огромным массивом "ложных стоимостей", которые не "наработаны", не  опираются на какие-либо производительные, плодотворные трудовые затраты, а возникли целиком из искусственно созданных "псевдособственнических" отношений в экономике. Срезав этот паразитический нарост (круг отношений "псевдособственности" на факторы производства), мы приостановили бы, прежде всего, антисоциалистический по своему общественному содержанию процесс инфляционного перераспределения оказывающихся в дефиците потребительских благ,– который вызывает справедливую неудовлетворённость и нарекания рядовых граждан, поскольку развивается в последнее время интенсивно и уже неприкрыто, причём здесь широко используются, плюс к "экономическим", ещё и непрезентабельные грубо-административные "рычаги". Сошла бы, наверняка, с осточертевшей всем "точки замерзания" и злосчастная проблема качества,– ведь падение качества (методичное фальсифицирование потребительских свойств товара при внешне-неизменной цене), это примитивнейшая "иносказательная" форма инфляции и вообще единственно-мыслимая личина, которую может надеть инфляционный процесс в рамках социализма, с его понятной установкой на твёрдые розничные цены.

Существовавшая некогда в нашем народном хозяйстве практика подъёма жизненного уровня населения,– не посредством инфляционистских "мероприятий", а через систематическое, регулярное и весомое снижение потребительских цен при относительно стабилизированном "потолке" личного дохода,– могла бы быть восстановлена, тем более что сейчас вряд ли хотя бы один честный труженик в государстве сомневается в её предпочтительности. Многие барьеры, которые нынче мешают возобновить эту верную социальную политику, по устранении "вещных" схем ценообразования рухнули бы: прекратилось бы (к примеру) неоправданное, чисто манипуляторское вздувание заработков через непродуманное "стимулирование" общественно-разорительных действий, отпал бы целый ряд "побудительных мотивов" к искусственному удорожанию продукции, равно как к искусственной задержке её удешевления.

Могут возразить нам здесь, что и раньше, при "трудовой" конструкции цены, экономику терроризировал "вал". Способ обуздания "валовых" ненормальностей, однако,– это, во всяком случае, не культивирование "ложных стоимостей", поскольку они, как исчерпывающе убедила жизнь, являют собою не противовес "валу", но его законченную, извращённую "квинтэссенцию". С валом мы едва ли справимся, покуда не наберёмся смелости санкционировать (всей совокупностью плановых показателей) естественную, здравую и закономерно венчающую научно-технический прогресс картину предприятия, которое успешно работает, полностью удовлетворяет народнохозяйственные потребности в своей продукции при понижающихся (но не повышающихся) стоимостных объёмах производства. Ведь стоимость – мерило затраченного труда, а не богатства (причём, труд при получении стоимости затрачивается в сугубо преходящей конкретно-исторической форме "рабочей силы", которая в будущем подлежит бескомпромиссному социодиалектическому "снятию"). Самоцельно-творческий (коммунистический) труд стоимостей не создаёт, поскольку он,– по определению, "изначально",– производит нечто общественно-необходимое и социальная значимость его результатов выясняется не на рынке. Маркс поэтому и предусматривал, что на подступах к коммунизму массив меновой, товарной общественной стоимости (т.е., масштаб "товарного", репродуктивного функционирования в обществе самого туда) должен, с помощью научно-технических достижений, сокращаться, а не наращиваться, покамест меновая стоимость не потеряет смысл как мера стоимости потребительной, мера действительной потребительской "насыщенности",– освободив окончательно дорогу коммунистическому утверждению творческой способности человека (вместо "рабочей силы") и коммунистическому распределению по законам материального изобилия. (См., хотя бы, К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т.46, ч.II , стр.214.)



Связанные с реформой надежды концентрировались, в основном, вокруг лучшего использования производственных фондов, которое она, как будто бы, обещала. Методы,– однако,– которыми пытались, так сказать, активизировать жизненный процесс фондов, были и остаются базисно неадекватными социализму, потому и результаты получились обратные ожидаемым.

Структурно-политической (базисной) ошибкой, предопределившей тщету усилий в этом направлении, выступило, пожалуй, вульгаризаторское представление, якобы личная общественно-производственная устремлённость социалистического труженика повторяет, копирует интерес капиталистического товаропроизводителя, нацеленный преимущественно (а зачастую и единственно) не на производительную деятельность как таковую, но лишь на приносимый ею доход. В нашей литературе правильно отмечалось, что при такой постановке проблемы "интересов" невозможно понять, предметом чьего же интереса являются средства производства. (См. В.Г.Усенко. Политическая экономия и управление производством. Изд-во Ленинградского ун-та, 1975, стр.170.)

Социалистическое общество выдвигает своей задачей – подготовить условия, базисные и инженерно-технические, чтобы труд, в массе, облагородить до главной жизненной потребности гражданина, а это подразумевает, конечно, не возвращение к некоей буколической простоте, но всемерную оснащённость трудовой деятельности мощным и послушным, "доставляющим удовольствие" производственным аппаратом. Средства производства, отсюда, при социализме не только не оказываются "бесхозными", но напротив, впервые становятся объектом чувствительнейшей личностной, граждански-правовой заинтересованности самых широких слоёв трудящихся,– ведь теперь, в принципе, совершенствование общественно-производительного аппарата не "дивергирует" враждебно с личностным развитием работника, а включается в него как необходимый позитивный, благоприятствующий момент.

Массовое, всенародное "небезразличие" к участи средств производства, по-хорошему пристрастное, требовательное и нетерпимое отношение к огрехам в их использовании, стремление внести новизну,– вот в этой-то, возникающей вместе с социализмом могущественной, объективно-закономерной общественной силе марксистская наука и увидела базисный фактор, которому предстояло заменить, на хозяйственном фронте, капиталистическую дисциплину страха и корысти. Многие годы назад удалось, в определяющих чертах, нащупать и политико-правовой, надстроечный "рабочий орган" ("сжатое выражение") этой характерно-социалистической (вернее даже, характерно-коммунистической) сущностной эволюции общественно-экономического базиса: "массовую критику снизу", развёртывание "поголовной" критически-творческой – управленческой, если угодно,– инициативы.

Сдвиг в базисных структурах, когда хотят его вызвать, обязательно предполагает (как мы только что напомнили) некий прогрессивно-опережающий "рабочий орган" на уровне надстройки,– который, собственно, и пробивает русло назревшим улучшениям, переменам в производственных отношениях. С полнейшей несомненностью, было бы неоценимым, долгожданным вкладом в достаточно "накалённую" ныне проблематику  коммунистического строительства, если бы программа "критики снизу" оказалась, наконец, осознана как тот самый "чудодейственный" политический инструментарий, единственно посредством которого можно осуществить столь неотступно (десятилетия уже!) "висящий в воздухе" базисный перелом: "скачкообразное" качественное поднятие эффективности всего нашего общественно-производственного функционирования до степени, безусловно превосходящей современный высокоразвитый капитализм.

Сочетание вышеразобранных мер (возврат к марксистской методологии ценообразования, "экономическая легализация" картины падающих стоимостных объёмов выпуска при удовлетворении народнохозяйственных нужд в натуре, институционирование массовой критической инициативы) создало бы, бесспорно, положительный и надёжный "базисный фон" не только для преодоления уже скопившихся трудностей, но и для последующего существенного продвижения нашего общества вперёд.

                                          Кандидат
                                          философских наук
                                          Т.Хабарова
                                          5 декабря 1977г.

 

http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/ZaSSSR/vPravdu-5-12-77.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В редакцию газеты "ПРАВДА"
(Д.В.ВАЛОВОМУ).



Многоуважаемый тов. Валовой,

Мне хотелось бы несколько продолжить разговор, к каковому Вы неизменно в Ваших выступлениях возвращаетесь, но всегда – опять-таки неизменно!– вскользь: о "некоторых экономистах" (сформулируем шире, да и точнее,– некоторых   марксистах), кто считает определённые, поныне имеющие хождение у нас "экономические рычаги и показатели научно необоснованными или даже ошибочными"; "хотя многие из них в своё время были единственно правильными",– утверждаете Вы затем, попутно призвав "не заниматься критикой"(!) упомянутых "показателей и рычагов", пусть бы они кому-то и представлялись более чем сомнительными.[1]

Следует заметить,– прежде всего,– что в марксистском понимании критика и самокритика есть адекватная, надлежащая форма "борьбы нового со старым", обнаружения и разрешения непрестанно возникающих в общественной жизни (в том числе и при социализме) объективно-закономерных диалектических противоречий. Социалистическое общество не может "не заниматься критикой", ведь это означало бы искусственно, "своими руками" поставить экономическому и политическому развитию столь "эффективные" препоны, каких,– воистину,– и враг-то не всякий додумался бы нам нагромоздить.

С другой стороны,– избегать широкого, принципиального обсуждения   по существу дела, это вернейший признак вот именно   научно-необоснованных, бесплодных концепций и ориентировок, которые не чувствуют под ногами надёжной почвы ни логики, ни практического опыта, а потому им ничего не остаётся, кроме как попытаться организовать вокруг себя,– в подтверждение своей "правильности",– некую видимость, будто критических возражений против них вообще-де нет.

Спрошу Вас теперь,– от лица как раз тех "некоторых", кому принадлежат развёрнутые теоретико-критические доказательства   полнейшей несостоятельности защищаемых Вами хозяйственных регуляторов (доказательства же практические ежедневно приносит сама жизнь),– спрошу Вас: если Вы так убеждены в своей "научной правоте", если так всё "научно обосновано" в теориях, которые Вы разделяете и рекламируете, почему Вы столь (решусь вымолвить) патологически боитесь – уж не говорю, обнародовать доводы ваших оппонентов, но даже признать публично и честно, в мало-мальски вразумительной форме, что неистребимая – и мощная!– концептуальная "оппозиция" вышеназванным теориям есть объективно существующий факт?

В "Правду" я пишу по теоретико-экономическим вопросам не впервые, и – видит бог!– в чём не откажешь посылаемым мною вам материалам, так это в предельной, "истовой" научной добросовестности, с какой они составлены; она,– по чести,– намного превышает требования, которые вообще можно предъявить в этом отношении газетному письму, хотя бы и теоретическому. Моим убеждением является, однако, что подобная добросовестность автора обязывает к соответствующему поведению и редакцию печатного органа. В центральную газету,– по проблемам такого характера, как те, о которых у нас идёт сейчас речь,– пишут не от нечего делать. В данном случае обращение к прессе – это заявка на реализацию конституционно гарантированной гражданину свободы печати, т.е. политико-правовой акт, и коль скоро указанная "заявка" отвечает необходимым научным и журналистским нормам, она должна быть удовлетворена, вне зависимости от редакторских "хочу – не хочу". Спрашивается,- зачем нужна партии, государству и честным людям в нём такая "свобода", при которой одна сторона в достаточно серьёзной идейно-теоретической коллизии беспрепятственно, словообильно, а подчас и нудно, муссирует свои воззрения повсюду, где это только возможно, другая же годами,– смешно сказать,– не в силах добиться внятной публичной констатации даже самого факта своего существования.

Суммирую заново,– как смогу, короче,– смысл наличествующих проблемных разногласий, и будет вполне конструктивным шагом, если в "Правде" наскребут, наконец, нужную меру гражданской, партийной и публицистской порядочности, чтобы решиться на аргументацию отвечать также аргументами (но не туманными кивками в адрес зловредных и надоедливых "некоторых"). А если не справляетесь, то уж извините,– это не шуточное дело, наличие контрдоводов, с которыми не справляется доктрина, претендующая и впредь безоговорочно "формировать" хозяйственную политику в стране; тогда тем более никому не позволено держать общественность в неведении относительно реального положения вещей, изображать теорию, по существу   недееспособную  в критической дискуссии, в качестве некоего непогрешимого откровения.

Следующую ниже часть моего письма,– в свете всего сказанного,– я просила бы Вас изыскать возможность довести, всё-таки, до сведения читателей "Правды" если Вы, даже и не публикуя моих замечаний "в подлиннике" (я ведь прекрасно понимаю, что для единомышленников Ваших то была бы форменная погибель,– имея в виду уровень "научной обоснованности", вообще свойственный правосектантской "экономической" схоластике),– если Вы отважитесь хотя бы "от себя" по-честному предать гласности, что замечания такого рода   существуют,– нас, "некоторых", на сём этапе развития ситуации это, в целом, временно устроило бы.

*     *
*

Средоточие "хозяйственной реформы", в политэкономическом плане,– это была замена "трудового" (марксистского) принципа доходообразования в экономике, при котором единственным, суверенным доходообразующим фактором в общественном производстве признан живой труд,– замена его на принцип "фондовый", скопированный с капиталистических методов хозяйствования, где в создании дохода, по видимости, "наравне" с трудом (и даже преимущественно) участвуют материально-технические составляющие производительного процесса.

Можно ли привести какие-либо соображения, которые удостоверяли бы "научную обоснованность" фондовой прибыли при социализме?

Соображений таких   нет  и никогда – ни "в своё", ни в иное какое время –   не было; Вы, тов. Валовой, всё ещё о "научной обоснованности", а на самом-то деле тут давно пора о другом вопрос ставить: о политической ответственности  правых сектантов и фактических фракционеров в партии, на полтора десятилетия затормозивших, нагло-антимарксистскими "концепциями", развитие нашего народнохозяйственного (да и конституционно-демократического) организма именно как организма   социалистического.

Маркс,– как учёный-экономист,– потратил свою жизнь на всестороннее логико-теоретическое раскрытие того отправного факта новейшей экономической истории, что "доход от фондов" есть не какой-то самостоятельный, автономный путь формирования богатства, но всего лишь перераспределённый "доход от труда",– перераспределённый в пользу капиталовладельческой "элиты" через систему буржуазной собственности на средства производства, в чём и заключается   эксплуатация – материальное и общекультурное обкрадывание – рабочего класса буржуазией. Слава богу, на этом воздвигнута в марксизме теория правомерности и объективно-исторической необходимости пролетарской революции, позволяющей возникнуть такому общественному строю, где плоды производительной деятельности трудящихся используются только в их же интересах и исключено существование каких-либо "элит", которые манипулировали бы общественными условиями применения труда в целях его порабощения.

Механизмом, который при буржуазном присвоении средств производства обеспечивает вышеуказанное перераспределение и окончательное элитарно-эксплуататорское "структурирование" общественного продукта, является рынок капиталовложений с образующейся на нём "прибылью на капитал".

Следует подчеркнуть,– вообще,– что доходопорождающий фактор может "принести доход", лишь побывав в таком (фигурально выражаясь) месте, где осуществляется, прежде всего, собственное его полное восстановление, возобновление: лишь вернувшись с рынка собственного своего воспроизводства. Ведь если производственный агент, включившись в экономический процесс, сам себя там возобновить не в силах, тем более бессмысленно ждать от него каких-то "дополнительных" поступлений.

Со всей очевидностью,– далее,– если какой-либо класс (в высокоразвитом товаропроизводящем обществе) монополизировал владение определённым фактором производства и намерен на этой собственнической монополии строить свое "элитное" благосостояние,– для него буквально вопрос жизни и смерти, чтобы в экономике наличествовал    рынок  "самовозобновления" именно данного фактора, куда можно было бы фактор "запустить" и затем периодически извлекать его "с приварком".

Мы видим, таким образом, насколько фундаментальным, жизненно-значимым моментом является с точки зрения буржуазного общественно-экономического порядка учреждение и сохранение инвестиционного рынка, рынка монополизированных буржуазией средств производства. Свободный рынок инвестиций со специфичными для него схемами ценообразования – это попросту "другая формулировка" принципа капиталистической собственности: в его отсутствие капиталистически-элитарное присвоение "технически" невозможно реализовать. Создаваемое трудящимися богатство как бы "налипает" здесь на фонды и отводится к собственнику фондов – капиталисту, прежде чем им успевает разумно воспользоваться народ. Маскировка же творящегося грабежа осуществляется при помощи инфляционной спирали – тщательно поддерживаемого спекулятивного превышения суммы цен в народном хозяйстве над суммой стоимостей, вследствие чего наиболее качественные материальные и культурные блага "всплывают" на волнах дороговизны и делаются недоступны широким слоям трудового населения.

С самого возникновения научного социализма,– поэтому,– задача ниспровержения и структурного "перемалывания" капиталистического уклада, в её экономико-организационном аспекте, ставилась как нацеленность на "сокрушение" рынка средств производства, переход инвестиционного процесса под контроль государства и дальнейшее развёртывание его   независимо  от рыночно-коммерческих критериев, на строго-плановых началах.



Мы специально выделили бы здесь то существеннейшее обстоятельство, что на ранних стадиях развития как социалистической теории, так и практического социализма, обычно   отождествлялось  функционирование средств производства   плановое  (в едином комплексе и под государственным контролем) с функционированием   нерыночным  в широком политэкономическом смысле слова: т.е., с функционированием в долговременных интересах народа, а не ради конъюнктурных выгод "элиты" капиталовладельцев. (Отголоски этого первоначального понимания по сию пору дают себя знать в путаных антитезах "план – рынок"; тогда как на деле и план, и рынок, и "планируемый рынок", и "рыночно-коммерческий план" одинаково реальны как при социализме, так и при капитализме, и речь тут должна идти не об абстрактных "рынках" и "планах", а о конкретно-историческом противостоянии   социалистического  планирования, включая планирование товарно-денежных отношений, планированию капиталистическому,– ибо и в эксплуататорском хозяйстве, нынче уже не секрет, товарно-денежные отношения могут строиться в плановом порядке.)

Между тем, жизнь своим чередом подтвердила давнишнюю истину марксизма, что обобществление средств производства (государственная или даже формально-"общенародная" собственность на них) – это чрезвычайно непростая социоструктурная категория, и в зависимости от того, как, конкретно, будет организовано распоряжение обобществлённым достоянием, тип экономического целого может меняться в самом пространном диапазоне. Сделалась реальностью, в частности, и мощно централизованная   несоциалистическая  экономика.[2]

Суть дела здесь не в самом обобществлении (огосударствлении) как таковом и не в наличии централизованного планирования (которому сегодня тоже мало кто удивляется); основополагающее значение приобретает классово-прогрессивное, вот именно   научное  установление главного производящего (прибылеобразующего) фактора в общественно-экономическом процессе,– фактора, на котором "держится" экономика, а через экономику он "окрашивает" в соответствующие тона и политическую надстройку. Следующий шаг – это надо обеспечить, во-первых, чтобы сфера воспроизводства выделенного фактора была, как мы уже разобрали,   рынком  (поскольку   доход  с фактора иначе как на   рынке, нигде больше не возьмёшь). А во-вторых,– естественно,– она должна быть   главным, "критериальным" рынком народного хозяйства, "в режиме" которого работала бы вся стоимостная структура экономической машины.

Стало быть,– подытожим,– даже и современное высокообобществлённое, централизованно-плановое хозяйство вполне может оказаться не только социалистическим, но и типично-эксплуататорским; всё зависит от того, какой экономический фактор реально определился там в качестве фактора – производителя дохода, сфера воспроизводства какого именно фактора является "главным рынком" экономического организма и структурной сердцевиной наличествующих в обществе товарно-денежных отношений. В социалистической стране, где решили доход брать "с фондов" и "воскресили", достаточно подробно, расчётную схематику фондового рынка и фондовой прибыли,– там совершенно не требуется "официально" провозглашать возврат к капитализму, упразднять централизованную собственность, покушаться на единый народнохозяйственный план; ибо и при всём этом средства производства начали функционировать как капитал, а основной "фондодержатель" – государство – структурно "пополз", разлагаясь в "коллективного супермонополиста". Словеса же о "власти трудящихся", "непосредственно-общественном характере труда", "всестороннем развитии личности" и т.д. в этой ситуации,– с развёртыванием только что обрисованного классово-"попятного" процесса,– будут значить не больше, чем они значили бы в любой "традиционной" вотчине государственно-монополистического капитализма.

Марксистский экономико-философский анализ "научных оснований" хозяйственной реформы показывает, вышеизложенным образом, что всё это мероприятие представляло и представляет собою поныне, по своему "концептуальному содержанию", никакую не "научную", но в точнейшем смысле   антинаучную, классово-порочную "переквалификацию" доходопроизводящего экономического фактора. Соответственно,– как результат того, что в народном хозяйстве оказался глубоко подорван "приоритет труда", а постоянным фондам приписана объективно им не принадлежащая прибылеобразующая роль,– произошла тяжелейшая структурная "дефокусировка" общественно-экономического базиса, и последовавшая затем базисная эволюция уже не могла (и по сей день не может) характеризоваться как процесс "коммунистического строительства". С объективной точки зрения (вне зависимости, хотел этого кто-либо или нет), у нас благодаря "реформе" идёт не "построение коммунизма", а реставрация капиталистического устройства – в некоей "новейшей", причём весьма уродливой, его разновидности.

Снова повторю,– обращаясь в Вашем лице и ко всем прочим апологетам гнилого "реформаторства",– учёные и коммунисты (если уж вы себя таковыми мните) на столь серьёзное и столь разветвлённо, "дотошно" аргументированное критическое противостояние отвечают   научными доводами  в открытой, честной полемике; "отвечать" на   такую  критику замалчиванием и иными актами дискриминации значит, попросту, прекрасно отдавать себе отчёт в политически-вредительском характере критикуемых "воззрений",– в том, что действительно   научное, классово-принципиальное их обсуждение немедля вылилось бы в политическое разоблачение. С этих позиций,– несомненно,– только и будет в дальнейшем оценена партией вся эпопея с так называемой "научной обоснованностью" дезорганизаторских "рычагов", обязанных реформе своим многолетним разрушительным хозяйничаньем в нашей экономике.



А что же надо предпринять, коль скоро необходимо переломить разрастание пагубных тенденций и вернуться на путь подлинно-социалистического  развития?

Со всей ясностью,– надо перестроить хозяйственный механизм таким образом, чтобы живой труд   опять (как это, в принципе, некогда у нас уже было и как должно быть по Марксу) занял подобающее ему место "главного производителя" национального богатства. Сфера воспроизводства живого труда, или рынок потребительских товаров,– другими словами,– должна вновь сделаться "главным рынком" общественно-экономической целостности, т.е. рынком, где непосредственно вершится прибылеобразование, складывается и изымается "прибыль", доход. В инвестиционном же процессе (в промышленности как таковой, на отдельных предприятиях) "прибыль" может формироваться лишь в некоторых минимальных размерах, обусловленных чисто-прагматическими соображениями. Существеннейшая часть прибавочного продукта,– при такой постановке дела,– будет заключена в ценах на предметы потребления (поскольку лишь они реально фигурируют на рынке воспроизводства рабочей силы); подобная схематика ценообразования получила в прошлом название – не особенно удачное – налога с оборота. Цены же на средства производства окажутся, в основном, от прибавочного продукта "освобождены"; раньше это называлось – уж совсем несуразно – "перекос цен на средства производства от стоимости вниз"; несуразно потому, что в действительности никакого "перекоса" тут нет,– налицо единственно-нормальная  при социализме ценообразовательная политика в инвестиционном секторе народного хозяйства.

Систематическое понижение "затратной оценки" (стоимости воспроизводства) доходообразующего фактора выступит,– как тому и следует быть,– общеэкономическим критерием эффективности; практически это расшифровывается как регулярное снижение розничных цен на основные товары народного потребления,– поскольку стоимость воспроизводства рабочей силы в них, собственно, и воплощена. "Скошенные" цены на средства производства служат прямым   экономическим инструментом  таких снижений, поскольку "перекос" вызывает массовое удешевление новой техники и, следовательно, столь же массовое сокращение   материальных затрат  по народному хозяйству,– которые по мере роста фондовооружённости образуют всё более значительную долю в себестоимости продукции.

Слабо проработанным пунктом в "дореформенной" организации хозяйствования,– а к ней неизбежно придётся возвращаться, коль скоро нам суждено остаться, всё-таки,   социалистическим  государством,– слабо проработанным пунктом там был, пожалуй, вопрос о локальных критериях эффективности. Впрочем, и здесь общее направление поисков довольно хорошо просматривается: надо как-то связать стоимостной объём производства у изготовителя продукции с эксплуатационным эффектом у потребителя и держать под контролем этот показатель "плотности выпуска по полезному эффекту", не давая предприятиям-изготовителям "наводнять" экономику стоимостями, относительная "полезностная плотность" которых падает или слишком долго топчется на одном уровне. Следовало бы при этом полностью "легализовать" такую хозяйственную ситуацию, когда у предприятия-изготовителя выпуск в денежном измерении   уменьшается  как раз за счёт его "полезностного уплотнения": при применении прогрессивных, экономичных инженерно-технических решений, сокращении материалоёмкости и т.д.

Следует указать также,– в плане активизации привлечения трудящихся к непосредственному управлению производством,– что социалистическое соревнование представляет собою структурно весьма ограниченный приём высвобождения производительно-творческой энергии людей; гораздо более зрелой формой "управленчески-творческого соучастия" является массовая критика снизу. Соответственно,– всесторонняя институционализация этой давнишней и в высшей степени обещающей идеи революционного марксизма сыграла бы, бесспорно, примечательную роль в деле дальнейшего стимулирования сознательного, заинтересованно-творческого отношения каждого к труду и к своим гражданским обязанностям, оздоровления общего стиля руководства, в деле создания условий для исторического перехода к коммунистическому общественному самоуправлению и к коммунистическому типу хозяйственного процесса, в котором   все поголовно  реализуют свою творческую способность (а не "рабочую силу", как это имеет место у подавляющего большинства сегодня).



Вышепроделанные рассмотрения позволяют убедиться, насколько в стороне от объективно-логической "магистрали" развития коммунистического способа производства в СССР лежит недавно опубликованный проект относительно широкого внедрения в хозяйственную практику показателя "чистой продукции". Соответствующие партийно-государственные документы,– "исторические", как Вы их аттестуете,– опять, по укоренившейся у нас вредоносной "традиции", принимались без малейшего учёта критических настроений среди "непривилегированных" граждан страны; последовательно-марксистским взглядам в экономической науке опять не предоставили никакой,– по существу,– возможности обнародования и свободного общественного обсуждения; опять оказался возведён в некое идеологическое "табу" вопрос о   фондовой прибыли  как о главной червоточине, подлинной язве, изнутри разъедающей нашу экономическую и политическую систему. Между тем, вся задача освежающих сдвигов на планово-экономическом фронте только в этом нынче и заключается, чтобы – покончив с "фондовыми" экспериментами и заблуждениями – восстановить функционирование народного хозяйства на базе марксистского   трудового  принципа консолидации и распределения дохода от общественно-производственной деятельности.

Авторы же постановлений касательно "чистой продукции" предлагают нам не радикальное,   политически-оздоровляющее решение проблемы, но попросту ещё один вариант фондового прибылеобразования,– тогда как загвоздка, повторяем, не в нахождении "лучших" вариантов формирования фондовой прибыли, а в том, что самый этот   принцип  "прибыли к фондам" ненаучен и   классово-неприемлем  в условиях социализма. Следует выразить твёрдое убеждение, что страна тем скорее справится с наслоившимися хозяйственными (и не только хозяйственными) трудностями, чем скорей и решительней "фондовая" идеология будет определена в соответствии со своей истинной классовой и "научной" природой – не как адекватная экономическая формулировка генеральной линии партии на текущем этапе коммунистического революционного процесса, но лишь временное и деструктивное уклонение от неё.

                                             Кандидат
                                             философских наук
                                             Т.Хабарова
                                             Москва, сентябрь 1979 г.

_____________________________________________

[1] Д.Валовой. Материализация эффективности. "Правда" от 3 сентября 1979г., стр.2.
[2] Огосударствление собственности,– бойко рассуждают у нас порой, совершенно не учитывая, что рассуждения-то эти и к нам самим прекрасно применимы,– огосударствление собственности "вовсе не однозначно утверждению социалистической собственности и социалистических производственных отношений. В нашу эпоху государственной собственностью мало кого удивишь. Она растёт во всех странах мира, но имеет, разумеется, различный классовый характер". (Ф.Бурлацкий. Против магии слов. "Литературная газета" от 23 мая 1979г., стр. 14.)


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/eko/Valovomu.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В редакцию газеты "ПРАВДА" –
 – тов. А. ЧЕКАЛИНУ.



Уважаемый тов. А.Чекалин!

Меня неприятно и больно поразила Ваша статья, хотя,– скажу, несколько забегая вперёд,– с основным её содержанием я практически целиком согласна и поддерживаю Ваше выступление. Но дело вот в чём: а "Правда" сама тут уж вовсе без греха?

Причина многолетней мизерной отдачи и политэкономии нашей, да и других общественных наук, хотя бы той же философии, которая схоластизировалась настолько, что о ней как о концептуальной основе практической политики партии широкая аудитория (и сама партия, наверное) давно и намертво забыла,– причина здесь в распространении далеко не бескорыстного внутринаучного и околонаучного приспособленчества, когда разработка научных теорий из "дела чести" и служения истине превращается для определённых групп учёных в средство "элитного" жизненного благоустройства. Искусственно, путём жесточайшего подавления сколь-либо серьёзного и "опасного" разномыслия создаются дутые "научные" репутации, улавливаются и услужливо "онаучиваются" пожелания, пристрастия, а то и вовсе фантазии высокопоставленных руководителей, на волне их благоволения захватываются крупные административные посты в науке, приобретаются престижные звания. Полугласная магическая аура "советника ЦК" делает из оборотистого, извините, махинатора с нулевым собственно-научным багажом недосягаемое "научное" светило.

И вот уже, глядишь,– разработка конкретно-практической партийной стратегии в той или иной сфере на текущем этапе – всё это опять оказалось, по существу сдано на откуп даже не "узкому кругу" руководителей, это бы ещё полбеды, но непроницаемой и некритикуемой, нередко анонимной и ни за что не отвечающей группке интеллектуально бесплодных "оракулов", главное "дарование" которых заключается в непревзойдённом умении держать нос по ветру и "своевременно" избавляться, при этом не стесняясь в средствах, от подлинно ищущих и подлинно думающих, гражданственно настроенных оппонентов.

Статус "советника верхов",– мне давно хотелось об этом поднять разговор,– у нас излишне щедро вознаграждается, в числе прочего, и такой малопонятной, иррациональной со всех точек зрения "привилегией", как абсолютная некритикуемость. Если бы только "золотым дождём" материальных благ! В конце концов, и вполне толковый специалист может быть неравнодушен к деньгам, почестям, вольным зарубежным поездкам. Но некритикуемость – приманка особой пробы. B сущности, это уже способ не просто получить щедрое вознаграждение за успешную, ценную для правительства научную деятельность, но – способ создать видимость, ореол "ценной и успешной научной деятельности" на пустом, как говорится, месте, где зачастую никаких реальных предпосылок для этого нет. Своего рода способ "гарантированно" утвердиться в амплуа "крупнейшего учёного", будучи подчас всего лишь конъюнктурствующим манипулятором и стяжателем "от науки". Вот и давайте взглянем, наконец, трезвыми глазами на то, какого сорта публику неодолимо притягивает этот "магнит",– и мало сказать притягивает, но фактически безраздельно вручает ей "тайные рычаги" принятия ответственнейших решений, от которых нередко зависит жизненное благополучие десятков миллионов людей. Не буду уж произносить тут "обидных" слов, но каждый из нас, "рядовых" учёных-        -обществоведов, без долгих размышлений, с ходу назовёт до дюжины фамилий академиков и членкорров, чьё "научное" реноме зиждется не на выдающихся теоретических способностях, а на "способности",– единственно,– ловить политическую конъюнктуру и окружать своё персональное мнение атмосферой недискутируемости и неприкосновенности.

Среди западных государственных деятелей любой вам точно укажет фамилию учёного, чьими экономическими или политическими теориями он в данный момент руководствуется, никому и в голову-то не придёт этого скрывать. И нам также нужно решительнейшим образом отказаться от репрессивной и глубоко "тормозной" по своей внутренней сути формулы: "партия выработала такую-то концепцию". Ведь всем понятно, что "партия" как таковая концепций не вырабатывает, она берёт на вооружение идеи, теории, разработанные какими-то конкретными, совершенно определёнными людьми. Так зачем же, собственно, "натягивать" авторитет и престиж партии на личный авторитет того или иного теоретика, зачем их отождествлять? Разделить, обособить их было бы куда разумней, солидней и конструктивней.

Автор далеко идущих зкономико-политических рекомендаций должен быть всем известен и хорошо "виден". Поистине, трудно даже перечислить все преимущества, которые мы приобретём в результате вот такой "нормализации" положения вещей с разработкой теоретических основ партийного политико-стратегического курса. Сразу будет покончено с "обезличкой" и безответственностью в столь важной области всей нашей общественной жизни. Впредь навсегда окажутся исключены позорные ситуации, когда кучка самонадеянных и беспринципных невежд, выдавая свои домыслы за плоды коллективного вдохновения партии, втравляет страну в безмозглые, заведомо тупиковые "реформы", в графоманское "законотворчество" или во внешнеполитические авантюры типа Афганистана. Предлагаемые экономико-политические решения сами собою станут доступны критике, широкому общественному обсуждению: ведь одно дело – критиковать "партию", которая "выработала концепцию", и совсем другое – критиковать конкретного Иванова или Петрова, который отважился претендовать на роль концептуального "архитектора" современной партийной платформы.

С другой стороны, развёртывающаяся дискуссия в своей "рабочей" стадии не будет всуе, что называется, затрагивать партию и её руководство: тут автор намечающейся концепции пусть пока "отдувается" сам. Вот когда он отобьёт все "атаки", Генеральный секретарь (допустим) может спокойно, открыто и с достоинством объявить, что отныне опирается на предложения теоретика, сильнее которого,– как все убедились,– никого нет на сей день в стране. Ей-богу, это не в пример дальновидней, нежели заранее, "авансом" покрывать авторитетом Генерального секретаря разные скороспелые "теоретические" изделия,– которые, если их лишить этого "высочайшего" прикрытия, потерпели бы фиаско в первом же серьёзном полемическом "сражении". Следует учесть и то существеннейшее обстоятельство, что подобный порядок прочно преградит "путь наверх" заведомой посредственности и пронырливой бездарности: принародно взять на себя всю полноту возможной ответственности за обоснование государственно-значимого проблемного решения – это явно нечто иное, чем нашёптывать за кулисами, будучи надёжно застрахованным от критического "обстрела" и уверенным в безнаказанности в случае провала. "Советнички", ощутимо дискредитировавшие себя на какой-то негодной затее,– как это убедительно показал недавно А.Салуцкий на примере Т.Заславской и А.Аганбегяна,– не превозносили бы с важным видом всё новые и новые сомнительные прожекты. В статусе "эксперта Кремля" фигурировал бы настоящий учёный, смелый и "грозный" для соперников в честном бою полемист, а не успешно сделавший матримониальную "карьеру" зять высокопоставленной персоны (ведь и такое, увы, бывает).

Словом, надо в этом вопросе отбросить все ложные колебания: как это мы будем говорить, что не "партия" сотворила на очередном съезде или пленуме очередную "великую" и "всемирноисторическую" философему, но что мы положились на исследования такого-то и такого-то учёного? Да очень просто и логично всё это будет. Хотелось бы сказать партийному руководству: вы ведь и сейчас делаете то же самое. Только, принимая на себя научное авторство от имени "партии", заранее выводите теорию, на которой остановились, из-под всякой критической коррекции, выдаёте развращающее априорное "отпущение грехов" её   действительному  создателю, отождествляете, неизвестно зачем, престиж всего союза коммунистов с "престижем" частного лица, которое вполне ещё может оказаться научным банкротом. А потом получается, что вы, вместо того чтобы по-серьёзному, по-деловому разобраться в обнаружившихся ошибках и быстро их поправить,– вы вынуждены покрывать этих банкротов (ведь "партия" не ошибается!) и всю их путаницу взваливать также на себя. Кому же это,– позвольте спросить,– нужно? Партии? Народу? Кончать с этим надо, с этой закулисной "концептуальной" диктатурой людей, которым никто в стране не доверял той огромной фактической власти, какая сосредоточивается, в последнем итоге, у них в руках. И никто бы им никогда ничего не доверил, если бы они свой путь к этой власти попытались пройти "на глазах у всех", нормальным   демократическим, вот именно, способом. А не теми потаёнными закулисными извивами, как это практически делается сегодня.



В заключение хочу немного задержаться на том, с чего начиналось моё письмо,– на весьма и весьма прискорбной роли прессы, в том числе и "Правды", в неуклонно продолжающейся и по сей день "канонизации святых" там, где место должна иметь   только  совершенно свободная и беспрепятственная, без всякой табели о рангах, идейно-теоретическая дискуссии.

Вы, тов. Чекалин, напомнили о былых славословиях многих и многих научных работников в честь "нормативной чистой продукции". Не отрицая заслуги В.Селюнина в "разоблачении" этого показателя, хотела бы заметить, что непригодность и неконструктивность для социалистического хозяйствования критерия "чистой продукции", причём в любых его вариантах, неопровержимо открывается грамотному марксистскому анализу и сугубо теоретически, до всякой практической проверки. Сумма заработной платы и "фондовой" прибыли, как ею ни верти, имеет какой-то смысл лишь в условиях рыночной конкуренции всех основных производственных факторов, включая и живой труд. При общественной же собственности на средства производства это величина всецело манипулятивная, и возлагаемые на неё надежды беспочвенны. Об этом я и писала в работе Способы "очистки" действующих планово-оценочных показателей, отосланной мною в "Правду" в мае 1979г., ещё до принятия в том же году известных июльских постановлений. Газета ту мою разработку игнорировала, а ведь в конечном счёте правота оказалась целиком на моей стороне. Кстати, обращалась я и непосредственно к Д.Валовому (письмо, датированное сентябрём 1979г.); но Д.Валовой в то время пел громогласные дифирамбы "нормативной чистой" и моё обращение также игнорировал (справедливости ради упомяну, что вместо него со мной беседовал в ноябре 1979г. С.Г.Родин).

А теперь прикинем, насколько более здраво, эффективно и плодотворно протекал бы у нас весь научно-экономический процесс, если бы было взято за незыблемое правило: в непременном порядке предавать гласности, в ходе подготовки и принятия крупномасштабных народнохозяйственных решений, также и резко критическую, отрицательную точку зрения, "отрицательно предупреждающий" прогноз,– как бы "неуместно" и "одиноко" он в тот момент ни выглядел. Прежде всего, очень скоро стало бы досконально ясно, "кто есть кто" в науке. Поумерили бы свой пыл присяжные панегиристы, которые нынче столь наловчились свою научную близорукость и непредусмотрительность изображать задним числом как некое коллективное затмение: что поделаешь, мол, все ошиблись, никто не мог предугадать. А ведь в действительности-то его, этого коллективного затмения, не было. Не было и в случае с НЧП, и во множестве подобных же коллизий. Было совсем другое: что люди, не обладающие достаточной широтой мышления, оголённо силовыми "методами" принижали до себя общий реальный уровень советской науки, противясь своевременной огласке мнения своих оппонентов. Ведь, перефразируя популярный ныне афоризм,– без меня и без тех, кто думал аналогично, но так же не получил возможности высказаться, без нас наука "не полна". А с нами – с нами, выходит, наука-то наша прекрасно знала, знала с самого начала, что упования, к примеру, на ту же "нормативную чистую" ни к чему толковому не приведут. Как бы, тов. Чекалин, постараться вот эту "зрячую часть" нашей обществоведческой мысли не загонять по-дурацки в подполье, но извлечь из неё всю ту огромную пользу, которую она может, должна и предназначена приносить народу, государству, социалистическому строительству в Советской стране?

Продемонстрирую ещё один пример,– один, подчеркну, из печально протяжённого ряда совершенно таких же, ничем от него не отличающихся.

B 1984г. я выступила против теоретических построений находившегося тогда в зените своей, как говорится, славы Р.Косолапова, и в связи с его появившейся в "Правде" статьёй[1] представила в вашу газету полемический материал Вывести трактовку вопроса о противоречиях при социализме на правильный, практически плодотворный путь (ноябрь 1984г.) Так же, как и редакции "Правды", мне,– простите за откровенность,– никем не было гарантировано, что К.У.Черненко через несколько месяцев умрёт. Газета "в ужасе" промолчала в ответ на мою работу. Между тем, там можно прочитать, хотя бы, следующее (посмотрите в архиве,– а вдруг ещё не успели уничтожить?):

     "… польский кризис   структурно  остался не разрешён, он просто временно "задавлен", загнан внутрь посредством оружия; а это значит, что конфликт может,– тоже своеобразно "усовершенствовавшись" и "поднабравшись сил",– с удвоенной остротой вспыхнуть в каком-либо другом государстве социалистического лагеря, ибо мир социализма имманентно, объективно   един,  и независимо от внешних, "видимых" отношений между его членами, происходящее с одним из них тут же "неисповедимыми путями" отражается на всех прочих."

     "... подход с позиций закона соответствия (как основного, детерминантного противоречия коммунистической общественно-экономической формации, включая и её первую фазу) позволяет охватить одним взглядом развитие всей совокупности социалистических государств, уловить несомненную внутреннюю взаимосвязь и последовательность упорно возобновляющихся кризисных явлений ..., предугадать возможное дальнейшее распространение этого нежелательного процесса и облик, какой он примет, установить его долговременные,   сущностно-структурные  причины, а отсюда и рекомендовать достаточно конкретные политические и экономические меры по преодолению затяжного, всеми отчётливо ощущаемого "торможения" и открытию для мирового социализма новых, "освежающих" исторических перспектив."

     "… к настоящему времени имеются все данные констатировать, что в "тормозную" стадию прочно вошёл, как таковой, весь специфически-социалистический комплекс отношений "фабричного" равенства между участниками общественного производства, что "фабрично"-эгалитарная форма присвоения предпосылок производства практически утратила роль двигателя производительных сил, нуждается в очередной обширнейшей   демократизации  ("деэлитаризации"), в решительном новом "сближении" средств производства и рядового производителя, что должны получить всестороннее институциональное выражение и закрепление новые, глубинные слои массовой творчески-трудовой и гражданской инициативы. Т.е., сегодня требует разрешающего благотворного "замыкания" гигантский социодиалектический мегацикл, объемлющий всю низшую фазу коммунизма: потенциал господствующей здесь модификации отношений собственности на средства производства по существу   исчерпан,  и их необходимо реконструировать, "приподнять" таким образом, чтобы перед главным элементом социалистических производительных сил – строителем бесклассового будущего – по всем направлениям его созидательной деятельности оказался институционно "прорисован" новый и вполне конкретный, "осязаемый" стратегический простор."

     "… нам надлежало бы, не откладывая в дальний ящик, взять на себя инициативу той самой   деэлитаризации зрелых  (вот именно!) социалистических производственно-отношенческих структур, стратегическое запаздывание которой столь удручающе и болезненно "выломилось" на политическую авансцену в Польской Народной Республике, да и вообще составляет на современной ступени всемирноисторического восхождения от капитализма к коммунизму существеннейший камень преткновения в развёртывании этого обновительного процесса.

     Следует отвергнуть легко предвидимые догматически-лицемерные протесты по поводу невозможности-де приложения к "развитому социализму" такой терминологии, как "элитаризация", "необходимость демократизации" и т.п. ... Чем более "зрел" социализм, тем более   устарела  в нём присущая ему формально-эгалитарная структура отношений присвоения, и тем больше оснований для мудрого и дальновидного руководства размышлять не о каких-то, якобы простирающихся впереди, "длительных этапах" безмятежного "совершенствования", а о принятии мер, чтобы окостеневающий базис не вызвал в общественном развитии "пробуксовку", которая заставила бы говорить об обширном и тяжёлом граждански-политическом конфликте."[2]

И далее шла полемика не с кем иным, как с В.А.Медведевым, уверявшим в ту пору,– среди прочего,– якобы в нашем обществе "нет социальных групп, которые были бы кровно заинтересованы в сохранении старого, ибо с ним связано само их существование".[3]

Прошу простить мне излишне обильное цитирование, но,– на мой взгляд,– приведённые фрагменты достаточно рельефно показывают, каков был именно   реальный  (а не искусственно и репрессивно заниженный) уровень осмысления советской философской, в данной случае, наукой тех проблем, которые "во весь рост" громоздились перед нашей страной к концу первой половины 80-х годов (да и сейчас, собственно, никуда не делись). А заодно прекрасно можно видеть и то, как с ним – с этим реальным исследовательским уровнем – поступали (и поступают ещё и сегодня, ибо в этом плане абсолютно ничего к лучшему не изменилось).

Вот нынче тот же В.А.Медведев объясняет своё тогдашнее – жёстко и категорично апологетическое – отношение к концепции "развитого социализма", подлежащего, мол, лишь деликатному "совершенствованию", но никак не революционному обновлению: мы,– говорит он,– все "оказались втянутыми в обсуждение этого противоречащего жизни тезиса", в котором, по его же словам, выразились "отход от методологии ленинизма" и "отвлечение внимания широкой общественности от решения назревших проблем". Завершается всё это многонамекающим элегическим вздохом: "Это был непростой этап для обществоведения ..."[4]

Для кого же, если поконкретней,– уместно было бы поинтересоваться здесь у В.А.Медведева,– злополучный тот "этап" обернулся столь "непростым"? Для вас? Что же,– вы без работы сидели, подобно мне, или не печатались ваши труды, не предоставлялись вам авторитетнейшие трибуны для проповеди "противоречащих жизни" измышлений? Нет, "кривая" вашего продвижения по службе уверенно и методично ползла вверх, и именно вот в это – в делание своей карьеры – вы и были "втянуты", наряду ещё с целой армией приспособленцев от "марксизма", и ради этого готовы были навязать науке, партии, стране "обсуждение" какой угодно белиберды, лишь бы она позволяла с должной неукоснительностью пересаживаться из одного руководящего кресла в другое, ещё более "аппетитное". Неужели вы не видели, что "концепция" "развитого социалистического общества" ни одного больного вопроса не помогает разрешить, не даёт правильной ориентации на перспективу, что она буквально "погубила" руководство совсем неплохо начинавшего Э.Герека в Польше и у нас не служит ничему разумному, кроме как мешает трезво "опознать" вплотную подступивший народнохозяйственный и социально-политический кризис? Рядовой кандидат наук видел, а вы так-таки в упор "не замечали", что концы с концами не вяжутся? Или видели, но боялись сказать, дабы опять же карьере своей драгоценной не повредить?

Самое прискорбное во всём этом, что ведь и вновь узурпировал тов. Медведев, "забронировал" за собой на неопределённый срок монопольное право на разработку для партии следующей по счёту – "современной" – "концепции социализма". 3а собой и за такими же "посвящёнными" (причём, "в лицах" приблизительно теми же самыми), на кого можно положиться, что при любом повороте событий в дальнейшем они не подведут – твёрдо, не моргнув глазом, скажут, в случае чего: "мы были втянуты". А кто по натуре и по убеждениям своим не был и не мог быть "втянут" в приспособленческое манипуляторство общественным, государственным интересом, руководствовался лишь научной истиной и верностью своему гражданскому долгу,– тому нет места в науке, нег места в аудиториях, где проходят все эти "обсуждения" (столь фатально, будто бы, "втягивающие" несчастных своих "жертв"), нет места и на страницах нашей печати, даже в эпоху нынешней "гласности", которая при более тесном знакомстве с нею оказывается такой же "одноколейной", как и во времена, когда у нас усердно "совершенствовался" "развитой социализм".

B ту же "Правду" я, например,– как учёный,– пишу где-то с начала 70-х годов, из этой переписки на сей день образовалось внушительное "собрание сочинений"; причём, по многим проблемным постановкам жизнь за это время уже вынесла свой приговор,– независимо от того, нравился он или не нравился, хотелось или не хотелось его выслушивать и принимать к сведению и к исполнению. И во всех без исключения случаях, "приговор" этот в отношении моих разработок   объективно  был тем же, что и в историях с "чистой продукцией",  с "совершенствованием развитого социализма" или, хотя бы, с "новой наукой прогностикой",– возле мнимого "возникновения" которой двадцать лет жировала целая компания процветающих компиляторов и которая на середину 80-х годов "прогнозировала" всё, что угодно, только не предкризисную "яму", откуда теперь с таким трудом приходится выбираться. (О каковой "яме" учёные-марксисты,– кстати,– без всяких "новых наук" и со всей настоятельностью предупреждали за добрый десяток лет.)

И вот, несмотря на столь впечатляющие, казалось бы, результаты поверки на практике выдвигавшихся мною доводов, предложений, предостережений,– ни малейшего отзвука, ни единой строчки из моих материалов на страницах газеты в продолжение почти двух десятилетий! Да какой, простите "культ личности" доводил до подобной извращённой "виртуозности" технику дискриминации, "истирания в порошок" неугодных ему исследователей? Что же,– я не человек, что ли, на меня Конституция не распространяется, статьи о свободе слова и печати? Что это за "свобода" печати, при которой честный, мыслящий, политически неравнодушный гражданин, преданный идеалам социализма и коммунизма, по существу всю свою жизнь этой самой печатью воспользоваться для обнародования своей точки зрения не может? Тем более, если речь об учёном идёт?

Вы говорите, тов. Чекалин, о безотлагательной нужде в "хорошей теории", о досадной необходимости принимать решения, не дожидаясь, пока обществоведение преодолеет свой "внутренний" кризис; спрашиваете,– что же делать? Отвечу: по-честному, по-порядочному   предать гласности  всё то, что хотя бы и в вашей редакции томится по сию пору в архивных "завалах",– к тому же, непрерывно и варварски, день ото дня, пополняемых. С нами со всеми – с авторами не только назойливо навязываемых публике, но и дискриминируемых работ,– если со всеми нами, то "кризиса" в нашем обществоведении   нет . Он у Аганбегянов, кризис. А с теми, по чьим трудам Аганбегяны, Федосеевы и прочие год за годом возят паровым катком своего "научного авторитета",– со всеми нами, клянусь, кризиса нет, он создан искусственно. Если с таким – можно было бы сказать, не преувеличивая,– изуверством десятилетиями выстригать в науке всё самое смелое, ищущее, граждански неподкупное, как это делал Федосеев, в бытность свою главой нашего академического обществоведения, то, безусловно, на оставшейся от "стрижки" территории образуется кризис и более того, маразм (как он в действительности и образовался). Но ведь рукописи, что давно уже замечено, не горят, и всё "отстриженное" живо, поскольку объективный смысл его явления на свет, по счастью, от Федосеевых не зависит и им, в конечном итоге, не подвластен.

Так что незачем ждать, покуда кто-то преодолеет кризис, который он сам себе организовал своей заносчивостью, самомнением и узколобой нетерпимостью. Надо только шире взглянуть на вещи, не слушая федосеевских и иных заклинаний, якобы наука кончается там, где их сиятельства изволили провести проскрипционную черту. Настоящая марксистская наука у нас сегодня практически вся – как раз   за  этой чертой, а не внутри неё. Не теорий "хороших" нам не хватает, а здравой, честной и непредвзятой мерки, позволяющей отделить "хорошие" теории – т.е. такие, которые не боятся сопоставления с реальной жизнью,– от тех, что подобного сопоставления явно и безнадёжно не выдерживают. Если теория предупреждает, что вот из этого неизбежно получится вот то-то, и на деле именно так и получается,– это и есть "хорошая" теория. А если теория сулит одно, на деле же выходит нечто прямо противоположное,– нужно перестать за эту теорию цепляться. Давайте применим этот единственно цивилизованный критерий, и мы убедимся,– кажущийся "дефицит" на идейно-теоретическом поприще, как и повсюду, существует только потому, что он кому-то выгоден, что кто-то чувствует себя в этих условиях "хозяином положения". И не пора ли к "дефицитчикам", фактически обкрадывающим страну по части её интеллектуального потенциала, подходить с тех же позиций, как и ко всякому, кто в любой другой сфере препятствует народу нормально распорядиться достоянием, которым он располагает, которое ему по праву принадлежит?

                                                  Кандидат
                                                  философских наук
                                                  Т.Хабарова
                                                  3 апреля 1989г.

_____________________________________________

[1] См. Р.Косолапов. Социализм и противоречия. "Правда" от 20 июля 1984г., стр.2–3.
[2] Т.Хабарова. Вывести трактовку вопроса о противоречиях при социализме на правильный, практически плодотворный путь /рукопись/. Москва ноябрь 1984г., стр.25–26, 28.
[3] В.А.Медведев. Ключевая проблема диалектики развитого социализма. "Вопросы философии", 1984, №8, стр. 9.
[4] См. Современная концепция социализма. Международная научная конференция. "Правда" от 5 октября 1988г., стр. 4.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/1989/chekalin.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
Способы "очистки"
действующих
планово-оценочных показателей:
краткий базисный анализ.



Сегодняшняя полемика вокруг проблем усовершенствования и уточнения  совокупности главных планово-оценочных показателей функционирования нашего общественного производства сосредоточилась, покуда,– насколько можно судить,– на вопросе об "очистке" объёма реализованной продукции до показателя "чистой продукции",– или до какого-либо ещё более "чистого" критерия, который в ещё большей мере сопрягал бы оценку непосредственных результатов хозяйствования с марксистской политэкономической аксиомой относительно создания новой стоимости единственно лишь живым трудом.

Существенным недостатком развернувшихся обсуждений, однако,– недостатком, который предельно отрицательно сказывается на их практически-рекомендательном "выходе",– является то, что анализ неизменно "вязнет" (хотя зачастую и под аккомпанемент "глобальной" терминологии) на некоем хозяйственно-эмпирическом уровне и никак не достигает глубины (или высоты) истинно структурной, политэкономической,– в марксистском смысле слова,– концепции.

Марксистская экономическая наука есть,– как известно,– наука об "общественных отношениях людей по производству"[1], о производственных (базисных) отношениях, которые в конечном счёте и составляют "устройство" общества, его сущностную, подлинно-материальную  структуру. Суммирующая объективно-историческая закономерность поступательного движения и развития любого социопроизводственного организма – это динамика его базисные отношений, и точно так же, как вообще ни в одной области познания невозможны мало-мальски путные и надёжные практические предложения, если они не опираются на сущностные законы познаваемого предмета,– точно так же беспочвенны, лженаучны проекты крупных экономических решений, не основанные на вскрытии и прослеживании закономерностей "сущностной субстанции" экономики – её материальной,   базисной  действительности.



Методология планирования, ценообразования и непосредственного, текущего хозяйствования, "решительная перестройка" которой столь неотложно стоит теперь на повестке дня, возникла в результате пресловутой "экономической реформы"; банкротство всей этой затеи есть ныне очевидность, по существу уже не оспариваемая и самими её инициаторами. Стало быть, как и от чего "очищать" разболтавшие народное хозяйство показатели,– этот разговор неизбежно     должен начинаться с выявления   базисной  дезориентации, которую провалившееся "реформаторство" внесло в наше общественно-экономическое в общественно-политическое развитие.

Содержание "хозяйственной реформы",– если смотреть с точки зрения определяющего базисного отношения, собственности на средства производства,– заключалось в том, что в социалистическую экономику оказался насильственно, натужно "имплантирован" типично капиталистический принцип построения цены, при котором предполагается, будто в создании новой стоимости средства производства принимают участие "наравне" с трудом (и даже до известной степени "независимо" от него), а постольку-де класс капиталистов является не менее (если не более) "продуктивным" и "необходимым" компонентом национального экономического целого, нежели фактические производители – трудящиеся.

Между тем, едва ли не весь революционизирующий смысл Марксовой экономико-философской теории составило именно открытие и доказательство, что вещные производственные фонды не обладают никакими "независимыми" доходообразующими потенциями, что "фондовое" ("факторное") доходообразование – это отнюдь не способ извлечения некоего дополнительного, "параллельного" богатства, плюс к богатству, создаваемому рабочим классом, но исключительно лишь инструмент перераспределения плодов общественного живого труда к выгоде собственников капитала,– иначе говоря, инструмент обкрадывания трудящихся, движущей пружиной которого служит заложенная в буржуазном экономическом базисе возможность (а практически неизбежность) присвоения и использования общественных условий трудового процесса в партикулярных, грубо-корыстных интересах.

Средства производства, освобождённые от капиталистической оболочки,– будучи взяты в общественную собственность, в своём, так сказать, "естественном состоянии",– действуют, по Марксу, "в крупном масштабе даром, подобно силам природы", участвуют лишь в образовании потребительной стоимости, не участвуя в образовании стоимости меновой[2] (если не считать, разумеется, амортизации). Следует здесь всячески подчеркнуть,– "бесплатное", "подобное силам природы" действие обобществлённых средств производства вовсе не означает, что общество в результате лишается некоей доли стоимостного дохода (ведь средства производства к созданию новой стоимости ни малейшего отношения как не имели, так и не имеют); "бесплатное" действование средств производства в обобществлённом хозяйстве означает только, что   реально  вырабатываемый в обществе стоимостной доход освобождается от эксплуататорских, элитаристских искажений, учитывается, "консолидируется" и распределяется на некотором качественно высшем уровне классовой целесообразности и справедливости. (Между прочим, в колоссальном выигрыше при этом оказываются сами фонды, поскольку их "имманентное" инженерно-техническое развитие не стесняется более узко-конъюнктурным, антиобщественным по своей сути требованием – обязательно доставлять кому-то коммерческую выгоду, безразлично какими путями.)

Соответственно, рассуждение это легко обернуть: если мы в социалистическом государстве декретируем ценообразование по "фондовому" принципу, мы ни гроша новой стоимости, ни гроша какой-то выдуманной "новой прибыли" не получим, но только в производство и распределение той стоимости, которая реально, объективно вырабатывается трудящимися, внесём элитаристские, эксплуататорские в своей базисной направленности деформации. Сделаем, иными словами, именно то, от чего нас некогда призвано было избавить пролетарское обобществление, пролетарский революционный переворот:

         между массами трудящихся и средствами производства втиснем некую новоявленную "элиту", которая примется манипулировать интересами прогрессивного, социально-благотворного развития производительных сил страны исключительно в целях насыщения собственных внутригрупповых, откровенно-приобретательских притязаний.

Марксистско-ленинской наукой издавна установлено, что процесс "элитаризации" социалистической государственности есть процесс её бюрократизации; таким образом, наипервейшим и решающим классовым (базисным) результатом внедрения в социалистическое хозяйство "цен производства" будет, что в стране развернётся мощное, "фронтальное" бюрократическое перерождение управленческого аппарата, на всех его этажах и во всех разрезах. Свежеиспечённая перерожденческая "элита" фактически окажется, по отношению к средствам производства, в статусе коллективного псевдомонополиста, а отсюда по отношению к рядовым трудящимся начнёт проделывать (совершенно независимо от вполне вероятных благих намерений тех или иных её членов) всё, что положено проделывать "обыкновенному" супермонополисту-буржуа: перераспределять в свою пользу национальный доход при помощи прекрасно известного, классического "рычага" этой операции – спирали "цены – заработная плата".

Супермонополист вышеописанного бюрократически-перерожденческого происхождения,– в отличие от "обычного" буржуазного собственника,– располагает в основном политико-административными инструментами воздействия на экономическую жизнь; поэтому он сможет, например, несравненно лучше маскировать инфляционную спираль (хотя бы путём скрыто-"легализованной" фальсификации качества товаров при внешне стабильных ценах), а также значительно увёртливей избегать ответственности за разрушительные последствия своего "хозяйствования" и значительно более упорно, злостно оттирать рядовых производителей от реального управления средствами производства.

Со всей ясностью, разрастание подобной технобюрократической "псевдособственности" на условия общественно-производственного процесса,– как, впрочем, и всякая другая, достаточно разветвлённая попытка группового их присвоения при социализме,– практически равносильно всесторонней и сознательной реставрации, "реанимации" капиталистических производственных отношений; нужно только утонить, что коренные негативные моменты капиталистического присвоения, в этом "монструозном" его варианте, проявятся со стократ усугублённой остротой, мелких же, второстепенно-житейских выгод и удобств частнопредпринимательской системы основная масса населения так на себе и не почувствует.



Марксистский классовый политэкономический анализ позволяет исчерпывающе убедиться, что "очищать" нынешние показатели надо в первую очередь,– если не единственно,– от "ложных стоимостей", которые влезли в оптовые цены не благодаря открытию неких новых, дотоле нам неведомых "источников дохода", но исключительно через буржуазно-реставраторскую выдумку, якобы вещные ресурсы производства "порождают прибыль" помимо затрат живого труда и социалистический партийно-государственный аппарат вправе-де воспользоваться "прибылями" подобного сорта (на деле возникающими всецело из отношений эксплуатации рабочей силы) совершенно так же, как их высасывает любая крупная государственно-капиталистическая монополия в буржуазном мире.

Столь же очевидно, что замена объёма реализации показателем "чистой продукции" абсолютно ни к каким качественным, неконъюнктурным положительным сдвигам в нашем народном хозяйстве не приведёт (хотя, может быть, где-то и произойдут временные, краткосрочные "просветления").

В методологическом плане расчёт "чистой продукции" (выпуск, исчисленный на основе действующих оптовых цен, минус материальные затраты)   полностью сохраняет  порочную "фондовую" ("ресурсную") схему прибылеобразования; но ведь именно базисная неадекватность этой схематики всей общественно-экономической, "формационной" природе социализма и служит определяющей причиной неурядиц, которые нас преследуют. Сохранение в структуре цены   манипулятивных  по своему базисному содержанию компонентов будет означать лишь, что ими неминуемо опять начнут манипулировать, как только разберутся в их новой "дислокации". Мы не взялись бы предугадывать конкретные условия этой "новой волны" хозяйственного манипуляторства (поскольку людская недобросовестность, вообще,– предмет практически непредсказуемый), но самый факт, что вместо ожидаемого "повышения эффективности производства" мы столкнёмся лишь с очередной "волной" манипуляций технико-экономическими заданиями, очковтирательства и расхитительства, никаким сомнениям не подлежит.

Способен вызвать лишь улыбку,– хотя, в общем-то, в нашей экономике нынче не до смеха,– весьма кургузый базисный смысл предполагаемых нововведений с "чистой продукцией".

Существо дела здесь в том, что когда навязывали стране, в 60-х годах, фактически-элитарный принцип образования и распределения дохода, естественно, не скупились на демагогические заверения, якобы в подобном элитарно формируемом богатстве могут и будут участвовать "все". Между тем, элитарно формируемый доход потому и есть таков, что к дележу его заведомо предназначена лишь известная, жёстко лимитированная "элита"; теперь это подтвердилось окончательно, и высшие эшелоны "псевдособственников" стремятся "поставить в рамки" чересчур многочисленных претендентов нижнего, непосредственно-производственного уровня, напомнить им, так сказать, исконное их место и по возможности оттеснить от участия в отнюдь не им адресованных "ложных прибылях". (С этой точки зрения чрезвычайно характерны предложения включать некоторые категории "ложных прибылей" – именно, фиксированные ресурсно-"фондовые" платежи – не в доход как таковой, а в себестоимость продукции[3]; несомненно, авторами названных предложений владела идея, что здесь,– в себестоимости,– "лжеприбыли" лучше, нежели где-либо ещё, окажутся ограждены от посягательства на них со стороны "низовых" производителей.)

Видимо, нет нужды подробней разъяснять, что вышеописанные примитивно-элитаристские тенденции в динамике форм собственности не только не открывают перед нашим обществом никаких подлинно-стратегических "структурных горизонтов", но представляют собою неоспоримый и досадный тупик, лишнюю потерю времени на пути развития социалистического базиса, а следовательно, и требуемого приумножения наших производительных сил.



Методом вычитания материальных затрат, плюс перемещение "лжеприбылей" всяческого рода из прибавочного продукта в себестоимость, можно в принципе (не трогая наличествующей порочной формулы конструирования цены) "дочистить" непосредственно получаемый предприятием доход до одного лишь того компонента, который начисляется в пропорции к заработной плате.

Сразу же надо заявить, категоричнейшим образом: если кто-либо среди авторов рекомендаций относительно начисления прибыли "пропорционально трудовым затратам" имел в виду применить указанный "двойной стандарт",– лжеприбыли по теории "факторов производства" загнать в себестоимость, а рабочему классу непосредственно в хозяйствующих ячейках выделить скромную толику "по Марксу",– подобное "решение" проблемы, в связи со своей (выше нами рассмотренной) грубо-элитаристской базисной подоплёкой, абсолютно недопустимо, ибо оно от действительной сути марксизма в экономическом мышлении и экономической практике отдаляет, пожалуй, ещё резче, нежели царящая у нас там сегодня "марксистская" неразбериха.

Следует вообще тщательней проанализировать базисную ситуацию, которая подразумевается, когда говорят о взимании прибыли "пропорционально живому труду"; фактически, мы хотели бы знать здесь соотношение между  трудом (или продуктом) необходимым, определяемым стоимостью воспроизводства рабочей силы, и прибавочным, каковой и есть искомая "новая стоимость", при социализме централизуемая государством. Согласившись, что централизуемая государством "новая стоимость" должна формироваться "пропорционально живому труду",– другими словами, пропорционально необходимому труду, фонду заработной платы,– мы немедля убеждаемся: прибыль, сформированная таким путём, выглядит как некий всеобщий "налог" на стоимость воспроизводства рабочей силы. Собственно, действовавшая у нас до "хозяйственной реформы" экономическая схема  "налога с оборота" и выступала, по существу, не чем иным, как прибылью, установленной "по нормам к заработной плате"; и наверняка невозможно было придумать лучший, более "автоматичный" способ выявления этой важнейшей пропорции, нежели извлекать централизованный доход государства именно там, где рабочая сила непосредственно, материально воспроизводилась.

Ввиду того, что прибыль через "налог с оборота" реализуется не по месту затраты рабочей силы, но строго "по месту" конкретного её воспроизводства, оптовая цена предприятия нигде, ни в каких отраслях "теоретически" основного прибавочного продукта, консолидируемого государством, в себе не содержала (практически содержала его лишь в облике "чистого дохода предприятия", т.е. в минимальных размерах). Со всей очевидностью,– это и означало, что средства производства "работают бесплатно", "наподобие сил природы", не участвуют в создании новой меновой стоимости: ведь за их работу никому ни одного рубля не требовалось "начислять".

Складывающаяся при таком ходе вещей подлинно-"трудовая" прибавочная стоимость способна появиться и функционировать исключительно постольку, поскольку средства производства обобществлены,– иначе говоря, лишь в качестве феномена "целостно общественного", лишь в масштабе общества в целом,– и взимать её может лишь социалистическое государство как ассоциация трудящихся. В механизме "дореформенного" ценообразования эта специфическая закономерность – неосуществимость взимания "трудовой прибыли" кем-либо, кроме социалистического государства,– и схватывалась, вполне точно, через характернейшее обстоятельство, что прибыль не возникала на уровне локальных хозяйствующих ячеек, а "налагалась" государством словно бы сверху на определённые виды продукции, непосредственно относящиеся к воспроизводству живого труда.

Справедливо,– несомненно,– и обратное прочтение вышеприведённого рассуждения: если прибыль действительно "трудовая", она не может образоваться в рамках отдельно взятого предприятия; значит, коль скоро некая новая стоимость на локальном уровне всё-таки образуется,– эта прибыль неизбежно "фондовая", и именно закономерностям возникновения и функционирования "фондовой", капиталистически-коммерческой прибыли обречён подчиняться весь её "жизненный цикл".

Мы видим,– таким образом,– что формирование "трудовой", "пропорциональной труду" прибавочной стоимости в масштабах отдельного предприятия не имеет под собою общественно-экономической, базисной почвы. Стоимостной доход, если его формировать в границах хозяйственной ячейки, как его ни называй, по своей внутренней объективно-экономической природе есть некая модификация дохода "ресурсного",– обременённого всевозможными (и одинаково вредоносными) "лжестоимостями". Мы поначалу,– безусловно,– вольны вознамериться начислять такой доход "соответственно затратам труда"; но со временем естественная логика экономических отношений или вынудит нас посредством разных коэффициентов и поправок втихомолку свести дело к стандартному расчёту "ресурсной" прибыли, или же,– если примемся упорствовать,– наживём себе какой-то вопиюще манипулятивный, совершенно оторванный от базисной реальности показатель, который ничего, кроме дальнейшего вреда, причинить народному хозяйству не сможет и не причинит.



Суммируя,– вариант с начислением "трудовых" прибылей в отдельности по каждому относительно-обособленному хозяйствующему звену (аналогично тому, что имеет место сейчас с ресурсными "лжеприбылями") также нельзя признать ни удовлетворительным, ни вообще сколь-либо обоснованным экономически; продолжим теперь ещё немного наше обсуждение экономической конструкции "налога с оборота".

Модель "налога с оборота" подразумевает, что стоимость централизуемого прибавочного продукта заключена только в ценах на предметы потребления, прочие же цены в государстве централизуемой "новой стоимости" не содержат. Следовательно, если перед нами фигурирует нечто, не относящееся к предметам потребления,– средство производства, например,– а цена у него, тем не менее, обременена подлежащим централизации (или "локальному" дележу) "доходом",– значит, такое средство производства и само появилось на свет по "ресурсному" ("нетрудовому", а отсюда несоциалистическому) принципу, и вступить в действие "готовится" на тех же началах,– "готовится" приносить лжеприбыль, "фиктивную социальную стоимость".

Можем удостовериться,– постольку,– что практиковавшийся до "реформы" так называемый "перекос" цен на средства производства "от стоимости вниз" (т.е., отсутствие в ценах на средства производства, а через средства производства и во всех прочих товарных ценах, клина "фиктивных стоимостей"),– что "перекос" этот на деле был вовсе не "перекос", но закономернейшее, единственно правильное положение с ценообразованием в области постоянных фондов в социалистической стране, где государственный доход конституируется и извлекается, вот именно, строго пропорционально количеству фактически затраченного населением полезного, общественно-признанного труда.

Стало быть, когда фонды не "продуцируют" в капиталистическом смысле (не засоряют экономику паразитически-"элитарными", манипулятивными формами "дохода", не служат "псевдокапиталом"), вступают в производственный процесс по их "естественной",– "перекошенной вниз", если угодно,– цене, в этом случае (и только в этом) отношение социалистической собственности на средства производства может проявиться во всей своей чистоте, во всей своей экономической и политической плодотворности. Мы при таком развёртывании событий надёжно гарантированы, что ни малейшая часть общенародного достояния не сделалась объектом рвачески-групповой "псевдособственности", корыстных ухищрений, замутняющих и искажающих картину неуклонного "естественноисторического" совершенствования материально-технической стороны производства, а поэтому обнаруживаются,– наконец,– в истинном, подобающем виде и сущностные тенденции "здорового" (не исковерканного элитарным присвоением) научно-технического прогресса.

Сущностные же тенденции "здорового" инженерно-технического развития,– органически связанные с динамикой формирования новой стоимости,– хорошо известны:

         энергичное сокращение масштабов используемого в общественном производстве репродуктивного, "машинообразного" труда (т.е., труда абстрактного, который единственно является источником и причиной, почему человеческое богатство в определённую историческую эпоху приобретает стоимостной, товарный облик);

         не менее энергичное (соответственно росту общественной производительности) наращивание массы вырабатываемых потребительных стоимостей,– а значит, перманентное (воистину "неудержимое"!) и повсеместное падение товарных цен, причём не второстепенных, но именно цен на предметы, качественно характеризующие собою жизненный уровень населения.[4]

Мы всячески акцентировали бы, что как раз "нижний перекос" цен на средства производства есть базисный рычаг, открывающий двери очерченной безоговорочно верной политике подъёма жизненного стандарта трудящихся  и общего благоденствия государства,– политике, которая обеспечивает стране мощный научно-технический расцвет, прочное равновесие между ростом натурального богатства и трансформациями его стоимостного выражения; политике, которая глубоко-эгалитарна по своему классовому пафосу, а потому несомненно приветствовалась бы народом, если бы оказалась, в конце концов,– как это и должно быть,– возобновлена.



Свободному, беспрепятственному действию прогрессивных научно-технических тенденций (при условиях, повторим, когда в главных чертах сняты элитаристские базисные ограничения) сопутствует ещё один важный эффект:

         хотя по мере роста общественной производительности труда (по мере возрастания его технической оснащённости и совершенствования инженерных решений) количество циркулирующей в обществе меновой стоимости (т.е., "в пределе" сумма товарных цен в народном хозяйстве) непрерывно уменьшается, относительная прибавочная стоимость, заключённая в этой сумме цен и образующая доход государства, может на протяжении весьма длительного периода столь же непрерывно увеличиваться – или, во всяком случае, сохраняться на некоей фиксированной отметке.

Специфическая динамика указанной взаимозависимости объясняется тем, что при понижении потребительских цен падает стоимость воспроизводства рабочей силы[5]; но, собственно, ведь вся вновь созданная "трудовая стоимость"  и делится лишь на две части – на часть "воспроизводственную" (необходимую) и прибавочную; таким образом, если необходимая часть сокращается, то прибавочная – в известных, разумеется, рамках – способна расти.

"… один и тот же процесс удешевляет товары и увеличивает заключающуюся в них прибавочную стоимость …"[6]

Можно пронаблюдать,– отсюда,– что если социалистическое государство не поддалось иллюзиям "обогащения" за счёт внедрения в экономику "фиктивных стоимостей" и "запуска" инфляционной спирали, если оно определённо намерено взимать "новую стоимость" лишь "с труда", с реально затраченного производительного труда,– оно будет сполна вознаграждено впечатляющей (и довольно-таки непривычной в мировом хозяйстве) картиной: его "твёрдый", обеспеченный реальным вещным богатством доход способен возрастать соответственно   падению  тех самых цен, через которые он взимается.

Вряд ли резонно беспокоиться,– как видим,– что при правильном функционировании в качестве собственника средств производства государство наше "обнищает", когда основные потребительские цены поползут вниз (а это явится немедленным и даже неустранимым результатом научно-технического прогресса в подлинно-социалистической "базисной обстановке"). С течением времени,  правда,  надлежит ощутимо сокращать продолжительность рабочего дня – второй существеннейший параметр, от которого зависят размеры "трудовой прибыли" (первый, как мы уже разобрали,– стоимость воспроизводства рабочей силы); вот здесь-то может наступить абсолютное уменьшение государственно-централизуемого дохода в стоимостном выражении.

Следует заметить, однако, что государству трудящихся, которое не учреждает "коллективной" супермонополии на средства производства и не пользуется инфляционной спиралью в целях элитарного перераспределения жизненных благ,– такому государству меновые стоимости "сами по себе", не подкреплённые весомым приростом натурально-вещественной наличности, совершенно не нужны: оно "по роду своей деятельности" заинтересовано не в "пустых" денежных объёмах, а в фактическом изобилии высококачественных товаров, потребительных стоимостей. Мы постольку едва ли ошибёмся, предположив, что оно безболезненно перенесёт неизбежную в будущем ситуацию "свёртывания" стоимостного дохода и объективно выкажет такую зрелость, дабы этому долгожданному "свёртыванию" не мешать.

Сравнения ради укажем, что подобная позиция в принципе исключена для государственного устройства, где действует элитаристская, инфляционно-"фондовая" система возведения "пирамиды доходов"; ведь там падение прибылей именно в стоимостном исчислении служило бы сигналом, что нарушился самый механизм социально-привилегированного перераспределения и потребления ("потерпела аварию" инфляционная спираль!): т.е., что перечёркнут "весь смысл" существования такого экономико-политического уклада в том виде, как его хотела бы сохранить правящая элита.



Структурное (базисное) исследование вопросов, связанных с реорганизацией стиля хозяйствования, который укоренился, к прискорбию, за минувшие полтора десятилетия,– базисное исследование вопроса убедительно показывает: если мы действительно намереваемся в обозримом периоде утвердить экономическое строительство на принципах марксистско-ленинской трудовой теории стоимости (а не на буржуазно-вульгаризаторских догмах "общественной полезности", "равновесия производственных факторов" и т.д.), нам необходимо решиться полностью "реабилитировать" – не в мелочах, конечно, но по её концептуальному существу,– экономическую схематику, имевшую своими опорными компонентами налог с оборота (как метод извлечения централизуемой государственной прибыли), освобождение цен на средства производства от "фиктивных стоимостей" (пресловутый их "перекос") и систематическое снижение розничных цен (в первую очередь основных) как метод удовлетворения растущих жизненных потребностей народа.

В подробностях мы здесь не можем анализировать претензии, некогда адресованные вышеописанной народнохозяйственной конструкции,– конструкции, подчеркнём снова, принципиально правильной, заключавшей в себе обширную, плодотворную базисную перспективу и вообще представлявшей огромное завоевание советской экономической мысли и социалистического хозяйственно-политического опыта. Среди претензий этих многие с годами исчерпывающе продемонстрировали свою безосновательность и попросту вздорность, но об одной – главной, пожалуй,– нельзя не упомянуть, ибо скрывавшаяся за ней проблема, во-первых, была глубоко реальна, а во-вторых, так и осталась нерешённой: это опасения, не создаёт ли "бесплатность" вещно-технических ресурсов благоприятную почву для неэкономного, расточительного их использования.

Сегодня,– прежде всего,– всякому известно, что бесхозяйственность по отношению к фондам отнюдь не прекратилась с тех пор, как за них стали много и без разбора "платить", но напротив, едва ли не в массовом порядке достигла неких иррациональных, фантасмагорических "рекордов"; опять-таки, тут надо свериться с базисными причинами случившегося. Введение разных "фондовых" начислений и платежей не принесло ожидавшихся результатов, поскольку совершеннейшим ляпсусом оказался применённый базисный подход: рабоче-крестьянское государство истолковали, по сути, как империалистического "супермонополиста", который,– требуя с трудящихся нелепой "платы" за непосредственный доступ к обобществлённым(!) условиям труда,–   паразитирует  на своей функции собственника, вместо того чтобы выглядеть, в этой роли, инициативным и бескорыстным выразителем интересов рабочего класса.

Воля же рабочего класса, народа как полноправного обладателя средств производства заключается вовсе не в выискивании некоей паразитической "выгоды", которая проистекала бы лишь из самого   факта  обладания фондами (а не из определённой продуктивной деятельности). Стратегически, в широком историко-социальном плане пролетариат вступает во владение средствами производства не чтобы "выгоду" отсюда извлекать, но имея в виду безграничное, мощное саморазвёртывание  производительно-творческих потенций раскрепощённого человека как субъекта естественноисторического развития, как существа, разумно господствующего и над природой, и над закономерностями собственного общественного бытия.

Средства производства в процессе коммунистического строительства,– поэтому,– меняют весь глубинный механизм своей "жизненной активности" с плоско-"объектного",   стоимостного  на субъектно-правовой: они служат теперь предметом интереса трудящихся масс не просто в качестве источника экономической обеспеченности, но как прямой инструмент личностного самораскрытия гражданина, инструмент реализации важнейшего среди прав личности – права на свободный творческий труд. Создать в обществе, при социализме, атмосферу всепроникающей "кровной заинтересованности" в надлежащем  функционировании  материально-технических  условий производства – значит, постольку, разрабатывать отношение социалистического присвоения фондов, социалистической собственности, по линии всемерной его демократизации, всемерного привлечения творческих сил народа к фактическому присвоению, к действительному участию в управлении вещными и технико-организационными "накоплениями" общественного прогресса.

В своё время партией была выдвинута перспективнейшая "комплексная программа" всеохватывающего и перманентного укрепления демократических начал в развитии нашего общественного строя: программа самокритики и массовой критики снизу, предусматривавшая, среди прочего, разветвлённое противостояние попыткам затеять какую-либо "псевдомонополию" вокруг средств производства, попыткам неадекватного, манипуляторского распоряжения ими; так что, поистине, за идеями и конкретными структурно-правовыми намётками здесь далеко ходить не надо. Следует выразить твёрдую уверенность, что распознание в "массовой критике" высокоэффективного и совершенно неотъемлемого компонента совокупности наших базисно-надстроечных отношений (подобно тому, например, как квалифицируется ныне социалистическое соревнование) позволило бы справиться с проблемой преодоления "вялости" и "неповоротливости" в работе общественно-производственного аппарата несравненно убедительней, нежели у нас теперь бесконечно и бесплодно тщатся достигнуть этого изжившими себя, в целом, "стоимостными" путями.

Т.Хабарова
Москва, май 1979 г.
_______________________________________________

[1] В.И.Ленин. ПСС, т. 2, стр. 195. Курсив мой.– Т.Х.
[2] См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 399,215.
[3] См., напр., Л.Абалкин. Хозяйственный расчёт и экономические нормативы. "Вопросы экономики", 1978, №2, стр. 8–9.
[4] "… возрастающей массе вещественного богатства,– указывает Маркс,– может соответствовать одновременное понижение величины его стоимости."
            "… при повышающейся производительной силе труда цена рабочей силы могла бы падать непрерывно наряду с непрерывным же ростом массы жизненных средств рабочего." (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 55, 532.)
[5] Стоимость жизненных средств трудящегося,– как уточнено в "Капитале",– но не их масса. (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 23, стр. 532.)
[6] Там же, стр. 331.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/eko/sposob.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
5 марта – День памяти
Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА
1879 – 1953



Уважаемые товарищи, соратники, советские люди, коммунисты!

Сегодня 5 марта, мы чтим светлую и вечную память Великого вождя советского трудового народа, стоявшего у истоков Великой Октябрьской Социалистической революции, создания Союза Советских Социалистических Республик, вождя, давшего советским гражданам самую справедливую и народную Конституцию, товарища Иосифа Виссарионовича Сталина.

Заслуги Сталина перед Родиной, перед советским народом так велики, что имя его не меркнет, не забывается его роль в мировой истории и истории Советского Союза на протяжении многих десятилетий, как бы ни старались очернить и обесчестить его наши враги.

Иосиф Виссарионович создал в СССР такую модель экономического развития, при которой каждый, буквально каждый трудящийся гражданин получал обобществлённый доход в виде социальных благ и постоянного снижения цен на товары и услуги за свой добросовестный труд. Сталин оставил нам в наследство свои бесценные научные труды, которые послужили базовым материалом для создания и развития Большевистской платформы в КПСС.

Двухмасштабную социалистическую модель экономики в своих трудах описала Т.М.Хабарова, секретарь-координатор Большевистской платформы в КПСС, продолжив тем самым, дело Сталина, - свершение коммунистической революции и построение коммунистического общества!

Товарищи, каждый из нас, участвуя в Движении граждан СССР, пропагандируя современный советский патриотизм, поддерживая делами Большевистскую платформу в КПСС, проводя агитацию среди населения о необходимости вступить в борьбу за освобождение нашей Советской Родины, каждый из нас – боец Красной Армии большевиков и продолжатель бессмертного дела Иосифа Виссарионовича Сталина. Своими ратными делами: агитируя и увеличивая численность бойцов, вступающих в войну за освобождение Союза Советских Социалистических Республик, восстанавливая доброе имя И. В. Сталина, гордое звание - коммунист, возвращая понимание важности и необходимости КПСС в построении коммунистического общества, мы с вами доказываем верность И. В. Сталину, Советской Родине и Советскому народу.

Имя Сталина, словно маяк, будет указывать путь и вести к свершению коммунистической революции, к полной победе над угнетателями трудового народа во всём мире!

Василий КИЛЬПА,
член Рабочей группы
Исполкома СГ СССР.

http://cccp-kpss.narod.ru/2020/2020-03-05-den-pamyati-stalina.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
ВЫВЕСТИ ТРАКТОВКУ ВОПРОСА
О ПРОТИВОРЕЧИЯХ ПРИ СОЦИАЛИЗМЕ
НА ПРАВИЛЬНЫЙ,
ПРАКТИЧЕСКИ ПЛОДОТВОРНЫЙ ПУТЬ



В последнее время внимание партийной общественности и теоретиков–марксистов оказалось вновь, и самым пристальным образом, привлечено к проблеме диалектических противоречий как движущей силы всемирноисторического развития вообще и, естественно, прежде всего – к вопросу об их роли в условиях того строя, при котором мы реально живём, в условиях первой, низшей фазы коммунистической общественно-экономической формации. Приходится констатировать,– однако,– что после нескольких относительно удачных, хотя и эпизодических "прорывов" на нужный, давно уже требуемый уровень теоретико-философской обобщённости, широты и доказательности завязавшаяся дискуссия опять упорно сворачивает, говоря словами Р.Косолапова из очередной его публикации в "Правде"[1], куда-то "на обочину пути, который диктуется практикой"; причём, "обочиной" этой как раз и является,– по нашему убеждению,– позиция, представленная в развернувшейся полемике выступлениями самого Р.Косолапова.

Нельзя не согласиться, что "теория и практика социалистического строительства предъявляют всё более строгие и конкретные требования к научному истолкованию проявлений "ядра" материалистической диалектики"[2] – закона единства и борьбы противоположностей; но,– к сожалению,– истолкование  этого наиважнейшего предмета,  предлагаемое Р.Косолаповым, не только весьма далеко от необходимой "строгости и конкретности", а и носит подчас характер попросту дезориентирующий. Сказанное касается, в первую очередь, продемонстрированного названным автором совершеннейшего непонимания природы "ядра диалектики" как сущностного противоречия развивающейся объективной реальности; отсюда проистекает глубоко неконкретная, бессистемная трактовка противоречий общественно-исторического развития в целом, в том числе и социалистического развития, а затем недооценка и даже прямое отрицание – в нарушение, вот именно, "марксистско-ленинского подхода к общественным явлениям"![3] – значимости основного (сущностного) противоречия всякой общественно-экономической формации,  закона соответствия производственных отношений характеру и уровню продвинутости производительных сил. Кончает Р.Косолапов тем, что вся марксистски-научная картина социодиалектического противоречия, его развёртывания, разрешения и подъёма, таким способом,  процессирующей реальности на некую новую, качественно-высшую ступень подменяется у него представлением о "соединении противоположностей",– метафизически выхваченным из ленинского контекста и неправомерно гипертрофированным до какой-то чуть ли не "равнозначности" самому понятию единства и   борьбы  противочленов диалектической пары. Немало "нафантазировано" Р.Косолаповым и на тему о соотношении неантагонистического социодиалектического противоречия с социальным антагонизмом.

Остановимся несколько подробней на каждом из вышеперечисленных моментов по отдельности.

1

Следует,– прежде всего,– как-то основательней и прочней  (нежели это фактически нынче у нас имеет место) уяснить, что отнюдь не обо всяком   различии, даже если оно и кажется на первый взгляд резко контрастным, "диаметральным", допустимо говорить как о  "диалектическом противоречии".

Диалектическое противоречие носит,– как известно,– синоним сущностного    противоречия. Сущностное противоречие,– или, что опять-таки то же самое, закон единства и борьбы противоположностей,– это обобщённо очерченная главная, "скелетная" закономерность процесса развития, который совершается таким образом, что развивающаяся целостность  раздваивается в наиглубочайшей своей сердцевине на тенденцию или "ветвь", стремящуюся перевести систему в новое, высшее качественное состояние, взломать наличествующие структурные рамки,– и на тенденцию, с другой стороны, направленную на предохранение системы, при этой неизбежной и освежающей структурной "ломке", от слишком радикального, необратимого разрушения. Сущностное противоречие в истории теоретико-философской мысли часто рассматривалось как "борьба" содержания и формы: через "содержание" изображалось революционизирующее, динамичное начало всего процесса, а категория "формы" хорошо передавала представление о начале более "консервативном", стабилизирующем. Этим достижением философской культуры прошлого, в свою очередь, широко воспользовался марксизм, воплотив его,– в конечном итоге,– в учение о производственных отношениях (экономическом базисе общественного производства) как о структуре  ("форме") общества и о производительных силах как революционном и подвижном содержании структурообразующего социально-экономического "костяка".

Производительные силы и базисные отношения были признаны двумя диалектически противоречивыми сторонами общественного способа производства; тем самым идея сущностного противоречия, закон единства и борьбы противоположностей конкретизировались на социально-историческом материале (или, что то же,   "универсализировались", обобщились, ибо диалектическое "конкретное" есть конкретно-всеобщее) до закона соответствия базисных отношений характеру и уровню развития производительных сил. Стало быть, принцип соответствия – это интегрирующая, "становая" концептуальная схема и закономерность при диалектикоматериалистическом, т.е. подлинно-марксистском анализе общественного развития; именно (и единственно) такой подход позволяет понять и представить всемирноисторический процесс   естественоисторически, как внутренне, объективно "логичную" последовательность общественно-экономических формаций, позволяет вскрыть и показать мощнейший спонтанный "механизм" межформационных и внутриформационных сдвигов, преобразований, но отсюда и овладеть, сколь возможно, этим механизмом, строить новую формацию не "наощупь", а при ясном свете научного знания. Именно поэтому В.И.Ленин с полным основанием охарактеризовал самый   смысл экономико-философского учения Маркса ёмкой и точной формулой – "исследование производственных отношений данного, исторически определённого, общества в их возникновении, развитии и упадке".[4]

Из сказанного достаточно видно, насколько серьёзным и деструктивным отступлением от самых устоев марксизма являются любые попытки взять под сомнение примат принципа соответствия именно как выражения движущей диалектической "раздвоенности" социально-экономического целого, как детерминантной   материальной  закономерности развития общественной действительности и ведущей   методологической  схемы подлинно-научного её постижения. На наш взгляд, неуместно запутывает дело, да и попросту недопустим тот уничижительно-небрежный тон, каким говорится о диалектике производительных сил и производственных отношений в статье Р.Косолапова,– как о чём-то "давно известном", "ни на миллиметр не продвигающем вперёд наше познание новой формации" и вдобавок,– что самое странное,– принимаемом в качестве сущностного социодиалектического противоречия лишь, дескать, "отдельными авторами" (среди каковых "отдельных авторов",– да будет ведомо Р.Косолапову,– следует числить, если уж на то пошло, Маркса, Энгельса и В.И.Ленина). Не выдерживает критики,– к чему мы ниже ещё вернёмся,– и проводимое Р.Косолаповым противопоставление принципу соответствия приёма "соединения противоположностей" и закономерности повышения степени обобществления труда. Азы марксистской классики не становятся менее правомочными оттого, что известны давно, а если мы многие годы не можем продвинуться ни на миллиметр в познании ни новой, ни какой-либо ещё формации, в этом "виноват" не закон соответствия, но как раз его практическое   отсутствие, как деятельно применяемого методологического инструментария, на нашей идейно-теоретической "авансцене" в течение тех же самых лет.

2

Сообразно общему монистическому духу диалектикоматериалистической философии, в ней сущностное противоречие той или иной целостности видится тоже как   единственное,– подобно тому как, скажем, закон всемирного тяготения наличествует не в двух или пяти, но всего в одном "варианте", к которому и сводятся, более или менее опосредованно, все частные его проявления. Конечно, как всякая глубинная закономерность, диалектическое противоречие по-разному преломляется, поворачивается разными своими сторонами, "восходя" из субстанциальных недр развивающейся объективности к поверхностным, внешним её оболочкам и слоям. Это нужно учитывать, но в первую голову необходимо помнить, всё-таки, что если мы исследуем процесс   развития  системы, то он полностью, суверенно определяется срабатыванием механизма именно её   сущностной  противоречивости, и коль скоро мы не докопаемся до удовлетворительной картины этого   сущностного  раздвоения, мы попросту утонем в бесчисленности его "вторичных", "третичных" и т.д. отображений и симптомов, не сможем мало-мальски надёжно установить общую, укрупнённую траекторию движения системы в будущее, а значит, и дать дееспособные практические рекомендации по управлению ею.

Сущностное противоречие,– как нетрудно удостовериться,– "работает"   циклически, и для охватываемой им целостности каждый его "рабочий цикл" – это очередной оборот развитийной спирали, подъём системы от данной ("старой") качественно-структурной определённости к определённости новой, более высокой. Вся, так сказать, миссия сущностного противоречия заключается в реализации диалектического "скачка", в изменении именно   качества  системы. Два "соседствующих" между собою качественных уровня, два последовательных "этажа" спирали развития служат как бы ограничителями, исходным и конечным пунктами его "рабочей зоны", и постольку ещё одно широко принятое в классике изображение диалектического противоречия – это противоборство старого и нового качества развивающегося объекта, дивергенция, "схватка" и затем смена его "старой и новой" качественно-структурных характеристик.

Не следует смущаться, что при таком описании акцент внешне переносится на структуру, на   форму, а содержание, несмотря на признание за ним революционной, побуждающей роли, остаётся словно бы в тени. Дело здесь в том, что изменение качества, или формы, служит по ходу развития своего рода его (развития) постоянно возобновляемым "конечным результатом": подъём на новую развитийную, конкретно-историческую высоту можно считать фактически совершившимся, лишь когда он закреплён, зафиксирован   структурно, и если этого нет, значит, виток спирали не "замкнулся", данный качественный рубеж нужно "штурмовать" повторно. Революционность же содержания обусловлена не какой-то его принципиальной "бесструктурностью", но именно тем, что в начальный период диалектического противостояния оно внутренне, в потенции выступает носителем как раз той самой новой формы, которая предопределена сменить собою сегодняшнюю, "старую". Вполне оправданно поэтому,– как мы уже и отметили,– представление развития исключительно через историю "возникновения, расцвета и упадка" закономерно усложняющихся и сменяющих одна другую   форм  (структур), причём среди них каждая вышележащая ("новая") в свой срок, посредством революционного начала – содержания, входит в диалектический "конфликт" с нижележащей ("старой"), перебарывает и вытесняет её, "снимая" (творчески ассимилируя) при этом всё, что было в предшественнице удавшегося и ценного. Обратим лишний раз внимание, что этой трактовке явно отдан приоритет и в учении основоположников марксизма–ленинизма о межформационном переходе как о замещении "старой" системы производственных (социоструктурных) отношений "новою", экономически более стимулирующей и более демократичной, "эгалитарной" в социально-политическом плане.

Если мы взглянем теперь на образцы "противоречий социализма", приводимые Р.Косолаповым, то увидим, что ни одно из них не отвечает грамотному, философски-"академичному" определению сущностного (т.е., собственно диалектического) противоречия и, следовательно, не монет быть принимаемо за методологический и "онтологический" ориентир при выявлении долгосрочных перспектив развития нашего общественного строя. Согласно всему вышеразобранному, диалектическое противоречие как таковое,– о котором единственно и имеет смысл говорить в связи с "ядром диалектики",– налично лишь там, где предполагаемые противочлены сопряжены между собой как форма и содержание, или же как предшествующая и последующая ступени на "узловой линии отношений меры", как "старый" и "новый" качественно-структурные уровни, причём обязательно должно просматриваться движение   становления системы в её новом качестве,  переход её с одного из  этих уровней на другой. Но о "противоречиях", на которые ссылается Р.Косолапов, ничего даже и похожего сказать нельзя.

Несостоятельно, прежде всего, самое разделение "социальных противоречий" на какие-то "два вида",– сообразно, якобы, "созидательным и негативным тенденциям", действующим в нашем обществе. Во-первых,– как было уже достаточно детально показано,– сущностных социодиалектических противоречий не "два", а оно   одно; причём, на то оно и противоречие, что им в равной мере охватываются тенденции как созидающие, так и препятствующие созиданию, прослеживается их  борьба и выявляется преобладание, на данном конкретном этапе, той или другой из сторон. Во-вторых, диалектическое "новое" и "старое" (именно в теоретико-философском, а не в обыденном понимании этих терминов!) – отнюдь не синонимы "созидательному" и "негативному". "Новое" не только созидает, но по необходимости и рушит, а нынешнее "старое" некогда само являлось передовым, да и сегодня его роль, как правило, совсем не всецело регрессивна.

Далее, Р.Косолапов перечисляет "противоречия":

      между принципами коллективизма, устоями социалистического образа жизни, ростками коммунистического завтра – и пережитками частнособственнических отношений, "родимыми пятнами" капитализма;

      между ростками коммунизма, наиболее зрелыми формами коллективистских общественных отношений, потенциально более сильной социалистической новью – и тем, что хотя и было вызвано когда-то к жизни социализмом, теперь, устарев, перестало соответствовать изменившимся условиям;

      между сознательностью, наступающей в тесном союзе с передовой наукой,– и стихийностью, которая оказывает упорное сопротивление, опираясь на невежество, ложь и предрассудки.[5]

Ну, можно ли всерьёз утверждать,– ещё и апеллируя при этом к марксистской "строгости и конкретности",– будто перерастанием социализма как фазы коммунистического способа производства в собственно-коммунистический общественный уклад   движет  – а ведь речь-то идёт именно о движущей силе этого процесса!– его (социализма) раздвоение   по существу  на "устои социалистического образа жизни" и родимые пятна капиталистического прошлого, на передовую науку и ложь с предрассудками, и т.п.? Где же здесь   обязательная,– повторяем,– для корректно определённого диалектического противоречия взаимосвязь сторон как формы и содержания или как двух соседних качественных "узлов" на линии отношений меры? Что же, – "пережитки частнособственнических отношений" и "принципы коллективизма" – это содержание и форма? Или, может быть, две последовательных   структурных  стадии во "внутрифазном" прогрессировании социалистического общественного устройства? Молчим уже о том, что марксистский материализм не мыслит никаких общественных "движущих сил"   вне  вскрытия имманентной противоречивости соответствующей конкретно-исторической ступени развития материального производства, – и именно там их ищет, а никоим образом не в борьбе передовой науки с невежеством, хотя и такая борьба сама по себе всегда уместна и похвальна.

Несколько ближе к истине указание Р.Косолапова на противоречие между "социалистической новью и тоже социалистическим, но устаревшим".[6] Однако, и здесь следовало бы говорить не об абстрактной "нови", не о каком-то туманном "тоже социалистическом", неизвестно где, в какой сфере общественного бытия или сознания проявляющемся, а конкретно – о периодическом устаревании структуры отношений по присвоению средств производства и об обновлении неотвратимо "окостеневающей" архитектоники социоструктурных отношений через побуждающие "толчки" со стороны производительных сил, в первую очередь – со стороны их главного элемента, трудящихся масс.

Самоочевидно, как представляется,– если подвести краткий промежуточный итог сказанному,– что рассмотрение затронутой фундаментальнейшей проблемы Р.Косолаповым пока находится на уровне чисто-литературном, но не марксистски-научном, и данному автору целесообразно было бы несколько улучшить свою собственную теоретическую ориентацию в обсуждаемых вопросах, прежде нежели советовать другим,– тем паче со страниц центральной газеты,– на чём им надлежит сейчас сосредоточить свои усилия. "Противоположности", которыми оперирует Р.Косолапов, не суть компоненты правильно вычлененного диалектического противоречия, это просто журналистски заштампованные, взятые в случайном, поверхностном сопоставлении обрывки классических формулировок ("ростки коммунистического завтра – родимые пятна капитализма" и т.д.); всё это, возможно, и годится в литературно-публицистических, популяризаторских целях (и то ещё вопрос, насколько годится!), но выдавать подобную мешанину за   научное  проникновение в ответственнейшую проблематику объективно-исторических движущих сил, вот именно, социалистического и коммунистического строительства, по нашему убеждению,– весьма скверная и несвоевременная "услуга" как непосредственно марксистской общественной науке, так и её нынешним связям с широким социально-практическим положением дел: связям, которые своей излишней "истончённостью" и без того вызывают сегодня непрерывные и всё усугубляющиеся партийные нарекания.

Стоило бы отметить тут заодно, что обращение к критериальным признакам сущностного противоречия положило бы конец затянувшейся и всецело деструктивной "конкуренции", которую упорно пытается составить принципу соответствия так называемое "противоречие" между производством и потребностями.[7] Можно, конечно, продолжать выдёргивать из контекста марксистской экономико-философской доктрины высказывания,  "свидетельствующие", якобы, что классики склонны были усматривать скрытую пружину всемирноисторической эволюции в противостоянии "производства и потребления"; но не лучше ли, всё-таки, согласиться с той неоспоримой очевидностью, что в последнем счёте, в итоге всех поисков, марксистская мысль остановилась, как на формулировке генеральной закономерности социодиалектического восхождения, на законе соответствия экономического базиса характеру и уровню развития производительных сил.[8]

Между производством и потреблением нет "полного" диалектического соотношения по типу "формы и содержания"; производство в узком, специфическом смысле, как производство материально-вещественных благ, и потребление (в том же смысле) являются разными фазами единого экономического процесса, и если производство здесь создаёт социально-экономическую "форму" для потребления, то оно в такой же мере служит "формой" и для других фаз, прежде всего для самого себя. Так что "за изъятием" потребления, у производства в качестве формы остаётся ещё преизрядно всякого иного "содержания",– тогда как, скажем, производительные силы в качестве содержания   полностью исчерпывают  категорию производственных отношений, исследуемых в плане их общественно-структурирующей, формообразующей функции. Но это и указывает на социодиалектическую "равнозначность" базисных отношений и производительных сил,– и, с другой стороны, на неравнозначность "производства" и "потребления", на их существенно несовпадающий "вес" и на невозможность, таким образом, их сопоставления в роли членов социодиалектической пары.

Если же терминология "производство – потребление" берётся в смысле более свободном, экономико-философском,– когда определение "способ производства" используется как однопорядковое, практически эквивалентное определению "общественно-экономическая формация",– то тут выясняется, что высшей, подспудно движущей потребностью человека выступает потребность в самом по себе производительном труде – в труде-творчестве и в самореализации таким путём себя как социально полноценной, всесторонне развивающейся личности. Но в таком случае сразу встаёт проблема владения средствами производства, ибо труд не может быть раскрепощён и превращён в поголовно-творческий, покуда средства производства применяются одной частью общества в целях эксплуатации и социального закабаления другой. Однако, комплекс вопросов, связанных с революционным "отвоеванием" средств производства трудящимися у эксплуататоров и с дальнейшим всемерным, непрекращающимся развитием и углублением именно их (средств производства) массового, "поголовного" присвоения, несравнимо более адекватно решается в концептуальных рамках закона соответствия структуры собственности имманентному движению производительных сил,– детерминирующей составляющей коих трудовой народ как раз и является. Почему марксистско-ленинское учение и остановилось, в конце концов,– повторим лишний раз,– на принципе соответствия, а не на схематике "потребление – производство". Ибо если мы, философы, будем экономистам-"прикладникам" и хозяйственно-политическим руководителям толковать о "потреблении", оговаривая тут же, что в первую очередь нами подразумевается властно-распорядительное "потребление" самого производственного аппарата страны,– едва ли, как можно опасаться, они достаточно хорошо нас поймут.

3

Следующим шагом постараемся ближе разобраться с "соединением  противоположностей",– в том виде, как оно фигурирует у Р.Косолапова.

Схема "соответствия",– в порядке последовательного развёртывания стадий социодиалектического цикла,– действует так, что в полосе "устаревания производственных отношений", когда заканчивается предыдущий цикл, окостеневшая и утратившая всякие стимулирующие потенции форма собственности словно бы "ложится" всей своей тяжестью на производительные силы, сдавливая и стесняя прежде всего их   главный элемент – непосредственно производящий класс и порождая непреодолимое стремление от неё избавиться; причём, этот напор, идущий изнутри класса–производителя как суверенного   материального  носителя целостности и осмысленности общественного производства,  выступает мощнейшим объективным фактором социопроизводственного развития,– тем самым фактором, который единственно и позволяет говорить о "взламывании",  "сбрасывании" спонтанно меняющимися производительными силами переставших "соответствовать" им, обветшалых  общественных  структур.

Стандартный и наиболее пагубный, досадный промах при изучении и описании "работы" закона соответствия,– это перенесение инициирующей роли во всём совершающемся движении с человеческого компонента производительных сил на вещный (на технику); ошибка эта,– как легко убедиться,– восходит к механицистскому,  технократическому "течению", отколовшемуся в своё время от марксизма и извращавшему взгляды Маркса в духе апологетики технических средств и преуменьшения значимости народных масс во всемирноисторическом процессе. Отсюда получаются всевозможные мнимые "неувязки", якобы, марксистского теоретико-философского объяснения со складывавшимися здесь и там реальными историческими ситуациями.

Так, Р.Косолапов пишет:

"Согласно выводам классического марксизма–ленинизма, адекватной социализму технической базой является крупное машинное производство с тесной органической подгонкой различных звеньев разделения труда, с соответствующей слитной технологией. Так рисуется положение в теории. А на практике социалистическая революция пока ни в одной стране не заставала столь идеального состояния народного хозяйства."[9]

Вот уж совершенно напрасный поклёп на "выводы классического марксизма–ленинизма"! Невелика была бы цена марксистско-ленинской теории, если бы ни в одной стране пролетарская революция не произошла   сообрвзно  её выводам, а всё только им вопреки.

В действительности классический, вот именно, марксизм–ленинизм, говоря о "готовности" производительных сил к мощной, революционной социально-политической перестройке, о "перерастании" ими наличествующей системы базисных отношений, имеет в виду вовсе не какое-то технически–"идеальное" состояние народного хозяйства, а наипервейшим образом – революционную зрелость главной производительной силы, достижение ею, как субъектом и материальным носителем любых качественных перемен в обществе, такого рубежа, за которым ныне господствующий способ соединения со средствами производства становится   объективно  нетерпим и неприемлем для неё, и вся жизненная энергия массы с железной неотвратимостью обращается на его ниспровержение. Созревшие для социальной революции производительные силы – это динамичный и активный революционный класс, которому внутренне, имманентно   необходима  новая форма собственности на средства производства, дабы он проявил в её рамках, конкретно-исторически более гибких и "просторных", свои творчески-созидательные возможности; причём, класс – будущий гегемон в значительной степени   понимает  своё объективно-историческое положение, свою миссию и свою "потребность" в средствах производства, под влиянием просветительской и организаторской деятельности революционной партии.

С этой точки зрения, если мы окинем взглядом какие угодно из свершившихся до сего дня социалистических (да и не только социалистических) революций, то сможем удостовериться, что   ни одна  из них не показала   принципиальных, существенных расхождений с вышеобрисованной марксистской схемой. Повсюду и всегда новая общественно-экономическая эпоха начиналась с того, что класс–революционер,– внутренне, объективно уже направляемый в своих социальных исканиях контурами нового способа присвоения условий производства, являющийся (повторим) прямым физическим носителем этой новой структурности,– взламывал слишком тесные и "низкие", отжившие базисные "перекрытия", поднимал "структурный, потолок" общества на немыслимую прежде объективно-историческую высоту и образовывал тем самым необходимое,  общественно-гарантированное "структурное пространство", "простор" как для своего непосредственно-личностного развития, так и для очередной "волны" наращивания,  приумножения, расцвета материально-технической, вещной составляющей общественного богатства, общественных производительных сил.

Колоссальнейшее системно-организующее значение этого первоисходного акта установления новых базисных "рамок" для развития всякой новой общественно-экономической формации, как правило, глубоко недооценивается. Между тем, если новая формация не сумела ещё оградить и гарантировать себя вот такой первоначальной "базисной коробкой", если она не имеет перед собою структурно-исторического "пространства", куда ей двигаться,– она   как таковая  развиваться не может и не будет. Нельзя обогатиться посредством рабского труда, если не существует, в той или иной форме, самого   института  рабовладения; нельзя завести мало-мальски жизнеспособного помещичьего хозяйства, если отсутствует феодальное право земельной собственности; и нельзя развернуть практически   никакой  (кроме, разве, торговли да ростовщичества) буржуазно-предпринимательской деятельности, если   земля  из объекта феодального права не превращена в объект "свободной" рыночной купли–продажи. Точно так же нельзя и трудящемуся надеяться самоутвердиться в обществе через творческую соревновательность в работе, через открытое и охраняемое законом проявление своей социально-критической инициативы, если социалистическая собственность на средства производства не декретирована в стране в полный свой "рост" и вся мощь только что возникшего пролетарского государства не брошена на её защиту, укрепление и возвышение.

Конечно, и рабовладельческая, и феодальная, и частнокапиталистическая, и социалистическая системы собственности не сваливаются откуда-то в статично-завершённом виде, они проходят "внутри себя" долгий и сложный исторический путь развития, конкретизируются, разветвляются, отшлифовываются и т.д. Но тут чрезвычайно важно осознать и то, что способ присвоения средств производства – как отношение   качественное, т.е. меняющееся сразу в целом, через "скачок",– с первых же своих шагов утверждается, в известном смысле, "в полном объёме": со стороны своего, вот именно, исторического "качества", если не со стороны "количественной" разработанности, детализованности, чисто-экстенсивной внедрённости в государстве и т.п. Социалистическая форма собственности на основные общественные средства производства может не охватывать ещё всего народного хозяйства, сосуществовать с другими экономическими укладами, находиться с ними в противоборстве, быть ещё недостаточно сильна и пр.; но она не может утвердиться "наполовину" в принципиальном, сущностном аспекте: трудящегося или   допустимо  эксплуатировать с целью извлечения капиталистической прибыли, или недопустимо. Середины здесь нет; эксплуататорство – или признанная экономическая "норма", или государственно искореняемое социальное зло. Точно так же землю или   можно  свободно продать и купить на рынке недвижимости, или   нельзя; и между этими двумя состояниями тоже лежит всемирноисторический "скачок", именуемый – буржуазный революционный переворот.

Итак, социально-политическая ("структурная") революция совершилась; тем самым замкнулся предшествующий "рабочий цикл" сущностного социодиалектического противоречия, и оно,– в том его облике, какой был свойствен закончившемуся этапу,–   разрешено. Базисные отношения (через "вмешательство" молодой, тут же активно складывающейся революционной надстройки) "вытолкнуты" к новой качественной высоте, "приведены в соответствие" – с чем? Вот кардинальнейший вопрос, на котором крайне нежелательно "поскользнуться"; марксистская его "расшифровка" гласит:

      с общественно-созидательными возможностями класса, осуществившего революционный сдвиг и пришедшего, в результате революции, к экономическому и политическому господству (но ни в коем случае не с какими-то   техническими  ситуациями в народном хозяйстве!).

Стартовал,– таким образом,– новый социодиалектический цикл; он открывается подробно нами в предыдущих абзацах описанной фазой, которая и есть, собственно, соответствие, фигурирующее в названии фундаментального марксистского закона:  это период  "высокого стояния"  социоструктурных отношений, когда они общественно (революционно) утверждены во всей полноте своей новой, освежающей исторической качественности, но гарантируемые ими перспективы развития только ещё "сданы в эксплуатацию", если можно так выразиться, только ещё   подлежат  освоению и исчерпанию. В фазе "соответствия" (экономического базиса творческим потенциям класса – нового гегемона) производственные отношения выполняют роль главного двигателя производительных сил, по определению И.В.Сталина; новый доминирующий класс, на какое-то время сплотив, мобилизовав вокруг себя и другие социальные слои, деятельно осваивает развернувшийся перед ним производственно-отношенческий "простор", строит технико-вещественное, технико-культурное "тело" присущего ему конкретно-исторического типа цивилизации. Однако, и этот очередной всемирноисторический уклад отношений собственности не может оставаться и не остаётся "вечно новым"[10]: создаваемые им потенциальные "поля" общественного прогресса постепенно реализуются и исчерпываются,  технико-экономический рост замедляется, затрудняется, аппарат управления утрачивает гибкость, "слепнет", бюрократизируется; в недрах социального организма намечаются и быстро углубляются линии ещё невиданных, "непривычных" классовых конфронтаций. Базисные отношения из творчески-стимулирующей, движущей формы развития производительных сил превращаются в их оковы, в "тормоз", соответствие между ними нарушается (или, что то же самое, обостряется социодиалектическое противоречие);  данный, текущий "виток" (цикл) общественно-экономической истории требует естественного "замыкания", разрешения противоречия, крупных социоструктурных преобразований и выхода "скачком" на новые качественные  рубежи,– под водительством нового всемирноисторического гегемона или прежнего, но сумевшего как-то "омолодиться".  О том, как проявляется эта   универсальная  по своей внутренней сути объективно-историческая "диспозиция" в обществах антагонистических и неантагонистических, мы в дальнейшем изложении ещё потолкуем, покуда же констатируем следующее.

Скоординированность всей всемирноисторической эпопеи в её объективно-логическом развёртывании на спонтанное развитие   человеческой  составляющей производительных сил настолько важна для правильной теоретико-практической ориентации во всех этих процессах, что данный капитальный, системообразующий факт давно бы уже надо "оформить" в марксистской науке самостоятельным законом, назвав его, хотя бы: закон инициирующей роли главной производительной силы, или как-то ещё в том же духе. Самоочевидно, что до тех пор, пока мы этого не сделаем, мы и принципом соответствия пользоваться, как полагается, не сможем,– ибо всё время будем сбиваться во всецело ошибочную, тупиковую колею "соответствия" производственных отношений не первичному   субъектному,  а вторичному   объектному,  вещному (не путать с  "объективным"!)  началу материального общественного развития.[11]

Вернёмся к аргументации Р.Косолапова.

Из вышеизложенного явствует, что на стадии "взаимосоответствия" (сторон социодиалектического противоречия) вполне закономерно и естественно известное – подчас весьма значительное –   отставание  материально-технического компонента производительных сил, ибо отношением "соответствия" сопряжены между собою не базисные структуры и техника, а базисные структуры и люди (класс–производитель). Если обновившийся базис и "соответствует" в этот момент материально-вещественному содержанию социопроизводственного процесса, то лишь в том смысле, что он открывает научно-техническому развитию необходимый институционный "простор" на определённое время вперёд. Ведь коль скоро,– скажем,– предприимчивость, пытливость ума и инженерное изобретательство практически караются законом (как это и было, по существу, в западноевропейских странах накануне буржуазных революций), тут никакой технический гений не поможет, великие изобретения останутся одиночными ростками и   массовидного, подлинно-общественного продвижения на инженерно-техническом поприще не получится. Никто,– поэтому,– нигде и никогда не наблюдал промышленного переворота   прежде  характерно-буржуазных преобразований в политической надстройке и производственных отношениях. Точно так же никогда и нигде социалистическая индустриализация   не  предшествовала взятию власти пролетариатом. И это происходит не "вразрез" с теоретическими предуказаниями марксизма–ленинизма, а в совершеннейшем и полнейшем согласии с ними. Класс–революционер берёт власть, утверждает новый способ взаимосочленения факторов производства, и эта новая форма собственности какой-то период служит "тягачом" всеохватывающего материально-культурного подъёма, сама постепенно "снашиваясь" и окостеневая, по мере исчерпания заложенных в ней возможностей. Технико-производственный рост на данном базисном основании в своей наивысшей точке как раз и упирается всегда в тот неотвратимый предел, что питавшее его основание "вычерпано до дна" и устарело.

Что касается Р.Косолапова, он всецело неверно истолковывает фазу "соответствия" – т.е., нормальную и наиболее плодотворную   рабочую  стадию социодиалектического противоречия – как некий "парадокс":  тут, мол, передовые производственные отношения "приживляются" на недостаточно ещё развитую, в сравнении с ними, материально-техническую часть, налицо "временно неизбежное соединение противоположностей".[12] На самом же деле никакого насильственного (или, может быть, искусственного), парадоксального по своей природе "соединения противоположностей" во всём этом нет,– и прежде всего по той простой, неоднократно уже нами анализировавшейся причине, что вещественно-репродуктивное, техническое наращивание народнохозяйственной "плоти" не является диалектической противоположностью передовому, революционно воздвигаемому экономическому базису. Истинные диалектические противоположности в данной ситуации – реконструированный, обновлённый базис и революционный класс – ни в каких "соединениях" не нуждаются, ибо они уже "соединены" только что отгремевшим политическим переворотом и находятся между собою, как было сказано, в состоянии "соответствия". По отношению же к материально-техническому элементу производительных сил новая базисная системность выступает не "противоположностью", а главным двигателем его развития, социодиалектическим "тягачом", который выдавливает для технической мысли и технического действия на рассматриваемом конкретно-историческом этапе своеобразную "экологическую нишу" в потоке всемирной истории, каковую "нишу" техника сейчас и заполняет. Трактовать это движение,– по Р.Косолапову,– как "преодоление создаваемого соединением противоположностей противоречия" нельзя: противоречие предыдущего цикла уже разрешено политической революцией, а для цикла текущего, который покуда работает в режиме "соответствия", фаза обострения ещё довольно далека, она развернётся позже, когда новые производственные отношения начнут "выдыхаться".[13]

Иначе говоря, у Р.Косолапова здесь опять та же систематически повторяемая им ошибка, что ему никак не удится правильно определить и сопоставить противочлены социодиалектической пары. Достаточно взглянуть, какой получается абсурд, если прокламируемое им "соединение противоположностей" применить к   действительным   социодиалектическим противочленам: выйдет, будто мы должны любой ценой продолжать "соединять" устаревшую совокупность производственных и надстроечно-управленческих отношений со стремлениями и запросами необратимо "выпрастывающейся" из этих рамок главной производительной силы. Не такого ли рода "рекомендации" спровоцировали в той же Польше кризис, разразившийся там четыре года назад?

Ссылки на В.И.Ленина ровно ничего в затронутом плане не доказывают, бьют мимо цели. Подобных фантастических "принципов" и "установок", чтобы рассудку вопреки, наперекор стихиям "соединять" обветшалые и изжившие себя базисные конструкции с требующими новых, прогрессивных организационных форм производительными силами, В.И.Ленин не выдвигал и выдвигать не мог; вся эта путаница – безусловно на совести самого Р.Косолапова и к В.И.Ленину ни малейшего касательства не имеет. Не существует,– как мы тщательнейшим образом постарались выяснить,– и какого-либо обратного "приживления" высокоорганизованных базисных отношений на некие тотально, в целом "отстающие" производительные силы, причём в течение длительного времени; Я.Кронрод в данной связи справедливо заметил, что это было бы равнозначно "созданию бессодержательных форм, то есть объективно исключено".[14] Именно как   форма  бытия и развития производительных сил, качественно-высшие производственные отношения попросту не могли бы внедриться в общественную жизнь, если бы тот материальный компонент (авангардный класс), на динамику которого они объективно сориентированы, по своей конкретно-исторической зрелости не "соответствовал" – и в прямом, и в специфическом смысле – внедряемым новым структурам. За преходящим и вторичным "отставанием" вещного фактора Р.Косолапов не видит первичного, определяющего   соответствия  между революционно утверждаемым базисом и главной производительной силой. А отсюда и вся безосновательно приписываемая В.И.Ленину версия насчёт "соединения противоположностей" обнаруживает свою явно не ленинскую близорукость и примитивизм. В корне несостоятельна,– как оговаривалось уже,– и "теория", будто во избежание антагонистического столкновения между противоположностями их следует-де своевременно "соединять"; когда базис устарел, его не "соединяют" со стремящимися вперёд производительными силами, а   реконструируют, поднимают на новый качественный уровень, и иного пути избежать обострения сущностного противоречия до степени антагонизма нет.

В размышлениях В.И.Ленина, относящихся к "соединению противоположностей", речь идёт,– если внимательно вчитаться в контекст,– отнюдь не об искусственном "монтаже" между собою   действительных  диалектических противочленов, грозящих антагонистическим разрывом, а совсем, в сущности, о другом: о том, что необходимо научиться различать за внешней "контрарностью" определённых феноменов часть ситуаций, когда кажущиеся антагонисты на поверку таковыми не являются и могут быть, следовательно, сравнительно благополучно совмещены. Классический тому пример – нэп, когда В.И.Ленин как политический мыслитель догадался о "совместимости", на том историческом этапе, социализма и товарно-денежных отношений (считавшихся прежде абсолютными антагонистами), об отсутствии между ними, в сложившихся конкретных условиях, социодиалектической "напряжённости", способной вылиться в базисный конфликт.

Самоочевидным плодом недоразумения,– как мы ранее уже упоминали,– являются также и попытки подменить или "потеснить" закон единства и борьбы противоположностей (т.е., в применении к социальной действительности,– принцип соответствия) указаниями на неуклонно повышающуюся, в ходе исторического развития, степень обобществления труда. Вне всяких сомнений, каждая новая крупная, качественная модификация формы собственности на средства производства одновременно может рассматриваться и как очередной шаг в направлении всё большей и большей обобществлённости, "социализированности" трудового процесса. Вдаваться в подробности нам ограниченный объём настоящей нашей работы не позволяет, но ведь дело-то опять-таки в том, что от наличного уровня, "этажа" социализации труда к другому надо как-то перейти, "само собою" это не случится, а объективный механизм для осуществления каких угодно качественных передвижек всё один и тот же – диалектическое противоречие. Между двумя качественно разнящимися "горизонтами" обобществлённости,– а что обобществление при социализме и коммунизме будет различаться   качественно, с этим, видимо, Р.Косолапов спорить не станет,– между каждыми двумя такими "горизонтами" объективно (и неизбежно!) "помещается" виток социодиалектической спирали, или "рабочий цикл" закона соответствия. Иначе вы попросту никуда с данного уровня социализации сдвинуться не сможете. Нет,– таким образом,– сколь-либо резонных оснований противопоставлять друг другу эти две закономерности; или, точнее,– две нерасторжимо связанных между собой грани целостного прогресса общественно-экономической формации, её структурного усложнения и совершенствования, перехода со ступени на ступень.

4

И в заключение – немного о возможности антагонистической конфронтации противочленов схемы "соответствия" в условиях социализма.

Следует подчеркнуть, прежде всего, что в обоих случаях – и конфликтного, и "мирного" срабатывания основного социодиалектического закона – мы имеем дело не с какими-то разными типами или сферами социальных противоречий, но всё с одним и тем же сущностным противоречием всякого способа производства, только взятым на разных исторических стадиях его специфического развития и внутреннего видоизменения.

Спрашивается,– почему, вообще, происходит кризисный "разрыв" между омертвевшими производственными отношениями и новыми потребностями, новым "напором" материальных производительных сил? Социоструктурные отношения концентрируются, в общем и целом, вокруг формы собственности на средства производства, и их устаревание, их "несоответствие" производительным силам знаменует, в конечном счёте, именно дальнейшую историческую "неработоспособность" тех сочленений, которыми связаны со средствами производства, с одной стороны,– их политико-юридически узаконенные обладатели, собственники, а с другой – массовый фактический производитель. Всякий всемирноисторически-значимый класс, придя к господству,– покуда он молод и революционен,– вносит вначале немалый вклад в подъём производительных сил, а затем постепенно его конкретные цели всё более и более отстают, "отщепляются" от долговременных объективных "целей" социально-исторического развития, и производственный аппарат начинает использоваться (данным классом как собственником) всё менее и менее адекватно своей истинной общественной природе, вразрез с объективными нуждами общества. Назовём этот процесс элитаризацией формы собственности,– ибо очевидно, что в то же самое время на другом социальном полюсе нагнетается до непереносимой степени   отчуждение  от средств производства, от проблем управления обществом фактических производителей, рядовых трудящихся, и господствующий класс всё резче противопоставляет себя основной массе народа, главной производительной силе как жёстко замкнувшаяся внутри себя "элита", преследующая исключительно свой шкурный, узко-кастовый интерес.

Совершенно закономерно, что в исторически менее развитых общественных устройствах, где элитаризм или открыто провозглашён как принцип социальной организации (скажем, при феодальном строе), или практически царит, хотя и не декларируется (при господстве буржуазии),– совершенно закономерно, что тут ситуация "несоответствия" иначе, чем через общественно-политический кризис какого-либо рода, разрешиться не может; ибо по доброй воле, без крупной политической "встряски" никакая элита не откажется и от самой ничтожной части своих привилегий, сколь бы архаичными, "пережиточными" они себя ни обнаружили.

Иное положение при социализме; здесь предусматривается, что средства производства не могут (не должны, во всяком случае) обслуживать своекорыстные, антинародные интересы каких-то обособившихся групп,– не говоря уже о "специализированном" эксплуататорском классе, почва для существования которого исторически устранена. Складывающееся общественно-политическое и общественно-экономическое единство создаёт словно бы оболочку, "полость" или "сумку", обволакивающую целиком социальный организм вместе со всей "механикой" присущих ему закономерностей, начиная с самых фундаментальных,– как закон соответствия; и отныне, хотя противоречие  (конечно же!) по-прежнему работает, движет общество вперёд, но дивергенция противоположностей в моменты "несоответствия" не достигает кризисной остроты и не разрывает социальной целостности. Функция социального единства,– как нетрудно видеть,– в том и состоит, чтобы поддерживать интенсивнейшую живую взаимосвязь между системой управления средствами производства и главным элементом производительных сил, обеспечивать во всё возрастающей степени   действительную  институциональную реализацию массами их роли ассоциированного "поголовного" собственника условий воспроизводства, субъекта и   суверена  общественно-производительного процесса, не допускать отрыва системы управления от внутренних, объективных интенций развития главной производительной силы и образования, таким путём, предпосылок для "окостенения" формы собственности, её   элитаристского  по своей сути перерождения.

Между тем, социальное единство функционирует отнюдь не автоматически; это сложнейшая, требующая неустанного, всестороннего и углублённого совершенствования совокупность самых разнообразных институтов, и всякий достаточно существенный сбой в наращивании и упрочнении этой специфической институциональной "ткани" означает, что в фазе "несоответствия" диалектические противочлены не будут своевременно возвращены к конструктивному "взаимосогласованию" между собой, и форма собственности может в известной мере   элитаризоваться  (или, если угодно, бюрократизироваться,– ибо бюрократизм и есть характерно-социалистическая разновидность элитаризма). А поскольку саморазвёртывание социодиалектического цикла остановить нельзя, то расходящиеся противоположности,– в результате длительно не ликвидируемого напряжения между ними,– способны "продырявить", так сказать, объемлющую оболочку социального целого, и тогда на поверхности общественной жизни разыграются перипетии наподобие тех, которые мы имели прискорбную возможность наблюдать в Польше в 1980–81гг. (и которые при всём желании не определишь иначе, как рецидивы "работы" сущностного противоречия по досоциалистическому, антагонистическому типу). Т.е., здесь основное противоречие конкретно-исторически как бы скатывается, соскальзывает вспять, от сознательно-институционального к более раннему и примитивному,  стихийному  схематизму своего действия и проявления.

Само собою,– никто не настаивает, что такие вещи   неизбежно, неустранимо свойственны социализму; социалистическое общество вполне может и должно обходиться без них, но надо постоянно держать глаза открытыми на тот факт, что   если  форма собственности, по разным причинам, закостенеет свыше некоего терпимого предела, она войдёт в   действительно  неизбежный "тормозной" конфликт с главной производительной силой, и сущностное противоречие (которому просто "некуда деться"), не будучи разрешаемо нормальным для социализма институционно-правовым способом, начнёт пробивать себе   внеинституционные, "стихийные" каналы, причём с неотвратимостью слепого естественного закона.

Возражения, выставляемые против только что изложенной трактовки, строятся в основном по фабуле "этого не может быть, потому что этого не может быть никогда"; а где подобное всё-таки свершилось,– в первую очередь в ПНР,– там, мол, в тот момент социализма как такового вообще ещё не существовало, наличествовал "переходный период".

Итак, обсудим прежде всего утверждение насчёт пребывания Польской Народной Республики в 1980г. в "переходном периоде",– а заодно и о "невероятности"-де базисного конфликта (т.е. граждански-политического кризиса в результате неразрешённого социодиалектического "несоответствия") на более поздних ступенях социалистического развития.

Во-первых, нельзя согласиться с наметившейся в последнее время малоконструктивной наклонностью превращать переходный период чуть ли не в некую обособленную "третью фазу" коммунистической общественно-экономической формации,– наряду с двумя известными до сих пор. И "переходный период", и период построения социалистического общества в его основных, определяющих очертаниях, и воспоследовавшая полоса, которая квалифицировалась вначале как развёрнутое строительство коммунизма, а затем – как "развитой социализм",– всё это разные градации одной и той же   первой, низшей фазы коммунистического способа производства. Все они протекают под эгидой одной и той же по её всемирноисторическому "качеству" схемы присвоения средств производства: собственником обобществлённого производственного аппарата выступает государство трудящихся, соединение со средствами производства массового производителя осуществляется по принципу "формального", или "фабричного", как характеризовал его В.И.Ленин, равенства,– в рамках реализации отношения  "рабочая сила", через трудовой договор, наём работника на принадлежащее государству предприятие.[15]

Социалистический тип овладения средствами производства,– при всём его "формализме", обусловливающем дальнейшее его замещение более совершенной структурой,– несравним, конечно, с системой наёмного труда при господстве капиталистических, эксплуататорских производственных отношений; он заключает в себе для главной производительной силы общества огромные потенции развития, причём этот мощнейший, эпохальный по своей значимости стимул (и гарант) начинает выполнять свою миссию не когда-то "погодя", но буквально с того дня и часа, как в государстве политически сокрушён эксплуататорский базис и социалистическая форма собственности установлена, декретирована в итоге победоносного пролетарского переворота. "Целый ряд предприятий и заводов, находящихся под контролем Советской власти и принадлежащих государству,– подчёркивал В.И.Ленин,– это одно уже показывает переход от капитализма к социализму …"[16]

"Отлучение" переходного периода от социализма как такового, от первой фазы коммунистического строя вольно или невольно принижает роль социалистических преобразований в структуре собственности, внося тем самым искусственную "неясность" в вопрос о том, что же является на данном конкретно-историческом отрезке пути нового уклада объективной двигательной силой его стремительного становления и укрепления.[17]

Кроме всего прочего,  когда переходный период излишне обособляется,  "автономизируется", этим искажается вся историческая перспектива, начало "работы" специфически-социалистического базиса неправомерно отодвигается "вглубь" новой формации десятилетия на два (а то и более). Между тем, как всякое качественно-структурное отношение, форма собственности в процессе своего функционирования   устаревает, и к моменту "построения социалистического общества в основном" возможности всего комплекса социально-экономических взаимозависимостей, типичных для первой фазы коммунизма, оказываются уже в достаточно заметной мере исчерпанными. В нашей стране это отразилось в знергичнейшем крупномасштабном экономическом экспериментировании, развернувшемся в послевоенную эпоху; на рубеже 40-х – 50-х годов у нас уже "в полный голос" говорили, что "наши производственные отношения могут превратиться в серьёзнейший тормоз дальнейшего развития производительных сил".[18] Теория же "автономности" переходного периода надуманно и неплодотворно "омолаживает", так сказать,– причём, на целые десятилетия!– общую структуру формально–эгалитарных производственных отношений, мешает разглядеть её устаревание и своевременно предотвратить нарастание базисного "несоответствия", обострение противоречия "базис – производительные силы". Помимо того, она служит удобным приёмом для приукрашивания и ненужной идеализации реального социализма, ибо позволяет,– без конца растягивая этот самый "переходный период",– "перепихивать" туда наиболее тревожные и болезненные проблемы, которые в действительности принадлежат именно социалистическому строю как таковому (а не каким-то "переходным" стадиям) и негативное влияние которых не ослабляется, естественно, сколько бы их ни объявляли "не существующими" при социализме и "несвойственными" ему.

Сущностных, качественно-структурных разломов исторического масштаба,– таким образом,– между "переходным периодом", "построением социализма в основном" и "развитым социализмом" не просматривается; всё это – последовательные (хотя, безусловно, и разнящиеся между собой!) звенья одного и того же крупного историко-формационного подразделения: первой фазы коммунистического общественно-экономического уклада. Косвенным подтверждением сказанному выступает и разительная лёгкость, с которой   та же самая  полоса в истории той или иной социалистической страны попеременно квалифицировалась то как "строительство развитого социализма", то как "переходный" этап. Поэтому точка зрения, будто на стадии "собственно социализма" или "развитого социализма"   в принципе  не может случиться того, что свершается подчас в "переходном периоде", лишена,– на наш взгляд,– убедительных оснований.

Теперь конкретно о Польше; что это за "переходный период", который продолжается сорок лет? По нынешним временам и темпам общественного прогресса, это был бы не "переход" от чего-то к чему-то, а какой-то летаргический сон. Уже одно это указывает на явную несуразность и искусственность отнесения данной страны к "переходным", "не вполне социалистическим" государствам. Реалистичней,– как мы убеждены,– всё-таки признать неоспоримые факты и согласиться, что Польская Народная Республика была в середине 70-х годов, когда там принимался курс на "развитой социализм", и сегодня является "нормальной" социалистической державой, ничуть не уступающей прочим членам европейской части социалистического содружества по уровню своей структурно-политической продвинутости и имеющей дело с проблемами,– в первую голову,– отнюдь не "переходного" прошлого, но самого что ни на есть жгучего и актуального социалистического настоящего.[19]

Длительно же сохраняющееся наличие в этой стране большой массы некооперированного крестьянства следует считать,– как представляется,– не столь признаком "переходного периода", сколько   спецификой  польского пути к социализму и коммунизму; причём, весьма велика вероятность, что черта эта будет повторяться, воспроизводиться, по мере того как в социалистическую эру начнут вступать высокоразвитые буржуазные государства, где аграрный сектор состоит из обособленных фермерских хозяйств, практически не эксплуатирующих, однако, чужого труда.[20]

"Анализируя современную польскую действительность,– снова Р.Косолапов, 1979-ый год,– нередко указывают на фактическое противоречие между обобществлённой   в ы с о к о р а з в и т о й  /разрядка моя.– Т.Х./ индустриальной частью национальной экономики и её аграрной частью, в значительной степени сохраняющей частный мелкотоварный характер. ... под этим углом зрения ставят вопрос об осуществимости задач построения развитого социализма. На этот вопрос ответил Э.Герек на VII съезде ПОРП. "Приступая к строительству развитого социалистического общества,– сказал он,– мы должны помнить о том, что при общем высоком уровне социалистического развития нашей страны уровень отдельных областей общественно-экономической жизни различен. Во многих областях мы уже осуществляем задачи, присущие новому этапу, задачи, к выполнению которых готова наша страна в целом. В других областях – особенно в сельском хозяйстве – мы ещё решаем вопросы предыдущего периода, ибо этапы развития социалистического общества не отделены резкими границами. Решение некоторых задач предыдущих этапов в соответствующих формах на более высоких ступенях развития – дело естественное и вполне возможное.""[21]

Спустя несколько лет,– после того как в Польше произошло всё то, чему суждено было там произойти,– Р.Косолапов вновь возвращается к вопросу, на который (с его же прежних слов) "ответил Э.Герек на VII съезде ПОРП", и на сей раз мы читаем: "Теоретически уже с самого начала на этот вопрос давался отрицательный ответ./!/ К сожалению, теорию не стали слушать ..."[22]

В упоминавшихся нами выше полемических заметках В.Кузьменко в "Коммунисте" брошен справедливый упрёк по адресу авторов, которые чересчур "проворно" меняют одну теоретическую позицию на другую (подчас прямо противоположную), "причём без малейшего желания объяснить читателям, как теперь быть с тем, что по этому же вопросу ими было написано раньше".[23] Весьма жаль, но главный редактор "Коммуниста" должен бы упрёк этот обратить, в первую очередь, самому себе. Так, не совсем понятно, какую именно теорию не стали слушать фактические "организаторы" кризиса в Польской Народной Республике: ту, которая у Р.Косолапова и его единомышленников (в том числе и польских) была   до  эпопеи с "Солидарностью", или же ту, что образовалась   после? Ибо, с неопровержимейшей очевидностью, это две   разные  ''теории". Первая из них абсолютно ничем не отличается от тех, которыми руководствовались Э.Герек и его окружение, и постольку сетования, якобы её "не стали слушать", по меньшей мере беспочвенны. Что же касается второй, то у Р.Косолапова она возникла не в тот момент, когда самое время было слушать, а значительно позже – когда уже послушались того, чего слушать не следовало. Посему утверждения, будто "теория", разделяемая Р.Косолаповым, в результате всех вышеописанных эволюций "не пострадала"[24], звучат излишне оптимистически. Та теория, на точке зрения которой Р.Косолапов стоял в конце 70-х годов, завела братскую страну в тяжелейший социально-экономический и социально-политический тупик. Что значит – "не пострадала", если она на практике попросту потерпела фиаско? Теоретику–марксисту нужно уметь признавать поражение поддерживавшихся им рекомендаций, их недальновидность и оторванность от жизни,– а не "петлять" и не твердить, вопреки фактам, о каком-то их "подкреплении всем опытом социалистического и коммунистического строительства".[25] Что же касается, опять-таки, второй из принадлежащих Р.Косолапову "теорий" по польскому вопросу,– это типичнейшая искусственная "подпорка" ad hoc, при помощи которых обычно пытаются задним числом прикрыть и "оправдать" провал основной концепции; отсюда и цена им в науке, как известно,– соответствующая.

Таким образом,– как мы думаем,– тем, кто не далее 1979-го года ссылался на Э.Герека и повторял вслед за ним его оценки степени готовности ПНР ко вступлению в полосу "развитого социалистического общества", вряд ли пристало теперь делать из этого руководителя, при всех постигших его неудачах, "козла отпущения" и безапелляционно заявлять о "совершенной бездоказательности и утопичности" выдвигавшихся им планов.[26] Если его высказывания воспроизводились (тем же Р.Косолаповым) как установочные,– то, по всей видимости, какая-то доля убедительности и обоснованности в них всё-таки наличествовала. Что польские коммунисты и трудящиеся именно "претворяют в жизнь программу строительства развитого социализма",– таково было, напомним, мнение и Л.И.Брежнева.[27]

"Любой мало-мальски здравомыслящий партийный активист и научный работник в Польше давно понимал, что на осуществление программных преобразований не может не оказать существенного воздействия то, что в стране ещё не решены важнейшие задачи переходного периода от капитализма к социализму ..."[28] Однако, на VIII съезде ПОРП Э.Герек выступал, в общем и целом, отнюдь не с какими-то бездоказательными утопиями: имелась "стратегия строительства развитого социалистического общества", достаточно подробно очерченная уже на VII съезде, а на VIII характеризовавшаяся как "проверенная на практике"; имелись программные тезисы ЦК ПОРП, прошедшие всенародное обсуждение, предсъездовскую дискуссию и получившие, как утверждалось, полную поддержку и одобрение партии и широкой общественности.[29] Выходит,– если поверить Р.Косолапову,– якобы на съезде правящей партии в марксистском государстве может быть представлено в качестве всенародно поддержанной и одобренной программы социально-экономического развития нечто такое, относительно чего "любой мало-мальски здравомыслящий" человек в стране практически "с самого начала" не сомневался в его неосуществимости. Полагаем, что это не совсем так и что Э.Герек совершенно правильно определял в 1975г. польское общество как носящее на сегодня "целиком и полностью социалистический характер". "Современная Польша принадлежит к тем странам, в которых, говоря словами Маркса, социализм получил уже собственную прочную базу."[30]

Суть ошибки, допущенной прежним польским руководством,– по нашему убеждению,– состояла вовсе не в том, что-де оно неверно фиксировало конкретное объективно-историческое "местонахождение" современного польского социалистического государства (которое, бесспорно, давно миновало "переходный период" как таковой!); нет, промах там был не "отдельный" от прочих стран, занятых, на той или иной стадии, созданием у себя "развитого социализма", но   общий  им всем, а именно: стратегическая по своим масштабам недооценка   меры действительной устарелости  формально-эгалитарного базиса – той производственно-отношенческой структуры, которая в принципе простирается на   всём  протяжении собственно-социалистической фазы развития, не исключая   никаких  её этапов и обусловливая её   качественное  всемирноисторическое отличие как от предыдущего эксплуататорского строя, сломленного пролетарским переворотом, так и от последующей, высшей фазы коммунистического уклада. Не в одной лишь Польше,– к великому прискорбию,– упорно закрывают глаза на то, что "фабрично"-уравнительный способ присвоения средств производства   в целом  уже не первое десятилетие   тормозит  подъём социалистических производительных сил, что без крупнейших структурных реформ он явно не в состоянии обеспечить не только какой-либо "научно-технической революции", резкой интенсификации народнохозяйственного функционирования, но даже сохранения некогда достигнутых темпов экономического роста и шкалы показателей эффективности (которые в СССР, например,   неуклонно падают,– как известно,– в течение без малого тридцати лет). Имея уже и значительный естественный "процент износа", да ещё будучи подточена разными непродуманными мероприятиями этих трёх "нисходящих" десятилетий, "фабрично"-уравнительная форма собственности становится всё более доступна перерожденческому (элитаристскому) манипуляторству ею, тому самому   групповому эгоизму, во всевозможных его обличьях, который в последние годы,– кажется,– наконец-то привлёк к себе озабоченное внимание широких общественных кругов и   противоположность  которого интересам и целям социалистической трудящейся массы ни у кого сомнений не вызывает.

Именно по этой-то линии и разверзся в ПНР "открытый", "эксплицитный" социодиалектический конфликт,– с возвращением основного противоречия к стихийному типу действия и "прободением" общественно-политической целостности; и "переходный период" тут абсолютно ни при чём. Не с крестьянством схватился польский рабочий класс,– как это следовало бы, если бы версия относительно "переходного периода" была верна,– а с обюрократившимися, манипулятивными элементами в обобщённо понимаемой системе распоряжения средствами производства, от политических до чисто-хозяйственных её звеньев. И это – коллизия не "переходного периода", но первой, социалистической фазы коммунизма самой по себе; так что, если не изменится решительно распространённый ныне нереалистический и назойливо-приукрашательский взгляд на далеко ещё нами не познанные, могущественные внутренние побудительные импульсы и источники развития нашей формации, случившееся в Польше вполне способно обернуться не отголоском минувшего, но серьёзнейшим предупреждением из будущего. "Фабрично"-эгалитарная структура отношений по присвоению средств производства конкретно-исторически уже очень и очень "стара"; она требует коренных усовершенствований[31], при отсутствии же таковых она практически неудержимо "костенеет" и   элитаризуется, а этим может быть спровоцировано ненормальное, "аварийное" протекание взаимодействия между нею и главной производительной силой,– чему, в итоге, мы на примере Польши и явились свидетелями. Неблагоприятные же особенности социально-экономической и социально-политической обстановки в этой стране (обширный и "разношёрстный" частный сектор в народном хозяйстве, устойчивое влияние, которым пользуется там непролетарская, мелкобуржуазная и ревизионистская идеология) послужили дополнительным осложняющим и ускоряющим фактором, благодаря которому конфронтация, знаменующая собой самую серьёзную необходимость задуматься над историческими ресурсами и пределами   социализма вообще, в том числе и "развитого"[32],– конфронтация эта, как нередко получается, заявила о себе столь рельефно именно здесь, где её меньше всего, казалось бы, надо было ждать, и раньше, чем где бы то ни было ещё.

Следует всячески учесть также, что польский кризис   структурно  остался не разрешён, он просто временно "задавлен", загнан внутрь посредством оружия; а это значит, что конфликт может,– тоже своеобразно "усовершенствовавшись" и "поднабравшись сил",– с удвоенной остротой вспыхнуть в каком-либо другом государстве социалистического лагеря, ибо мир социализма имманентно, объективно   един, и независимо от внешних, "видимых" отношений между его членами, происходящее с одним из них тут же "неисповедимыми путями" отражается на всех прочих. Так, нечто всецело аналогичное польским событиям 1980–81гг. имело место в Чехословакии в 1968г.; но там бюрократствующая и ревизиониствующая управленческая верхушка,– которая и несла непосредственную вину за далеко зашедшее "изъязвление" формы собственности,– попыталась эти плоды своего хозяйничанья обратить в качестве "аргумента" против народной власти как таковой и не встретила в этом поддержки широких масс. Давайте вспомним, кстати, что и Чехословакия в эпоху "пражской весны" уже лет восемь,– как было определено июльской конференцией КПЧ 1960г.,– строила у себя "развитое социалистическое общество"; причём, вот здесь-то уж никаких предварительных сомнений в окончании "переходного периода" практически не возникало.

В то же самое время, когда в ЧССР перешли в наступление правые элементы, та же социодиалектическая коллизия (симптомы элитарно-бюрократического поражения и разложения структуры собственности) вызвала в Китайской Народной Республике мощную "лево"–экстремистскую реакцию изнутри партии – "культурную революцию", которая, однако, пробушевав около десяти лет, также ни к каким плодотворным   базисным  сдвигам не привела. И чехословацкий, и китайский варианты "прорыва" неразрешённого сущностного противоречия на поверхность общественных явлений представляли собой начальные шаги кризисного процесса, где основные перипетии развёртывались на уровне политической надстройки. Но в следующей стране – в Польше – противоречие приняло, так сказать, свой канонический вид, и на сцену со всей внушительностью выступила главная производительная сила. Если противоречие и дальше будет действовать столь же логично,– а объективная закономерность логична всегда,– то не так уж трудно прикинуть, что при очередном его "заходе на прорыв" преимущественной мишенью кризисообразующих факторов сделается, по всей вероятности,   армия: ведь с задачей "привлечения на свою сторону" определённой (и немалой) части партии и рабочего класса конфликт уже справился, и именно на армии он "споткнулся" последний раз. Между прочим,  это прекрасно понимали наиболее воинствующе настроенные функционеры "Солидарности", открыто досадовавшие на недопустимую-де "пассивность" профобъединения в указанном направлении.

Суммируя вышеизложенное,– подход с позиций закона соответствия (как основного, детерминантного противоречия коммунистической общественно-экономической формации, включая и её первую фазу) позволяет охватить одним взглядом развитие всей совокупности социалистических государств, уловить несомненную внутреннюю взаимосвязь и последовательность упорно возобновляющихся кризисных явлений (исследуемого нами здесь рода), предугадать возможное дальнейшее распространение этого нежелательного процесса и облик, какой он примет, установить его долговременные,   сущностно-структурные  причины, а отсюда и рекомендовать достаточно конкретные политические и экономические меры по преодолению затяжного, всеми отчётливо ощущаемого "торможения" и открытию для мирового социализма новых, "освежающих" исторических перспектив.

Наш вывод заключается,– прежде всего,– в самом категорическом подчёркивании того обстоятельства, что никакое объяснение и тем более   прогнозирование  хода социалистического общественного развития не являются сколько-нибудь реалистичными и научно-оправданными, если они не опираются на представление о диалектической противоречивости как главенствующей его закономерности и если игнорируется   циклический характер  действия этой закономерности, определяемый "раскачиванием" базисных отношений от роли "тягача" к роли тормоза производительных сил и обратно. Так, к настоящему времени имеются все данные констатировать, что в "тормозную" стадию прочно вошёл, как таковой, весь специфически-социалистический комплекс отношений "фабричного" равенства между участниками общественного производства, что "фабрично"-эгалитарная форма присвоения предпосылок производства практически утратила роль двигателя производительных сил, нуждается в очередной обширнейшей   демократизации  ("деэлитаризации"), в решительном новом "сближении" средств производства и рядового производителя; что должны получить всестороннее институциональное выражение и закрепление новые, глубинные слои массовой творчески-трудовой и гражданской инициативы. Т.е., сегодня требует разрешающего благотворного "замыкания" гигантский социодиалектический мегацикл, объемлющий всю низшую фазу коммунизма: потенциал господствующей здесь модификации отношений собственности на средства производства по существу   исчерпан, и их необходимо реконструировать, "приподнять" таким образом, чтобы перед главным элементом социалистических производительных сил – строителем бесклассового будущего – по всем направлениям его созидательной деятельности оказался институционно "прорисован" новый и вполне конкретный,  "осязаемый" стратегический простор.[33]

5

В сущности, всё вышеописанное,– коль скоро оно воплотилось бы в жизнь,– выступило бы как достижение качественно нового и подлинно–современного (причём, настоятельнейше требуемого!) уровня взаимосоответствия, "взаимосогласованности" базисных структур сегодняшнего социализма с его производительными силами; и это касается не какой-либо отдельной страны или группы стран, но социализма   как такового – и "зрелого", и недостаточно ещё созревшего, и уже подверженного явственной наклонности "перезреть". Как упоминалось уже, лагерь социалистических государств внутренне един; менее развитые его члены неизбежно и естественно равняются на "лидеров", перенимают их положительный опыт, а вместе с тем невольно и так же неизбежно "перенимаются" и негативные тенденции. В результате те проблемы, которые тормозят прогрессирование "лидера", ускоренным темпом становятся "тормозными" и для относительно менее развитой страны,– хотя, может быть, сама по себе, в отсутствие далеко продвинувшегося "лидирующего" государства, она ещё долго бы до них "дозревала". Но отсюда логически вытекает, что   ответ  на проблемы такого рода именно от "лидера" же и должен поступить. Если "ответ" этот – т.е., проблемное решение   интернационального  (в рамках социалистического содружества) значения – задерживается, то нерешённая коллизия может критически обостриться как раз не у "ведущего" (условно говоря), а у государства–"последователя"; хотя, по сути, вышел-то на неё конкретно-исторически именно лидер! И даже вернее всего так и будет, ибо мощная высокоразвитая держава способна дольше существовать, "сохраняя спокойствие", с неразрешённой проблемой, нежели государство, чьи ресурсы во всех отношениях более ограниченны.

Не что иное,– по нашему твёрдому убеждению,– произошло и с Польшей: там "не выдержал" проблемный узел, истоки и смысл которого отнюдь не специфически–польские; и таково резюме, которое следовало бы из "польского урока" извлечь советским марксистам. Самая непродуктивная позиция, которую в разбираемой связи можно было бы занять,– это продолжать твердить, что-де польские перипетии представляют собой сюжет времён "переходного периода", к нам они не имеют ни малейшего касательства, пусть поляки у себя решают "переходные" задачи (т.е., по всей видимости, пытаются коллективизировать крестьянство), мы же будем, вне зависимости от всего этого, "совершенствовать развитой социализм", В действительности же, если мы хотим   концептуально  помочь (а это наиглавнейшая наша "помощь") своим собратьям по классу во всём мире, а кстати и себе,– нам надлежало бы, не откладывая в дальний ящик, взять на себя инициативу той самой   деэлитаризации зрелых  (вот именно!) социалистических производственно-отношенческих структур, стратегическое запаздывание которой столь удручающе и болезненно "выломилось" на политическую авансцену в Польской Народной Республике, да и вообще составляет на современной ступени всемирно-исторического восхождения от капитализма к коммунизму существеннейший камень преткновения в развёртывании этого обновительного процесса.

Следует отвергнуть легко предвидимые догматически-лицемерные протесты по поводу невозможности-де приложения к "развитому социализму" такой терминологии, как "элитаризация", "необходимость демократизации" и т.п. Надо усвоить,– наконец,– простую, давнишнюю и непререкаемую теоретико-философскую истину:   качественные  отношения (к разряду коих принадлежит и форма собственности на средства производства) меняются лишь время от времени, "скачкообразно", в промежутке же от скачка до скачка они   устаревают, такова их объективная природа, не зависящая от наших благих пожеланий и нашего стремления к "совершенствованию". Чем более "зрел" социализм, тем более   устарела  в нём присущая ему формально-эгалитарная структура отношений присвоения, и тем больше оснований для мудрого и дальновидного руководства размышлять не о каких-то, якобы простирающихся впереди, "длительных этапах" безмятежного "совершенствования", а о принятии мер, чтобы окостеневающий базис не вызвал в общественном развитии "пробуксовку", которая заставила бы говорить об обширном и тяжёлом граждански-политическом конфликте.

Нельзя согласиться,– постольку,– с явно "лакировочными" заверениями, будто у нас "нет социально-классовых сил, заинтересованных в том, чтобы препятствовать сознательному, оптимальному разрешению возникающих проблем и противоречий", "нет социальных групп, которые были бы кровно заинтересованы в сохранении старого, ибо с ним связано само их существование".[34]

Слышал ли,– к примеру,– В.А.Медведев хотя бы о таком печально– "популярном" явлении последних десятилетий (увы, на сей день уже десятилетий!), как корректировка планов, занижение плановых заданий?

Сразу же после "хозяйственной реформы",– которая и создала, собственно, структурные "условия" для этой разновидности антигосударственного манипуляторства,– "анализ показателей работы 580 предприятий различных отраслей промышленности, переведённых на новую систему в 1966г.", продемонстрировал следующую картину: "Темпы роста производительности труда по этой группе предприятий предусматривались в годовых планах (в течение 1966–1970гг.) в 1,5 раза ниже фактически достигнутых за предыдущий год, а в ряде случаев – и в 3 раза ниже. Как правило, плановые задания перевыполнялись не менее чем в 1,5 раза. По реализации продукции и прибыли планы указанных предприятий были занижены не менее чем на 15–35%; на отдельных предприятиях ... планируемые темпы роста этих показателей были в 1,5–2 раза ниже отчётных за предыдущий год, а выполнение плана достигало 110–116%; фактические темпы роста нередко вдвое превышали плановые".[35]

"Продолжается негодная практика пересмотров плана",– констатировала "Правда" в 1976г. на примере Узбекистана,– сославшись, однако, тут же на получаемые редакцией и из ряда других республик и областей "сигналы о том, что при разработке проектов плана на 1977 год и последующий период пятилетки искусственно занижаются темпы роста производства".[36]

Спустя ещё пятилетку воз упорно пребывал всё там же, и центральная печать негодовала:

"Что такое корректировка плана министерства или предприятия? Это – внесение дисбаланса в экономику, это разрыв в той или иной степени взаимосвязанных расчётов и показателей, иначе говоря, начало цепной реакции нарушений плановой дисциплины. В связи с этим могут возникать и возникают диспропорции между натуральными и стоимостными показателями, между объёмом реализации и поставками изделий по договорам. Потом такие диспропорции порождают всякого рода дефициты, которых, казалось бы, никак не должно быть.

Безответственное отношение к корректировке планов нарушает ритм работы ... целых отраслей, ослабляет плановое руководство народным хозяйством, подрывает директивный характер планирования. ... народное хозяйство получает ежегодно продукции намного меньше, чем намечалось."

"Например, в первом полугодии 1980 года поставки почти двухсот важнейших видов продукции производственного назначения были выполнены лишь наполовину."

"… пора покончить с практикой, когда "выполнение" плана осуществляется росчерком пера облечённых властью лиц, а иждивенческие настроения на местах поддерживаются снисходительным отношением и помощью центральных ведомств."[37]

В "Литературной газете" цитировалось письмо разгневанного читателя, именовавшего "практику" вышеочерченного толка "грабежом государственной казны".[38]

"В таких случаях общенародная собственность используется в узкогрупповых целях, а интересам общества наносится урон ..."[39]

"Общенародная собственность используется в узкогрупповых целях" – это и есть деструктивный феномен, который мы выше определили как её (собственности)   элитаризацию; термину же "элита" оказано нами предпочтение перед "группой" лишь по чисто лингвистической, не принципиальной причине,– поскольку от "элиты" проще и естественней образуются всевозможные однокорневые существительные, прилагательные и глаголы, потребные при обсуждении вопроса.

Хозяйственно-управленческая групповщина (она же "ведомственность", "местничество", и она же – обобщённо – элитаристское (бюрократическое) извращение отношений социалистической собственности) "усиливает явления стихийности в общественном развитии, деформирует отношения людей в сфере производства, распределения и обмена, противодействует планомерности, ослабляет устои социалистической экономики, её монолитность".[40]

Спрашивается,– теперь,– как же это может быть, чтобы использование государственной собственности "в узкогрупповых целях" имелось налицо (причём, не просто "имелось", но буквально   процветало[41]  в стране на протяжении десятилетий, упорно, злонамеренно и неистребимо, несмотря на нескрываемое возмущение мыслящей общественности, несмотря ни на какие "директивные указания"),– и в то же время самих этих   групп, в чьих интересах подобное происходит, якобы "не существовало"? Самоочевидно, что за описанными безобразиями стоят именно определенные   "группы давления", достаточно мощные и основательно укоренившиеся (сумевшие обзавестись даже собственными "идеологами", в задачу которых как раз и входит доказывать, будто ничего такого не наблюдается); и группы эти не только "кровно заинтересованы" в сохранении различных производственно-отношенческих устарелостей,– равно как непродуманных "нововведений",– но и способны, в чём сполна убедила жизнь, многие годы подряд поистине бороться с социалистическим государством за этот свой интерес, молчаливо, но оттого не менее жёстко сопротивляясь любым попыткам расчистить социально-экономическую арену от "вышедших из строя", отслуживших свой век структур.

Существование таких групп и тот факт, что ими регулярно отвлекается на достижение манипулятивных, стяжательских "целей" внушительнейшая часть производственного потенциала страны, именно и выражает собою процесс известного "отслоения", "оттеснения" главного элемента производительных сил общества от распоряжения совокупными средствами производства как своим законным достоянием,– процесс нарастания "несоответствия" в системе "производительные силы – базисные отношения". Развитие же специфического "базисного торможения" – на почве задержки с обновлением, реконструкцией формы собственности – практически обескровливает, если не парализует всё производительное функционирование в государстве,– в том числе и научно-технический прогресс, на который возлагаются нынче несколько преувеличенные надежды, упускающие из виду, что он является не самодовлеющим, а   вторичным  компонентом в производительных силах, полностью зависящим от того, как "чувствует себя" живой труд, массовый фактический производитель.

Сегодня, чтобы у социалистического экономического организма смогло открыться "новое дыхание", нужно локализовать и перерезать каналы, по которым идёт манипуляция отношениями собственности, выявить и удалить накопившийся "структурный хлам" – неработоспособные, устаревшие или неудачно введённые взаимосвязи, плодящие манипуляторов, ликвидировать неоспоримо образующийся в результате "торможения" отрыв реального, фактического управления средствами производства от масс – и вернуть тем самым основное противоречие к состоянию динамического равновесия ("соответствия"), в каковом состоянии перед всеми элементами производительных сил, начиная с главного, освобождается и специфически (институционально) фиксируется конкретно-историческое "пространство" для очередного крупного шага вперёд.

Если этого не предпринять, то продолжающаяся и практически бесконтрольная дивергенция социодиалектических противочленов – узурпируемых,  омертвляемых отношений присвоения и главной производительной силы – будет, вот именно, неуклонно усугублять и множить симптомы "стихийности в общественном развитии", покуда стихийность эта не выплеснется где-либо наружу уродливым и разрушительным эксцессом. Какую внешнюю форму примет подобный "выброс" – об этом, в общем-то, можно лишь гадать: стихия на то и стихия, что она не предупреждает заранее о своих "намерениях". Но возникает вопрос: неужели же надо непременно "добивать" до какого-нибудь шокирующего финала? Неужели без этого не ясно, что вещи, характеризуемые как массовый, систематический и многолетний "грабёж государственной казны", подрыв планового руководства народным хозяйством, расшатывание устоев социалистической экономики и пр.,– что они в прямом и наиточнейшем смысле слова   антагонистичны  нормальному развитию нашего строя и что открытое, наглядно-конфликтное проявление этой подспудной антагонистичности, коль скоро её не блокировать и не преодолеть надлежащими мерами,– дело только времени и места?

Сошлёмся,– в качестве иллюстрации,– хотя бы на известное ЧП на Алма-атинской железной дороге осенью 1982г., когда "заклинило" движение поездов в радиусе Красноярск – Свердловск – Волгоград и этот чудовищный "тромб", как его справедливо окрестили в прессе, по существу угрожал параличом огромному экономическому региону, включающему Казахстан, республики Средней Азии, Западную Сибирь и Южный Урал.[42] Причём, чрезвычайная ситуация вполне, так сказать, мирно и благодушно вызревала в продолжение ряда лет и по самой что ни на есть стандартной, в зубах навязшей за эти годы схеме делячески–группового манипулирования народнохозяйственными фондами, использования их в частно-стяжательских интересах, вопреки объективным потребностям общественного производства: приписки, очковтирательство, искажение отчётности, создание видимости благополучия, замазывание истинной картины и, наконец,– "внезапный" оглушительный крах, когда, образно говоря, загнанные в тупик фонды попросту и наотрез "отказали" в дальнейшем отправлении возложенной на них объективной народнохозяйственной функции.

Создаётся впечатление, что некоторые у нас, и даже довольно многие склонны понимать под "социальным антагонизмом" толпу, учиняющую уличные беспорядки. Слов нет,– в забастовках, антиправительственных манифестациях и прочих открытых выражениях гражданского протеста и неповиновения радости, что называется, мало; однако, необходимо принять в соображение, что   подлинно  антагонистическим фактором является не поверхностная вспышка гнева и возмущения как таковая, а залегающая на структурной глубине   причина, которая её, эту вспышку, провоцирует. И в "диспозициях", подобных алма-атинской (а такого рода примеры, к величайшему сожалению, отнюдь и отнюдь не единичны), вот этот фактор –   структурный  антагонист генеральной направленности нашего общественного развития наличествует со всей возможной непреложностью, вне зависимости от того, побили ли где-нибудь по ходу действия,– в добавление ко всему,– стёкла в магазинных витринах или не побили. Допустим на минуту, что тот же алма-атинский "тромб" произошёл не по милости вольных или невольных саботажников в управленческих кабинетах, а забастовали бы рабочие дороги; нетрудно себе представить, какова должна бы быть у столь катастрофически результативной забастовки степень организованности и застарелость, болезненность структурных корней! Или вообразите себе забастовку, которая лишила бы страну   половины  намеченного выпуска важнейших видов продукции производственного назначения: поистине выдающиеся организаторы должны бы возглавлять такой стачечный комитет, и "просто так", на пустом месте он бы не возник. И однако,– хотя практически-то все эти (равно как другие аналогичные) перипетии так или иначе свершились и вершатся покамест непрерывно,– нас стараются убедить, будто за ними кроются лишь "разрозненные антиобщественные элементы"[43], не составляющие для государства никакой   социальной, структурной проблемы! Нет, тов. Косолапов, "разрозненным элементам" такие вещи не по плечу,– чтобы "вертеть" по своему усмотрению половиной выпуска важнейшей народнохозяйственной номенклатуры; и если всё же вертят,– то тут перед нами не "разрозненные элементы", а нечто гораздо более серьёзное. Если бы,– повторяем,– до нас дошли вести о   стачке  вышеобрисованного "калибра",– поверил бы хоть один грамотный марксист, что какие-то случайные отщепенцы, "сорняки"[44], не прибегшие к основательнейшей организационной подготовке, не нащупавшие иной опоры в реальной экономико-политической действительности, помимо своего сугубо личного недовольства, сумели совратить с пути истинного стотысячный коллектив и на несколько недель вывести из строя жизненно-значимый для страны узел народнохозяйственных связей? Думаем, всё-таки, что разговор немедля переместился бы в плоскость обсуждения самоочевидного   общественного кризиса, структурная природа  которого никем среди мало-мальски добросовестных теоретиков сомнениям бы не подвергалась. Так почему же мы отказываем явлению, которое по своим "конечным результатам" ни на йоту не отличается (а если отличается, то лишь в худшую сторону) от предположенной гипотетической забастовки,– отказываем ему в том же статусе   общественно-кризисной ситуации, с её определяющим атрибутом –   структурным  (но не каким-то "индивидуальным") происхождением? Каких же ещё-то "кризисов" предлагается ждать,– если это   не  кризис,  не  конфликт, и вот именно потенциально антагонистический?

В статье Р.Косолапова, датированной июлем 1984г., содержится призыв к "уяснению смысла категории "антагонизм""[45]; и впрямь, здесь нужно кое-что уяснить. В применении к обществоведческому, социально-философскому исследованию смысл этой категории (именно как   категории  теоретического рассмотрения) только один: антагонизм – это взрывообразное, стихийно-кризисное протекание фазы "возвращения к соответствию" в сущностном противоречии общественно-экономической формации (в противоречии "производственные отношения – производительные силы"). При социализме периодические возвраты основного противоречия в фазу "соответствия" должны совершаться "безразрывно", институционально, но закономерность эта, как и всякая другая, сама собой не осуществляется, и если над развитием "структур возврата" не работать неустанно, то и в наших условиях противоречие будет в той или иной степени "сползать" на прежний, стихийно-антагонистический путь своей реализации.

Марксистско-ленинская теория социодиалектических противоречий   не проводит  никакого "деления" антагонизмов на "социальные" и "индивидуальные"; не надо ловить Маркса на слове и приписывать классикам воззрения, преодоление которых как раз и было их заслугой. Антагонизмы (с позволения сказать) вроде "взаимной неприязни отдельных лиц", "столкновения различных вкусов", "бескультурья и культурности", "науки и невежества", "сражений за первенство в любви" и пр.[46] попросту принадлежат другим областям знания; если мы начнём марксистский анализ общественной действительности засорять изучением "соперничества в любви", из  этого ничего плодотворного не получится. Общественный антагонизм в марксистском понимании – это когда производственные отношения закостеневают настолько, что их возвращение от состояния "тормоза" к роли главного двигателя производительных сил совершается в результате и в ходе частично или полностью неконтролируемого, внеинституционального гражданского конфликта.

С трудом поддаётся уразумению (если вообще поддаётся) тот "страх", который часть наших обществоведов испытывает перед признанием – а вернее, перед констатацией –   структурного  характера процессов устаревания базисных отношений в условиях социализма; к чему эти отчаянные заклинания,– всё, мол, что угодно, только не структурное видоизменение и не связанная с ним, упаси боже, какая-нибудь стабильная, специфическая социальная группа или слой? И в социалистическом обществе циклическое старение производственных отношений, во-первых, неизбежно, а во-вторых – являет собой именно определённую   структурную  трансформацию, какое-то определённое состояние экономико-политического "костяка"; состояние это опять-таки неизбежно   персонифицируется [47], и "занятый" здесь людской контингент известное время,– пока производственно-отношенческое торможение не задержано и не переломлено,– образует, что ж тут поделаешь,   группу, выступающую в "тормозном" периоде неустранимым, неотторжимым членом и участником   системы  наших общественных взаимозависимостей.

Структурная, базисная, производственно-отношенческая интерпретация всевозможных общественных "дефектов" составляет основу научности, практической действенности и гуманизма (что немаловажно!) марксистской "социальной инженерии". Наши учёные–"общественники" обычно уверенно разоблачают и высмеивают приукрашательские уловки буржуазных идеологов, пытающихся свалить социальные язвы эксплуататорского строя на чисто-субъективные, личностные особенности персонифицирующих то или иное зло индивидов (безработные "ленивы", бездомные "не научились жить", жертвы преступности не умеют, видите ли, "вести себя" с преступниками, сами преступники плодятся оттого, что человек "по природе своей агрессивен", и т.д.). Тем более не к лицу нам впадать в некое подобие той же натуралистической апологетики в адрес нашей собственной социальной системы.[48]

Человек есть совокупность, "сгусток" общественных отношений, он представляет собою тот физический облик, который единственно и может принять реальность, именуемая "общественными отношениями". Если множество людей на протяжении длительного времени упорно практикуют некий нежелательный стереотип деятельности, это свидетельствует об образовании в самой структуре общества какого-то дефектного отношенческого "узла", "сплетения", попадая в каковой "переплёт", люди и становятся вольным или невольным его "олицетворением". С индивидами этими самими по себе можно бороться до бесконечности и сколь угодно жёсткими приёмами; всё это окажется бесполезно, и они никуда не денутся до тех пор, пока пребывает нетронутым порождающее их структурное "гнездо". Но если распутать или "вырубить" самый этот дефектный узел, его людская персонификация скоро рассеется, рассосётся без каких-либо дальнейших экстраординарных мероприятий.

Среди тех же "злостных" корректировщиков плана, нарушителей государственной дисциплины имеются, бесспорно, люди субъективно бесчестные, никаких оправданий и скидок на обстоятельства не заслуживающие; но немало и таких, кого затягивает в "воронку" не собственный коварный умысел, а "жизнь", порочная логика неверно установленных экономических показателей, и кто с огромным облегчением поступал бы иначе, если бы мог. Устранение именно объективно-логической, структурной причины пагубного явления выльется в то, что эти вторые сами собой вернутся на разумную стезю, ибо ничего другого они и не хотят, первые же потеряют почву под ногами и вынуждены будут также делать для себя из случившегося соответствующие "оргвыводы". И лишь в отношении особо, так сказать, неукротимых потребуются какие-то репрессивные меры. Если же начать просто "гвоздить" по людям, не затрагивая структурных, общественно-материальных корней их поведения, то в целом "личный состав", персонифицирующий недееспособную структуру, как был,– естественно,– так и останется, он лишь ещё ухудшится качественно, за счёт повышения "бдительности" и изворотливости наиболее вредоносных элементов. Что же касается самого явления, оно будет, если можно так выразиться, совершенно равнодушно взирать на всё происходящее и разрастаться своим чередом.

Сказанное,– понятно,– равно применимо не к одним лишь корректировкам в народнохозяйственном планировании, но вообще ко всякому социальному феномену, любой из которых в последнем итоге есть не что иное, как активность действующих определённым образом индивидов. Структурная перестройка (если, конечно, она правильно угадана) безотказно приводит к "рассасыванию", переориентации и т.д. связанного с реформируемой структурой "человеческого обеспечения"; попытки же избавиться от какого-то нежелательного рода социальной активности посредством борьбы с "замешанными" в ней индивидами как таковыми не ведут абсолютно ни к чему, кроме того, что преследуемое отклонение начинает распространяться, как неудачно потревоженная опухоль.

А постольку марксистский метод осуществления каких угодно социальных преобразований – это "перевод" действий и стремлений индивидов на структурный язык, выяснение внутренней, естественноисторической логики стоящих за этими действиями и стремлениями "структурогенных" факторов и изменение системы общественных отношений в прогрессивном, исторически обоснованном направлении. Отыскание "структурного эквивалента" любому выдвигающемуся на передний план, в центр внимания общественному явлению, как положительному, так и отрицательному,– это для руководителя–марксиста первоотправная, ключевая точка всей дальнейшей "работы" с данным явлением, независимо от того, нужно ли его предотвратить, блокировать, или напротив, освободить ему дорогу. С чем мы хотим в обществе нашем что-то сделать – тому должно быть, прежде всего, определено место в социалистической общественной структуре, и если такая "структурная редукция" не выполнена, то у нас нет исходного пункта, ни для теоретического анализа, ни для практических шагов.

Самый надёжный способ,– поэтому,– залепить себе глаза на пути и средства    действительного, причём качественного усовершенствования нашего общественного устройства, это "бегать" от структурной фиксации вырастающих перед ним проблем и процессов его внутреннего эволюционирования, тем паче столь серьёзных и ответственных, как необходимость периодического разрешения его движущего противоречия: "бегать" и уверять, будто возникающие неполадки, даже когда они приобретают выраженно хронический и усугубляющийся с течением времени характер, "не органичны" социализму, не являются его структурным компонентом, в них повинны "отдельные лица" или же они представляют собой результат происков "внешней капиталистической системы".[49] Мы убеждены также, что всецело недопустимо призывать к борьбе с вышеупомянутыми "отдельными лицами" как с классовыми врагами[50],– коль скоро уж они, по признанию самих же авторов подобных прокламаций, никакого особого "класса" не составляют.

Словом, ответ на вопрос о вероятности антагонистического (т.е., бесконтрольно-кризисного) развёртывания внутриэкономических и внутриполитических событий в рамках сложившегося социалистического общества гласит, что антагонизмов не будет, если мы сами себе их не организуем. "Организация" же их заключается в забвении, игнорировании основополагающих марксистских установок касательно того, что "материя" социальной жизни – это люди и отношения между ними по производству, что структура производственных отношений – развивающееся, "дышащее" образование, которое последовательно, неотвратимо проходит и фазу расцвета, взлёта, и фазу упадка, и что периодически наступающая "тормозная" полоса в движении формы собственности есть имманентный, сущностный процесс любого способа производства, в том числе и коммунистического. Социализм отличается от всех предшествовавших укладов не тем, что при нём тип отношений собственности не может радикально устареть, а устаревание это не может, якобы, персонифицироваться в обширном, достаточно однородном и "сплоченном" людском скоплении,– но тем, что появляются объективные предпосылки, которые позволяют перестраивать "буксующую" структуру на ходу и нейтрализовать её человеческую персонификацию прежде, нежели эта последняя опасно приблизится к черте, знаменующей некую предельную степень пренебрежения общественным интересом в угоду интересу групповому, своекорыстному. Но чтобы указанные предпосылки сработали, надо прежде всего видеть, вот именно, какая структура "забуксовала", кто и каким образом возле этого "пригрелся" и что надлежит в "больной" конструкции изменить, дабы у персонифицирующей группы ушла почва из-под ног. Если же вместо всего этого заниматься "научными" доказательствами, будто ни аварийного базисного узла, ни группы экономических персонажей, опредмечивающих его своей деятельностью, "не существует" и существовать не может,– противоречию, не получающему разрешения на подлинно-социалистическом уровне, не останется ничего иного, кроме как "пятиться" на уровень исторически нижележащий и добиваться "замыкания" цикла там, на исторически пройденной отметке, по более грубой и примитивной, "силовой" схеме. И этому никакими заклинаниями помешать нельзя, ибо   всякая  объективно-историческая закономерность,– по общему правилу, не знающему исключений,– сползает к исторически более ранним своим модификациям, если ей временно не удаётся в полном объёме реализоваться на вновь достигнутой исторической высоте.

Странно, что против вышеочерченной трактовки столь бескомпромиссно возражает именно Р.Косолапов, неоднократно развивавший перед читателями точку зрения относительно возможности временного возвращения рабочего класса в пролетарском государстве от состояния "для-себя" к исторически, казалось бы, уже преодоленному, "переваренному" состоянию "в-себе". Неужели не очевидно, что подобное историко-логическое приключение с рабочим классом представимо только в том случае, если равнозначной "конверсии" (от исторически позднейшего к раннему и менее отточенному облику) подвергается сущностный   закон  действования класса на социально-практической арене, но таковым законом как раз и является принцип соответствия?

Сегодняшнее живое обострение исследовательского и практического интереса к проблематике объективно-исторических движущих сил в развитии созидаемого нами общественного строя глубоко закономерно и благотворно; но,– и это (как мы надеемся)  показывает, в частности, предпринятое нами выше рассмотрение,– соответствующий "раунд" теоретико-философских обсуждений нельзя не признать только ещё начавшимся. Дискуссию необходимо продолжить,– добившись на сей раз, чтобы верное, общественно-конструктивное истолкование не просто промелькнуло неким "отражённым светом" на поверхности дебатов и снова кануло на неопределённое время куда-то в безвестность, но прочно закрепилось и позволило тем самым партии беспрепятственно воспользоваться, наконец, богатствами,  накопленными марксистской мыслью на данном наиважнейшем направлении её творческого поиска, во всей их полноте.

Т.Хабарова
Москва, ноябрь 1984 г.

Текст сносок смотрите в оригинале:
http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/OPROTIV.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В Госплан СССР
(начальнику отдела по внедрению
новых методов планирования
и экономического стимулирования
тов. Н.Е.ДРОГИЧИНСКОМУ).



Согласиться с "заключением", данным одним из сотрудников НИЭИ при Госплане СССР по моей работе "Способы "очистки" действующих планово-оценочных показателей..." я, естественно, не могу; поэтому мне представляется допустимой (а под определённым углом зрения даже и необходимой) повторная попытка привлечь внимание Госплана СССР к соображениям, которые в упомянутой работе изложены.

Сообщённое мне "заключение",– прежде всего,– продиктовано (и самым явственным образом) отнюдь не доводами научной объективности или коммунистически-партийной добросовестности и принципиальности, но всецело лишь требованиями поверхностно-"политической" конъюнктуры; подобный конъюнктурный догматизм в прошлом не однажды наносил тяжелейший ущерб интересам Советского государства, и вновь предоставлять "поле деятельности" этому глубоко отрицательному явлению, как кажется, вовсе ни к чему. Можно припомнить здесь,– хотя бы,– как предавалась анафеме, в своё время, и провозглашалась "серьёзным тормозом в развитии нашей экономики" отраслевая система управления народным хозяйством. Между тем, в дальнейшем всё-таки пришлось к министерской системе возвращаться,– понеся внушительные и ничем не оправдываемые потери, которым немало способствовали конъюнктурщики, "научно" обосновывавшие политику вытеснения характерно-социалистических методов хозяйствования и всячески препятствовавшие нормальному общественному обсуждению критических разногласий.

В точности такое же положение,– как ясно всякому здравомыслящему человеку,– создалось нынче вокруг последствий "хозяйственной реформы"; затянувшийся "реформаторский" эксперимент, если и решил какие-либо "коренные проблемы" социалистического общественно-экономического развития, то разве лишь ту единственную, что послужил дорогостоящим (но убедительным) "наглядным пособием", которое всесторонне продемонстрировало всю глубину исторического разлома между капитализмом и строящимся коммунизмом,– иначе говоря, всю бесперспективность "рекультивации" буржуазных хозяйственных приёмов на социалистической почве.

Сегодня возвращение к "дореформенному" составу социалистических базисных отношений (возвращение, конечно, не предвзято-догматическое, не мелочное,– как и в работе у меня подчёркнуто,– но лишь на принципиальном, сущностном уровне) – это объективная неизбежность и необходимое объективно-историческое условие дальнейшего прогрессирования всей нашей общественной системы; чем скорее прекратится неразумное сопротивление этому   закономерному  развёртыванию событий, тем меньший урон окажется, в итоге, причинён и экономике социализма, и его идеолого-политической жизни, и международному авторитету марксистско-ленинского учения.



Марксистский постулат "новая стоимость создаётся только живым трудом" в публикациях по назревшим планово-хозяйственным и политэкономическим вопросам сделался у нас последнее время сакраментальной, если можно так выразиться, фразой. Магистральное направление поисков (и неизбежных в будущем сдвигов) в деле перестройки планово-экономического механизма, думается, тем самым предрешено, и в качестве основной задачи здесь чётко обрисовался переход от формирования прибыли соотносительно полной себестоимости (по принципу "цены производства") к формированию её соотносительно затратам живого труда. (Скажу,– к слову,– что простейшая констатация одного лишь этого факта уже оправдывает, с избытком, так "не понравившиеся" в НИЭИ утверждения о банкротстве реформы 1965/67гг., поскольку центральная политэкономическая "идея" реформы именно и заключалась в беспочвенных и не выдержавших практической проверки вымыслах, якобы при социализме главенствующим источником прибыли служит труд овеществлённый.)

Стало быть, в этой части, на этом (впрочем, пока ещё весьма абстрактном) "этаже" между нами разночтений нет; отрадно, что экономисты-теоретики наши, вкупе с планово-хозяйствующими органами, хоть и по прошествии четырнадцати лет пустопорожнего "экспериментирования", но оказались вынуждены признать, наконец,– во всех относящихся сюда вещах прав был всё-таки Маркс.

Следующим шагом здесь необходимо должна выступить,– вот этому-то моя работа и посвящена,– реабилитация другой "затерянной истины" марксизма в политической экономии: что единственно возможным способом извлечения социалистической   "трудовой прибыли", или прибыли,   сознательно  формируемой пропорционально затратам живого труда, является схематика ценообразования, не совсем удачно именовавшаяся у нас некогда "налогом с оборота".

В свою очередь, чтобы по-настоящему понять специфически-производственную, "затратную" (а не распределенческую, как может показаться на первый взгляд) природу этой экономической категории (налога с оборота), надо уяснить ещё один существеннейший момент: прибыль,   сознательно  формируемая пропорционально затраченному труду,   не возникает  "на местах", в масштабах обособленной хозяйствующей ячейки. Между тем, ныне многие,– насколько удаётся усмотреть,– представляют себе взимание "пропорциональной труду" прибыли в таком свете, что её следует начислять (подобно тому как делается сейчас) по   каждой  относительно обособленной производственной единице, в известной пропорции к фонду, скажем, заработной платы,– или ещё к какому-либо параметру, предположительно характеризующему затрату рабочей силы в качестве доходообразующего фактора. Вышеописанное представление, однако, совершенно ошибочно, и будет крайне прискорбно, если ради засвидетельствования этой его ошибочности,– которую легко выявить путём непродолжительной разумной дискуссии,– затеется очередной расточительный "эксперимент" в натуре, лет этак на двенадцать.

Суть проблемы тут такова.

Социалистическое обобществление средств производства предпринимается с целью воспрепятствовать эксплуатации рабочего, эксплуатации (как раньше часто говорили) человека человеком: только ради этого партикулярные лица были лишены права распоряжаться факторами производства по своему произволу, и весь процесс применения рабочей силы (вопросы установления величины заработной платы, протяжённости рабочего дня, создания надлежащих условий труда и т.д.) перешёл под мощнейший государственно-централизованный контроль. Социалистическое государство выступило единственным распорядителем совокупной рабочей силы и через эту свою правогарантную роль констатировало и подтвердило, что труд, в процессе его конкретного применения (вот именно "на месте"), не может быть предметом манипуляций, служащих извлечению чьего-то частного дохода.

Мы должны получить здесь,– разумеется,– отношение  материальное, а не "идеологическое" (по классификации В.И.Ленина): отношения, выражающиеся не в словесных или чисто-юридических запретах, но в запретах структурных, в общественно-материальной,   структурной невозможности делать то, что отныне обществом "запрещено". Структурная "перегородка" вот такого свойства (причём, перегородка весьма прочная) и была окончательно водружена, когда у нас догадались: если мы решительно не хотим манипуляций, на локально-производственном уровне, доходом от применения рабочей силы, не надо, чтобы этот доход там – на локальном уровне – вообще и возникал. С тех пор формирование трудовой прибыли – в значительнейшей её части – оказалось по видимости словно бы "передвинуто" из непосредственно-производственной сферы в сферу распределения, а это резко, качественно сократило возможности манипулятивного, "негосударственного" (но постольку и   антигосударственного) распоряжения трудом, равно как прочими производственными факторами, по всему необозримому множеству локальных объектов народного хозяйства.

Следует отчётливо представлять себе,– напротив,– что любые попытки вновь "локализовать" процесс прибылеобразования, вернуть его назад в хозяйственные ячейки, "подправив" кажущееся смещение,– любые такие попытки могут иметь (и покуда неизменно имели) лишь один, всецело гибельный результат: они разрушают ответственнейшую, с огромным напряжением найденную и отлаженную базисную конструкцию, в отсутствие которой антиэксплуататорский характер нашего строя грозит выродиться из материального общественного отношения в отношение чисто-"идеологическое".

*     *
*

С принятием схемы "налог с оборота плюс "бесприбыльные" ("перекошенные вниз") цены на средства производства" в экономике нашей,– в определённый исторический период,– утвердился, таким образом, материально оформился подлинно-социалистический принцип конституирования  дохода от общественно-производительной деятельности. Методы ведения хозяйства, сложившиеся на его основе, глубоко соответствовали общим, сущностным перспективам эволюции отношения  "рабочая сила",– которое пока остаётся ядром всего комплекса отношений "социалистического присвоения", социалистической собственности.

Социализм,– тем более когда он побеждает в стране со сравнительно невысокими "стартовыми" показателями индустриально-экономического развития,– не может сразу "отменить" ("уничтожить", как говорили классики[1]) абстрактный труд, или труд – "рабочую силу", являющийся первопричиной того, что в общественное производство функционирует как   товарное. Абстрактный труд – это труд   несамоцельный, не ставший главной, всеподчиняющей жизненной потребностью индивида (а по общему правилу и   неспособный  ею стать, ввиду внутренней ущербности, "бесчеловечности" своей исторически сформировавшейся деятельностной структуры).

Абстрактный ("отчуждённый") характер труда,– когда труд не есть жизненное призвание личности и не предпринимается ради него как такового, но лишь "в обмен" на какие-то иные блага,– абстрактный характер труда с неизбежностью провоцирует известное   отчуждение  между средствами производства и трудящимися, специфическое "равнодушие (в большей или меньшей степени, конечно) трудящегося к судьбе средств производства и столь же специфическое, исторически-вынужденное "самоустранение" масс от активного участия в управлении общественно-производственным процессом. Средства производства при социализме,– постольку,– ещё допускают, "терпят" заметную (а в разные кризисные моменты и весьма значительную)   элитаризацию  распоряжения ими, которая внешне выступает как    бюрократизация  управленческого аппарата (его "бюрократическое извращение"). Совокупность всех вышеочерченных обстоятельств привела к тому, что первая фаза коммунистической общественно-экономической формации была родоначальниками научного коммунизма определена как строй лишь   "фабричного" равенства между гражданами – единицами "рабочей силы", в противоположность коммунистическому фактическому равенству свободно развивающихся носителей творческой способности.

Вся проблема воссоздания "полного коммунизма" и состоит,– как лишний раз можно удостовериться,– в общеэкономическом, технологическом и структурно-правовом преодолении базисного отношения "абстрактный труд" (труд – "рабочая сила"); поскольку реализация человеческой способности к труду по принципу "рабочей силы" лежит в фундаменте товарно-денежных зависимостей, то указанную базисную "программу-максимум" коммунистического строительства нередко формулировали как необходимость "избавиться" от товарного производства. Между всеми представимыми здесь формулировками ("изжить" абстрактный труд, "изжить" товарно-денежные отношения, вытеснить соединение производителя со средствами производства по типу "рабочей силы" соединением по типу "творческой способности" и т.д.),– между всеми этими формулировками никакой концептуально-значимой разницы, а тем паче противоречия, нет.

Меновая стоимость в ходе построения коммунизма подвергается "атаке" как бы с двух флангов: и "сверху", по линии всемерного   политико-правового  развития самого трудящегося, развязывания его инициативы как главного элемента производительных сил и субъекта всего процесса общественного производства; и "снизу", по линии   научно-технического прогресса, который последовательно "очищает" экономику от технологически-архаичных рабочих мест, где у работника отсутствует какая-либо возможность проявить себя в качестве творческой индивидуальности.

Сошествие меновой стоимости со всемирноисторической "сцены" нельзя, конечно, рисовать себе так, что она в один прекрасный день будет упразднена особым декретом. Скорее, она "отомрёт" постепенно, через неуклонное сокращение фактически обращающегося в обществе её количества; и социализм в данном аспекте,– как общественный строй с высокоразвитым товарным хозяйством,– именно тем от капитализма отличается, что фундаменталънейшая объективно-историческая тенденция к "вымиранию", "уничтожению" отчуждённых форм труда и трудовых отношений   однородна  ему, внутренне ему присуща не просто в виде стихийно действующей закономерности, но и как сознательно избранная, сознательно преследуемая цель.

В нашей экономической эволюции,– постольку,– неизбежно должен наступить момент, когда стоимостной объём производства сперва замедлит свой рост, "зависнет" на определённой отметке, а затем начнёт свёртываться, на фоне непрерывно и энергично увеличивающейся массы реального вещественного богатства. (Между прочим, есть все основания полагать, что момент этот,– если бы не "реформа",– у нас давно бы уже наступил.)

Следовательно,– коль скоро такова окажется схема наращивания национального богатства,– такова же должна быть и динамика доходообразующего производственного фактора: он должен обеспечивать увеличение массы высококачественных жизненных благ и удовлетворение денежных вопросов государства, но всё это при условии не беспредельного вздувания, а систематического   ограничения  стоимостных объёмов вырабатываемой продукции.

Сполна очевидно, однако,– подобную динамику доходообразования может гарантировать лишь такой производительный агент, который в процессе "принесения дохода" не   прибавляет  (строго говоря) что-то к своей собственной стоимости, первоначально вовлекаемой в процесс, т.е. не "дорожает" сам, а наоборот –   дешевеет  и удешевлением этим словно бы "освобождает", в качестве продукта для общества, всё более весомую часть некоего – исторически так или иначе выясненного и устабилизировавшегося – стоимостного объёма. "Самодешевеющий" источник прибыли,– который способен одновременно обогащать общество и в стоимостном, и в натуральном выражении, неуклонно "минимизируя" при этом суммарный объём меновой стоимости в народном хозяйстве,– такой источник прибыли и есть   живой труд, рабочая сила, когда глубинным закономерностям её "плодоношения" позволено, наконец, проявиться в чистом виде[2]: когда консолидация прибавочного продукта непосредственно, напрямик увязана с трудовыми затратами, не застревая на "превращённых",– по Марксу,– элитаристски-"фондовых" его формах.



Мы подытожим здесь вкратце, что социализм – это строй, при котором стоимостные законы (прежде чем общественно-историческая сцена будет вовсе ими покинута) проявляются в своей   наиболее чистой и рациональной  версии: прибавочный продукт   сознательно  конструируется обществом в определённой пропорции к затратам рабочей силы. А поскольку "в чистом виде" рабочая сила производит доход исключительно тем своеобразным способом, что непрерывно   дешевеет  (теряет стоимость!) сама, социалистическая организация народнохозяйственного процесса и пролагает путь к постепенному возобладанию в экономике высших, нестоимостных форм богатства над стоимостными, к созданию материального изобилия и к "растворению" навсегда любых общественных отношений, в которых труд ещё "отчуждается", ещё выступает как средство получения неких   других  благ, но не как естественное и единственно-благодетельное "заполнение" гармоничной человеческой жизни.

Сейчас я "набираю",– как легко заметить,– дополнительные аргументы в защиту тезиса, что механизм формирования и извлечения   социалистической  прибыли (ведь мы же сами не упускаем случая подчеркнуть её   существенно иное  содержание по сравнению с прибылью   капиталистической,  или "фондовой"),– что механизм формирования и извлечения социалистической прибыли не может действовать в локально-производственном масштабе, но только в рамках экономики как целостности, как единого народнохозяйственного комплекса.

Средства производства, когда они применяются в качестве капитала, "плодоносят" таким образом, что возвращаются из воспроизводственного процесса, "приплюсовав" некую сумму к своей первоначальной стоимости; по крайней мере, так это выглядит эмпирически, на поверхности частнособственнической системы хозяйствования.

Маркс показал (удивительно, насколько прочно у нас это теперь "забыли"), что подобная формула "плодоношения фондов" есть феномен общественно-"иллюзорный" (фетишистский), обусловленный частнособственническим характером их присвоения, что в действительности единственным "плодоносным" фактором здесь является живой труд; причём (и это чрезвычайно важно) истинная динамика его продуктивности   противоположна  той, которой по видимости обладает капитал. Секрет продуктивности рабочей силы отнюдь не в том, что она в воспроизводственном процессе "наращивает" на себе прибыль; напротив, продуцируемый ею доход есть разность между её, так сказать, "полезностной оценкой" – той стоимостью, которая образует "потребительную ценность" живого труда и измеряется продолжительностью рабочего времени,– и оценкой "затратной", измеряемой стоимостью жизненных средств трудящегося.

Мы хорошо знаем, что продолжительность рабочего дня – величина, социально сугубо-"неэластичная"; на текущий момент она исторически устабилизировалась где-то в районе восьми часов, и надо отдавать себе отчёт, что рабочий, при какой угодно фондовооружённости, не произведёт стоимости существенно больше, чем восемь часов общественно-усреднённого, "стандартного" для сложившихся экономических условий труда (хотя, несомненно, масса производимого им   вещного богатства  регулярно возрастает). Сказанное касается и совокупной рабочей силы общества, вместе взятой, которая также неспособна произвести ни на йоту больше новой стоимости, нежели восемь часов общественно-усреднённого труда, помноженного на количество работников.

Между тем, даже и осознав прекрасно этот свой "стоимостной потолок", разумно функционирующее общество вовсе ещё не лишается систематической прибавки стоимостного дохода; от устабилизировавшегося "стоимостного потолка" государство может богатеть дальше,   реально  подняв производительность труда и его качество, через интенсификацию как правового, так и инженерно-технического своего развития. Сдвиги в фактической производительности труда позволят выпускать более обширную массу подешевевших потребительских благ, что снизит стоимость воспроизводства рабочей силы, снизившаяся "затратная оценка" рабочей силы (стоимость её воспроизводства), будучи общественно "вычтена" из её суммарной "полезностной оценки" (суммарной новой стоимости, создаваемой в экономике и определяющей "стоимостной потолок"), освободит для социалистического государства   больший  прибавочный продукт в стоимостном исчислении (помимо того,– напомним,– что прибавочный продукт возрос и в исчислении натуральном). Сумма же заново образующейся в общественном производстве меновой стоимости пребывает прежней (а со временем, когда весь вышеописанный механизм вполне отладится, можно начать последовательно, планомерно – хотя и осторожно – "уступать" подспудно наступающему на нас универсально-историческому закону её экономической и политической "самоликвидации").

Мы обратим внимание здесь, что в   рационально  функционирующем стоимостном хозяйстве – т.е., в хозяйстве   социалистическом  – снижение "затратной оценки" (стоимости воспроизводства) рабочей силы явственно берёт на себя роль   макроэкономического   критерия эффективности: коль скоро за отчётный период (за год, скажем) рабочая сила не "подешевела",– иначе говоря, не удалось снизить цены на основные предметы потребления,– значит, общественное производство в рассматриваемом периоде было   неэффективно, не обеспечивало надлежащий рост государственных доходов и жизненного уровня населения. Снижение же "цены воспроизводства" живого труда невозможно уяснить в пределах хозяйственной единицы, где труд непосредственно применён,– по той простой причине, что рабочая сила, вот именно, там не воспроизводится (но только потребляется сама); воспроизводится она в другом месте – на рынке потребительских товаров, вот туда-то должно быть перенесено (как это и делалось по схеме "налога с оборота") окончательное формирование   трудового дохода  общества, если общество всерьёз намерено лишь на собственном труде, а не на манипуляциях вокруг труда, основывать своё благосостояние.



Сугубо озадачивает некоторых во всём этом кажущийся ценообразовательный "разнобой": часть цен в народном хозяйстве получается "доверху загружена" централизуемым прибавочным продуктом, другая же часть (цены на средства производства) содержит прибавочный продукт в гораздо более скромных размерах,– ранее определявшихся как "чистый доход предприятия". ("Оптовые цены предлагается строить без компоненты прибавочного продукта",– явно неодобрительно замечает по этому поводу автор "заключения", поступившего из НИЭИ при Госплане СССР.)

Считаю необходимым,– в данной связи,– всесторонне, всячески подчеркнуть: при   нормальном  социалистическом ценообразовании (к которому мы, рано или поздно, неизбежно должны будем вернуться) цены на средства производства содержат новую стоимость лишь в неких весьма условных и ограниченных количествах; но это отнюдь не означает, что при таком решении вопроса мы берём "не весь" прибавочный продукт или берём его "не везде, где можно". Совсем напротив,– при подходе с позиций "трудовой прибыли в чистом виде" мы извлекаем, в качестве прибавочного продукта,  максимум  того, что реально   можно взять, и не взимаем прибыль лишь там, где её в действительности   нет, где попытки извлечь её привели бы только к засорению экономики "фиктивными стоимостями, к раскручиванию инфляционной спирали и к разрастанию в государстве откровенно-паразитического "элитизма".

Всякий прибылеобразующий фактор "возвращается с прибылью",– в конечном итоге,– лишь с того рынка, где он   воспроизводится сам; если его производительной потенции недостаточно, чтобы возобновлять себя самого, то никаких "прибытков" от него, естественно, ждать не приходится. Средства производства (используемые как капитал) "самовозобновляются" на   инвестиционном  рынке – в производственном процессе как таковом; рабочая сила восстанавливает себя не в процессе инвестирования, а на рынке потребительских благ и услуг, там и выясняется досконально, насколько она была за истекший отрезок времени   эффективна.

С целью "самовозобновления" на товаропотребительский рынок регулярно поступает   вся  рабочая сила, весь реально-производительный потенциал общества: и тот, что занят в производстве средств производства, и тот, что занят в отраслях, имеющих прямое касательство к народному потреблению.   Весь  общественно-продуктивный потенциал (а не треть его или половина) регулярно, тщательно и безошибочно измеряется на "своём" воспроизводственном рынке: измеряется строго по тому параметру, в котором воплощена его производительная динамика (по стоимости своего воспроизводства), и – во-вторых – строго через те и только те экономические реалии, которые к данному рынку относятся,   конструируют  его (через стоимостные и натуральные объёмы товарных масс, участвующих в воспроизводстве рабочей силы, через действующий здесь механизм цен).

Совершенно неправильно подозревать поэтому, будто мы чего-то "недополучили", если в цены на средства производства не насовали "прибавочного продукта". Ведь рабочая сила,– единственный подлинно-"плодоносящий" агент, занятый в тяжёлой промышленности,– регулярно посещает потребительский рынок и имеет широчайшие возможности на опыте проверить, насколько весом   действительно  предоставленный ею обществу прибавочный продукт: если товаров, услуг, культурных ценностей не прибавилось, качество их не улучшилось и они не сделались доступней, значит, общественный технико-производственный аппарат (включая капитальное строительство, транспорт и пр.) функционировал не совсем так, как хотелось бы. Средства производства, в огромном своём большинстве, изготовляются не ради них самих, они должны служить подъёму благосостояния народа; они "прибыльны" лишь постольку, поскольку снижают "затратную оценку" рабочей силы, "выходя" так или иначе на рынок её возобновления,– а вовсе не в том выражается их общественная производительность, что к их   собственным  ценам понаприписывали чисто-денежный, бумажный "прибавочный продукт", не обеспеченный никаким реальным приростом товаропотребительского наличия. Совсем не по тому судят о работе,– скажем,– театра, насколько умаялись люди за кулисами; если на сцене скука, этого более чем достаточно для исчерпывающего и стопроцентно   объективного  суждения.

Следует безусловно отклонить возможное возражение, будто обратные связи в экономике при такой постановке дела чересчур длины (для тех же, хотя бы, работников тяжёлой индустрии); подобная экономическая политика у нас проводилось, и мы знаем, что она позволяет снижать потребительские цены   ежегодно, а это ничуть не длиннее, нежели многие принятые ныне циклы "местного" материального стимулирования. С одним только немаловажным уточнением,– что цикл, замыкающийся на ежегодное общегосударственное снижение розничных цен, характеризует   действительный, "честный" вклад локальных коллективов в реализацию основного экономического закона социализма и тем самым взаимосочетает интересы государства, хозяйственных ячеек и работников как индивидов на здоровой, предопределённой к развитию платформе, что же касается цикла, замыкающегося на расхватывание премий внутри предприятия, он вполне может быть обязан своим процветанием какой-либо вредоносной, антиобщественной практике (типа систематической корректировки планов) и способен лишь противопоставлять локальный и индивидуальный интерес государственному, а не создавать необходимый органический контакт между ними.

*     *
*

Скажу несколько слов касательно утверждения, будто "возрождение прежних принципов ценообразования приведёт к вытеснению экономических методов управления чисто административными, волевыми решениями".

Методология, в соответствии с которой строится управление народным хозяйством, заслуживает называться научной – или "экономической" – лишь в том случае, если она опирается на познание сущностных (иначе говоря,   базисных) закономерностей экономики, если в ней уловлены и предугаданы объективно-неизбежные трансформации главного, системообразующего базисного отношения – способа соединения трудящегося со средствами производства.

В социалистическом обществе детерминантным базисным отношением является соединение трудящихся со средствами производства по принципу "рабочей силы" (по принципу формального равенства); причём, отношение "рабочая сила" здесь действует "в чистом виде": в условиях, когда средства производства взяты в государственную собственность и тем самым устранена рыночная конкуренция капиталовложений – мощнейший фактор, замутняющий "чистоту" основанных на действии "рабочей силы" стоимостных (товарно-денежных) механизмов. Судьба принципа "рабочей силы", всемирноисторически,– это, как было предуказано классиками марксизма-ленинизма, его постепенное "самосворачивание" и замещение принципом фактического равенства ("творческой способности").

Система хозяйствования, узловыми пунктами которой выступали

      формирование прибавочного продукта пропорционально труду, а не "капиталу" (налог с оборота),

      "бездоходные" цены на постоянные фонды, как результат поистине очистительного и вразумляющего "возвращения" механики прибылеобразования на рынок воспроизводства   действительного  прибылеобразующего агента,

      снижение стоимости воспроизводства прибылеобразующего агента (рабочей силы) как макроэкономический критерий эффективности,–
– указанная система хозяйствования   полностью отвечала  исторически-закономерным тенденциям сущностных, качественных изменений в основном базисном отношении социализма, она   концептуализировала  эти тенденции теоретически и   институционировала  их практически, а постольку являла собою вовсе не царство каких-то "волевых решений", но подлинно-научную и единственно-научную совокупность приёмов управленческого контроля над социалистическим общественно-экономическим процессом.

Между тем, в то время как "рабочая сила" в условиях социалистического огосударствления средств производства и необходимость подняться от неё к некоему более высокому типу собственности – всё это составляет общественно-материальную действительность нашего строя, его "базисную субстанцию",– в то же время отношения, на которые уповала "хозяйственная реформа" (производительность фондов, средняя норма прибыли и пр.), при социализме попросту не существуют и не могут быть (ввиду своей эксплуататорской природы) реставрированы напрямик, но разве только под прикрытием разных псевдо-"научных" увёрток и самой беспардонной демагогии.

Менее всего,– таким образом,– совершившийся в результате "реформы" переход был заменой "волевых решений" "экономическими методами"; как раз напротив – марксистски-научные, подлинно-экономические  схемы управления народнохозяйственным целым оказались изгнаны в угоду манипулятивному волюнтаризму, за которым стояли и стоят выморочные буржуазно-реставраторские фикции, а не базисная реальность социалистического общественно-производственного развития.

Соответственно,– и возобновление "прежних" (т.е. марксистских) принципов народнохозяйственной организации приведёт ни к какому не "вытеснению", якобы, "научных начал" в планово-управленческой деятельности, но послужит, единственно лишь, к радикальному оздоровлению социалистической экономики, к преодолению теперешнего застоя в ней и к предотвращению дальнейшего разброда, ныне ежедневно и ежечасно вызываемого "экономическими" сюрпризами манипулятивных "методов" и "показателей".

Маркс говорил некогда: "Все политико-экономы делают ту ошибку, что рассматривают прибавочную стоимость не в чистом виде, не как таковую, а в особых формах прибыли и ренты".[3]

Со всей ясностью,– в НИЭИ при Госплане СССР также склонны разделять по данному вопросу точку зрения не Маркса, но критикованных им буржуазных вульгаризаторов; только это и проглядывает в безапелляционных заявлениях, якобы подход, ориентированный на прибавочную стоимость в чистом виде (или на открытое, общественно-сознательное соотнесение величины прибавочного продукта исключительно с затратами живого труда) помешает-де работе "таких важнейших экономических стимулов и рычагов, как хозяйственный расчёт, прибыль, цена".

Спрашивается,– в самом деле, почему та же прибыль может служить надёжным "экономическим рычагом", только если она "фондовая", цена – только если она сконструирована по схеме "цены производства"?

Схема "налога с оборота",– в равной (если не большей) степени,– заключает в себе, объективно, и требование скрупулёзнейшего экономического расчёта, и прибыль, и процесс построения цены, и совокупность тонких, разветвлённых зависимостей, взаимовлияний между ними; вся разница лишь в том, что названные категории фигурируют здесь не в буржуазно-фетишистском, "превращённом" (но отсюда и   антисоциалистическом) облике, а в форме, отражающей принципиальные закономерности эволюции социализма и постольку   адекватной  ему. Адекватные же экономические инструменты, основательней воспроизводящие общественно-материальную динамику социалистического устройства, уж никак не могут быть менее "действенны", нежели инструментарий, который позаимствован,– мягко говоря,– совсем из другой общественной формации.

Мы помолчим уже касательно того щекотливого обстоятельства, что "действенность" фондовой прибыли, вкупе с обслуживающими её производными показателями, вообще являет собою стопроцентный миф.

"... ни один из основных показателей, регулирующих хозяйственную деятельность, по существу не способствует экономии средств, ресурсов, не нацеливает на повышение эффективности, действительный рост производительности труда. Единственное, что достигается в результате действия этих критериев,– рост выпуска продукции. Но, к сожалению, чаще всего любой ценой."[4]

"Действующая система показателей планирования и оценки производственно-хозяйственной деятельности объединений и предприятий недостаточно стимулирует освоение выпуска новых видов продукции и применение прогрессивных технологических процессов."[5] Сплошь и рядом она обнаруживает себя, попросту, "главной преградой", "существенным тормозом расширенного внедрения прогрессивной технологии".[6]

"... некоторые предприятия и объединения ... в ущерб плановой номенклатуре и ассортименту изделий перевыполняют планы производства за счёт выпуска более дорогой и менее трудоёмкой продукции. Это /т.е., перевыполнение!– Т.Х./ отрицательно сказывается на сбалансированности планов в процессе их выполнения, на устойчивости хозяйственных связей и работе смежных предприятий."[7]

"Типичное явление: завод, выполняющий план по общей стоимости продукции и на этом основании относящийся к числу "хороших", по одним номенклатурным группам задания перекрывает, а по другим – проваливает. Возникают неурядицы, нарушается работа многих предприятий-смежников."[8]

"Материальные затраты ... выступают в качестве прибылеобразующего фактора. Следовательно, чем больше в себестоимости изделий израсходованных ресурсов, тем больше в оптовой цене прибыли на единицу живого труда." "Такова сущность многих отрицательных явлений, порождаемых действующими оценочными показателями, которые искажают подлинный результат производственной деятельности предприятий."[9]

"Отсюда удорожание продукции, рост планового фонда заработной платы, не подкрепляемый соответствующим ростом производительности труда. Всё это может быть и выгодно предприятию, но отнюдь не государству."[10]

"… предприятиям при существующей системе планирования и экономического стимулирования невыгодно очень многое из того, что выгодно – и необходимо!– обществу в целом."[11]

"В итоге вместо сочетания интересов возникло противоречие между интересами общества в целом и интересами коллективов предприятий и объединений."[12]



В моей записке "Способы "очистки" действующих планово-оценочных показателей..." и в настоящей небольшой разработке об узаконенном нынче показателе "чистой продукции" говорится,– как нетрудно подметить,– "в прошедшем времени", хотя он внешне только начинает свою народнохозяйственную "карьеру". Скептицизм в отношении упомянутого критерия,– как мною прежде уже разъяснено,– основывается на том что "чистая продукция" всецело обременена главным пороком и главным заблуждением сегодняшней нашей экономической теории и практики: фондовой прибылью; но постольку и негативных явлений в экономике, вызываемых (почти исключительно) фондовым принципом прибылеобразования, никак нельзя надеяться с помощью "чистой продукции" устранить.

В печати у нас этот существеннейший, коренной дефект вновь предлагаемого показателя (общий ему с непосредственным его "предшественником" – объёмом реализации) не однажды обсуждался.

""Чистая" продукция, кроме собственных затрат, включает в себя ещё и прибыль. А она ... зависит от стоимости сырья и материалов, то есть опять же от затрат прошлого труда."[13]

"... чистая продукция должна подвергнуться дальнейшей "очистке". Искажения, которые получаются в результате применения показателя "чистой продукции", в значительной мере обусловлены тем, что прибыль определяется пропорционально всем, издержкам производства. Хотя создаётся она только живым трудом, а материальные затраты лишь переносят свою стоимость на вновь созданный продукт. ... Установление же прибыли пропорционально заработной плате, позволят значительно "очистить" чистую продукцию ..."[14]

"Думается, надо изменить ... методику ценообразования – прибыль устанавливать по отношению не к себестоимости, включающей материальные затраты, а к полной заработной плате."[15]

"… принятый метод формирования прибыли в цене по нормам к полной себестоимости создаёт у производителей заинтересованность в повышенном расходе материальных ресурсов." "... прибыль должна формироваться по нормам к затратам на обработку, а не к полной себестоимости."[16]

"... прибыль определять в процентах ... к заработной плате."[17]

Следует, несомненно, целиком согласиться с цитированными авторами касательно главного – что прибыль "создаётся лишь живым трудом" и что начисляться она должна, постольку, соответственно затраченному живому труду; практически не подлежит сомнениям и то, что стартовавший, наконец, процесс "очистки" общеэкономических регулятивов заставит вернуться к "трудовому" прибылеобразованию со всей (им уже обнаруженной) внутренней принудительностью. Снова и снова подчеркну, однако, что картина установления прибыли "в процентах к заработной плате" по   каждому  хозяйственному объекту в отдельности – политэкономическая ошибка; трудовой принцип конструирования цены неизбежно означал бы и "реабилитацию" налога с оборота, ибо эти вещи суть синонимы. С возобновлением марксистской "трудовой" политики дохода (если её, понятно, строить правильно)

      прибылеобразование естественно "перебазируется" на рынок воспроизводства живого труда,

      цены на постоянные фонды автоматически лишаются "компоненты прибавочного продукта",

      народнохозяйственным критерием эффективности оказывается периодическое снижение розничных цен (снижение "издержек воспроизводства" рабочей силы как эксплицитно признанного прибылеобразующего начала).

Вопрос, которого придётся теперь коротко коснуться,– это задание   локального  критерия эффективности в только что очерченной системе (системе,– как мы бы её определили, демократически-централизованного стоимостного хозяйства, не упуская из виду, что возможна централизация и   эксплуататорская, элитарная). Мы ведь говорили уже, что возврат к старому не должен быть догматически-"цитатным", а вопрос о локальном критерии эффективности во всей "дореформенной" организации хозяйствования как раз и выглядел, пожалуй, наименее убедительно.

В общественном производстве,– прежде всего,– сохраняются покамест и играют огромную роль товарно-денежные отношения, поэтому от какого-то объёмно-стоимостного показателя, аналогичного валу и объёму реализации, никуда не денешься. Страдаем мы не от стоимостной природы подобных показателей как таковой, а от того, что стоимость у нас получается внутренне "бесструктурная", "безразличная" к конкретным путям и методам её "заполнения".

Между тем, стоимостные объёмы можно весьма удовлетворительно "структурировать", если связывать их с полезным эффектом у потребителя изготовляемой продукции и исчислять, отсюда, нечто вроде "плотности выпуска по потребительскому эффекту". Можно, к примеру,– насколько удаётся усмотреть,– брать удельные эксплуатационные издержки у потребителя изготовляемой техники (во что обходится потребителю, в эксплуатации, единица – или некоторая "блок-единица" – полезного параметра машины) и с этой "потребительской удельной стоимостью" машины соотносить известным образом (через производительность машины) рубль выпуска у предприятия-изготовителя; причём, считать дозволенным и даже естественным     падение денежного объёма выпуска у предприятия-изготовителя, если суммарный полезный эффект, доставленный в распоряжение потребителя, не изменился или (что ещё лучше) увеличился.

Следовало бы тогда,– вообще,–

      – отказаться от планирования и учёта в народном хозяйстве, на его локальном уровне, "бесструктурных" стоимостная масс;

      при определении любого локально-производственного стоимостного объёма обязательно выяснять его "плотность" по характеристическому полезному параметру той продукции, к которой данный объём относится;

      поощрять наращивание стоимостных объёмов производства только при условии, что росту производимой стоимости сопутствует увеличение (или по крайней мере сохранение) её плотности по критериальному параметру продукции;

      расценивать как сигнал неблагополучия стоимостной рост, не сопровождаемый соответствующим же ростом (или хотя бы сохранением) "потребительски-полезностной насыщенности" выпуска;

      узаконить возможность сокращения объёма производства в стоимостном исчислении, если стоимостная масса свёртывается в результате того, что её удельная потребительски-полезностная плотность" (количество вырабатываемого полезного эффекта на рубль, положим, выпуска) повысилась.

Сами по себе поиски в направлении увязки объёмно-стоимостных характеристик выпускаемой продукции с её потребительским эффектом, разумеется, не новы; так, упомянем хотя бы предложения вычислять "показатель "оптимизированной эффективности"": "соотношение объёма реализации продукции в натурально-качественном измерении и этого же объёма реализации в денежном выражении.

"… это означает ограничение сверху объёма реализации в денежном выражении или в сущности ограничение сверху цены изделия. ... рост прибыли в этом случае допустим только ... за счёт опережающих темпов снижения себестоимости, но никак не за счёт роста цен. Можно даже утверждать, что рост прибыли при ограниченных сверху и снижающихся ценах, как оптовых, так и розничных,– это коренной признак социалистических товарно-денежных отношений. Он открывает возможности для роста материально-технического богатства общества при одновременном снижении цен."[18]

Впрочем, по большинству своему попытки напрямик увязать производственно-затратные измерения с выгодой потребителя пребывают, покуда, в плену стереотипов "фондового" мышления, которое ориентирует не столько на максимизацию "массы конечного эффекта" (а в этом, единственно, и заинтересовано социалистическое общество), сколько на вздувание   промежуточных, "служебных"  результатов – стоимостных объёмов у предприятий-изготовителей; причём конечный потребительский эффект сплошь и рядом оказывается не   целью  (как ему подобало бы) всей производственной деятельности, но лишь средством к наращиванию "пустых", манипулятивных стоимостных масс, грубо-"разжиженных" по критериальному параметру продукта.[19]

Между тем, стоимость значима отнюдь не как аморфное, бесструктурное количество, но именно благодаря специфической густоте, вязкости своей "потребительской консистенции"; не что иное происходит и в капиталистически-рыночной экономике (если уж присматриваться к тамошнему хозяйственному опыту), где выигрывает всегда тот предприниматель, который или выносит на продажу больший полезный эффект при неизменных издержках изготовления, или продаваемый эффект у него существенно возрос при издержках, увеличившихся не столь ощутимо. В обоих случаях преуспевающий капиталист сумел на единицу собственных производственных затрат предложить потребителю больше выгод и удобств, нежели это смогли сделать другие. Авансированная стоимость у него имеет повышенную "полезностную плотность", она более рационально "организована по конечному эффекту"; вот эта-то более рациональная, более плотная " полезностная структурализация" выпуска (а не прибыль как таковая) и является здесь подлинным критерием эффективности производства.

Сама же капиталистическая прибыль – феномен, скорее, социально-"тормозной"; она возникает как следствие того, что буржуазные собственники    не дают распространиться закономерной "цепной реакции" инженерно-технических усовершенствований и повышения эффективности: не дают этой цепной реакции прокатиться" по народному хозяйству, вплоть до её естественного "пункта назначения – рынка воспроизводства рабочей силы, где она могла бы широко и благотворно воздействовать на подъём жизненного уровня трудящихся. Собственник капитала устраивает как бы "запруду" перед "потоком повышения общественной производительности"; он "отгибает к себе" львиную долю объективно-общественного экономического эффекта, и достижения, плодами которых по-настоящему должен был воспользоваться труд, реализуются в качестве чьей-то партикулярной, паразитической наживы. Сколь невообразимая нужна степень "теоретического" ослепления и практической безответственности, чтобы подобную схему паразитически-"элитного" перераспределения плодов чужого труда десятилетиями пытаться "привить" социалистической стране,– привить любой ценой, хотя бы методы этой авантюристической "акклиматизации" выглядели (и на деле оборачивались) сплошным, причём абсолютно безрезультатным насилием над экономической и политической системностью социализма.[20]

В социалистических условиях волна "полезностного уплотнения вновь создаваемой стоимости" (реакция повышения эффективности) должна беспрепятственно "прокатываться" по экономическому целому, от одних его звеньев к другим, и подытоживаться на рынке товаров массового потребления – через снижение издержек воспроизводства рабочей силы, как первоисточника, который её, собственно, каждый раз и порождает. Свободное "пульсирование" волны эффективности послужило бы,– кроме всего прочего,– тем самым общественно-материальным процессом, не базе которого социалистический экономический организм мог бы сегодня преодолеть ведомственно-местнические тенденции и подняться на новый качественный уровень своего развития как внутреннего естественноисторического единства.



Всякое чисто-манипулятявное "улучшение" своих показателей предприятием-поставщиком – будь то неоправданное разбухание материалоёмкости продукции, "экономия" на трудозатратах в ущерб качеству, завышение цены, несоблюдение номенклатуры, отклонение новаторских инженерно-технических решений (причиняющих "лишние хлопоты") и пр.,– все такого рода вещи, как превосходно известно, немедля обнаруживают свой манипулятивный характер, едва только продукция попадает в руки потребителя. Вряд ли можно назвать такую манипуляцию поставщика, которая не потянула бы показатели потребителя вниз (подчас болезнейшим образом); разве лишь они условились манипулировать вместе, но это случается сравнительно редко. По общему правилу, на любом предприятии,– даже если там непрочь "нахимичить" с собственной продукцией,– не очень-то радостно встречают продукцию со следами подобной же "химической обработки", произведённой где-то в предыдущих звеньях общественно-технологической нити.

Суть происходящего здесь в том, что в показателях потребителя итоги производственной деятельности изготовителя объективно  "сняты": вручая продукцию потребителю, поставщик выносит её "на суд общества", она   применяется  на практике, и тут выясняется подлинная её общественная ценность. Можно выдать некачественную технику за "прогрессивную", покуда она ещё не покинула заводской территории поставщика, но когда она очутилась в цехе у потребителя, нельзя "уговорить" её работать хорошо, если в действительности она к этому, так сказать, не предназначена.

С переходом продукции в распоряжение потребителя возникает, таким образом, по поводу этой продукции материально-контролирующее отношение, в котором объективно (т.е. независимо от пожеланий участвующих в нём сторон) отсеивается всё, что ранее было привнесено не в результате действий "по существу предмета", а посредством каких-либо ухищрений. Материальное общественно-производственное отношение, однако,– коль скоро оно уловлено,– это естественная почва, но которой может (и должен) быть учреждён работоспособный,   научно-обоснованный  экономический показатель. Ведь "научная обоснованность" руководства экономикой в этом только и заключается, чтобы отыскивать в ней материальные (а не манипулятивные) зависимости и именно на них (а не на "ложных связях" паразитического манипуляторства) строить систему регулирующих планово-оценочных величин.

Суммируя,– решение проблемы локального критерия эффективности при "трудовом" (марксистском) ценообразовании могло бы выглядеть приблизительно так:

      общий объёмно-стоимостной показатель уточняется – и очищается от манипуляторских наслоений – через выяснение его "удельной потребительско-полезностной плотности" (соотношение, которое должно выявлять, сколько единиц полезного параметра продукта и по какой "потребительской" – эксплуатационной – цене приходится на единицу производственных затрат изготовителя);

      если принцип соизмерения конечного потребительского эффекта с затратами у изготовителя распространить на показатель себестоимости, это,– как нетрудно видеть,– будет практически равнозначно предложению планировать, наряду со снижением себестоимости собственной продукции, также (не исключено, что и   в основном) снижение себестоимости продукции, которую выпускает потребитель при посредстве поступающих от изготовителя материалов, техники, комплектующих изделий и т.д.[21]

*     *
*

Возражения, которые в НИЭИ при Госплане СССР только и удалось подыскать против отстаиваемого мной   марксистского  подхода к наиболее обострившимся вопросам сегодняшней нашей хозяйственной политики, в общем-то свелись к тому, что указанный подход,– как бы парадоксально сие ни звучало,– не санкционирован" XXV съездом КПСС. Скажу (рискуя злоупотребить Вашим вниманием) по этому поводу следующее.

Съезды партии выпускают не евангелия и не скрижали Моисея, а хозяйственно-политические установки, истинность которых (как и любых полноправных творений человеческого разума) определяется не самым фактом, что их одобрил такой-то партийный съезд, но зависит единственно лишь от того, насколько результативны они оказались при их практическом применении. Между тем, практическое применение целого ряда установок,– которые апеллировали, в удостоверение своей "непререкаемости", к авторитету нескольких последних партийных форумов,– практическое их применение засвидетельствовало (с исчерпывающей полнотой), что проблемы болезненно назревшего   качественного  продвижения вперёд в нашем общественно-экономическом и общественно-политическом развитии решению с их помощью, по существу, не поддаются.

Слава богу, мы отнюдь не на XXV съезде услышали впервые о "соединении воедино" государственных и личностных интересов, о необходимости "брать (и, конечно, выполнять) напряжённые планы, экономить ресурсы, снижать себестоимость", "быстрее осваивать новые виды изделий, выпускать продукцию высокого качества и в нужном ассортименте"; изображать всё это как задачу, только ещё "поставленную" XXV съездом,– попросту политическая передёржка. На подступах (причём, весьма расплывчатых) к вожделенным рубежам "напряжённых планов", изобилия разнообразной, высококачественной и экономичной в изготовлении продукции, снижающейся себестоимости, бурного научно-технического прогресса и т.д. народное хозяйство страны топталось,– стреноженное "реформой",– почти десятилетие   до  последнего съезда партии. Мало сказать – топталось, но и откатывалось назад, в смысле эффективности регулярного своего функционирования; "напряжённые планы", "бережливое расходование ресурсов" и прочие эйфорические миражи "хозяйственной реформы" как были, так и поныне полностью относятся к области благих намерений,   реально  же в экономике наличествовала все эти годы (и в Госплане это знают гораздо лучше меня) прямо-противоположная картина; о чём,– по моему глубокому убеждению,– и следовало говорить на партийном съезде, а не замалчивать справедливую критику, не упорствовать в подгонке фактической ситуации под желаемую и не делать вид, якобы цели, которых пытались и не смогли достичь, только ещё "поставлены".

Во всём совершившемся (и ещё продолжающем, к сожалению, совершаться) нет, конечно, ничего неожиданного, поскольку "идея" капиталистического, эксплуататорски-элитарного ("фондового") доходообразования в экономике социализма, навязанная авторами "реформы" Советскому государству,– "идея" эта никогда не являлась, не может быть и впредь не будет   общепартийной  точкой зрения, концепцией, которая подобала бы   ленинской  партии как таковой. Сделать буржуазно-ренегатскую компиляцию "марксизмом" не в силах никакой съезд, никакой вселенский собор; перед нами здесь не общепартийная, марксистски-обоснованная программа благотворных для народа социально-экономических мероприятий, но безусловно-фракционное, сектантское, антинародное уклонение от марксизма, которое узурпировало статус общепартийной трактовки, широко прибегнув в этих целях к безотказным "методам" подавления критических выступлений, направленных на существо проблемы (а не создающих наигранный "накал" вокруг второстепенных и третьестепенных деталей).

Считаю,– открыто ставить на обсуждение   то, что есть, оперируя единственно фактами, а тем более тщательно проработанными научными аргументами,– это не только не "нарушение" какое-то партийной дисциплины, но прямой граждански-политический долг, всякого честного коммуниста и марксиста; дисциплина в партии марксистов-ленинцев и вообще в социалистическом государстве не может зиждиться на неразумии, низкопоклонстве, боязни высказать классово-политическую истину, коль скоро она кому-то "неугодна". Сколь бы острой, "драматичной" ни выглядела критика,– если она свободно облекается в   правовую, конституционно-узаконенную форму, она представляет собою правовое явление, а отсюда требует правового отношения, к себе, т.е. рассмотрения её по её конкретному существенному содержанию, и не должна трусливо "проскрибироваться" на том лишь "основании", что ход мыслей автора шире, нежели некий негласно предписанный шаблон.

Возвращаясь напоследок к "фондовым" политэкономическим и хозяйственно-политическим искажениям,– партии нашей, несомненно, предстоит в недалёком будущем и такой съезд, на котором эти антисоциалистические "теории" (естественно, и произросшая из них разрушительная "жизненная практика") получат заслуженную марксистскую оценку; так что и по линии адекватного отображения нашими партийными съездами прогрессивных социально-исторических закономерностей развития советского общества наметившаяся здесь прискорбная "неравновесность",– не приходится сомневаться,– будет, наконец, в принципе фиксирована и преодолена.

Мне представляется, что первоначальное Ваше предложение (относительно моего предыдущего обращения в Госплан СССР),– "рассмотреть указанную работу с участием автора",– будь оно осуществлено, не в пример более соответствовало бы общим интересам, нежели писание необъективных заглазных "рецензий", которые уж чересчур явно преследуют цель не способствовать дальнейшему анализу нерешённой, (Вы и сами знаете, что нерешённой) проблемы, но лишь заслониться от человека, поднимающего проблему под "непривычным" на сей день углом. Самое обилие,– однако,– внутренняя логичность и уверенная "заземляемость" научной аргументации, проистекающей от подобного "непривычного" поворота, должны убеждать,– мне кажется,– что предмет для обсуждения здесь был и остаётся, и что игнорирование этого фактического положения вещей (как и любое вообще "игнорирование" жизненной реальности) не идёт на пользу делу. Позволю лишь себе заметить, что не вижу никакой необходимости сообщаться с Вами через посредство Вашего НИЭИ; ибо,– признаюсь откровенно,– случилось как-то так, что попадавшие мне в руки труды под грифом упомянутого учреждения вызывали у меня, своим идейно-теоретическим уровнем, разочарование (а подчас недоумение),– в противоположность трудам ряда работников Госплана СССР. Позволю себе также просить Вас ознакомить с моими письмами заместителя председателя Госплана СССР, непосредственно ведающего работами Вашего отдела.

                                           Кандидат
                                           философских наук
                                           Т.Хабарова
                                           Москва, сентябрь 1979 г.

Текст сносок смотрите в оригинале:
http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/letters/drogich.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В Госплан СССР.


В 1979г. я обратилась в Госплан СССР с теоретическим материалом Способы "очистки" действующих планово-оценочных показателей: краткий базисный анализ, а также с развёрнутым теоретическим письмом на имя тогдашнего начальника отдела по внедрению новых методов планирования и экономического стимулирования тов. Н.Е.Дрогичинского. По указанным материалам между работниками Госплана СССР и мной состоялась беседа, в которой приняли участие Н.С.Большаков и Р.А.Отсасон. К сожалению, никаких конструктивных результатов встреча эта не принесла; подытожена она была таким образом, что товарищам из Госплана "есть о чём говорить" со мной, однако на очереди у них стоит выполнение известных решений по совершенствованию хозяйственного механизма от 12 июля 1979г.

С тех пор ход событий полностью подтвердил содержавшуюся,– в частности,– и в моих разработках всецело отрицательную оценку показателя чистой продукции (в любых его вариантах) как манипулятивной величины, не имеющей под собой прочной политэкономической платформы и способной лишь усугубить те нежелательные явления в народном хозяйстве, которые с её помощью надеялись устранить. Тем паче приходится выразить сожаление, что не отыскалось за истекшее время возможности продолжить хотя бы минимальный деловой контакт между нами; ведь какие же ещё могут быть более убедительные доказательства серьёзности и "неигнорируемости" предлагавшейся аргументации, как не то, что она позволила с точностью предугадать развитие реальной экономической обстановки?



И ещё большее сожаление вызывает тот факт, что вышеупомянутая аргументация нимало не утратила своей актуальности и по сей день (хотя мне как учёному, наверное, полагалось бы отчасти радоваться данному обстоятельству, ибо оно свидетельствует о проницательности и неконъюнктурности избранного подхода). И сегодня у нас повторяется, причём даже в расширившихся масштабах, коренной порок практически всех "новейших" экономико-управленческих преобразований, начиная чуть ли не от истории с совнархозами: предпринимаются самые радикальные, далеко идущие по своим последствиям "вмешательства" в функционирование экономического организма, а между тем должное их   политэкономическое  обоснование, как правило, целиком отсутствует, неясна их   концепция,  объединяющая идея, не показано место планируемого переустройства в общей логике развития социалистического производства, непонятно, насколько оно, переустройство это, необходимо и отвечает ли задачам текущего момента, равно как стратегической перспективе. Среди работников, выступающих от имени центральных экономических ведомств, считается,– по всей видимости,– ненужной "лирикой" прослеживать конкретную, содержательную связь принимаемых решений с определяющими,   сущностными  законами функционирования и развития нашей общественно-экономической формации – такими, в первую очередь, как принцип соответствия (базисных отношений производительным силам).[1] Со времён дискуссии конца 50-х годов остался висящим в воздухе фундаментальнейший вопрос о социалистической модификации стоимости; но много ли определённого и разумного можно сказать о той же прибыли (значит, и о цене), если нет внятного научного объяснения, по какой же, всё-таки, конкретно-исторической модификации стоимостных отношений она формируется? Пропорционально живому труду? Но тогда при чём тут отраслевые нормативы рентабельности в процентах к стоимости производственных фондов? Пропорционально фондам? Но тогда при чём тут Маркс?

Так, в своём опубликованном на-днях обширном интервью заместитель председателя Комиссии по совершенствованию управления, планирования и хозяйственного механизма тов. С.А.Ситарян[2] говорит о предприятиях, переходящих с 1 января 1987г. на "полный хозрасчёт": "В основу хозрасчётной деятельности этих трудовых коллективов положена прибыль, нормативный метод её распределения между государством, отраслью и предприятием".[3] Но ведь прибыль может совершенно по-разному формироваться, "налипать" на разнящиеся в корне между собой факторы производства, на живой труд или на овеществлённый,– и в зависимости от этого объективные общественно-экономические   результаты  её извлечения и дележа окажутся также совершенно противоположными! Что толку составлять подробные методики   распределения  прибыли, если неправильный способ её   формирования  в дальнейшем с лёгкостью "пустит под откос" все возлагаемые на неё упования и надежды? Между тем, не только С.А.Ситарян, но даже и бравший интервью Д.В.Валовой,– ранее неустанно повторявший, что новая стоимость создаётся только живым трудом,– странным образом, начисто как будто бы "забыли" о болезненно продолжающейся у нас   нерешённости  именно этой кардинальнейшей проблемы.

Со всей откровенностью хочу заметить в данной связи, что на фоне многословных разговоров о преодолении "старых подходов" и "прежних стереотипов" экономического мышления во всей своей унылой "красе" сохраняется и процветает наиболее одиозный среди этих негативных стереотипов: а именно, конъюнктурно-"кампанейское" отношение к больным, длительно не поддающимся решению вопросам, стремление (и прискорбное "умение") "во-время" от них отвернуться, загнать их внутрь нераспутанными, да ещё и "припечатать" молчаливо-безапелляционными запретами всякое упоминание о них. Но о каких "революционных" преобразованиях в экономике на столь порочной   концептуальной  основе может идти речь? Положа руку на сердце: разве на сегодняшний день   все  в государстве, в планирующих органах, в научном "корпусе" согласны с идеями "самофинансирования", "полного хозрасчета", с принципами так называемого "широкомасштабного эксперимента"? Почему же столь подозрительно и настораживающе "вдруг", "враз" умолкли в печати критические голоса? Принято на различных высокоавторитетных форумах? Но ведь и "высоты" эти,– увы,– при нынешнем уровне развития демократизма в стране далеко ещё не гарантированы от ошибок. Достаточно напомнить совсем недавнюю затею с переброской стока северных рек,– о чём первоначальное решение, как известно, тоже отнюдь не на низших этажах управленческой иерархии принималось. Между тем, намечаемые нынче "переброски" в экономической структуре нашего общества, в слишком значительной их части, по степени своей реальной марксистски-научной обоснованности вполне могут "соперничать" с вышеназванным проектом.



Сегодня, чтобы добиться каких-то действительно революционизирующих, действительно обновляющих сдвигов в нашем общественном развитии, и прежде всего в развитии экономическом, нужно,– по моему твёрдому и неизменному убеждению,– дать, наконец, однозначный и честный ответ на вопрос: почему, если аксиомой марксистской политэкономии является формирование стоимости прибавочного продукта при социализме в открытой, "эксплицитной" пропорции к затратам живого труда,– почему мы двадцать лет в теории и на практике упорно держимся предпосылки, будто и в социалистической экономике, аналогично буржуазной, главным продуцентом дохода служат производственные фонды? Почему игнорируются или приписываются разным вымышленным, надуманным причинам всецело разрушительные двадцатилетние последствия ориентации в нашем народном хозяйстве на эту антинаучную догму, по существу прямо бросающую вызов устоям марксизма в экономическом познании? Почему укореняется, канонизируется антиисторический взгляд на вещи, фактически предана забвению та азбучная истина, что имеющее место в капиталистических условиях стоимостное "плодоношение" фондов представляет собой вовсе не какое-то "имманентное" свойство овеществлённого труда, присущее ему, якобы, во всех без различия способах производства, но это есть атрибут, кажимостный эффект только лишь капиталистической модификации стоимости – эффект, которого практически   не было  в добуржуазных укладах и тем паче не должно быть в условиях социализма, где объективно господствует   своя, исторически более высокая структурность (модификация) товарно-денежных отношений, не связанная с отношением   эксплуатации  рабочей силы через элитарное, частнособственническое присвоение средств производства? Почему покинута на полпути, недобросовестно "размазана" наиважнейшая задача выяснения и детального, доказательного формулирования социалистической модификации стоимости, почему в качестве таковой нам (уже как нечто "само собой разумеющееся") двадцать лет подсовывают то тот, то другой из бесчисленных возможных вариантов "цены производства"? Почему отвергается с порога единственно,– казалось бы,– здравая и разумная в данном контексте мысль, что социалистической модификацией стоимости был вовсе не нэповский хозрасчёт,– приведший к "ценовым ножницам" и к общей кризисной ситуации в народном хозяйстве,– а ею была (и не могла не быть) именно и только та "конструкция" товарно-денежных отношений ("двухмасштабная система цен"), которая сложилась в эпоху полного и окончательного утверждения социализма в нашей стране и от которой неотделимы самые яркие, этапные наши победы на главнейших фронтах социалистического строительства? Разве не об этом свидетельствует непререкаемая экономическая "фактография" – статистические ряды цифр, неопровержимо демонстрирующие, что   никогда более  не было у нас столь благоприятной, жизнеспособной и мощной динамики народнохозяйственного развития, никогда мы не были столь близки к полностью интенсивному типу воспроизводства и к выходу на рубежи второй фазы коммунистической общественно-экономической формации, как в период развёрнутого действия "двухмасштабной системы цен",– которая впоследствии оказалась предвзято и огульно, с труднообъяснимым озлоблением "втоптана в грязь"?

Считаю,– овладевшее ныне рядом экономистов и хозяйственных руководителей стремление концептуально и организационно "вернуться в нэп" нельзя признать сколь-либо конструктивной теоретико-практической "позицией", всё это нуждается в самом серьёзном, причём вот именно   гласном  обсуждении, без размахивания "директивными документами" и без прочих заушательских "приёмов" отражения научной критики. То, что не выдерживает "света разума" и критериев опыта, доводов и требований науки, вошло в директивные документы по ошибке. Иного взгляда на сей предмет для марксистов нет и быть не может. А ошибку,– коль скоро она исчерпывающе выявляется уже на теоретико-"прогнозном", предварительном уровне,– совсем не зазорно на этом же уровне и поправить. Не обязательно каждый теоретически предсказуемый конфуз "моделировать" в натуре, на необъятных пространствах непосредственной народнохозяйственной действительности.

Странноватая "нэповская" ностальгия по существу противопоставляет переходный период в истории Советского государства – реально построенному социализму, исподволь создаёт двусмысленное и грубо нарушающее всю историческую перспективу впечатление, будто эпоха 30-х – 50-х годов, т.е. этап собственно возникновения в Советском Союзе социалистического общества как такового,– будто этап этот явился неким сплошным "отступлением от ленинских идей" (уродливо и едва ли не карикатурно обедняя при этом всю сокровищницу ленинского политэкономического поиска до "идеи продналога"). На самом же деле социализм в СССР был построен,– естественно,– не "вопреки" ленинским, а также и Марксовым предначертаниям, но в полном и победоносном соответствии с ними, как мощнейшее творческое развитие и зримо явленный апофеоз завещанных классиками принципов. Абсурдно представление, якобы переходный период и нэп были по своей производственно-отношенческой структуре "выше", нежели окончательно обрисовавшийся и утвердившийся на рубеже 40-х – 50-х годов социалистический строй. Социализм не мог укрепиться и развиться   без  надлежащего базисного, производственно-отношенческого фундамента, который бы органически включал в себя и нужную, объективно свойственную новому общественному устройству модификацию стоимостных закономерностей. Выявление этой объективно присущей социализму модификации стоимости и точный, почти завершённый к началу 50-х годов "перевод" её на язык конкретных народнохозяйственных связей составили огромное, всемирноисторическое по своей значимости достижение коммунистической партийной мысли и революционной практики. "Демонтаж" этого ценнейшего наследия и проповедь всевозможных, да будет напрямик сказано, нелепостей, вроде "возвращения в нэп" (почему тогда не в военный коммунизм, чем он хуже? или почему не сразу уж в 1913 год?),– всё это с широкой экономико-философской точки зрения, столь характерной во все времена для марксизма, есть абсолютно тупиковый путь. Мы этим тридцать лет занимаемся, и тридцать лет у нас экономические показатели, как количественные, так и структурно-качественные, катятся вниз.

Следует категорически отвергнуть уверения, будто беспрецедентная по своей длительности и, так сказать, злостности полоса "негативных явлений" в общественном производстве проистекла, мол, оттого, что мы во время совнархозовщины, а затем "реформы" 1965 года "возвратились в нэп" в недостаточной степени. Если бы и впрямь таким образом обстояло дело, то фактографическая картина у нас должна бы быть такова, что имелась (до совнархозов и "реформы") некая неблагоприятная динамика народнохозяйственных показателей, мы пытались её улучшить, но это нам не особенно удалось. Однако, в действительности-то было вовсе не то, что мы "плохую" динамику старались улучшить, да не смогли,– а то, что мы   отличную, вполне "здоровую", благоприятную динамику экономического роста грубо сломали на качественно противоположную.

Был   интенсивный  по основным, специфицирующим признакам тип воспроизводства – стал экстенсивный. Фондоотдача стабильно росла – примерно с 1958 года она неудержимо падает. Материалоёмкость продукции уменьшалась – теперь растёт. Рост производительности труда опережал темп роста заработной платы – стало всё наоборот. Вместо обещанного "экономного и рачительного" отношения к производственным фондам в народном хозяйстве образовались чудовищные залежи неиспользуемого добра общим счётом на полтораста миллиардов рублей![4] Потребительские цены систематически снижались – теперь лезут вверх. Дамке статистика рождаемости и смертности населения, и та с середины 60-х годов в некотором смысле изменила знак на обратный.[5] Закономерен вопрос к наиболее ревностным воздыхателям по нэпу и по "незаконченной"-де, "недостаточно радикальной" реформе 1965–1967гг.: если некий показатель до определённого вмешательства возрастал, а после начал падать, не логичней ли всё-таки заключить, что перемена эта с ним как раз из-за этого вмешательства и произошла? Почему, в силу какой непостижимой "логики" мы должны думать, что для исправления положения надо не устранять, а напротив, всячески "культивировать" фактор, который именно и превратил ситуацию из благополучной в неблагополучную?



Сопровождаемая настоящим письмом работа имела импульсом к своему появлению дискуссию по экономическим противоречиям социализма, идущую уже почти год в журнале "Вопросы экономики". Не хотелось бы, чтобы материалы эти показались в Госплане СССР излишне "теоретичными" для данного экономического органа: они представляют собой прямое развитие и уточнение тех наших "разговоров", которые, к сожалению, так и не были продолжены. Проблемы взаимосоотношения, в каждый рассматриваемый конкретно-исторический момент, базиса и производительных сил, уяснение того, что и от чего именно тут "отстаёт", что "ушло вперёд", что и с чем нужно структурно "согласовывать" и в чём такое "согласование" должно выражаться,– это вопросы не "слишком абстрактные" для планирующих инстанций в социалистической стране, а как раз те самые   общие,  без предварительного решения которых, по знаменитому указанию В.И.Ленина, нельзя браться и за решение "частных", непосредственно-практических. Снова и снова должна также подчеркнуть, что буквально не нахожу слов выразить недоумение по поводу того, как можно рассуждать о прибылях и ценах, устанавливать и перекраивать их в подобном беспредельном, всеобъемлющем "отвлечении" от вопроса о модификации стоимости, какое распространилось и возобладало в наших экономических ведомствах на сегодняшний день. К чему, например, плодить ещё одного заранее нежизнеспособного экономического уродца – "фактическую чистую продукцию", по-смешному заверять, якобы она отличается от "нормативной чистой", как "конь от ёжика"/!/[6], тратить время на её "опробование", когда априори известно, что входящая в состав   любой  "чистой продукции" фондовая прибыль, противопоказанная социализму по своей базисной структуре, с неизбежностью сделает результаты её применения столь же экономически бессвязными и бессмысленными, как это и обнаружилось уже в истории с НЧП?

Но, опять-таки, и о функционировании такого фундаментальнейшего базисного узла, как принцип формирования стоимости прибавочного продукта, о его последовательных исторических видоизменениях нельзя ничего узнать, не обращаясь к закону соответствия и к общей взаимной "диспозиции", в данный момент, базисных отношений и производительных сил как определяющих, ограничивающих сторон, "противочленов" способа производства.

Выражаю надежду, что сказанное будет услышано и разумно, по-деловому воспринято, что не повторится ставшая,– к великому прискорбию,– "привычной", прочно закалившаяся против всяких "перестроек" картина, когда взывают об острой нехватке "подлинно проблемных", "подлинно концептуальных" разработок – и в то же время   именно такие  разработки летят с порога их авторам назад, когда требуют от науки предвидящего, прогнозирующего бесстрашия – и в то же время остаются "гласом вопиющего в пустыне" именно те предостережения о возможных промахах, именно тот анализ, который предлагается не   после  совершения очередной ошибки, но   до  того, как её только ещё намереваются совершить.

                                    Кандидат
                                    философских наук
                                    Т.Хабарова
                                    Москва, 7 января 1987г.

Приложение: рукопись
Сдвинуть с "мёртвой" отметки обсуждение проблемы объективных общественно-экономических противоречий при социализме (47 стр.).

__________________________________________________

[1] Ср. В.Черковец. Производительные силы, производственные отношения, хозяйственный механизм. "Коммунист", 1986, №16, стр.54:
"… идея необходимости целенаправленного совершенствования производственных отношений по мере развития производительных сил, которая, надо сказать, выдвигалась и даже обосновывалась рядом научных учреждений, кафедр и отдельных учёных, проходила мимо других представителей науки и, что наиболее существенно,– мимо плановых органов. Хотя разработки в этой области систематически, начиная с 1973 года, включались в Комплексную программу научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий – самый крупный прогнозный документ, подготовлявшийся в каждой из трёх последних пятилеток, они фактически не принимались в расчёт."
[2] Сразу же уточню, что труды С.А.Ситаряна как учёного-экономиста мне достаточно хорошо знакомы и я высоко их ценю.
[3] См. Перестройка механизма хозяйствования. "Правда" от 22 декабря 1986г., стр.2.
[4] См. О.Лацис. "По-новому взглянуть…" "Коммунист", 1986, №13, стр. 39.
[5] См. об этом А.Вишневский. Человеческий фактор в демографическом измерении. "Коммунист", 1986, №17.
[6] См. В.Парфёнов. Через ступень. "Правда" от 27 ноября 1986г., стр. 2.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/letters/vGosplan.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
В Госплан СССР.


Мной получен отзыв на мои материалы (направленные в Госплан СССР 7 января с.г.) за подписью зав. отделом НИЭИ при Госплане СССР Б.А.Райзберга. Выражаю признательность сотрудникам Госплана СССР, занимавшимся моим письмом, руководству НИЭИ при Госплане СССР и проф. Б.А.Райзбергу за неформалистическое, деловое отношение к мое­му обращению, быстрый и достаточно содержательный ответ на него.



С существом же оценок, данных Б.А.Райзбергом моей работе, я,– к сожалению,– согласиться никак не могу и не считаю их сколь-либо конструктивными, способствующими продвижению дела вперёд. Как учё­ному, Б.А.Райзбергу всецело чуждо широкое политэкономическое виде­ние предмета, это "не его стиль"; соответственно, он с моей разра­боткой в профессиональном плане, называя вещи своими именами, по­просту не справился. Он не может корректно воспроизвести мою пози­цию, отсутствие доказательных аргументов против неё щедро "компен­сирует" стандартными и обидно голословными упрёками в "схоластике", "надуманности", "оторванности от реальной действительности" и т.п., подчас с весьма решительным "переходом на личности", обвинениями в "нечестности", "непартийности" и пр., что совсем уж, по-моему, не к месту.

Поскольку по собственной инициативе я никогда бы к Б.А.Райзбер­гу не обратилась и поскольку его отзыв не поднимается до уровня подлинно-научной, проницательной и стимулирующей критики, полагаю излишним загромождать настоящее письмо детальной полемикой с ним. Со всей определённостью скажу лишь о главном его "резюме": о более чем странном утверждении, якобы в представленных мной материалах "нет обоснованных предложений" по преобразованию тех или иных кон­кретных производственно-отношенческих структур на нынешнем этапе нашего развития. Вот уж с этим, тов. Райзберг, позвольте самым ка­тегорическим образом не согласиться; что значит – "нет", когда це­лый параграф рукописи ("Необходимость восстановления социалистиче­ской модификации стоимости", причём название параграфа вынесено в оглавление работы) с 39-ой стр. и далее сплошь заполнен не чем иным, как перечислением по пунктам именно конкретных предложений такого рода? Другое дело, что они не совпадают с соответствующими представлениями самого Б.А.Райзберга, но заявлять, будто их вовсе "нет",– это уже не просто некорректно, это недобросовестно.




Итак, ниже я именно на этом и сосредоточусь – на более сжатом, конспективном показе выставляемых мною практических предложений, опуская на сей раз, с полным правом, всю обосновывающую аргументацию, которая содержится в рукописи Сдвинуть с "мёртвой" отметки… и частично в моём предыдущем письме в Госплан (от 7 января 1987г.). (Причём, это именно обосновывающая политэкономическая аргументация, за научное качество которой можно спокойно поручиться,– а вовсе не какие-то "оторванные от действительности философические рассуждения", по пренебрежительно-поверхностной характеристике Б.А.Райзберга.)

Стало быть, концептуальное ядро моего подхода – это указание на, теоретическую и практическую невозможность убедительно решить вопросы построения работоспособного и эффективного хозяйственного механизма   без  предварительного решения вопроса о характерной для социалистического уклада   модификации стоимости.

Считаю,– далее,– и это исчерпывающе показывает правильно проведённый марксистский экономико-философский анализ[1],– что социалистической модификацией стоимости в принципе являлась так называемая   "двухмасштабная система цен", достигшая своего наиболее развёрнутого вида в период 1947–1954гг.

Двухмасштабная система цен являлась адекватной социализму (т.е., исторически наиболее высокоразвитой) модификацией стоимостных отношений потому, что в ней, впервые в мировой экономической истории, формирование стоимости прибавочного продукта осуществлялось в прямой, "открытой" пропорции к фактору – действительному производителю новой стоимости, или к затратам живого труда.

Консолидация стоимости прибавочного продукта (дохода) пропорционально затратам живого труда выражалась в том, что создаваемый в народном хозяйстве доход словно бы "налипал", в форме   налога с оборота, преимущественным образом на   средства воспроизводства рабочей силы – товары массового потребления, и именно ими, в конечном счёте, "извлекался" из экономического процесса. Собственно, весь живой труд и представлен в сфере товарно-денежных отношений, в сущности,– причём всеохватывающе и единственно – не чем-либо иным, как средствами своего воспроизводства.

Следовательно, экономическая природа налога с оборота при социализме такова, что он воплощает собою   "трудовую прибыль" – общественный чистый доход, экономически "эксплицитно" формирующийся в строгом и точном, глубоко объективном соотнесении с затраченным живым трудом. Но отсюда вытекает,– в свою очередь,– что в условиях социализма процесс доходообразования, в решающей его части, должен сконцентрироваться в сфере воспроизводства рабочей силы, или на рынке товаров личного потребления. Следует обратить всяческое внимание, что именно на рынке воспроизводства рабочей силы (а не в инвестиционном секторе!) находится и внутренне присущий социалистической экономике   регулятив,  играющий для нас такую же роль, как норма прибыли на капитал в частнособственническом хозяйстве. Этим регулятивом выступает конкретно-исторически складывающийся   уровень розничных цен  на основные потребительские товары. И аналогично тому, как неуклонное понижение средней нормы прибыли является индикатором должного, эффективного функционирования капиталистического производства, так и для плановой, обобществлённой экономики народнохозяйственный критерий её эффективности есть систематическое, целенаправленное снижение уровня основных потребительских цен.

Перемещение процесса прибылеобразования из инвестиционного сектора (с "рынка капиталовложений") на рынок воспроизводства живого труда означает, в социалистической модификации стоимости, что цены на все без исключения предметы непотребительского характера экономически "освобождаются" от функции аккумулирования дохода, т.е. могут содержать прибылеобразующую составляющую лишь в неких весьма ограниченных размерах. Это и отражала общераспространённая у нас в период действия СМС (социалистической модификации стоимости) схема оптовой цены на продукцию производственного назначения: себестоимость плюс "минимальная" прибыль в границах до 5% от себестоимости изделия. В отличие от налога с оборота как "трудовой" прибыли, "минимальная" прибыль (чистый доход предприятии) являлась – и является по сей день, конечно,– прибылью   "фондовой" : она ведь формировалась соотносительно себестоимости, в которую включаются затраты основных производственных фондов и материальных оборотных средств.

Следующим пунктом теперешнего нашего краткого рассмотрения нам придётся зафиксировать одно весьма важное правило, принцип или даже закон, невычлененность которого в нашей политэкономической науке служит источником крупных и досадных недоразумений, тяжело сказывающихся на непосредственной хозяйственной практике; в частности, данное обстоятельство породило многолетнюю путаницу с "чистой продукцией" – как выражающей, якобы, затраты предприятием "собственного" живого труда. На самом же деле чистая продукция (в любых её разновидностях, как мне доводилось уже отмечать) есть всецело "фондовый", а не "трудовой" показатель. Итак,– принцип, который нам предстоит констатировать, гласит (примерно): доход, возникающий в экономическом процессе, всегда оказывается сформирован, в конечном итоге, пропорционально затратам того производственного фактора, на стоимости которого он "оседает" (или, в цену которого он включён); не бывает такого положения вещей, чтобы доход "оседал" на стоимости средств производства "пропорционально живому труду",– если он "осел" на стоимости средств производства, значит, он пропорционален, заострённо говоря, только затратам средств производства, "фондов", и более ничему.

Сформулированная выше закономерность, будучи "расслышана" и применена, помогла бы сладить с печальной "загадкой", почему внедряемый с 1965г. хозяйственный механизм обнаруживает столь фаталистически "затратный" характер: потому, что мы упорно "лепим" доход на стоимость материально-технических средств, да ещё в соотношении, оставляющем далеко позади прежнюю "пятипроцентную" прибыль; доход этот, таким образом,– "фондовый", и он, по всему только что сказанному, объективно пропорционален   материальным, "фондовым" затратам, вне зависимости от того, как мы сами себе мыслим существующие здесь пропорции. Чем больше мы хотим получить "дохода", тем более втягиваемся в "спираль" опережающих материально-технических затрат; комплекс же рычагов, которые в какой-то степени "рационализируют" эту специфическую производственно-отношенческую конструкцию на Западе, у нас давно сломан: нет конкуренции капиталовложений, свободного межотраслевого перелива капиталов, рынка рабочей силы и т.д. Короче, нет частной собственности на средства производства.

А отсюда и реалистически очерченная альтернатива выбора, выросшего на сегодняшний день перед нами,– выбора между дальнейшим раскручиванием гибельной "затратной" спирали – или безоговорочной и незамедлительной остановкой этого экономически самоубийственного "механизма":

      или мы будем вынуждены, маскируясь демагогической фразеологией, "явочным порядком" протаскивать и восстанавливать в нашей экономике всё новые и новые типично частнособственнические базисные рычаги, которые только и могут ввести в какие-то сравнительно разумные рамки схематику "фондового" доходо- и ценообразования,–

      – или, и это единственно здравое решение проблемы, надо со всей твёрдостью вернуться от "фондового" к марксистскому трудовому принципу аккумулирования стоимости прибавочного продукта и построения цены.

Подчеркнём и повторим ещё раз, что выбор между "затратным" и "противозатратным" экономическим механизмом, между экстенсивным и интенсивным путями экономического развития (а равно между "административными" и "экономическими" методами управления), это для нас в настоящий момент выбор между бессмысленным и упрямым культивированием несвойственной социалистическому хозяйству "фондовой" модели прибыли и цен – и возвращением к нормальной для нашего строя  трудовой модели. Никакой иной научно-обоснованной формулировки задачи и никакого иного её разрешения, как явствует из анализа, не имеется.

Скажем теперь коротко об "экономической реформе" 1965–1967гг.; ныне, когда она с треском, как говорится, провалилась и когда безответственным её апологетам очень не хочется данный бесспорный факт признавать (вот бы где, тов. Райзберг, в самый раз вспомнить о честности и партийности!), распространилась тенденция, прежде всего, всячески преуменьшать катастрофичность этого мероприятия для развития социалистического общественного производства, изображать происшедшее в 1965–1967гг. как малосущественное видоизменение "одного-двух, пусть даже важных показателей", по утверждениям того же Б.А.Райзберга. Между тем, принцип формирования прибыли и цены – это такой "показатель", достаточно глубокое изменение которого равносильно изменению модификации стоимости и может придать классово-противоположную окраску всему функционированию экономического организма, даже не трогая, на первых порах, "традиционной" социалистической надстройки. Именно в таком её "звучании" и приветствовалась реформа,– как хорошо известно,– жадно-нетерпеливыми западными "наблюдателями". По первоначальным намёткам реформы,– напомним,– предусматривалось практически почти   весь  чистый доход общества консолидировать как плату за фонды, в противовес налогу с оборота. Т.е., реформа с самого начала целеустремлённо и вполне, так сказать, осознанно била на вытеснение   трудовых  структур реализации фундаментальнейших стоимостных категорий – структурами "фондовыми", генетически и содержательно принадлежащими исторически пройденной, буржуазно-эксплуататорской ступени хозяйственного эволюционирования. В результате социалистическая модификация проявления и действия товарно-денежных взаимосвязей,– а с нею вместе и вообще   социалистический  характер процессирования советской экономики, интенсивный по своим "чисто"-производственным параметрам и антиэксплуататорский, антиэлитаристский по параметрам политико-правовым,– оказались тяжелейшим образом подорваны, частью едва ли не разрушены.

Суммируя,– не "усилила", не "возвысила" реформа роль товарно-денежных, стоимостных отношений в социалистическом народном хозяйстве, но наоборот, попыталась бессмысленно и деструктивно подменить уже сложившуюся к середине 50-х годов исторически вышестоящую схематику их функционирования – схематикой исторически отживающей и для нашего общественного устройства непоправимо "антикварной". Это архаическое "новаторство", эта   подмена модификации стоимости  и есть, на данном этапе, искомый "механизм торможения", который тащит экономику и советское социалистическое общество в целом назад и с которым мы никак не можем разделаться именно потому, что отказываемся концептуально квалифицированно и политически трезво его "локализовать". Сегодня быть "за" здоровую социалистическую товарность, "за" социалистически-беспрепятственное развёртывание стоимостных закономерностей, "за" экономические, вот именно, методы хозяйствования – это значит быть решительно   против  анахронических "новаций", восходящих к 1965–1967гг., и   за то, чтобы наша общественно-производственная система по возможности скорее и радикальнее от них очистилась. И уж тем более недопустимо строить далеко идущие планы по гальванизации этого пагубного "наследия", его "укреплению" и "распространению".

Совершенно несостоятельны и беспредметны – поэтому, заклинания Б.А.Райзберга в мой адрес, что-де я выражаю "недовольство" "общей линией на повышение роли экономических методов управления", "активизацией хозрасчётных методов", каковая "активизация" начата, якобы, реформой 1965 года. Неужели столь непостижима простая мысль, что управленческий инструментарий в экономике и аппарат экономического расчёта специфичны и изменчивы от одной конкретно-исторической модификации стоимости к другой? Можно очень старательно "считать" и "управлять", но не по той модификации стоимости, которая объективно присуща наличествующему социопроизводственному укладу, и такой расчёт будет не "хозяйственным", но бесхозяйственным, такое управление будет не "экономическим", но антиэкономическим, в полнейшем и точнейшем значении этих слов, и поощряемы ими окажутся не научно-технический прогресс, не рачительность и рвение в работе, а застой, бюрократическая бестолковщина, разгильдяйство и воровство. Собственно, вся "послереформенная" история нашего хозяйствования и являет собою прискорбно изобильное и многообразное "наглядное пособие" на эту тему. Ибо не "хозрасчётные методы" активизировала реформа, но она – целиком в духе обитателей города Глупова – "активизировала" нам буржуазную, частноконкурентную модификацию стоимости в ущерб социалистической и, следовательно, навязала приёмы ведения хозяйства, по существу не отвечающие тому облику закона стоимости, который объективно свойствен социализму и нормален для него. Конечные же результаты многолетнего и спесиво-высокомерного по отношению к малейшей разумной критике настаивания на этой, с позволения сказать, "линии" на сей день у всех перед глазами. По моему твёрдому убеждению, надо потерять или всякую партийную и гражданскую совесть, или всякую ориентировку в элементарнейших, незыблемых понятиях марксистской экономико-философской науки, чтобы сегодня, опять наглухо заткнув уши против тщательно проработанных критических предостережений, упрямо втаскивать государство в новый, уже окончательно отрешившийся от всех жизненных реалий социализма "виток" вышеобрисованного разрушительного процесса.

Считаю также необходимым лишний раз постараться внести ясность в вопрос о динамике наших народнохозяйственных показателей в крупномасштабной исторической ретроспективе,– поскольку не могу допустить подобных "характеристик" моей трактовки, как заявления, например, будто я здесь "не гнушаюсь в выборе методов и средств". Столь сильные выражения позволительно употреблять в отношении людей, которые идут на явное передёргивание фактов. Но какое же "искажение действительности" усмотрел Б.А.Райзберг в подчёркивании того общеизвестного и недоступного оспариванию обстоятельства, что резкий, вот именно катастрофичный перелом в динамике показателей национального дохода, фондоотдачи, темпов научно-технического прогресса падает у нас на 1958 год – следующий за учреждением совнархозов вместо отраслевых министерств? Некрасиво, кстати, "подправлять" позицию оппонента в угоду собственным предвзятым схемам; у меня нигде не сказано, будто экономическая динамика в стране являлась благоприятной "до шестидесятых годов": всюду чётко обозначено – предельно до совнархозовщины. Имеет ли Б.А.Райзберг что-либо возразить против того, что предельно до совнархозовщины (до середины 50-х годов) в экономике СССР росла фондоотдача и снижалась материалоёмкость, опережающими темпами по сравнению с основными производственными фондами и валовым общественным продуктом возрастал национальный доход, рост производительности труда обгонял повышение заработной платы? Как же ещё определить такие соотношения главенствующих показателей, если не в качестве "благоприятных", "вполне здоровых", статистически фиксирующих   интенсивный  тип расширенного воспроизводства? И имеются ли, далее, у Б.А.Райзберга какие-либо возражения против того, также общеизвестного факта, что с 1958г. к началу 80-х годов фондоотдача сократилась на треть, втрое снизились темпы роста национального дохода и производительности труда? Но как же следует   такую  динамику охарактеризовать,– разве она не диаметрально противоположна той, которая доминировала "при социализме" (не "развитом", т.е. застойном, но именно при социализме как таковом)?

Вкратце о пресловутой восьмой пятилетке; действительно, непосредственно после реформы промелькнуло эпизодическое экономическое оживление, обязанное,– как обоснованно отмечал, к примеру, В.Трапезников в известной своей статье 1982г.,– не столько реформе самой по себе, сколько возвращению от территориальной системы управления (совнархозы) к прежней министерско-отраслевой.[2] "Однако,– читаем там же,– достичь темпов, наблюдавшихся до 1958 года, не удалось ..." И не только темпов: сама внутренняя структурализация, "раскладка" народнохозяйственного динамизма, отличительная для "досовнархозовских" ("сталинских") времён и рисовавшая тогдашнюю нашу экономику как хозяйство безусловно интенсивного типа, также осталась недостижимой. На протяжении восьмой пятилетки "набирало разгон" падение фондоотдачи, национальный доход в своём приросте отставал от производственных фондов. Нетрудно убедиться, что абсолютное большинство выступающих по данной проблематике авторов воспринимают восьмую пятилетку,– совершенно резонно и оправданно,– как некий само собой разумеющийся фрагмент общей продолжительной регрессии, не сумевший ничего существенного противопоставить этим тревожно разбухавшим регрессивным, "попятным" тенденциям.[3]



И даже более того; именно в восьмой пятилетке в самой настораживающей, казалось бы, степени дали знать о себе опаснейшие негативные наклонности в функционировании народнохозяйственной целостности, которые, собственно, и сделали экономическое положение в начале 80-х годов критическим – и о которых до "реформы" или вообще не слышали, или же они обнаруживались в контролируемом и относительно успешно "подавляемом", далеко не столь угрожающем виде.

Сюда в первую очередь принадлежат массовое занижение плановых заданий ("развившееся" затем в эпидемию корректировки планов), а также практически неуправляемое завышение предприятиями проектов калькуляций себестоимости и цен – т.е., опять-таки   массовое  искусственное вздувание плановых затрат на производство. И мы ещё удивляемся, откуда взялся "затратный механизм"! Кто же это "при Сталине",– хотелось бы посмотреть,– отважился бы   намеренно, "нарочно" вздувать себестоимость продукции; и мысли-то такой в голову не приходило.

Так, А.В.Бачурин в 1973г. знакомит с "анализом показателей работы 580 предприятий различных отраслей промышленности, переведённых на новую систему в 1966г.". "Темпы роста производительности труда по этой группе предприятий предусматривались в годовых планах (в течение 1966–1970гг.) в 1,5 раза ниже фактически достигнутых за предыдущий год, а в ряде случаев – и в 3 раза ниже. Как правило, плановые задания перевыполнялись не менее чем в 1,5 раза. /Не здесь ли, тов. Райзберг,– в "перевыполнении" заведомо облегчённых намёток, в этой антигосударственной "игре в поддавки" – лежит и ещё одно, весьма нехитрое объяснение "ускорения", имевшего место "с 1965 по 1968 год"?/ По реализации продукции и прибыли планы указанных предприятий были занижены не менее чем на 15–35%; на отдельных предприятиях, особенно мелких, планируемые темпы роста этих показателей были в 1,5 – 2 раза ниже отчётных за предыдущий год, а выполнение плана достигало 110-116%; фактические темпы роста нередко вдвое превышали плановые.

Анализ проектов плана на 1968–1973гг., представленных министерствами в Госплан СССР, свидетельствует о том, что основные технико-экономические показатели в них были занижены в среднем на 20-40%, а показатели по капитальным вложениям завышены."[4]

"Подарила" нам восьмая пятилетка и такие печально-"характерные" для всего воспоследовавшего периода явления, как вымывание из ассортимента дешёвых изделий, возникновение необоснованного разнобоя в условиях воспроизводства рабочей силы и т.д.[5] Симптоматично и то, что расхождение планов предприятий с планами органов централизованного управления, нарушение нормальных экспортно-импортньх пропорций, инфляционные процессы, бесконтрольный и не обеспеченный должным товарным наличием рост заработной платы и пр.– все эти отрицательные моменты и во всей своей неприглядности проявились немедленно вслед за проведением "экономических реформ", аналогичных нашей, и в восточноевропейских социалистических странах.[6]

Следует решительнейшим образом возразить,– постольку,– против попыток свалить вину за стагнационную картину 70-х годов на мифический "возврат от экономической реформы к преимущественно централизованным планово-управленческим методам". Правда, у Л.И.Брежнева достало государственной мудрости опустить шлагбаум перед наиболее авантюристическими домогательствами трубадуров "реформы", вроде предложений учредить ценообразование по замыкающим затратам или ввести распределение по стоимости. Но никакого "возвращения к сталинским методам" это не означало, ибо остался в неприкосновенности главный "реформаторский" пролом в системе социалистических производственных отношений – исковерканная базовая модель оптовой цены, приданная ей в 1967г. "фондовая", инфляционно-затратная структура. Соответственно, и ход дел в народном хозяйстве – прямо скажем – весьма мало напоминал уверенные "сталинские" темпы роста с повышающейся фондоотдачей и ежегодными снижениями опорных розничных цен. И восьмая пятилетка,– о чём с непреложностью свидетельствуют не составляющие большого "секрета" цифры,– выступила вовсе не каким-то счастливым всплеском "хозрасчётной" свободы посреди превращённых почему-то в жупел "централизованных методов", но напротив: оказалась своеобразной предварительной "экспозицией" и "стартовой площадкой" охватившего экономику мощнейшего двадцатилетнего торможения.

Заключая рассуждение о реформе и её плачевных "конечных результатах", можно было бы повторить лишь, что у нас,– действительно,– есть сегодня люди, которые не гнушаются, вот именно, в выборе средств, дабы "доказать" объективно-недоказуемое: дескать, в эпоху практического построения социализма, "при Сталине" всё было плохо, хуже некуда, в стагнационный же период, при Хрущёве и Брежневе, стало очень хорошо, а если и не стало, то опять-таки только потому, что Хрущёв и Брежнев обнаружили себя, в свою очередь, "сталинистами". Поэтому-де нужно,– полностью игнорируя тот всемирноисторического значения факт, что социалистическое общество в СССР было реально построено,– "вернуться" куда-то в нэп, в досоциалистические времена, и заново проделывать "социалистическую", с позволения сказать, революцию по каким-то уже, очевидно, не марксистским, но троцкистско-бухаринским установкам и ориентирам (ибо "третьего" пути в революции нет): не производить индустриализацию, поскольку она сильно "обидела" нэпмана, не производить коллективизацию, поскольку она сильно "обидела" кулака (жертвы   кулацкого  террора в деревне – не в счёт, они сочувствия и отмщения не заслуживают), не бороться с оппозицией, фракционерством, политическим саботажем и нараставшим бюрократическим элитаризмом в самой партии, поскольку при этом пострадали некоторые обитатели "домов на набережной" (к каковым "домам" впоследствии кое-где присоединилась необозримость "охотничьих домиков", "закрытых гостиниц" и прочих сооружений того же типа). Не приходится удивляться, что подобным "принципам",– безответственно именуемым "ленинскими",– нынче бурно рукоплещут на радиостанциях Би-Би-Си и "Голос Америки". Что же,– там страстно хотят, чтобы у нас в стране становилось "больше социализма" и мы успешно продвигались бы вперёд в коммунистическом строительстве? Чтобы роль партии укреплялась, возвышался авторитет коммунистических, пролетарски-революционных идеалов и ценностей? Какой же надо политической слепотой себя одурманить, чтобы "не понимать" (или не желать понять): "принципы", за переход на которые столь увлечённо ратует наш классовый противник, "ленинскими" никоим образом быть не могут?



Из всего вышеочерченного объективно откристаллизовывается требование, которое "фокусирует" на себя все наиболее запущенные к настоящему моменту проблемы нашего социально-экономического развития и без осуществления которого правильно, в интересах народа разобраться с накопившимися тут трудностями невозможно:

      необходимо восстанавливать социалистическую модификацию стоимости.[7]

Сказанное означает:

      ликвидировать "отраслевые нормативы рентабельности" в процентах к стоимости производственных фондов, равно как любые процедуры "пересчёта" прибыли с их участием ("от фондов к себестоимости" и т.п.);

      снизить норму "фондовой" прибыли в цене (т.е, прибыли, консолидируемой по месту изготовления продукции пропорционально её себестоимости) до прежних нескольких процентов и выравнять её по всем без исключения видам изделий;

      определяющую часть общественного дохода аккумулировать в форме налога с оборота на товары, относящиеся к средствам воспроизводства рабочей силы;

      признать конкретно-исторически складывающийся уровень розничных цен на основные товары массового потребления – а вовсе не искусственно исчисленный "коэффициент (норматив) экономической эффективности"!– регулирующим структурным аналогом, для наших условий, средней нормы прибыли в рыночном хозяйстве;

      считать критерием народнохозяйственной эффективности для социалистических условий достигаемую в плановом периоде величину снижения уровня основных розничных цен;

      взимать налог с оборота в казну только после фактической реализации товара покупателю, ибо по своей экономической природе "трудовая прибыль" попросту не является ещё окончательно консолидированной, покуда товар не продан;

      в полной мере "утвердить в правах" в народном хозяйстве действовавшую в своё время установку на последовательное, неуклонное снижение уровня оптовых цен, использовать снижающуюся оптовую цену как адекватное нашему хозяйственному укладу средство разумного "экономического принуждения" изготовителя продукции к добросовестной, качественной работе, к бережливому расходованию ресурсов, активному применению научно-технических новшеств в производственном процессе;

      считать общественно главенствующей формой материального стимулирования трудящихся регулярное снижение розничных цен при увеличивающемся количестве, улучшающемся качестве и расширяющемся ассортименте потребительских благ;

      считать преимущественным (если не единственно допустимьм) источником дополнительного материального стимулирования трудящихся и трудовыx коллективов непосредственно на производстве опережающее снижение себестоимости продукции, решительно покончить с практикой всевозможных надбавок к ценам, которые "стимулируют", в итоге, не хорошую работу, но лишь разного рода манипуляторство и ловкачество;

      не свёртывать, не ограничивать и тем паче не разрушать, но напротив – восстановить в полной мере, совершенствовать и развивать систему бюджетного финансирования;

      не фетишизировать стоимостные объёмы производства на предприятиях, считать нормальным (а в недалёкой перспективе – даже и желательным) явлением падение стоимостного объёма выпуска в случае заметного удешевления продукции, применения более экономичных технико-технологических решений – естественно, при условии удовлетворения общественной потребности в данной продукции в натуральном выражении; с повышенными же первоначальными затратами при переходе к изготовлению и внедрению принципиально новых технических средств "справляться", за известными пределами, не через ценовой механизм, но путём прямого целевого финансирования из бюджета;

      разработать и широко применять показатель производственной деятельности хозяйствующих ячеек, который описательно можно охарактеризовать как "снижение себестоимости у соседа справа",– исходя из той непререкаемой очевидности, что поставки продукции, которая не улучшает (а тем более ухудшает) хозяйственные результаты у получателя этой продукции, суть экономический абсурд.

Само собой разумеется,– здесь изложена лишь "программа-минимум" объективно назревшего базисного сдвига, её "граничные", отправные моменты. Однако, мне снова хотелось бы подчеркнуть,– на месте рецензента из НИЭИ при Госплане СССР нужно было бы, всё-таки, не просто соглашаться со мной относительно необходимости "исследовать формы проявления и действия закона стоимости при социализме", но и не затушёвывать тот факт, что в моей разработке детально аргументировано совершенно конкретное решение по поводу социалистической модификации стоимости: что ею являлось ("двухмасштабная система цен") и что не являлось, не является и никогда являться не будет, сколько бы кто, в ущерб своей стране, в этом ни упорствовал (модель оптовой цены, введённая "реформой" 1965г.) А за констатацией наличия альтернативного концептуального решения (причём, обоснованного куда разносторонней и подробней, нежели те голословные обещания и заверения, что слывут таковым решением на сей день) – за этим могло бы, да и должно бы, последовать разумное, недискриминационное обсуждение открывшейся альтернативы, которая сформирована, повторю ещё раз, самой жизнью, действительностью и не перестанет ни существовать, ни обостряться, оттого что излагающие её материалы ещё на какое-то время боязливо упрячут в архив. Разве за истекшие двадцать лет не достаточно "напрятались" мы горькой правды,– в том числе и о положении дел в экономике,– по архивам, по схоластическим "рецензиям" на чужую научную и гражданскую смелость? Неужели всё ещё не урок? Разве не выламывалась каждый раз эта правда, эти так называемые "мрачные прогнозы" честных и смелых исследователей, которых своевременно не послушали,– разве не выламывались они неизменно гораздо мрачнейшими провалами в самой экономической реальности? "Чрезмерно сгущены краски!.." Не я, тов. Райзберг, краски сгущаю, а их сгущает жизнь, уродуемая головотяпскими "начинаниями", о каждом из которых,– между прочим,– с самых его истоков теоретически всякому грамотному марксисту было известно, к чему оно приведёт. К сожалению, пока что у нас за различные фиаско снисходительней всего спрашивают как раз с тех, с кого бы спросить надлежало в первую очередь: с "учёных", услужливо подсовывающих рептильные "обоснования" там, где надо набраться гражданского мужества сразу же сказать от имени науки твёрдое и бесповоротное "нет".

Считая, что несравнимо более отвечало бы интересам дела, если бы предлагаемые мной материалы и сформулированная в них позиция были рассмотрены непосредственно в Госплане СССР,– хотя бы в той же Комиссии по совершенствованию управления, планирования и хозяйственного механизма. Впрочем, я не берусь указывать конкретный адресат; исчерпывающе ясно только, что полемика в том мёртво негативистском "ключе", который задаётся сотрудниками НИЭИ при Госплане СССР и столь хорошо ими освоен,– это не инструмент установления научной истины и уж никак не почва для выработки плодотворных практических рекомендаций.

Прилагаю к настоящему письму ещё небольшую теоретическую записку, прослеживающую, как выглядит в связи с вопросом о функционировании товарно-денежных отношений в социалистическом обществе (о социалистической модификации стоимости) обсуждаемый ныне проект Закона о государственном предприятии (объединении).

                                          Кандидат
                                          философских наук
                                          Т.Хабарова
                                          Москва, 27 апреля 1987г.

Приложение: рукопись
Проект Закона о государственном предприятии (объединении) с точки зрения марксистской политэкономии (10 стр.).

___________________________________________________

[1] Не буду уже повторяться, что за подробностями отсылаю к вышеупомянутой своей рукописи.
[2] См. В.Трапезников. Управление и научно-технический прогресс. "Правда" от 7 мая 1982г., стр.2.
[3] "... с 1950 года,– пишет В.Трапезников, обозревая наше народнохозяйственное развитие "за последние тридцать лет",– национальный доход и производительность труда росли высокими темпами, но после 1958 года темпы начали снижаться и к 1980 году уменьшились в три раза." (В.Трапезников. Управление и научно-технический прогресс. "Правда" от 7 мая 1982г., стр.2. Курсив мой.- Т.Х.)
"В течение 40 – 50-х годов, до 1956–1958гг., фондоотдача росла устойчиво, а в 1959–1965гг. фондоотдача стала падать." "Так, в 1961–1975гг. фондоотдача снизилась во всём общественном производстве на 23% ..." "... за последние 20 лет (1960–1980гг.) экономические результаты производства, отражающие эффективность использования ресурсов, имели нежелательную динамику. Фондоотдача снизилась на 30 процентов ..." (Д.А.Смолдырев. Роль стоимостных форм в развитии социалистической экономики. М., "Мысль", 1980, стр.247 /курсив мой.– Т.Х./; А.Ноткин. Оптимальные темпы экономического роста при социализме. "Вопросы экономики", 1979, №5, стр. 10; Н.П.Федоренко. ХХVI съезд КПСС и интенсификация социалистической экономики. "Вопросы философии", 1981, №10, стр. 6.)
"В годы восьмой пятилетки национальный доход возрастал медленнее производственных фондов, а в девятой – и валового общественного продукта." (Г.Саркисян. Экономическая стратегия и тактика КПСС в условиях развитого социализма. "Вопросы экономики", 1977, №11, стр. 20. Курсив мой.– Т.Х.)
[4] А.В.Бачурин. Планово-экономические методы управления. "Экономика", М., 1973, стр. 242–243.
[5] Ср.:
"Некоторые экономисты предлагают, например, не включать производительность труда в число показателей, планируемых в централизованном порядке, а работу предприятий оценивать по прибыли и рентабельности. Но давайте вспомним: в восьмой пятилетке именно так и строился план. И что же? Выпуск многих дешёвых изделий упал до минимума или вовсе прекратился, зато дорогостоящих – стал расти на глазах." (Парадокс "Светланы". "Известия" от 25 декабря 1985г., стр. 2. Курсив мой.- Т.Х.)
[6] См. Цена и ховяйственный расчёт в системе управления социалистической экономикой. Изд-во Ленинградского ун-та, 1975, стр, 36.
[7] Напомню лишний раз, что воспроизвожу здесь материал соответствующего параграфа из моей рукописи Сдвинуть с "мёртвой" отметки обсуждение проблемы объективных общественно-экономических противоречий при социализме.


http://cccp-kpss.narod.ru/arhiv/soprobes/letters/vGOSPLANSSSR.htm
http://cccp-kpss.narod.ru/

Оффлайн В. Пырков

  • Участник
  • *
  • Сообщений: 454
17  марта 2020г. – 29-я годовщина
Всесоюзного референдума о сохранении СССР


М И Т И Н Г
В честь 29-й годовщины Мартовского референдума 1991 года

СОСТОИТСЯ 17 марта 2020г. с 16.00 до 18.00
на Суворовской пл.,
у памятника А.В.Суворову.

Проезд: метро "Достоевская"

Исполком Съезда граждан СССР
Тел. (495) 610.56.83. Моб. 8.926.846.28.67.
E-mail: pochta-sssr@mail.ru; http://www.cccp-kpss.narod.ru

Советские люди, все на митинг!